Пражское путешествие гурмана

ГУРМАН, м. [фр. gourmand] — любитель и ценитель изысканных блюд.

Из словаря иностранных слов

Терпеть не могу людей, которые несерьезно относятся к вопросам принятия пищи. Это пустые люди.

Оскар Уайльд

Можно воображать, что знаешь Прагу, — и ничего в ней не знать. Можно обежать все ее музеи, все ее уголки, — и не услышать, не увидеть Праги. Десятки альбомов учат по­нимать ее архитектуру; они вводят вас в контрапункт ее старых черепичных крыш, похожих, если глядеть сверху, с вышки Староместской ратуши, на волнообразные следы морских прибоев в нагроможденных холмах прибрежного песка; останавливают вас на тесном городском ансамбле, где явственно, словно в палеонтологическом разрезе, на­слоились друг на друга столетия; они разворачивают перед вами скульптурные фигуры поздней готики и барокко, ук­рашающие город, — во всей напряженной стремительности их движений, резких поворотах плеч, вихрем развеваю­щихся складках плащей и бегущих за вами следом странных необычайно выразительных улыбках. И все же вы пройдете предварительную школу грамоты в познанье Праги — только буквы алфавита, а как их складывать, как прочесть по ним слово, полное смысла, может научить лишь встреча с Прагой один на один, с глазу на глаз, — при долгом, многодневном странствовании по камням этого единственного в мире города.

Мариэтта Шагинян «Чехословацкие письма»

Как часто говорит мой папа, каждый по-своему сходит с ума. Это совсем не означает, что мир свихнулся, а лишь в несколько экспрессивной форме утверждает, что все люди разные и ко всему в жизни относятся тоже по-разному. И разница, бывает, достигает космических масштабов. Как говорил ироничный герой Никиты Михалкова Паратов из «Жестокого романса», «кому-то нравится арбуз, а кому-то и свиной хрящик»... Так вот, я — страшный любитель вкусно поесть, не просто есть, чтобы быть сытым, а вкушать настоящую вкуснятину, только при воспоминании о которой уже текут слюнки.

Любителя и ценителя изысканных блюд на французском, самом кулинарном языке мира, называют гурманом, но я не рискнул бы отнести себя к столь благородному сословию: мне довелось большую часть жизни прожить в провинциальных далях Советского Союза, где об изысканности еды имелось весьма смутное представление: сорта мяса делились только на свинину, говядину и редкую баранину, а из огромного набора таинственных пряностей и приправ для вкушаемой пищи знали только соль и черный молотый перец.

Нет, конечно, были в Советском Союзе национальные окраины — грузинская и прочие кавказские кухни, среднеазиатские развалы зелени и созревших на грядках овощей (у моей же тещи, например, в благодатной Сибири, помидоры никогда не вызревали, а помещенные в темень под кровать прямо от твердо-зеленого цвета переходили сразу к неприятно черному, что и дало повод называть сибирские просторы краем вечно зеленых помидоров), были какие-то молдавские и украинские острые чесночные блюда с почти экзотическими в Сибири и Казахстане «синенькими», была где-то прибалтийская кухня с копченым угрем, которого я так ни разу в жизни и не попробовал, были огромные чаши икры — и черной, и красной, балыки, семга, карбонаты, но… «мимо носа носят чачу, мимо рота алычу», — пел опальный поэт, и это не было просто поэтической метафорой.

Единственный город в той прошлой моей жизни, в котором воздух всегда источал запахи вкусной еды, был Ташкент, которому навечно присвоили знаменитый титул — «город хлебный». Да, там на каждом углу, на дымке над раскаленными углями шкворчали и истекали жирком палочки шашлыков и люля-кебаб, а в огромных казанах томился плов, от запаха, вернее, аромата которого сбивалось дыхание и учащался пульс. Кому-то доставалось от этих щедрот, но большинство в стране самого крупного социального эксперимента вкушало нечто неопределенное, именуемое «сбалансированным питанием», от которого если нельзя было умереть, то и жить не очень хотелось.

И вот произошли невероятные перемены, рухнули границы, распалась огромная, как растянутая гармонь, империя, бившая на картах мира прямо в глаза своим невероятно ядовитым красным цветом, рассыпалась в один день, словно соломенный домик горемычного поросенка, превратившись на новой карте в цветное лоскутное одеяло, и миллионы людей получили возможность без всякого одобрения партийных органов выезжать (слово-то какое!) за границу и не только повидать архитектурные памятники, музеи, картинные галереи и торговые ряды всех частей света, но и отпробовать от огромного изобилия и невероятного разнообразия кулинарных щедрот, выбирая себе по вкусу, который только сейчас, может быть, и стал появляться, пробиваясь робким зеленым ростком, будто бы на вновь орошенной, недавно еще выжженной пустынной земле.

Поехал и я, и всюду, где мне удалось побывать, старался отведать местной кухни, понять и вкусить то, о чем раньше приходилось, читая в книгах, только догадываться. Конечно, «рожденный ползать» летать уже вряд ли научится. Вот и мне как-то не удалось полюбить неведомые прежде морские «фрукты» — писклявые под уксусом устрицы и замысловато закрученные улитки, которые надо имело извлекать с помощью специальных штопоров или раскалывать щипцами, похожими на инструментарий средневекового палача, я так и не смог оценить прелестей неизвестных по курсу школьной зоологии букашек и таракашек, приправленных острыми соусами или хрустящими в кляре, не стал фанатом кровоточащих бифштексов и лягушачьих лапок, но все-таки я многое узнал и полюбил из разных национальных кухонь, а главное, так и остался поклонником вкусной еды.

И теперь, выбираясь в очередное путешествие, несмотря на всю критику родственников, которых изо всех сил пытаюсь оставить дома, дабы стать хоть на какое-то время свободным, стараюсь наравне с прикосновением к прекрасному — миру истории, памятников и культурных шедевров — не забывать и о бренном своем увлечении кулинарным искусством, изыскивая любую возможность открыть для себя еще один интересный ресторанчик, выходя из которого с приятной тяжестью в животе и благостью в голове, можно сказать себе, что жизнь хороша еще и тем, что в ней можно вкусно поесть.

Есть такие места и такие города, в которых хочется бывать много раз, которыми нельзя насытиться и которые никогда не смогут надоесть. Прага, как и Париж, и вечный Рим, на мой взгляд, стоит одна из первых в списке самых замечательных городов на свете. Я люблю приезжать в Прагу, полюбили это и тысячи россиян, среди которых не только огромная армия фанатов чешского пива, любителей средневековой архитектуры, сохранившейся в таком изобилии только в этом древнем городе, коллекционеров чешского хрусталя и искателей дешевого шопинга. Многие, как и я, любят совмещать возвышенное с не менее приятным и полезным (с определенной долей умеренности) и отвести душу в самых разных ресторанах и ресторанчиках, кабачках, пивных и просто закусочных, где путника всегда ждет сытная и вкусная еда, сотнями лет ублажавшая желудок и душу всех сословий чешского народа.

Находясь в самом центре Европы, чешская кухня, как и вся культура этого народа, прошла определенные этапы становления, вбирая в себя все самое лучшее, что приняла и переняла широкая славянская душа от окружающих Чехию стран. Почти все, что составляет национальную кухню Чехии, всегда производилось и выращивалось самими чехами — это простые продукты, а кухня в большей степени крестьянская, без особых изысков и кулинарных излишеств, но этим она и нравится мне гораздо больше изощренной французской, жирной и сырокопченой немецкой и слишком уж мучной итальянской. Но… вспомним про арбуз и свиной хрящик и прекратим сравнения — пусть каждый решает для себя сам. Я же, выбравшись в очередной раз в любимую Прагу один, решил, что в этот раз я совершу рейд, набег на самые разные пражские рестораны, чтобы собрать из них, если удастся, свою, пусть даже небольшую коллекцию, которую мог бы пополнять в следующие свои приезды.

Я отнесся к своему плану со всей серьезностью, которой меня обучила жизнь: надолго засел за компьютер и вскоре, увязнув во Всемирной паутине, впал в невероятное отчаяние — оказалось, что только в официальном реестре Праги числятся три тысячи шестьсот сорок ресторанов! Если в самом центре Праги выбрать любой квадрат со стороной в пятьсот метров, то внутри его окажется как минимум несколько сотен самых разных ресторанов и ресторанчиков. Это выглядело совсем как лагуна в Венеции, вот только в ней всего 117 островов, а в моем море их были многие сотни. Трудно себе представить такое количество самых разных заведений. Если каждый день посещать новый ресторан и делать это настойчиво — без выходных и отпусков, — то для этого потребуется ровно десять лет!

Такой роскоши я себе позволить не мог. Я пробовал выбирать, сортировать, откладывать и перекладывать из списка в список, но чем больше я это делал, тем в большее уныние впадал, понимая все отчетливее и неотвратимее, что объять необъятное не смогу! И тогда, отчаявшись, я решил бросить все попытки внести в свой маршрут систему и отказался вообще от какого-либо плана — буду запросто бродить по Праге, как бродил по Венеции или Парижу, фланировать, как говаривали когда-то в беспечную старину, без цели и определенного направления, наслаждаясь полюбившимися уже местами и совершенно мне пока незнакомыми — это уж как получится, а ресторан для утоления голода буду выбирать наугад, исходя только из названия, внешнего вида и собственного на этот момент настроения.

Если трудно придумать, с чего начать путешествие по Праге, нужно приехать на Вацлавскую площадь — Вацлавак, как несколько фамильярно называют это место сами пражане, а отсюда катиться вниз по широкому бульвару, не особо задумываясь, куда приведут ноги. А ноги уж точно не пройдут мимо сказочного оазиса в самом центре города — «Францисканской заграды» — благоухающего розами небольшого сквера у стен великолепного костела «Девы Марии Снежной». В каждый мой приезд в Прагу я, набегавшись по улицам с группой таких же обалдевших от впечатлений туристов, на последних силах отбивался от «стаи», чтобы успокоиться и отдохнуть в пропахшей веками светлой прозрачности готического пространства этого древнего собора, обволакивающего меня покоем и умиротворением. Нигде, пожалуй, я не испытывал такого прочного, незыблемого покоя, как под сводами «Девы Марии Снежной».

Но сегодня только начало моего путешествия — плавания, а вернее сказать, дрейфа в пражских лабиринтах, поэтому лишь взгляд на высокие стены и ажурные огромные окна, и дальше — через узкий выход на крошечную площадь с памятником одному из чешских «будителей», профессору Юнгману, и дальше на шумный простор Народни Тршиды (Национальный проспект), бурлящей беспечным людом, в основном, такой же туристской братией, как и я. Пересекаю проспект и смело втягиваюсь в хитросплетение самого тесного кривоулочного района Праги, что по моим представлениям вполне может сойти за пражский «Бермудский треугольник».

Что до запахов, я нахожу в Праге самый удивительный их букет. В нем — ломкий тонкий оттенок соломы и льна, сбрызнутых мятой, и пыльный привкус на меди у антиквара. Запах кожи в букинистическом магазине и померанец с лавандой в постельном белье. Имбирь и кофейные отголоски, полынный плен абсента, сладострастный мотив плесени и белка, когда подают блюдо с сыром, — и строчка лимона во вкусе глинтвейна с гвоздикой.

Глеб Шульпяков «Выход в город»

Нет, сведений о без вести пропавших туристах в этом районе я не имею, но твердо могу сказать, что пытаться в нем ориентироваться — дело совершенно бессмысленное и напрасное. Но беспокоиться, что потеряешься и сгинешь в лабиринтах без сил, не стоит, это никому не угрожает, да и практически невозможно — надо просто знать, что сам этот огромный «треугольник» вписан в большой квадрат, сторонами которого являются многолюдная Народни Тршида, еще более плотно забитая людьми Карлова улица, что вытекает прямо с Карлова моста, плавно текущая невозмутимая Влтава и средоточие всей мистической энергетики, средневековый космодром, с которого вот-вот готов стартовать двубашенный корабль «Девы Марии перед Тыном», практически еле прикрытый пуп Земли, перечеркнутый знаменитым пражским меридианом: Староместская площадь с ввинчивающимся в небо Яном Гусом — главным чехом всех времен. Поэтому смело пускайтесь в переулки и улочки, сворачивайте в любую сторону, заходите в любые проходные дворы-пассажи и не бойтесь ничего: через каждые пятнадцать-двадцать метров вашего пути перед вами возникнут гостеприимно распахнутые двери ресторанов и пивных — здесь вам не грозит ни голод, ни жажда!

И смею заявить, сколько бы вы ни старались, ноги сами приведут вас в самое сердце этих пражских «Бермудов» — на Вифлеемскую площадь (Betlemské náměstí), и вы устанете ворочать головой, выбирая между «Двумя кошками» (U dvou koček), «У Вифлеемской часовни», «У Плебана», «В Затиши» и еще десятком ресторанов, окна которых выходят на эту площадь.

А ведь мне еще неделю заниматься этой «ресторанной рулеткой», надо быть гораздо решительнее, иначе можно уподобиться пресловутому Буриданову ослу и так и умереть от голода. Я смело шагнул на мостовую, пересек ее корявую булыжную плоскость и вошел под сень «классического пльзеньского пивного ресторана» со скромным и загадочным названием «У зеленого дерева», названного, наверное, в память о последнем древе, усохшем среди этих каменных джунглей-закоулков.

Одного решительного шага на этом трудном тернистом пути будет, конечно, мало, так как выбирать придется теперь постоянно, ежеминутно, а то и чаще. Ресторан «У зеленого дерева» занимает первый этаж и подвалы большого дома с аркой. Оказывается, с одной стороны в нем пивная (пивница), а с другой стороны ресторанные подвалы с выгороженными уютными закутками, ласково называемыми «салончиками». Через арку можно попасть на открытую террасу, где почти 70 мест для любителей свежего пива и свежего воздуха. Я же, изрядно проголодавшись, стремлюсь по собственному компасу — по запахам, доносящимся из кухни. И… оказываюсь в гордом одиночестве среди десятков отлакированных сотнями терпеливых задниц лавок и грубо-прочно сколоченных столов.

Официант, с солидными усами и сонным выражением лица, не сразу фокусирует на мне свой взгляд — он уверен, что мне в этом теплом длиннющем подвале с арками, на которых заботливо оголены подлинные вековые камни, будет скучно, и я развернусь и уйду наверх, но я по-прежнему тверд в намерениях: выбрав самую середину зала, в котором при хорошем раскладе могут разместиться не меньше ста человек, усаживаюсь за стол и тут же посылаю молчаливый привет задремавшему хозяину этих готических сводов. Он вынужден реагировать: встать и принести мне карту «идельного листка» в твердом переплете, аналог того, что по-французски, называется кошачьим словом «меню-ю-ю». Вторым заходом, не дожидаясь моего выбора, он приносит мне пенную кружку классического «пльзеньского» — самого горького, как я понимаю, чешского пива, которое, по моему дилетантскому вкусу, пить можно только с горячим и сочным мясом, чтобы одновременно снижать его температуру и успевать сгладить пивную горечь.

Еще не поздно — мое гастрономическое путешествие только начинается — и я должен сделать тяжкое признание, которое мало кто поймет и уж тем более одобрит, но я не большой любитель пива. И это я смею с горечью, неким стыдом и даже чувством неявной вины заявить в самом сердце пивной столицы мира — в благословенной Праге! Но что теперь делать, если не дал мне бог этого вкуса и этого пристрастия — я слишком люблю, нет, даже обожаю, сладкое! Вот потому из всех 135 сортов чешского пива я признаю только изысканные сорта «темного» пива, в которые, как в «Крушовицу», например, говорят, добавляют карамельный солод. Но сидеть в чешском ресторане без кружки пива — это все равно что сесть посреди людной площади без штанов — люди не поймут, а то еще и побьют. Выбора нет, а «Крушовицу» в «Зеленом дереве» не подадут, так что я смело пригубливаю из большой кружки «Пилзнер Урквелл» и отставляю ее до горячего мяса.

В Чехии не принято расплачиваться сразу, здесь никто не боится, что вы уйдете не заплатив. Вам приносят пиво и листок бумажки, чаще всего с фирменным знаком того пива, что продается в этой пивной. Как только вы допиваете до дна, перед вами ставят снова полную и отмечают ее палочкой-черточкой на бумажке. Если не хотите получить добавки, не допивайте до дна. В конце вечера палочки на листке подсчитают, тогда и заплатите.

Да, еще один нюанс (из тысячи): в Чехии в каждом ресторане или пивной (а это либо «пивница» либо «госпóда», отличие между которыми очень невелико, но существенно для знатоков) продают пиво только одного пивовара. Это значит, что там, где подают «Крушовицу», вы не найдете «Старопрамен» или «Гамбринус» и так далее. И хотя в Чехии есть антимонопольный закон и формально никто не может запретить продавать одновременно пиво разных сортов, пивоваренные компании принимают свои ухищренные способы, чтобы заведение продавало пиво только их производства. Они поставляют всенеобходимое для хранения и розлива пива оборудование: компрессоры, холодильники, специальные мойки, вплоть до бесплатных фирменных стаканов, кружек, салфеток, учтенок (тех самых бумажек, на которых ставятся галочки-палочки) и даже скатертей. Чтобы окончательно завоевать сердце владельца заведения и привязать к себе невидимыми, но прочными канатами, пивовары дают еще и немалые деньги якобы на развитие: в зависимости от количества продаваемого пива суммы могут достигать нескольких сотен тысяч. И условие при этом только одно: если захочешь торговать еще каким-то видом пива, то деньги придется вернуть. Деньги же, как известно, очень легко тратятся, особенно халявные, возвращать придется уже кровные, а где ж их взять? Вот и получается такая немудреная добровольно-принудительная монополия. Так что если вам вдруг после «Козла» захотелось побаловаться «Будваром» или «Браником», то придется через «не хочу» отрывать задницу от насиженной скамьи и идти в другую пивную.

Не расстраивайтесь, это недалеко — скорее всего, уже через пятьдесят метров вы найдете заведение с другим сортом пива, но чехи так не делают. Они верны своему любимому сорту пива, как настоящий болельщик своей хоккейной или футбольной команде — всю жизнь после работы настоящий чех идет «на пиво» и пьет только один сорт и только в своем любимом, ставшим уже родным, кабаке. Для самых верных, постоянных клиентов есть и постоянные места за большим столом, за который лишь бы кому сесть не позволят. Ну, это так — лирическое отступление, а теперь можно и продолжить.

Но пиву, а тем более мировой славы «Пльзеньскому», от моего к нему отношения не холодно и не жарко. Оно само, как солнце, обогревает и притягивает к себе миллионы жаждущих любителей этого древнего и, теперь уже можно без сомнения сказать, благородного и самого известного на Земле напитка, чья история уходит в далекие тысячелетия, как бы ни пытались бенедиктинские или францисканские монахи присвоить себе авторство на его производство.

Так, а пока проведем рекогносцировку, что у нас тут карта, то бишь меню, показывает?

А меню показывает полный спектр старочешского хлебосольства: ясное дело, закуски — колбаски, холодец домашний (тлаченка), сардельки с пивным соусом, сыры маринованные, с плесенью и жгучим перцем-феферони, доска (вместо большой тарелки) с нарезками мяса и ветчиной по-пражски (кстати, запомните, что непроизносимое чешское слово prkno по-русски всего лишь «доска»), картофельный суп в буханке хлеба, искусно выпеченной под фигурную кастрюльку (на этот счет у меня есть любимый анекдот, но я расскажу его позже, так как сейчас просто захлебываюсь слюной и тороплюсь сделать заказ).

Взгляд торопится дальше — туда, где находятся более серьезные «хóды» (по-чешски chod — это блюдо), обозначенные в рубрике «Главные традиционные чешские блюда». А здесь… и жареная утка с кнедликами и капустой, и вырезка свиная под названием «Чешский лев», и знаменитая «свичкова» — говяжья вырезка с брусничным соусом, которую, как одно из лучших национальных яств, чехи поедают не иначе как со взбитыми сливками. А вот и калибр покрупнее — жареный и копченый окорок, грудинка, свиные ребрышки, традиционный пльзеньский гуляш, подаваемый в такой же булке хлеба вместо кнедликов, знаменитое запеченное свиное колено…

Как жаль, что я один, вот сейчас бы в большой шумной компании заказать «Миску старого Пандрголы» (к сожалению, я не знаю этого старика с невероятным аппетитом, отмеченного в меню ресторана явно за незабываемые заслуги) — два килограмма срезанного с костей мясного ассорти, жареного и копченого, плюс колбаски и шпикачки, и все это с овощным салатом, горчицей и хреном, а если бы нас было человек шесть или семь, то мы взяли бы «Миску Карла IV», в которой (просто переписываю из меню, сохраняя для остроты ощущений особенности перевода с чешского на русский!) жареная утка, жареная и копченая свиные ляжки, грудинка колбасника, жареные и копченые ребрышки в сопровождении двух видов капустного салата, трех специальных соусов разной остроты и чесночности, овощного салата, пикантного хрена, горчицы и маринованного огурчика. Вся эта «Миска» тянет на семь с половиной килограммов (!) и стоит на всю честную компанию всего две тысячи крон (три тысячи рублей) — меньше двуствольной флейты! А съесть такое количество еды еще нужно уметь!

До десертов я уже не дохожу: изведенный чтением карты искушений, явно переоценивая свои возможности, я заказываю запеченные на огне свиные ребрышки, которых по раскладке в меню должно быть 750 граммов (но ведь это же косточки!) и к ним еще триста граммов сочной (так прямо и сказано в карте) шейки (крковички по-чешски).

Мой заказ вызывает у скучающего доселе официанта явное уважение, и, пока я пытаюсь дочитать меню и разобраться во всем предложенном спектре, передо мной возникают два огромных блюда с обжигающим — только с огня — мясом, окруженным белой и красной капустой, завитком густой, ароматной, но совсем не жгучей горчицы и горкой белоснежного хрена, а в маленьких судочках с вытянутыми шейками прилагаются три разных соуса — это для того, чтобы куски мяса легче проваливались в мой изнывающий от предвкушения удовольствия желудок.

Между блюдами официант, стараясь установить на моем столе некую симметрию, разместил глубокую миску с запеченным картофелем, которую я уже так и не смогу одолеть. И только теперь я понимаю неотвратимое предназначение этого драгоценного хмельного напитка с благородной горечью, густого и мягкого, ласкающего нёбо и помогающего остужать обжигающие кусочки мяса, обильно сдобренные не менее обжигающими (паливыми — по-чешски, что сродни слову «паливо» — топливо) острыми соусами.

Вот теперь у нас полный консенсус, и каждый солист, сливаясь в едином ансамбле, вносит свой незаменимый вклад, создавая непередаваемую гармонию настоящей вкусной еды! Главное теперь — не торопиться, не есть, глотая, как оголодавшая чайка, как мы привыкли в нашей суетной и торопливой жизни, а вкушать — медленно, размеренно и спокойно, прикрывая от наслаждения глаза и сдабривая каждый кусок добрым глотком пенной субстанции, которую уже невозможно назвать просто напитком. Жидкий хлеб — говорят еще о чешском пиве, и я только к концу своей трапезы заметил, что до хлеба, заботливо поставленного официантом на стол, дело так и не дошло. А зачем хлеб, когда есть гора мяса?!

Закончив с трапезой, я с трудом оторвался от насиженной полированной лавки и, заплатив за сверхобильный ужин пятьсот крон (примерно 20 евро), по винтовой лестнице стал подниматься наружу — на летнюю террасу. И вот тут-то на стене я увидел пояснительную надпись из истории этого дома. Через пень-колоду я понял, что в невероятной древности, в 1360 году, здесь были общежития из трех домов для бедных студентов, изучавших средневековые науки. Хозяином этих домов был некий Матеуш из Хлумчан по прозвищу Лоуда. Надо вспомнить, что знаменитый Карлов университет был основан в Праге в марте 1348 года и находился он неподалеку от этих мест, так что вполне возможно, что его студенты готовились к экзаменам и отмечали их результаты бурными попойками в этом самом доме. К какому-то времени остался лишь один дом под номером 351, а так как кадастровые номера появились значительно позже, а в старые времена дома регистрировались под собственными именами, то этот дом был записан как «У зеленого дерева». Под этим названием он и остался до самых наших дней. В 1866 году его перестроили, и с тех пор он внешне совсем не изменился. В 2002 году здесь был открыт ресторан с этим же названием — вот, оказывается, как просто открывается ларчик.

Я вышел на свежий воздух — на террасу, и только теперь заметил большое дерево с раскидистой зеленой кроной, в тени которой днем можно было бы прятаться от солнца. Что ж, чтобы название не было голословным, а солнце не напекало голову — это дерево здесь очень даже к месту.

В окнах напротив шумела публика в ресторане «У двух кошек», на углу в пивной «У зеленого дерева» галдели разогретые пивом завсегдатаи. Ох, и трудное же дело я себе придумал, озабоченно пробормотал я. Есть не хотелось еще долго, и столько же не хотелось думать о следующем объекте моего ресторанного путешествия. А я и не думал!

Книг и статей о чешском пиве написано столько, что они могли бы составить конкуренцию любой солидной стотомной энциклопедии. Совсем недавно появилась большая книга с действительно энциклопедическими глубинами проработки темы, которая так и называется — «Чешское пиво». Ее автор — Игорь Корчагин (а само слово «корчага» означает большой горшок для домашнего изготовления пива, которое так и называлось — «корчажное пиво»), исколесив не только Прагу, но и всю Чехию, потратил на это несколько лет, чтобы дотошно опробовать самому почти полторы сотни сортов чешского пива во всех областях этой страны. Если же пиво Ваш кумир и кроме него Вас больше ничто не интересует в Праге, смело покупайте большую книгу, а к ней карманный вариант с «руководством к действию» и отправляйтесь в пивное путешествие. Цель, или уточним — основная цель, моего же путешествия — все-таки чешская кухня и ее форпосты — рестораны Праги, хотя ни кухня, ни рестораны, ни самая простая и маленькая придорожная закусочная с сочным именем «обчерствени» (наверняка производное от чешского слово čerstvý — свежий) в этой стране немыслимы без пива.

Итак, больше всего меня интересует еда, ее разновидность, качество и оригинальность и, конечно, не в меньшей степени стоимость этого удовольствия — ведь карманы обыкновенного туриста, даже российского, совсем не бездонные. Но, декларируя свою основную цель, я не могу не отдать дань уважения или даже поклонения самому знаменитому чешскому бренду — пиву. А потому несколько слов я посвящаю именно ему — солнцу Чехии, ее гордости и национальному богатству, его величеству Чешскому Пиву!

Чехи, наверное, не поверят, но считается, что у пива нет родины. Пиво было всегда и было везде, на всех континентах и у всех народов. Что касается Чехии и ее знаменитого пива, то официальным началом пивоварения в Чехии считается 1087 год, когда пиво не просто сварили и выпили, но пришли после этого в такой восторг, что не смогли удержаться и записали об этом факте в летописи. Те же летописи сообщают нам о настоящем «пивном буме» — создании множества чешских пивоварен в XIII–XV веках.

Знатоки полагают — именно пивоварение привело к образованию большинства чешских городов. Предприимчивые пивовары стали селиться отдельно от остальных и, в перерывах между приготовлением пива, строили города, вели войны, добивались особых привилегий. Своим небесным покровителем они назначили главного чешского святого — Вацлава. В те же суровые времена раз и навсегда была решена проблема качества. Если местная пивная общественность решала, что в бочках вместо любимого напитка находится желтоватая жидкость непонятного вкуса, то бракованное пиво разливалось не по кружкам, а по ратушной площади, и на бракодела налагался внушительный денежный штраф, бывало, что его даже наказывали розгами. На особо проштрафившихся надевали специальный ошейник и сажали на цепь посреди площади на всеобщее обозрение. Воспитательное воздействие этих мер было таким эффективным, что и сейчас, по прошествии сотен лет, качество этого напитка в Чехии выше всяких похвал.

Но не только жесткие меры в борьбе за качество принесли Чехии славу пивной державы. Огромную роль сыграли и природные условия, которые позволяли выращивать лучший в мире хмель, производить солод высочайшего класса и использовать чистейшую артезианскую воду, на которой и держится главный секрет вкуса чешского пива.

Считается, что хмель, выращиваемый в Чехии, уникален. Говорят, этому способствуют особые климатические условия и почвы, благоприятные для него, счастливо совместившиеся в районе Жатец близ Праги, который уже семьсот лет поставляет свой урожай многим отечественным пивоварам. По производству хмеля десятимиллионная Чехия занимает третье место в мире после Германии и США. Пивные заводы часто стоят прямо на скважинах, из которых артезианская вода поступает в производство с трехсотметровой глубины.

Чехи всегда предпочитали пиво вину и слагали ему гимны. Своей победе пиво обязано, во-первых, замечательному качеству чешского хмеля, во-вторых, высокому профессионализму пивоваров, передающемуся из поколения в поколение, и, в-третьих, патриотическому чувству народа, пестующего пиво как национальную гордость. Пиво в Чехии всегда приносило большие доходы, но для чехов оно не просто напиток. На нем замешивают тесто, варят супы, готовят соус — все это не только полезно и питательно, но и вкусно.

Считается, что наибольшие пивные заслуги имеет «Пльзеньский Праздрой». В баре «Ля Марине» на бульваре Монпарнас в Париже оно рекламируется как «лучшее пиво в мире». Бурное развитие производства этого напитка в Пльзене началось еще в 1295 году благодаря королю Богемии Вацлаву II, который среди прочих многочисленных привилегий предоставил жителям этого города льготу на пивоварение. Чтобы выдержать жестокую конкуренцию со стороны соседей, местные пивовары должны были создать продукт исключительно высокого качества.

Пльзеньский пивоваренный завод выпустил первую продукцию 5 октября 1842 года, тогда было сварено всего 3600 литров пива. В 1856 году оно продавалось уже в Праге и Вене, а еще через три года — в Париже. В 1890 году Пльзенский завод выходит на второе место в стране по производству пива. Это пиво получило множество призов, самой ценной из наград считается Золотая медаль Международной выставки кулинарного искусства в Вене в 1884 году.

Так уж получилось, что «Пильзнер Урквелл»(PilsnerUrquell), так это чешское пиво звучит по-немецки, по-чешски «Пльзенски Праздрой» (переводится как «Пльзенский источник») — родоначальник всех пильзнеров, а это 80–90% всего пива в мире. Тип брожения: низовое, содержание алкоголя 4,4% объемных, оптимальная температура сервировки 6 °С. Применяется моравский соложеный ячмень, богемский хмель Saaz и вода с низким содержанием сульфатов и низкой карбонатной жесткостью. Отличается цветочным ароматом, мягким и округлым солодовым вкусом и сухим послевкусием с тонами хмелевой горечи. Пиво сварено в соответствии с немецким «Законом о чистоте» и обладает золотисто-соломенным цветом и красивой густой пеной.

Именно это пиво было сварено в 1842 году в Пльзене баварским пивоваром Йозефом Гролле по заказу чешских пивоваров, объединивших усилия и создавших новую пивоварню. «Пильзнер Урквелл» очень быстро завоевал мировую популярность, и сейчас по этой технологии варят подавляющее большинство пива в мире. Такое пиво во всем мире так и именуется — пильзнер. Никто не может толком объяснить, почему все принялись копировать именно этот сорт пива. Официальное мнение гласит, что причиной этому стал цвет пива: Йозеф Гролле, оказывается, сварил прозрачное пиво прекрасного золотисто-соломенного цвета. В стеклянной посуде, ставшей популярной именно в то время, оно так красиво и аппетитно смотрелось, что все любители пива кинулись пить это пиво, а пивовары — копировать. Именно такая история написана на задней этикетке калужского пива.

Однако пивные спецы разбивают эту теорию вдребезги, утверждая, что в мире есть множество сортов пива, не уступающие, а то и превосходящие пильзнер по цвету и вкусу, например бельгийское пиво, которое к тому же зреет не месяцы, а даже годы. Такое пиво разливают в бутылки не для доставки, а для окончательного дображивания, так на этикетках и пишут: «С дображиванием в бутылке».

И все-таки даже самые опытные потребители пива согласны, что «Пильзнер Урквелл» — пиво всех времен и народов. И объясняют это следующим образом. Любое пиво можно отнести к лагеру или элю. Лагер является более популярным напитком, чем эль, и составляет около 90% всего потребляемого пива в мире. Различия между ними обусловливаются дрожжами, используемыми при брожении, и температурой брожения. Эли сбраживаются быстро и при относительно высоких температурах, а лагер сбраживается более медленно и при низких температурах. Йозеф Гролле в 1842 году варил пиво по обычной баварской технологии низового брожения, то есть — лагер, а главным преимуществом низового брожения считается его большая предсказуемость, а поскольку крупные компании не любят сюрпризов, то большинство производимого в мире пива является лагерным. Наладить же массовое производство такого капризного и тонкого пива, как эль, практически невозможно. Его варят в небольших пивоварнях, эль, как и «Феррари», требует ручной работы. Вот и весь секрет, но пильзнер от этого не становится хуже.

Соединив немецкую технологию низового брожения с чешскими ингредиентами, Йозеф Гролле, похоже, создал идеальное пиво для массового производства. Это плотное пиво с насыщенным вкусом и долгим послевкусием. Но при этом его можно производить в огромных количествах и долго хранить. То есть это пиво доступное многим и везде. А вкус… Да, он уступает сортам пива «ручной» работы, но не намного. Но только если применяется моравский соложеный ячмень, богемский хмель Saaz и пльзенская вода. И пока соблюдают технологию, получается «Пильзнер Урквелл». Когда же начинают упрощать технологию или применять какую придется воду — получается «Клинское». К сожалению, подавляющее большинство крупных пивных компаний идут по последнему пути, компенсируя недостатки своей продукции массированной рекламой.

Любой пильзнер в мире осветляют и фильтруют, т.е. вылавливают почти все живые микроорганизмы, потом пастеризуют, то есть фактически кипятят напиток. Этим производители добиваются больших сроков хранения пива и, соответственно, возможности доставки удаленному потребителю. Расплата за это — «большинство современных марок данного стиля представляют собой довольно жидкие лагеры с нейтральным вкусом» (Иллюстрированная энциклопедия «Пиво», Берри Верхуф).

Теперь пара советов, как пить «Пильзнер Урквелл» в Праге. Во-первых, лучше вообще начать с этого пива. Просто потом, на фоне «Граната» и «Семи пуль», лавинного «Вельвета» и «Кельта», темного «Козла» и «Крушовице», вкус первого пильзнера может не так впечатлить, и вы его запомните как просто еще одно чешское пиво. А начнете с него — испытаете настоящий восторг.

И второй совет. «Пильзнер Урквелл»лучше всего стоит пробовать в классических «пльзеньских пивных ресторанах», которых в Праге немало, но лучше в известных, таких, например, как «У Пинкасу»(UPinkasů, Praha 1, Jungmanovonám. 15), который, как говорят, является одним из редких пивных ресторанов, получающих пиво из Пльзеня в громадных дубовых бочках, т.е. так, как это было сто лет назад.

Сам я — дилетант, а уж в пиве — тем более. На мою жизнь пришелся период в истории страны, когда пиво было просто пиво, в крайнем случае — «Жигулевское». Я помню дикие очереди с криками и драками, мужиков с трехлитровыми стеклянными банками в авоськах и десятилитровые канистры и алюминиевые бидоны у тех, кто посерьезнее. Я помню, как в Сургут привезли впервые чешское «лагерное» пиво, и все думали, что это пиво, которое названо в честь летних лагерей отдыха. Было оно в серебристых, ребристых легких алюминиевых бочках необычной для нас формы. Продавали его только бочками, поэтому мужики кооперировались в компании на 50 литров, выбирали старшего, он отдавал деньги и паспорт в залог за бочку, грузчик выкатывал счастливчикам этот желанный бочонок, и они, сгрудившись вокруг него, начинали делить пиво по своей таре. Но сначала бочонок надо было открыть. Как только откручивали пробку, пиво, взбудораженное многодневным нелегким путешествием из центра Европы на Тюменский Север, вырывалось густой пенной струей, заставляя вращаться бочку, как снаряд. Народ в панике — драгоценная влага улетала в снег — гонялся за бочкой, пытаясь поймать пену если не в банки, то хотя бы в рот. Со стороны смотреть на это дикое зрелище было и смешно, и горько. Как потом учитывали потери, разбрасывая их на всех, я не знаю, но счастливчики расходились с добычей страшно довольные, а самые нетерпеливые и слабовольные, приникали к канистре или банке прямо тут на морозе и пили, обливаясь вожделенным напитком и пеной.

Но это я опять отвлекся. Просто подумал, что не помешает вставить некую информацию, которая поможет хоть как-то ориентироваться в пивном чешском море. А еще мне хочется поделиться простым, но весьма весомым мнением одного из любителей чешского пива: чехи сделали пиво, а пиво сделало Чехию. Для этой маленькой страны в центре Европы экспорт этого напитка — то же самое, что для России экспорт нефти. Только, в отличие от нефти, запасы чешского пива никогда не закончатся, да и цены на него не подвержены мировым экономическим потрясениям. Так что, даже не обладая природными ресурсами, чехи могут спокойно смотреть в будущее — у них есть ПИВО, а в мире живет достаточное количество его горячих поклонников, и число таких поклонников с каждым годом растет, а каждый побывавший в Чехии уже с трудом откажется от соблазна пить только настоящее ЧЕШСКОЕ ПИВО!

Пятого октября 1842 года в Пльзене было сварено первых 3600 литров «Пльзенского Праздроя», в 2006 году чешские пивовары общими усилиями дали миру почти 2 миллиарда литров!

Пока я еще не слишком далеко ушел в своем повествовании, необходимо чуть притормозить и сделать несколько предупреждений для тех, кто впервые приезжает в Чехию.

Уверен, что первое слово, которое вы услышите в аэропорту Праги «Рузыне», повергнет вас если не в панику, то в недоумение уж точно. Однако, услышав слово ПОЗОР, не тушуйтесь и не проверяйте, все ли у вас застегнуто и нет ли дыры на заднице, это всего лишь слово ВНИМАНИЕ, только на чешском языке. Понятное дело, что любое объявление по радио в аэропорту начинается со слов «пожалуйста, внимание», что звучит непривычно для русского уха: «просим позор!». Именно этот первый конфуз и должен вас насторожить: не относитесь к чешскому языку легкомысленно! То, что это славянский язык и что у нас с ним (я думаю именно так — а не у них с нами, так как, на мой взгляд, чехи и говорить, и писать стали несколько раньше руссов, хотя это мое замечание вызвало целую волну комментариев специалистов по руссам) много общего, не означает, что любое слово можно переводить нашим, схожим по звучанию.

Большинство же моих соотечественников поступают с точностью до наоборот: легко находя похожие по произношению слова, волюнтаристски превращают их в синонимы в русском языке, тем самым часто ставят себя в весьма неловкое положение, попадают, как говорится, впросак, хорошо еще в смешную ситуацию, а ведь бывает, что и в драматичную.

Вот подходят наши люди к хлебному киоску и привычно спрашивают, свежий ли хлеб. Продавец с той или иной миной, в зависимости от его отношения к русским и к событиям 1968 года, отвечает: «Черствый». Русские поворачиваются и уходят, оставляя продавца в привычном для него мнении, что все русские… нехорошие люди. Ему и невдомек, что чешское слово «черствы», означающее «свежий», понято россиянами по-своему. На эту тему существует множество анекдотов и комичных случаев, составляются даже целые словари, в которых обыгрываются особенности чешского языка и их трактовки якобы ленивыми до науки русскими, но это тема для другого рассказа, хотя не удержусь все-таки от нескольких примеров.

Посмеявшись над такими словами, как «возидло» — автомобиль, «ходидло» — ступня, «летадло» — самолет, «летушка» — стюардесса, «летенка» — авиабилет, «накладяк» — грузовик, «враг» — убийца, «себевражда» — самоубийство, словно исковерканными малыми детьми, все так же легкомысленно мы относимся и к другим словам, смысл которых бывает иногда противоположным: стул — стол, черствый — свежий, хитрый — умный, красный — красивый, сильный — твердый, а «голубой», в смысле гомосексуалист, — «теплый». Необходимо учесть также, что слово «ужасне», которое очень распространено в быстрой речи чехов, означает на самом деле «прекрасно» — и это не сленг, а прямое значение слова. Кстати, «кравата» не имеет ничего общего с кроватью, а всего лишь галстук — привычная часть мужского гардероба, и, поверьте, таких слов очень много. А потому будьте бдительны и не слишком самоуверенны!

Приведу самые необходимые, на мой взгляд, выражения:

Добрый день — добри ден

Спасибо — декуйи или просто дики

Пожалуйста — просим

До свидания — насхлэданоу или просто насхлэ

И еще одно: не забывайте улыбаться — улыбка не только вас украсит, она обезоруживает любого, с кем вам придется иметь дело.

В любом чешском меню (идéльный листек — jidelny listek) есть раздел закусок к пиву. Так вот, хочу вас предупредить, что они, мягко говоря, на чешский вкус, а он, по нашим меркам, весьма специфичен: чехи очень любят уксус, который у нас практически не применяется в кулинарии, любят острые и соленые блюда и сыры с плесенью и сильным, порой невыносимым запахом, например, оломоуцкие тваружки — сырки — могут дать сто очков даже знаменитому «Рокфору».

Я хочу предупредить вас, что «утопенцы» (по-русски — утопленники) — маринованные в уксусе сардельки, «завиначи» — рулет из маринованной в уксусе сельди и «накладаны гермелин» — маринованный в уксусе и оливковом масле плесневый сыр, а также «пивни сыр» — соленый, со специфическим привкусом — все это может оказаться для вас весьма неожиданным по вкусу, поэтому будьте готовы к эксперименту с вполне предсказуемым результатом. И обязательно имейте рядом достаточное количество пива, чтобы запить эту неожиданность.

Для тех, кто не очень искушен в ресторанных изысках, хочу сделать еще одно предупреждение: «татарский бифштекс» и «татарачек из лосося» готовятся из сырого мяса — фарша или мелко нарубленной говядины — и сырой рыбы. Я и сам недавно об этом узнал, когда на моих глазах весьма презентабельный молодой человек из «белых воротничков» получил заказанный татарский бифштекс — доску с горкой сырого мясного фарша с сырым яйцом на верхушке, соусами и поджаренными на гусином жире гренками в специальных гнездах — эдакий набор сыроеда. Не исключено, что вам захочется попробовать такой экзотики, не сомневайтесь в качестве мяса и рыбы — в Чехии вас не подведут, но вы должны знать, на что идете. Приятного аппетита — доброу хуть!

Так, а теперь посмотрим, что пишут в толстых энциклопедиях о таком феномене, как чешская кухня: надо бы предварительно подготовиться, прежде чем начать экспериментировать на своем желудке, не так ли?

Искусство чешских кулинаров славится далеко за пределами Чехии. Вкусовая основа блюд чешской кухни и в настоящий момент осталась такой же, как много лет тому назад. Сохранилось множество старинных рецептов, по которым чешские хозяйки с удовольствием готовят и сегодня. Традиционная чешская кухня во всем ее разнообразии хорошо сохранилась во многом еще и благодаря изданию многочисленных поваренных книг. Наиболее известным автором была немка Магдалена Добромилова-Реттигова — знаменитая личность в среде чешских деятелей национального возрождения. Считается, что своими книгами она переработала и реформировала чешскую кухню, став даже в некотором смысле ее синонимом.

Не случайно сходство австрийской и чешской кухонь. Чехи, равно как и австрийцы, считают основной традиционной едой бифштексы, отбивные, пирог штрудель или заимствованный у венгров гуляш. Мясо чехи всегда готовят с соусом. К печеному мясу или рыбе обязательно добавляют тмин и поливают карамельным соусом, из сдобного теста пекут калачи, которые украшаются сверху, а еще — булки, булочки с маком, с творогом, сыром, джемом, повидлом. И, конечно же, совсем крошечные булочки, политые сладким соусом.

Чехи очень любят соусы. Их много — огуречный, томатный, укропный, чесночный, луковый. Вкус соуса зависит от качества исходных продуктов. Еще в средние века соусы были одним из любимых видов еды. Тогда соус называли йиха (юшка). Основой такого соуса служила каша, которая получалась в результате поджаривания муки на жире. Ее разбавляли водой, вином и даже пивом, добавляли специи, корешки. Получившуюся массу можно было употреблять как отдельное кушанье или же подавать к мясу. Распространенной в общих чертах основой для приготовления соусов сегодня является сок прожаренного мяса, лук, овощи, которые сгущаются и разбавляются сметаной или вином. Бульон, в котором варят овощи, как правило, пассируют. В этих соусах готовят разные виды мяса — говядину, курицу, дичь, отбивные, ростбиф, к ним как гарнир подают картофельный салат. Достаточно оригинальным видом использования соуса в чешской кухне считается запеченная говядина (svíčková na smetaně).

Кроме соусов, обязательными для чешской кухни являются кнедлики, разогретые на пару куски вареного мучного или картофельного теста. Без кнедликов нет чешской кухни, потому что именно кнедлики, считают чехи, являются идеальным дополнением к различным блюдам. Сами по себе кнедлики не употребляются, а как гарнир к разным видам мяса с соусами они просто необходимы. Рецептов кнедликов в чешской кухне очень много: картофельные кнедлики, кнедлики из сухой булки, кнедлики с добавлением мяса, твердые кнедлики из сырого картофеля и муки, а также сладкие кнедлики с фруктами (самые оригинальные). Фруктовые кнедлики готовятся из разных видов теста, кнедлики со сливами делают из очень тонкого теста и варят в кипящей воде, а готовые кнедлики посыпают тертым творогом (есть для этого специальный очень твердый творог) с сахаром и маслом или маком с сахаром. В северо-восточной моравской кухне, которая имеет много похожего со словацкой, кнедлики готовят в основном из дрожжевого теста — так называемые галушки, а в ряде моравских районов любят копченое мясо с кнедликами и с соусом из повидла.

Отдельное место в чешской кухне занимает рыба. Как правило, чехи мало ее потребляют, но в сезон вылова или на рождественском столе карп — блюдо обязательное, особенно в Южной Чехии, где много прудов. Там рыбины особенно больших размеров. Существует немало разнообразных способов приготовления карпов, в качестве же гарнира традиционно подают картофельный салат.

Чешские супы интересны своей вкусовой гаммой. Они, как правило, кисло-сладкие: суп из квашеной капусты, в которую обязательно добавляют тмин, нарезанный лук и два-три яблока; грибные супы, супы с фрикадельками из печенки, овощной суп с клецками. Они чрезвычайно просты в приготовлении. В супы обязательно добавляют свежую петрушку, а также укроп и тмин. Необходимо отметить, что традиционная чешская кухня пользуется не очень разнообразным ассортиментом пряностей: наряду с тмином и укропом часто добавляют имбирь и майоран. Традиционно в Чехии мясные блюда готовят из свежей свинины.

Надо отметить, что в Чехии пиво не только напиток. Его с давних времен используют и в кулинарии: на нем замешивают тесто, варят супы, готовят соус — все это не только полезно и питательно, но и вкусно.

Вот лишь несколько рецептов чешской кухни, в которых пиво — незаменимый ингредиент. Таковы, например, простые и быстрые в приготовлении, но вкусные и сытные пивные супы; их делают со светлым и темным пивом, на разных бульонах, щедро заправляют сметаной и яйцами, посыпают сухариками. В этом жанре встречаются и настоящие кулинарные шедевры, когда суп готовится на основе двух разных сортов пива (например, обычного светлого и нефильтрованного) с добавлением молока и вымоченного в роме изюма. Еще один изыск из этого же ряда — луковый суп на светлом пиве, причем лук для него обжаривается с измельченным яблоком.

В чешских поваренных книгах начала XVIII века упоминается пивной суп под странным на первый взгляд названием Grammatika. Ситуацию проясняет второе название этого блюда — polevka studentů, «суп студенческий». Возможно, это намек на тогдашнюю дешевизну необходимых для него ингредиентов, но по описанию суп выглядит вполне сытным, а рецепт — доступным и в наши дни. Для приготовления этой студенческой похлебки нужно накрошить в кастрюлю две краюхи хлеба, залить все это литром пива, бросить щепотку тмина, посолить, а затем варить на небольшом огне, помешивая, до тех пор, пока хлеб полностью не разойдется. В отдельной посудине нужно смешать два яйца, две столовые ложки растительного масла, две такие же ложки сахара и стакан сметаны, влить все это в кастрюлю и снова довести до слабого кипения. Думаю, ни один и современный студент не откажется от такого экзотического, но явно сытного блюда, особенно близко к полуночи накануне трудного экзамена.

А вот и самый простой рецепт тех времен в этом жанре: смешать пиво со сметаной в пропорции 2:1 и довести до кипения. Кстати говоря, кипятили такие супы не всегда; по одному из рецептов (на литр пива 6 яичных желтков, 6 ложек сахара и ложка масла), полагалось после тщательного размешивания всех ингредиентов хорошенько прогреть эту смесь, но до кипения не доводить.

В сборниках рецептов старочешской кухни встречаются, например, пивные супы с жареным луком, с тмином и чесноком, с лимонной цедрой и корицей, с тертым сыром... В кастрюли с ядреным пивным духом добавляли мускатный цвет, винный уксус и даже крепкий алкоголь. Особым разделом шли супы, приготовленные на темном пиве, более густом и сладковатом, в таком случае их разбавляли водой, чтобы несколько снизить слишком насыщенный карамельный вкус и аромат. В каждой местности варилось свое пиво с уникальным вкусом. В зависимости от вкуса пива и предлагались рецепты, но даже по одинаковым рецептам блюда получались разными. А вот молоко, сваренное с яичными желтками с сахаром и пивом, считалось верным народным средством от кашля и простуды.

Рецепт пивного супа середины XVII века

Для приготовления потребуются: светлое пиво — 2 стакана, говяжий бульон — 2 стакана, сметана — 1 стакан, яйцо (желток) — 4 шт., сливочное масло — 1 ст.л., хлеб — по вкусу.

Пиво с говяжьим бульоном налить в кастрюлю и нагреть до кипения. Сметану растереть с желтком и сливочным маслом и взбить в однородную массу. Добавить массу к теплому пиву. Перед подачей накрошить в тарелку хлеб и залить получившимся супом.

Впрочем, не супом единым примечательна чешская пивная кулинария. На пиве или с пивными соусами и по сей день готовят изумительные мясные и рыбные блюда. Скажем, неизменный старочешский гуляш с кнедликами, приготовленный на пиве, — фирменное блюдо любой уважающей себя пивной. Запивают этот роскошный гуляш обычно тем же пивом, на котором он и был приготовлен, — и это очень грамотно с гастрономической точки зрения: точно так же в винодельческих областях самых разных стран к еде, приготовленной с вином, подают вино если и не из той же самой бутылки, то, по крайней мере, из того же сорта винограда.

Хорошо получается в этом жанре классический для чешской рыбной кухни карп, его отваривают в пиве или тушат в пиве с медом, после чего рыба действительно тает во рту. Если замешать на пиве яично-мучной кляр да хорошенько вывалять в нем перед жаркой хотя бы и обычную спаржу, не говоря уже о рыбе или грибах, то и вкус, и аромат готового блюда от этого только выиграют.

В пиве часто вымачивают перед тушением крольчатину, от этого постноватое мясо становится гораздо вкуснее. Добрый кусок говядины сначала маринуют в пиве около суток, для чего предпочтительнее его темные сорта, затем быстро обжаривают со всех сторон, чтобы получившаяся корочка сохранила в мясе все соки, и, наконец, запекают в духовке, поливая время от времени все тем же пивным маринадом.

А разнообразная дичь после выдержки в пиве становится и мягче, и сочнее; последующее тушение подготовленного таким образом мяса подчеркивает обретенный им тонкий хлебный аромат, после чего остается лишь приготовить на том же пиве сладковатый ягодный соус.

Что ж, с такими рекомендациями можно смело браться за работу — впереди нас ждет непочатый край чешской кулинарии, и наше первое причастие уже состоялось в классической пльзеньской пивной ресторации «У зеленого дерева». Продолжим!

Путешествовать одному, конечно, удобно — не надо каждый раз обсуждать с кем-то свои планы, спорить и убеждать невесть кого, захотел — сделал, решил — зашел, сам себя спросил — сам ответил, прислушиваясь лишь к внутреннему голосу и собственному желудку, но… В одиночестве однако есть и свои неудобства: ни посоветоваться, ни свалить на кого-либо ошибку, которую сам совершил, доверившись непонятно какому сигналу, а еще — одному все-таки скучно. Особенно, когда заходишь в огромные пражские пивные, в которых дым коромыслом, где за столами, сдвинутыми в длинные ряды, как на древних пирах, сидят веселые и шумные компании, пиво плещется из высоких кружек, каждый старается перекричать всех вместе, чтобы вставить свое, как он считает, самое нужное и острое словцо…

А что остается мне в таком чужом пиру? Нет, чтобы вписаться в такой вот праздник, нужно сначала самому принять столько же — это как минимум, только тогда можно поймать нужный градус оживленной беседы и, может быть, стать участником пивного сообщества.

После недолгого размышления у дверей пивной «У зеленого дерева» я, так и не решив, куда податься дальше, свернул за угол и пошел по небольшой улочке, стараясь не спотыкаться на корявых огромных булыжниках, которыми она вымощена с невесть каких времен. Отвлекаясь по возможности от булыжника, я старательно глазел по сторонам, автоматически отмечая вывески ресторанов, которые в этом районе стояли плотно, плечо к плечу, как воины на параде.

И вдруг я увидел незатейливую вывеску «U zlateho tygra», а рядом, на этом же доме, табличку Husova, 17, и тут же вспомнил, что это адрес и название культовой пражской пивной, о которой столько читал, готовясь к своему путешествию по ресторанам Праги. Ба, да ведь это та самая пивная, куда Вацлав Гавел приводил американского президента Клинтона во время их «хождения в народ», но и приводил он его сюда не просто так, выбрав именно эту пивную из многих сотен подобных заведений Праги. Тогда, в 1994 году, всю мировую прессу облетело сообщение о встрече двух президентов: американского — Билла Клинтона и чешского — Вацлава Гавела в... пражской пивной «У золотого тигра»! Столь неподобающее, казалось бы, место для визитов официальных лиц выбрано было исключительно ради Богумила Грабала. За кружкой пива чешский президент представил своему американскому коллеге известного во всем мире писателя.

«У золотого тигра», перед дверьми которой я оказался, бесцельно фланируя по Гусовой улице, и есть та самая знаменитая пражская пивная, о которой теперь любят рассказывать историю, услышанную якобы от самого Грабала. Однажды, еще в двадцатые годы прошлого века, Прагу посетил премьер-министр Франции Эррио, который немного говорил по-чешски, так как его жена была чешкой. Во время визита высокий гость изъявил желание посетить типичный чешский трактир. Что ж, желание гостя — закон, и сопровождающий премьер-министра чиновник министерства иностранных дел Чехословакии привел его в пивную «У золотого тигра». Заказав по кружке пенистого «Праздроя» и по порции свинины с горчицей и хлебом, они слились с остальными посетителями переполненной пивной. Эррио, отхлебывая пиво и разглядывая колоритных посетителей трактира, спрашивает своего сопровождающего, который здесь был завсегдатаем:

— Вот я вижу, за тем столиком сидит университетский профессор Гетцель, автор вашей конституции, а кто это рядом с ним?

— Это парикмахер с Жижкова.

— А вон там я вижу председателя парламента Малипетра, а его соседа я не знаю.

— А это мастер-маляр из Старого города.

— А кто сидит за одним столом с председателем суда?

Возникла небольшая пауза, так как этого человека работник МИДа не знал, но ему на помощь тут же пришел их сосед по столу:

— Это мастер по похоронным подсвечникам с Карловки.

— А вы кто? — спрашивает осведомленного соседа удивленный Эррио.

Сосед поднял кружку с пивом и с достоинством ответил:

— А я, осмелюсь доложить, консьерж из Старого города.

Ошеломленный премьер-министр Франции поднял свою кружку и торжественно заявил сидящим за его столом:

— Господа, я жил в обмане. Оказывается, демократия не во Франции, а здесь, у вас!

И как говорят знатоки, и по сей день традиции «Тигра» сохраняются.

Много лет сюда как на работу с неизменным постоянством приходил один из самых известных писателей Чехословакии — Богумил Грабал. Он родился еще в Австро-Венгрии, за несколько месяцев до Первой мировой войны — 28 марта 1914 года. Детство его прошло в городе Нимбурк, что неподалеку от Праги, где его отец работал директором пивоваренного завода. В 1935 году Богумил поступил на юридический факультет Карлова университета, во время Второй мировой войны работал телеграфистом и дежурным по железнодорожной станции, а после войны ему пришлось быть и страховым агентом, и коммивояжером, а позже и упаковщиком макулатуры, и рабочим сцены в театре. Если не считать ранних поэтических опытов, то первые крупные произведения были созданы им уже на четвертом десятке жизни, а опубликованы только в шестидесятые годы, когда автору было за пятьдесят.

В одном из интервью сам Грабал так объяснял причины своего довольно позднего вступления в литературу: «Карел Чапек когда-то написал, что прозаик становится писателем к сорока годам. Это правда. До тех пор тот, кого интересует не столько жизнь, сколько ее отображение, вынужден помещать сам себя в ситуации, идущие вразрез с его пониманием мира, в ситуации, которые ему, так сказать, против шерсти и сверх его сил... Я, будучи неуверенным в себе человеком, обязан был предоставлять людям гарантии в завтрашнем дне (работая страховым агентом. — Прим. авт.); я любил бесконечные прогулки у воды и закаты солнца, а работал четыре года на металлургическом заводе в Кладно; я не выносил театр и актеров, а был четыре года рабочим сцены, и так далее. И все-таки я смог выжить в этом чуждом мне окружении и в итоге полюбил людей, с которыми работал, и увидел главное: что они там, внизу, такие же робкие, как и я, и эта робость является своеобразным «поясом целомудрия», скрывающим их милую и добрую сущность, но только они стыдятся этого, ибо доброта и взаимная вежливость в мире уже вроде как выветрились».

В 60-х годах Грабал являлся самым популярным писателем в Чехословакии. В 1965 году он написал «Поезда особого назначения», где грубоватый юмор послужил средством показа сопротивления фашистским оккупантам. Позже по этому роману режиссером Иржи Менцелом был снят одноименный фильм, отмеченный в 1967 году американской премией «Оскар».

После событий 1968 года произведения литераторов, которые принимали участие в событиях Пражской весны, изымались из библиотек, а сами авторы подвергались преследованиям. Не избежал этой участи и Богумил Грабал. Тираж двух его только что написанных книг в 1970 году был пущен под нож. На долгие годы писатель потерял возможность свободно публиковать свои произведения. Многие из них попадают к читателю только благодаря чешскому самиздату либо эмигрантским изданиям. Те же, что легально печатаются на родине, выходят со значительными цензурными сокращениями. Однако широкая популярность Грабала помогла ему избежать серьезных преследований. Только после «бархатной революции» 1989 года Богумил Грабал вновь обрел массовую аудиторию. Этому в немалой степени способствовал первый президент независимой Чехии, бывший диссидент и драматург Вацлав Гавел.

90-е годы были для писателя своеобразной компенсацией за два десятилетия преследований и замалчивания его творчества коммунистическими властями Чехословакии. В это время Богумилу Грабалу было присуждено около десятка престижных международных премий в области литературы и почетных званий: среди них, например, орден и почетный титул Французской Республики «Рыцарь литературы и искусства». Тогда же он совершил поездки по университетам Европы и США с авторскими чтениями и лекциями, а в 1994 году был выдвинут на соискание Нобелевской премии по литературе. В 1996 году из рук президента Чешской Республики Вацлава Гавела Грабал получил высокую награду — медаль «За заслуги».

Менее чем через два месяца после этого торжественного события Грабал был госпитализирован, а еще через месяц Чехию облетело сообщение о том, что 3 февраля 1997 года вследствие падения из окна шестого этажа пражской больницы известный писатель скончался. Ему шел восемьдесят третий год… Считается, что он выпал из окна в результате несчастного случая, кормя голубей; но существует и другая версия — о самоубийстве.

Мотив самоубийства часто встречается в произведениях писателя. Например, в начале «Волшебной флейты» падение из окна становится для повествователя своего рода символом: с шестого этажа хотели выпрыгнуть Франц Кафка и герой автобиографических «Записок Мальте Лауридса Бриге» Райнера Марии Рильке, так же свел счеты с жизнью чешский поэт Константин Библ... В один из последних своих дней рождения Грабал написал: «Зачем я буду праздновать этот день, если мне хочется умереть? Рождение — да, но по другую сторону...»

Йозеф Шкворецкий, известный чешский писатель, руководивший эмигрантским издательством в Торонто, называл Грабала «великим новатором чешской прозы». Самый большой парадокс в современной чешской литературе состоит, по его мнению, в том, что юрист по образованию, литератор и эстет Богумил Грабал пишет о посетителях пивных. «Внешне Грабал, — говорил Шкворецкий, — грубоватый простак из пивной, но по сути это нежный лирик и клубок нервов».

В творчестве Богумила Грабала самым естественным образом сочетаются искрометный гашековский юмор и утонченное лирическое чувство, глубокие философские размышления и натуралистические сцены, сюрреалистическая техника и неподдельный интерес к банальностям обыденной жизни. И эти, казалось бы, несовместимые черты объединяет чувство радостного, в чем-то даже детского восхищения миром, которое и придает прозе Грабала особое очарование.

Я читал лишь самый популярный роман Богумила Грабала «Слишком шумное одиночество» и его рассказы. Из прочитанного у меня почему-то образ самого писателя полностью совпадал с его литературным героем из «Шумного одиночества» Гантей, рабочим пункта утилизации макулатуры. Я представлял Грабала таким же тучным и одышливым пожилым человеком, но, переступив порог легендарной пивной, я тут же на многочисленных фотографиях увидел настоящего Грабала — практически полную противоположность моему представлению. Вот только лицо на всех этих фотографиях было сумрачным и невеселым, мне даже показалось что с печатью неизлечимой депрессии, о которой и сам Грабал не раз писал в своих произведениях.

А вот в пивной было все узнаваемо — шумно, дымно, в воздухе некая взвесь пивных паров и запахов перегретой кухни, а вдоль длинных столов, как на дворовом чемпионате по «домино», тесно сидели люди с кружками и прозрачными стаканами, в которых янтарно светился коронный в этой пивной «пильзнер». С первого взгляда могло бы показаться, что здесь расположилась одна большая компания, будто бы все здесь завсегдатаи, знающие друг друга много лет. Я прошел по тесному проходу, стараясь никого не задеть своим тощим рюкзачком, притороченным к моей широкой во всех ординатах спине.

Был разгар трудового буднего дня, но мест в пивной не было, да если бы они и были, я все равно не смог бы просто так остаться здесь, меня как чужеродный элемент не приняла бы эта дружная пивная братия. Если же я собрался бы здесь насладиться вкусом местной кухни, то это вряд ли бы удалось в полной мере — здесь невозможно спокойно вкушать трапезу, здесь главная пища — это дружеская беседа ни о чем, приправленная щедро пенящимся «праздроем».

Те, кто хорошо знал и был даже дружен с Грабалом, уверяют, что он отнюдь не был пьяницей, но с детства жил на пивоваренном заводе, где его отец служил управляющим. В семье пиво пили вместо лимонада. Отец часто ездил инспектировать пивные, торговавшие его пивом, и брал с собой сына, который с детства привык к атмосфере чешских пивных и трактиров. Она казалась ему абсолютно естественной. Сам Грабал признавался: «Мое отношение к пиву — сакральное».

В своей книге «В тени пивного крана» Радко Пытлик пишет об этом самом знаменитом постояльце «Золотого тигра»: «Стоит войти пану Грабалу в трактир, как персонал сразу чует в нем родственную группу крови, данную интимным знанием среды и верой в ее ритуалы. Ему не надо вымогать благосклонность персонала фамильярным «тыканием» и чаевыми — никто из обслуги не позволит себе ни малейшей дерзости и неуважительности с характерным оттенком некоторого пренебрежения посвященного в таинство по отношению к дилетанту. Королевские чаевые от пана Грабала — это жест герцога по отношению к воину, предназначение и страдания которого ему хорошо известны, и он умеет их оценить».

В этой пивной о Грабале могут рассказать сотни историй, и где правда, а где уже вымысел, трудно разобрать, хотя многое он и сам успел написать в своих произведениях, например, в «Рассказах из пивной» или в «Жизни без смокинга». Для меня раньше отношение чехов к пиву и к пивной, привычка ежедневно проводить в ней почти все возможное, свободное от работы и сна время, была необъяснимым феноменом, но, читая Грабала и вспоминая прочитанного еще в детстве «Швейка» незабвенного Гашека, наверное, главного чешского писателя всех времен, я кое-что стал понимать. Вот как об этом писал Богумил Грабал:

«Я сижу в “Золотом тигре”, поигрываю картонной подставкой под пивную кружку и не могу наглядеться на эмблему, два черных тигра так и мелькают в моих пальцах, и я, как всегда, подсознательно загибаю углы счета, сначала один, затем второй, после третьего пива третий, а потом четвертый; порой, когда первое пиво приносит Богоуш, он извлекает из кармана белой куртки листок белой бумаги, на котором уже наперед загибает один уголок, а сижу я в компании, где ни сяду — там моя компания, это мой ритуал, и не только мой, но и всех тех, кто заходит сюда выпить пива: стол — это компания, которая ведет беседы. Это такие беседы за столом в пивной, во время которых человек, беседуя, восстанавливается после повседневных стрессовых ситуаций, или все просто так треплются, но и это тоже восстановление; быть может, когда тебе совсем скверно, лучшее лекарство — это банальный разговор о банальных делах и событиях. Иногда я сажусь и угрюмо молчу, и вообще до первого пива я даю ясно понять, что не желаю отвечать на какие бы то ни было вопросы, так я предвкушаю это мое первое пиво. Потому я не сразу адаптируюсь к этой деспотически шумной пивной, не сразу настраиваюсь на такое количество посетителей и разных речей: каждый хочет, чтобы то, что он произносит, было услышано; каждый в этой пивной думает — то, что он как раз произносит, заслуживает исключительного внимания, оттого-то он громко выпаливает свою банальную реплику; я гляжу на этих крикунов — и после второго пива тоже считаю то, что я говорю, страшно важным и тоже выкрикиваю нечто в тщеславной уверенности, что это должен услышать не только мой стол, но и весь мир. Так я сижу, нервно поигрывая картонными подставками под пивные кружки, я набираю их штук по десять и тасую, как колоду карт, потом высыпаю их на стол, отхлебываю пиво — и тут же опять принимаюсь играть с подставками и счетом. Я на своем месте; я не один, но в разговоры окружающих не вмешиваюсь, а только слушаю. Сколько десятков тысяч бесед я таким образом провел, сколько десятков тысяч людей прошло передо мной в этих моих пивных, скольких я, должно быть, задел своим не то чтобы разговором, но диалогом, который иногда кончался самой настоящей лекцией, причем обычно не моей, а чьей-то еще, когда все мы затихали и слушали истории, излагаемые так, что они были не просто пьяной болтовней, а, как это со знанием дела назвал Эман Фринта, рассказами из пивной».

Я вспомнил эти слова и мысленно согласился с Грабалом — пивная действительно была деспотически шумной. Я кое-как разминулся с официантом, несущим на распятых пальцах огромные тарелки и балансирующим между столами и такими зеваками, как я, не хуже канатоходца, и вышел на свежий воздух.

Башни на мосту вроде бы симметричны — но стоит приглядеться, как с удивлением видишь: не тут-то было. И башни несимметричны, и шпили — неодинаковы. Или вот еще — стоит на холме огромный собор, а идеальная точка зрения на него находится там, где человеку быть решительно невозможно: в воздухе над оврагом. Спрашивается — откуда и как наблюдал за постройкой архитектор? И каким зрением обладал, сумев поставить собор именно так, чтобы из-за реки — с единственного пятачка, который находишь только однажды, — он вдруг поплыл на тебя, и закружился, и заиграл ребрами, и стал царапать небо колпачками своих чернильниц — благо, что царапает небо распятьем? Не дает ответа, морочит и тянет в углы и закуты, водит за нос, покуда не вытолкнет на Злату уличку, у которой ни выхода, ни входа — а только дома, да и те за номером 13, где Кафка снимал себе угол.

Глеб Шульпяков «Выход в город»

День в конце сентября был просто замечательным. Светило нежаркое осеннее солнышко, укладывая уже длинные тени от башен и шпилей поперек улиц, в воздухе был разлит аромат прелых листьев, речной воды, нагретых старых камней и жареного мяса из открытого настежь окна ресторана напротив. Я вдохнул всю эту прелесть в себя и без всякой цели повлек свое умиротворенное тело дальше — сливаясь с потоком энергичных туристов, старающихся за несколько дней обежать всю необъятную Прагу, гонимых призывными кличами расторопных гидов, устремившихк небу бесполезные сегодня — сухим и солнечным днем — зонты, вложенные, правда, в чехлы, будто кинжалы в ножны, и играющие пока роль ориентиров для зазевавшихся отстающих.

Плотная масса низкорослых представителей Дальнего Востока (я так и не научился различать японцев, корейцев и китайцев), напористо двигающихся за своим «Моисеем» с зонтом в руках, повлекла и меня по забитой народом Карловой улице в сторону Староместской площади. Сопротивляться было бы неразумно, ведь я для себя давно решил, что мне все равно, в какую сторону идти. Что ж, пойдем к сакральному центру Праги, но уже нацеленный ищущий глаз непроизвольно выхватывал по пути вывески ресторанов, которые могли оказаться в моем списке посещений. Правда, я уверен, что цены в ресторанах на Старомаке (так называют площадь местные, а я в Праге уже бывал столько раз, что могу позволить себе и такой сленг) самые высокие, не считая, конечно, помпезных, или, как я их называю, «дворцовых» ресторанов в самых дорогих отелях города. Ага, вот и «Черный принц», расставивший свои «шатры» прямо перед Орлоем — башней со знаменитыми пражскими часами-курантами.

В свой первый приезд в Прагу я не удержался, чтобы вместе с женой не присесть в таком соблазнительном месте и не совместить любопытное, вполне театрализованное, действие, отмечаемое каждый час и собирающее толпы любопытных туристов и пасущих их карманников, с полезным — ужином под сенью шатра ресторана «У черного принца». Помню, что это было уже поздним вечером, от газовых горелок, расставленных тут же для согревания посетителей, шли пульсирующие потоки горячего воздуха, тарелки были непривычно огромны, мы с женой — уставшие от беготни по ошеломившей нас Праге — рассеяны и беспечны, и шустрый малый, принесший нам счет, пользуясь всем этим совершенно не стесняясь, ловко всучил мне с двухтысячной купюры сдачу в двести крон.

Я — продукт совкового режима, привыкший к тому, что официанты и таксисты рассматривают меня в качестве некого «золотого тельца», с которого надо снять «руно» и желательно с кожей, уже отойдя несколько шагов от ресторана, внутренне возмутился такой наглости, так как по привычке прикинул размер счета, еще только заказывая блюда, и мой расчет был ровно на тысячу крон меньше. Ладно бы на пару сотен крон, я бы привычно смолчал, стесняясь выглядеть склочником и жлобом, к тому же не зная языка, но тысяча — это уж слишком! Я тогда резко отстранил пытавшуюся удержать меня жену и вернулся к пульту, показывая всем своим видом, насколько я недоволен предъявленным мне счетом, который продолжал сжимать в руке.

Официант, моментально узнавший меня, стал что-то запальчиво и даже несколько растерянно, скороговоркой, свойственной всем чехам, что-то говорить, из чего я сначала по многолетней привычке сделал вывод, что он отказывается рассматривать мою претензию. Но потом до меня стал доходить смысл его слов: он объяснял мне, что мой вопрос — удел старшего по смене. Через несколько минут ко мне подошел этот самый официантский начальник, и как только я начал ему объяснять, показывая счет и сдачу, он тут же вытащил из толстенного бумажника, который, как в кобуре, плотно лежал в его набедренном кармане на подвернутом фартуке, тысячу крон и с извинениями вернул их мне. То, с какой легкостью инцидент был исчерпан, поразило меня больше, чем вся пьеса, проигранная в тот момент на Орлое, отмечая боем курантов наступление очередного часа! Я рассказал эту историю только для того, чтобы вы, мои читатели, знали, что ухо надо держать востро, счет, прежде чем его оплатить, хоть как-то проверять, так как там может оказаться нечто, чего вы и не заказывали, а значит, и не ели, и коль окажется, что ваши расчеты не совпадают, смело требуйте сатисфакции, и уверяю вас, вы ее получите!

Тем временем японско-китайский поток вынес меня через узкую горловину, образованную ратушей и тем самым «Черным принцем», прямо под стены Орлоя, вокруг которого уже сплотилась плотная толпа зевак, готовых к началу зрелища: ежечасно с восьми утра до восьми вечера его показывают главные часы Чехии, изготовленные в 1410 году мастером Микулашем из Кадани.

Часы имеют два циферблата. На верхнем римскими цифрами обозначается центральноевропейское время, а арабскими — время старочешское. В Средние века сутки делили на 24 часа, считая от захода солнца. Таким образом, арабское число 24 всегда соответствует на римском циферблате часу заката. Темно-коричневый сектор циферблата приходится на часы ночи, светло-коричневый — на предзакатные сумерки и рассвет, а голубой — на день. Маленькое золотое солнце, путешествуя по этим секторам, показывает, где сейчас находится солнце настоящее. Другой кружочек показывает текущее положение Луны. Маленькая звездочка, пересекая кривые линии, отмечает звездное время. Кроме того, по этим часам можно определить дни равноденствия, планетарные часы и положение Солнца в зодиаке. На нижнем циферблате — календарь, по которому можно определить текущий день, месяц и знак зодиака. Ежемесячные события деревенской жизни на часах изобразил в 1865 году Йозеф Манес — известный чешский художник, памятник которому установлен неподалеку от моста через Влтаву, названного его именем. Для ориентира — рядом с мостом находится дворец Рудольфинум — здание пражской филармонии, бывший парламент, а напротив Карлов университет.

И вот большая стрелка перепрыгивает последнее деление и замирает на цифре «двенадцать». Над верхним циферблатом часов открываются два небольших окошка, в которых по очереди появляются двенадцать апостолов. Каждый из апостолов по совместительству олицетворяет собой еще и определенный вид труда: у одного в руках пила, у другого — топор, у третьего — весы... Чуть ниже оживают еще четыре персонажа: скелет одной рукой переворачивает песочные часы, а другой трясет колокольчик, кивая в сторону турка, который качает головой; гордец-нарцисс смотрится в зеркало, а купец, которым, видимо, по соображениям политкорректности заменили после войны стоявшего ранее на этом месте еврея, многозначительно позвякивает кошельком с деньгами, как бы намекая восторженным туристам, чтобы они даже в этот момент не забывали о своих карманах, на которые покушаются в этой плотной толпе профессиональные карманники.

Как только пройдет процессия из апостолов и жизнерадостно прокричит петух, колокола на башне отбивают наконец час, в честь и ознаменование которого все это действо и происходило. Интересно, что раньше скелет еще и щелкал челюстями — для страха, наверное, но вот однажды, уж не понятно как, в его челюсти попал зазевавшийся воробышек. Удалось ли выжить бедняге — не знаю, но вот скелету челюсти заблокировали — больше он ими не клацает.

Сама ратуша — главное здание центра Старого города — состоит из нескольких разномастных, но по-своему великолепных домов, приобретенных магистратом в разные годы и даже века. Каждое из них, как драгоценный камень в короне, представляет собой чудо архитектуры и имеет собственное имя и свою историю. Например, фасад примыкающего к Орлою западного дома, построенного в 1526 году, украшает трехстворчатое окно с надписью «Praga caput regni», что в переводе с латыни означает «Прага — глава королевства». За ним здание, в котором находится не пустующий никогда ритуальный зал бракосочетаний, гдесвадебные обряды свершаются вот уже второе столетие — с 1871 года. Над окном разместился вытесанный из камня знак Старого города пражского, а под главным карнизом протянулся пояс с еще восемнадцатью каменными гербами, согласно количеству членов Городского совета. В третьем от башни с часами доме с фасадом в псевдоренессансном стиле с двумя высокими стрельчатыми окнами, между которыми изображен герб Старого города, находится Большой зал заседаний.

В 1660 году ратуша была расширена за счет следующего дома — «У золотого полумесяца», а во времена объединения шести пражских городов в Большую Прагу был приобретен последний с этой стороны дом, чье имя «У петуха». Его фасад был позже перестроен в классическом стиле. Все эти дома стоят на фундаментах и подвалах древних зданий, построенных еще в эпоху Римской империи, наверное еще в XI веке.

Несколько удивляет обычно туристов неожиданный и даже нелепый прогал, которым ратуша обращена к самой площади и памятнику великому Гусу. Оказывается, на этом месте в мае 1945 года, всего за несколько дней до освобождения Праги, немцы взорвали здание, составлявшее северное крыло ратуши. В память об этом событии, да еще, наверное, из желания «не осквернить» старинный комплекс «новостроем» место так и остается свободным до наших дней, несмотря на фантастическую цену каждого квадратного метра этой свободной площади.

Я выбираюсь из плотных объятий толпы и по уже заведенной привычке присаживаюсь на скамеечке прямо на этом «белом пятне», вдыхая сладкий ванильный запах «трдельника» — чешского национального лакомства. Его прямо на глазах туристов готовят на раскаленных стальных цилиндрах, на которые накручивают полосу сладкого слоеного теста. Достаю из рюкзачка словарик и пытаюсь определить, что в переводе означает само это мудреное слово, но в моем словаре его нет, а впрочем, к чему такие подробности и мелочи, и так все понятно, когда скрученный завиток из горячего теста просто тает во рту.

А тем временем можно спокойно рассмотреть каждый дом на этой легендарной площади,а они, уж поверьте, стоят самого пристального внимания. Века пролистываются поспешным взглядом, переходя от дома к дому: здесь и патрицианский дворец, и купеческий дом в стиле барокко, небольшие дворцы с элементами готики, золотыми медальонами и статуями ренессанса. Все тесно лепится друг к другу, стараясь затмить соседа, выпятиться и выбраться из суеты вперед, хвастливо выставляя на обзор свои архитектурные излишества. Вот прямо напротив меня дворец Гольц-Кинских (интересно, Настасья Кински — моя любимая актриса из Голливуда — не из этих ли князей?). Говорят, что строить его начинали за высоким забором. А когда дворец поднялся и забор убрали, оказалось, что он выдвинулся из ряда и самочинно прихватил часть городской площади. Разразился невообразимый скандал, выяснилось, что разрешение на строительство было получено за огромные взятки. Взяточников казнили, но дворец так и остался стоять впереди всех остальных своих соседей, показывая тем самым, что деньги в любые времена решают все.

Да, каждый дом на этой площади уникален и неповторим, каждый имеет свое собственное имя и историю, но над всей этой блестящей красотой, подавляя пряничность и игрушечность сказочной красоты домов, возвышаются древние, сложенные из тесаного грубого камня стены костела Девы Марии перед Тыном, часто называемым просто Тынским храмом.

Когда-то здесь стоял романский (римской империи) храм, а затем, в середине XIV века, на его месте возникло это чудо — главный силуэт Праги. Готически строгий фронтон храма украшен золотым барельефом Девы Марии — Мадонны с младенцем на руках, а по обеим сторонам тимпана поднимаются до восьмидесятиметровой высоты две башни, построенные с разницей в сто лет. Если присмотреться внимательнее, то видно, что башни разные — одна мощнее другой, в народе грациозную башню называют Евой, а ту, что помощнее, — Адамом. Башни украшены баллюстрадами и маленькими узкими угловыми башенками с чешуйчатыми крышами, придающими строгому храму вид сказочного средневекового замка. Прохладный полумрак внутри костела сохраняет вкус времени.Заходя под эти древние своды, погружаешься в старину без всякой помощи лязгающей и сверкающей огнями фантастической машины времени.

Под готическими крестовыми сводами, прямо у алтаря, похоронен Тихо Браге — придворный астроном императора Рудольфа II, почитаемый при жизни настолько, что был удостоен чести жить и работать в Летнем дворце королевы Анны, что стоит в Королевском саду неподалеку от Града. Великий астроном был еще и большим любителем приключений и чешского пива. Говорят, что смерть его была ужасна: обпившись пива, не смея нарушить этикет и встать из-за стола, несчастный придворный астроном умер от разрыва мочевого пузыря.

Я заметил уже как-то потом, что почти все мои маршруты так или иначе заканчивались поздним вечером либо на самой Староместской площади, либо где-то вблизи, но каждый вечер я с неустанным восторгом вглядывался в сказочные башни и шпили великолепного храма «Панны Марии перед Тыном», пытаясь разглядеть в окошках башен, светящихся теплым живым светом, силуэты неведомых жильцов, которые с высоты снисходительно поглядывают на нас.

Существует несколько европейских городов, в том или ином смысле могущих считаться общеевропейскими столицами. В политическом отношении на эту роль издревле претендовал Рим, Париж на протяжении веков фигурирует как столица европейского стиля, а Москва и Санкт-Петербург, по крайней мере в какой-то момент, могли считаться литературными столицами Европы. Как бы то ни было, но одной из таких общеевропейских столиц с полным правом можно назвать Прагу. Причем ее «столичность» довольно своеобразна: Прага — это столица, так сказать, в мистическо-географическом смысле, как это можно заключить из книги Михаила Шильмана «Такты истории». В Праге европейский дух как бы соединяется с европейским телом.

Михаил Шильман обнаружил, что Прага располагается не просто в центре Европы, а в центре пересечения восьми осей, между лучами которых 22,5 градуса (360 поделить на 16) и проходят они через 28 европейских столиц. Так, одна ось пересекает Мадрид, Берн, Прагу, Варшаву, Минск, Москву. Другая, перпендикулярная ей, — Берлин, Прагу, Вену, Афины, Ираклион. Третья ось пересекает Стамбул, Будапешт, Прагу и Эдинбург. А другая, перпендикулярная ей — Монако, Прагу, Ригу и Санкт-Петербург. Ось, проходящая строго через Лондон, Прагу, Кишинев и Ереван, находится под прямым углом к оси, пересекающей Рим, Прагу, Стокгольм, а ось Париж, Люксембург, Прага, Краков, Киев перпендикулярна оси Осло, Копенгаген, Прага.

Может быть, эти оси проходят и не с идеальной точностью, кроме того, по меньшей мере десяток европейских столиц на эти линии не попадает, но такой факт существует, и он при небольшой доле фантазии может натолкнуть на разные мысли, в том числе и о мистической природе этой закономерности.

История Праги нереальна, как сказка. Территория, на которой она расположена, была заселена уже в каменном веке, когда-то здесь находилось дно моря, а еще раньше, будто бы, сюда упал огромный метеорит. Вот в этом самом кратере от его падения и располагается современный центр города. Говорят, что рождение Праги и ее мировое значение были предсказаны ясновидящей княжной одного из славянских племен Либуше: она увидела сияющий город, слава которого с веками вознесется до небес. Даже прозаическое название города, происшедшее от чешского слова prah — порог, связанное с порогами на Влтаве, у которых и появился город, романтики и фанатики трактуют не просто как порог, а порог к звездам, реальностям и иным мирам, наделяя этот замечательный город мистическим значением, придавая ему роль чуть ли не пупа Земли. И уже более тысячи лет Прага связана с мистическими легендами, которым несть числа, но все они придают ей еще большую красоту и загадочность, заставляя любого, побывавшего на этих древних улицах хоть однажды, приезжать сюда снова и снова. Вот как это случилось со мной.

Во все времена Прага привлекала к себе огромное количество магов, мистиков, факиров и откровенных выдумщиков и шарлатанов, но наибольшего расцвета мистики и алхимики получали во времена двух великих императоров и почитателей оккультизма — Карла IV и Рудольфа II. При их правлении Прага собирала астрологов и алхимиков со всей Европы, монархи предлагали им высокую плату и придворные должности. Сотни алхимиков в подвалах Праги работали над созданием эликсира бессмертия, изобретением новых лекарств, поисками способов получения золота из других металлов, созданием магических талисманов, оживлением неживой материи и т.д. Самый известный из них, конечно, тот самый Доктор Фауст, реально живший в Праге и, вероятно, добившийся больших успехов в своих экспериментах, но допустивший в чем-то ошибку.

В те времена хороший астролог при дворе имел статус министра, а то и премьер-министра, и его советы воспринимались королями и придворной знатью во много раз серьезнее, чем советы нынешних министров президентами. Особых успехов в использовании астрологии и магии добился Карл IV, во времена правления которого Чехия, будучи центром Священной Римской Империи, достигла своего наибольшего исторического расцвета и занимала одну из главенствующих позиций в Европе. Даже дату и момент закладки первого каменного моста через Влтаву, который мы теперь называем Карловым мостом, астрологи определили до минуты: 9 июля 1357 года в 5 часов 31 минуту. Именно эта дата представляла собой еще и магический палиндром, одинаково читавшийся и с начала и с конца: 135797531. И, судя по тому, что мост стоит уже более полутысячи лет, астрологи не ошиблись. Скептики, правда, никогда не упустят возможность посмеяться над мистикой и романтикой, указывая, в частности, что во времена Карла IVне умели измерять время с точностью до минут, но мы пропустим их реплики мимо ушей.

Впрочем, строительство и самой Праги не обошлось без использования законов эзотерических наук. Многие соборы построены каменщиками, хранившими древние секреты о том, как нужно выбирать место для строения, учитывать разные зоны, располагать собор по сторонам света, какие нужно проводить ритуалы при строительстве и т.д. Даже расположению всех соборов относительно друг друга придавалось большое значение: если посмотреть на город сверху, то можно угадать какой-то особый орнамент, несущий, наверное, неизвестный пока смысл.

Найдены магические трех-, четырех-, семи- и двенадцатиугольные фигуры во взаимном расположении церквей. Главный костел Праги — собор Святого Вита — заключает равносторонний треугольник с двумя другими важными точками: ротондой св. Лонгина и собором св. Климента. Стороны треугольника, проведенного между главными башнями соборов, составляют ровно 2300 метров. Другой равносторонний треугольник заключают в себя соборы Петра и Павла на Вышеграде, Вознесения Девы Марии и св. Петра на Поржичи. Стороны этого треугольника равны 3200 метрам. Есть еще два больших треугольника.

Эти четыре главных треугольника называются тригонами стихий. Линия: собор св. Вита и ротонда св. Лонгина — является магической осью города, делящей его на сторону дня, над которой днем проходит солнце (если смотреть из центра города), и ночи, луны. На этой линии располагается ротонда св. Креста — магический центр города. Через нее проходят еще пять линий по тридцати градусам от оси, и делят город на двенадцать секторов — двенадцать знаков Зодиака. Если находиться в день летнего солнцестояния у ротонды св. Креста, то можно увидеть, как при заходе солнце постепенно коснется всех шпилей собора св. Вита. А в день зимнего солнцестояния солнце взойдет, коснувшись ротонды св. Лонгина.

Прага — это город снов. Слишком уж нереально, как во сне, ходишь по брусчатке узеньких, средневековых улочек, под светом старинных фонарей, между домов, каждый из которых имеет свою оригинальную историю, часто название и герб. Вот дом «Под крестом», здесь по легенде жила ведьма, совершившая самоубийство, узнав об измене своего возлюбленного, и после смерти пришедшая за ним. Где-то рядом в одном из подвалов сидит огромный Голем, сделанный старым еврейским раввином из глины и оживленный им. Здесь жил Бетховен, а здесь Моцарт, и музыка его бессмертного «Реквиема», кажется, всегда доносится из окон этого дома.

Я мог бы уже на правах опытного туриста-экскурсанта и сам много чего рассказать о достопримечательностях Праги, более того — я уверен, что расскажу еще немало из того, что разными гидами было напето мне в уши, но уже слышу откуда-то с небес грозный окрик редактора и надвигающийся ропот будущих читателей, вопрошающих хором: не пора ли ближе к телу, то есть к теме — к ресторанам и пивным, к журчащему пенному ручью пива и обжигающим губы и нёбо яствам и изыскам чешской национальной кухни? Не пора ли?!!!

Что ж, я снова сдерживаю себя и заставляю свернуть на правильную, пока еще совсем слабо набитую тропу, хотя, даже сидя на этой скамеечке, я могу вам рассказать, что в каждом, без исключения, доме на этой старинной площади есть свой неповторимый по интерьеру, кухне и вкусовым ощущениям ресторан, большинство из которых забираются вглубь под землю, в древнеримские сводчатые подвалы, возвращающие хоть на некоторое время их посетителей на сотни лет назад.

Например, рядом с «Принцем» — ресторан «У золотого чайника», в следующем доме ресторан «У Орлоя». Его посетители, сидя на втором этаже прямо напротив курантов, могут позволить себе разглядывать часовую феерию, не отрываясь от ужина или обеда, правда, доплачивая в цене каждого блюда за столь необычное зрелище. Далее идет «Староместский ресторан», потом «Каменный стол», у которого, говорят, под землю уходят чуть ли не пять этажей. Напротив меня, в доме, что своей грудью закрывает вход в храм «Девы Марии перед Тыном», находится ресторан «У черного оленя», ну а во дворце Кинских, если пройти через внутренний двор, попадешь в одноименный ресторан «Дворец Кинских».

Да что перечислять — не хватит ни сил, ни времени, тут в какую сторону ни двинешься — всюду сплошные, сдвинутые как в строю, ряды рестораций, пабов, баров, кондитерских и кофеен, можно смело двигать, хоть с закрытыми глазами, всюду наткнешься на предприятие общественного питания — так совсем еще недавно называли эти маленькие и большие дворцы чревоугодия, кулинарии и обжорства. Список всех попавшихся мне на глаза ресторанов мог бы составить отдельную книжку, а пока… я постараюсь перейти к основной теме своего путешествия.

Чехия… страна полная масла и зерна… Страна довольно холодная, но полная рыбы, богатая на домашних животных и диких зверей, таких как туры, медведи, олени… Еще страна эта богата металлами и лечебными кореньями, плодоносит ячмень и хмель…

Себастьянус Френсис Верденсис, 1534 год

А тем временем путешествие мое (а само это слово — длинное, спокойное и обстоятельное — подразумевает примерно такое же передвижение — без резких движений и ускорений) продолжается, и с некоторым усилием я покидаю насиженную скамейку возле источающего сладкий аромат балаганчика с вертящимся трдельником и направляюсь куда глаза глядят — в Йозефов город, по самой красивой и дорогой улице Праги — Парижской, оставляя сбоку и барочной красоты храм Святого Микулаша, и дом, в котором повезло родиться знаменитому Кафке. Я еще не раз пройду по этим местам, ведь хочешь-не хочешь, а в Праге все маршруты приводят именно сюда — к Староместской площади, к Гусу с «компанией» и взмывающим в небо башням «Девы Марии перед Тыном».

На Парижской улице по обе стороны высятся красивейшие дома. Сама улица не так уж и широка — не проспект, да еще и засажена каштанами, дотягивающимися уже до верхних этажей своими кронами, вот и приходится задирать голову, чтобы рассмотреть бесконечные архитектурные излишества, щедро украшающие эти роскошные здания, как большие, многоэтажные свадебные торты. Голова кружится, крутишь ею во все стороны, изощряясь вместить в один кадр своего фотоаппарата и кружева, и вязи, и башенки со шпилями, и настенные панно, и скульптуры в нишах. Не выдерживая всего этого изобилия и благоразумно оставляя часть архитектурного пира на потом, я сворачиваю направо на улицу Широкую, отмечаю еще один ресторанчик с «оригинальным» названием «Швейк» (как минимум третий-четвертый, из тех, что мне уже попадались на пути), потом иду налево, снова направо — мимо костела «Святого Духа» и итальянского ресторанчика «Жизнь хороша», мимо, мимо… и так нагуливаю аппетит, пока не чувствую в себе возрождающуюся возможность вновь присесть за стол и с чувством, с толком, с расстановкой приняться, наконец, за еду, нет, за дегустацию! И куда же теперь направиться?

И тут я вспоминаю спор в толпе зевак у «Орлоя», где я притулился к русскоязычной группе туристов, чтобы послушать все те интересные данные о курантах, которыми я уже успел с вами поделиться. Спорили несколько мужчин, которых действо в знаменитых пражских часах не очень-то заинтересовало: у них была своя вечная тема — какое пиво лучше, и в какой пивной им больше понравилось. Конечно, не совсем прилично прислушиваться к чужим разговорам, но уж очень меня заинтересовали эти отзывы и рекомендации, ведь выбирать в таком нещадном количестве пивных и рестораций дело крайне сложное. И вот я расслышал там весь набор туриста первого заезда — «У Калиха», «У Флеку», «Воянув Двур», «Пивоварский Дум» и прочие, но последним в списке мне запомнился пивной ресторан с хитрым названием «Пивница у Пиврнца» (Pivnice U Pivrnce).Я вспомнил, что эту пивную проходил уже сегодня, фланируя в Еврейском городе, как раз напротив Майзеловой синагоги. Я взбодрился, как старый конь, почуявший близкий дом, и, воодушевленный принятым решением, двинулся прямо к цели.

За большим, во всю стену, окном уютно светился небольшой бар — стойка, несколько столиков, все ярко освещено и призывает войти вовнутрь. Эта схема типична для большинства пражских заведений: сначала бар, где можно прямо у стойки выпить кружку пива или еще чего-то на свое усмотрение, потом идет небольшой коридорчик, а дальше, обычно, лестница в подвалы, которые бывают большими и не очень, с грубыми стенами и потолками из древнего камня или оштукатуренными и выкрашенными или закопченными — нюансов много, но схема все же одна. Так и у «Пиврнца», который на самом деле оказался карикатурным героем типа нашего знаменитого «Петровича» Андрея Бильжо, вот только папа-автор этого самого легендарного Пиврнца чешский художник-карикатурист Петр Урбан.

Я прошел через бар и спустился в подвал — высокие и светлые залы, их несколько, а самый дальний — для некурящих. Не успел я устроиться за традиционным длинным столом на удобной, нагретой еще недавно сидевшим здесь любителем чешского пива лавке, как в зальчик ввалилась большая и шумная группа молодых немецких, как я понял, туристов. Хорошо, что я успел уже сделать заказ: не слишком утруждая себя выбором, я решил попробовать традиционное чешское блюдо «свичкову на сметане» (Svíčkové řezy na smetaně) — говяжью вырезку, приготовленную под специальным соусом из овощей, в основном моркови, подаваемую со взбитыми сливками и моченой или консервированной, за неимением свежей, брусникой сверху. Однако меня так смущало это несовместимое для моего грубо воспитанного вкуса сочетание продуктов — мясо и взбитые сливки, что я подстраховался и вдогонку попросил еще и экзотическую «Pivrncova plná nora» — как я понял фирменную некую нору — филе из свиной вырезки, нафаршированную под завязку смесью капусты с ветчиной.

Несмотря на то, что над вывеской я успел прочесть уже знакомую мне надпись, что это «классический пльзенский пивной ресторан», выбор пива здесь был богаче, чем «У зеленого дерева», и я смог заказать кружку темного «Велкопоповицкого Козла», которую сразу же и ополовинил, невольно выполняя рекомендации «как правильно пить чешское пиво».

Занимая возникшую паузу, я с видом знатока и, как мне казалось, почти профессионала приступил к более тщательному изучению гастрономических возможностей этого ресторана. И, надо сказать, был приятно удивлен, увидев не только значительный перечень оригинальных, по крайней мере по названию, блюд, но и их стоимость. Например, «Башта красного Пиврнца» (насколько я понял, это некий набор традиционной чешской еды, «башта» — синоним русского слова «вкуснятина»), в которой 200 граммов жареной утки и по 150 граммов копченой и тушеной свиной шейки с кнедликами и тушеной капустой, стоит 255 крон, а «Бомба Сильвера» — отварное свиное колено весом в 700 граммов, подаваемое с хреном, горчицей и «облогой» из овощей, — 230 крон.

В отличие от многих других пражских ресторанов, у «Пиврнца» совсем недорогая рыба: карп на чесноке — 130 крон, а 200 граммов форели, приготовленной по рецепту Мельника и подаваемой с жареным картофелем и ломтиком лимона, всего 150 крон. Правда, если ваша рыбка окажется потяжелее, то за каждые следующие 10 граммов ее нежного тельца придется доплачивать… всего по 5 крон. Порция жареного филе трески с вареным картофелем потянет лишь на сто крон, так же дешевы и блюда из птицы, приготовленные, как утверждает эта мудрая книга — меню — «как дома». При весе в 300–400 граммов, что сможет насытить даже самого голодного туриста, они стоят всего 130–185 крон.

Пиво же в этом благословенном заведении в самом центре Праги, да еще и в еврейском квартале, где даже услуги туалета обычно самые дорогие в городе, обойдется всего лишь в 25–30 крон за кружку.

Пока толпа молодежи рассаживалась и спорила о том, что пить и что есть, сноровистая и улыбчивая официантка (по-чешски — сервирка), явно подсмеиваясь над моей неопытностью, поставила два огромных блюда с заказанной мной едой. На одном каким-то изящным тортиком возвышалась башенка взбитых сливок с ягодкой на макушке, прикрывая ломтики говядины под небольшим слоем густого овощного пюре морковного цвета, а на другой тарелке под густым горячим сырно-грибным соусом скрывалась эта самая «нора» — свернутый неким конвертом кусок сочной свиной вырезки, фаршированный обжигающей смесью капусты с нежной ветчиной. По краям тарелки шла «облога» — листья салатов, маленькие морковочки, дольки свежих помидоров и плоские диски огурцов, здесь же дымился горячий отварной картофель.

Я решительно придвинул к себе «свичкову» и стал поедать говядину, обильно сдабривая ее вместо горчицы и хрена сладкой «шлегачкой» — взбитыми сливками, смешивая их с брусничным джемом, находящимся здесь же. Видимо, это блюдо из кухни дворянской, подумал я, навряд ли простой люд стал бы так изощряться, но тут же вспомнил, как когда-то мне довелось ужинать в загородном охотничьем ресторане в предместье Франкфурта-на-Майне, где «седло» оленя подавали тоже с брусничным вареньем и сладкими фруктами. Наверное, не зря придумали наши умудренные опытом предки оттенять вкус постноватого мяса сладкими и нежными добавками.

За соседним столиком сидела пожилая пара. Ловко, я бы даже сказал — грациозно, орудуя ножом и вилкой, они ужинали, запивая небольшими глотками пива в огромных литровых кружках. Было видно, что тяжесть такой кружки достаточно ощутима, но оба с таким изяществом подносили ее ко рту, что я невольно загляделся. Мужчина, стройный старик с прямой, как у офицера, спиной, поймал мой взгляд и, явно воспользовавшись этим, что-то стал говорить мне. Я понял лишь одно — он что-то хотел объяснить мне насчет моей «свичковой». Я с некоторой досадой развел руками, дескать, извините, не понимаю. И тогда старик, безошибочно определив, что мой родной язык русский, не немецкий, как у соседней кампании, которая продолжала горланить, будто ее высадили на необитаемом острове и теперь забытые и покинутые они пытались докричаться до проходящих на горизонте кораблей, медленно подбирая слова, объяснил мне, что, к великому сожалению, эта «свичкова» не настоящая, и ни в одном ресторане настоящей мне уже не попробовать, так как по кулинарным чешским рецептам настоящая свичкова, как и настоящий чешский пивной гуляш, должны выстояться не менее 24, а то и 30 часов, чтобы пропитаться овощным соусом и дозреть до настоящего вкуса. Правила же Европейского Союза, в который Чехия вошла несколько лет назад, запрещают в ресторанах и других предприятиях общественного питания подавать еду, приготовленную более трех часов назад.

Теперь понятно, почему мясо показалось мне суховатым, а вся эта сладкая прелесть не придала блюду необходимой гармонии. Жаль, что современность так безапелляционно вторгается в традиции, лишая знаменитые национальные блюда подлинного вкуса и прелести. Закончившие свою трапезу старики поднялись, несколько сочувственно раскланялись со мной и ушли, а я под гогот и шум молодежи, которой наконец принесли груду тарелок с едой, принялся за «полную нору».

И снова я понял, как правильно устроен мир, в котором такую сочную фаршированную свинину можно и нужно запивать холодным темным пивом. В этот раз ансамбль был полный, и удовольствие я получил неописуемое. Правда, тяжесть в переполненном желудке ощутимо давала о себе знать, особенно когда, варварски расковыряв явно неудачный яблочный штрудель, опрометчиво заказанный мной еще в самом начале моего пира, я расплатился и медленно повлек по лестнице наверх свое отяжелевшее от обильной еды тело, разглядывая на стенах и потолках многочисленные карикатурные сюжеты Петра Урбана, среди которых какие-то я понимал сразу, а перед некоторыми было бесполезно останавливаться, так как их не понять с моим знанием чешского языка. Наконец, посетив по пути и заведение для уединения, я выбрался из весело раскрашенной пивной и оказался на пустынной по случаю позднего вечера улице напротив Майзеловой синагоги.

Я смотрел на подсвеченную синагогу, на мерцающие свечи в окнах соседнего винного ресторана «Голем», дышал, набираясь сил, и думал: как все-таки демократично устроена Прага, если прямо через дорогу от синагоги я могу спокойно вкушать сочную фаршированную свинину под сырно-грибным соусом!

Мне предстояло еще идти через светящуюся каким-то волшебным светом площадь, завороженно глядя на сказочные башни Тынского храма, потом по Целетной против потока туристов, что невольно повторяли маршрут чешских королей, шедших на коронацию в собор Святого Вита, через Пороховую башню, когда-то называвшуюся «Ободранной», и тихую Сеноважну площадь, мимо загадочной голубой с бордовым стройной синагоги на Иерусалимской улице к тихому по случаю ночного времени Главному вокзалу, где на скамеечках устраивались на ночлег уставшие бомжи со своими необъятными сумками, в которых держат все, что нажили за жизнь, к станции метро на «красной линии», уносящей меня в маленький пансион на Ходове. Этот первый день моего гастрономического путешествия по Праге показался мне бесконечно долгим.

Когда и как начинает свой день отпускник, выбравший программу «свободного и независимого ни от кого плавания»? То есть просыпается, когда проснется, выходит из дома (гостиницы или пансиона), когда, преодолев боль от вчерашней пешей прогулки по бесконечно красивому городу, захочет снова увидеть его, в общем, живет как беззаботная божья тварь. Тем более что после вчерашнего обильного ужина ни о каком завтраке не может быть и речи: о еде теперь вспомнится только ко второй половине дня, несмотря на то что именно эту тему я поставил во главу своего путешествия.

В общем, во второй день я выбрался в путь уже далеко за полдень. Пока я ехал в пустынном вагоне метро — час пик давно прошел и вот-вот должен был наступить уже следующий — я судорожно размышлял, куда же сегодня направить свои стопы. Вышел на станции с таким родным, как оказалось, названием «И. П. Павлова». Произносимое чешским диктором слитно и с ударением на второй слог, оно долго звучало для меня не понятно, только в третий свой приезд в Прагу я понял, что станция названа в честь замечательного русского ученого, Нобелевского лауреата, академика Ивана Петровича Павлова.

Вышел наверх и сел в первый подошедший трамвай — им оказался знаменитый 22-й номер — самый длинный трамвайный маршрут города, проходящий через популярные у туристов места, что вызывает особую любовь к этому маршруту у карманников Праги. Проблема сохранения содержимого карманов настолько остра, что в каждом трамвае висят предупредительные таблички — дескать, лучше быть бдительным, чем остаться без бумажника. Кто бы спорил?! Надо признаться, для полной ясности, что среди воришек коренных чехов практически нет — не так воспитаны, а работают в трамваях и в местах наиболее густого хода туристской плотвы гастролеры из стран бывшего Советского Союза. К сожалению. И выбирают они почему-то с особой любовью именно соотечественников, узнавая их по беззастенчиво-громкой русской речи.

Усевшись на удобное сиденье у окошка, я решил ехать долго, смотреть на Прагу, а выйти уже где-нибудь на Погоржельце — я хорошо запомнил это легко понимаемое слово да памятник двум легендарным астрономам — Тихо Браге и Иоганну Кеплеру, что стоит рядом с трамвайной остановкой.

Как уже опытный праговед, я знал, что в Град и Градчаны не стоит идти от реки — слишком уж круто в гору придется подниматься, пересчитывая несколько сотен ступеней, и пока поднимешься, на красоты уже не остается ни сил, ни настроения. Нет, надо заехать с другой стороны — к Погоржельцу, погулять по Градчанам — предместью королевского дворца, где жили когда-то сановные дворяне, потом пройти через три двора самого Града, поразиться чуду собора Святого Вита, строившегося основательно и не торопясь ровно тысячу лет, а потом спокойно спускаться вниз — либо по «Старой лестнице» прямо к метро «Малостранская» — это если уже сил не осталось, либо, что логичнее и красивее, спускаться по Нерудовой улице, каждый дом на которой имеет особую историю и знаменит выдающимися постояльцами или гостями. Любой гид покажет вам дом, в котором жил Казанова, а в этом маленьком отеле останавливался сам Моцарт, здесь жил известный скрипичный мастер... Но все это вам расскажет гид или вы сами прочтете в путеводителе, я же хочу, как вы помните, посмотреть и опробовать, если получится, рестораны этой части Праги.

А трамвайчик тем временем уже проехал через реку, которая сегодня особенно свежа со своими серебристыми, кипящими пеной, порогами, с лениво передвигающимися прогулочными корабликами, которым не очень, видимо, хочется уходить от Карлова моста, заполненного, несмотря на ремонт, туристским людом. Стаи лебедей, привычно требующих дани от собравшихся на берегу зевак, выглядят кучевыми облаками, присевшими вдруг на край реки, над которой в голубом и беззаботном небе парит воздушный шар, вознесший двух счастливчиков, купивших себе это небесное парение-блаженство за умеренную плату.

Я проезжаю мимо скорбной процессии изуродованных людей, спускающихся по лестнице от «Голодной стены», бывшей когда-то городской стены, — это памятник жертвам коммунистических репрессий, которым подвергся чешский народ во времена «социалистического строительства». Число осужденных — 205 186 человек, казнено — 248 человек, в тюрьмах умерло 4 500, на границах, при попытке нелегального пересечения ее, погибло 327 человек, эмигрировало из страны 170 938 человек. По российским меркам цифры незначительные, но для страны, в которой в то время жило чуть больше 10 миллионов, — огромные! Население большого чешского города!

Зигзагом проходим через Малостранскую площадь — здесь всегда полно народа: одни идут к Карлову мосту, другие от него в Град, и сплошная череда ресторанных вывесок, по теплой еще погоде повсюду столики, и запахи обеденной Праги пробиваются даже в трамвай. Вот просочились через узкое место и снова, вдоль слепой стены, за которой скрывается замечательный образец паркового искусства Вальдштейнская «заграда», выкатываемся к реке, но уже на другом ее берегу, и солнце теперь слепит глаза, отражаясь на водной глади, а Карлов мост с фигурами святых и грешников темным профилем перечеркивает эту гладь. А над ним снова отблески, но уже золоченый «ларец» Национального театра, а далее стройный ряд дворцов стиля барокко вдоль всей набережной до самого «Танцующего дома», своим причудливым силуэтом искажающего или украшающего — это на вкус и суд зрителя — этот строй.