Правда о Бэби Донж

9

Он узнавал местность: однажды он проезжал по этой дороге с Феликсом. Из Мийо они выехали к ночи. Купили там перчатки: Мийо — город перчаток. Фамилия старшего мастера на сыроварне была тоже Мийо.

Чтобы попасть в Каор, надо пересечь обширное кремнистое плато, без единого домика или деревца, своего рода пустыню, усеянную камнями, какие, наверно, встречаются на луне.

Почему сегодня он так торопится? Не его вина, если он позабыл причину спешки. Он делал все, что мог, чтобы вспомнить. Делать все, что можешь! Кто это сказал? Значит, того, что он делал, было недостаточно. Правда, он еще чувствовал слабость. Нет!.. Словом, при самом искреннем желании он не мог бы точно ответить, почему так торопится.

Очевидно, сумерки еще не сменились мраком: свет был такой же, как в прошлый раз; вернее, света уже не было, однако темнота еще не наступила. Нигде ни огонька. И небо, и камни одинаково серого холодного цвета. Тень камни не отбрасывают; изредка попадаются обломки крупнее — возможно, аэролиты.

Это не день и не ночь, и Франсуа кидает то в жар, то в холод. Он весь в поту и дрожит. Изо всех сил жмет на акселератор, и тем не менее машина ползет не быстрее навозного жука.

Сможет ли он проехать, не видя ее или, вернее, прикидываясь, что не видит? Он знает, что Беби здесь, слева, в маленьком белом автомобиле. На ней зеленое муслиновое платье до лодыжек и большая накидка светло-желтого цвета, в руке зонтик. Что за причуда обременять себя зонтиком, когда едешь в машине? Правда, машина у нее с открытым верхом. Она походит на автомобиль Мими Ламбер.

«Тем хуже для нее!»

Конечно, Беби машет ему зонтиком. Но зачем она взяла белый автомобиль? Почему одна отважилась отправиться в эту лунную пустыню? Почему выбрала эту маленькую тропинку справа от дороги, откуда ей не выбраться?

Беби потерпела аварию. Тем хуже. Он торопится. Боже мой, как он мог забыть куда едет, и что у него за срочное дело!

Проехать мимо тропинки, притворившись, что не замечаешь своей жены? Это не любезно, даже не вежливо. Папаша Донж был простой кожевник, но вежливости он сыновей научил.

— Привет, Беби!

Вот так. Беспечным тоном. Не останавливаясь, не замедляя ход, словно не замечая, что у нее авария. А она все машет зонтиком. Поздно! Он уже проехал и не обязан видеть, что там позади него.

Долго ли он здесь задержится? Ему нельзя терять ни минуты; у него неотложное свидание. И вот доказательство — его ждет целая толпа.

В зале собралось человек сто с лишним. Одних он знает, других — нет. Тут рабочие с его завода, официант из кафе Центральное, тот самый, что на Новый год вручал ему бутылочку ликера и рекламный карандаш.

— Садитесь.

— Сначала я должен объяснить вам, ваше королевское величество…

— Та-та-та! Я же сказал: «Садитесь».

Узнали ли присутствующие, как и он, мэтра Бонифаса? Королевский наряд преобразил его, но это его борода, правда, аккуратней расчесанная, его кустистые брови. На Бонифасе королевский наряд, пурпурная мантия, на голове корона, в руке скипетр. Произнося «Та-та-та», он слегка постукивает им по плечу Франсуа, и его лицо, нарумяненное, как у карточного короля, выражает неподдельное веселье. Вот почему присутствующие не узнали его — из-за нарумяненного лица и плотоядной улыбки!

— Мой юный друг!

— Простите! Я вам не…

— Та-та-та-та!

Бац! Сильный удар скипетром по голове. Опустив глаза, Франсуа с испугом замечает, что он в кальсонах. Ему нужно было дать время одеться: нельзя же появляться перед королем в кальсонах. Франсуа приходит в полное замешательство.

— Молчать! Эй, вы там, в глубине зала, потише!

Франсуа оборачивается и видит лишь головы, сотни голов: должно быть, вслед за ним в просторный зал с черными деревянными панелями, похожий на кабинет мэтра Бонифаса, вошли еще люди.

— Нравственная жестокость… Вы страдаете нравственной жестокостью, мой юный друг. Ха-ха! Суд приговаривает вас к двадцати годам больницы… Сестра Адония, уведите осужденного…

— Месье, месье, уже восемь.

Около Франсуа суетилась старая служанка с набережной Кожевников.

— Какой костюм вам приготовить? Вам надо бы принять ванну. Постель совершенно измята. Вы, наверно, всю ночь ворочались.

— Какая погода?

— Дождь.

Черный костюм — это, пожалуй, слишком мрачно. У него будет вид… Тогда серый?

Впрочем, его присутствие в суде не обязательно. Мэтр Бонифас даже уговаривал его остаться дома:

— Вас не вызвали ни прокурор, ни защита. Я предпочитаю в случае надобности воспользоваться вашими письменными показаниями, чем видеть вас свидетелем в суде. Если председательствующий — это в его компетенции — решит вас заслушать, я сразу же позвоню. Будьте дома.

Все это смахивало на похороны. По дому гуляли непривычные сквозняки. Старая служанка плакала. С Франсуа говорила так, словно на нем траур.

— Вам надо поесть. Это вас подкрепит.

Он отпустил служащих. В кабинете было пусто. Привычный гул завода смолк.

Потом на машине приехали Феликс с Жанной. Феликс, серьезный, встревоженный, с беспокойством оглядел брата, расцеловал в обе щеки.

— Как самочувствие, бедный мой Франсуа?

Феликс оделся тщательней, чем обычно. Жанна тоже. Она была вся в черном. Оба ехали во Дворец: их вызывали в суд.

— Ты будешь держаться спокойно, правда? — повторяла Жанна. — Уверяю тебя, все кончится хорошо. Кстати, я получила от мамы телеграмму.

Она протянула Франсуа голубой листок.

Все посмотрели на часы. Без десяти девять. Судебное заседание начинается в девять.

— Феликс, как только дашь показания, сразу же звони.

Марта приехала из Каштановой рощи на автобусе Ее также вызвали в суд. Жак остался дома с Кло.

— До скорого.

Все тщетно пытались улыбаться. Тонкие струи дождя мыли оконные стекла. Редкие пожелтевшие листья цеплялись за черные ветви деревьев на набережной. Прямо напротив дома неподвижно стоял рыболов с удочкой, казавшийся огромным в своем непромокаемом плаще. Он не сводил глаз с поплавка, окруженного мелкой рябью.

— Месье следует чем-нибудь заняться — так время пройдет быстрее.

Спал Франсуа плохо, размышлял слишком долго, голова у него была пуста, губы запеклись. Он расхаживал перед телефоном, ожидая звонка и сгорая от желания быть немедленно вызванным во Дворец Правосудия.

— Два заседания, не больше, — объявил мэтр Бонифас. — Учитывая, что моя подзащитная полностью признала себя виновной, прокурор отказался от допроса большинства свидетелей. Я последовал его примеру. Чем меньше свидетелей, тем легче защите: у адвоката развязаны руки.

Франсуа сказал, что будет ждать приговора в маленьком кафе неподалеку от Дворца Правосудия.

— Вы слишком известны в городе. Вас сразу узнают и увидят в вашем поведении отсутствие чувства собственного достоинства.

Что мэтр Бонифас заставил его написать под диктовку? Франсуа сопротивлялся. Он находил формулы несуразными и бесконечно далекими от действительности.

«Повинуясь голосу совести, перед богом и людьми…»

— Вы не думаете, что…

— Пишите, что я говорю. Это стиль как раз для присяжных.

«…я прощаю моей жене то зло, которое она мне причинила, и то, которое намеревалась причинить».

— Послушайте, мэтр Бонифас! Мне нечего прощать: я ведь считаю, что…

— Вы хотите или нет помочь защите?

«Я сознаю, что одиночество и бездеятельность, на которые я обрек молодую женщину, привыкшую к более яркой жизни…»

— Вы не считаете, что если я сам явлюсь в суд и…

— Вы заговорите там, как говорили со мной, и вас никто не поймет. Стремясь обелить жену, вы, того гляди, добьетесь прямо противоположного результата. Дайте сюда ваше письмо…

Франсуа вздрогнул и бросился к телефону.

— Алло?… Да, Франсуа Донж… Нет, месье, контора сегодня закрыта. Вам следовало бы это знать… Нет, принять от вас заказ не могу — это исключено.

Держа трубку в руке, он смотрел на часы. Без двадцати десять! Обвинительное заключение, должно быть, уже зачитано. Франсуа знал, что оно составляет десять страниц на машинке.

Места на суд пришлось распределять. На заседание явились все дамы города. И Беби сидит, бледная и сосредоточенная, как на скамье для причта в церкви. Мэтр Бонифас предупредил ее, что Франсуа в зале не будет — он запретил ему появляться. А вдруг она машинально ищет его взглядом в толпе?

Рядом аккуратно рассажены присяжные, надевшие лучшие свои костюмы, словно их сейчас будут снимать — точь-в-точь как кожевники на отцовской фотографии.

— Месье следует чем-нибудь заняться…

Половина одиннадцатого, а звонка все еще нет. Франсуа спустился в кабинет, вернулся в спальню, снова спустился, распахнул дверь на улицу.

— Месье ведь знает… — укоризненно начала запыхавшаяся служанка. Она подумала, что он хочет уйти, и прибежала: ей наказали следить за ним. Нет, Франсуа просто хотел подышать воздухом.

Стоял октябрь. Было свежо, но рыболов не уходил. Мимо пробегали дети в плащах с капюшонами, в которых они казались гномами.

— Это не телефон звонит?

— Нет, будильник у меня в комнате.

Наконец, в четверть двенадцатого у тротуара остановилась машина Феликса. Он был без шляпы.

— Ну как?

— Ничего. Все идет хорошо, нормально. Присяжные, похоже, настроены не слишком враждебно, за исключением аптекаря. Мэтр Бонифас отвел пятерых, поэтому не решился дать отвод и ему. Старшиной присяжных назначили, разумеется, именно аптекаря.

— Как она?

Феликс выглядел так, словно вернулся из другого мира.

— Безукоризненна. Не изменилась, не осунулась, скорее, немного пополнела. При ее появлении все затаили дыхание.

— Что на ней?

— Темно-синий костюм и черная шляпка. Вошла, словно в гостиную на парадный прием. Спокойно села, огляделась, как будто…

У Феликса сорвался голос.

— Что прокурор?

— Толстяк с фурункулами. Держится сурово, но мягче, чем можно было ожидать. В общем, до сих пор все идет просто, без помпы. Кажется, будто люди выполняют формальность — и только.

— К свидетелю нет больше вопросов?

— Нет.

— А у вас, мэтр?

— Тоже нет.

Словом, свидетели, пожалуй, даже разочарованы, что их побеспокоили из-за такой малости. Неохотно садятся на место. Владелица магазина мод так навязывалась со своими показаниями, что публика смеялась, а председательствующий вынужден был напомнить:

— Вас просят удалиться, сударыня.

Она ушла, бормоча что-то себе под нос.

Вскоре на такси примчалась Жанна.

— Как ты, Франсуа? Я вот все думаю, может, тебе тоже поехать? Это значительно проще, чем себе представляют. Я боялась, что растеряюсь во время допроса. А он не произвел на меня никакого впечатления. Когда я подошла к барьеру, Беби незаметно сделала мне знак рукой. Вот так. Приподняла два пальца — и все. Мы делали его, когда были маленькие и хотели пошептаться за столом. Готова поклясться, что Беби улыбнулась. Завтракать, мальчики! Феликс должен быть во Дворце к половине второго, когда возобновится заседание.

Звяканье вилок в тишине. Опять как на поминках.

— Есть надежда, что закончат сегодня?

— Все зависит от прокурора. Мэтр Бонифас уверяет, что будет говорить не больше часа. Правда, он всегда дает такие обещания, но это не мешает ему говорить и по два, и по три часа, если он чувствует, что аудитория благожелательна.

Феликс уехал, Жанна осталась.

— Послушай, Франсуа, не пора ли подумать вот о чем. В случае оправдания — держусь за дерево, чтобы не сглазить! — Беби захочет немедленно увидеть Жака. Тебе не кажется, что лучше не везти ее в Каштановую рощу? Будет уже темно. И боюсь, на нее нахлынут воспоминания. Знаешь, я предлагаю. Возьмем машину. Поведу я: ты, не дай бог, будешь нервничать. Съездим в Каштановую рощу, привезем Жака и все, что ему понадобится для ночлега. Если хочешь, прихватим и Кло. Через час вернемся. Мэтру Бонифасу ты наверняка в это время не понадобишься.

Еще не было трех. Франсуа в конце концов согласился. Ехать пришлось под дождем, дорога была безлюдна, «дворники» работали плохо, и Жанна из-за плохой видимости то и дело наклонялась вперед.

— Как только Феликс позвонит, ты поедешь во Дворец. Машину оставишь у служебного входа на Монашенской улице.

Белый шлагбаум. Навстречу выбегает Кло в надежде, что они привезли радостную весть, а может, и самое мадам.

— Оденьте малыша, Кло. Положите в чемоданчик все необходимое из одежды и для ночлега.

— А мама где?

— Маму увидишь вечером.

— Ее не осудят?

Пока одевали Жака, Франсуа бродил по дому, который больше не считал своим. Ему казалось, что он навсегда покидает это жилище, уезжает из него окончательно и бесповоротно.

— Не позвонить ли?

— Куда?

— Домой.

Он позвонил.

— Это вы, Анжела?… Да, я. Мне никто не звонил?… Вы уверены? Не отходили от телефона?… Хорошо. Приедем через полчаса. Комната малыша готова?… Бросьте в камин несколько поленьев… Да, да, сегодня сыро…

В сущности, день прошел быстрее, чем можно было опасаться. Мэтр Бонифас, вероятно, где-нибудь на половине речи. Под носом у него табак, рукава мантии развеваются, и, когда он возвышает голос, эхо разносит слова по самым дальним углам зала.

Адвокаты — и молодые и маститые — стоят у дверей свидетельской комнаты.

— Выпей рюмочку, Франсуа.

Жак на кухне болтает со старой Анжелой:

— А ты знаешь, что сделала мама? Нет, ее не посмеют осудить, иначе это будет судебная ошибка. Так мне сказала Марта.

Промокшая насквозь Марта — она забыла зонтик в свидетельской комнате — возвращается из Дворца.

— Говорит мэтр Бонифас, — сообщает она, сморкаясь. — Многие плачут. Месье Феликс велел мне вернуться и сказать вам, что все идет хорошо.

— Нет, Франсуа, тебе еще рано ехать.

Но он больше не в силах сидеть дома. Надевает пальто, лихорадочно ищет шляпу. Стемнело. Франсуа забыл включить фары, и у моста его останавливает полицейский.

Когда он добирается до Дворца Правосудия, люди небольшими группами прогуливаются по площади перед входом или беседуют, как во время театрального антракта. Франсуа понимает, что присяжные удалились на совещание. Он ставит машину у тротуара и остается за рулем, хотя опасается, что его заметят. Тут он видит брата. Феликс без пальто и шляпы выходит из табачной лавки и узнает машину.

— Только что звонил домой. Все станет ясно через несколько минут. Тебе не следовало приезжать.

— Чего ожидают?

— Ничего плохого. Мэтр Бонифас произнес великолепную речь. Кажется, когда присяжные долго совещаются, это хороший признак. Если же, напротив, они возвращаются почти сразу же… Оставайся в машине Франсуа. Принести тебе что-нибудь выпить?

— Нет. Как Беби?

— Все такая же. Марта сказала тебе, что женщины в зале плакали? Мэтр Бонифас подробно осветил жизнь в Константинополе, ее семью, ее…

Франсуа сжал Феликсу локоть. Люди повалили обратно во Дворец. Минуту спустя стало известно, что это ложная тревога. Присяжные продолжают совещаться. И Феликс, чтобы отвлечь брата, говорил без умолку нанизывая одну фразу на другую.

Мэтр Бонифас долго распространялся о неподготовленности нынешней молодежи к реальной жизни и о неизбежных последствиях воспитания, которое систематически пренебрегает…

На мокрой площади лежали отблески огней. В кафе на углу журналисты звонили в редакции. Мужчина средних лет, прилично одетый, узнав, очевидно, автомобиль Донжа, бесцеремонно приник лицом к стеклу и отошел, лишь заметив, что оба брата смотрят на него. Минуту спустя на верхних ступенях Дворца он уже что-то объяснял группе людей, указывая на машину.

— Обещай мне оставаться здесь, Франсуа. Тебе не следует во время оглашения приговора…

На этот раз, как в театре, раздался звонок. Люди ринулись к дверям. Иные бежали по площади, перепрыгивая через лужи.

— Ты останешься здесь, договорились?

Позади Франсуа остановилась машина — Жанна тоже не усидела дома.

— Это приговор?

Франсуа кивнул.

— Проезжай вперед на несколько метров. Сейчас здесь начнется столпотворение. Я покажу тебе служебный вход.

Готическая дверь, как в ризнице. Никакой охраны. Несколько выщербленных ступенек, затем неосвещенный коридор, нечто вроде подземелья. Это кулисы Дворца Правосудия.

— Куда ты, Франсуа?

Он непроизвольно сделал несколько шагов. Поднялся по ступенькам. Встревоженная Жанна шла за ним. Коридор круто сворачивал. Внезапно они натолкнулись на людей, и на них пахнуло теплом человеческих тел. Любопытные прильнули к закрытой, охраняемой жандармами двери, из-под которой пробивалась полоска света. За дверью угадывалась толпа, застывшая в напряженном ожидании, и вдруг, набирая силу, раздался голос, чеканивший слова:

— Первый вопрос: да.

Первый вопрос был поставлен так: «Уличена ли обвиняемая в намерении причинить смерть?»

— Второй вопрос: да.

Этот вопрос касался предумышления. Франсуа с трудом понял пояснения мэтра Бонифаса по этому поводу. Мэтр Бонифас заявил:

— Даже если присяжные ответят «да» на первый вопрос, не исключено, что они ответят на второй «нет».

— Но ведь моя жена признает предумышленность.

— Это не имеет значения. Речь идет об определении меры наказания. Ответив на второй вопрос «нет», присяжные снижают ее.

Гул в зале. Рука Жанны отыскала в темноте пальцы Франсуа и стиснула их.

Звонок. Призыв соблюдать тишину.

— Третий вопрос: да.

Люди вокруг них задвигались. Итак, присяжные признали наличие смягчающих обстоятельств.

— Останься здесь, Франсуа.

Впрочем, пожелай он даже броситься в зал, жандарм не пропустил бы его.

Молчание. Шарканье, шаги. Суд удалился для вынесения приговора, и люди на несколько минут направляются к выходу. Даже если бы присяжные совещались лишних два часа, даже если бы они совещались всю ночь, никто бы не ушел. Но теперь, когда приговор предрешен…

— Держись, Франсуа.

Жанна беззвучно плакала. Они не видели друг друга. Они видели только светлую полоску под дверью и различали серебряные галуны жандарма.

— Суд, рассмотрев…

Шарканье по каменным плитам прекратилось. Все замерли.

… приговаривает…

Приглушенное рыдание Жанны, которая клялась себе сохранять выдержку. Она вцепилась во вспотевшую руку Франсуа.

— …к пяти годам каторжных работ.

Странный шум, словно море отхлынуло по гальке. Это люди обсуждают приговор. Одни покидают зал, другие задерживаются, хотя половину люстр поспешили погасить.

— Пойдем.

Жанна уже ориентировалась в кулисах Дворца. Она быстро прошла по одному из коридоров, толкнула дверь в комнатку с голыми стенами, где из мебели стояла только скамья. Напротив была другая, раскрытая дверь. Видно было, как судьи один за другим покидают зал. Появилась Беби. Она спустилась по трем ступенькам в сопровождении двух жандармов и мэтра Бонифаса в мантии, рукава которой развевались, как черные крылья.

Открытая дверь, часть опустевшего зала, блюстители закона, адвокат в мантии — все разом исчезло. Здесь ли еще Жанна?

Для Франсуа остались только полумрак и Беби в шляпке с темной вуалеткой, закрывавшей верхнюю часть лица.

— Ты был здесь? — спросила она и сразу добавила: — Где Жак?

— Дома. Я надеялся…

У него перехватило дыхание, слова застревали в горле, как большие шероховатые персиковые косточки.

Он протянул руки к белым рукам жены, выступавшим из темных рукавов костюма.

— Прости, Беби… Я…

— И ты здесь, Жанна?

Сестры бросились друг другу в объятия, и рыдающая Жанна повисла на шее у Беби.

— Не надо плакать… Скажите Марте… Впрочем, она, наверно, придет ко мне завтра. Я узнавала: я пробуду здесь до отправки в Агно[10] самое меньшее неделю.

Франсуа слушал. Перед ним возник кадр из фильма, на котором он был с… Почему так случилось, что он смотрел его с Ольгой? Женщины в серой форме, в деревянных сабо шли колонной и молча, как призраки, занимали свои места за столами в мастерских. Они были коротко острижены, и стоило какой-нибудь приподнять голову, как надзирательница…

Что ему было до того, что рядом мэтр Бонифас и два жандарма? Ложного стыда больше не существовало.

— Я прошу у тебя прощения. Мне кажется, я понял… Я надеялся…

Он угадывал выражение ее глаз под вуалеткой. Оно было серьезное и спокойное. Но она покачала головой. Это была уже другая женщина, не такая, как все. Она казалась ему недоступной, словно дева первым христианам.

— Это ни к чему не привело бы, Франсуа. Слишком поздно, понимаешь? Все поломано. Я сама не представляла — до какой степени. Когда ты пил кофе, я смотрела на тебя. И смотрела только с любопытством: ты уже не существовал для меня. А когда ты вскочил, схватившись за сердце, и бросился к дому, я подумала только: «Скорей бы все кончилось!»

«Поломано…»

— Может быть, я не должна была тебе это говорить, но так лучше. Я и мэтру Бонифасу объясняла. Мне кажется, я слишком долго ждала. Слишком долго надеялась. Единственное, о чем я прошу, оставь Марту при Жаке. Она к нему привыкла. Знает, что надо делать… Благодарю, мэтр Бонифас. Вы сделали все, что могли. Знаю: следуй я вашим советам с самого начала… Но я не хотела, чтобы меня оправдали… Что это?

Она вздрогнула: вспыхнул магний. Какому-то фотографу удалось проскользнуть в комнату.

— Прощай, Жанна. Прощай, Франсуа.

Беби была готова идти под конвоем двух жандармов к тюремному фургону, ожидавшему во дворе.

— Тебе лучше подать на развод и строить жизнь заново. Нет, не потому, что мы оба испортили прежнюю. Но в тебе столько жизненной силы!..

Это были последние ее слова, которые он услышал.

«Столько жизненной силы!»

И она произнесла их с завистью, с сожалением.

Стук двери. Удаляющиеся шаги.

— Пойдем.

Теперь сдала Жанна. В исступлении она бросилась на грудь Франсуа.

— Это невозможно! Нет, это невозможно! Беби! Наша Беби! Франсуа, не давай ее увезти.

Франсуа машинально поглаживал свояченицу по спине. Мэтр Бонифас, покашливая, отошел в сторону.

— Франсуа! Беби в Агно! Почему ты молчишь? Почему ты позволяешь им это, Франсуа? Нет, нет, не хочу!

Жанна отбивалась, и ему пришлось силой тащить ее к выходу, где они столкнулись с потерявшим голову Феликсом.

— Мой бедный Франсуа!

Нет! Никакого бедного Франсуа нет. Бедного Франсуа просто не существует. Есть только… Что именно? Нет, это невозможно объяснить ни Феликсу, ни Жанне.

Теперь его черед. Она уже проходит там, наверху, по лунному плато. Он машет рукой, зовет ее.

— Слишком поздно, мой бедный Франсуа.

Все! Ее утащило, затянуло между зубчатыми колесами. Ему остается одно — ждать в одиночестве, когда она пройдет вторично, если это когда-нибудь будет. Ему остается лишь прислушиваться к шорохам, шагам, сухому стуку падающих аэролитов. И к шуму автомобилей, которые…

— Сядь к нему в машину и веди сам.

Голос Жанны. Тротуар. Дождь. Витрина маленького кафе, где играют в русский бильярд.

Будто он не способен вести автомобиль! Но зачем их огорчать?

— Не надо было привозить Жака. Теперь придется…

— Я хочу ночевать в Каштановой роще.

— Уже восемь.

— Ну и что? Мы поедем с Жаком и Мартой. Буду ехать медленно. Приручу сына, а потом…

— Это уже не тот человек с тех пор, как Беби…

Люди не знали: они никогда ничего не понимают. А если бы понимали, жизнь, вероятно, была бы невозможна.

— Переговорите лучше с Феликсом. Теперь он…

Мэтр Бонифас с выпачканным в табаке носом и в несвежей сорочке, уверял:

— Пять лет? Погодите. Три месяца предварительного заключения засчитываются за полгода фактического отбытия срока. Прибавим сюда хорошее поведение и какую-нибудь президентскую амнистию… Словом, года три. Возможно, и меньше.

Франсуа считал дни. Ну и пусть, если Беби, которая вернется…

Она будет здесь.

Она будет здесь.

И даже если, как она откровенно объявила…

— Переговорите лучше с его братом Феликсом.

Вуван, Вандея, август 1941 года