Предатель крови

ГЛАВА 3

Четыре дня пути по землям Войнордов совершенно измучили Лисила. Слишком уж прежним выглядело все вокруг, слишком таким, как восемь лет назад, когда он очертя голову бежал из этих мест. Одного этого обстоятельства было бы достаточно, чтобы вконец измотать полуэльфа, но вдобавок все говорило о том, что дела в этих краях обстоят куда хуже, чем до его бегства. Все чаще Лисил доверял править лошадьми Магьер или Винн, а сам забирался в фургон и подолгу сидел там в полном одиночестве.

Он совсем забыл, как прекрасна эта земля, даже в самом начале зимы. С двух сторон к дороге, по которой катился фургон, величаво подступали огромные темно-зеленые ели. Часто дорога пересекала узкие лесистые долинки, поля, вспаханные под пар и уже присыпанные снежком, и широкие прогалины, где в разрывах лесного полога виднелось небо. После мрачных, вечно сырых чащоб Древинки здешние пейзажи поначалу даже радовали глаз, но только радость эта быстро гасла. Очень уж много лжи и фальши таилось за этими живописными декорациями, безмолвными и безлюдными, как деревни, которые попадались им по пути.

— Здесь все так, как ты помнишь? — шепотом спросила Винн.

— Да, — ответил Лисил, — и нет… гораздо хуже.

Когда они только пересекли границу Древинки и по тракту, ведущему на север, двинулись вглубь Стравины, Лисил знал, что ему придется хоть что-то рассказать Винн о своем прошлом. Делать это ему не хотелось, хотя и не так отчаянно, как в дни охоты на вампиров в Беле, когда он исповедовался Магьер. К тому времени когда он наконец решился рассказать Магьер всю правду, он уже настолько сильно любил ее, что страшился, как бы она, узнав всю его подноготную, не отвернулась от него. Магьер, однако, осталась с ним, более того — они стали даже ближе.

Фургон был уже где-то на полпути к Соладрану, когда Лисил наконец поведал Винн кое-что о своей юности. Во время его рассказа девушка молчала. Потом, после долгого колебания, она призналась, что заподозрила кое-что еще в Беле, когда помогала им с Магьер выслеживать вампиров. Она приметила и его необычную манеру драться, и стилеты, которые он предпочитал прятать от посторонних глаз, и длинный деревянный короб, в котором хранились прочие инструменты его прежнего ремесла. Впрочем, Лисил так и не рассказал ей всего — лишь то, что юная Хранительница могла принять и выдержать. Даже Магьер, хотя ей он и поведал гораздо больше, даже она не смогла при этом до конца понять тот мир, в котором он так долго существовал.

Когда фургон миновал первую обезлюдевшую деревню из тех, что встретились им в землях Дармута, ненасытное любопытство Винн разгорелось с новой силой. Она расспрашивала Лисила о провинции, о людях, которые ее населяли, а он отвечал, стараясь не особенно вдаваться в детали.

У офицеров лорда Дармута имелся постоянно действующий приказ любым способом пополнять ряды войска. Брать на службу большое число наемников было просто невозможно. Из-за непомерных налогов жители провинции почти не имели сбережений, и даже те, кто считался побогаче, мало чем превосходили своих более бедных соседей. Так что рекрутский набор был куда более верным — и дешевым — средством увеличения армии для правителя, который претендовал на королевский титул.

Каждый год после сбора урожая всех мужчин от пятнадцати лет и старше силой угоняли из родных деревень. Зачастую занимались этим те же рекруты, но призванные годом раньше, — разумеется, под бдительным надзором офицера. Порой случалось так, что какую-нибудь деревню несколько лет подряд миновала эта напасть, но такое бывало нечасто… и много, слишком много женщин и детей с отчаянием взирали на то, как их отцов и сыновей уводят в рабство их же соотечественники, односельчане или даже родственники.

Дармут правил обширными землями на юго-востоке Войнордов, но были и другие, подобные ему лорды-правители, которые утвердили свою власть на севере и на востоке края. На границах провинций постоянно происходили вооруженные стычки, и Дармут принимал в них не меньшее участие, чем его воинственные соседи. Правители Войнордов нескончаемо грызлись друг с другом, стремясь определить, не дал ли кто из противников слабину.

Во владениях Дармута рекрутов кормили, одевали и даже платили им — самую малость, которой едва хватало, чтоб оказать помощь оставшимся дома близким. Очень часто и это скудное жалованье зависело от того, сколько удастся награбить в очередном набеге. Именно потому солдаты Дармута так легко поддавались на посулы высших офицеров или высокопоставленных нобилей Дармута и вливались в ряды частных армий, которые набирались для совершения очередного переворота. Впрочем, большинство таких заговоров заканчивалось внезапной смертью главного вдохновителя — потенциальный вождь нации испускал дух прежде, чем его предательский замысел успевал расцвести пышным цветом.

Обман и предательство царили в этом краю, и люди здесь жили в тени угрозы, в постоянном ожидании войны, которая могла запросто разразиться с наступлением нового утра. Вот какова была первая жизнь Лисила.

Между тем фургон трясся по выбоинам совершенно безлюдной дороги, и Лисил разглядел впереди еще одну, с виду совсем безжизненную деревню. Голод в этих местах был делом обычным, но количество едоков с каждым годом стремительно уменьшалось.

Магьер почти ничего не говорила, только то и дело оглядывалась на Лисила. Так она поступала и прежде, но только теперь в ее глазах был не привычный Лисилу угрюмый гнев, а совершенно иное чувство. Лисил сгорбился, бездумно уставясь в щель полога, которым сзади был задернут фургон. Лицо его не дрогнуло, ни единым жестом он не выдал, что заметил взгляд Магьер, — но этот взгляд уязвил его в самое сердце.

Неужели она и впрямь смотрит на него со страхом?

Ночами уже ощутимо холодало, и путешественники старались, если подворачивалась возможность, ночевать под крышей. На закате четвертого дня после того, как они переправились через пограничную реку, фургон подкатил к небольшой деревушке — горстка хижин, крытых соломой. За весь день пути это была первая деревня, где еще жили люди.

По деревенской улице неуклюже ковылял на самодельных костылях замурзанный мальчик. Его левая нога была отнята до колена. При виде фургона мальчик оцепенел, и на его грязном личике отразилась нешуточная тревога. Так пугается молодой кролик, если, выскочив беспечно из зарослей на открытую полянку, вдруг окажется нос к носу с лисой.

Сабля Магьер лежала внутри фургона, вместе с доспехом. На Магьер были штаны, шерстяная рубашка с высоким воротом и теплый плащ. Винн откинула капюшон — каштановые пряди в беспорядке рассыпались по плечам — и дружески улыбнулась мальчику. Тот, однако, не сводил глаз с Лисила и Мальца.

Иногда карательные шайки Дармута использовали собак, чтобы преследовать беглых или же выискивать по деревням их укрытия. Лисил сбросил на плечи капюшон плаща (голова его была предусмотрительно повязана серым шарфом, надежно скрывавшим волосы и уши) и затолкал Мальца в фургон. Улыбаться ему не хотелось совершенно, но он умел при необходимости изобразить на лице какое угодно выражение.

— Привет! — дружелюбно окликнул он мальчика. — У вас тут найдется где переночевать? Мы можем заплатить за ночлег — хоть деньгами, хоть провизией.

Мальчик оторопело моргнул, затем насупился, с подозрением глядя на Лисила, но все-таки неловко заковылял к фургону.

— Биллем!

Из дверей ближайшей к ним хижины выскочила женщина в залатанной шерстяной юбке и потрепанном плаще с капюшоном. Она схватила мальчика за плечи и вместе с ним стала отступать к своему убежищу. Ее нечесаные волосы были настолько грязны, что Лисил так и не смог определить их подлинного цвета. Женщина глядела на него с откровенной ненавистью — но уж лучше ненависть, чем страх.

— Мам, да они всего только просятся переночевать, — сказал мальчик. Когда он открыл рот, стало видно, что слева у него не хватает несколько зубов. — Говорят, мол, заплатят едой.

Магьер неловко пошевелилась на козлах.

— Едем-то мы в Веньец, — сказала она, — да вот не хочется ночевать под открытым небом — ночи стали уж больно холодные. Мы готовы заплатить за ночлег сушеным мясом и фруктами.

Это предложение честной сделки несколько смягчило подозрительность женщины. Она глянула на Толстика и Фейку и задумчиво поджала губы. Обе лошадки были холеные, ясноглазые, с густыми гривами.

— А мы их спрячем! — предложил Биллем.

Его мать развернулась к Магьер, смерила ее взглядом. Двигалась она легко, как молодая, да и по манере держаться ей никак нельзя было дать больше тридцати, а между тем в ее грязных всклокоченных волосах уже заметны были седые пряди, а около глаз и в уголках потрескавшихся губ залегли предательские морщинки.

— Что ж, мы вас приютим на ночь, но только с лошадками поступите так, как говорит мой сын, иначе утром вы их не сыщете.

Магьер спрыгнула с козел на землю. Вслед за ней из фургона выбрался Лисил и взял Толстика и Фейку под уздцы. Ведя запряженных в фургон лошадок через деревню, он сразу приметил, что здесь не видно никакой домашней живности — ни коров, ни свиней, ни кур, ни даже овец или коз, которых, обычно держали крестьяне в этих северных краях.

Мать Виллема искоса глянула на него и, видно, угадала, о чем он думает.

— Всю живность забрали солдаты. И лошадок ваших тоже может забрать всякий, кому вздумается.

— Пусть только попробует! — отозвалась Магьер, выразительно вскинув бровь.

Еще несколько крестьян выбрались из укрытий и подошли поближе, настороженно глядя на чужаков. Все это были женщины и маленькие дети, мужчина лишь один, да и тот — костлявый ветхий старик. Его седые волосы и бородка были коротко подстрижены, и это яснее слов говорило о том, что перед ними редкая птица — солдат, который сумел отслужить весь срок и благополучно вышел в отставку. На старике была подбитая мехом безрукавка, по правой руке, от локтя до тыльной стороны ладони, тянулся бугристый, давно зарубцевавшийся шрам.

— Ты кого это привела, Хелен? — сипло спросил он.

— Постояльцев, которые могут заплатить за ночлег.

— Коней-то бы лучше спрятать, — заметил старик, выразительно уставясь на нее. — Да и фургон тоже.

Хелен ничего не ответила. Не любила, видимо, когда ей напоминают о том, что она и сама уже сообразила сделать.

Между тесно сбившимися деревенскими хижинами пролегала широкая главная улица, в четырех местах ее пересекали улочки поуже, которые, впрочем, и не заслуживали такого громкого названия — скорей раскисшие от грязи тропки. Лисил на ходу приметил коптильню, но вид у нее был заброшенный, что в начале зимы и неудивительно. Оживление было заметно только возле ветхого на вид строения, у входа в которое, прикрытые оленьей шкурой, лежали охапки ясеневых веток. Три старухи, сидевшие тут же на скамье, очищали и подрезали перья.

— Так вы мастерите стрелы? — спросил Лисил.

— Да, только без наконечников, — ответила Хелен, — их сейчас делать некому. Мой отец был кузнецом, так когда я была еще девчонкой; солдаты его не трогали, разрешили остаться в деревне. Он научил меня делать древки стрел, а уж я обучила остальных. Через пару дней — как всегда, раз в месяц — прибудет капитан Кейвок. Он забирает у нас все стрелы и платит честно… ну, более-менее.

Лисил глянул на Винн и Мальца, которые так и ехали в фургоне. Девушка вертела головой, рассматривая деревню. Она оглянулась на Лисила, затем взгляд ее скользнул дальше — и застыл. Она вскинула руку, указывая вдаль, — и полуэльф обернулся, чтобы выяснить, что такое она увидела.

Из-за поворота дороги, проходившей через лес на дальнем краю деревни, появились пятеро… нет, шестеро пеших. Все они были в разномастных кожаных доспехах — кроме вожака, щеголявшего короткой кольчугой. Все шестеро были вооружены короткими мечами и кинжалами — такое оружие обычно выдавали солдатам. Лисил решил вначале, что это прибыл раньше времени честный капитан Кейвок, но тут же отказался от этой мысли. Пешие солдаты — дело обычное, но вот офицеры всегда ездили верхом, а в этой компании не было ни одного всадника.

— Святые негодники! — выдохнула Хелен.

Магьер вздрогнула, удивленно глянула на нее, услыхав божбу, к которой так часто прибегал Лисил.

— Солдаты? — спросила она.

Малец выпрыгнул из фургона. Когда он подошел к Лисилу, тот заметил, что Винн лихорадочно роется в дорожных мешках.

— Магьер! — позвала она вполголоса и, выглянув из фургона, протянула поверх бортика фургона саблю и Лисиловы клинки.

Магьер отступила к ней, но Лисил даже не шелохнулся, по-прежнему не сводя глаз с непрошеных гостей.

— Это не солдаты, — тихо сказала Хелен. — Это дезертиры. Пришли обобрать нас до нитки.

Магьер встала за спиной у Лисила, и он плавным, едва заметным движением завел руку назад. В ладонь ему легли рукояти клинков, и он крепко стиснул их — обе разом.

— Хелен! — бодро окликнул главарь, проходя между крайними хижинами. — Ты куда пропала, детка? Не видишь — у тебя гости!

Сельчане поспешно пятились, отступая перед пришельцами, которые по-хозяйски рассыпались по деревне, заглядывая во все углы. Теперь за главарем шел только беспокойно озиравшийся юнец, который нес палицу с обломанной у основания рукоятью. Дезертир, шнырявший по правой стороне улицы, вышиб ногой дверь одной из хижин и, почти сложившись пополам, заглянул внутрь. Когда он выпрямился, Лисил увидал, что голова его обмотана драной женской шалью и край шали прикрывает нижнюю половину лица. Лицо этого человека рассекал наискось грубый шрам, который начинался у левой брови и исчезал под краем шали.

Сам главарь, рослый и тощий, носил под кольчугой стеганую, изрядно изодранную рубаху. Его черные волосы были коротко подстрижены, грубое лицо заросло щетиной. Держался он хладнокровно и уверенно, шел медленно, зорко поглядывая по сторонам. Ни на лице, ни на руках его не было видно шрамов, и это насторожило Лисила.

Ему и прежде доводилось сталкиваться с такими вот ожесточившимися бродягами, однако в дни его молодости шайки дезертиров встречались гораздо реже. То, что эти люди так свободно, не таясь, вошли в деревню, говорило только об одном — в округе стало гораздо меньше армейских патрулей. Затем внимание Лисила привлекло то, что мальчишка с палицей норовит держаться поближе к главарю. Человек в кольчуге был чересчур молод, чтобы оказаться отцом мальчишки, не было между ними и внешнего сходства, и все же между этими двумя ощущалась некая связь. Глядя на этих двоих и понимая, отчего в этой безысходной стране они избрали именно такой образ жизни, Лисил вспомнил вдруг наставление, которое монотонным голосом повторял ему отец: «Делай то, что необходимо. Береги себя. И не думай о последствиях до тех пор, пока их не увидишь».

Малец негромко заворчал.

Лисил ожидал, что дезертиры направятся прямо к лошадям, но главарь остановился возле мастерской, где изготавливали древки стрел. Трех старух, которые трудились над перьями, там давно уже не было.

— А, — сказал главарь, — у вас готова новая партия.

Хелен вздрогнула, напряглась и поспешно толкнула Виллема к себе за спину.

Лисил не шелохнулся. Эти люди знали, когда в деревню должен прибыть капитан Кейвок. Они явились затем, чтобы украсть готовые древки стрел, прежде чем сельчане успеют обменять их на зимние припасы. Дезертир, замотанный в шаль, рывком отдернул шкуру, которая прикрывала вход в мастерскую.

— А вот этого делать не стоит, — предостерег Лисил.

Главарь одарил его безразличным взглядом — настолько безразличным, что Лисил незаметно переступил, стараясь найти для ног наиболее устойчивое положение перед неизбежной схваткой. Даже вампиры, хотя бы тот же Крысеныш, способны были на чувства — возбуждение, ненависть, ярость, — но взгляд этого человека не выражал совершенно ничего. Он был уже мертв, хоть и сам этого еще не знал… или знал, но ему на это было наплевать.

Лисил хорошо помнил, каково это. Даже слишком хорошо.

— Придержи язык, парень, — сказал главарь. — Веди сюда коней.

Малец заворчал громче, и Лисил отступил на шаг вправо. Тотчас Магьер, стоявшая у него за спиной, шагнула вперед, намеренно выставив на всеобщее обозрение обнаженную саблю.

— Медленно повернитесь и уходите прочь, — велела она.

Ворчание Мальца перешло в угрожающий рык. Лисил поднял перед собой клинки, по-прежнему не разнимая их, чтоб со стороны незаметно было, что их два. За спиной у него отчетливо прозвучал щелчок — это Винн взвела арбалет.

Главарь моргнул — и это было единственное проявление чувств. То ли он все же боялся смерти, то ли ему была небезразлична участь сообщников.

— Трое против шестерых, — сказал он вслух. — Расклад не в вашу пользу.

В этот миг из хижины, которая стояла в нескольких шагах позади главаря, выступил давешний тощий старик. Лисил даже и не заметил, когда он исчез из виду. Один из мародеров шарахнулся от старика, хватаясь за меч. Главарь чуть повернул голову — ровно настолько, чтобы увидеть, что происходит.

Отставной солдат сжимал ошкуренную палку длиной примерно с руку и толщиной в запястье. Палка была гладкая, отполированная до блеска. Старик не двигался с места, в упор глядя на главаря, и взгляд у него был не менее бесстрастный.

Лисилу вдруг подумалось, что разница между этими двумя не так уж велика — разве что в том, кого они взялись защищать. Прочие сельчане помалкивали, потихоньку отступая на безопасное расстояние. Даже жители родной деревни Магьер способны были объединиться против чужаков-«нелюдей»… но здесь такое было невозможно. Здешние крестьяне из века в век подвергались поборам и насилию, а любая попытка сопротивляться каралась незамедлительно и жестоко.

Главарь снова перевел взгляд на Лисила, и в этот миг Хелен, задрав подол юбки, выдернула из-за потертого голенища длинный нож. Спустя мгновение — томительно-долгое мгновение — из-за угла хижины вынырнула старуха с топором. Прочие крестьяне даже не шелохнулись, только одна женщина торопливо оттеснила двух своих дочек к стене дома. Мальчишка с палицей пододвинулся поближе к своему командиру, и в глазах его мелькнул неподдельный испуг.

— Расклад можно и поменять, — заметил Лисил и небрежным движением взял в каждую руку по клинку. Теперь даже слепой заметил бы, что их два.

Дезертир, замотавший голову женской шалью, двинулся было к отставному солдату, но главарь, казалось, видел все и, не глядя, властно вскинул руку. Разбойник тотчас замер как вкопанный.

Главарь двинулся назад — тем же осторожным, неспешным шагом, каким он вошел в деревню. Вся шайка последовала за ним. У самой околицы он остановился и, прежде чем повернуть к лесу, одарил Хелен долгим пристальным взглядом. Никто из оставшихся не произнес ни слова, даже не шелохнулся, и, лишь когда дезертиры совсем скрылись из виду, Хелен глубоко вздохнула.

— Вы только что сберегли нам все, что мы наработали за минувший месяц, — озадаченно пробормотала она, поглядев вначале на Лисила, потом на Магьер. — За ночлег вам платить не надо. Давайте сейчас спрячем коней, а то ведь, когда стемнеет, эти бездельники обязательно за ними вернутся. Запрем-ка мы лошадок в коптильне.

— А если эти люди вернутся уже после нашего ухода? — спросила Винн.

Лисил обернулся и увидел, что она стоит, выпрямившись во весь рост внутри фургона, бледная от потрясения. Он подошел к фургону, бросил свои клинки внутрь. В этом путешествии Винн уже довелось повидать немало такого, с чем ей было очень трудно смириться. Лисил вынул из ее дрожащих рук арбалет, положил его рядом в клинками.

— Мы делаем то, что необходимо сейчас, — сказал он. — Вот, собственно, и все, что мы можем сделать.

— Но ведь этого же недостаточно! — прошептала Винн.

Лисил ничего на это не ответил и, развернувшись, обнаружил, что Магьер опять не сводит с него глаз.

Спящий беспокойно ворочался во сне, где со всех сторон сверкали звезды. Затем тьма, черневшая между звездами, начала колыхаться и перекатываться.

Движение это становилось постепенно все отчетливей, и звезды наконец превратились в искорки, слабо мерцавшие на гигантской черной чешуе. Громадные кольца выше человеческого роста окружили спящего со всех сторон, и не было у них ни конца, ни начала, и ничего не было между ними.

— Где оно? — в который раз спросил спящий. — Покажи мне — где?

На сей раз загадочных речей не последовало. Черные кольца медленно растаяли.

Он стоял на заснеженной вершине крутого склона, глядя вниз, в долину, скованную вечной зимой. Горы высились со всех сторон, вонзаясь ощеренными клыками в покрытое тучами небо. И там, в глубине долины, стоял замок о шести башнях, весь покрытый льдом. Замок был огромен, но казался почти игрушечным на фоне окружавших его снежных гор.

— Там? — спросил спящий.

Гляди глубже. Кольцо близко.

Слова эти прозвучали вкрадчивым шепотом в сознании спящего. Он начал спускаться по склону, с каждым шагом по колено увязая в снегу, который лежал тут с незапамятных пор, а теперь оглушительно трещал под его сапогами. Добравшись до дна долины, он двинулся ко входу, видневшемуся в высокой внешней стене замка.

Створки ворот, прихотливо сплетенные из чугунных завитков, сходились вверху, образуя высокую арку. За воротами видна была широкая лестница, которая вела к дверям — чугунным и также двустворчатым. Створки ворот были покрыты пятнами ржавчины, но тем не менее смыкались плотно, преграждая путь к тому неведомому, что хранилось в недрах замка. Все шесть высоких башен были увенчаны коническими шпилями, основания которых окаймляла тянувшаяся вдоль краев крыши завеса льда.

Когда спящий приблизился к воротам, левая створка сама собой раскрылась, повернувшись на петлях толщиной с человеческую ногу. Три ворона, восседавшие на кромке ворот, взирали на пришельца острыми злыми глазами. Один из воронов возбужденно закаркал. За воротами протянулся безжизненный двор, покрытый снегом, который с течением лет превратился в лед. Снег лежал везде… кроме дорожки, которая вела к лестнице, и самой лестницы.

Оледенелые каменные плиты были аккуратно очищены от снега — от ворот до лестницы, до огромных чугунных дверей. Кто-то… или что-то все еще обитало здесь.

Спящий шагнул в ворота…

… и глаза Вельстила сами собой открылись. Сон растаял, а вместе с ним исчез и ледяной замок.

— Нет! Погоди! Покажи мне еще… больше!

Вельстил вскочил, лихорадочно огляделся, пытаясь сообразить, где находится. И тут же на него нахлынули воспоминания прошедшей ночи.

Перед самым рассветом он и Чейн наткнулись на заброшенную лачугу и там устроились на день — прямо на полу, укрывшись лишь плащами. Черепки посуды, валявшиеся тут и там, были единственным признаком того, что в этом жалком логове когда-то жили люди. Здесь не было ни стола, ни табуретов, ни даже завалящего чугунка.

Впервые повелитель снов Вельстила показал ему место, где хранится столь желанная ему реликвия — неведомый артефакт, который может переменить его нынешнее омерзительное бытие. Как ни удивительно, на сей раз он получил точные сведения, хоть и испытал при этом жесточайшее разочарование. В последние месяцы повелитель снов, нашептывая о сокровище, прямо называл его кольцом — и оттого Вельстил надеялся в будущем узнать еще больше о цели своих поисков.

Однако же этот сон сильно отличался от прежних. На сей раз повелитель почти ничего не сказал, зато послал ему видение. Вельстил видел воочию древний заброшенный замок и теперь сумел бы распознать его наяву — если б только удалось его найти. Но почему же видение оборвалось, прежде чем он успел войти в ворота? Вечные проволочки, туманные полунамеки Вельстилу уже порядком поднадоели.

Он подошел к выходу из лачуги — дверному проему, давно лишившемуся дверей, — выглянул наружу, осмотрелся. Чейна нигде не было — вероятно, отправился на охоту. Отправляться на поиски у Вельстила не было сил, и он устало опустился на корточки. С тех пор как они покинули пределы Древинки, он почти каждую ночь просыпался с одним и тем же воспоминанием.

Тогда, в лесу близ Апудалсата он следил из укрытия за тем, как Магьер и Малец подбираются, крадучись, к упавшему на колени Убаду, давнему слуге и наперснику его отца. В тот миг безумный некромант завопил: «Иль'Самар! Приди и помоги своему верному слуге!»

И тогда из глубины леса появились и окружили со всех сторон прогалину гигантские кольца, которые непрерывно колыхались и перекатывались, словно ожившие холмы черной, влажной, лоснящейся, исходящей паром земли. Имя того, к кому взывал Убад, было Вельстилу незнакомо, однако же эти черные кольца он знал так же хорошо, как свое отражение в зеркале. О, как хорошо знаком ему был этот голос, шепчущий во тьме, — голос повелителя его снов! И вот он, повелитель, предал, оставил Убада в тот самый миг, когда пес зубами разорвал горло старого иссохшего интригана.

Как могли черные кольца явиться не во сне Вельстила, а в осязаемом мире — уже само по себе было загадкой, но вот каким образом старый некромант оказался связан с повелителем Вельстила? И что больше всего беспокоило, даже пугало Вельстила — что его повелитель покинул Убада именно в тот миг, когда тот отчаянней всего нуждался в помощи.

— Но меня-то он не покинул, — прошептал сам себе Вельстил.

Он искренне верил, что голос, звучавший в его снах, помогает ему и указывает верный путь. Скоро, скоро уже ему никогда больше не придется кормиться — осквернять себя кровью. Мощь кольца будет непостижимым образом питать и поддерживать его. Страстная мечта о свободе неотступно преследовала и терзала Вельстила.

Но прогалина в лесу близ Апудалсата, но Убад, преданный своим повелителем… Вельстил постарался отогнать эту мысль.

Повелитель его снов назвал Магьер «сестрой мертвых». Многие годы Вельстил постепенно, исподтишка направлял и подталкивал ее к тому, чтоб она послужила исполнению его замыслов, и с годами ему все яснее становилось, какую ей предстоит сыграть роль. Во сне дорожка к дверям замка была очищена от снега — как если бы в замке до сих пор кто-то жил. Кто-то, с кем справиться сможет только охотница на живых мертвецов.

Вельстил поднялся, застегнул плащ и, пытаясь пригладить волосы, вышел из лачуги. В сумерках кружили, медленно падая наземь, крохотные снежинки. Что ж, решил он, пора отправляться на поиски своевольного спутника.

Прошедшей ночью они проехали мимо нескольких хижин, затерявшихся в стороне от дороги, в лесу. Наверняка Чейн отправился именно туда.

Помимо того, что Магьер раздражала его своим нежеланием идти по нужному Вельстилу пути, его все чаще тревожили перемены, с недавних пор произошедшие с Чейном. С тех пор как Чейн восстал из второй своей смерти, его кормления все чаще сопровождались звериной жестокостью. Он методично выбирал себе в жертву черноволосых женщин с бледной кожей — очевидно было, что все они напоминали ему Магьер. Во всякое другое время Чейн был молчалив и замкнут. Он больше не заговаривал о гильдии Хранителей и не делал записей в своих дневниках, однако же и после удачной охоты не выказывал ни удовлетворения, ни тихого блаженства. Охотился и кормился он с такой вопиющей небрежностью, словно напрочь растерял ту изобретательность, которую раньше так ценил в нем Вельстил.

А еще Чейн до сих пор гадал, как же так вышло, что он вторично воскрес.

Вот и пусть себе гадает.

Трепет, который Чейн помимо собственной воли испытывал перед совершившим это чудо спутником, отчасти укреплял не слишком прочную власть Вельстила над рыжеволосым вампиром. К тому же процедура воскрешения была довольно несложной, хотя Вельстил до последнего мгновения не был уверен, что справится с этим делом. Сама эта идея возникла у него благодаря смутному намеку, полученному много лет назад, в том самом краю, откуда была родом Чейнова дама сердца, девчонка-Хранительница, в том краю, где, собственно, и была основана Гильдия Хранителей. Да, в ранние годы своего нового, вампирского существования Вельстил изрядно попутешествовал по свету. Как иначе мог бы он обещать Чейну рекомендательное письмо к Хранителям из заморской Гильдии?

Охота за этой тайной, да и за другими тайнами вампирской природы оказалась опасным предприятием, которое едва не стоило Вельстилу его новой жизни. Некий старый вампир, скрытно обитавший в Калм Сеатте, королевской столице Малурны, крайне не любил, когда сородичи незваными вторгались на его территорию.

Поул а'Сеатт — так звали этого вампира, и даже само его имя таило в себе загадку — уж верно он прозывался «а'Сеатт» не только потому, что жил в этом городе. Вельстил по крупицам выуживал из него обрывочные, часто невнятные сведения — такие, например, как вот это презрительное заявление: «Кровь не есть жизнь; жизнь — это жизнь!»

Вначале казалось, что эти слова не имеют смысла, однако путем осторожных расспросов Вельстил получил наконец пищу для размышлений на долгие годы. Кровь как составная часть всего живого служила лишь проводником жизненной силы, которой вампиры поддерживали свое существование. Удобным проводником — не более. Сама суть вампиризма и состояла в медленном, практически незаметном поглощении чужой жизненной силы.

Если именно эта сила и поддерживала существование Детей Ночи…

Если именно эта сила и способствовала чудесному, сверхъестественному для людей исцелению их телесных ран…

Вельстилу так и не подвернулся случай проверить эту теорию на практике — до той ночи, когда Чейн по глупости ввязался в поединок с Магьер и лишился головы.

Вопреки всем байкам и суеверным россказням живых, обезглавить вампира еще не значило покончить с ним раз и навсегда. Увечье это лишь временно выводило вампира из строя, погружало его в сон до тех пор, пока он не наберет достаточно жизненной силы, чтобы исцелиться, — или же пока обезглавленное тело не сгниет окончательно и бесповоротно.

Чейн между тем терзался подозрениями и даже испытывал суеверный трепет перед тайнами, которыми владел Вельстил. Что же, тайна его воскрешения была лишь одной из многих, коими Вельстил не был намерен делиться со своим спутником.

Он не стал отвязывать коней, а отправился дальше пешком. Раздвигая ветки и продираясь через кустарник, Вельстил шел к тому месту, где прошлой ночью заметил шесть жилых хижин, над которыми курились кухонные дымки. Разглядев за деревьями край соломенной крыши, он замедлил шаг и прислушался.

Чейн в последнее время все более искусно выманивал своих жертв из дома. Вельстил понятия не имел, каким образом он это проделывает и зачем ему это надо.

Просто с тех пор, как они покинули Древинку, он почти ни разу не застал Чейна кормящимся в доме жертвы.

Вельстил закрыл глаза, прислушался, обостренными чувствами обшаривая ночь. Если б только Чейн после кормления потрудился избавиться от трупов, Вельстил бы просто дождался в хижине его возвращения… но и в этом на Чейна больше нельзя было положиться. Как-то ночью, к югу от Соладрана он убил черноволосую женщину и двух ее маленьких дочек прямо на заднем дворе их дома и там же бросил их трупы. Пришлось Вельстилу, уже в который раз, прибирать за своим спутником.

Слух его различил едва слышные звуки — не шелест листвы и не шорох скачущей по ветвям белки. Не выходя из леса, Вельстил бесшумно двинулся в обход деревни — и тогда уже явственно расслышал хрип учащенного дыхания и шум борьбы.

Вельстил обогнул могучий ствол старой ели — и увидел Чейна.

Рыжеволосый вампир притиснул к дереву молодую женщину, зажав ей ладонью рот. В глазах ее стыл предсмертный ужас, но нежное горло белело, почти нетронутое, под зубами Чейна, который неспешно высасывал ее досуха. Кожа у нее была светлее, чем у большинства местных крестьян, да и сама она выглядела поопрятней, а еще — что вовсе не удивило Вельстила — у нее были длинные черные волосы. Краем глаза она заметила Вельстила.

Тотчас же в глазах ее, уже потускневших, вспыхнул огонек надежды. Она рванулась с удвоенной силой, пытаясь оттолкнуть Чейна, и сдавленно закричала. Ладонь Чейна сильнее стиснула ее рот и подбородок. Раздался едва слышный хруст ломающихся костей — и женщина стихла, оцепенела от боли, бессильно подергивая пальцами в пустоте.

Вельстил брезгливо отстранился, замкнув свои чувства, чтобы темнота скрыла от него подробности кровавой трапезы. И молча стоял, дожидаясь, когда все закончится.

Чейн, должно быть, почуял его, потому что оторвался от горла жертвы и повернул голову. Даже сейчас, не прибегая к ночному зрению, Вельстил видел, что его спутник больше похож на дикого зверя из чащи. Его плащ и рубашка сползли с плеча, лицо было вымазано кровью. Длинные пряди волос прилипли к окровавленным губам.

Вельстил долго терпел безрассудства Чейна, но сейчас его терпение достигло предела. Он уже готов был шагнуть из темноты и своим появлением прекратить это безобразное действо, но, вдруг передумав, остался на месте и лишь прямо взглянул в глаза Чейна.

В глазах этих не было ни осмысленности, ни узнавания, но не было и того бурного, неистового наслаждения, которое прежний Чейн выказывал после удачной охоты. Взгляд Чейна был совершенно пустым — как будто и сам он не слишком осознавал, что делает, бездумно подчиняясь старой привычке.

— Заканчивай, — велел Вельстил.

Звук его голоса, похоже, дошел до сознания Чейна. Вампир впился зубами в горло женщины и одним резким движением разорвал его. Кровь с ошметками плоти хлынула ему в рот. Он даже и не подумал подхватить тело женщины, когда оно, обмякнув, замертво рухнуло наземь и нелепо подпрыгнуло, ударившись плечом о торчащий из земли корень.

Чейн сплюнул ошметки окровавленной плоти, привалился к дереву и, судорожно сглотнув, вытер рот тыльной стороной ладони.

Вельстил поглядел на труп, скорчившийся на земле. Ему было отвратительно то, что Чейн не погнушался утолить свой голод кровью этой жалкой селянки… и вместе с тем он до сих пор гадал, почему его спутник не испытал от трапезы ни малейшего удовольствия.

— Надеюсь, ты уже обдумал, как избавишься от трупа? — вслух осведомился он.

Чейн ничего не ответил.

Вельстил шагнул было к мертвой женщине, наклонился, чтобы поднять тело… но вдруг, приняв решение, резко выпрямился.

— Мне это надоело, — бросил он. — Пусть мы и заключили договор, но — либо ты снова будешь вести себя разумно, либо уберешься восвояси. А теперь — прибери за собой сам.

Чейн с минуту молчал, не глядя на него, потом все же кивнул.

Вельстил развернулся и, еще более озадаченный, пошел прочь.

Винн не на шутку удивилась, когда Хелен ввела ее в кузницу. За ними, изумленно озираясь, вошли Магьер, Лисил и Малец. Вокруг сложенного из валунов кузнечного горна были расставлены столики, табуреты и ветхое кресло, укрепленное веревкой. Стойла, где некогда держали лошадей, сейчас были совершенно пусты — ни соломинки. Кое-где в стойлах были сложены горкой бочонки и холщовые мешки.

— У нас больше нет ни железа, ни бронзы, ни меди, — сказала Хелен, подбросив дров в жерло горна, который теперь служил очагом. — Вот мы и устроили в кузнице общинный дом. Здесь вы можете заночевать.

Глядя на ветхие столики, Винн вдруг поняла, что эти люди не сдались. Они старались, как могли, сохранить хотя бы подобие общины. В кузнице понемногу начали собираться женщины и дети. Чужаки в деревне появлялись нечасто, и местные жители, хоть и привыкли всего бояться, изнывали от любопытства.

Магьер, не обращая внимания на то, что народу в кузнице все прибывает, достала из дорожных мешков запасную одежду. Лисил устроился в дальнем углу кузницы, явно не горя желанием вести разговоры с сельчанами. С того самого боя на стравинской границе он был неизменно мрачен и непривычно молчалив. Один только Малец радостно приветствовал новые знакомства, позволяя местным детишкам сколько вздумается гладить его и чесать за ухом.

Винн помимо воли вздрогнула, когда он лизнул замурзанную щеку одной малышки. Девочка взвизгнула и захихикала, радуясь такому знаку внимания со стороны диковинного пса. Винн, однако, вновь явственно услышала одинокий шорох крылышка-листа… и поспешно повернулась к Хелен.

— Можно, я помогу вам приготовить ужин? — спросила она, видя, что огонь в горне уже разгорелся.

Хелен замялась.

— Вот когда мы продадим сработанные древки, еды у нас, конечно, будет побольше. А пока что… пока что у нас есть только просо да овсянка, и то мы все нынче уже ели.

Винн устыдилась уже и того, что задала такой вопрос. У крестьян в Древинке по крайней мере было что есть. Две девчушки лет четырех с интересом обследовали край ее овчинной куртки.

— Значит, у вас призвали… то есть забрали всех мужчин? — проговорила она. — А их отпускают на побывку?

— Побывку? — Хелен непонимающе моргнула, потом, кажется, поняла, что имеет в виду собеседница. — Нет конечно. Сколько я себя помню, у нас в деревне не было мужчин моложе сорока. Моего отца вначале не трогали, позволяли делать наконечники для стрел… но потом забрали и его.

Винн недоуменно сдвинула брови.

— А откуда же тогда… — начала она, показав на Виллема, — и тут же запнулась, сообразив, что собирается задать в высшей степени невежливый вопрос.

Хелен обыденным жестом заправила за ухо прядку немытых волос.

— Солдаты берут не только зерно и скот. А потом оставляют нас с лишними голодными ртами.

Винн окинула взглядом детей — и в полной мере осознала то, о чем хотела сказать Хелен. Грязные исхудавшие личики, нищенские лохмотья пробудили в ней горячее желание хоть что-то сделать для этих детишек. У одной малышки ручки были настолько худые, что напомнили Винн древки стрел, над которыми так усердно трудились женщины деревни.

Она бросилась к черному ходу, крикнув на ходу:

— Я сейчас вернусь!

Выбежав из кузницы, Винн забралась в фургон, который стоял тут же, во дворе. Лошадей Хелен спрятала чуть дальше, в коптильне. Винн отдернула просмоленный холст на боку фургона и принялась шарить в дорожных мешках.

Еще в Соладране Лисил отправил Винн закупать съестные припасы. К тому времени ей уже обрыдли вяленое мясо и галеты, тем более что Винн вообще не очень любила мясо. Она купила сушеную чечевицу, перловую крупу, лук, морковку, а еще немного поздних груш и копченой рыбы. Вдобавок Винн приобрела глиняный горшок с крышкой, котелок и железную подпорку с крюком, чтоб вешать его над огнем. А еще ей удалось отыскать немного муки и растительного масла, чтоб жарить лепешки.

Магьер сначала была вне себя от злости: такие траты! Однако же на следующий вечер Винн подвесила котелок над костром и состряпала на ужин чечевичную похлебку с приправами. Лисил, проглотив первую ложку, даже застонал от удовольствия. Магьер ничего не сказала, но и о потраченных деньгах больше не заговаривала. Правда, на приготовление такого ужина уходило много времени и сил, и впредь Винн старалась наварить похлебки побольше. Остатки ужина она хранила в горшочке с крышкой; он и сейчас был наполовину полон вчерашней похлебкой.

Сейчас, однако, у Винн, лихорадочно рывшейся в запасах, было на уме совсем другое. Обеими руками прижимая к груди добычу, она поспешно вернулась в кузницу.

— Пускай кто-нибудь принесет котел для стряпни! — крикнула она Хелен. — Самый большой котел, какой только у вас найдется!

— Что это ты задумала? — спросила Хелен.

— Приготовить ужин. Вот чечевица, лук и морковка, а еще у меня есть петрушка и майоран. Нам нужно вскипятить побольше воды — как иначе наваришь похлебки, чтоб хватило на всех?

Хелен смотрела на припасы, которые Винн доставала из холщовых мешков — смотрела так, словно на пол к ее ногам высыпали груду драгоценных камней. Затем она очнулась и поспешно замотала головой:

— Да ведь это же, должно быть, все ваши припасы! Не хочешь же ты…

— Конечно, не хочет, — перебила Магьер, решительно шагнув к ним. — Винн, что это на тебя нашло? Мы вызвались заплатить за ночлег, а не за то, чтобы прожить здесь до весны!

Прежде Винн не смела идти наперекор бешеному нраву Магьер, но сейчас сострадание и гнев взяли верх над ее обычной робостью. Ей осточертели и натужная вежливость, и мелкие, неизменно унизительные для нее стычки. Сейчас ей было наплевать и на хорошие манеры, и на свою вину перед Магьер и Лисилом.

— Я прекрасно знаю, чего хочу! — огрызнулась она. — Нам нужны припасы только для того, чтоб добраться до Веньеца, а уж там мы сумеем их пополнить. Посмотри на эту малышку! Сегодня она в кои-то веки ляжет спать сытой, и об этом позаботимся мы!

Винн ждала, что Магьер в ответ взорвется, но та лишь мельком глянула на Лисила — и смолчала. Малец неспешно подошел к Винн и, в упор глядя на Магьер, выразительно гавкнул, что означало «да». Винн невольно вздрогнула, едва не отпрянув от пса, но сумела вовремя сдержаться.

— Он на моей стороне, — сказала она Магьер.

Хелен и прочие женщины смотрели на них, затаив дыхание.

Лисил встал со своего табурета и, подойдя к Винн, прошептал ей на ухо:

— В следующей деревне будет то же самое. И в других деревнях — тоже.

Лицо его было бесстрастно, но в глазах таилась такая печаль, что гнев девушки мгновенно остыл.

— А мне все равно, — ответила она. — Ты же сам сказал: мы делаем то, что необходимо сейчас.

— Ладно. — Полуэльф отступил от нее. — Что скажешь, Магьер?

— А зачем меня спрашивать? Вы трое и так уже все решили.

В голосе ее звучало раздражение, но Винн тем не менее знала, что Магьер не откажется помочь крестьянам и даже не станет потом пенять ей за расточительность.

Винн опять повернулась к Хелен:

— Нам нужны ножи, чтобы нарезать овощи… и не забудьте про котел.

Женщины тотчас бросились исполнять ее просьбу. Не было ни радостных улыбок, ни невнятных благодарностей — они просто спешили, суетились так, словно опасались, что если замешкаются, чуда так и не случится. Лисил взял ведро и пошел искать колодец или бочку с дождевой водой. Винн увязалась за ним, и, когда они вышли во двор, она схватила полуэльфа за руку.

— Почему тебе так трудно помочь этим людям в беде?

— Потому что я помогал довести их до беды. — Он отвернулся, и в сумерках Винн различала только его смуглый профиль. — И что бы мы для них ни сделали — это ничего не изменит.

Лисил вырвал руку и, повернувшись к Винн спиной, пошел прочь. Девушка смотрела, как он ровным неспешным шагом идет по деревенской улице. Смотрела и молчала — просто потому, что не знала, что еще сказать.

Приготовления к ужину шли полным ходом, и Малец, спасаясь от неизбежной суеты и суматохи, незаметно выскользнул из кузницы через черный ход. Винн, выходившая во двор, вернулась присматривать за работой своих добровольных помощниц, но Лисила с ней не было. Юная Хранительница была расстроена и грустна, и Малец мог только гадать, что произошло между ней и Лисилом, пока они были во дворе.

Он обогнул фургон, пробежал вдоль кузницы и лишь тогда увидел Лисила, который медленно брел по главной улице деревни. Малец мельком прикоснулся к разуму Лисила и не обнаружил ничего.

Малец не мог читать мысли — ему доступны были только воспоминания, образы, которые всплывают из глубин памяти, а вот их как раз в сознании Лисила и не было. Почти все разумные существа, сами того не сознавая, постоянно воскрешают в памяти обрывки тех или иных воспоминаний. Разум Лисила был лишен и этих смутных обрывков. Полуэльф надежно, даже слишком надежно отгородился от своей памяти.

Что хуже — подавлять воспоминания или захлебываться ими, загонять их вглубь сознания до тех пор, пока они, взбунтовавшись, не поглотят своего хозяина, или же погрузиться в них с головой и в конце концов потонуть в море боли? Лисил становился опасен для самого себя, и Малец не знал уже, как помочь одному из своих подопечных.

Шорох листьев, шуршание травы и похрустывание веток сплелись на ветру в неразборчивый пока лепет.

Малец поднял голову и, насторожив уши, поглядел на лес, который начинался сразу за деревней. Снова он ощутил знакомое присутствие. Стихийные духи, сородичи Мальца, призывали его, требуя, чтобы он вернулся к ним.

Малец сморщил нос.

Ему больше не о чем с ними говорить. Быть может, его и впрямь, как считают сородичи, свела с пути истинного смертная плоть. Как могло быть иначе, если он и живет, запертый в этой плоти, точно в клетке, ограниченный ею, лишенный того, что некогда было ему доступно в прежнем, стихийном облике? Или, может быть, живя во плоти, он обрел новое знание, недоступное его сородичам? Как бы то ни было, сейчас Мальцу некогда выслушивать их укоры и порицания.

И Малец, прежде чем его духа коснулось бестелесное дыхание стихийных существ, обратил все свои чувства к окружающему миру. Слух его наполнился шорохом ветра в листве, лапы ощутили твердость утоптанной земли, нос вдохнул запах дров, сгорающих в бывшем кузнечном горне. Все эти плотские мелочи заглушили бесплотный зов духов.

И незримое их присутствие, окружавшее Мальца, вначале ослабело, а затем и вовсе истаяло.

Малец снова поглядел на главную улицу. Лисила уже не было видно — вероятно, он свернул в проулок и пустился на поиски общинного колодца. Тревога о том, чем закончится возвращение Лисила в прошлое, пробудила в сознании Мальца его собственные воспоминания.

Он помнил, как родился во плоти.

Маджай-хи — старинная порода животных, которые водились в эльфийских лесах. Они были куда смышленей других зверей и обладали необыкновенно развитой интуицией; шерсть у них была длинная, серебристая с различными оттенками, глаза — голубые, прозрачные, как хрусталь. Они были чувствительны к жизни во всех ее проявлениях, восприимчивы к любым нарушениям жизненного равновесия, а потому мгновенно чуяли то, что было неестественно и по сути своей чуждо жизни, — то есть живых мертвецов. Правда, маджай-хи, подобные Мальцу, не появлялись так давно, что даже эльфы не могли припомнить, когда в последний раз встречали таких.

Этого не случалось с Забвенных Времен человеческой истории, со времен войны между всеми живыми существами мира и Врагом.

В последние дни противостояния некоторые стихийные духи решили защищать сотворенный ими мир, приняв телесный облик. Они желали сохранить свое присутствие в тайне. Чтобы существовать в мире во плоти, духи эти вошли в не рожденных еще детенышей различных животных. Среди избранных были и обычные лесные волки. Война наконец закончилась, и живые одержали победу, но мир лежал в руинах. Бывшие стихийные духи так и остались заключенными в смертной плоти. Порой они находили утешение в обществе друг друга.

Десятилетиями бродили они в окрестностях лесных поселений, постепенно перемещаясь на эльфийские земли. Очень редко, но бывало так, что небольшое сообщество бывших духов оседало на время по соседству с каким-нибудь эльфийским кланом. Как-то ночью самка на сносях, готовая вот-вот родить, забрела в эльфийское поселение, и эльфы приняли ее и позаботились о ней. Щенки ее не были, само собой, стихийными духами, но не походили они и на обычных волков. Первый помет появился на свет с серебристо-серой шерстью и прозрачными голубыми глазами.

От этих щенков и произошла порода, получившая название маджай-хи — старинное слово из языка эльфов, которое Винн упрощенно переводила как «собака-дух» или «собака стихийных духов». Родоначальники этой породы, духи в телесном облике, прожили невероятно долгую жизнь, но все же один за другим покинули мир, когда окончательно износилась их смертная плоть. Потомки их жили и множились в уединении эльфийских земель и привольно бродили по местным лесам, став, по сути, природными их хранителями. Хотя маджай-хи и нельзя было назвать обычными животными, но все их достоинства были лишь бесплотной тенью того, чем обладали их сверхъестественные предки.

С тех самых пор, с Забвенных Времен ни один стихийный дух ни разу не пожелал родиться в телесном облике. Ни один — кроме Мальца.

Одно мгновение — или же вечность — он был со своими сородичами, сам по себе и в то же время часть огромного целого. Миг спустя — первый опыт измерения времени в новом существовании — он стал мокрым новорожденным щенком, который, нетерпеливо распихивая своих собратьев, слепо тыкался в материнский живот в поисках пищи. Малец сам принял решение родиться в смертной плоти, ибо вновь стихийным духам понадобилось, чтобы среди смертных существ появился один из них.

В отличие от своих братьев и сестер, Малец с первой минуты своего существования целиком и полностью осознавал, кто он есть и что он такое. Первое чувство, которое он испытал, было одиночество, второе — страх одиночества. Хотя родившись во плоти, он стал одним из своего помета, он тем не менее был отделен от своих собратьев-щенков. И точно так же, заключенный в телесном облике, он был отделен от своих сородичей, стихийных духов.

Бесследно сгинуло касание к сути любого живого существа, прикосновение, благодаря которому он мгновенно и целиком познавал эту суть. Теперь у Мальца было только смертное тело. Исчезло также прежнее восприятие времени как единого целого, и теперь он существовал в прерывистой цепочке мгновений, проживая их одно за другим. Даже память о прежней жизни в едином сообществе духов поблекла и выцвела, ибо разум, помещенный в плоть, не в силах был охватить и постичь целиком всю сущность стихийного духа.

Вначале собственное крохотное тело казалось Мальцу неуклюжим и бестолковым. Много дней и ночей минуло прежде, чем он осознал, что такое «ходить» и как надо пользоваться своими конечностями. И начал бегать вовсю уже тогда, когда остальные щенки едва могли устоять на разъезжающихся лапах. Тогда он впервые сумел отрешиться от горестной тоски по всему, от чего так необдуманно отказался.

Он узнал, как приятно щекочет лапы трава и ерошит шерсть порыв ветерка; он познал упоительное тепло сосцов, наполненных материнским молоком, и постиг наслаждение едой и сном. В щенячьей возне он узнал, что такое сострадание, когда намеренно не пользовался своими преимуществами, дабы не побеждать слишком часто своих братьев и сестер.

Память — удивительное свойство живых существ, таких хрупких, таких ограниченных и недолговечных. Жизнь их совсем не похожа на осознание себя частицей грандиозного целого, единой сути стихийных духов — того, что Малец теперь лишь смутно помнил. Так же смутно, как с прошествием времени вспоминается далекое, очень далекое прошлое.

А вот Лисил прячется от своего прошлого.

Малец стоял, один-одинешенек, во дворе кузницы, и на душе у него становилось все горше. Он родился во плоти ради того, чтобы привести Лисила к Магьер, чтобы спасти ее от Врага. Вот только как же быть с самим Лисилом?

Они были связаны давно и крепко, но чем глубже Лисил погружается в свое прошлое, тем слабее становится эта связь. Быть может, одна только Магьер сейчас и удерживает Лисила от того, чтобы совершенно затеряться в прошлом, с которым он так отчаянно боролся. Малец не знал, как ей в этом помочь. Не знал он и того, сможет ли выдержать Магьер, узнав все, что ей неизбежно предстоит узнать о Лисиле, — здесь, в краю, который люди зовут Войнордами.

Кто-то дернул Мальца за хвост, и пес, захваченный врасплох, даже подпрыгнул.

Крохотная девчушка с грязным личиком и тонкими, как веточки, руками широко улыбалась, держа его за хвост. Малец развернулся, ткнул ее носом. Под холщовым платьицем он явственно ощутил торчащие ребра и неестественно раздутый животик. Полуголодная жизнь уже начала уродовать эту малютку.

Малец оглянулся через плечо на главную улицу, но Лисила по-прежнему не было видно. Тогда он легонько, носом подтолкнул девчушку к дверям кузни, в которой хлопотливо стряпался горячий ужин.