Предательский кинжал

Глава 4

За чаем Джозеф улучил момент и сказал Матильде, что он, как он сам выразился, ввел Валерию в курс дела. Намерения у него хорошие, думала Матильда, правда, направлены не в ту сторону. В этот момент Джозеф победно призвал ее оценить, насколько улучшились отношения между Стивеном и Натаниелем. Неужели это заслуга Валерии, или, столкнувшись с перспективой чтения пьесы вслух, они потянулись друг к другу, как товарищи по несчастью, — этот вопрос оставался для Матильды открытым, но Стивен явно старался угодить дяде.

Мысль о приближающемся чтении не давала Матильде покоя. Она вообще не любила, когда ей читают, но сейчас и время, и обстановка, выбранные для этого, были настолько неподходящими, что ничто, кроме чуда, не могло предотвратить катастрофы. Наблюдая, как Ройдон нервно ковыряет ложкой пирожное, она ощутила прилив жалости к нему. Он относился ко всему так серьезно. Он разрывался между верой в себя и естественным нежеланием читать свою пьесу перед теми, кто не был ему симпатичен. Матильда пересекла комнату, села рядом с Ройдоном и, пользуясь тем, что ее не было слышно за шумными заигрываниями Джозефа с Валерией, сказала:

— Мне хочется, чтобы вы рассказали мне о пьесе.

— Не думаю, что она кому-нибудь из вас понравится, — сказал он с упрямством, вызванным его нервозным состоянием.

— Может быть, некоторым и не понравится, — спокойно ответила Матильда. — Ваши пьесы уже ставили?

— Нет. Правда, один раз было воскресное представление. Не этой пьесы. Ею заинтересовалась Линда Барри, но так ничего и не вышло. Конечно, пьеса была еще очень незрелой. Теперь я это понимаю. Вся беда в том, что у меня нет финансовой поддержки. — Он отбросил со лба непослушную прядь и добавил с вызовом: — Я работаю в банке!

— Неплохой способ коротать время, — ответила она, отказываясь видеть в этом отчаянном признании что-либо выдающееся и трогательное.

— Если бы кто-нибудь помог мне, я… ноги моей бы там не было!

— Да, тогда вам, наверное, и не понадобилось бы туда ходить. Ваша пьеса может стать популярной?

— Это серьезная пьеса, для меня популярность не имеет значения. Я… я знаю, что должен писать пьесы — хорошие пьесы! — но я лучше всю жизнь проработаю в банке, чем… чем…

— Будете проституировать на искусстве, — подсказала Матильда, не в состоянии удержать непослушный язык.

Он покраснел и ответил:

— Да, именно это я и хотел сказать, хотя вижу, что вы надо мной смеетесь. Как вы думаете… как вы считаете, есть ли хоть какая-то надежда заинтересовать мистера Хериарда?

Матильда думала, что нет, но, хотя она и предпочитала честность во всем, все же не могла заставить себя так его огорчить. Ройдон смотрел на нее с таким озабоченным выражением лица, что Матильда непроизвольно начала обдумывать туманный план, как умаслить Натаниеля.

— Ее постановка обойдется недорого, — с жаром сказал он. — Даже если он не интересуется искусством, ему, может быть, захочется дать шанс Пауле. Знаете, она просто великолепна в этой роли. Он это поймет. Она хочет сама сыграть свою сцену, просто чтобы показать ему.

— А какая у нее роль? — спросила Матильда, не в состоянии объяснить ему, что Натаниелю совершенно не нравится увлечение племянницы сценой.

— Она играет проститутку, — просто ответил автор.

Матильда расплескала чай. Пока она вытирала пятно на юбке, безумная мысль убедить Ройдона не делать глупостей и не читать пьесу уступила место несколько фатальному чувству, что никакие слова не уберегут этого молодого человека от его судьбы.

Стивен, который направлялся к тарелке с пирожными, увидел, как она разлила чай, и протянул ей носовой платок.

— Неуклюжая девица! Держи!

— Чайные пятна ничем не выводятся, — сказала Валерия.

— Выводятся, если хорошенько потереть, — откликнулась Матильда, энергично работая платком Стивена.

— Я говорю о платке.

— А я нет. Спасибо, Стивен. Тебе вернуть его?

— Необязательно. Пойдем к камину, ты просохнешь!

Она послушалась, отказавшись от множества ценных советов, которыми забросали ее Мод и Паула. Стивен протянул ей тарелку с небольшими пирожными.

— Возьми. Стоит подкрепить себя перед предстоящим испытанием.

Она оглянулась и, убедившись, что Ройдон, сидящий в другом конце длинной комнаты, не услышит, сказала сердитым шепотом:

— Стивен, это о проститутке!

— Что именно? — заинтересованно спросил Стивен. — Эта треклятая пьеса?

Она кивнула, трясясь от внутреннего смеха. В первый раз за день Стивен казался довольным.

— Не может быть! Ну и повеселится же дядя! Я хотел улизнуть к себе, написать письмо. Теперь я останусь. Этого нельзя пропускать ни за что на свете!

— Бога ради, веди себя прилично! — взмолилась она. — Это будет просто ужасно!

— Глупости, девочка! Наконец-то мы хорошо проведем время.

— Стивен, если ты будешь издеваться над этим несчастным молодым идиотом, я убью тебя!

Он сделал ей большие глаза.

— Ах вот куда ветер дует. Никогда бы не подумал этого о тебе.

— Да нет же, глупый. Просто он слишком ранимый. Это все равно что жестокость по отношению к ребенку. И потом, он ужасно серьезен.

— Перегрузил свои мозги, — сказал Стивен. — Я мог бы вывести его из этого состояния.

— И попадешь в неприятное положение. Я всегда опасаюсь таких неуравновешенных неврастеников.

— А я никого не опасаюсь.

— Нечего распускать передо мной хвост! — насмешливо сказала Матильда. — На меня это не действует!

Стивен рассмеялся и пошел к своему месту на диване рядом с Натаниелем. Паула уже рассказывала о пьесе Ройдона, ее гневный взгляд не давал никому выйти из комнаты. Натаниелю было скучно, но он сказал:

— Если мы должны ее выслушать, то, значит, должны. Прекрати болтать! Я способен оценить пьесу и без твоей помощи. В своей жизни я повидал столько хороших и плохих пьес, что тебе и не снилось. — Он внезапно повернулся к Ройдону. — К какой из этих категорий относится ваша?

По опыту Матильды единственным оружием против этих Хериардов была прямота, такая же грубая, как их собственная. Если бы Ройдон смело ответил: "Хорошая!", — Натаниель был бы доволен. Но с тех пор, как дворецкий Натаниеля в первый раз обратил на него пренебрежительный взгляд, Ройдон чувствовал себя не в своей тарелке. Он колебался между враждебностью, порожденной его болезненным комплексом неполноценности, усиливающейся грубостью хозяина и желанием угодить, в основе которого лежала только его крайняя нужда. Заикаясь и краснея, он пробормотал:

— Ну, едва ли мне полагается об этом судить!

— Должен же я знать, хорошо это или плохо, — отворачиваясь, сказал Натаниель.

— Уверен, мы все очень повеселимся, — с солнечной улыбкой вмешался Джозеф.

— Я тоже, — протянул Стивен. — Я только что говорил Матильде, что ни за что на свете не пропущу такое событие.

— Вы говорите так, будто Виллогби собирается читать вам веселенький фарс! — сказала Паула. — В ней описана жизнь, как она есть!

— Проблемная пьеса? — со своим обычным бессмысленным смешком спросил Мотисфонт. — Одно время они были очень в моде. Нат, ты должен помнить!

Это было сказано с интонацией, в которой слышалась мольба о прощении, но Натаниель все еще вынашивал мстительные планы в отношении своего компаньона и притворился, что ничего не слышал.

— Я не пишу проблемных пьес, — сказал Ройдон фальцетом. — И меньше всего хочу, чтобы на моей пьесе веселились. Если пьеса заставит вас задуматься, значит, я достиг цели.

— Благородное намерение, — прокомментировал Ставен. — Но не стоит говорить так, будто вы считаете это недостижимым. Просто невежливо.

Ройдон смутился. Сильно покраснев, он разразился потоком восклицаний и объяснений. Стивен откинулся на диване, наблюдая за ним с интересом натуралиста.

Ройдона спас приход Старри и лакея, которые унесли приборы. Было очевидно, что замечание Стивена окончательно пошатнуло его и без того неустойчивое равновесие. Несколько минут Паула поносила Стивена. Валерия, чувствуя, что ее не замечают, сказала, что не видит повода для такого пыла. А Джозеф, с помощью какого-то шестого чувства догадавшись, что пьеса имеет сомнительный характер, заявил, что все присутствующие отличаются широтой взглядов, терпимостью и нет причин волноваться.

Натаниель немедленно возразил, что у него не очень широкие взгляды, если этим неопределенным выражением Джозеф хочет сказать, будто он готов проглотить все те похотливые глупости, из которых, кажется, только и состоят все современные пьесы. Несколько минут Матильда тешила себя мыслью, что Ройдон почувствует себя достаточно оскорбленным и вообще откажется читать. Но, несмотря на явные признаки гнева, он позволил сломить себя Пауле и Валерии, которые, не слишком придерживаясь истины, обе заверили его, будто все мечтают услышать его шедевр.

К этому времени дворецкий с лакеем удалились, сцена была свободна. Джозеф засуетился, пытаясь сдвинуть стулья и кресла. Паула, которая держала под мышкой листы с пьесой, отдала их Ройдону со словами, что она готова вступить, когда он захочет.

Для автора приготовили стол и стул. Он уселся, бледный от страха, но с надменно поднятым подбородком, откашлялся. Все замерли в ожидании, которое нарушил Натаниель, обратившийся за спичкой к Стивену.

Стивен вынул коробку спичек, протянул ее дяде и начал разжигать трубку, сказав между затяжками:

— Приступайте, наконец! Чего вы ждете?

— "Горечь полыни", — начал Ройдон с угрозой, — пьеса в трех действиях".

— Впечатляющее название, — кивнул Мотисфонт со знанием дела.

Ройдон бросил на него благодарный взгляд и продолжил:

— "Действие первое. Место действия — спальня в третьеразрядных меблированных комнатах. Провисшая никелированная кровать, две шишечки на спинке сломаны, потертый ковер, запачканные обои с венками из роз, завязанными голубыми ленточками".

— Чем запачканные? — спросил Стивен.

Ройдон, которому это не приходило в голову, изумленно посмотрел на него и ответил:

— Какое это имеет значение?

— Для меня никакого, но если кровью, так и скажите, тогда моя невеста выйдет. Она очень пугливая.

— Нет, не кровью! Я не пишу таких пьес. Обои просто испачканы.

— Я думаю, это от сырости, — предположила Мод. — Такое впечатление, что место очень сырое.

Стивен насмешливо взглянул на нее.

— Не скажите, тетя. В конце концов, мы еще недостаточно услышали, чтобы делать предположения.

— Заткнись! — свирепо сказала Паула. — Не обращай внимания на Стивена, Виллогби! Продолжай. Слушайте, все вы! Вы должны настроиться и проникнуться атмосферой, это очень важно. Продолжай, Виллогби!

Ройдон опять откашлялся:

— "Окна закрывают ноттингемские кружевные занавески, сквозь которые можно различить вереницу крыш и дымовых труб. На туалетном столике косо сидит дешевая кукла, с единственного кресла свисает пара грязных розовых корсетов".

Произнеся эту фразу, он окинул всех вызывающим взглядом и, кажется, ждал комментариев.

— Я понял! — сказал Джозеф, обратив на собравшихся умоляющий взгляд. — Вы хотите подчеркнуть убогость обстановки.

— Согласен! — сказал, покашливая, Мотисфонт.

— Мы все готовы признать, что вам это удалось, — сердечно произнес Стивен.

— Мне всегда казалось, что корсеты — это ужасно убого, правда ведь? — сказала Валерия. — Я имею в виду атласные, с множеством косточек, кружев и всяких украшений. Конечно, сейчас носят просто эластичные пояса, если вообще что-нибудь носят, обычно нет.

— Когда-нибудь придется, дорогая, — предрекла Матильда.

— Когда я была молодой, — заметила Мод, — все носили корсеты. Никто и подумать не мог, чтобы ходить без них.

— Вы и ум свой зашнуровали в корсеты, — насмешливо обобщила Паула. — Слава Богу, мы живем во время, не ограниченное условностями.

— Когда я был молод, — взорвался Натаниель, — ни одна приличная женщина не обсуждала такие вещи в присутствии мужчин!

— Как это необычно! — сказала Валерия. — Стивен, милый, дай мне сигарету!

Он бросил ей портсигар. Ройдон спросил, пытаясь овладеть своим голосом, хотят ли присутствующие, чтобы он продолжал или этого достаточно.

— Да, да, продолжайте, ради Христа! — раздраженно сказал Натаниель. — Можете опустить все, что там еще есть о нижнем белье.

— Да уж, придется, — добавил Стивен.

Ройдон не обратил внимания на его слова и сердитым голосом громко прочел:

— "За туалетным столиком сидит Люсетта Мей. Она в розовом дешевом пеньюаре, который плохо скрывает…"

— Осторожней! — предупредил его Стивен.

— "Края пеньюара запачкались, кружево износилось", — с вызовом прочитал Ройдон.

— Какой замечательный штрих! — воскликнула Валерия.

— Удивительно, сколько грязи собираешь с ковров, даже если пользоваться пылесосом, но не похоже, чтобы в таком месте был пылесос, — сказала Мод. — Я-то знаю эти театральные меблированные комнаты, слишком хорошо знаю!

— Это не театральная меблированная комната! — закричал доведенный до бешенства Ройдон. — Это, как вы вскоре поймете, публичный дом!

В ошеломленной тишине прозвучал спокойный голос Мод.

— Ну, думаю, там не менее грязно, — сказала она.

— Послушайте! — грозно начал Натаниель.

Джозеф поспешил вмешаться.

— Мы слишком часто перебиваем. Если мы будем продолжать в таком духе, Ройдон собьется! Уверен, мы не настолько старомодны и не будем возражать против того, чтобы вещи назывались своими именами!

— Говори за себя! — возразил Натаниель.

— Он и говорит за себя, — сказал Стивен. — И надо отдать ему должное, он также говорит за большинство присутствующих.

— Может быть, не стоит продолжать, — вновь предложил Ройдон. — Я предупреждаю, это пища не для слабых желудков!

— Вы просто обязаны дочитать! — воскликнула Валерия. — Я знаю, мне ужасно понравится! Пожалуйста, не перебивайте его!

— "Она сидит неподвижно, разглядывая свое отражение в зеркале, — вдруг продекламировала Паула трепещущим голосом. — Она берет помаду и устало намазывает губы. Раздается стук в дверь. Инстинктивным кокетливым движением она приглаживает волосы, выпрямляет свое усталое тело и произносит: "Войдите!".

Матильда не выдержала вида Паулы, выполняющей эти движения в почтенной обстановке гостиной. Всхлипывая от смеха, она извинилась, объяснив, что декламация всегда оказывает на нее такое прискорбное действие.

— Не могу понять, что здесь смешного! — сказала Паула с опасным блеском в глазах. — Смех — это не та реакция, которую я ждала!

— Это не твоя вина, — с раскаянием уверила ее Матильда. — Меня всегда разбирает смех в самых трагичных местах.

— Я так хорошо тебя понимаю! — сказал Джозеф. — Паула, ты не сознаешь, как высоко Тильда оценила тебя. Несколькими жестами ты создала такое напряжение, что у Тильды не выдержали нервы. Помню, однажды я играл в Монреале перед полным залом. Я достиг момента непереносимого напряжения. Я чувствовал публику, она повиновалась движению моих губ. В момент кульминации я остановился. Я знал, что держу весь зал у себя на ладони. Вдруг какой-то человек закатился смехом. Обескураживает? Да, но я понял, почему он засмеялся, почему он не смог удержаться от смеха!

— У меня тоже есть некоторые предположения на этот счет, — согласился с ним Стивен.

Это так понравилось Натаниелю, что он решил не запрещать дальнейшего чтения "Горечи полыни" и в третий раз пригласил Ройдона продолжать.

Ройдон сказал:

— "Вошла хозяйка миссис Паркинс…" — и угрюмо прочитал целый абзац, описывающий ее внешность в выражениях достаточно вызывающих, чтобы приковать внимание слушателей, если бы те постоянно не отвлекались на Мод, которая, крадучись, передвигалась по комнате и что-то искала.

— Меня просто убивает эта неопределенность! — наконец провозгласил Стивен. — Что вы ищете, тетя?

— Все в порядке, дорогой, я не хочу никого беспокоить, — неискренне ответила Мод. — Не представляю, куда я положила вязание. Пожалуйста, продолжайте, мистер Ройдон! Это так интересно! Просто мурашки по спине.

Стивен, присоединившись к поискам Мод, тихо заметил, что его всегда интересовало, где Джозеф ее подцепил, и сейчас он наконец это понял. Матильда, которая извлекала эмбрион носка с четырьмя спицами из-за шторы, обозвала его хамом.

— Спасибо, дорогая моя, — сказала Мод, снова усаживаясь у камина. — Я буду вязать и слушать.

Оставшуюся часть пьесы Ройдон прочитал под мерный аккомпанемент спиц. Пьеса местами была совсем неплоха, думала Матильда, даже почти что великолепна, но это была не та пьеса, которую читают в гостиных. Нередко она была жестокой и содержала много такого, что без особого ущерба было бы лучше опустить. Паула же самозабвенно наслаждалась своей главной сценой, казалось, ни она, ни Ройдон не в состоянии были понять, что вид племянницы, представляющей падшую женщину в трагических обстоятельствах, навряд ли должен был вызвать благодарность Натаниеля. Только огромным усилием воли Натаниелю удалось сдержаться. По мере того как глубокий голос Паулы наполнял комнату, ее дядя становился все более и более беспокойным и бормотал себе под нос что-то, сулившее неприятности и драматургу и актрисе.

Чтение закончилось уже после семи, на протяжении последнего действия Натаниель три раза смотрел на часы. Один раз Стивен что-то сказал ему на ухо, и он мрачно улыбнулся, но, когда Ройдон наконец отложил напечатанные на машинке листы, на его лице не было и тени улыбки. Он зловещим голосом произнес:

— Очень поучительно!

Паула, увлеченная собственной игрой, осталась глуха к нотам гнева в его голосе. Ее темные глаза сверкали, на щеках выступил восхитительный румянец, ее тонкие, выразительные руки беспокойно двигались — так случалось всегда, когда она приходила в возбужденное состояние. Она кинулась к Натаниелю.

— Замечательная пьеса, правда? Ну правда же?

Матильда, Джозеф, Валерия и даже Мотисфонт, которого "Горечь полыни" просто шокировала, поспешно заговорили, стараясь заглушить все те ужасные слова, которые собирался произнести Натаниель.

Стивен сидел, спокойно откинувшись на диване, и насмешливо наблюдал за ними. Страх перед тем, что Натаниель может наговорить еще и Ройдону, заставил всех преувеличенно хвалить пьесу. Ройдон был польщен, он торжествовал, но его глаза были прикованы к лицу хозяина дома с выражением такого беспокойства, что все чувствовали к нему жалость и говорили о том, какое он написал захватывающее, оригинальное произведение, и оно действительно заставляет задуматься.

Паула с упрямством, вызвавшим у Матильды желание встряхнуть ее за плечи, отмела в сторону все похвалы, высказанные по поводу ее игры, и снова атаковала дядю.

— Сейчас, когда вы услышали ее, дядя, вы поможете Виллогби, поможете же?

— Если ты хочешь сказать, что я дам тебе денег, чтобы ты промотала их на эту непристойную галиматью, нет, я не дам! — ответил он, однако недостаточно громко, чтобы быть услышанным автором.

Паула смотрела на него, будто не понимая значения его слов.

— Разве вы не видите… Разве вы не видите, что эта роль создана для меня? — спросила она с придыханием.

— Ну, это уже слишком! — взорвался Натаниель. — Куда катится этот мир, если девушка твоего воспитания стоит здесь и говорит мне, что роль кокотки создана для нее?!

— Это старомодная чушь! — презрительно произнесла Паула. — Мы говорим об искусстве!

— Да, конечно, — мрачно сказал Натаниель. — Это твое понимание искусства, так ведь? Ну что ж, должен сказать, у меня другое!

К несчастью для всех присутствующих, он этим не ограничился. У Натаниеля нашлось, что сказать обо всем, начиная с упадка современной драмы и инфантильности современных драматургов и заканчивая глупостью всех женщин в целом и его племянницы в частности. В качестве заключительного аккорда он заявил, что матери Паулы следовало бы сидеть дома и смотреть за своей дочерью, а не выходить замуж вечно за каждого встречного.

Все, кто имел честь его слышать, почувствовали, как было бы хорошо убрать куда-нибудь Ройдона и дать гневу Натаниеля остыть. Матильда благородно выступила вперед, сказала Ройдону, что она очень заинтересовалась "Горечью полыни" и хотела бы обсудить с ним пьесу. Ройдон, на которого Матильда произвела впечатление и который, естественно, жаждал поговорить о своем произведении, позволил ей увести себя из комнаты. В этот момент Джозеф присоединился к шокированному словами Натаниеля обществу и с неуместной игривостью хлопнул брата по спине.

— Ну, ну, Нат, мы с тобой — люди бывалые. Грубая, местами жестокая штука. Но не без достоинств, я думаю. А ты что скажешь?

Натаниель сразу же превратился в калеку и простонал:

— Мое люмбаго! Черт тебя подери, не делай ты этого! — И заковылял к стулу, приложив одну руку к пояснице. Его мужественная фигура согнулась от непереносимого страдания.

— Глупости! — сказала Паула с совсем необязательной резкостью. — Минуту назад вы и не вспоминали о своем люмбаго! Вы — жалкий обманщик, дядя Нат!

Натаниель любил, когда его оскорбляли, но сейчас он обиделся, что его болезнь недооценивают. Поэтому он заявил, что Паула еще пожалеет о сказанном.

Мод, которая сворачивала вязание, разумно посоветовала принимать антифлогистин, если ему по-настоящему плохо.

— Конечно, плохо! — огрызнулся Натаниель. — И не думайте, что я позволю насмехаться надо мной, я никогда этого не позволю! Если бы кто-нибудь хоть немного заботился… Впрочем, я хочу слишком многого! Мало того, что в доме толчется множество людей, меня еще заставляют слушать пьесу, которая должна была заставить покраснеть любую приличную женщину!

— Меня тошнит от ваших разговоров о приличных женщинах, — вспыхнула Паула. — Если вы не можете оценить гения, тем хуже для вас! Вы просто не хотите запускать руку в карман, поэтому и закатываете сцену! Злой, лицемерный, я всей душой презираю вас!

— Да, ты была бы рада, если бы я лежал в земле! Я знаю! — сказал Натаниель, испытывая огромное удовольствие от этой освежающей перепалки. — Я вижу тебя насквозь! Все вы, женщины, одинаковые. Деньги — только это вам нужно! Ну, моих ты не получишь, чтобы ты потратила их на этого молокососа! Это мое окончательное решение!

— Хорошо! — сказала Паула с трагическими интонациями в голосе. — Держитесь за свои деньги! Но когда вы умрете, каждое пенни, которое вы мне оставите, я потрачу на действительно безнравственные пьесы. Надеюсь, вы об этом узнаете, возмутитесь и пожалеете, что были таким чудовищем по отношению ко мне, когда были живы!

Натаниель был так доволен таким яростным ответом, что забыл о своем увечье. Он выпрямился на стуле и сказал, что цыплят считают по осени и, будь он проклят, если после всего этого не сделает некоторых изменений.

— Пожалуйста! — надменно произнесла Паула. — Мне не нужны ваши деньги.

— А, новая песня! — сказал Натаниель, глаза его победно блеснули. — А я-то думал, именно они тебе и нужны. Две тысячи фунтов, ты готова убить меня из-за них!

— Что для вас значат две тысячи фунтов? — потребовала Паула со слабой логикой, но прекрасным драматическим переходом. — Вы этого даже не почувствуете. Из-за своих буржуазных вкусов вы отказываете мне в том единственном, о чем я мечтаю! Более того! Вы отказываете мне в возможности использовать свой шанс в жизни!

— Последняя фраза не вписывается в образ, — оценил Стивен.

— Заткнись! — обернулась к нему Паула. — Ты сделал все возможное, чтобы провалить пьесу Виллогби! Наверное, это твоя нежная забота обо мне заставляет тебя дрожать при мысли о том, что я появлюсь на сцене в роли проститутки!

— Благослови тебя Бог, меня не волнует, какие роли ты играешь! — ответил Стивен. — Я только прошу, чтобы ты не стояла здесь, напыщенная, как леди Макбет. Меня выворачивает от такого накала страстей в доме.

— Если бы в тебе оставалась хоть капля порядочности, ты был бы на моей стороне!

— Значит, у меня ее не осталось. Мне не нравится эта пьеса, мне не нравится ее автор, я не люблю, когда мне читают.

— Дети, дети! — воскликнул Джозеф. — Зачем, опомнитесь! И еще в канун Рождества!

— Теперь тошнит меня, — сказал Стивен, сползая с дивана и лениво направляясь к двери. — Расскажете мне потом, чем кончилась эта битва в духе Гомера. Я ставлю шесть к четырем на дядю Ната.

— Ну, знаешь, Стивен! — хихикнув, воскликнула Валерия. — Ты просто невозможен!

Ее неудачное вмешательство напомнило Натаниелю о ее существовании. Он, посмотрев на нее с ненавистью за ее пустую красоту, ярко-красные ногти, раздражающий смех, дал волю своим чувствам, рявкнув на Стивена:

— Ты не лучше своей сестры! Вы ни на грош не отличаетесь друг от друга! У тебя плохой вкус, слышишь? Вы приехали в Лексхэм в последний раз! Можешь запихнуть это в свою трубку и раскурить!

— Та-та! — сказал Стивен и вышел из комнаты. Он потревожил Старри, который, держа поднос с коктейлями, подслушивал под дверью и был поглощен бушующей за ней ссорой.

— Прошу прощения, сэр. Я как раз хотел войти, — сказал Старри, меряя Стивена уничтожающим взглядом.

— Надеюсь, вам будет чем развлечь прислугу на кухне? — любезно поинтересовался Стивен.

— Я никогда не сплетничаю, сэр, это ниже моего достоинства, — ответил Старри с величественными и надменными интонациями в голосе.

Держа перед собой поднос, он вошел в комнату. Паула, которая обращалась к дяде со страстным монологом, оборвала его на полуслове и бросилась вон. Джозеф уговорил Валерию, Мод и Мотисфонта подняться к себе, чтобы переодеться к ужину. Натаниель велел Старри принести ему бокал слабого шерри.

В то время как семейная ссора была в полном разгаре, в библиотеке Матильда со всей возможной тактичностью объясняла Виллогби, что Натаниель не будет финансировать его пьесу. Чтение так возбудило его, что сначала он, казалось, едва ли понимал ее. Очевидно, Паула внушила ему, что помощь дяди — дело решенное. Он весь побелел, когда до него наконец начал доходить смысл того, что говорила Матильда, и дрожащим голосом произнес:

— Значит, все напрасно!

— В том, что касается Ната, боюсь, что да, — сказала Матильда. — Эта пьеса не для него. Но он не единственный на свете, кто может поддержать вас.

Он покачал головой.

— Я не знаком с богатыми людьми. Почему он не будет ее финансировать? Почему не д-дать шанс таким л-людям, как я? Это нечестно! Люди, у которых есть деньги… Люди, которых не волнует ничего, кроме…

— Я думаю, вам было бы гораздо лучше отправить пьесу какому-нибудь продюсеру, как это обычно делается, — сказала Матильда бодрым голосом, надеясь предотвратить истерику.

— Все они боятся ее! — сказал Ройдон. — Они говорят, она некассовая. Но я знаю, я же знаю, что это хорошая пьеса! Я… Я писал ее потом и кровью! Я не могу это бросить! Она значит для меня слишком много! Вы не представляете, что она значит для меня, мисс Клар!

Она мягко намекнула, что он может писать и другие пьесы, кассовые, но он перебил ее, страстно заявив, что скорее умрет с голоду, чем будет писать пьесы такого рода. Матильда начала ощущать легкое нетерпение и обрадовалась, когда в комнату вошла Паула.

— Паула! — отчаянно воскликнул Ройдон. — Это правда, что сказала мисс Клар? Он собирается отказать нам в деньгах?

После ссоры с Натаниелем Паула раскраснелась, глаза ее блестели:

— Я только что сказала ему все, что я о нем думаю! Я сказала ему…

— Хорошо, но не стоит говорить этого нам, — потеряла терпение Матильда. — Ты должна была знать заранее, что нет никакой надежды!

Взгляд Паулы метнулся к се лицу.

— Я получу деньги. Я всегда получаю все, что хочу, всегда! А я никогда в жизни ничего так не хотела!

— Судя по тем замечаниям Ната, которые я имела честь слышать…

— О, это ничего не значит! — сказала Паула, откидывая назад волосы. — Ему наплевать на скандалы. Нам всем наплевать. Мы их любим! Я снова поговорю с ним. Вот увидите!

— Надеюсь, я не увижу, — ответила Матильда.

— А, ты ничего не хочешь понять! — продолжала Паула. — Я знаю его лучше, чем ты. Конечно, я получу деньги! Я знаю, что получу!

— Не тешь себя напрасной надеждой, ты не получишь их!

— Я должна получить! — Паула была возбужденной и напряженной. — Я должна!

Ройдон перевел неуверенный взгляд с ее горящего лица на расстроенное лицо Матильды. Он удрученно сказал:

— Наверное, мне лучше пойти переодеться. По-видимому, нет смысла…

— Я тоже пойду, — сказала Паула. — Смысл есть, Виллогби! Я всегда добиваюсь своего! Это точно!

"Веселенькое Рождество!" — подумала Матильда, когда они вышли из комнаты. Она взяла со стола сигарету, зажгла ее и села у огня, чувствуя себя совершенно разбитой. "Ох уж эти эмоции!" — она усмехнулась. Конечно, это ее не касается, но бедный драматург, несмотря на всю свою утомительность, возбудил в ней жалость, а у Паулы была удручающая манера втягивать посторонних в свои ссоры. И кроме того, нельзя же просто сидеть и смотреть, как гибнет этот плохо задуманный праздник. По крайней мере надо попытаться предотвратить окончательное крушение.

Она вынуждена была признать, что не может придумать, как это сделать. Если не выходки Паулы, то миротворческая деятельность Джозефа. Нельзя было остановить ни того, ни другого. Паулу волновали только свои дела, а Джозефа ничем нельзя было убедить, что своими стараниями он только подливает масла в огонь. Он считал себя всеобщим примирителем, может быть, сейчас он как раз утешает Ната, приводя его в бешенство своими банальностями, превращая плохое в ужасное, и все это с самыми лучшими намерениями.

На другом конце широкого холла открылась дверь, до Матильды донесся голос Натаниеля.

— Черт возьми, прекрати хватать меня! Я сейчас всех выставлю вон, со всеми коробками и картонками!

Матильда улыбнулась. Опять Джозеф!

— Ну-ну, Нат, старина, ты же не знаешь, что говоришь! Давай с тобой сядем и все спокойно обсудим!

— Не хочу я ничего обсуждать! — кричал Натаниель. — И не называй меня стариной! Ты уже достаточно натворил, пригласив всех этих людей ко мне в дом и превратив его в балаган, Серпантин! Омела! Мне этого не надо! Ты еще захочешь нарядиться в Санта-Клауса! Ненавижу Рождество, ты слышишь меня? Ненавижу! Мне оно отвратительно!

— Нет, нет, Нат! — возразил Джозеф. — Ты просто старый скряга и расстроился, потому что тебе не понравилась пьеса молодого Ройдона. Ну, если хочешь знать, старик, мне она тоже не понравилась, но юность нужно поощрять!

— Не в моем доме! — прорычал Натаниель. — И не ходи за мной! Ты мне не нужен!

Матильда слышала, как он тяжело поднимался по четырем ступенькам лестницы до первого пролета. Раздался грохот. Она поняла, что Натаниель сшиб стремянку.

Матильда направилась к двери. Стремянка валялась на полу, Джозеф заботливо помогал брату подняться с колен.

— Дорогой Нат, прости, пожалуйста! Боюсь, это моя вина, — с раскаянием в голосе говорил он. — Какой я беззаботный! Я собирался покончить с украшениями раньше!

— Сними их! — приказал Натаниель сдавленным голосом. — Все! Немедленно! Неуклюжий осел! Мое люмбаго!

Джозеф замер от этих ужасных слов. Натаниель пошел наверх, цепляясь за перила и снова превратясь в беззащитного калеку.

— О, Господи! — с нелепым видом воскликнул Джозеф. — Нат, я не думал, что она помешает кому-нибудь!

Натаниель не ответил, продолжая свой скорбный путь к себе в спальню. Матильда услышала, как хлопнула дверь, и рассмеялась. Джозеф быстро оглянулся.

— Тильда! Я думал, ты уже ушла! Дорогая моя, ты видела, что случилось? Какое несчастье!

— Видела. Так и знала, что эта стремянка кого-нибудь убьет.

Джозеф поднял стремянку.

— Не хочу сплетничать, но Нат — вредный старик. Он специально задел ее! Столько шума!

— Как бы я хотела, чтобы вы не оставляли ее здесь, — сказала Матильда. — Чувствую, сегодня вечером единственной темой для разговора будет люмбаго.

Он улыбнулся, но покачал головой.

— Нет, нет, это несправедливо! У него же действительно люмбаго, это очень болезненно. Мы должны работать на пару, ты и я, Тильда.

— Только не я, — грубо сказала Матильда.

— Дорогая моя, я рассчитываю на тебя. Нат тебя любит, мы должны смягчить его! Сейчас я уберу стремянку с дороги и мы обсудим, что можно сделать.

— Лично я, — твердо ответила Матильда, — иду наверх переодеваться.