Предсказание счастья

9

Сумерки уже спускались на Дом на Сваях. Дженни почти бегом промчалась к себе в комнату, встала под душ и с некоторым остервенением растерла плечи и грудь мочалкой. Потом немного постояла под прохладными струями, успокоилась и вышла из ванной.

В самом деле, с чего она так завелась? Сегодня пятница, завтра долгожданный праздник, торжественный вечер, потом воскресенье, можно будет все спокойно собрать, отправить часть груза в Каракас… Ага, а самой, значит, задержаться? Что ж, задержимся.

Дженни переоделась в чистое, сменила джинсовые бриджи на обычные джинсы, собрала влажные волосы в хвост и вышла из комнаты. Пойду к Клейри, решила она. Смешаю соус, побью тесто. Это всегда успокаивает.

Она решительно спустилась по лестнице. Оставалось только пересечь главный холл…

— Что это еще за бред? Какая рождественская ель? Ваша распорядительница, должно быть, совсем спятила, а с вас и взять нечего. Дикари! Убери свои ручонки, малявка!

— Тота бяка! Ни тлога-а-ай!

Дженни вихрем вылетела в холл. Лена Маккензи, как всегда презрительная и недовольная, стояла, уцепившись одной рукой за прекрасную Летнюю Рождественскую Пинию Дома на Сваях, явно намереваясь куда-то ее убрать, а другой рукой брезгливо придерживая за шиворот шоколадное дитя с белым байтом. Чикита. Дочка Марисоль.

— Что здесь происходит? Чикита, не гуди. Иди сюда, малышка. Давай вытрем нос. Барышни не ходят с соплями до полу.

— Тота бяка!

— Не надо кричать на взрослых, маленькая. И ни на кого не надо.

— Эта маленькая дрянь меня едва не укусила!

— Тота ейку укьяла!

— Что-о? Да как ты…

— Спокойнее, мисс Маккензи. Чиките всего четыре года. Почему вы держитесь за дерево?

— Потому что собираюсь выкинуть его из дома! На дворе конец мая. Какое Рождество?!

— Мисс Маккензи, а вы всегда так ведете себя в гостях? Если вам что-то не нравится, берете и выкидываете?

— Милочка, как вас там? Салли? Полли?..

— Дженнифер О'Хара, с вашего позволения.

— Так вот, мисс О'Хара, я в этом доме отнюдь не гость. Я здесь практически выросла. И я когда-нибудь буду хозяйкой в этом доме…

— Вполне возможно, но сейчас вы еще ею не являетесь, так что прошу вас отпустить дерево и не пугать ребенка.

— Эту обезьяну? Да меня вообще не волнует, что с ней будет…

— Тота дьянь!

— Вы слышали? Слышали, что сказала эта сопливка? Впрочем, чему удивляться. Ее отец был бандитом, а мать гулящая.

— Значит, вы считаете, что мистер Фергюсон окружает себя отбросами общества?

— Я считаю, что мистеру Фергюсону кое-кто пудрит мозги, но я открою ему глаза.

— Пойдем, малышка. Умоемся, перевяжем бант и отправимся на поиски мамы…

— Чикита холосая. Мисс Зенни тозе холосая.

— Чикита самая лучшая. Пойдем. Никто больше не тронет наше Деревце. А завтра будет праздник, приедут гости, все обрадуются, станут плясать вокруг нашей елочки… то есть, пинии.

Так, с уговорами и прибаутками Дженни увела развоевавшуюся Чикиту на кухню. Уже на лестнице они столкнулись с Марисоль и Клейри. На лице Марисоль было написано отчаяние, на лице Клейри — мрачная решимость.

— Чикита!

— Мисс Дженни, золотко! Вот хорошо-то! А я уже шла спасать нашу малышку. Нет, в самом деле, что ж это за змея, прости меня, Дева Мария, покровительница всех змей сельвы! Ведь в каждой бочке затычка! Всех разогнала, всем наговорила гадостей, во все влезла! Сеньора Эсамар, известно, не борец, Гвенни вообще голоса не имеет, а сеньора Дона пока дождешься…

Дженни подняла голову.

— Разве он еще не приехал? Странно, я его видела уже больше часа назад, он сказал, что собирается домой…

Не сговариваясь, три женщины торопливо поднялись наверх и вышли на крыльцо дома. Вдруг Марисоль громко вскрикнула и вскинула руку:

— Смотрите! Дым! Что-то горит в сельве!

Дженни ахнула. Дым поднимался в той стороне, где был кораль.

Дом наполнился стуками, хлопаньем дверей, криками, но девушка уже не слышала этого. Она стремительно пронеслась через сад, вывела еще не остывший джип из гаража и на полной скорости помчалась туда, откуда совсем недавно вернулась.

Сухие грозы — частое явление в этих местах. Электричество копится в атмосфере, потрескивает и постреливает крошечными голубыми молниями, но основной заряд по силе бывает равен средней авиационной бомбе. Именно такой заряд и ударил в сухое дерево, к которому в корале обычно привязывали мулов. Сухое дерево было не самым высоким, да и стояло не на открытом месте, однако это не помешало молнии избрать именно его. Сухая древесина вспыхнула мгновенно. Горящие куски разметало в стороны, загорелись постройки. Пожар охватил кораль со скоростью, которая могла бы показаться нереальной человеку неискушенному, но ранчерос были людьми сельвы, привычными ко всему.

Паники не возникло. Каждый делал свое дело. Дон, Фредди и еще трое молодых парней уводили лошадей. Сложнее всего было с необъезженными. Для любого дикого зверя огонь — это самое страшное. Лошади попросту взбесились от ужаса. В таком состоянии они представляли смертельную опасность, и Дон понимал, что для их же спасения нужно как можно скорее дать им уйти. Но для этого их нужно было выпустить, одновременно не попав под копыта. Кроме того, надо было позаботиться о кобылах с жеребятами, которых в такой давке могли затоптать в несколько мгновений. Короче говоря, Дон Фергюсон трудился в поте лица своего, когда перед ним неожиданно возникла Дженни.

— Какого черта! Что ты здесь делаешь?! Уходи!

— Я не уйду! Я хочу помочь. Боже, Дон… Ты жив!

— Разумеется, жив! И очень зол. Дженнифер, прошу тебя, уходи! Я не могу тебя потерять!

— Я не оставлю тебя.

И смелая рыжая девушка торопливо поцеловала Дона в губы.

У него не было времени удивляться. Не было времени оценить тот пожар в крови, который мгновенно вспыхнул от ее поцелуя. Не было времени ни на что. Он просто кивнул и велел ей идти к молодым ребятам, по цепочке передающим ведра воды. Дженни встала в цепь.

Стемнело резко и как всегда неожиданно, но никто не замечал этого. Джип Дженни пришелся кстати, его фарами смогли осветить часть кораля. Все трудились, не покладая рук, и наконец огонь сдался. Пахло гарью, страхом и озоном.

Закопченные, провонявшие дымом люди собирались в центре загона. То на одном, то на другом черном от сажи лице вспыхивали белозубые улыбки. Напряжение отступало.

Дженни не чувствовала собственного тела. Рук своих не чувствовала. Кажется, она сильно ободрала плечо, но сейчас у нее не было сил ощутить боль. Из темноты вынырнул невысокий, абсолютно черный парень. Странно сверкнули прозрачные серо-голубые глаза.

— Мисс О'Хара! Вы настоящая героиня. Вот это женщина! Что, не узнаете меня?

— Узнаю, Фредди. Ваш звонкий голос не перепутать ни с чьим другим.

— Фредди, отойди от моей женщины!

Дон Фергюсон, грязный, как сама преисподняя, усталый, как тысяча шахтеров, и довольный, как неизвестно кто, вышел из темноты. Рубашка превратилась в лохмотья, голубые джинсы приобрели ровный черный цвет, сапоги обгорели. Крепкие, мускулистые руки были покрыты волдырями и ссадинами. Дженни улыбнулась ему, стараясь не думать о том, КАК она сейчас выглядит.

— Мой Грязный Босс, я приехала сообщить, что к завтрашнему приему все готово.

Громкий смех двух десятков молодых и здоровых мужчин потряс затихшую сельву. Дон тоже смеялся, не спуская синих глаз с Дженни.

— Мисс О'Хара, я рад это слышать.

— Дженни, Просто Дженни.

— Не просто Дженни. Дженни-Героиня. Дженни-Амазонка. Ура Дженнифер О'Хара!

— Ура-а-а!!!

Он подошел к ней и взял ее за руку.

— Ты сумасшедшая рыжая ведьма, Дженнифер. Кой дьявол принес тебя сюда?

— Я испугалась.

— Я же говорю — сумасшедшая. Когда женщины пугаются, они бегут ОТ. Ты рисковала.

— Я должна была тебя увидеть.

— Рыжая…

Он медленно отвел грязные спутанные волосы с ее щеки.

— Дома меня убьют за то, что я тебя не отправил. Они там с ума сходят…

— Им не до меня. Последнее, что я слышала перед отъездом, это вопли Лены о том, что ее чемоданы надо спасать в первую очередь.

— Ты недобрая.

— Я злая. И грязная. Как я покажусь в доме? Твоя Лена меня с землей сравняет.

— Только не говори, что тебя волнует ее мнение.

— Нет. Меня волнует твое.

Звенящая цикадами ночь неожиданно надвинулась на них. Сквозь острый запах гари и беды Дон чувствовал и другой запах, острый и будораживший его запах возбуждения. Чувственный, недоступный никому, кроме него. Запах самки, стоящей перед самцом.

Еще одно слово, одно прикосновение — и мир взорвется.

Он стиснул зубы, потряс головой и заметил почти непринужденным голосом:

— Домой и впрямь лучше не заявляться в таком виде. Послушай, у ребят найдется шампунь, а около реки мы построили небольшую душевую. Она не слишком комфортна, и туда любят заползать ужи, но я их выгоню, и мы сможем смыть с себя хотя бы часть грязи…

— Дон Фергюсон! Ты меня склоняешь… к чему?

— К тому, чтобы помыться.

— Я боюсь змей.

— Я войду туда с тобой и посторожу.

— Ага, размечтался!

— Я встану спиной и не буду смотреть, клянусь. К тому же там все равно нужна мужская рука.

— Зачем?

— Подкачивать насос. Он немного туговат.

— Ладно. Но ты дал слово!

Чтоб я им подавился, невесело подумал Дон, ведя свою чумазую фею по узкой тропинке к реке.

Душевая была очень условная. Собственно говоря, чего или кого было стесняться молодым парням? Дон объяснил, что в жару здесь бывают и женщины, готовят еду, а кроме того иногда после грозы в реке полно всяких зловредных личинок, которые норовят забраться под кожу. В душе есть против них фильтр.

Он отдал Дженни бутылку с шампунем и отвернулся.

Шорох одежды, падающей на пол. Сдавленное шипение Дженни — это она прикоснулась к ссадине. Журчание воды. Запах шампуня. Тихий, восторженный стон удовольствия.

— Никогда не думала, что приду в такой экстаз от тоненькой струйки воды сомнительной чистоты. Боже, как хорошо! Дон, мы словно в аду побывали…

— Ты бы помолчала, мисс О'Хара. Сейчас как обернусь…

— Не обернешься.

— Почему это?

— Ты дал слово.

Когда она тронула его за плечо, он едва не позабыл о своем обещании, но взял себя в руки, сдернул с дощатой стены забытый кем-то купальный халат (поскольку им не особенно пользовались, он оказался практически чистым) и протянул назад.

— Могу поворачиваться?

— Можешь. Мне тебя тоже посторожить?

— Обойдусь.

— Тогда я прямо здесь, у берега прополощу джинсы и футболку.

— Придется в мокром ехать…

— Тут недалеко. После душа я не могу даже смотреть на эту грязь. Хоть что-то отстирается…

Она выскользнула за дверь. Халат доходил ей едва до колен.

Дон энергично потер ладонью лицо. Античные герои — слабаки по сравнению с ним. Стоять спиной к обнаженной Дженнифер О'Хара, не будучи импотентом, слепым, глухим и ста лет от роду — это подвиг.

Дон бросил останки рубахи на пороге. Пригодится в качестве половой тряпки. Джинсы упали в угол, что его даже удивило, он думал, они просто останутся стоять.

Качать воду он давно приноровился, так что процесс омовения проходил без задержек. Измученное тело благодарно откликалось на ласковые прикосновения пены и прохладной воды, мышцы переставали ныть…

Шорох за спиной. Дон стремительно повернулся, не переставая подкачивать воду. И замер. В дверях стояла Дженнифер. Блестящие глаза в темноте казались черными провалами на белом лице. Ее кожа и вправду светилась…

Дженни не могла отвести от Дона глаз. У него была фигура атлета или древнего воина. Смуглая кожа, ровный бронзовый загар по всему телу. Ни единой светлой полоски. Дженни сквозь шум крови в ушах вспомнила хихиканье Гвен… «Они там загорают, как у нас принято. Не то, что в городе. Никаких плавок…»

Гладкая, безволосая, как у индейца, кожа. Выпуклая мускулистая грудь — словно два бронзовых блюда перевернули вверх дном. Темные маленькие соски. Светлый страшный шрам тянется наискось от левого плеча к правому бедру. Впалый живот, твердый, как камень, даже на глаз. Узкие бедра. Длинные стройные ноги бывалого наездника. И то, на что был устремлен зачарованный взгляд Дженни…

Она видела обнаженную натуру. В деревне под Дублином тоже предпочитали загорать, в чем мать родила, и уж конечно не стеснялись при этом детворы. Видала она и раздетого брата, Мориса. Став старше и переехав в Лондон, ходила в музеи, видела античные статуи.

И все же обнаженный Дон Фергюсон потряс Дженни. Она видела, что он возбужден до предела, видела, чего стоит ему сдержаться и не наброситься на нее… Он был так прекрасен и так сексуален, что она чувствовала, как плавятся ее колени, подгибаются ноги, и все начинает плыть перед глазами.

Внизу живота зажегся маленький костер, быстро превратившийся в пожар… нет, пожалуйста, хватит на сегодня пожаров!

Она молча распахнула халат, повела плечами и сбросила его на пол. Шагнула вперед. Встала под холодную струю воды, совсем близко к Дону, но все еще не касаясь его тела. Жар, исходивший от него, вызывал веселый ужас… Ее светящиеся в темноте руки медленно легли белыми птицами на смуглые бедра мужчины. Дон глухо застонал.

— Дженни… Что ты творишь… Я же обещал…

— Ты обещал не поворачиваться. Ты сдержал слово. А я ничего не обещала. И знаешь, что, босс?

— Что?

— Я хочу тебя…

Он молча, осторожно, почти с ужасом обнял ее за талию, привлек к себе. От прикосновения мужской плоти, вернее, от возбуждения, вызванного этим прикосновением, она едва не потеряла сознание. Лицо Дона оказалось совсем близко. Темные бездны глаз, губы слаще меда… Пропала рыжая Дженни…

— Рыжая… Я так мечтал об этом… У тебя кожа, как лепесток розы…

— Дон… поцелуй меня…

И он поцеловал ее. Сначала нежно, едва касаясь трепещущих алых губ, словно пробуя ее на вкус и боясь спугнуть… Потом — все яростнее и сильнее, настойчиво и неудержимо, словно желая выпить ее дыхание…

Она ответила, сначала робко, а потом радостно и доверчиво, выгнувшись в его руках, с восторгом отдаваясь его ласкам, желая только одного — раствориться в нем, слиться с ним воедино, стать его частью, разделить его дыхание, отдать всю себя и забрать всего его…

Мужчина со сдавленным вскриком подхватил ее за бедра, с силой разжал судорожно стиснутые ноги коленом, заставил ее обхватить его ногами. Словно наездник — лошадь, мелькнуло в голове Дженни… Она обвила его шею руками, зажмурилась, откинула голову назад и отдалась его безудержным ласкам. Постепенно их тела стали двигаться в едином ритме, потом она почувствовала, что он ласкает ее рукой, настойчиво, жадно, словно готовя к чему-то более сладостному… На секунду ей стало страшно, но это прошло, потому что с Доном не могло быть страшно, а могло быть только так, как надо…

И была короткая боль, и изумление, и безбрежное море счастья, которое, оказывается, всегда жило в ее душе, но только Дону было дано выплеснуть это море из берегов, и было ощущение того, что теперь наконец она обрела саму себя, стала собой, и больше не надо прятаться за насмешками и независимым нравом, потому что она — женщина, а вот — ее мужчина, и сейчас они едины, ибо так захотел Бог…

— Дон!..

— Дженнифер!..

— Я люблю тебя!

— Я люблю тебя!

Их закрутило в бесконечной и беспечальной тьме, и звезды рождались у них на глазах, на глазах у них гасли, только им не было до этого ни малейшего дела, их громадным маятником любви и желания возносило на невидимую высоту, туда, где нет воздуха, потому что нечем дышать, но нельзя задохнуться, разве только от счастья, а потом они достигли вершины и рухнули с нее вниз, свободные, как птицы, нет, не птицы, а ангелы, такие же ангелы, как и те, что поют им эту прекрасную и грозную песню любви, любви бесконечной и вечной, любви прекрасной и страшной, любви единственной и разнообразной, любви, с которой все началось в этом лучшем из миров, и которой все, наверняка, закончится, когда придет срок…

А потом тьма милосердно выбросила их на берег невидимого океана и откатилась назад, словно теплая волна…

Первым из чувств вернулось обоняние. Дженни чувствовала духоту и запах цветов сельвы. Она их даже помнила — розовые, огромные, с алыми тычинками и неровными краями лепестков…

Потом пришли зрение и слух. Дон слышал крики ночных птиц в сельве. Видел, как яростная серебряная луна, абсолютно полная, огромная, пробивается сквозь жерди, из которых была построена душевая.

Сверху растерянно капала забытая вода. Они лежали на мокром полу, обнявшись так крепко, словно боялись хоть на мгновение расцепить руки. Дон приподнялся первый. Его что-то мучило, хотя это было не главным. Главное — блаженство. Восторг. Ощущение полного и абсолютного счастья, переполняющего душу. Впервые после смерти матери он чувствовал себя счастливым и с радостью узнавал собственные, давно забытые ощущения.

Мама, красавица Исабель — ангел. Папа — Бог. Вокруг — рай. И так будет во веки веков. Маленький мальчик смеется, подняв руки к солнцу, и солнце смеется в ответ, щедро заливая мальчика золотыми лучами.

Теперь Богом был он сам, а ангел лежал в его объятиях. Рыжий ангел, совсем такой, как на картинах Боттичелли. Ангел со светящейся нежной кожей, ангел с улыбкой на припухших от поцелуев губах…

Дон нежно и властно провел рукой по прекрасному телу, прильнувшему к нему. Задержал ладонь на теплом лоне, вкрадчиво погладил шелковистую кожу на внутренней стороне бедер… Замер. Поднес руку к глазам.

На пальцах отчетливо виднелась… кровь. Он ошеломленно уставился на Дженнифер, а она ответила ему спокойной и гордой улыбкой. Так улыбалась Ева Адаму в первую их ночь, а до нее так улыбалась Лилит…

— Джен… Это что же… Господи, я…

— Тс-с! Что ты шумишь? И чего ты так перепугался?

— Дженнифер, надо было сказать…

— ЧТО сказать?

— Я не знаю… Я…

Он выглядел таким растерянным и смущенным, большой, красивый мужчина, победитель по жизни, сейчас столкнувшийся со старой как мир и непонятной для него проблемой. Дженнифер мягко улыбнулась, задумчиво провела пальцем по белому шраму.

— Я могу только повторить, Дон, то, что сказала тебе миллион лет назад. Я люблю тебя. И очень надеюсь, что ты был не в горячке, когда говорил мне то же самое.

— Джен, я… Господи! Да, разумеется, нет! То есть, разумеется, да! Я люблю тебя!

— Ну и хватит об этом. Лучше посмотри на меня. Посмотри мне в глаза и повтори еще разочек… Пожалуйста.

Он успокоился. Заглянул в бездонные глаза своей рыжей колдуньи и повторил.

— Я люблю тебя, Дженнифер.

Они вернулись домой вместе, в мокрой одежде и с сияющими лицами. Разумеется, никто не спал. Эсамар и Гвен, толстая Клейри, встревоженная Марисоль и взбешенная Лена.

Их обступили и стали ахать, расспрашивать, молиться, рыдать, возмущаться… Дженни слышала их, как сквозь вату. Голова стала тяжелой, веки налились свинцом. Она не помнила, как дошла до постели, как разделась, как легла… Только через некоторое время до нее дошло, что это не ее комната и не ее постель. Дженнифер рывком села.

— Дон! Это же…

— Тихо, женщина. Это моя постель. А в ней моя женщина. Спи. Ни о чем не думай и спи. А я буду тебя баюкать. И любить.

Дженни обняла его и мгновенно заснула, как провалилась в сон.

А потом пришло утро, солнечное, напоенное ароматами цветов и звенящее голосами птиц, и Дженнифер О'Хара проснулась в объятиях своего мужчины.

— Ты ранняя пташка, мисс О'Хара. Это мне подходит.

— Дженни, Просто Дженни. Сегодня должен быть прием.

— И он будет, чтоб я провалился.

— Дон?

— Да, рыжая?

— Можно, глупая женщина опять скажет кое-что?

— Я тоже люблю тебя.

— Нет, я не об этом. Смотри: девушка, любовь, первая ночь. И ничего не произошло. Никаких ужасов.

Дон помрачнел, потом улыбнулся и немного растерянно посмотрел на Дженни.

— Знаешь, а я ведь даже не вспомнил об этом. Смешно… столько лет я мучил себя, забивал голову сказками… Пойдем? Сегодня будет долгий, долгий день.

Лена Макхензи прокралась в комнату рыжей твари ни свет, ни заря. Теперь она стояла, бледная от ярости, переводя взгляд с нетронутой постели на платяной шкаф и обратно.

Сука, рыжая сука! Она провела эту ночь в постели Дона Фергюсона! Заняла ее, Лены, место. Дрянь ирландская. Шлюха. Ничего. Она заплатит за все. Не может быть, чтобы ей удалось так безупречно сыграть свою роль. На чем-нибудь она проколется, обязательно проколется, и вот тогда наступит время Лены Маккензи.