Преждевременный контакт

Глава 21

— Эрик сказал, он сам меня найдет, — уверенно произнёс Марк. — Найдет, когда я ему понадоблюсь.

Он сидел у окна и смотрел на то, как светлое утро заливает улицу. Лужи стали подсыхать и нежные почки, медленно набухая на мокрых деревьях, грелись в лучах теплого апрельского солнца.

— И когда же это произойдет? — спросила Роза, — когда ты ему понадобишься?

— Может завтра, а может никогда, — ответил Марк. — Сейчас он нам нужен, не мы ему.

— Зачем?

— Спрошу.

— Что спросишь?

— Спрошу, что он сделал это со мной? Зачем показал, что всё может быть по-другому? И почему исчез, оставив, как есть. Пусть ответит, отчего они до сих пор не помогли нам. Не дали то, что имеют. Не научили. Или думают, что мы не сумеем этим воспользоваться? Что не справимся? Но это не решение! Нельзя так! Нас выбросили как старую тряпку в мусорное ведро. От того, что Губер открыл мне иное, стало ещё хуже. Это как плевок. Они — сверхлюди, сверхцивилизация, а мы, стало быть — недоцивилизация. Как в древней Спарте слабых детей сбрасывали со скалы в пропасть. Выходит, мы эти слабые дети? Наша планета — пропасть? Не могу поверить.

— Успокойся, — негромко, но требовательно сказала Роза. Она ещё не отошла от эйфории, вызванной действием викодина. — Подумай лучше, как будешь жить дальше. Ты попал в очень неприятную историю и…

— Роза, — перебил Марк, — причем тут я! Причем моя история? Ты спрашиваешь, как я буду жить дальше? А я спрашиваю — как мы все будем теперь жить?! Лучше бы он и дальше собирал свою информацию и слушал своё начальство.

Роза вопросительно посмотрела на парня.

— Так и есть! — продолжал тот. — Послушал бы начальство и уже летел бы к своей Альфа-Центавре, или откуда он там! И мне было бы спокойней, и тебе. А может уже летит…

Он ударил ладонью по подоконнику, но быстро успокоился, кивнул в сторону перевязанной руки и спросил:

— Как?

— Нормально.

Роза лежала на кровати, и ее чёрные волосы волнами струились по подушке. Раненую руку она аккуратно положила перед собой. Остаток ночи девушка провела беспокойно. В полусне, в полудреме. Вчерашний день полностью измотал её.

— Как я буду жить? — передразнил её Марк, — а как ты будешь жить? Ты попала в не менее неприятную ситуацию. Нет, не так. В бо-о-олее неприятную.

— Обычная самооборона, — возразила Роза, — так бывает.

— Угу, расскажи об этом убэшникам.

— И расскажу!

— Вот и расскажи!

Оба зашлись задорным смехом. Они были уставшие, разбитые измученные. Но в их глазах сверкали живые огоньки молодой энергии, будто и не было вовсе вчерашнего дня. Будто не было ни заброшенного цеха, ни убитого Витте, ни погони, ни простреленной руки, ни квартиры Липсица, ни двух часов беспокойного тяжелого сна.

— Можно было остаться и у Соломоныча, — сказал Марк.

— Нет, — возразила Роза, — там опасно.

— Почему? Ты ему не доверяешь?

— Доверяю, но… — Роза встала с кровати. — Чутьё. А здесь, в бабушкиной квартире, нас точно никто искать не будет.

Она повернулась спиной, и он увидел её шею с выступающими позвонками под смуглой кожей, такую нежную и до боли чуткую, что оторопел. Бабушкина картина никак не вязалась с образом «железной леди». Он подавил желание прикоснуться, ощутить пальцами всю нежность бархатной кожи, пахнущей мягким тонким ароматом чистоты и тепла.

«Какая она все-таки ранимая, — подумал он, — пытается казаться… пытается быть сильной. Готовит себя к любым испытаниям. Лучший полицейский прошлого года. И всё же… такая ранимая».

Он сглотнул подступивший к горлу комок и снова отвернулся к окну, пытаясь скрыть не к месту нахлынувшую сентиментальность.

Ночью, как только Розе стало лучше, они ушли из квартиры Якова Соломоновича, тихо прикрыв за собой дверь. Два часа пешком добирались в спальные рабочие кварталы пригорода, и наконец, очутились в этой маленькой однокомнатной квартирке на первом этаже двухэтажного здания рядом с заброшенной шахтой. Даже не закрыв за собой дверь, замертво упали, кто куда, и тут же забылись тяжелым беспокойным сном. Так закончился долгий кошмарный вчерашний день.

Утром первым проснулся Марк. Удивительно, но он вполне спокойно переносил отсутствие сигарет — его совершенно не тянуло курить. И кофе ему не хотелось тоже. Чувствовалась необъяснимая свобода. Он посмотрел в окно и увидел, как подсыхают лужи, как над их поверхностью образовывается пар и тонкими волнами поднимается вверх. Как падают с веток капли утренней росы, как выползают на оживающую землю муравьи и дождевые черви. Он слышал щебет птиц, и казалось, понимал его. Он снял очки и положил их на подоконник, теперь они были ему не нужны. Он видел всё, даже то, как сквозь влажную почву чуть заметно пробиваются тонкие ростки зарождающейся жизни. Сквозь стекло он чувствовал запах этого нового бытия. Тонкий и сильный запах начала. Марк глубоко вдохнул его, и легкие наполнились силой.

Он посмотрел на людей, идущих по улице. Они спешили к станции скоростных вагонов, и он ясно слышал звуки их шагов, стук их каблуков по бетону, шорох их подошв. Люди шли, не оборачиваясь, но Марк слышал их разговоры, читал их мысли. Он уже умел это делать.

— Почему апостолы пошли за Иисусом? — спросил он, не отрываясь от окна. — Может потому что, когда что-то знаешь, чувствуешь непреодолимое желание поделиться этим знанием с другими?

Он повернулся к Розе и деловито сдвинул то, что должно было быть бровями.

— Вот и у меня такое. Не могу носить в себе это знание. Боюсь, оно так и останется бесполезным. Бессмысленным. А бесполезное знание — это уже незнание. Вот и двенадцать апостолов, прикоснувшись к знанию, не смогли жить как прежде. Поэтому понесли его в мир к людям. И я, как они, уже не могу жить прежней жизнью.

— Ты на прежнего совсем и не похож, — улыбнулась Роза.

— Я пойду к людям, — твердо сказал он, не обращая внимания на Розину ухмылку.

— Ну-ну, — девушка ещё больше растянулась в саркастической улыбке, — прямиком в Черную Башню.

Марк вздохнул и принялся снимать с головы повязку.

— Зачем? — спросила Роза.

— Чешется. Наконец-то стала приживаться проклятая синтетика.

Грязная повязка упала на подоконник, и Марк принялся яростно чесать обеими руками рыжие островки на голове, там, где начинал пробиваться редкий ёжик волос.

— Не могу, — приговаривал он, неистово работая пальцами. — Не могу!

— Что не можешь?

— Ничего не могу! Понять не могу. Не знаю, что делать. Но точно знаю, нужно что-то делать. Обязательно!

— Делай-делай, — буркнула девушка.

Он прекратил чесаться, успокоился и сел:

— Надо идти к людям, просить их…, нет, заставить освободиться. Заставить раскрыться. Но вряд ли они меня не послушают. Не услышат. Они слышат только голос диктора вечерних новостей, и ещё ведущего телешоу «Вперёд в будущее». Меня они засмеют.

— Или убьют, — тихо сказала Роза.

Марк не слышал. Он нервно елозил бинт по подоконнику, с надеждой глядя на Розу, словно та знает ответ:

— Мы заперты собственным умишком. Но все может быть по-другому? Правда?

— И многим помогли твои апостолы? — спросила девушка.

— Может быть, может быть… — вдруг Марк поднялся и поднял руку вверх. — А может плюнуть на всё и улететь? Полетишь со мной?

— Куда? — Роза замахала руками будто крыльями. — В окно?

Марк погрустнел, отвернулся и снова уставился в немытое стекло. Казалось, он был далеко отсюда, за гранью солнечного утра, где-то там, в потустороннем мире.

— Марк очнись! — крикнула Роза, — подумай о себе. Мы в бегах. Ты это понимаешь? В бе-ега-ах! А ты о человечестве и о полётах.

Ей надоела его юношеская рефлексия.

— Пойду к людям, пойду к людям, — передразнила она, раздраженно дернув плечами, — сначала оживи.

Роза смотрела внимательно и строго, как на ребенка, будто хотела передать взглядом всё, что думает о его душевных метаниях, таких неуместных сейчас.

— Соберись, Марк, — приказала назидательно, — иначе не быть тебе апостолом. Убэшникам всё равно, апостол ты или бомж. Сгниешь в рудниках, и я вместе с тобой.

— Ты снова меня спасёшь, если что, — улыбнулся Марк.

— Значит так, — Роза стала серьёзной, — а теперь давай по делу. Что мы имеем? С первого взгляда, конечно, всё плохо, но мы не в послевоенное время живём.

Она выпрямилась будто в строю.

— Есть закон, а мы — его представители. Поэтому выше нос. Первое, — Роза стала загибать пальцы, — ты жив — это факт. Второе, перед законом ты чист — тоже факт. Третье, следовательно, ты должен ожить официально. Факт.

— А ты? Что делать с тобой?

— А что со мной? — Роза внимательно осмотрела себя со всех сторон. — Рука? Сказано же, до свадьбы заживет.

— Ты спец-службиста застрелила.

— Когда? — удивленно спросила девушка, сделав круглые глаза.

— Вчера, — передразнил её Марк.

— Ты видел? Не видел. А кто видел? Может тот седой убэшник, который убил комиссара полиции? Он видел? Это он-то спец-службист? Да он бандит! Настоящий притом. А моя задача как представителя закона всегда применять оружие против бандитов без лишних слов и размышлений. Что я вчера и сделала. И у меня это отлично получилось. Посмотрю я, как они выдвинут против меня обвинение. Если осмелятся выдвинуть. Да меня ещё наградят, вот увидишь! И главное, тот седой сказал, что покойник ему самому не нравился.

От этих слов Роза завелась и раскраснелась.

— Ладно-ладно, — рассмеялся Марк, — разошлась. Хотя… ты как всегда права. Стало быть, мне надо оживать?

— А что, всю жизнь здесь прятаться? Или улетишь на Луну или на Альфа-Центавру?

— Быть или не быть, вот в чём вопрос — театрально продекламировал Марк. — Согласен, будем быть!

Теперь они смеялись вместе.

— Я никак не могу к тебе привыкнуть, — сказала Роза, когда они перестали смеяться. — Понимаю, что это ты, но… хотя тебе даже идёт. Шрамы как говорится… ну, сам знаешь.

Она вдруг смутилась.

— Не успокаивай, — с досадой в голосе произнес Марк, — тоже мне красавец. Как такое может украшать? Тогда и тебе идет простреленная рука.

— Не умничай! Когда на лице затянется, всё будет по-другому, вот увидишь. Надо верить в лучшее. Но сейчас… жесть. Вот какой из тебя сейчас апостол? Посмотри на себя. Разве что апостол погорелого театра. Отлежишься здесь, отдохнешь, отъешься, приведёшь себя в порядок. А там, глядишь, всё само собой и наладится. Я разузнаю, что и как, а потом будем тебя оживлять. Так что отлеживайся пока.

— Я что похож на медведя? — Марк попытался придать голосу командный тон. — Отлеживаться в берлоге не намерен. А вот ты обязательно должна отлежаться. Куда тебе сейчас с такой рукой. И потом, пока я не ожил, я — покойник. А вот ты…

— Марк! — не менее властным тоном прикрикнула Роза. — Ты в чьём доме находишься? К тому же сам сказал, тебе необходима моя помощь. Так вот, пока не придёшь в себя, ухаживать за тобой буду я.

Здоровой рукой она взяла подушку и вдруг швырнула её в Марка. Вот так просто, как в детстве.

— Ах, так! — весело закричал тот, поднял упавшую на пол подушку и бросил обратно в Розу.

Импровизированный снаряд пролетел мимо, столкнул с полки большую фарфоровую вазу, и та вдребезги разбилась о пол. Ошарашенные оба, они открыли рты и замерли на мгновение в ожидании, словно прямо сейчас в комнату войдет бабушка Розы и накажет обоих, лишив сладкого. Но естественно никто не вошёл, и они заливисто расхохотались веселым звонким смехом.

Оба вели себя как дети. Не зло пререкались, перебивали друг друга и говорили с напускной значимостью. А внутри у каждого был трепет перед завтрашним днем, чувство опустошенности и одновременно наполненности. И огромное желание защитить друг друга от страдания и боли. Поэтому и подшучивали по-доброму над своими ранами, как солдаты после тяжелого боя подначивают друг друга, чтобы не завыть, не зарыдать, не застрелиться от безысходности. И каждый из них старался спрятать за напускным безразличием какое-то новое ощущение, неведомое ранее, непостижимое, но заставляющее светиться их глаза добротой и нежностью, несмотря на усталость, на боль, на чувство безнадежности. И такой симбиоз вполне понятного и осязаемого трепета вместе с новым неизвестным до сегодняшнего дня желанием, волновал и будоражил их.

Они сидели в маленькой комнатке, и каждый хотел, чтобы эти минуты, проведённые рядом друг с другом, продолжались как можно дольше. Какая-то теплота заполнила пространство, и они купались в этой теплоте. И колкости, запускаемые друг в друга, лишь веселили. Всё пережитое вчера осталось позади, и было уже пережито. А что будет завтра — будет завтра. Но сегодня, этим светлым солнечным утром, во всей Вселенной были только они, и казалось, что всё случившееся, в конце концов, разрешится наилучшим образом. По крайней мере, для них двоих. И то чувство, сейчас ещё крохотное, только-только зарождающееся, а вместе с ним робко зарождающееся ощущение счастья, скоро станут огромными как Вселенная, и заполнят собой весть мир и всё вокруг. И всё плохое и непонятное, что окружает сейчас — и злые убэшники, и добрые пришельцы, и всё страдание, и вся боль, пришедшая не по их воле в их жизнь, останутся во вчерашнем дне, далеко за пределами этого утра, за пределами нового дня.

Они ещё долго смеялись, задирали друг друга, по очереди угрожая подушкой, подшучивали друг над другом, наигранно обижались и тут же заново начинали смеяться, не в силах остановиться.

И вдруг одновременно замерли и посмотрели друг на друга как-то по-новому, по иному, не так как раньше.