Прекрасная Беатрис

Глава 14, в которой голубое-преголубое небо

Карусель встряхивается — динь-дон, дзынь-дзынь, — проверочно громыхнув цепями, и начинает вращаться. Я что есть силы вцепляюсь в подлокотники висячего креслица и лечу над парком. Мне, наверное, лет пять. Внизу проносятся гуляющие люди, фонтан, продавцы воздушных шаров и мороженого, духовой оркестр, снова фонтан, шары, мороженое, оркестр… Музыканты в белых перчатках играют «Болеро» Равеля. Почему так медленно? Мелодия не должна отставать, она должна кружиться вместе с каруселью…

Передо мной на низком столике лежит альбом. Я копирую виньетку с цветком из старинной книги. Краски блестят в плошечках передо мной. Тонкие кисти, прозрачная вода в банке. Здесь нет музыки и я взрослая. Кисть неслышно движется по бумаге, а когда я ополаскиваю ее — стеснительно фыркает маленьким водоворотом; динь-динь-динь — каждый раз отзываются задетые металлическим наконечником края банки. Я пробую одну краску, другую — и мой цветок внезапно вспыхивает. Он ярче и живее, чем образец в книге. Он светится, как радуга!

Я радостно откидываюсь на спинку кресла и вижу перед собой свою сестру и какого-то парня. Сестра совсем подросток, да и щекам парня тоже еще далеко до знакомства с бритвой. Они сидят в шезлонгах друг против друга, а вокруг парк. Дивный, королевский парк! Сестра что-то читает на клетчатом листочке из тетради. Парень напряженно смотрит на нее.

— Замечательные стихи, Жак. — Сестра поднимает глаза.

Жак? Бедолага психоаналитик? Или нет. Жаком, кажется, зовут того рабочего, который бросил в меня ведро.

— Правда? — спрашивает парень, постепенно начиная улыбаться.

Сестра улыбается в ответ, кивает и вдруг из ее глаз в его вольтовой дугой перекидывается радуга! И даже позванивает, как гитарная струна: динь-динь-динь…

Вот так всегда: кому-то стихи, радуга, а кому-то… Динь-динь-динь — это не радуга, это колокольчик на шее у пони! Серенькая лошадка-пони, позвякивая колокольчиком, везет меня через лес к озеру. Она маленькая, как ослик, и мои ноги почти касаются земли. В озере плавают лебеди. Жаль, что я не захватила с собой хлеба покормить их. Но лебеди начинают показывать на меня пальцами — откуда у них взялись пальцы? — и гоготать совсем по-гусиному:

— Ноги! Ноги! Ноги-ноги! Гы-га-ги!

От обиды у меня щиплет в носу и вот-вот потекут слезы.

— Зачем они так? — жалуюсь я пони.

— Ладно. Глупости, — отвечает лошадка голосом Алекса.

Я оглядываюсь по сторонам — пони ведь не мой кот, хотя даже он не умеет говорить по-французски, — где-то должен прятаться Алекс. Он защитит меня от гусей. Но Алекса нигде нет. Ветви качаются. Под елями растут белые ландыши и белые шампиньоны.

Капельмейстер ведет оркестр по набережной. Шагов не слышно, только — дзынь-звяк, дзынь-звяк! — отзываются колокольчики на его жезле. С темного неба тоже беззвучно летит дождь. Перемигивается иллюминация. Искрится асфальт. Капельмейстер смотрит на меня, отряхивает эполеты, подкручивает усы — они огромные и пушистые, как два хвоста моего Геркулеса, — и взмахивает жезлом. Дзынь-дзынь! Белые перчатки подносят золотую медь к губам. Они делают это так дружно, что поток воздуха от взмаха стольких рук долетает до моего лица. Наконец-то сейчас будет музыка, сейчас все будет хорошо! От радости у меня перехватывает дыхание…