Прекрасная колдунья

Глава ШЕСТНАДЦАТАЯ

Платье все-таки не успело высохнуть, но Джина тем не менее решила надеть его. Ей хотелось на этот раз предстать перед Рональдом в строгом обличье. Джина вспомнила, как он уставился на нее с бешенством в глазах, точно потеряв дар речи, и улыбнулась. Ну и вид же был у него! Пожалуй, стоило разыграть всю эту сцену, хотя неизвестно, что за возмездие ее ожидает…

А Брайен! Тихо засмеявшись, Джина натянула через голову платье, слегка поежившись от прикосновения влажной материи. Брайен был просто великолепен, с этим своим хриплым пыхтением и вытаращенными от изумления глазами. А уж мысли его… По сути дела, именно его мрачный взгляд и толкнул ее на эту озорную выходку. Будь что будет, она все равно ни о чем не сожалеет!

Откинув с глаз прядь волос, Джина подошла к столу, так как почувствовала, что проголодалась. Хлеб успел зачерстветь, да и холодное мясо покрылось застывшим жиром, но больше поесть было нечего. Поговорить тоже было не с кем, кроме часового у двери, но тот был немногословен и сказал только, что не дозволено никого впускать к ней в комнату. Он упорно отказывался прислать ей служанку, и переубедить его было невозможно.

С досады Джина заперла дверь на засов и оглядела комнату, размышляя, чем бы заняться. Она уже постирала свою одежду в холодной мыльной воде, а больше делать было как будто нечего. На глаза ей попался оставленный Роном сундук, и она решила порыться в нем. Сундук был заперт, но для Джины это не составляло проблемы. Большинство запоров очень просты, и открыть их достаточно легко. В свое время один человек в Севилье научил ее, как это делается. Правда, самого его в конце концов повесили за такое умение, поэтому Джина старалась не пользоваться этим искусством попусту. Впрочем, в сундуке ничего интересного не оказалось — в основном одежда Рона и все.

Заскучав, Джина уселась за стол и, подперев подбородок рукой, задумалась о своем положении. Интересно, Элспет уже приехала в Гленлайон? И если да, то как дать о себе знать? Как устроить встречу с ней и с Бьяджо? Джина уже соскучилась по своей старой служанке. Несмотря на вечные ее упреки и нотации, Элспет была здравомыслящей женщиной и много помогала ей в жизни…

Джина вздохнула. Разумеется, как только Элспет увидит ее, то сразу же поймет, что произошло между ней и Роном. Скрыть это будет абсолютно невозможно, поскольку Элспет, как в открытой книге, читала в ее душе. Просто она не говорила об этом так прямо, как Бьяджо, но понимала Джину гораздо лучше.

Впрочем, Бьяджо тоже достаточно проницателен. Интересно, как он догадался, что Рон завладел ее душой, когда она еще и сама об этом не знала? Джина тогда больше думала о предсказании цыганки, чем о самом Роне. А теперь? Теперь все так смешалось: и пророчество, и ее наследство, и Рональд… Может быть, напрасно она отдала ему свою душу? Но впрочем — что ей было терять? Ведь она уже и так все потеряла: и счастливое детство, и дом, и семью… Этого ей никто никогда вернуть не сможет!

Полуденное солнце уже заливало комнату, когда Рон наконец вернулся. Услышав его шаги в коридоре, Джина слегка улыбнулась и спокойно ждала, пока он не начал дергать дверь — сначала слегка, а потом так сильно, что дверь задрожала. Улыбка Джины стала еще шире.

Неторопливо поднявшись, она подошла к двери и отодвинула засов, который тут же с грохотом свалился на пол. Дверь распахнулась с шумом, и Рон появился на пороге. Глаза его были темны, как грозовые тучи.

— Какого дьявола ты запираешься от меня?! — загремел он прямо с порога.

— Если бы я запиралась от вас, милорд, вы бы здесь не стояли.

Джине хотелось, чтобы эти слова прозвучали многозначительно, но ее намек, похоже, не дошел до него. Рон захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, а Джина закусила губу. Этот прямолинейный уэльсец ничего не понял! Запертая дверь должна была означать, что Джина вполне способна оградить от него и свою личную жизнь, но Рон, вероятно, заподозрил здесь что-то другое и лишь сильнее насторожился.

Его взгляд скользнул по комнате, и в этот самый момент Джина вспомнила, что не успела запереть его резной деревянный сундук. Невольно она сделала шаг назад, но было уже поздно. Рон посмотрел на нее холодно и испытующе.

— И что же ты там искала, цветочек?

— Я… — Она судорожно вздохнула, чтобы придать себе храбрости. — Ничего особенного. Просто… Ты же знаешь, как женщины любопытны!

— Ага. Но мне казалось, что сундук был заперт.

— Ну да… — Джина решила, что лучше сразу признаться. Достаточно взглянуть на запор, чтобы узнать правду… — Я… Я отперла его.

— С помощью магии? Или ты стащила ключ?

Она слегка пожала плечами.

— Ни то ни другое. Открыть любой замок нетрудно, если знаешь, как.

— Ну так покажи мне!

Голос его был совершенно спокоен, и Джина подумала, что предпочла бы яростное рычание. Она неловко поежилась.

— Лучше не надо…

Рон двинулся к ней, и как бы ей ни хотелось убежать, она сознавала, что это бесполезно. Бежать было некуда. Поэтому она осталась стоять, как стояла, подняв подбородок и сцепив руки за спиной, чтобы скрыть их дрожь.

Рон бесцеремонно толкнул ее на стул и наклонился, буквально нависая над ее головой. В глазах его горело бешенство, а в голосе, хоть он и был очень вкрадчив, отчетливо слышалась угроза.

— Скажи мне, цветочек, что ты искала. Возможно, я помогу тебе найти его.

— Я же сказала тебе… ничего. Мне было просто… любопытно. У меня действительно есть такая дурная привычка, от которой давно пора избавиться… — Она опять судорожно вздохнула. — Это правда!

— Ты всерьез думаешь, что я могу поверить тебе? Если бы каждое твое лживое слово было камнем, из них можно было бы построить уже огромную крепость! — Он выпрямился. — Или могильный склеп…

Джина вздрогнула: намек был слишком очевиден. Она прямо взглянула ему в глаза.

— Хорошо, я скажу тебе, что искала… Я искала правду!

— Интересно, как ты надеялась ее найти? Ведь тебе известно, что такое правда? — Рон покачал головой. Его взгляд был холоден и безжалостен. — Нет уж, лучше попытайся придумать что-нибудь еще.

Ну как она могла объяснить ему, что там искала? Ей хотелось найти какую-то частицу его самого. Что-то такое, что можно было бы хранить и лелеять; какой-то кусочек его прошлого или настоящего, который помог бы ей понять Рона… Ведь, в сущности, она знала о нем так мало, только какие-то отрывочные факты, а ей очень хотелось постичь, почему она полюбила именно этого человека. Но разве такое объяснишь?

Рассердившись скорее на себя, чем на него, Джина пожала плечами.

— Мне нечего сказать в свою защиту. Ведь все, что я говорю, ты можешь счесть ложью или просто проигнорировать. Так чего мне беспокоиться? Думай, что хочешь. Ты ведь все равно так и сделаешь.

Рон шагнул к столу, взял бутыль вина и кубок, но неожиданно заколебался. Было ясно, о чем он думает: а не подложила ли она какое-нибудь из своих снадобий в вино? Но Джина ничего не сказала, чтобы успокоить его: это было бесполезно. Через мгновение он поставил бутыль на место, так и не решившись налить вина в кубок, и снова повернулся к ней.

— Гэвин в тюрьме. Мой управляющий уже пишет письмо королю с просьбой суда над ним и казни за смерть моего отца и братьев.

Это было явное предостережение, но Джина лишь равнодушно пожала плечами.

— Надеюсь, суд состоится, если ты этого хочешь.

— Да, хочу. А ты? Чего хочешь ты?

Джина упрямо взглянула в его глаза.

— Ты знаешь, чего я хочу! Я тебе это говорила много раз.

— Ты говорила лишь то, что считала нужным. Или рассказывала какую-то нелепую сказку о пророчестве и мщении.

— Нелепую? — Джина покачала головой, и от гнева голос ее зазвучал твердо. — Не более нелепую, чем та ситуация, в которой оказался ты сам! Моего отца тоже предал его кузен. Почему же ты отказываешь мне в желании отомстить?

— Вовсе нет. Но неужели ты надеялась, что если поможешь Гэвину победить, то он выполнит для тебя это дурацкое пророчество?

Джина вскочила на ноги стремительно, как стрела, выпущенная из арбалета. Она была так возмущена и разгневана, что забыла всякую осторожность.

— Гэвин, Гэвин!.. При чем здесь Гэвин?! Я уже устала слушать о своем глупом кузене! Ты же прекрасно знаешь, на кого я надеялась… А с Гэвином я встретилась в первый раз, когда его люди привезли меня сюда.

— Опять лжешь! — Рон поймал ее за руку и резко повернул лицом к себе. — Ты знала его раньше. Ты что, забыла, насколько точно описала мне его в Вайтеме? Так я напомню тебе.

Джина удивленно уставилась на него. Но тут вдруг вспомнила свой панический страх и то, как вьщумала человека с лисьим лицом и черными горящими глазами. Откуда ей было знать тогда, что этот вымышленный человек окажется так похож на Гэвина?

— Но это получилось случайно! Я должна была срочно что-то придумать тогда: ты был очень сердит, а я так нервничала… Это простое совпадение…

— Такое же совпадение, как и твоя встреча со мной в лесу? А потом мы случайно оказались вместе в Вайтеме?.. — Он сжал ее руку еще сильнее. — Тебе не кажется, что слишком много совпадений?

Только теперь Джина отчетливо поняла, какая ужасная сеть из ее собственной лжи и полуправды смыкается вокруг и опутывает ее. Она погибла! Что бы ни сказала теперь, это прозвучит для него как очередная ложь. А главное — Джина вдруг осознала, что довольно долго лгала самой себе. Ее отношение к Рональду было так ново и необычно, что она не смогла вовремя перестать вести себя по-другому.

Все, на что Джина оказалась способна, это слабо вздохнуть:

— То, что я сказала сейчас — правда, милорд.

Однако Рона не удовлетворил ее ответ. Она поняла это по его лицу, по леденящей холодности глаз. Катастрофа! Ей никогда не убедить его в том, что она хотела только одного: чтобы он помог ей. И все же Джина решила попытаться снова. Она положила руки ему на плечи и с мольбой заглянула в лицо.

— Ты можешь не верить мне, лорд Рональд. Но я никогда не предавала тебя. И никогда не собиралась причинить тебе зло.

На секунду ей показалось, что дрожь прошла по его телу, а в глазах блеснул прежний огонь. Но длинные ресницы Рона тут же опустились, и Джина решила, что все это ей почудилось.

Подчеркнуто холодно он произнес:

— Ты вся соткана из лжи. И у меня нет причины верить тебе сейчас.

Рон отвернулся от нее и подошел к окну. Солнечный свет заблистал в золоте его волос, и Джина ощутила вдруг ужасную, болезненную пустоту. Ее дерзкая выходка утром, потом эта запертая дверь — и вот он навеки потерян для нее! Что же она натворила! Как могла вести себя так глупо?! Тот маленький цветок доверия и надежды, который поднял свою головку к солнечному свету, увял вновь, отбросив ее обратно в ту холодную и бесплодную зиму, которая так долго царила в ее душе.

Колеса повозки, запряженной ослом, загремели по камням внутреннего двора. Вглядевшись в женщину, правившую повозкой, Рональд узнал ее. Элспет! Он совсем забыл о ней, и теперь, встретив ее настороженный взгляд, холодно отвернулся.

Чаша его терпения по отношению к Джине и ее слугам почти истощилась. У Рона не было никакого желания вступать в препирательства с этой старой ведьмой: с него хватило итальянского молокососа. Его всегда удивляло, как эта лживая и вероломная девица сумела внушить им такую преданность и верность.

Усилием воли выбросив все это из головы, он подошел к сэру Петеру и принялся обсуждать с ним, как разместить лошадей и солдат. Когда же наконец повернулся, чтобы уйти, то прямо перед собой увидел ждущую его Элспет.

— Милорд, — начала она, и Рону пришлось остановиться. Взгляд у нее был встревоженный, но твердый, а лицо озабоченное. — Как чувствует себя моя госпожа?

— Лучше, чем она того заслуживает. — Он нетерпеливо посмотрел мимо Элспет в сторону кладовых, где люди деятельно хлопотали, размещая и записывая припасы. Бочонки с солониной необходимо было сосчитать, мешки с пшеницей и другим зерном сгрузить с повозок, а бочки с элем и вином спустить в подвал. Ему было сейчас совсем не до Элспет. — Джина находится в удобной комнате под стражей. С ней хорошо обращаются, но я ей не доверю.

Элспет кивнула. Казалось, последние слова совсем не удивили ее.

— Мне хотелось бы повидаться с ней.

Рон с удивлением взглянул на старуху. Неужели она полагает, что он так наивен? Но солнечный свет, заливавший двор, высветил седину ее волос, выбивавшихся из-под чепца, лучики тонких морщинок в углах глаз и твердый прямой взгляд, которого даже он не мог не отметить.

— Если ты расскажешь, зачем она преследовала меня! — резко бросил он.

Элспет заколебалась. Пальцы ее разгладили невидимые складки на юбке, брови нахмурились, пока она подыскивала ответ. Потом сказала:

— Боюсь, тебе это покажется глупым.

— Не более глупым, чем то, что я уже слышал, — возразил Рон. — Расскажи мне.

Еле заметная улыбка пробежала по ее губам, и старуха кивнула.

— Я могу представить, что она рассказала тебе и как ты это воспринял. Думаю, ни один человек на твоем месте не поверил бы ей… Она говорила тебе о пророчестве?

— Господи, только не это! Еще одно слово о пророчестве, и я…

— Выслушайте меня, пожалуйста, милорд! — Элспет умоляюще протянула руку, когда он повернулся, чтобы уйти. — Ведь Джина еще ребенок, к тому же у нее пылкое воображение. В ее бедной голове правда переплелась с романтическими бреднями. А я расскажу вам все как есть. Это довольно длинная история, но прошу вас, выслушайте ее.

Грохот повозок по камням и перебранка людей, сгибающихся под тяжестью мешков, почти заглушили ее последние слова.

— Пойдем. Мы поговорим об этом в зале. Думаю, что пора мне в конце концов все узнать.

Большой зал был пуст. Только собаки шныряли по полу с настеленным камышом, принюхиваясь и шаря по углам. Так всегда делают собаки в замках, занятые своими собственными делами и не обращая внимания на людей, пока не пришло обеденное время. Чистый камыш придавал свежесть воздуху, пахнувшему свечами и горящим деревом. Рональд усадил Элспет на деревянную скамью возле камина и остановился перед ней.

Старуха смотрела на него, сложив руки на коленях, и он заметил, что пальцы у нее слегка дрожат. Собравшись с духом, она изобразила на лице какое-то подобие улыбки и начала:

— Я не знаю, как много Джина рассказала вам. Если она делилась детскими воспоминаниями, то могла что-нибудь приукрасить: ведь это было самое лучшее время в ее жизни. А уж я позаботилась, чтобы о тех годах она помнила только хорошее…

Элспет остановилась, чтобы перевести дух, а Рон нахмурился.

— Все, что я узнал от нее, это то, что я обещан ей каким-то непонятным пророчеством. Я предназначен вернуть ей наследство: клочок песчаной земли с пасущимся на нем стадом коз или что-то вроде этого.

Элспет едва заметно улыбнулась.

— Не совсем. Та земля, где родилась Джина, — прекрасное место, настоящий сад на берегу Евфрата. Прохладная вода, зеленые деревья, белоснежные башни и минареты… Моя госпожа — мать Джины — полюбила эту красоту, хотя тосковала по дому, по Англии. Так же, как и я. Ведь мы оказались там не по своей воле… Вы понимаете?

Последовало недолгое молчание, и Рон кивнул.

— Браки, о которых заранее договариваются родители, часто тяжелы для женщины.

— Тут дело совсем не в этом, милорд, — вздохнула Элспет. — Джина не знает и, надеюсь, никогда не узнает, но ее родители не были женаты. Бен Аль-Фарух был эмиром, правителем небольшой страны с целым гаремом жен и наложниц. Там это принято. Однажды в Аравию пришли крестоносцы — такие, как вы. Они привезли с собой женщин. Не все последовали за ними по доброй воле. Некоторые были схвачены силой, похищены с кораблей, стоявших в заморских портах. Такая судьба выпала и на долю Эльфреды, моей госпожи и матери Джины. Ее собирались выдать замуж за богатого испанского вельможу, но на наше судно напали пираты и женщин захватили.

Бен Аль-Фарух купил Эльфреду на невольничьем рынке, но поскольку она была очень красива и умна, по-настоящему полюбил ее. Она убедила его купить также и меня… — При воспоминании об этом голос старухи слегка задрожал и пресекся.

Рональд знаком приказал проходившему мимо слуге принести для Элспет вина. Она с благодарностью приняла кубок и пригубила его, собираясь с мыслями.

Рон, конечно, знал о подобных вещах: похищение женщин было делом обычным. Он слегка кивнул, показывая, что слушает, и Элспет продолжала:

— Джина думает, что ее родители были женаты, милорд, а у меня не хватило духу рассказать ей правду. Она помнит любящую мать и нежно привязанного к ней отца, и я не могу бросить тень на воспоминания, которые столь дороги ее душе.

— Но в таком случае, о каком наследстве может идти речь? Если у ее отца было столько жен и детей… Кстати, что случилось с родителями Джины?

— Ее мать и отец были зверски убиты. А жены, наложницы и их дети, которые могли, когда вырастут, претендовать на законное владение этими землями, были вырезаны все до одного. Но в любом случае наследство потеряно для нее. Если бы Джина была зрелым мужчиной, сильным и воинственным, она могла бы собрать войска и отвоевать земли, захваченные Аль-Хамином. Но ей, конечно, это не под силу. Зато с самого детства надежда, что однажды она вернется в то место, где наслаждалась счастьем и покоем, была ее единственным достоянием.

— Если Аль-Хамин перебил всех, то почему оставил в живых ее? — Снова наступило молчание, и Рону показалось, что Элспет словно бы взвешивает в уме, как ответить на этот вопрос, чтобы он поверил. — Говори только правду! — нахмурившись, предостерег он.

— Я уже сказала, что леди Эльфреда была очень умна. Она узнала о предательстве Аль-Хамина, но не смогла убедить Бен Аль-Фаруха. Что ей оставалось делать? Как может женщина разрушить интриги хитрых политиков, прикрываемые гладкими речами и клятвами в верности? Но она приняла необходимые меры предосторожности. Ей самой убежать было невозможно — все женщины находились под надзором евнухов. Но своего ребенка… Она приказала мне спасти Джину, и это приказание разорвало мое сердце: ведь я должна была покинуть мою прекрасную Эльфреду… Я до сих пор вижу ее лицо, эти глаза… В них светились мудрость и любовь… — Элспет вдруг всхлипнула, прикрыв рукой рот, и слезы увлажнили ее глаза. — Я сделала так, как она мне велела. Слава Богу, Джина ни о чем не догадывалась: ей ведь было всего пять лет. Мы отправились на базарную площадь и присоединились к каравану, готовому тронуться в путь через пустыню. Я дала им обещанную плату в виде драгоценностей, и они взяли нас с собой. По дороге я оглянулась только раз и увидела на горизонте дым, поднимавшийся над дворцом к небу. Тогда я поняла, что Эльфреда не ошиблась… Я дала ей обещание, милорд, что всегда буду опекать ее любимую дочь. И я исполню его, чего бы мне это ни стоило. — Элспет судорожно вздохнула. — Джина думает, что она принцесса, и поистине, так оно и есть. Но наследства у нее нет. Нет ничего, кроме воспоминаний и надежды, которая всегда спасала ее от уныния и тоски. И я не могу отнять у нее эту надежду.

Наступило долгое молчание. В камине потрескивало горящее полено; Рон смотрел на яркое пламя и думал о том, что услышал сейчас. Это объясняло многое, но не все. Он задумчиво потер себе лоб и вновь поднял взгляд на Элспет.

— Ну а пророчество?

— Это пророчество озадачило когда-то и меня. Первое время нам приходилось скрываться, поскольку Аль-Хамин мог преследовать маленькую принцессу. Чтобы запутать следы, мы переезжали из страны в страну, одно время путешествовали по Италии. Там нам повстречалась одна старая цыганка, ясновидящая. Про нее говорили, что она умеет предсказывать будущее. Именно она, кстати, и дала Джине ее новое имя. А потом сказала, что однажды явится какой-то грифон, который вернет ей то, что она утратила. Джина тут же вообразила, что это означает, будто в один прекрасный день она станет владелицей земель, принадлежавших некогда ее отцу. — Элспет слегка улыбнулась. — Мне кажется, теперь я понимаю, в чем смысл того предсказания. Хотя долгое время считала, что это была просто-напросто попытка успокоить горюющего ребенка.

Рон вполне мог понять, что чувствовала маленькая Джина. Ему и самому была знакома эта боль — боль от утраты того, что любишь больше всего на свете. И все-таки он не находил оправдания ее лжи. Разве ему не довелось испытать то же самое? Разве его самого не предали те, кого он любил, когда он был еще ребенком? И все же он всегда держал рыцарское слово и не нарушал своих клятв! Рон вопросительно посмотрел на Элспет, и она без слов поняла его.

— Милорд, я знаю, что вы можете считать ее лгуньей, обманщицей или даже мошенницей. Но послушайте… Ей ведь всегда приходилось играть какую-то роль! С тех самых пор, как мы покинули дом, ей пришлось притворяться не тем. кем она была на самом деле. Сначала Джина изображала из себя мальчика, чтобы ее не узнали. Когда же она выросла и это стало невозможным, ей приходилось приноравливаться к самым разным обстоятельствам. Она была то танцовщицей, то фокусницей, то собирательницей трав и знахаркой — кем угодно, только бы выжить. Это требовало большого таланта и умения перевоплощаться. Никогда у нее не было возможности быть самой собой. Я даже не уверена, что теперь Джина знает, кто она такая на самом деле.

Рон еще некоторое время смотрел в огонь.

— Почему ты рассказала мне все это? — спросил он наконец.

— Не знаю, — вздохнула Элспет. — Но я чувствую, что ты должен это знать, хоть и сама не понимаю, почему.

Рон тоже этого не понимал, хотя испытывал странное облегчение. Для него много значил тот факт, что детство Джины было таким нелегким. Ему вдруг пришло на ум, что если его собственное детство было омрачено грубой и жестокой правдой, то ее было соткано из призрачной лжи. Две разные формы предательства, но одинаково мучительные для детей, ставших их жертвами. Он снова взглянул на Элспет.

— Я рад, что ты рассказала мне правду о ней. Это в какой-то мере извиняет ее ложь, которая, впрочем, не становится менее опасной…

— Я не знаю, что еще она успела натворить, — снова вздохнула Элспет, — но Джина никогда не предавала друзей… А теперь, когда ты все знаешь, могу я увидеть ее?

— Лучше я сам провожу тебя, — сказал Рон. — Ее страж получил строгий приказ не впускать к ней никого, кроме меня. — Он криво улыбнулся. — Она слишком ловка в своей игре и в притворстве.

— Да, я знаю, милорд. Но эта ловкость нередко спасала ее.

Они уже дошли почти до самой комнаты, когда Рон внезапно остановился и повернулся к Элспет.

— Скажи-ка мне еще одну вещь… Что это за щенок, который все время крутится рядом с ней?

Элспет недоуменно заморгала, но потом кивнула, сообразив.

— А, ты имеешь в виду Бьяджо?

— Да. Именно его. — Рон криво усмехнулся. — Он вечно отирается рядом с ней и всегда защищает ее. Джина уверяет, что они не любовники, но я должен знать правду об их отношениях.

— Это просто дружба, милорд… Бьяджо пристал к нам лет пять назад. Он был заброшенным сиротой, драчливым и нахальным, один-одинешенек на всем свете. Мы из жалости подобрали его, но вскоре оказалось, что само небо послало нам Бьяджо. Бывали времена, когда ни я, ни Джина не могли бы обойтись без него. — Она слегка улыбнулась, и Рон по глазам увидел, что она припоминает эти времена. — Но между ними нет ничего, кроме сердечной дружбы.

Он ничего не ответил, а просто подвел Элспет к двери и приказал стражу впустить ее. Когда дверь открылась, Рон услышал, как Джина громко вскрикнула от радости, и отступил обратно в коридор. Ему не хотелось мешать их встрече, и, обменявшись взглядом с часовым, он спустился обратно в зал.

Как назло, первым человеком, с которым Рон столкнулся там, был именно Бьяджо. Юноша сидел на скамье перед огнем, сложив руки на груди и мрачно нахмурившись. Подняв взгляд, он увидел Рональда и медленно поднялся на ноги.

— Я ждал тебя, милорд.

Рон только удивленно поднял брови и, пожав плечами, демонстративно прошел мимо него к столу. Но Бьяджо последовал за ним, и пока Рон наливал себе кубок вина, стоял рядом, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Рон раздраженно повернулся и смерил юношу строгим взглядом.

— Если ты пришел защищать ее, то хочу тебя предупредить — не трудись.

— Если ты говоришь о моей госпоже…

— Да, я говорю о Джине. — Он сердито отхлебнул вина. — Я еще не решил, как поступить с ней, но уверяю тебя, что решу сам. Мне не нужны советчики. Поэтому не трать слов попусту.

Бьяджо неотрывно смотрел на него.

— А мне показалось, вы уже решили, что с ней сделать.

Рон так резко поставил кубок, что вино выплеснулось наружу — вместе с раздражением, закипавшим в нем.

— И что же, по-твоему, я сделал с ней, щенок?

— Ты сделал ее шлюхой! Разве того недостаточно?

Не успев осознать, что делает, Рон инстинктивно взмахнул рукой и ударил Бьяджо по лицу так сильно, что свалил его на пол. Стоя над ним, он тихо произнес:

— Она не шлюха. Укороти свой язык, или ты скоро его лишишься.

Маленькая струйка крови показалась у Бьяджо в углу рта, но он продолжал смотреть на Рона с молчаливым вызовом.

Рональду часто приходилось видеть такой взгляд. Это был взгляд животного, которое били слишком часто и которое терпеливо сносило побои, но отказывалось тем не менее съежиться от страха и лизнуть руку хозяина. Рон видел такой взгляд у тех, кого били несправедливо, били просто для того, чтобы показать свою силу. Никогда он не думал, что сам может опуститься до такого! Мучаясь от стыда, но стараясь не показать этого, он протянул Бьяджо руку.

— Поднимайся, молокосос. Я не причинил зла твоей госпоже.

Не прикоснувшись к его руке, Бьяджо поднялся сам, отряхивая соломинки и пыль со своей куртки.

— Вот как? — Он вскинул голову и смело встретил взгляд Рональда. — Ты думаешь, я не понимаю, с каким намерением ты унес ее из кухни вчера?

— Мои намерения тебя не касаются! Но я не из тех, кто совершает насилие над беззащитными девушками. С Джиной все в порядке, и она такая же дерзкая, как всегда. Так что можешь ни о чем не беспокоиться.

— Я хочу услышать, что скажет она сама, прежде чем поверю тебе.

Рональд едва удержался, чтобы вновь не вспылить, но трудно было винить юношу за такую преданность.

— Сейчас с ней Элспет. Я пока оставил их наедине и не думаю, что они нуждаются в тебе. На вот, выпей вина. И садись. Когда они наговорятся, я отведу тебя к ней.

— Так Джина — твоя пленница?

— Что-то вроде этого, но ты напрасно думаешь, что я держу ее в темнице. Там нет никаких цепей и решеток на окнах. Но я не хочу, чтобы она сбежала.

Бьяджо слегка прищурился.

— Чего же ты боишься теперь? Ведь Гэвин уже в темнице, а ты здесь — полновластный господин.

— Никто не может знать, что придет в голову твоей госпоже! Но мне не улыбается мысль, что придется гоняться за ней по всему Уэльсу и Англии, если она вдруг решит, что несчастна здесь.

— А для тебя так важно ее счастье, милорд? — усмехнулся Бьяджо.

— Ни в малейшей степени! Для меня важен собственный покой. И когда я решу, что пора отпустить ее, я это сделаю. — Он снова налил себе вина и недовольно посмотрел на Бьяджо. — Гэвин в тюрьме, но Ричард все еще в Иерусалиме. И я не собираюсь отпускать ни моего кузена, ни твою госпожу, пока не получу известий от короля. Я достаточно ясно все объяснил?

— Более чем ясно, — пожав плечами, сказал Бьяджо. — Я могу понять, почему ты держишь Гэвина в цепях. Но Джина — совершенно другое дело. Она ничем не угрожает тебе.

— Она представляет угрозу для любого, кто попадется ей на пути! У нее на языке лживых слов больше, чем листьев на дубе, и она роняет их так же легко, как дерево осенней порой.

— Только если ее вынуждают к этому! И только с теми людьми, которые не желают слушать правду или не умеют понимать ее. — Бьяджо повернулся, словно бы собравшись уходить, но потом вдруг остановился и взглянул на Рона в странной задумчивости. — Не всем так повезло, что они знают, кто они есть, милорд. Некоторым из нас приходится выдумывать себя каждый день, иначе нам просто не выжить. Но ты ведь никогда не был в нашей шкуре, и тебе этого не понять!

— Не воображай, что я не знаю, как трудна жизнь, щенок. Я прожил гораздо дольше тебя и в полной мере познал, какой жестокой она может быть. Но это не сделало меня лжецом! Я вполне способен отличить правду от лжи и никогда не путаю их.

Бьяджо слегка улыбнулся.

— Так ли это? Так ли ты честен с самим собой, милорд? А вдруг нет? Иначе тебе пришлось бы признать, что ты стараешься удержать здесь мою госпожу совсем по другой причине…

Взбешенный, Рональд сделал шаг вперед, но юноша быстро попятился и, упершись в каминную доску, посмотрел сначала на Рональда, а потом на пламя.

— Одно пламя и другое — какое из них горит жарче, милорд? Пламя любви или пламя гнева?

Рональд бросился к нему, но Бьяджо ловко извернулся и, перепрыгнув через стол, склонился в шутовском полупоклоне. Пламя бросало на его лицо дьявольские отблески.

— С твоего разрешения, милорд, я ухожу.

Рональд не ответил. Он вовсе не желает выглядеть дураком и не доставит этому щенку удовольствия, гоняясь за ним! Поэтому, когда Бьяджо вышел, он не удостоил его даже взглядом, а продолжал стоять неподвижно, глядя на огонь. Будь он проклят, этот щенок, за его длинный язык и слишком живое воображение!

Рональд познал безумства любви еще много лет назад и понял, что она приносит больше боли и мучений, чем самый острый клинок. Нет уж, этого с него хватит!.. Если он и чувствует что-то по отношению к Джине, то просто вожделение, а не любовь. Нет, не любовь! Рональд готов был поклясться в этом…