Прекрасные тела

Глава восьмая ЛИМУЗИН В ПРОБКЕ: «ГОСПОДИ, ПРОВЕЗИ…»

В которой Марта впервые за много лет возвращается в «Тереза-хаус», думает, что увидела Клер… и подвергается атаке эксгибициониста.

Сидя в «линкольне» с кожаной обивкой цвета крем-брюле, Марта проклинала жуткую пробку на Пятой авеню. Впрочем, лучше бы машина вообще стояла, чем двигалась так, как сейчас, — толчками. Мэтту, Мартиному шоферу, приходилось то и дело тормозить, и Марту каждый раз бросало вперед. Она готова была выбраться из машины и, пропади все пропадом, пойти пешком, но, во-первых, на ней были туфли от «Прада» на высоких каблуках, а во-вторых, слишком уж далеко пришлось бы идти. Марта в очередной раз мысленно выругала Джесси за то, что та решила провести бэби-шауэр у себя.

Теперь вполне могло случиться так, что она вообще не встретится с подругами, если, конечно, хочет попасть в ресторан с Дональдом. Это значило, что подарки, которыми набита машина, — детские вещи для Клер и мелкие презенты для остальных — будут доставлены до места без участия дарительницы. Таким образом, Марта не получит никакого удовольствия от своих нешуточных трат и не увидит реакцию подруг, когда они будут разворачивать ее подарки.

Марта посмотрела на часы («Картье», подарок Дональда к их помолвке) — было уже 18.07. Она приняла решение насчет вечеринки: если чертова пробка не «откупорится» и к 18.35 они так и не доберутся до Четырнадцатой улицы, она вычеркнет первый пункт вечерней программы и перейдет сразу ко второму — отправится в «Зеленый омар». Даже в этой сводящей с ума пробке Марта не теряла времени зря: она сделала семнадцать звонков по мобильному телефону и вполглаза посматривала новости по крошечному, размером с наручные часы, телевизору. А еще она позволила себе притронуться к напитку, которого обычно не пила: в мини-баре обнаружилась припасенная Дональдом бутылка «Катти Сарк». Марта налила виски в бокал и бросила туда пару кубиков льда.

После этого ей неудержимо захотелось сигарету. И хотя она строго-настрого запретила своему шоферу курить, теперь, когда они застряли во второй серьезной пробке (неподалеку от Восемьдесят шестой улицы), Марта не удержалась, опустила разделявшую их шторку и спросила Мэтта, нельзя ли у него «стрельнуть». Увы, ее постигло разочарование: сигарет у него не было, и он только протянул ей упаковку жвачки «Никоретт».

— Извините, мэм, — сказал он, поймав ее взгляд в зеркальце заднего обзора. — Я бросил, как вы и велели…

Мэтт говорил с заметным ирландским акцентом — он только что приехал из Слайго. Всклокоченные светлые волосы, веснушчатая кожа… Парень он был хоть куда, но у него не доставало зубов. Изучая его отражение в зеркале, Марта не могла не уделить особого внимания почерневшему пеньку, некоему подобию обугленной зубочистки — это было все, что осталось от его левого резца.

Со щелчком открыв электронную записную книжку, Марта сделала отметку: записать Мэтта Макелроя, водителя, на прием к дантисту, доктору Дэвиду Смилову, гению косметической стоматологии.

Марта вздохнула: прорехи в улыбке молодого шофера показались ей пророческими. Она заплатит за его зубы, и он уйдет от нее. Марта ощущала горечь своей жизненной философии так же явственно, как надкушенную таблетку аспирина на языке. От напряжения у нее начиналась головная боль. С Мартой всегда происходило одно и то же: она поступала правильно и всегда бывала за это наказана. Но она поклялась себе, что, сколько бы ее ни предавали, она все равно не откажется от добрых дел. Такую уж роль определила она себе в жизни — творить добро, и неблагодарность окружающих не могла ее остановить. Она была выше этого. Недаром мама как-то подарила ей прелестный образец вышивки крестиком: «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным». Марта сохранила этот подарок.

— Спасибо, Мэтт, — сказала она, представив себе тот день, когда он попросит у нее расчет.

Он был симпатичным парнем с крошечными белыми снежинками в голубых глазах. Его портила только щербатая улыбка. Ладно, малыш, Марта позаботится о твоих зубах, и ты непременно станешь кинозвездой.

— Пожалуй, я возьму никотиновую жвачку…

Она принялась энергично жевать — хоть это и не сигарета, но Марта ведь бросила три года назад… так что придется ограничиться жвачкой. 18.27. Проклятие. За десять минут машина преодолела не более четырех футов. Автомобили яростно бибикали, и эта какофония со всех сторон осаждала Мартин «линкольн». Пытаясь послушать новости, Марта краем уха уловила прогноз погоды: сегодня ночью на Нью-Йорк должна обрушиться «буря столетия». «Лучше не выходить из дома без особой необходимости» — единственная фраза, которую ей удалось разобрать.

«Merveilleux, marveloso»,[58] — подумала Марта. Она жевала жвачку так энергично и с такой силой извлекала из нее какую-то жидкую химическую начинку, что вскоре у нее во рту перекатывался совершенно безвкусный комок, по консистенции напоминавший оконную замазку.

«Это было ошибкой», — решила Марта, выплюнув комок и сунув его в пустую чистую пепельницу. Теперь из-за отвратительного вкуса жвачки ее ужин с Дональдом может пойти насмарку, а ведь «Зеленый омар» славится тем, что там подают самые изысканные блюда, какие только можно отведать в Нью-Йорке. Должно быть, это действительно стоящее заведение, если там берут по двести баксов с носа только за «меню дня». С вином ужин на двоих обойдется в пятьсот, а то и в шестьсот «зеленых». Просто удивительно, что творится с ресторанными ценами в последнее время. Этот процесс чем-то схож с повышением платы за жилье: нули прибавляются и прибавляются. Не далее как в прошлый уикенд Марта водила клиентов в ресторан и обнаружила, что итоговая сумма счета равняется… пятизначному числу. Чего не заплатишь за nouvelle?[59] Внимание, в вашей тарелке — съедобный экспонат Нью-Йоркского музея современного искусства: изощренно-минималистский кусочек морского ежа на листке экзотического растения, обрызганный несколькими каплями низкокалорийного соуса. Красиво, как картинка, и стоит так же дорого.

Иногда Марта задумывалась, не лучше ли вкладывать деньги в искусство, нежели тратить их на рестораны? Неплохая мысль. А вместо того, чтобы идти во французский ресторан, можно слетать во Францию и поесть там. И все-таки, хотя Марта и понимала, что цены стали просто безумными, ей не терпелось посетить «Зеленый омар». Только самые богатые и знаменитые получали возможность туда попасть. Известно, что метрдотелю случалось отказывать даже лауреатам Пулицеровской премии.

Во всем Нью-Йорке только и разговоров было что об этом ресторане: каждому хотелось заполучить там столик. Такой ажиотаж объяснялся тем фактом, что все в «Зеленом омаре» — от интерьера до еды — было зеленым. Помимо приверженности ко всему зеленому здесь исповедовался принцип «никакой жестокости», то есть, заказывая мясо или рыбу, посетитель мог быть уверен — животные, из которых блюда приготовлены, умерли легкой, безболезненной смертью. Специалисты сумели разработать особые технологии, позволяющие, к примеру, так умертвить омара, чтобы он ничего не почувствовал.

Марта попросила Мэтта включить кондиционер. Конечно, на улице был мороз, но спертый воздух в салоне нагрелся до такой степени, что Марту бросило в пот (она так и не сняла накидку из шахтуша). Ну вот, для полного счастья ей не хватало только пятен под мышками!

Когда струи холодного воздуха хлынули в салон, Марта испытала облегчение. Она вдохнула, выдохнула, расслабилась — и головная боль ослабила тиски, но левый глаз по-прежнему давал о себе знать: казалось, он сейчас выкатится из глазницы прямо на щеку. Сердцебиение участилось — должно быть, из-за небольшого количества сахара, содержавшегося в виски и жвачке. Марта запаниковала: что у нее с мозгами? Почему она перестала контролировать ситуацию? А что если это не обычный приступ паники, а нечто более серьезное?

Она даже подумала, не позвонить ли Франсин, своему психотерапевту. Франсин провела бы с ней свою «часовую» (на самом деле — пятидесятиминутную) беседу по телефону за триста долларов. Может, лучше позвонить маме, Афине Люсиль Саркис-Слоун? Это не будет стоить ни цента.

Донорская яйцеклетка… Как он посмел, этот доктор Хитциг, сперва заставить Марту дожидаться долбаного приема в надежде, что вскоре она забеременеет и родит, а потом заявить ей, что яйцеклетку придется взять у донора? «Донорская яйцеклетка, — в ярости думала Марта, — нет уж, клянусь своей задницей, никаких доноров! Небось в качестве донора предложит мне студентку какого-нибудь заштатного колледжа — да ни в жизнь!» Интересно, сколько dollaros, сколько лир, сколько нулей пришлось бы заплатить за яйцеклетку, которая, без сомнения, являет собой отбракованный генетический материал?

Ну, и что теперь? Марта уже так настроилась сообщить Дональду хорошие новости: «Котик, можно не волноваться. Мною займется доктор Хитциг, а у него не бывает осечек…» Она заготовила целую речь, собираясь произнести ее за бокалом «Вдовы Клико». О нет, только не это: Марта забыла бутылку в холодильнике, и теперь, если, конечно, она доберется до Джесси, ей придется пить то, что пьют они. А как же безалкогольное шампанское для Клер? Она забыла и о нем. Марта теряла контроль над собой и над ситуацией, что было совсем на нее не похоже. Надо срочно… немедленно взять себя в руки.

Неужели начинаются провалы в памяти? Подумать только! У нее, Марты Стефани Гарбабедян-Саркис-Слоун, никогда ничего не забывавшей, начинаются провалы в памяти! Может, это болезнь Альцгеймера? Или обычный приступ паники? А может, какая-то новая и ужасная реакция организма на повышение уровня сахара в крови? Такое ощущение, что черепная коробка просто раскалывается… Заглянув в записную книжку, Марта сделала отметку: «Позвонить диетологу». Возможно, все из-за солода.

Хитциг обращался с Мартой так, словно ей одна дорога — на свалку. Как он назвал ее? — «Старая первородящая»? Но оказалось, что она и для этой роли не годиться… Ладно, просто сегодня не ее день, не ее вечер. Может, причина невезения в том, что Луна в Сатурне? Судя по гороскопу, Марта не должна была предпринимать в тот день каких-либо серьезных шагов, а она не послушалась, и вот что из этого вышло. Вообще-то она не верила во всякую астрологическую чепуху, если только гороскоп не был составлен серьезным специалистом, но сегодня она почувствовала: какой-то чудовищный вселенский механизм работает против нее.

Возможно, Марте следовало отказаться от визита к Джесси, собраться с силами, поехать прямо в «Зеленый омар» и спокойно ждать Дональда. А повод для радости у них всегда найдется.

Марта взяла телефон и позвонила матери.

— Мамочка, — выпалила она. — Доктор говорит, что мои яйцеклетки слишком старые.

Слава богу, Афина Люсиль Саркис-Слоун ответила сразу же. Марта с удовольствием представила себе комфортабельные апартаменты матери («Гасьенда в Хартсдейле», дом для обеспеченных пожилых людей в фешенебельном Вестчестере). Что-то звякнуло: вероятно, мама только что отложила костяшки маджонга или тюбик с пилюлями. Настольная игра и лекарство давно уже стали двумя ее тотемами, неотъемлемыми элементами ее жизни в «Гасьенде».

Для Марты имел огромное значение тот факт, что благодаря своему нынешнему семизначному доходу она смогла должным образом позаботиться о жилищных условиях матери. Вообще-то, ей удалось перевезти в этот «эксклюзивный» дом обоих родителей, но отец умер в тот самый день, когда въехал туда. О, эти роскошные апартаменты «Герцог и герцогиня» с отделкой цвета лимона и авокадо… В честь переезда Марта подарила отцу новые клюшки для гольфа, но он так и не успел ими воспользоваться.

Марта вздрогнула, вспоминая Эмира Саркис-Слоуна. На мгновение образ отца возник у нее перед глазами, она словно наяву увидела его выступающую челюсть и низкую линию волос на лбу. (Весьма некстати Марта унаследовала от него эту линию и усиленно боролась с ней при помощи электролиза.) Надо сказать, буйная растительность усиливала брутальное обаяние Эмира. Одна из его черных бровей была вечно сердито изогнута, а глаза пылали черным огнем — гнева? вожделения?

Отец Марты прожил невероятно бурную жизнь, неслучайно его идеалом был грек Зорба. Эмир поистине «сделал себя сам» и привык одерживать победы над всем, что препятствовало удовлетворению его желаний. Занимаясь торговлей коврами, он содержал не только семью, но и трех постоянных любовниц, а уж сколько у него было случайных связей (иногда чуть ли не с проститутками), одному богу известно. Казалось, Эмир заселил своими содержанками почти весь Куинс.

Когда Марта закончила бизнес-колледж, у них с отцом началась война, причем сражались они почти на равных. Он хотел, чтобы дочь работала на него, а она хотела начать свое дело. Марта вспомнила, как они кричали и швыряли друг в друга туфли в его кабинете, когда он лишил ее содержания. Вот тогда-то, стремясь преодолеть патриархальный гнет, она ушла из дома и поселилась в «Тереза-хаусе».

По поводу отношений с отцом ее мать всегда говорила только одно: «Выказывай ему уважение».

«Выказывай ему уважение». Марта последовала совету матери. Конечно, она так и не подчинилась воле отца, но он сам простил ее, когда она разбогатела. Возможно, он даже уважал Марту за то, что она так похожа на него, — тоже «сделала себя сама». Когда отец состарился, она должным образом исполняла дочерний долг, и ее было не в чем упрекнуть, кроме бездетности. Дебби, сестра Марты, родила дочку, но Эмир хотел внука — Эмира-младшего, темноволосого отпрыска, который унаследовал бы состояние, нажитое торговлей коврами. Марте так и не удалось произвести на свет желанное дитя, зато она исправно выказывала отцу уважение, регулярно посещая его в конце жизни и молча выслушивая его бесконечные тирады.

Как ни странно, именно смерть Эмира помогла Марте получить более полное представление о его жизни. Когда отец умер, ей пришлось заняться его делами. Она разыскала его главных наложниц, занимавших уютные квартиры с будуарами и коврами. Эти «любовные убежища» были совсем не дурны, даже роскошны, с отличным метражом, но не без изъяна: вид из окон неизменно открывался на промышленные пейзажи восточного Нью-Йорка.

Марта не знала, подозревала ли об этих связях ее мать. Что касается отца, то он окончил свои дни очень странно: перенеся инсульт, лишился голоса и почти потерял контроль над левой частью тела. Но даже и в последний год жизни он умудрялся вести дела. Он разговаривал одними глазами, выражавшими безудержную ярость. «Делай, что я говорю. Не вздумай перечить».

И вот в день переезда в «Гасьенду в Хартсдейле» с отцом случился второй и последний удар, мгновенно унесший его жизнь. Такой конец вызывал у Марты уважение: интуиция подсказывала ей, что Эмир Саркис торопил приближение смерти. Его настоящая жизнь — бизнес, любовницы, азартные игры, отличная еда и дорогое вино — подошла к концу… а ни на что другое он не был согласен.

Мама относилась к жизни иначе. Когда дочери выросли, круг ее интересов (еще при живом муже) ограничился общением с подругами, Глэдис и Эдной. Женщины регулярно играли в бинго и маджонг, а когда Эмир уезжал, еще и обедали вместе. Теперь все осталось по-прежнему, будто муж просто уехал — навсегда. Мамины товарки, тоже вдовы семидесяти-восьмидесяти лет, несмотря на свои аккуратно уложенные голубоватые кудри, все еще оставались задушевными подругами, какими были в школьные годы. Таким образом, общение с Глэдис и Эдной стало единственным времяпрепровождением Афины Люсиль Слоун.

Каждому из родителей Марты выпал свой жребий: отцу было суждено умереть, а матери — играть в бинго и посещать лекции. В сущности, судьба распорядилась разумно.

— Мамочка, — повторила Марта. — Доктор говорит, что мои яйцеклетки никуда не годятся.

— Он ошибается, — не колеблясь ответила Афина Люсиль Слоун. — Обратись к другому доктору. Дочь одной моей знакомой родила в сорок семь, причем двойню. Теперь детей вообще делают в пробирке. Я знаю тебя, ты найдешь выход из положения… И потом, если твоя сестра Дебби родила, значит, и ты сможешь. Между прочим, я произвела тебя на свет в сорок один год, еще до всяких медицинских хитростей, и, как видишь, мы обе в порядке.

— Кстати, мамочка, как ты себя чувствуешь? — заботливо спросила Марта. — Как твоя нога?

Ее мать страдала одной из форм тромбофлебита. Марта толком не понимала, в чем там дело, но знала, что это как-то связано с перегрузками во время беременности. По-видимому, неправильное распределение тяжести привело к тому, что вена на ноге была повреждена и вздулась. Навсегда.

— Когда сижу — ничего, — ответила мама.

Они поболтали еще минуту и обменялись ласковыми репликами. Закончив разговор, Марта откинулась на подушку сиденья. Мамочка всегда благотворно на нее действовала. Теперь Марта была уверена, что сможет решить свою проблему. Конечно же, она заглянула в органайзер… Возня с этими маленькими приборчиками — нечто вроде электронной мастурбации: можно удовлетворять себя хоть по двадцать раз в день.

И вот в разделе «Подруги, страдающие бесплодием» обнаружилась архиважная запись: «Хелен Фишбейн». Знакомая. С помощью Марты Хелен Фишбейн присоединила к своей квартире соседнюю и, сломав стену, стала владелицей двенадцатикомнатных апартаментов с видом на Гудзон. А поскольку Хелен Фишбейн последние двадцать лет жила надеждой как-нибудь куда-нибудь пробиться, прорваться, то ее благодарность вряд ли заставит себя ждать.

Образ Хелен — вечно спешащей востроносой блондинки в спортивных туфлях — возник перед Мартой как олицетворение возможности. Ведь Хелен не только сделала невероятно удачную подтяжку, но еще и добилась того, что ее яйцеклетки были имплантированы суррогатной матери. Произошло это не далее как в прошлом январе.

Как могла Марта забыть об этом способе — внедрение зиготы в чужую матку? Теперь эта Хелен Фишбейн выглядит как восемнадцатилетняя девчонка и носится по Центральному парку с коляской, в которой лежат близнецы, похожие на нее и обладающие ее интеллектом, но выношенные — за несусветную сумму денег — в утробе гватемальской уборщицы. Интересно, за сколько миллионов песет? Собьешься со счета. Но факт остается фактом: зародыш из собственной яйцеклетки Хелен Фишбейн выношен гватемалкой.

Спасибо тебе, Господи. Вспомнив эту историю, Марта почувствовала, что еще не все потеряно, и заметно повеселела. Можно, можно найти выход из положения, если исследовать все возможности и не выпускать процесс из-под контроля. Интересно, нельзя ли обратиться к той же самой гватемалке? А может, она заодно будет убирать Мартину квартиру? Нет, наверное, это не лучшая мысль: беременной женщине едва ли стоит вдыхать «Доместос».

Какое удачное совпадение: стоило Марте воспрянуть духом, как пробка рассосалась. Пробравшись между другими лимузинами, Мэтт Макелрой вырулил на свободное пространство и рванул вперед, ловя зеленый свет на каждом перекрестке. Перехватив хозяйкин взгляд в зеркале, шофер одарил ее простодушной щербатой улыбкой.

«Ах ты, мой зайчик, — мысленно обратилась к нему Марта. — Так уж и быть — получишь ты свои зубы».

Она была так счастлива, что ей хотелось осыпать милостями весь мир. Марта пообещала себе, что увеличит пожертвования на благотворительность. Она и так не была скупа — более десяти процентов ее годового дохода уходило различным фондам. Марта делала пожертвования постоянно, кто бы и когда бы ее об этом ни попросил. Между тем просители словно бы не замечали ее щедрости и даже не предлагали ей сфотографироваться для прессы.

Она жертвовала гораздо, гораздо больше, чем все эти участницы благотворительных вечеров, чьи физиономии регулярно появляются в глянцевых журналах. Она была щедрее всех на свете. Какое бы заболевание вы ни назвали, Марта жертвовала на его изучение и на лечение больных. Всевозможные виды склероза. Все онкологические заболевания. Она дала кучу денег на изучение артрита, поскольку боялась его, и на борьбу с инсультом — из-за папы. Марта даже помогала одному африканскому сиротке — ну, такому, со вздувшимся животиком. Словом, она делала больше, чем кто бы то ни было. Даже эту свою шаль, роскошный шахтуш, она приобрела на вечере памяти жертв какой-то опухоли.

18.29. Слава богу, дорожное движение вошло в норму. Марта велела Мэтту миновать поток автомобилей на Пятой авеню и рвануть по тоннелю на Шестьдесят пятой улице, если он, конечно, не забит машинами.

По счастью, тоннель оказался свободен. Марта облегченно вздохнула, скользнув взглядом по шпилю декоративного замка, украшавшего городской зоопарк. Гипсовые скульптуры времен Мартиного детства — Ноев ковчег и синий кит — давным-давно исчезли. Но Марта вовсе не жалела о них: теперешняя картина ей нравилась больше.

Поистине Вест-Сайд — гениальное творение. Теперь они окажутся в Нохо через несколько минут, так что Марта все-таки успеет повидаться с Клер. Она потянулась к мобильному телефону, и тут ее осенило: надо срочно позвонить Клер. Если вдруг она еще не вышла из квартиры (квартира — это сильно сказано, на самом деле у Клер всего лишь комната), Марта может ее подбросить. Они ведь находятся всего в паре минут от дома Клер, так что все складывается как нельзя лучше.

Пока Марта набирала номер, «линкольн» мчался в сторону Пятьдесят шестой улицы. В трубке зазвучали гудки. Марта явственно представила себе комнату Клер: № 312, «Тереза-хаус». Клер была последней из могикан, единственной из их компании, кто так и остался в женском общежитии. Марта вспомнила комнату Клер, с окнами, выходящими на улицу, на шумную Девятую авеню. А соседнюю комнату, № 314, как раз занимала Марта. Вид из ее окон был куда лучше.

Проносясь по Девятой авеню, Марта бросила взгляд на Пятьдесят шестую улицу и, к своему ужасу, заметила, что фасад «Тереза-хауса» закрыт лесами.

— Сверни вон туда, — приказала она Мэтту. — Я должна посмотреть…

Марта не верила своим глазам: верхние шесть этажей «Тереза-хауса» были снесены. Здание казалось обезглавленным. Три нижних этажа остались, но, по-видимому, только в качестве фундамента для некоей нелепо торчащей башни из розового кирпича. Прямо на глазах у Марты эту башню стали украшать какой-то стеклянной нашлепкой наподобие атриума. Конструкция слегка напоминала штуковину, возведенную Дональдом Трампом в восточной части Шестьдесят восьмой улицы, где долгое время находился старый детский приют. Эта башня обладала схожей фаллической энергией и была увенчана аналогичным сверкающим набалдашником.

Марта приказала шоферу остановиться. Вынырнув из «линкольна», она оказалась в своем старом квартале. Глядя на фасад «Тереза-хауса», она снова набрала номер Клер. Ей казалось, что телефонная связь должна быть лучше, если стоишь на тротуаре прямо возле здания.

Изучая информационную доску, прикрепленную к лесам на фасаде, Марта почему-то услышала голос Дональда Трампа, объясняющего причину своего очередного развода: «Видите ли, плоть тридцатипятилетней женщины — не то же самое, что плоть двадцатипятилетней…»

И вот теперь они приделывают эту наглую башню телесного цвета к останкам старинного дома, многие годы служившего убежищем для одиноких женщин. На информационной доске можно было увидеть изображение того, что должно получиться в итоге: кондоминиум «Тереза-тауэрс», «просторные квартиры… кухни с окнами… 24-часовое наблюдение». Фамилию застройщика Марта не увидела — очевидно, это не Трамп. Тщательно изучив всю имевшуюся информацию, она обнаружила только название строительной компании — «КАКА-Корпорейшн».

Разглядывая сильно идеализированное изображение будущего дома (счастливые парочки устремляются в изрядно приукрашенную башню телесного цвета, проходя мимо нескольких ядовито-зеленых деревьев, не существующих в реальности), Марта не могла не восхититься предприимчивостью застройщика. Здесь происходило примерно то же, что и чуть ближе к северу, в «Коттеджах». Проектировщик решил сохранить нетронутой небольшую часть здания — то ли из-за некоторых архитектурных достоинств вестибюля, то ли чтобы утихомирить местных активистов, полагающих, что этот дом хоть и не признан памятником архитектуры официально, зато вот уже много лет является безусловным центром, можно даже сказать, душой этого района.

Марта подняла голову и с благодарностью заметила, что разрушение остановилось как раз на уровне их этажа — комнаты № 312 и № 314 все еще были на месте. Она увидела свое окно — двойное, угловое — и одинарное окно Клер, в настоящий момент занавешенное какой-то экзотической шторой, чем-то схожей с простым бело-голубым кимоно, а потому напоминающей о сельской Японии. Без сомнения, Клер все еще жила здесь. Можно было заметить гигантское авокадо — кто бы подумал, что такое здоровенное дерево вырастет из косточки того самого плода, из которого они десять лет назад приготовили гуакамоле?[60] В прижатой к стеклу зеленой массе Марта могла разглядеть отдельные листья и усики. Она снова позвонила Клер, нажав на кнопку повторного набора.

Марта представила себе черный телефон Клер — старый, еще дисковый, стоящий на прикроватной тумбочке. Ей даже показалось, что она слышит его пронзительный звон. «Давай же, Клер, ответь».

Раздался щелчок автоответчика. Где-то на заднем плане зазвучала музыка. Марта слушала ее довольно долго. Что это? Новая увертюра? Наконец послышался голос Клер (даже в записи ощущались все эти раздражающие интонационные переливы): «Знаете, по-видимому, меня нет дома, хотя это еще как посмотреть… Оставьте сообщение, если не лень… Может, я вам перезвоню, а может, и нет». И вдруг неожиданно: «Люблю, целую».

Подождав сигнала начала записи, Марта заговорила:

— Это я, золотце… Я просто подумала, что могу подбросить тебя к Джесси, но… — Марта удивилась, уловив странные нотки в собственном голосе. Да что с ней опять стряслось? — Наверное, ты уже уехала.

На мгновение Марта застыла, неприятно удивленная и раздосадованная тем, что ей не удалось застать Клер. Она не была любительницей воспоминаний, но вдруг помимо собственной воли вспомнила о том, как пятнадцать лет назад стояла на этом самом месте и звала, звала Клер.

Клер стала первой подругой Марты в «Тереза-хаусе»: они встретились, когда Марта затаскивала свои чемоданы в комнату № 314. Все еще пребывая в бунтарском настроении после разрыва с отцом, она буквально ввалилась в комнату Клер, радостно приняв приглашение «испить одного запретного напитка».

И вот теперь, стоя на тротуаре, Марта словно бы перенеслась в далекое прошлое, на пятнадцать лет назад, когда она стояла на этом самом месте и звала Клер (они как раз собирались на вечеринку): «Давай поторапливайся, сколько можно копаться…» Сперва им предстояло повеселиться в Гринвич-Вилидж, а потом — посетить ночной клуб, где должна была петь Сью Кэрол.

Марта покачала головой — все это было так давно, в те времена, когда подруги собирались по вечерам, в халатах и пушистых тапочках, чтобы посмотреть старые фильмы в комнате отдыха… Вернувшись в «лимузин», Марта приказала Мэтту ехать прямо в Нохо.

Ее головная боль, вроде бы поутихшая, вернулась с новой силой, стиснув голову, словно шлем девы-викинга Брунгильды. Откинувшись назад, она прижала ко лбу кубик льда из бокала с виски. И что же она скажет Дональду? Что от экстракорпорального оплодотворения им придется перейти к суррогатному материнству? Н-да, хороший «подарок» жениху на сорокалетие.

От боли Марта зажмурила глаза — эх, если бы можно было задернуть жалюзи на собственном мозге! Сегодняшний вечер вызывал у нее смутное беспокойство: ладно ресторан, а вот что будет потом? Вернувшись домой, они должны будут заняться сексом — у Дональда день рождения, как-никак. Информация, которую она собирается сообщить, вряд ли поможет им в решении одной довольно серьезной проблемы…

«Не думай о его дурацком пенисе, — сказала себе Марта. — Хватит с тебя на сегодня». Она собиралась с духом, чтобы сделать Дональду то, что так любят все мужчины, — минет. Может, если она сделает ему это в день рождения (ха, повязав голубую ленточку!), то им удастся справиться с его странной проблемой? Дело в том, что в последнее время его пенис почему-то стал сгибаться пополам. В сущности, он складывался, как мехи аккордеона… Ладно, если она должным образом настроится, то сумеет доказать ему свою любовь.

Марта открыла глаза — как оказалось, весьма кстати, иначе могла бы проворонить Клер. Вот она, Клер, бежит по Девятой авеню, совсем рядом с лимузином, неуклюжая из-за своего живота. Она здорово изменилась, но это точно была Клер: Марта всегда узнала бы растрепанные волосы подруги… вот они, струятся по бейсбольной куртке… длинные кудрявые рыжие волосы, теперь почему-то тронутые сединой. Молниеносно опустив стекло, Марта закричала:

— Клер!

Та обернулась и с минуту вглядывалась в черные стекла лимузина. Разве она не видит Марту? Та снова позвала подругу. Надо сказать, Клер выглядела ужасно: она не просто располнела, но раздалась, растолстела, разжирела до безобразия. И что это за подростковый прикид? В ярко-розовых лосинах из спандекса и высоких кроссовках она смотрелась нелепо. А ее лицо… оно тоже раздулось до неузнаваемости, а шея обвисла и покрылась морщинами. Не будь ее беременность столь явной, можно было бы предположить, что эта женщина слишком стара, чтобы обзаводиться ребенком.

— Клер! — завопила Марта во всю мощь своих легких. — Клер!

Клер, если это, конечно, была она, бросилась прочь и вскочила в автобус, идущий по Девятой авеню. Тогда Марта решила сдаться на милость своей мигрени: заставила себя лежать тихо и сосредоточиться на красноватой темноте под закрытым веками. Оставалось только надеяться, что она придет в себя, чтобы насладиться вечеринкой, а потом еще и выдержит ужин в «Зеленом омаре» со всеми «вытекающими». Она выключила телефон, вздохнула и даже, по-видимому, ненадолго погрузилась в сон.

Она мгновенно проснулась, когда Мэтт подогнал машину к дому Джесси — № 16 по Бутан-стрит.

— Подожди меня здесь, — сказала Марта шоферу. — Я ненадолго.

Он хотел ей помочь с громоздкими сумками, но, оценив обстановку, Марта отказалась от его услуг:

— Мне не нравится эта улица. Следи за машиной. Я сама донесу.

И вот, обремененная двумя огромными коробками и четырьмя сумками, ручки которых вонзились ей в ладони, Марта вошла в здание бывшей фабрики Франкенхаймера и остановилась в вестибюле, чтобы нажать кнопку домофона. Ей даже не удалось оглядеться и оценить работы, проходившие там (велась реставрация мраморного пола), поскольку ее взору тут же предстал субъект, корчившийся в заключительных спазмах самоудовлетворения.

Это был почти старик — сивый, в распахнутой драной шинели. Рукой он старательно полировал свой член, достигший, к огорчению Марты, того состояния, в которое она весь прошлый вечер пыталась привести детородный орган своего жениха, — состояния эрекции…

Эксгибиционист закатил глаза в предвкушении надвигающейся разрядки, но тут его покрасневшие веки дрогнули и остекленелый взгляд непроизвольно остановился на Марте. В следующую секунду Марта стала вынужденной свидетельницей семяизвержения, сопровождавшегося нечеловеческими стонами.

Тем временем подруги, снявшие трубку переговорного устройства, никак не могли понять, что за шум доносится из вестибюля. Им было невдомек, что это отчаянные вопли Марты, смешавшиеся с мычанием эксгибициониста.