Превосходящими силами

Трумэну казалось, что он видел сон, когда плавал в забытьи. Пауль Зиберт в длинной навыпуск рубашке, опоясанный бечевкой, гонит прутиком гусей – этот кадр из детства. Пауль повзрослее толкает перед собой тачку, груженную кирпичом. А вот Пауль летит на краснозвездном планере. Вот он что-то пишет в огромной аудитории, заполненной девчатами в красных платочках. Над грифельной доской непонятными, похожими на арабскую вязь буквами – лозунг. Рядом портрет лысого мужчины, так похожего на карикатурного русского Ленина, которого уже давненько изображал «Уилл-Стрит джорнэл». Вот Пауль Зиберт стреляет. Стреляет явно в немецкого офицера, хотя пейзаж вроде средиземноморский, похоже, испанский. Пауль Зиберт плывет на пароходе. Он в Америке, но говорит со своими друзьями не по-немецки.

Что-то важное пыталось подсказать подсознание бессознательному Трумэну. Эх, если бы советник президента США был чуточку полюбознательнее! Округлое лицо, русые волосы, нос уточкой. Слегка приподнятые скулы. Чуть раскосые глаза. Этого парня рисовали художники. Тысячи плакатов на одной шестой территории суши прославляли его. «Даешь Магнитку – дай Кузбасс!», «Комсомолец – на самолет!», «Мы не рабы – рабы не мы!». Он должен был его узнать! А он не узнал, как не знал до сих пор, что в России живут люди, а не только белые медведи, пьющие с комиссарами водку из самовара. Комиссаров он представлял карликами с большой лысой головой и бородкой клинышком а-ля Мефистофель. Комиссары, по его разумению, должны были в перерыве между застольями с медведями спать под одним общим, почему-то заплатанным одеялом, с общими же бабами. Баб он представлял эдакими старухами, похожими на злобных толстых фей из «Страны Оз».

Он рывком вернулся в сознание и тихонько заскулил. Первым делом бросился к телефону:

– Третий канал, пятая, слушаю, – весело щебетнула телефонистка.

– Мне службу безопасности президента, телефон...

– Иди в посольство, Гарри, иди в посольство. Спокойной ночи.

Он медленно положил трубку. Надо взять себя в руки! Подскочил к окну. Медленно отогнул край шторы. Под светом фонаря никого. В темноте, окружающей конус света, не видно ничего. Ну и ладно. Двери!!! Он метнулся в прихожую. Запер на засов двери. Снова к телефону.

– Третий канал, восьмая.

– Дайте мне полицию, срочно!

– Иди в посольство, Гарри, иди в посольство, – сказал другой, более низкий женский голос.

– Я Гарри Трумэн, советник президента...

– Гарри, не зли нас, иди в посольство.

Он бросил трубку. Снова выглянул в окно. Никого. Выходить на улицу не хотелось. Проклятые нацисты! Обложили со всех сторон! Есть от чего их не любить англичанам.

– Третий канал, первая.

– Это я, мне такси.

– Спи, Гарри, такси будет утром, чтобы ехать в посольство. Спокойной ночи, Гарри.

– Ну, я... мне...

– Спи, Гарри, сходишь завтра в посольство, и все кончится. Спокойной ночи, шалун.

Москва. Кремль

– Да, вот еще что... – Шапошников замялся, не зная, как сформулировать свое самое неприятное открытие. – Товарищ Сталин, товарищи. Наступление, как в Румынии, так и в Польше показало врожденную слабость управления войсками.

– Как это? – Сталин замер на полушаге за спинами членов Ставки.

Прошу понять меня правильно, товарищ Сталин. Управляемость Красной Армии на порядок лучше, чем у противника, не говоря уже о других армиях. Но, пока войска действуют по заранее разработанным планам, все идет блестяще. А как только вносится элемент неожиданности, а это, согласитесь, является неотъемлемой частью войны, корпуса в их сегодняшнем виде не могут проявить оперативность и гибкость. Как Жукову, так и Павлову, и Кирпоносу приходилось в сложные моменты брать на себя руководство войсками, до батальона включительно, минуя корпусное и дивизионное звено управления.

Сталин устало опустился на свой стул. Произнес одно слово:

– Почему?

– Видимо, дело все-таки не в массе войск и вооружения, как мы считали ранее. В соприкосновение с противни ком входят только передовые части, остальные без толку месят грязь сзади, не помогая передовым громить врага. А когда передовые повыбиты, они занимают их место, и все повторяется вновь. Нет той лавины огня, на которую мы рассчитывали до войны. Плюс к тому наши высшие командиры ещё не научились в должной мере управлять такими сложными организмами.

– А почему это раньше не могли выяснить! Что вы предлагаете?

– Сейчас, как я говорил, у нас будет впереди оперативная пауза. На это время запланировано много мероприятии, такие как введение «Гвардии», новой формы обмундирования, включая погоны. Предлагаю, используя этот случай, вновь ввести бригадную организацию армии. Хотя бы для мехкорпусов...

– Вы представляете себе объем работы! Да еще в воюющей армии! А последствия потери управления в результате этой реорганизации, а я бы сказал, дезорганизации!

Тускло блеснуло пенсне Лаврентия Павловича, в воздухе отчетливо потянуло лагерным дымком...

– Дезорганизации не будет. Объем работы представляем, на то мы и Генштаб. А реорганизацию будем делать по такому плану...

– У вас что, уже и план есть?

– Конечно, обязательно.

– Ну, так доложите его всем присутствующим...

... план был принят единогласно. Воздержавшихся не было. Как и тех, кто остался бы без своего участка работы и без ответственности за результат на этом участке.

– Хорошо, так и будем действовать. Все свободны. – Сталин сделал паузу. – Товарищ Вакуленко, подождите в приемной. Товарищ Жуков, а вас я попрошу задержаться.

Когда все вышли, Сталин обошел стол заседаний, сел напротив неестественно прямо сидящего Жукова, начал набивать трубку, искоса поглядывая на генерала.

– Товарищ Жуков, зачем вы ведете дневник?

Жуков опешил. О его записной книжке, где он фиксировал самые свои сокровенные мысли, не знал никто. Вернее, не должен был знать.

– Товарищ Сталин, это я для истории. Так сказать, подробности фронтового быта.

– Историей у нас пусть занимается историко-архивный институт. Вы что, уже навоевались?

– Никак нет!

– Ви что, красный милитарист?

Жуков промолчал.

– Хорошо. А почему ви на своих подчиненных ругаетесь матом?

– Я матом не ругаюсь, я им разговариваю.

– Он еще острит? Это хорошо. Тогда как я должен все это понимать? Ви острите, значит, не боитесь. Не боитесь, значит, не считаете себя виноватым? А что мне делать с информацией, будто товарищ Жуков в разговорах с сослуживцами приписывает себе все успехи Красной Армии в войне? Доносчику первый кнут? Объяснитесь, товарищ Жуков.

– Но ведь, товарищ Сталин, главный успех в Румынии. Если Тимошенко с Павловым возьмут Берлин после Польши, это ведь главная заслуга Южного фронта, лишившего Гитлера нефти.

– А для чего мы создавали Южный фронт? Для кукурузы румынской? Разве не для того, чтобы оставить Гитлера без нефти? Все операции, которые вел Южный фронт, прошли, как было запланировано еще год назад.

– А прорыв Гудериана?

– Да, но это лишь импровизация немцев. И вы могли бы гораздо быстрее его уничтожить. Что-то валандались с ним целых четыре дня.

– Но ведь целый танковый корпус...

– Павлов Гота за два дня разгромил. А вы... Ладно. Я вас, видимо, не смогу переубедить. Вы, товарищ Жуков, как видный военачальник и выдающийся стратег, на материалах вашего блокнота напишете статью о том, как Красная Армия, руководимая мудрыми сталинскими указаниями, ведомая Генштабом, руководимым твердой сталинской рукой, разгромила немецко-румынские полчища в Румынии. Понравится статья читателям – отправим вас учиться на историка. Нет, так нет – дураком помрете.

– Товарищ Вакуленко, вот я сейчас разговаривал с Жуковым. Вы тоже считаете, что он гений, стратег, бог войны?

– Товарищ Сталин, Жуков, несомненно, обладает выдающимся талантом полководца. Он это доказал множество раз. Начиная с Халхин-Гола, он это доказывал и в боевой обстановке.

– Халхин-Гол Жуков чуть не просрал!

– Почему вы так решили?

– Дело в том, что японцы сами готовили удар. Свое наступление они запланировали на 27 августа. Это должен был заметить и Жуков. Пристрелка артиллерийскими орудиями целей. Постоянные полеты самолетов-разведчиков. Вообще было много признаков готовящегося наступления! И, хотя к операции было все готово, нам пришлось рисковать. Тянуть до последнего. Так сказать, вчера в 23.55 было еще рано, а сегодня в 4.05 может быть уже поздно. Так вот, точный срок выступления японцев вычислила стратегическая разведка. Но его не смогла узнать разведка фронтовая.

– Но, товарищ Сталин, Жуков в группе войск в Монголии появился всего за несколько дней до боев.

– Поэтому мы и сделали скидку на его неосведомленность. Тем более что руководство операцией, взаимодействие родов войск он осуществил блестяще. Талантливый исполнитель.

– Зря вы так, товарищ Сталин. Мы, военные, никаких сил, крови своей не жалеем, чтобы выполнить решения партии.

– Ты еще про мудрость мою скажи, товарищ Вакуленко. Ты что, на партсобрании у себя в войсках? И скажи мне, кто сил жалеет в стране? Весь народ голодный, раздетый, все силы, все средства отдает родной Армии, недоедает, о вас думает. Пацаны у станков стоят, бабы на тракторах пашут. Для чего Паша Ангелина героиней страны стала? Для того чтобы Жуков в грудь себя стучал: «Я победитель румын! Если надо, я и Гитлера в бараний рог скручу!» Ты думаешь, мне слава нужна? Она есть у меня, но она меня не интересует. И мне важно сейчас избежать раскола между партией и армией. Вы, генералы, можете хамить подчиненным, но любую оппозицию я через колено ломал и ломать буду.

Бери карту Юго-Восточной Европы. Вводная: наши войска в результате воздушно-десантной операции заняли город Братиславу и плацдарм на правом берегу Дуная в Австрии. У тебя в распоряжении все войска Южного фронта. Задача: прорыв фронта для соединения с десантниками, развитие успеха тактического в успех стратегический. Варианты: южный через Югославию и северный через Венгрию.

Ваши соображения, товарищ Вакуленко?

Подмосковье, п. Кубинка. Танковый полигон

Немецкий танк T-IVA сиротливо стоял на бетонной площадке полигона. На заново покрашенной броне красовались кресты. Кресты, не похожие на те, что малеваны немецкими малерами, не свастики. Маленькие крестики для прицеливания новых орудий и испытания новых видов боеприпасов.

Представитель КБ 17-го завода, тщедушный инженер в берете и очках, заметно волнуясь, представлял высоким гостям экспериментальный снаряд.

– Наши конструкторы еще в 1937 году обнаружили эффект сжатия расплавленной металлической массы в результате фокусирования взрывчатого вещества посредством конусовидной воронки. Т.е. это можно назвать эффектом аккумуляции энергии взрыва.

– Это что ж, вот эта медная воронка пробьет броню любого танка? – спросил маршал Кулик.

– Нет, товарищ маршал, броню пробивает не воронка, а раскаленная струя металла под огромным давлением. Механизм такой же, как если лить из кипящего чайника воду на снег. Разница в температуре и давлении такова, что раскаленный металл проходит любую броню без сопротивления. При соблюдении определенных условий, конечно.

– Каких условий? – спросил Сталин.

– Мы их выдержали. Расстояние подрыва боеприпаса от брони должно быть выдержано точно. Вот эта выступающая вперед часть снаряда его и выдерживает. Скорость полёта не должна быть слишком большой. В данном случае бронебойность не от этого зависит. Скорость вращения снаряда тоже не должна быть слишком большой...

– Да, не оратор, – про себя пробурчал Сталин, – посмотрим, какой конструктор. – И громко добавил: – Что ж, наверное, хватит теории.

По его знаку, члены комиссии спустились в блиндаж, генералы и чиновники разобрали стереотрубы, вглядываясь в танки-мишени. Бухнула пушка. Снаряд, прочертив трассером дугу, взорвался на лобовом щите. Ни сверхмощного грохота, ни сотрясения почвы. Но танк весело запылал. Подскочившие работники полигона, поливая из шлангов, затушили пожар. Сталин обошел танк. Рассмотрел дырку диаметром с сантиметр, лохмотья осколков, впившихся в броню, недоуменно спросил:

– И это все?

– Все, – смущенно ответил инженер.

– А внутри?

– А внутри каша, товарищ Сталин.

– Какова расчетная бронепробиваемость?

– Мы, товарищ Сталин, не только рассчитали, но и на испытаниях проверили. 170 мм брони навылет.

– Хорошо. К счастью, в мире нет танков с такой броней.

– В мире, товарищ Сталин, есть линкоры с такой броней, – заметил маршал Кулик.

– Товарищ Петренко, – обратился Сталин к конструктору, – а возможно ли ваш аккумуляционный боеприпас соединить с торпедой?

– Да, товарищ Сталин. Мы на практике не пробовали, но теоретически возможно.

– Хорошо. Товарищ Кулик, начинайте предсерийный выпуск снарядов и торпед для линкоров. Ну и для КВ-2 экспериментальную партию. Некоторые умельцы в Европе наловчились форты делать из брони, авось пригодится.

– Товарищ Жуков. – Он подождал, когда Жуков подошёл. – Георгий Константинович, вы уж простите меня, старика, сварлив стал. Я на что рассердился-то. Вы хорошо знаете Полевой Устав?

– Да, товарищ Сталин.

– Назовите мне параграф, в котором сказано о формировании трофейных команд.

– Нет такого параграфа, товарищ Сталин.

– А почему, товарищ Жуков, такая команда появилась в составе Южного фронта?

– Товарищ Сталин, много бесхозного добра было брошено, разграбляли все.

– Так, самодеятельности не нужно. Все так называемые трофеи передать румынскому правительству. Трофейные команды обыскать и, если найдете что, виновных командиров наказать. Команды в резерв. Будут неприступные позиции врага, на них и пошлете этих мародеров. Вопросы?

– Никак нет.

– Сегодня в 19 часов совещание по второму этапу «Грозы». Подготовьте южное направление: Болгария, Турция, Греция. Так, что у нас там дальше?

– Крупнокалиберный пулемет 14,5 мм. Конструктор Владимиров. Предназначен для поражения средних танков противника...

Берлин. Рейхсканцелярия

– Нет, уж вы доложите всем, Шелленберг, как вы проспали встречу с Даллесом. Объясните нам не только, почему он не вышел на связь в Берне, а куда он вообще запропастился? И что за провокацию устроило ФБР у нашего посольства в Вашингтоне? Что, так и будем воевать на два фронта? А я еще год назад говорил, что война на два фронта может губительно воздействовать на положение Германии! Кейтель! Вы мне еще осенью говорили про тяжёлые танки! Что? До сих пор испытываете?! Почему у Сталина есть тяжелые танки, а у меня нет? Германия ждет чуда! А вы чуда сделать не можете! Геринг! Когда Люфтваффе разбомбит Москву?

– Мой фюрер, промышленность до сих пор не дала дальних бомбардировщиков.

– А вы заказали?

– Но...

– Вот то-то и оно, что нет! Что, я должен, что ли, вникать во все тонкости?

– Но, мой фюрер, мы не смогли бы одновременно выпускать достаточное количество авиации поля боя и стратегической авиации, – вставил придворный архитектор Шпеер.

– На нас вся Европа работает!

– Так ведь нет образцов, достойных серийного выпуска.

– А почему у Сталина они есть? Два года воюем, а сейчас узнаем, что образцов нет?! Докладывайте, Браухич.

– Обстановка критическая, мой фюрер. Русские полностью захватили Польшу, добивают Кенигсберг. Румыния у них вся под контролем. Идиот Гудериан собрал все войска из Болгарии и угробил их в Румынии. Везде, на всех захваченных территориях остались очаги сопротивления, но, к сожалению, связь с ними установить не можем.

Ударом из Белостокского выступа русские выдвинулись севернее Варшавы к Модлину и, повернув на север, прорвались к Эльбингу и Алленштайну. Сейчас нависла угроза и над Данцигом. Те части русских, что проскочили Тарнов и Краков, выдохлись на линии Оппельн-Лодзь. Если их южная и северная группы пойдут сейчас навстречу друг другу, то в районе Варшавы могут попасть в окружение все наши войска, находящиеся там. Нужно срочно их выводить в направлении на Торн. Варшаву нужно оставить.

– Как оставить?! – взвился Гитлер. – Браухич, вы в своем уме?! Как только смог додуматься! Это же генерал-губернаторство!

– Но, мой фюрер, в противном случае мы можем потерять до ста пятидесяти тысяч солдат!

– Тупой Сталин никогда не додумается до такой операции, а его лейтенанты, командующие дивизиями, не то что карты, букваря читать не научились! Так вот, Браухич, из района Варшавы готовьте контрнаступление в направлении на Минск. Вам все понятно? Или вам пора в отпуск?

– Яволь, мой фюрер.

Подмосковье. Правительственная дача

– Вы не поняли, Петр Николаевич, самого важного. – Сталин спрятал взгляд от глаз собеседника за бокалом розового грузинского вина. – «Враг народа» – это не штамп. «Враг народа» – это понятие прямолинейное. Вот был «друг народа» Марат. Он много сделал доброго для французского народа. Но все же «друг народа» – это понятие скорее идеологическое. А наши доморощенные враги народа таковыми и являются.

Как может быть не врагом народа человек, желающий это народ НАВЕЧНО загнать в трудовые армии? А сам – стать диктатором, проще – рабовладельцем. Мы не дали этому сбыться. По троцкистским рецептам, но в гораздо Меньшем масштабе, они создали лагеря. Но туда попал не российский народ, а сами несостоявшиеся рабовладельцы. Чтобы они на своей шкуре испытали воздействие принципов Троцкого. И вы знаете, что удивительно? Им не понравилось! Видимо, что-то Троцкий не учел, напутал. Конечно, я понимаю гнев этих несостоявшихся рабовладельцев. Вот недавно мы говорили об очищении армии. Представляете, когда Политбюро исключило Троцкого, в Кремль прорвался некто Шмидт, так он рукой махал, словно в ней шашка, говорил, что уши мне отрежет за Троцкого. На редкость невоспитанный человек. Вы можете себе представить ситуацию, когда в палату лордов ворвется какой-нибудь полковник Джонсон, командир дивизии, и будет на виду у всей страны обещать отрезать уши Черчиллю за отставку очередного министра обороны? В Англии всего четыре дивизии и комдивов не так уж много. А у нас их в сорок раз больше. Вы представляете, сто шестьдесят комдивов одновременно придут уши резать Кобе. Чем другие хуже Шмидта? Жаль, у Кобы только два уха, на всех не хватит. Я не обиделся, на обиженных воду возят, и пользуют их все кому не лень. Я просто присмотрелся – а как командует товарищ Шмидт дивизией? А управлял он ею плохо. Глупый человек. Если можешь отрезать уши – режь! Если не можешь – молчи в тряпочку. И я подумал: это – глупый, болтливый человек, а кто за ним? Кто умный и молчаливый? Шмидт не только был глупым и болтливым. Шмидт, герой Гражданской войны, ужасно боялся боли! Раскололся. Всех сдал. Когда его стреляли, кричал: «Да здравствует товарищ Сталин!» Какой фальшивый, двуличный человек. Разве он может носить звание «друг народа»?

– Ну, а дети «врагов народа»?

– А куда их? В детдома? Вот еще пример. Есть такой Голиков. Писатель. Гайдар. В Гражданскую очень зверствовал. В Сибири, южнее Красноярска, лежит Хакасский край. Так вот там есть озеро Большое. Рядом с железнодорожной станцией Ужур. Хакасы там уже лет двадцать воду не пьют, не купаются, рыбу не ловят. Все потому, что Голиков собрал всех хакасских старейшин на совет, как жить дальше, как Хакасии вступать в социализм. Собрал их на льду озера и под пулеметами человек двести, всех стариков, утопил в полынье. Хакасы ему в лицо говорили: «Хайдай, Голик!», мол, «убийца, Голик!». А он писал книжки для детей. Фадеев вот тиснуть его успел, а потом и горой встал за него. Так у него в книге слово «Хайдай» – «убийца» переводится как «Привет». Видно, потому, что похоже на немецкое «Хайль». Написал книжку, стал героем, несмотря на кровь по локоть, а дети его и внуки уже не пойдут землю пахать да коров пасти. Карьера построена отцом и дедом – военное училище, паркетные генералы, глядишь, и к государственному штурвалу потянут свои корявые ручонки, будут что-нибудь плести про гуманизм, а под ногами озеро Большое, лед, полынья и хакасские старики.

Румыния

Командир танкового взвода – большая шишка! Три Т-34 – это двенадцать парней, прошедших огонь, воду и курсы трактористов. Молодых, здоровых, полных сил и энтузиазма. Это три 76-мм пушки, способные разнести в пух и прах любой танк, не считая прочей мелочи. Это полторы тысячи «лошадей», укрытых шестьюдесятью тоннами самой крепкой брони в мире, которые несутся по любой дороге и без дороги. Именно несутся, а не ползут, как ползают французские, румынские, немецкие, финские и прочие лошади, скрытые в моторных отсеках супостата. Все это извод танков. Над всем этим – лейтенант Красной Армии. Со стороны кажется, что он над всем, но нет, это все на нем. На плечах погоны, введенные после первых побед. На погонах тяжесть трех танков и двенадцати душ боевого состава. Так-то, лейтёха. На тебе армия держится. На тебе ответственность забой, за марш. За операцию. За всю войну. За ПОБЕДУ.

Ну, разгромили Гудериана, и что? Повыковыривали снаряды, влипшие в броню. Закрасили выбоины. Отоспались. Слегка отъелись. Снова в бой, лейтенант?

Стариков вернулся от ротного, дернул старшину Шеломкова:

– Строиться!

За минуту перемазанная тавотом братия в промасленных комбезах выстроилась перед боевыми машинами.

– Равняйсь! Смирно! Отставить! Равняйсь! Шеломков пузо подтяни! Смирно! Вольно! В общем, так, сынки, – народ расслабился, заулыбался, зашептал. – Повоевали мы славно. Сегодня боярская Румыния подписала с товарищем Молотовым договор о совместных действиях против немцев. Короля Михая оставили у власти. Нехай поправит, когда можно поправить. Так что в разговорах с местными не брякните чего-нибудь лишнего. Очень уж они обидчивые. Хотя следовало бы вам вообще запретить с местными болтать. Языка, все одно, не знаете. А кто у них знает, вдруг да шпиён. Шучу. Разговорчики! – повысив голос, Стариков сдвинул брови. – Вот сейчас поставлю по стойке «смирно».

– Товарищ лейтенант, может, хорош за политику? Мне еще в коробке масло менять, а скоро уже ужин.

– Ужин на хрен тебе не нужен. Короче, дан приказ нам на север.

– А кому в другую сторону? – съязвил Константинов.

– Рядовой Константинов.

– Я.

– Два наряда вне очереди!

– Служу Советскому...

– Отставить. Пять нарядов!

– Есть.

– Понял, за что?

– Никак нет.

– Тогда плюс еще два.

– Товарищ лейтенант, по Уставу не имеете права больше пяти.

– А я тебе скоро начну каждый день по пять нарядов давать. Будешь мне дисциплину разлагать, сдам тебя Короткову. Он из тебя быстро дурь выбьет. Итак, завтра с утра у нас марш в район Алба-Юлия. Длина маршрута – двести километров. Срок командировки неизвестен, поэтому забирайте все свое. Шеломков!

– Я!

– Танки заправить, поставить дополнительные баки, их в зять в РМО. Боеприпасы – снаряды согласно боекомплекту, патроны, гранаты – два комплекта. В столовой получить сухпай на пять суток. Выдвигаемся спозаранку. Вопросы?

– Товарищ лейтенант, так мы совсем победили или нет?

– Да хрен его знает. Давайте быстро заканчивайте с танками и ужинать. Вольно. Разойдись.

Танкисты нехотя полезли снова в люки, в раскрытые крышки моторных отсеков. Шеломков подошел к Старикову.

– Чего тебе, Сергей?

– Да, товарищ лейтенант, хотел спросить, письма-то нам куда приходить будут, когда мы уедем отсюда?

– Мы ненадолго. Скорее всего, какую-нибудь дивизию без танков оставили. Приедем, пофорсим и назад. Как танк?

– А что танк, танк нормально. Пушчонку бы почистить.

– Снарядом пробьешь.

– А если застрянет от грязи снаряд-то?

– Вот тогда и будешь прочищать.

Коротков сам пришел провожать второй взвод. Говорил какие-то важные, но забывающиеся через пару секунд слова, уточнял маршрут, позывные. Солнце еще не встало, а прогретые двигатели, взревев, потащили «тридцатьчетверки» вперед. Впереди танк Старикова, на башне второго восседает Шеломков – командир 8-122, по совместительству старшина взвода. Третий танк – сержант Латунов. Хотя танки и быстро несутся, это все же не автомобиль. Для танка 40 километров в час – очень приличная скорость. (Мы не берем в расчет специально созданные быстроходные танки БТ, которые разгонялись до ста километров в час. Правда, нагрузка на трансмиссию и ходовую была слишком большой, и советским конструкторам пришлось принудительно ограничить обороты танковых двигателей.)

Пейзаж вокруг меняется неспешно. Пока достигнешь линии горизонта... Есть время подумать, прокрутить в голове прошлые разговоры, вспомнить эпизоды прошедших боев. Вот Коротков, например, никогда не кричит. Если злится, переходит почти на шепот. А получается смешно. Когда мы Гудериана долбили, я свой танк боком подставил фашистам. Ему бы заорать благим матом, а он чего-то шепчет в рацию. Слава Богу, эти артисты не успели залепить подкалиберным нам в бочину. Вот смеху-то было бы потом, когда нас от брони лопатами бы отскребали, бр-р-р, тьфу-тьфу-тьфу, чур меня... А когда того, первого долбили... Блин, я не мог себе раньше представить, что наши пушки – такая мощь! Ладно, румынские танки, они устарели лет двадцать назад. Но немецкие! Башни сносила милая вовсю. Чего-чего, а танки мы строить умеем!

Внимание танкистов, проезжающих по околице небольшой деревеньки, привлекла следующая картина: нескольких советских солдат окружила толпа женщин, размахивающих руками и что-то кричащих.

– А ну, стой, Марат, давай налево.

Танки, сойдя с трассы, подъехали к толпе.

– Что случилось, военные? – не спускаясь с башни, спросил Стариков.

– Да конфликт, товарищ танкист, не хотят паспорта казать.

Стариков спрыгнул с корпуса «тридцатьчетверки», нехотя, разминая затекшие от долгой езды ноги, подошел. Гомон утих, как только подъехали танки, но сейчас начинался вновь.

– Стоп, стоп, стоп! Я знаю, граждане цыганки, что у вас должен быть главный, вы можете базарить хоть три часа, а мне барона давайте. И переводчика. По-цыгански я не умею.

Навстречу ему выступил молодой парень. Черные вихры, тонкая полоска усов, быстрый взгляд. Невзирая на начинающуюся полноту, телодвижения его таили угрозу, как у пантеры: вот она лениво потягивается, а вот в следующую секунду может полоснуть когтями по горлу.

– Ну, я.

– Молод ты, парень, для барона.

– А какая тебе разница?

– Ты извини, но разговор с тобой может оказаться зряшным.

– Так ведь и ты не генерал.

– Это верно.

– Пусть паспорта покажут! – вмешался долговязый солдат-пехотинец.

– Красноармеец! Вы почему перебиваете старшего по званию?

– Так у вас погон не видно из-под комбеза, откуда ж я знаю...

– Я лейтенант, и отойдите к машине. А вы, товарищ гражданский, почему не выполняете требования военных? Вы же знаете, что они выполняют приказ!

– Так нет у нас паспортов. Никогда не будет. И, во-вторых, мы называем это выпрашиванием взятки, а не выполнением приказа.

– Что «это»?

– Требование паспортов, которых нет, и попытку взять одного из наших в заложники.

– А ну, стой! Какие заложники? Ты что, сдурел?! Красная Армия берет заложников?

Цыганки закричали каждая о своем, и над поляной снова повис гвалт.

– Стоп! Стоп! Тихо! Как тебя зовут? – Стариков ткнул пальцем в назвавшегося бароном.

– Ну, Сандро.

– Ты, Сандро, рассказывай.

– А что рассказывать? Вот тот тоже требовал барона. Вышел к нему Михай, они ему ласты завернули и в кузов. И намеки про девочек, про ракию!

– Не врешь?

– Чтоб мне лопнуть!

Стариков порывисто обернулся к энкавэдэшникам. Те вооруженные ППШ, смотрели мрачно, однако без признаков нервозности или страха. Лейтенант пошел к полуторке, но один из бойцов перекрыл ему дорогу.

– Уйди, – скомандовал Стариков.

– Не положено.

– Уйди, сука!

– Не положено!

Танкисты, наблюдавшие за сценой со своих танков, повыпрыгивали, на ходу щелкая предохранителями, передергивая затворы оружия. Со всех сторон окружили энкавэдэшников.

– Арестовать за неподчинение старшему по званию.

Стариков запрыгнул в кузов. Там действительно лежал связанный по рукам и ногам старик.

– Нож!

Нож подал сам Сандро. Игорь разрезал веревки.

– Свободен. Этих, – он показал на энкавэдэшников, – везите, откуда они приехали. Шеломков старший.

– На танке ехать?

– На машине, на их. Нечего соляру зря жечь. Отвезете, пенделя хорошего дайте и назад.

– Пешком?

– Шеломков, не зли меня! Сандро!

Тот снова подошел.

– Мы с тобой не договорили.

– О чем?

– О документах.

– Какие документы могут быть у нас? Офицер, ты часто спрашиваешь документы у ветра?

– Но ведь вы люди, граждане.

– Вольные, как ветер, люди. И граждане чего? Вот раньше жили мы на Украине. Когда голод пришел, ушли в Бессарабию. Вы снова туда пришли, мы в Румынию. Какие мы граждане? Мы ваши первопроходцы. Вы всегда следом за нами идете. Не скажешь, офицер, куда нам теперь идти, чтобы не ошибиться?

– Не скажу. Хотя идите, куда хотите, скоро везде мы будем.

– И в Германии?

– Сандро, а ты не шпион часом? Или не знаешь, что в Германии с твоим братом делают?

– Да враки, наверное, все это.

– Враки?

– Ну, пропаганда или карикатура, как ее там.

– Пропаганда?! А у нас говорят о цыганской почте. Мол, все новости в секунду меж цыганами известны по всему миру.

– Слушай, офицер, ты темы поднимаешь, которые за ночь не переговорить. Давайте, устраивайтесь на ночлег. Вечером запалим костерок, зарежем барашка, посидим.

– А утром ты выставишь меня взяточником?

– Да ты что?! Слушай, офицер, ты меня за пять минут разговора уже дважды успел смертельно обидеть! Не будет тебе прощенья, если вечером не выпьешь со мной!

– А солдаты?

– Всем хватит.

– Ах, вот ты про что. А караул?

– Ну, караулу нельзя, как и положено... или можно?

– Ладно. Посидим, поговорим.

Берлин. Рейхсканцелярия

– Само Провидение избрало нас! Оно нам и задает задачи, проверяет, достойны ли мы править всем Миром. То, что было в Европе, это пустяки! Главная цель сейчас – уничтожить большевизм! Поставить на место славянских недочеловеков! Невзирая на жертвы! Если немецкий народ способен, если немецкий народ достоин роли, предназначенной ему Провидением, он должен истребить монгольские орды усатого Чингисхана! Вот как я вижу нынешнюю картину бытия! Пора объявлять тотальную войну! Пора начинать действовать решительно и серьезно!

Гитлер перевел дух. То, что он называл ужином, безусловно, удалось в его понимании, но было безнадежно испорчено в глазах десятка присутствующих. Пикер, не притронувшись к еде, скорописью строчил в свой блокнот. Кейтель, получив очередную взбучку, не мог поднять глаз от тарелки, на которой одиноко лежала поджаристая свиная рулька. Итальянский гость Чиано, зять самого Муссолини, давно уже плюнув на приличия, сосредоточенно ковырял рыбу.

– Что, Кейтель, вкусна мертвечина? – Гитлер, по своему давно заведенному обычаю, принялся «воспитывать» бедного генерала, не разделявшего вегетарианских наклонностей фюрера.

– Мой фюрер, сейчас есть вещи поважнее вегетарианства.

– Вряд ли такие вещи есть. Вот вы лопаете мертвечину и не знаете, что клетки убитой дичи забивают поры мозга и мешают думать. Гении не едят мяса. Вы добьетесь, я вот возьму и прикажу генералам не давать мяса, чтобы думали лучше.

– А что, русские генералы не едят мяса?

– Кейтель, не дерзите! Хотя действительно. Русские, когда голодные, горы могут свернуть. А когда дорвутся до жратвы, спят на лавках да пердят в свои меховые шубы. Сталин их довел до голодного обморока, вот они и встрепенулись. Ну, ничего, скоро они попробуют европейской жизни в Румынии и Польше, наедятся и успокоятся. А в это время мы как...

А в это время в главном штабе ОКВ кипела работа. Обзвон городских управ в Польше и Пруссии позволил составить хоть какую-то картину, сложившуюся на 1 августа 1941 года.

«Русские войска, основной удар которых был нанесен по Южной Польше, вдоль границы Словакии с дальнейшим поворотом на север, уже вышли к берегам Балтийского моря. Наступавшая из Белостокского выступа группировка русских растоптала войска, готовившиеся к блицкригу, в несколько недель заняла Пруссию. Все войска, находящиеся в генерал-губернаторстве, можно списать на боевые потери. Потеряны 3500 танков (т.е. все), 2500 самолетов, десятки тысяч орудий и автомашин. Потеряно почти три миллиона солдат и офицеров. Неизвестна судьба Гота и еще множества генералов и офицеров. Исчез фон Бок, вылетевший выяснять обстановку на месте.

Такая же картина и в Юго-Восточной Европе. Русские ударили из-под Черновцов и Кишинева, окружили две румынские и 11-ю немецкую армию. Пока пехотные дивизии добивали окруженных, танковые корпуса за неделю захватили всю страну. Гудериан, собрав части, подавлявшие большевистский мятеж в Болгарии, прорвался по одному из уцелевших мостов через Дунай в Румынию в надежде защитить нефтяные скважины. Больше вестей от него не поступало.

25 июля король Румынии Михай объявил Антонеску низложенным и заключил оборонительный союз с Советской Россией. Подобный союз в тот же день заключили и представители так называемого Революционно-военного совета Болгарии, организации, свергнувшей царя Бориса и вновь захватившей власть в стране. Сейчас в Болгарии идут аресты лиц, сотрудничавших с немецкими службами и ориентирующихся на Берлин. Венгрия заняли выжидательную позицию, в стране проведена мобилизация, войска выдвигаются к границам. Переходящие румынскую границу группы отступающих немецких солдат принимаются благожелательно. Правительство Словакии отказалось проводить мобилизацию. Причиной называют боязнь спровоцировать вступление Красной Армии в страну и невозможность отразить таковое.

Финляндия объявила себя нейтральной. Немецкие войска (по легенде, транзитные в Норвегию, а на деле готовившиеся к нападению на СССР) интернированы. Оружие конфисковано. Транспорты, находящиеся в портах, задержаны. Удалось вырваться лишь истребительной эскадрилье, располагавшейся в Киркенесе. При этом часть машин была брошена.

Линкор «Дойчланд», попытавшийся прорваться в Финский залив и нанести удар по Кронштадту и Ленинграду, был обстрелян авиацией Балтийского флота, попал под огонь береговых батарей полуострова Ханко и получил повреждения, существенно понизившие его боеспособность. Когда попытался вырваться из Финского залива, попал под огонь батарей у Палдиски. Далее преследовался линкором «Октябрьская революция», эсминцами «Карл Либкнехт», «Грозный» и еще несколькими неустановленными кораблями. Был торпедирован. Затоплен экипажем на рейде г. Мемель.

Итог первого этапа войны крайне неутешителен. Линия фронта в Польше стабилизировалась по довоенной германо-польской границе. (Возможен политический кризис между Англией и СССР по поводу польского правительства. Известно, что Советы хотят поставить в Польше своих протеже. Лондон же намерен вернуть туда эмигрантское правительство.) В Румынии же красные занимают территорию, восполняя образовавшийся недостаток сил.

На сегодня главной задачей Штаба Верховного командования ОКВ является определение сроков и места нанесения второго удара, переброски вновь сформированных частей и организация обороны. Дело осложняется нехваткой вооружения, боеприпасов, горючего и транспорта. ОКВ считает наиболее вероятным удар в направлении Берлина из района Познани не ранее чем через месяц. Вероятен также удар из района Глейвица в направлении на Прагу. Действия из Румынии маловероятны».

Паулюс поставил точку в докладной, потер переносицу Не ожидал он столь быстрого развала германской армии. Не для того он годами тянул носок сапога на плацу, голами сидел над картами и лез по крутой карьерной лестнице, чтобы вот так.... Не удалось русских разгромить одним ударом. Не удалось из-за этого сумасшедшего в Рейхсканцелярии. Если бы не его постоянные переносы срока нападения, сейчас бы немецкие танки уже выбивали искры из булыжника Красной площади. Наверное, уже бы пали Баку и Ленинград, а проклятая Англия ощутила бы стальную руку на Суэце. Но история не терпит сослагательного наклонения. Придется решать проблемы наличными средствами. Как? Главное – передумать, перемыслить, в мозговом поединке победить русских лейтенантов с генеральскими звездами. Что предпринять?

Москва. Кремль

– Товарищи! – Шапошников прокашлялся. – Таким образом, нашей армией выполнены все задачи первого этапа операции «Гроза».

– Поздравляю. – Усы Сталина чуть тронула улыбка. – У товарища Голикова есть информация.

– Активизация югославских партизан под руководством Васо Иовановича разорвала связь немецких частей, находящихся в Греции, с территорией Германии. Чешские и словацкие партизаны при нашей поддержке фактически парализовали действия немецкой армии в этих странах и связь частей вермахта между собой. При вступлении Красной армии на занятые ими территории партизаны обязательно выступят в союзе с нами. Но, товарищ Сталин, нашему ведомству нужна санкция на изменение политики в отношении Венгрии. По последним данным, Хорти просит гарантий сохранения его режима в случае выхода из антикоминтерновского пакта.

– О таких гарантиях говорить рано. Такие гарантии надо заслужить, – усмехнулся в усы Сталин. – Итак, у нас сейчас есть возможность растянуть войска Германии на три фронта. Старая немецкая граница с Польшей – раз. Удар по Австрии и Словакии с Чехией снова создадут второй фронт. Выдавливание немцев из Греции на юг – три. В Греции – именно выдавливание. Надо заставить Гитлера организовать снабжение войск в Греции через Италию морским путем, а туда перебросить моряков-черноморцев, да и англичан пригласить.

– На дно Адриатики можно много кораблей пустить, – блеснул стеклами пенсне Берия. – Англичане будут рады возможности отомстить за свои конвои.

– А у Германии все меньше и меньше ресурсов для ведения войны, – добавил Голиков. – По нашим данным, у немцев остался недельный запас горючего, двухнедельный – по мелкокалиберным боеприпасам. Авиабомб и артснарядов нет вовсе.

Сталин жестом руки остановил пошедшее не по его сценарию совещание.

– Товарищ Шапошников. Вы просили слова перед Советом?

– Да. Спасибо. Товарищ Сталин, товарищи! В Генштабе сейчас просчитывается такой вариант действий: вести наступление не одновременно на трех направлениях, а поочередно. Какое сейчас самое опасное для немцев направление? Берлинское. Естественно, они перебрасывают туда все наличные силы. А мы в это время атакуем с юга, через Австрию в Южную Германию, севернее Альп. На берлинском же направлении мы демонстративно переходим к обороне и начинаем заниматься устройством польских и прусских дел. И все время бомбим транспортную инфраструктуру Германии. То есть делаем то, чего больше всего должен бояться Гитлер. И убеждаем его, что главная опасность – на юге.

– Вы, Борис Михайлович, нарушаете принципы стратегии, которые сами же нам и преподавали, – оторвался от трубки Сталин. – А как же принцип концентрации всех сил для достижения цели войны?

– Сил у нас для этого точно хватит. А цель войны, по-моему, настало время это озвучить, непременно должна измениться.

– Но мы так можем потерять темп наступления, – вступил в обсуждение Жуков. – У нас сейчас, что в Польше, что в Румынии, коммуникации чрезвычайно растянуты. Для того, чтобы наступление не выдохлось от нехватки военных материалов, мы уже сейчас должны приостановиться...

– И использовать остановку в своих целях, – продолжил Сталин. – Подтянуть резервы и заставить гитлеровцев под нашими бомбами метаться с одного фронта на другой, а расстояние это... – он наклонился над картой, – ... от пятисот до восьмисот километров.

– А Гитлер в это время восстановит свои бронетанковые силы! – не согласился Жуков.

– Известны все танковые заводы Германии. Мы можем разбомбить их за три ночи.

– Ви, пожалуйста, танковые заводы не трогайте, они нам еще пригодятся. Немцы производят в месяц не более трехсот танков. Что, наши бойцы не подобьют десять танков в день? Бензина у немцев нет, так что немецкие танковые силы можно более не принимать во внимание. А вот на сохранении господства в воздухе нужно обратить особое внимание. Тем более что Гитлер перебрасывает сейчас с западного направления истребительные части, воевавшие против Англии. Что скажет нам товарищ Рычагов?

– Истребителей противника мы перемелем. Они будут вынуждены вступать в бой малыми группами, а не массированно. Убежден, мы, товарищ Сталин, удержим превосходство в воздухе.

– Дай-то Бог. Теперь товарищ Кузнецов. – Адмирал Флота встал. – Сидите, пожалуйста. Скажите, сможем ли мы прорваться через черноморские проливы к берегам Греции, или нам нужно будет, исполняя договор по Проливам, прекратить войну с фашизмом?

– Я уверен, товарищ Сталин, что турецкие ВМС не смогут препятствовать нам в борьбе с фашизмом.

– Или все-таки смогут?

– Товарищ Сталин, я уверен в силе Черноморского флота.

– Товарищ Кузнецов, давайте не будем рисковать флотом из-за каких-то там договоров. Товарищ Берия, подготовьте совместно с товарищем Кузнецовым политическое обеспечение изменения режима судоходства в черноморских проливах. Товарищ Жуков, какие у вас соображения по сухопутной операции против Турции?

– Для ведения боевых действий против Турции потребуется оперативная войсковая группа в составе...

Румыния

Сладкий дым костра. Треск хвороста в огне. Огромные звезды в бездонном небе. Бархатное обаяние ночи вдалеке от городов. Вдалеке от войны. Ржание лошадей. Запах свежескошенной травы и теплого конского помета. Звон монисто и блеск быстрых черных глаз. Звон гитарных струн. Звон бубна. Буханье сердца.

Как давно в последний раз Стариков сидел вот так, никуда не торопясь, глядя на огонь, в котором от жара скручивалась береста, темнели бока белого полена, порохом вспыхивали сухие лапы ели.

Когда гости приходят неожиданно и нужно быстро их накормить, не ждать, пока сварится в котле мясо, пока размякнет в маринаде шашлык, кочевники делают верченую печень. Свежайшую печенку режут на небольшие кусочки, нанизывают на шампуры, посыпают солью, красным перцем. Все это обворачивают жировой пленкой, «сеточкой», как называют ее мясники. Получается эдакая колбаска. Сразу к раскаленным углям ее и следить, чтобы жир, вытапливающийся из сеточки, не капал в огонь. Вертеть, вертеть. Тогда весь жир останется внутри шашлыка. Запах!!! Вкус!!! И все это – за несколько минут. Красное вино гостям, шампур в руки, тост. А в это время те, кто помладше, пусть варят крутой бульон, жарят традиционный шашлык.

А гости и хозяин уже ведут неспешную беседу о ценах на лошадей и о победе в войне, об уважении младших к старшим и о любви мужчины к женщине. О предательстве и справедливости. О жизни. Рядом неохотно отдают тепло, накопленное за день, покрытые ночной испариной боевые машины. Бродит меж ними часовой, но скорее для порядка, чем опасаясь врага.

Русские люди, в отличие от западных, не страдают комплексом «полноценности», поэтому их всегда тянуло и будет тянуть к общению с представителями других культур. А если еще представители эти говорят по-русски! Как привести к одному знаменателю свободу по-русски и свободу по-цыгански? Что такое воля и вольность? Почему нужно и почему невозможно иметь свои, проросшие в землю корни? Что важнее: пространство (для тех, кто движется) или время (для тех, кто живет в доме, построенном прадедом, пашет раскорчеванную им землю)?

В середине ночи издалека послышался приглушенный мягкой почвой топот лошади. Встрепенулся часовой, напрягся Стариков. Прямо к костру подлетел всадник. По-цыгански поприветствовал, но, увидев солдат, а потом и разглядев танки, сразу замялся.

– Ты извини, – сказал Сандро, – он по-русски, чудак, не понимает. Я ему объясню на своем.

Быстро переговорив, пояснил:

– Сейчас ты и видишь работу цыганской почты. Плохие вести принес гонец... Чарку ему! Не врал ты, Игорь, когда говорил, что немцы с цыганами делают. Но почему, что мы им сделали? Чем не угодили?

– Они пытались строить тысячелетний Рейх, и им, наверное, не по себе, что есть народы, которые их намного старше. Вот и выбивают цыган, славян, евреев.

– Но почему тогда радиостанции всего мира кричат о геноциде только евреев?

– Свое тело всегда ближе, даже чем рубашка. У евреев есть свои радиостанции, газеты и деньги. У цыган их нет. А зачем евреям кричать о трагедии цыган? Ведь когда мы их победим, немцев-то, евреи наверняка запросят контрибуцию. Зачем им с цыганами делиться? А тем более – со славянами. А здесь нормальный НЭП. Вложил деньги – получил их обратно с прибылью. Все по Марксу: деньги – товар – деньги. Правда, товар-то – жизнь людей.

– Кто получит? Те, кто в газовых камерах?

– Нет. Те, кто в Америке и в Англии. Я ж тебе говорю: те, кто в лагерях, и есть товар. И деньги за них уже получены. Или будут получены? Короче, запутался я с тобой.

– Возьми меня с собой.

– Это зачем еще?

– Тебе переводчик нужен? Румынский знаю, венгерский, немецкий. Без языка нам нельзя никак.

– Зачем тебе это?

– Хочу сейчас, после того, что узнал, в глаза немцам посмотреть.

– Ну, есть у меня во взводе немец. Хороший парень.

– Советский?!

– Конечно, какой же еще!

– Нет, это не то.

– А что «то»?

– Ну, не знаю, нацист, что ли...

– Вот так и говори – нацист. Немецкая нация, знаешь ли, большая. Маркс, Тельман, Клара Цеткин...

– Да это евреи!

– Какие евреи, дурак. Немцы. Евреи у нас были.

– Во!!! А ты говоришь: мы, мол, оседлые.... А правят вами торгаши и кочевники без кола, без двора.

– Правили. В 37-м все переменилось.

– Надолго ли?

– А это сейчас, в этой войне, и решается. Победим всех врагов – значит, надолго. Нет – значит, и нам конец.

– И ты в такую битву меня брать не хочешь? Ты! Я тебя как самого дорогого гостя принял, барашка зарезал, а ты...

– Да пойми, не большой я начальник. Ну, довезу я тебя до ближайшей части. Там тебя в шею, меня под трибунал. Вот и повоюем.

– Слушай, я любого начальника приболтать сумею. Возьми ты, а там – не твое дело. А, может быть, я Первую цыганскую Бессарабскую конную дивизию организую!

– Первая конная уже есть, Буденный ты хренов.

– Ну, тогда просто переводчиком. Я в партию вступлю!

– Ага, возьмут тебя щас, в партию-то. Меня уже год как в кандидаты не берут, а ты в партию!

– Возьми, а? А я Азу попрошу тебе погадать...

– Ну, не знаю...

– Давай, возьми. Аза, поди сюда! Берешь?

– Ну, хорошо. Давай. Едем до места, а там сам договаривайся...

Работа летчика прифронтовой разведки оказалась намного сложнее, чем это представлялось Женьке раньше. Полеты весь световой день (а он ох какой длинный летом!). Прочесывание с воздуха огромных территорий. Бескрайние, правда, мелко нарезанные на наделы, поля. Перелески. Сеть горных речушек. Горы, горы, покрытые лесом... И нередкие пулеметные очереди из этих лесов.

А в последнее время, говорят соседки из бомбардировочной эскадрильи, появились немецкие истребители. Рыскают как волки, нападают на одиночные, отставшие или подбитые самолеты. Что для истребителя У-2? Одной очередью собьет. И не поможет Светка со своим УБТ.

Девчонки закрашивали заплатки на пробоинах, полученных накануне, и болтали.

– Свет, а как тебе этот орелик? Ну, Павел, что ли, или как его там?

– А, этот-то, истребитель? Да нормально. Нас, правда, задирает слегка. А так ничего. А что?

– Не слышала? Они нас сегодня к себе в эскадрилью вечером зовут. На танцы.

– Женька! А ты, прямо, не знаешь, что имеют в виду мужчины, когда приглашают девушку на танцы?

– Секса, Светка, у нас нет! И до свадьбы не будет.

– Ага. Ты точно, подруга, мужиков не знаешь! Мужики – это такие сволочи... хуже них только бабы!

Девчонки дружно рассмеялись. Под Светланой качнулось крыло, и она, не удержав равновесия, спрыгнула на землю.

– Женька, немцы... – услышала подруга севший от страха Светкин голос.

По поляне, которая по совместительству служила взлетно-посадочной полосой (а в свободное от основной работы время – самолетной стоянкой, на которой находились сейчас одноэтажные строения, отданные под жилье, командный пункт и другие тыловые помещения), бежало несколько десятков человек. С винтовками прошлого века, в грязных, мышиного цвета мундирах, они бежали, изредка стреляли, останавливаясь и припадая на одно колено, а то и стоя. В их атаке было отчаяние, какая-то безысходность. На убой. Просто, чтоб не сдохнуть по лесам от голода. На миру и смерть красна.

Техники, чумазые мужики, копавшиеся в самолетах СУ-2, без лишней суеты попрыгали по кабинам. Задвигались пулеметные установки. Один за другим затрещали пулеметы, выбрасывая струи трассирующих пуль. Бежавшие в атаку немцы были на летном поле, в прицелах мощных крупнокалиберных пулеметов, как на ладони. Пули резали людей, рвали на части. Исчезали, мелькнув красным трассером, в земле, рикошетили, разлетаясь причудливыми веерами. Сбоку прогрохотала спаренная 20-мм зенитная пушечная установка и поставила точку в этом неожиданном неравном бою.

Завывая мотором, из-за КП выскочила полуторка, набитая солдатами комендантской роты. Преодолев несколько сотен метров, подкатила к месту побоища. Охране пришлось лишь связать сдавшихся да перевязать раненых. Впрочем, и тех и других было немного.

– Слышь, я даже понять ничего не успела, – с дрожью в голосе призналась Женька.

– Тебе хорошо, а я вообще ночью теперь спать не смогу, – ответила Светка. – Испугалась до смерти...

– Ладно, пошли на КП. А то потеряют нас.

Когда они уже подходили к расположению эскадрильи, к ним подбежала связная из штаба:

– Саламатова, к комэску!

– Лен, а что там?

– Сама узнаешь.

Евгения торопливо направилась к командному пункту.

– Жень, ну, что Марина говорит? Не дают нам «сушку»[1]?

– Ага, размечталась! Передислоцируют нас с тобой. Приписывают к штабу танкового корпуса. Помнишь тех, которым мы помогли немцев раздолбить? Ну, танковую колонну-то? Мы их еще «коробками» называли.

– Это когда хохотали в полете, а потом выговор получили за болтовню в эфире?

– Значит, помнишь. Вот, будем «глазами» их корпусной разведки. Так сказать, оком недремлющим!

– А разве у них нет самолетов-разведчиков? Я думала, у корпуса должна быть целая эскадрилья разведывательная.

– Да. Сейчас, при таком наступлении, все поперепуталось.

Девчата ошибались. Не перепуталось ничего. И перевели их не в корпус, а в танковую бригаду.

Румыния

– Цыганка гадала, цыганка гадала, цыганка гадала, за ручку брала... – Игорь Стариков ходил вокруг башни своего танка и, бубня себе под нос песню, напряженно думал. Понастроили подземелий, мать их. Что делать-то? Рядом разводил руками механик-водитель: мол, а я что, знал, что ли, что у них земля танки не держит!

Это происшествие собрало население всего городка Петрошени. Что там война! Тут русский танк в подземелье провалился. Одна башня над мостовой торчит. Старики в расшитых жилетах, в бараньих островерхих шапках качали седыми головами. Тяжел, однако, танк! Потяжелее немецких будет, они-то легко проходили здесь. Это вам не ваши снега топтать. Здесь Европа. Здесь на таких танках нельзя. Кто-то принес оплетенную бутыль. Уже и стаканчик с желтым вином суют механику: мол, успокойся, дрожишь весь.

– Сандро, скажи этим доброхотам, чтобы механика мне не спаивали. Если помочь хотят, пусть скажут, все подземелье обрушилось или нет. Нам вытягивать его танками. Не провалимся еще раз?

– Они не знают, Игорь. Видно, подземелье очень старое.

– А клад там есть? – поинтересовался заряжающий.

– Константинов! Иди, снимай тросы. Что у тебя на лбу?

– Треснулся об пушку, когда упали. Хорошо, в шлемофоне, а так бы шишкой не отделался.

– Давай, тащи тросы.

Словакия

Группа Чернышкова высадилась в лесном массиве под Брагиславой. Ночные прыжки на лес раньше отрабатывались многократно. Главное тут – не усесться, как на кол, на верхушку дерева, а падая вдоль ствола, не выколоть глаза, не распороть сучьями живот. Да парашюты, которые зацепились за верхушки, могут выдать. Поэтому и парашюты особые. Висишь в нескольких метрах над землей. Висишь хорошо, прочно. Нужно раскачаться, дотянуться до ствола, с помощью ремня, похожего на страховочный ремень электрика-высотника, привязаться к дереву. Затем выщелкнуть зачекованные карабины, соединяющие «упряжь», которой обвит парашютист, и стропы, но стропы далеко от себя не отпускать. Спичкой, толщиной с карандаш, поджечь стропу зеленого цвета. Огонь, словно по бикфордову шнуру, убегает вверх. Ткань парашюта, шелк, пропитанный черт знает чем, загорается почти без вспышки.

Конечно, есть опасность обнаружения. Но на то мы и Осназ, чтобы рисковать. Хотя опасность для диверсанта больше, если днем заметят полотнища парашютов на деревьях. А ночные вспышки в летнем лесу – то ли зарницы, то ли обман зрения.

Приземлились без происшествий. Собрали снаряжение, закопали остатки парашютной подвески. Пора работать.

Методы работы советских разведывательно-диверсионных групп просты и надежны. Советский офицер не ломится в офицерское казино, нарядившись мистером Икс, не лакает водку стаканами и не требует на закуску советский шоколад фабрики «Рот фронт». Не ломится потом под благовидным предлогом в штаб, круша по пути челюсти, и не улетает на самолете, заблаговременно спрятанном на крыше этого штаба.

Действия были гораздо проще. Рассыпавшись по городу под видом типичных жителей Братиславы или ее гостей, поговорили с дворниками, официантами, портье, почтальонами, прочими незаметными людьми. Почитали местную прессу, особенно раздел поздравлений и рекламы. И через два часа уже знали все что нужно о немецких химчастях, стоящих в разных районах города. Когда, где, кто, что, почему, зачем и сколько – на десятки вопросов были получены четкие и недвусмысленные ответы.

Чернышкову оставалось только выбрать один из нескольких продуманных заранее алгоритмов решения задачи, наполнить сухую схему подробностями, уточнить давно отработанные роли. Потом проверить все на практике, уточнить хронометраж. Подготовка операции «Разбитый горшок» перешла в заключительную фазу.

– Товарищ старший лейтенант, – обратился к Чернышкову лейтенант Пилипенко, громила с фигурой и лицом борца-вольника абсолютной весовой категории, – а почему операция названа «Разбитый горшок»?

– Думай, Пилипенко, думай!

– Ну, не знаю.

– Лейтенант Пилипенко! Приказываю разгадать смысл названия операции.

– Есть. Значит, так. Разбитый.... Это значит, мы его разбить должны. Логично?

– Логично.

– Далее... – он призадумался. – Немецкие химчасти носят опознавательный знак – желтый ночной горшок... следовательно, если я догадался, то и немцы могут нас расшифровать! – неожиданно заключил он.

– О названии операции знают я, ты, товарищ Сталин, товарищ Берия, товарищ Голиков. Кто из нас может проговориться?

– Уверен, что никто.

– А я?

– Да что вы, товарищ старший лейтенант! Я в вас уверен больше, чем в себе!

– А зря. Знаешь анекдот?

В загородном домике, в зале которого сидели на полу над картами двенадцать человек, стало тихо.

– Что, черти, подслушиваете? Ладно, слушайте. Стоит часовой на посту. Ночь, пурга завывает. К часовому прямо через забор лезет командир полка. Ну, часовой, неграмотный парень из Туркестана, узнал его, встал по стойке «смирно». Тот подошел, ругает его, мол, ты такой-сякой, разэтакий, Устав не знаешь, кого должен подпускать к себе часовой?! Часовой ему: «Так это же ты, командира!» Тот опять: «А откуда ты знаешь, что я командир твой, может, я шпион, диверсант какой?» Выстрел. Туркмен качает головой: «Вот, гад какой, шпиён, а как на нашего командиру похож!»

Так, все, сверяем часы. Присядем на дорожку. Если что не так, отбой – трехзвездная красная ракета. С Богом, парни!

Не взлетела в три часа ночи над Братиславой красная ракета, не распалась на три яркие звездочки. Вместо нее грохнул взрыв. Взорвалась заложенная в водосточную трубу бомба в доме напротив здания Государственной почтовой службы Словакии. Завыли сирены. Понеслись по улицам пикапчики пожарной службы, кареты скорой помощи. Подняли на ноги полицейских чинов.

Поднятый по тревоге личный состав гарнизона уже построился на плацу, когда грохнул второй взрыв. Невесть откуда взявшийся грузовик, стоящий за решетчатым забором, исчез в адском пламени. Сотни шариков от подшипников, болтов, гвоздей, любовно добавленные в тонну тринитротолуола, выкосили бойцов комендантского полка. Стоны, мольбы о помощи, лужи крови... Дымящаяся воронка с вколоченной в мостовую, перекрученной, изрешеченной рамой грузовика.

Поток пожарных, скорых, репортеров понесся к Братиславскому замку. В это время на другом конце города у железнодорожного вокзала запылали деревянные здания железнодорожных складов. И кирпичные запылали. Стены-то у них кирпичные, а полы, потолки, перекрытия – из высушенного за временем дерева.

Высокий берег Дуная осветила вспышка. Оранжевая дуга на секунду соединила берег и здоровенный речной танкер, вернее, нефтеналивную баржу, вывезенную из Румынии ещё до советского нападения. Баржа лопнула по швам, разорванная диким давлением нескольких сотен тонн взорвавшегося бензина. Огромный черно-оранжевый грибоподобный столб дыма выплеснулся в небо, осветив облака и весь город.

Часовой, стоявший на посту перед зданием словацкого Генштаба, увидел грузовик, который несся по тротуару и высекал искры, чиркая крылом по стене дома. А несся он по улице, которая упиралась прямо в здание Генштаба. Не теряя времени на предупреждения и выстрелы вверх, часовой вскинул винтовку и пуля за пулей начал стрельбу по кабине водителя. Безуспешно. В последний момент часовой успел выскочить из-под колес ревущего монстра. Тот, въехав передними колесами на крыльцо, разбил входную дверь и застрял в широком дверном проеме.

Взрыв был такой силы, что от пятиэтажного здания осталась лишь задняя стена высотой в два этажа. Все остальное превратилось в руины. А задний мост грузовика нашли утром в двухстах метрах от места взрыва, в подвале старинного особняка. Попал он туда, пробив и крышу, и три этажа перекрытий. К счастью, не увлек за собой никого.

Чтобы обесточить город, не нужно атаковать электростанцию. Есть методы проще. Несколько локальных взрывов погасили свет на улицах Братиславы. В этот момент с юго-запада, со стороны Австрии из-за Дуная послышался рокот мощных двигателей. Под облаками, подсвеченными красным заревом пожара, над замершим в ожидании новых взрывов городом, плыл огромный четырехмоторный самолет. Вдруг из-под крыльев его вынырнули два тупоносых истребителя. ТБ-3 (а это был он) широким виражом развернулся на юг и, пробив вату красных туч, исчез. А пара И-16 встали и круг.

На крыше одного из высотных зданий вспыхнул (и это при отсутствии света во всем городе!) прожектор. Луч его упёрся в четырехэтажный, причудливо украшенный лепниой дом. Залил фасад мертвенно-белым светом. Истребители устремились к цели, указанной пальцем прожектора. Что за дом? Какая разница! В упор – залп двадцати четырех ракет PC-132.

Знали бы руководители «Фарбениндустри», знали бы стратеги Рейха, знали бы ученые химики всего мира, как цвет германской химической науки летит сейчас в этом доме с верхних этажей в подвал вперемешку с мебелью, кирпичами, балками и кусками штукатурки. Не одно сердце бы лопнуло от инфаркта, не один сосуд изорвался бы в мозгу. А летчики, сделав свое правое дело, повернули вслед за самолетом ТБ-3, доставившим их под своими крыльями так далеко от родного аэродрома.

В разных концах города затарахтели бензиновые резервные электростанции. Вслед уходящим самолетам рявкнуло несколько «эрликонов», но поздно.

Но и это было еще не все. Одетые в костюмы, наглым образом скопированные безо всяких авторских гонораров с амуниции средневековых японских воинов-шпионов, советские осназовцы спешили к аэродрому. Им навстречу неслись машины с аэродромной охраной, которая спешила на помощь атакованному городу. Дорезать оставшихся не составило труда. А когда электрик запусти.: резервное освещение аэродрома, на летное поле уже спускались на парашютах бойцы 201-й воздушно-десантной бригады.

Берлин. Рейхсканцелярия

Геринг не понимал, что от него хочет Адольф. Пальцы Геринга ворошили в кармане мундира пригоршню бриллиантов, которые он забыл выложить перед поездкой в Бункер. «Как бы не передозировка, – пытался поймать ускользающую мысль за ее сверкающий змеиный хвостик рейхсмаршал, – до добра морфий не доведет, но все же жить помогает!»

– Геринг, вы баран! – заключил Гитлер.

В зал, заполненный толпой народа, протиснулся Шмундт, кое-как протолкался к фюреру, что-то горячо зашептал ему на ухо.

– Что-о-о!!! – завизжал Гитлер. – Карту мне!

Он подскочил к гигантскому глобусу, нашел Словакию.

– Но как?!! Как?

На подгибающихся ногах он добрел до своего стула, сел, съежился, став гораздо мельче своего и так не богатырского роста. Стратеги, заполнявшие зал заседаний, недоуменно загалдели, а адъютант фюрера торжественно объявил:

– Большевики прошлой ночью захватили Братиславу. Правительство Словакии неизвестно где. Наши части, дислоцированные в Братиславе, отступают в Моравию. Они уже в Брно.

Это был шок! На фюрера немецкого народа стало страшно смотреть. Мелко дрожащая челюсть, слюна в уголке рта и вроде как паралич левой руки. Он встал и, глядя куда-то внутрь себя, молча, не разбирая дороги, медленно побрел прочь из комнаты.

Над столом, заваленным картами будущих побед, заставленным тарелками с бутербродами, стаканами с чаем и кофе, воцарилась тишина. Гробовая. И никто не мог осмелиться нарушить ее. Вдруг раздался короткий смешок. Все моментально повернули головы к Герингу. А он смотрел на свой мизинец, точнее, на кольцо с огромным бриллиантом, и широко улыбался...

Словакия. Братислава

Осназовцы вихрем ворвались в здание аэропорта.

– Пилипенко, твои «горшки»! – крикнул Чернышков своему заму, а сам с оставшимися бойцами рванул на второй этаж, в диспетчерскую. Навстречу им через зал ожидания, нелепо раскинув руки, кинулись двое толстых, в черной форме, полицейских. Публика вытаращила глаза. Взвился и затих женский визг.

Навстречу охранникам рванул один из осназовцев, рядовой Самохин. Облаченный в черный свободный комбинезон, в высокие ботинки, он двигался бесшумно и стремительно, как тень. Полицейские бежали ему навстречу по проходу между рядами соединенных друг с другом кресел. Когда до противников оставалось не более двух метров, Самохин, не сбавляя скорости, одним махом запрыгнул на спинку кресла и уже в воздухе, делая следующий шаг, выбил челюсть ближнего полицая. Тот, отлетев, навзничь бухнулся на пол. Самохин же, проскочив по инерции еще пару метров, оказался за спиной у второго. Полицейский неловко, подпрыгнув на обеих ногах, развернулся и в ту же секунду взвился вверх от размашистого удара кулаком – снизу в челюсть. Пассажиры завороженно следили за схваткой. Самохин быстро перевернул обоих, обезоружил, связал. Вскочил, огляделся.

В дальнем конце зала сидел немецкий офицер, по виду штабной. Самохин все так же молча и стремительно двинулся к нему. Тот заверещал, попытался закрыть лицо руками. Оплеуха была такой, словно в голове у немца взорвалась граната. Пенсне слетело и, вращаясь пропеллером, закатилось под батарею. Через несколько секунд, связанный собственным брючным ремнем, офицер Рейха лежал привязанным к батарее и что-то невнятно скулил.

Чернышков ворвался в диспетчерскую:

– А ну-ка, ручки показали! – заорал он на словацком. – Хенде, хенде юбер!

Диспетчер и связист с открытыми ртами смотрели из «аквариума» диспетчерской, как по бетонке в направлении немецкой секретной части, скрытой за ангарами, бежали, стреляя, люди в черном. Перепугавшись, диспетчер и связист отпрянули в дальний угол. Чернышков, одним взглядом оценивший обстановку, кивнул солдату, следом заскочившему в диспетчерскую, на словаков, а сам кинулся к микрофону громкой связи.

– Как включается? – спросил он по-словацки.

Связист молча показал на тумблер на щите управления.

– Пилипенко, мать твою, вы чё стреляете? Там же химия! – раздалось и в зале ожидания, и в самолетных ангарах, и на летном поле.

Пилипенко, в горячке боя не услышавший Чернышкова, продолжал поливать из «шмайсера» по караульным, открывшим пулеметный огонь с вышки, стоящей напротив здания аэровокзала. Юшков, единственный, наверное, в Красной Армии, да и, пожалуй, во всем мире, кто мог стрелять от бедра из крупнокалиберного пулемета, врубил из него очередь по вышке. Немецкий пулемет замолк. Осназовцы скрылись за ангаром. Через несколько секунд раздалась короткая очередь из ППШ, бухнуло два выстрела из немецкого, прошлого века, карабина. Снова пробухтел ДШК. Еще через некоторое время Пилипенко уже гнал по полю к аэровокзалу группу людей в белых халатах. А позади всех трое осназовцев тащили на себе гиганта Юшкова.

– Давай, – обратился Чернышков к сопровождавшему его солдату.

Рядовой Гусак из осназа Коминтерна схватил городской телефон. Диспетчер и связист смотрели на них расширенными от ужаса глазами. Гусак набрал номер штаб-квартиры секретного немецкого химического подразделения.

В этот момент воздух наполнился гулом десятков авиационных моторов. С транспортно-десантных ТБ-1 и ТБ-3, пролетающих над летным полем, горохом сыпанули сотни десантников. Серое предрассветное небо наполнилось сотнями розовых, подсвеченных пожарами на Дунае и в городе, парашютов. Десантники приземлялись, отработанно сбрасывали парашютную упряжь и, приседая на колено, прикрывая друг друга, начали занимать оборону по периметру аэродрома.

Несколько человек свернули полотнище посадочного знака. Если раньше самолеты садились на ВПП с запада и взлетали в ту же сторону, то теперь все изменилось. С востока уже подходила новая волна транспортников. Десантники быстро расколотили жидкий забор, ограничивающий взлетную полосу, разобрали колючую проволоку. В результате полоса протянулась в поле еще на полкилометра.

А по полосе уже катились новые транспортники. Под фюзеляжем у ТБ-3 висело по танку Т-40. Они подрулили прямо к аэровокзалу. Крупнокалиберные пулеметы на носу уставились прямо в окна второго этажа аэровокзала. Чернышков помахал летчикам рукой и по громкой связи передал:

– С прибытием!

Те тоже что-то прокричали, но завывание винтов, конечно, не дало услышать ответ.

Десятки других самолетов в считанные минуты заполнили огромную территорию аэродрома. Тысячи десантников, несколько противотанковых 45-мм пушек, пять танков. Самолеты Ли-2, кроме того, притащили с десяток грузовых планеров Антонова, которые под завязку были нагружены высокосортным авиационным бензином. Тотчас же весь авиаконвейер двинулся в обратную сторону. Менее чем через два часа новая волна транспортников придет в Братиславу, а пока...

В командный пункт легко заскочил генерал в белых перчатках, с тростью в руке.

– Старший лейтенант Чернышков? – точно угадал он Александра, вместе с Гусаком вытянувшегося по стойке «смирно».

– Так точно, товарищ генерал-майор.

– Генерал-майор Чуйков. Все по плану?

– Так точно.

– Вольно, старший лейтенант. Что у нас дальше?

– Звонок немцам о десанте.

– Ну, звони, что стоишь, как вкопанный!

– Есть! – Чернышков кивнул Гусаку.

Тот набрал последнюю цифру на диске.

– Алло, – Ответила трубка по-словацки.

– Аллё, здесь рядовой Швейк. На аэродроме десант русских! Наверное, человек тридцать будет! – заорал Гусак.

В трубке молчание, тихая паника. Гусак, подняв к потолку «шмайсер», пустил одну короткую очередь.

– Быстрее, на помощь, скорее, они уже подходят!!! – И снова очередь в потолок.

Чернышков играл на трубку, как в радиоспектакле: хрястнул стулом по окну, зазвенело стекло.

– Быстрее!!! – надрывался Гусак. – Умираю, но не сдаюсь!

Снова очередь в потолок из «шмайсера» и очередь из ППШ. Гусак бросил трубку телефона на стол и с корнем вырвал провод из аппарата. Генерал Чуйков смотрел на них с удивлением.

– Ну, артисты! Впервые вижу такие спецоперации. А почему Швейк?

– Я, товарищ генерал-майор, как вас увидел, так все немецкие фамилии из головы вылетели.

– Ну, артисты, – Чуйков, усмехаясь, вышел из диспетчерской. – Надо же, Швейк!

А 201-я бригада ВДВ и части 9-го воздушно-десантного корпуса уже двигались в направлении Братиславы. Немецких химиков, оставшихся в живых после операции «Разбитый горшок», отправили на одном из первых самолетов в Москву. Советской разведке ведь нужно знать, как развивается передовая европейская наука!

Передвигаться по европейскому лесу, особенно вблизи города, одно удовольствие. Ни сучьев, переплетенных пол ногами, ни колючего кустарника, хватающего за одежду, да и трава словно подстриженная. Европейцы, которых в Европе гораздо больше, нежели природа их может прокормить, давно повытащили из леса все. Ни ягод, ни грибов. Каждая щепочка в дело идет. И потому по среднестатистическому пригородному лесу в Европе передвигаться можно безбоязненно. Не хрустнет веточка под ногой, не затрещит сорока, выдавая присутствие непрошеных гостей.

Чернышков, как и весь осназ, давно взял за правило брать с собой вещи не те, которые могут пригодиться, а те, без которых никак не обойтись. Не может диверсант, даже тренированный, долго нести на себе груз, превышающий треть веса человека. Поэтому боеприпасы и дневной сухпай. Двадцать пять килограммов боеприпасов – это, конечно, мало. Тем более когда тебе предстоит сражаться, быть может, со всем гарнизоном столичного города. Конечно, группа осназа может воевать и без оружия. Но с оружием привычнее, что ли.

Быстро заминировали старинный каменный, в два пролета, мостик через безымянную горную речушку. Заняли позиции с обеих сторон шоссе, ведущего из Братиславы в аэропорт. С минуты на минуту здесь должны появиться войска, спешащие на отражение десанта. Часть фашистов, как договорено с Чуйковым, Чернышков должен пропустить к аэродрому. Там их встретит 201-я бригада. Задача же Чернышкова – отрезать вторую половину отряда. Застопорить движение колонны. Десантуре из 201-й будет легче разбить врага, по частям вступающего в бой. Ну, и мелкие сопутствующие задачи: отстрелять командиров, попробовать поджечь, если будут, танки.

Через несколько минут раздался рев моторов. Колонну возглавляли две легковые машины с офицерами, за ними пытались угнаться три легких чешских танка, и уже следом ехали грузовики, набитые немецкой пехотой, в касках, похожих на перевернутые цветочные горшки, с винтовками образца 1898 года.

Пропустив четыре грузовика, Чернышков вдавил ручку дистанционного взрывателя в корпус. Грянул взрыв, поднявший на воздух один из пролетов моста. Водитель автомобиля, въезжающего на мост, рефлекторно отреагировал на взрыв, рванув руль в сторону. Грузовик, проломив ограждение, рухнул на огромные валуны. Солдаты кубарем через кабину ссыпались в воду. Задние автомобили успели затормозить, но на них сразу же обрушился шквал огня. ДШК Юшкова, легко раненного и продолжавшего операцию, моментально выкосил солдат Вермахта, сидящих плотно, как селедки в банке, в кузове ближнего автомобиля.

Фашисты на удивление быстро пришли в себя. Покинув машины, они залегли в придорожную канаву, открыли ответный огонь. Но занявший позицию с другой стороны дороги Пилипенко со своей подгруппой минутой позже обрушился на них сзади.

Отстреляв по магазину, осназовцы начали отступать в глубь леса. Солдаты Рейха сразу же организовали преследование.

– Ну да, куда там, – шептал разгоряченный боем Александр, – в лесу-то мы вас хоть тыщу изведем...

Переодевшиеся после операции в городе и аэропорту из ночных диверсионных комбезов в лесные камуфляжные с разгрузочными жилетами для пистолетов и ножей, с компактными рюкзаками для боеприпасов, бойцы осназа занялись привычной работой – истреблением в условиях горно-лесистой местности превосходящих по численности сил противника.

Немецкие офицеры сразу после перемещения боя в глубь леса решили разделить колонну. В те машины, которые успели до взрыва проскочить мост, набилось максимально возможное количество солдат. Они поспешили на выручку охране аэропорта. Остальные занялись ремонтом моста, помощью раненым. Кстати, две роты, отправившиеся в погоню за русскими диверсантами, почему-то обратно не вернулись...

Лес под Братиславой

Острые луча солнца пробивалось сквозь кроны вековых сосен. Вспыхивали на свету микроскопические пылинки. Осторожный бурундучок, щупая носом воздух, замер, потом молнией перекинулся через тропинку и, мелькнув полосатой спинкой, взлетел по стволу дерева. Чуть в стороне прошуршали травы по ногам бегущего человека, а вдали топот десятков солдатских сапог.

Сергей Волков, рядовой из группы Чернышкова, вел на «своих» немцев охоту в старинных охотничьих угодьях. Немецкие пехотинцы, правда, считали, что это они охотники, что именно они гонят одинокого диверсанта и вскоре зажмут его.

Сергей быстро скользил к месту, где выросшая до пояса трава перекрыла старую тропку, вытащил из «лифчика» моток бечевки, распустил его, отхватил несколько метров, перекинул к соседнему деревцу, а второй конец привязал к корню сосны. Еще пластанул ножом с метр бечевы, на уровне человеческого роста закрепил на молодой березке ребристую «лимонку», протянул с обратной стороны ствола веревку, быстро оглядел ловушку, легкими движениями разровнял траву и кинулся вверх по косогору, на бегу сматывая шпагат.

Поднявшись на пару десятков метров, он нашел место, откуда была видна полянка, выбранная им в качестве ловушки. Скинул карабин, рюкзак десантника, извлек из него одну обойму к карабину и две «лимонки». Вытащил ТТ, выщелкнул обойму, осмотрел патроны, снова вставил на место, а пистолет сунул в разгрузочный жилет. Пятнистая сетчатая ткань комбинезона и рюкзака, который он приспособил в качестве упора к снайперскому карабину, отлично маскировала его, сливаясь с окружающей местностью. «Хорошо, что собачек у них нет», – подумал осназовец, выцеливая мышиного цвета фигурки, замелькавшие между деревьями.

Он рассчитал точно. Растянувшиеся цепью по лесу солдаты не стали ломать ноги на косогоре, а как бы нечаянно стекли к тропинке. В этот момент кто-то из них и задел веревку, один конец которой был привязан к кольцу гранаты. Звонкий взрыв отмел солдат от остатков березки. Попадав, они открыли шквальный огонь из «шмайсеров» по ближним кустам, срезая очередями ни в чем не повинные деревца. Сергей сквозь оптический прицел высматривал офицера или фельдфебеля. Коротко грянул выстрел – один есть. Упал на колени, зажав живот, здоровенный рыжий фриц. Сергей его выделил из толпы солдат за закатанные рукава и расстегнутый ворот, тогда как у других униформа была в порядке. Немцы снова отомстили беспощадным огнем недоумевающим соснам, а Сергей, бросив одну за другой гранаты и, подхватив рюкзак, кинулся влево и вверх по косогору, обходя противника.

Когда Волков потихоньку спустился в тыл взводу немцев, те напряженно всматривались в промежутки между деревьями, держа оружие на уровне глаз. Чуть позади что-то офицер бубнил в рацию, ручки настройки которой крутил еще один ганс. Сергей, не колеблясь, перевел прицел с офицера на рацию. Полетели осколки радиоламп, пыхнул сизый дым. Офицер отпрянул, и Волков промахнулся. Мгновенно вскинув карабин, он снова рванул под прикрытием деревьев вверх, а с поляны ему ответили десятки стволов.

– Так, подсчитаем. Три десятка солдат, два офицера, три сержанта, радист. Это было. Минус рация, минус один сержант, минус как минимум пять раненых. Может, больше. Итого человек тридцать. Минут пять они еще пролежат, потом минут пятнадцать будут бинтовать раненых. С ними оставят одного сержанта, что за слово придумали – фельдфебель, язык сломаешь, и, может, трех солдат. Это если не плюнут на меня и не потащат раненых в какую-нибудь деревню поблизости. Если они что и успели наговорить в рацию, фашистам теперь не до меня. Мало, что их сейчас бьют десантники Чуйкова на аэродроме, так сколько еще групп наши мужики по лесам таскают.

Волков, сделав большой крюк, снова вышел на тропинку, по которой минут двадцать назад протащил за собой немецкий взвод. Снова поставил растяжку, выбрал огневую позицию с хорошим сектором обзора, залег. Где-то вдалеке снова гулко ударил взрыв. В ответ раздались очереди «шмайсеров».

Сквозь шум леса, сквозь дальнюю стрельбу до Сергея донеслось ворчание грузовика. Он четко помнил план местности, на которой вел охоту, но дорог, способных пропустить транспорт, он на нем не видел. Следовательно, или подмога, или машина для эвакуации раненых. Волков прислушался и, примерно установив направление движения, кинулся наперерез. За сотню метров до места встречи он скинул рюкзак, уложил рядом карабин, вытащил очередную гранату, побежал дальше. По лесной дороге, основательно заросшей, двигались два носатых грузовика. В кабине каждого по водителю и санитару, низкие кузовы – пустые.

Волков пропустил первый грузовик и закинул ему в кузов «лимонку», присел, ожидая пролета осколков. Как только она взорвалась, Сергей, оттолкнувшись от земли, побежал навстречу второй машине. В два шага запрыгнув на капот, сквозь стекло расстрелял фашистов, не успевших даже испугаться, перемахнул в кузов и оттуда дострелял вывалившихся из первой машины. Перерезав бензопровод, поджег один грузовик, а в кабине второго приладил ловушку – связку немецких и одну свою гранату. И снова бросился к месту своей последней засады.

Добежав до места, в изнеможении упал и стал гнать от себя провокационные мысли. Ведь преследовали его немцы только потому, что он этого хотел. Шумел, ломал ветки, пинал камни, мял траву. Что стоит уйти от них? Даже не раз плюнуть. Даже проще. В осназе ГРУ всему и накрепко учат. И кто осудит его за это? Кто сможет узнать о его минутной слабости? Только такие же охотники, как он, да и то, если почуют. Но тогда он перестанет быть охотником, волком, Волковым. Тогда любой сопляк сможет его завалить. Сергей достал фляжку, смочил губы теплой, с привкусом алюминия, водой. Нет, гансы. От кого-кого, а от меня вы такой поблажки не дождетесь, все будете по кустам валяться!

Вскоре снова раздался топот. На этот раз фашисты действительно решили прекратить погоню за призраком, собрали раненых и несколькими группами поспешили из этих опасных мест. Осназовец снова пропустил мимо себя основную группу, похожую на стадо, хотя было сильное искушение швырнуть туда последнюю «лимонку». В арьергарде один офицер и пятеро солдатиков. Второго офицера, видимо, тащили в основной группе, раненого. Сергей быстро прицелился, выстрелил. Фуражка с высокой тульей и орлом, сжимающим в когтях земной шар, покатилась по земле. Офицер ничком упал на траву, а солдаты враз присели и снова застрочили по ближним кустам. После второго выстрела, сбившего на землю щуплого белобрысого арийца, солдаты кинулись бежать, ломая кусты, чуть не визжа от суеверного первобытного страха.

Волков снова подскочил, кружным путем опережая противника, и нос к носу столкнулся с одним из немцев. Времени наводить длинную винтовку не было, и Сергей врезал снизу прикладом врагу по челюсти, а тот успел нажать на спусковой крючок «шмайсера». Из очереди в упор лишь две пули попали в цель, но осназовец ощутил боль, как будто его дважды долбанули кувалдой. Сергей, выронив винтовку, схватился за падающего немца, пытаясь зажать ему рот, чтобы враг не смог позвать на помощь. Тот попытался укусить Волкова и, вцепившись в горло, начал душить.

– Ах ты, сученок, кусаться! – Сергей освободил одну руку, головой нырнул немцу под мышку, освобождаясь от захвата, одновременно вырвал финский нож из-за голенища и полоснул им противника. Высвободился из враз ослабших объятий, но тут же упал. Дикая боль в правом бедре. Кровь везде – на одежде, на руках, на лице. Своя, чужая.

– Все, отохотился. – Волков подтянулся на руках к брошенной на землю винтовке, зубами разорвал индпакет, попытался расстегнуть штаны, но волна боли опрокинула его наземь. Стиснув зубы, чтобы не застонать, пересилив боль, он финкой располосовал штаны. Аккуратное входное отверстие. Пуля глубоко внутри. Кость раздроблена. Артерия порвана, кровь так и хлещет. Все. Конец. Сергей вытащил из штанов брезентовый брючный ремень. Попытался наложить жгут. По правой руке из продырявленного рукава тоже сочилась кровь, хотя и не сильно, и почти не было больно. В очередной раз поплыло небо, закачались деревья, но Сергей снова победил дурноту.

– Держись! – орал он шепотом, как кому-то постороннему, себе. – Сдохнешь ведь! Гансы могут вернуться за этим гаденышем! – С помощью жгута и повязки, спустя целую вечность, осназовец остановил кровь из раны на ноге. Распоров рукав, осмотрел руку. – Сквозная, рана чистая, кость не задета, жить буду. – Он зубами и левой рукой перебинтовался, потом поближе подтянул оружие. Решив, что одной рукой не постреляешь, Сергей отложил винтовку в сторону. Из рюкзака выложил винтовочные патроны. Обоймы к ТТ переложил в разгрузочный жилет, последнюю гранату – туда же. Осмотрел рюкзак еще раз. Запасная фляжка, консервы, шоколад, хлеб. Хлеб и консервы выложил, шоколад запихал в нагрудный карман, фляжку перецепил на пояс. Выложил бинокль и отбросил в сторону ставший ненужным рюкзак. Попробовал ползти. Куда? Да хоть куда, главное, подальше отсюда. Не получилось. Правая нога при каждом неловком движении парализует все тело, да и рука не помогает. Попробовал перекатиться. Получилось. Сдерживая крик, он откатился вниз по склону метров на тридцать.

– Федор! – раздался крик неподалеку.

– Я ж не Федор, – подумал Сергей, но вслед за этим услышал гортанную немецкую речь.

Из кустов вышли пятеро немцев. Волков с левой руки стрелял из пистолета несколько хуже, но двоих сумел завалить, и тогда очередь из немецкой тарахтелки хлестанула его по ногам. Он одной рукой перезарядил пистолет, и снова попал. И по нему снова попали, на этот раз в левую руку. Пистолет отлетел в сторону. Сергей, уже не чувствуя боли, вытащил гранату, зубами выдернул чеку.

– Идите сюда, идите сюда, гады! – шептал он. В ответ снова протарахтел «шмайсер». Немцы с опаской вышли из кустов. Сергей, словно сквозь вату, слышал, как пули терзали и крошили его тело.

– Идите сюда... быстрее... Я же не дождусь... умру... Скорее...

Вдалеке раздался взрыв. Это грузовик, понял Волков. Двое последних оставшихся в живых немца, словно загипнотизированные, приближались к осназовцу. И когда они подошли совсем близко, пытаясь рассмотреть того, кто так долго гонял их по этому лесу, с металлическим звоном щелкнула пружина запала. Последняя мысль Сергея была ясной:

– Тридцать три – один, в нашу пользу...

Острые лучи солнца по-прежнему пробивались сквозь кроны вековых дубов.

Румыния

– Мужики, едрить вашу бабушку, вы чё там, поохренели?!! – Стариков слушал по рации отеческие поучения Короткова и лишь разводил руками. – Какое, на хрен, подземелье? Там без танковой поддержки дивизия стрелковая гибнет, а вы!!! Стариков, под трибунал пойдешь! Или чтоб утром были на месте! Все. Отбой.

Так. Успокоиться и взять себя в руки. Что в наличии? В наличии мой танк. Провалился в старый подземный ход, проходящий под улицей. Гусеницы и катки целы. Двигатель запускается. Пушка не покалечена. Сидит плотно. Даже пятисотсильному дизелю не хватает мощи провернуть гусеницы. А долго пробовать нельзя, можно коробку порвать, или «гитару», или сцепление развалить. Думай, лейтенант, думай.

Механики посовещались и решили, что можно попробовать дернуть назад, так как вперед точно не пойдет. Лобовая броня снизу подперла полуобрушившийся каменный свод.

– Не пролезет, можно не пробовать, – вынес вердикт Серега Шеломков, – а гусеницу порвет, вообще застрянем.

– Думайте все, вспоминайте, кто что делал в подобных случаях.

– Товарищ лейтенант, у нас в деревне трактор под лед провалился, мы его воротом тащили...

– Не то. Здесь хоть вперед, хоть назад, везде упирается в стенки. А назад, так еще «гитары» мешать будут. И что ты думаешь, что ворот сильнее двух «тридцатьчетверок»?

– Так обрушить эти стенки!

– А землю куда? Да и долго.

– А если кран?

– Двадцать пять тонн! Да ты вообще здесь краны видел?

– А сделать если?

– Константинов, ты меня задрал уже! Ты еще дирижабль подгони, конструктор хренов!

– С дирижаблями здесь напряженка. А вот кран сделать можно, – морща лоб, согласился с товарищем Шеломков.

– Время!

– А времени много и не надо. Сандро, мобилизуй местных. Срочно нужно два бревна покрепче. Одно – метра два и пару еще метра по полтора. Скобы побольше...

– Но это же глупо!

– Если это сработает, значит, не глупо.

– Сандро, действуй! – Стариков уже понял замысел подчиненных.

Принесенные бревна соединили буквой «П», сколотив толстыми коваными скобами. Стариков распорядился разобрать часть мостовой позади попавшего в западню танка. В образовавшиеся ямы поставили этот «кран». Через него протянули тросы, которые с одной стороны зацепили за буксировочные крюки Т-34, сидящего в «волчьей яме», а с другой прикрепили к стоящим цугом оставшимся двум танкам, связанным между собой.

– Люки по-боевому! – скомандовал лейтенант. – Давайте потихоньку.

Медленно, сантиметр за сантиметром, механики-водители натянули тросы, которые вибрировали от напряжения, как струны гитары. Настал кульминационный момент: добавив газу, танкисты начали вытягивать засевшую «тридцатьчетверку». Наклоненная П-образная перекладина под воздействием тросов стала принимать вертикальное положение, приподнимая зад засевшего танка. Еще чуток, и нижний край гусеницы приподнялся над мостовой.

– Вставляй бревна, быстро!

Солдаты едва успели подсунуть между гусеницей и краем ямы бревна, когда под тягучий треск рухнула вся «обструкция» импровизированного крана, как назвал ее старшина Шеломков. Но Т-34 уже стоял, пусть в яме, но всё-таки на бревнах, и выпячивал в небо свой бронированный зад.

– Султанов! Давай за рычаги!

Танкисты быстро перецепили тяжелые тросы, и снова два танка готовы были тянуть своего застрявшего собрата. Взревели теперь уже три дизеля, задымив весь околоток. Подминая под себя бревна, «тридцатьчетверка» вылезла из западни.

– Все, парни, по коням, из графика на два часа выбились! – срывая голос, проорал Стариков. – Что, Сандро, что ему надо? – спросил он у цыгана, который выслушивал старика в расшитом жилете и в туфлях на босу ногу.

– Он говорит, что Советы должны местной власти деньги за разрушенную дорогу и за бревна, – сказал тот.

– Переведи ему, что я могу найти в этом происшествии и признаки диверсии. И тогда мы посмотрим, кто кому должен.

– Это нельзя переводить. Старик обидится, и у тебя могут быть проблемы.

– А что делать?

– Ты ему расписку напиши, так и так, мол. Потом придут начальники, пусть сами разбираются, что к чему.

– Ну, ладно, скажи, чтобы принесли ручку и бумагу.

Короткое смотрел на двух девушек, представлявшихся ему по случаю прибытия для прохождения военной службы. Одна повыше, под 170, каштановые волосы, подстриженные по довоенной моде, серые с синими крапинками глаза, фигурка о-го-го. Зовут Евгения. Старший сержант Саламатова. Лицо круглое, когда улыбается, ямочки на щечках. На Востоке ее бы назвали луноликая. Видать, много кровей намешано.

Вторая ростом чуть меньше. Строгие карие глаза, русые волосы заплетены в косу. Тонкий носик, точеные ножки. Серьезная, в отличие от своей командирши, у которой нет-нет да и проскочит лукавая искорка во взгляде. Стрелок, она же радист, Светлана Польских.

Самолет у них не ахти какой. Обыкновенный По-2. Кукурузник, вооруженный крупнокалиберным пулеметом. Да мощнейшая рация. Да возможность взлетать и садиться с любого пятачка, с любой поляны, с любой полевой дороги.

– Как, девчонки, настроение? Нравится у нас?

– Да, спасибо, товарищ капитан.

«Отвечает старший сержант. Уверена в себе. Наверное, у летчиков эта черта характера должна присутствовать обязательно», – подумал Короткое, а вслух добавил:

– Чем же я вас заправлять буду? У меня ж танки, соляра одна.

– А вы, товарищ капитан, с «эмки» своей слейте.

– Ну, с «эмки» так с «эмки». Какая еще специфика авиации?

– Масло авиационное. Машина – стартер. Патроны 12,7 к УБТ.

– Ну, этого-то добра хватает. Что касается масла, вы марку напишите, я старшине отдам, пусть ищет. А что за машина?

– Стартер. Это чтобы двигатель самолета заводить. Чтобы руками его не крутить.

– Ну, тогда пока руками покрутим, а про машину подробнее расскажете зампотеху, может, он чего придумает. Я-то не технарь. Я вояка в третьем поколении.

– Товарищ капитан, а орден Боевого Красного знамени за что? За Испанию?

– Нет, девочки. Для Испании я молод. За Финскую, полтора года назад.

– Вы брали линию Маннергейма?!

– Опять не угадали. Мы на плавающих танках по тающему льду Финского залива обошли и окружили Выборг, чем заставили белофиннов сдаться. За это и орден. Служите лучше, и вам орден дадут. И не один. У вас все ко мне?

– Да. Разрешите идти.

– Не да, а так точно. Давайте, идите, устраивайтесь, скоро ужин.

Солнце уже нацелилось спрятаться за горизонт, отоспаться, отдохнуть от своей тяжелой работы, когда танки, проскочив Алба-Юлию, подъехали к расположению 123-й стрелковой дивизии. Танкистов встречал капитан, исполняющий обязанности комдива.

– Ты не смотри, лейтенант, на мои лейтенантские погоны. Я капитан Егоров, меня сам Жуков в капитаны по телефону произвел.

– Понял, товарищ капитан, что тут у вас?

– Тут у нас полный... короче, вырвалась какая-то немецкая часть из лесов. Штаб из автоматов положили. Сунулись в эту долину, а с той стороны танки шли, двадцать шестые. Те их пуганули. Немцы сюда. А мы здесь уже тревогу сыграли. Короче, заперли их с двух сторон. Уже трое суток бьемся.

– Много гансов-то?

– Да под дивизию! У них пушки зенитные на конной тяге, они все танки уделали.

– Да ты что! А кто их с той стороны держит?

– Да мы же и держим.

– Связь как?

– Через связных, как еще!

Разложив на капоте «эмки» карту, капитан Егоров, налысо обритый крепыш с азиатскими чертами лица, пояснял:

– Вот здесь они закопали свои пушки. Линия окопов вот так.

– А наша задача какая?

– Давай сначала по дальней связи вызовем авиаподдержку.

– А что раньше не вызвали?

– Да эти козлы радиостанцию расстреляли! Пошли посмотрим все на месте.

Когда они прошли метров триста по лесу и вышли к линии обороны, Стариков оценил увиденное. Два сгоревших дотла Т-26. Один с сорванной башней. Во втором, в лобовой броне пробоина с кулак. Вдалеке, ближе к вершине холма, несколько трупов фашистов.

– А где их позиции? – спросил Игорь.

– Видишь, во-о-он там, перелом холма. Здесь на обратном скате наши позиции. А с той стороны – их.

– Так ведь не видно ж врага-то.

– А это и есть, как в шахматах, патовая ситуация. Если мы в атаку идем, то попадаем под огонь, не зная положения их огневых средств. Если они идут в атаку, то, как только переходят через высшую точку холма и начинают спускаться со склона, мы со всех сторон лупим по ним, тут они у нас как на ладони.

– А нам-то что делать?

– Давай, вызывай штурмовиков. С самолета мы все как на ладони.

– Так у них же зенитки.

– А в это время вы на танках в атаку пойдете, они как раз стволы вверх задерут, вот и демаскируют себя.

– Да бились мы как-то с одной зениткой...

– Ну и как?

– Как. В ушах до сих пор звенит, как она врезала нам. Твои-то с нашими танками взаимодействовать могут?

– Спрашиваешь! Мы ещё в Финскую Т-26 прикрывали. Мы их, а они нас.

– Ну, ладно, давай, тянуть не будем. Я подгоняю свои танки. Формируй штурмовую группу. Подождем штурмовиков и начнем с Богом.

– Задачу-то бойцам какую ставить?

– Дай нам десант на броню, с пулеметами. Они нам нужны, чтобы прикрыть от гранатчиков. Сами пусть прячутся за башню. А мы попробуем повыщелкать пушки. Да. если вскроем пулеметчиков, и их пощупаем.

– Добро. А я в это время веду своих на первую линию окопов.

– Все, договорились. А за что тебе Жуков капитана дал?

– А ни за что. Аванс за будущую победу.

– Тогда тебе очень надо постараться, мужик. Жуков, говорят, не любит, когда его аванс кто-нибудь не отрабатывает.

– Бронебойные выгрузить, там танков нет. Мужики, быстро. Время не ждет. Взрыватели поставить на «осколочный». Слушайте сюда! – Стариков переживал состояние так называемого предбоевого синдрома, заметно психовал. – Мужики, как только выскакиваем на тот склон – сразу выстрел. Прицелился, нет – выстрел! И стрелять, стрелять, стрелять! Попал, не попал, без разницы. Главное заставить их испугаться, бросить все, вжаться в землю. Огонь, огонь, огонь! Конечно, лучше перестрелять всех сразу. У них пять пушек. У нас всего три. Так что огонь и еще раз огонь. На месте не стоять. Если, не дай Бог, подобьют, тем более! Огонь и огонь. В этом наша защита. Все поняли? По машинам. Ждем штурмовиков. Атака сразу же после их пролета.

Эскадрилья ИЛ-2, едва не задевая верхушки деревьев, пронеслась над башнями танков и через секунду обрушила десятки ракет и бомб за холм. От близкого грохота воздух стал плотнее и наэлектризованнее.

– Марат, вперед. Константинов! Огонь, как только перескочим через пригорок. Балдов, осколочный, товьсь!

Танки прыжком выскочили на холм. Картина впечатляла. Прямо перед ними стояли еще несколько разбитых танков Т-26. Дальше задрали в небо хоботы своих стволов немецкие зенитные пушки.

– Взвод, огонь!

– Сейчас, командир.

– Огонь! Бля! Вы что, не слышите?!

Пушка, изрыгнув сизый дым, выплюнула снаряд. Разрыв, еще разрыв. Это танк Шеломкова. Стариков в прибор наблюдения видел, как к артиллеристам потянулись пулеметные трассы, это вел огонь танковый десант, расположившийся на броне.

– Огонь, Андрюха! Серега, товсь!

– Откат нормальный.

– Огонь!

– Цель поражена.

– Попадание, командир!

– Слышу, Марат. Все целы?

– Да, да.

– Константинов, огонь!

Гремя огнем, сверкая блеском стали, танкисты легко преодолели расстояние до пушек и втоптали их в землю. Десант попрыгал с брони, начал зачистку окопов. Страшное дело! Это не дуэль между танком и противотанковой пушкой. Сидящие в окопах немецкие пехотинцы не могли и носа высунуть наружу, тогда как бегущие автоматчики сверху поливали огнем вжимающегося в земляное дно траншей врага. Избиение, другого слова не подберешь. Окопы, недавно бывшие надежной защитой, стали глубокой могилой.

Стариков с башни своей боевой машины наблюдал за бесславным концом еще одной немецкой дивизии. Кое-где из окопов вырывались солдаты-одиночки или небольшие группки, но тотчас же уничтожались сосредоточенным огнем.

Подбежал Егоров.

– Что еще? – перекрывая шум боя, проорал Игорь.

– Вы чё стоите? Там штаб их! – он махнул рукой в сторону поросшего лесом склона холма.

– А что раньше не говорил?

– Давай туда, лейтенант! Вали всех там!

– Понял.

И в рацию:

– Я Первый, за мной. Цель – лес справа. Атака. Я Первый. Вперед. Парни, осколочными – огонь. Снарядов не жалеть, вы для меня важнее. Давайте, пацаны!

Румыния

«Это он» – подумала про себя Женька. Ей вспомнился детский разговор с матерью, строгой учительницей, о том, что такое любовь.

– Ты его сразу узнаешь, поймешь, что это он, – ответила тогда мама на вопрос, как узнать настоящую любовь.

– Но как, мам, как?!

– Сердце скажет...

Женька смотрела во все глаза на подъехавших танкистов. На танк с изуродованной надгусеничной полкой, со свежей вмятиной на лобовой броне, с царапинами от пуль на башне. Смотрела на пыльных, в промасленных комбезах, танкистов. Смотрела на НЕГО.

Среднего роста. Широкоплечий. Смуглая, загорелая пол южным солнцем кожа. Прямой нос. Густые черные брови. Черные смородинки глаз, в которых, несмотря на усталость, была такая внутренняя сила, что заныло девичье сердечко. «... Этот сможет меня приручить... » – вспомнилась вдруг строчка из стихотворения Ахматовой.

Это он, я знаю. Я узнала тебя. Ты будешь моим. Никона не отпущу. И никому не отдам. Это ты!

– Корпус! Равняйсь! Смирр-на! Отставить! Это что там за шевеления в 12-й бригаде? Стоять разучились?! Равняйсь! Под Знамя корпуса – смирр-на! Равнение на Знамя!

Жидкий военный оркестр заиграл встречный марш. Чуть не в такт бухал барабан. Знаменосцы, проходя перед строем, осеняли ряды солдат алым крылом Боевого Знамени и, словно металлическую стружку за магнитом увлекали за ним их взгляды, восхищенные и преданные.

– Вольно! Слушай приказ Ставки Верховного Главнокомандования! Приказ № 171 от 17 августа 1941 года. Город Москва.

«За проявленное мужество и решительность во время проведения Ясско-Ботошанской стратегической операции, Рымникской стратегической операции, Кантемировской стратегической операции, за весомый вклад в борьбе с фашистским агрессором ЦК ВКП(б), Советское правительство, Ставка Верховного Главнокомандования награждает 9-й танковый корпус званием „Гвардейский“, почетным наименованием „Кантемировский“. Полное наименование – „9-й гвардейский танковый Кантемировский корпус“.

Военно-геральдическому отделу Народного комиссариата обороны внести соответствующие поправки в воинские уставы и статуты.

Почетным отличительным знаком 9-го гвардейского танкового Кантемировского корпуса утвердить скрещенные в нижней части, расположенные под углом 90 градусов дубовые листья желтого (золотого) цвета. При обращении между военнослужащими использовать, наряду с уставными, обращение «гвардеец».

Подпись: И. СТАЛИН».

Комкор генерал-майор Петр Перерва, здоровый мужик с красной крестьянской рожей, вскинул свою ладонь-лопату к козырьку и голосом, от раскатов которого вспорхнули голуби с соседней крыши, гаркнул:

– Товарищи гвардейцы! Поздравляю вас со столь почетной наградой!

Полторы тысячи легких, словно мехи баяна, набрали воздух, чтобы через три секунды ответить:

– У-уррра-а-а!!!

– Вольно!

Ликованию не было предела. Волна пилоток взлетела над строем. У многих в глазах стояли слезы радости, гордости за свой боевой труд и комок в горле – от волнения, от скорби по погибшим товарищам.

– Равняйсь! – генерал-майор снова, как непокорную лошадь за узду, ухватил внимание личного состава.

– Смирр-на! К выносу Знамени стоять смирно! Равнение на Знамя!

Лицо Короткова светилось, как новый знак «Гвардия» на его груди.

– Докладывай, гвардеец, что там у вас случилось.

Стариков, вообще-то ожидавший разноса за задержку в пути, слегка расслабился.

– Товарищ капитан, все нормально. Помогли мы пехоте, царице полей, эти самые поля под свою корону вернуть. Пять немецких зенитных 57-мм пушек вкатали. Эти хлопчики там ещё генерала немецкого взяли, мы им огнем помогли.

– А что за история у вас случилась, ну, как городок-то этот называется, забыл...

– Петрошени?

– Да. Давай рассказывай.

– Да рассказывать-то, товарищ капитан, особо нечего. Танк провалился в подземелье, мы вытащили, поехали дальше.

– Ой, темнишь, лейтенант.

– А что мне темнить-то?

– Сначала в панику кинулся, по рации давай названивать, потом два часа молчал, теперь мне лапшу вешаешь, что ничего не было!

– Ну, построили «обструкцию», как ее Шеломков обозвал, вытащили...

– А в подземелье что было?

– Да ничего не было. Ход обрушился, камни, кирпичи черные.

– Смотри, лейтенант, не играй с судьбой. Пока вы ездили, тут слух прошел, что в пехоте двух офицеров расстреляли и нескольких солдат. Энкавэдэшники нашли у них побрякушки какие-то румынские. Мне уже запрос на тебя приходил из «Смерша». Ты кому там морду бил?

– Да мы не били их, точно говорю. Они у цыган взятки вымогали. Я их арестовал, они еще хотели сопротивляться, но у нас не забалуешь. Потом Шеломков их увез. Претензий не было!

– Короче. Все танки проверь, карманы у всех выверни, чтоб ничего не было. И, если у кого что будет, ко мне его немедленно. Понял?

– Так точно.

– Ко мне! И не сам разбирайся. А что за цыган там с вами был?

– Сандро, что ли? А он в штабе Армии сейчас. Я не удивлюсь, если скоро услышу про Первую цыганскую конную армию.

– Да, по коням они спецы... И еще: местные нас сегодня на прием приглашают. По случаю мирного договора. Ты пойдешь?

– А можно, товарищ капитан?

– Тебе можно. Ну, еще со взвода пару-тройку солдат возьми. Всех проверь, чтобы подворотнички, бляхи, пуговицы, сапоги сияли, как у кота... Да, невесты тут у нас объявились. Воздушная разведка. Я позже приказ издам, но имейте в виду, пока война, дуэли я запрещаю. Все понятно?

– Так точно.

– Свободен.

– Есть.

Москва. Кремль

Шапошников делал доклад, и было видно, как он волнуется:

– Итак, товарищи, группа старшего лейтенанта Чернышкова устроила диверсии в Братиславе. Взорвали здание генштаба, местного гарнизона, подожгли склады на железной дороге. С помощью реактивного снаряда РС-8 взорвали нефтеналивной танкер, стоящий под разгрузкой в речном порту. Провели диверсию на электростанции, взорвав выходные трансформаторы. В результате город остался без электроэнергии в момент налета наших самолетов. Нашли и сделали целеуказание самолетам на здание гостиницы, где находилась резидентура абвера в Словакии. При налете почти все шпионы и служба безопасности химической части были ликвидированы. В городе группе Чернышкова удалось создать панику. На борьбу с разрушениями и пожарами немцы и словаки бросили все силы, в том числе и часть охраны аэродрома. А осназу тем временем удалось нейтрализовать охрану аэродрома, захватить расположение химической части немцев. Захвачены, как вы знаете, и оставшиеся после налета в живых ученые химики.

После этого осназовцы встретили десантников 201-й бригады и 9-го десантного корпуса. Вокруг аэродрома создан постоянно расширяющийся плацдарм. 201-я бригада и группа Чернышкова разбили во встречном бою части словацкого гарнизона и охранную дивизию немцев, попытавшиеся ликвидировать десант. В данный момент захвачена северная окраина Братиславы, создан плацдарм на правом берегу Дуная, налажен авиамост, по которому авиация дальнего действия перебрасывает танки Т-40, Т-38, боеприпасы, топливо, продукты.

Основываясь на радиограмме командующего группой войск генерала-майора Чуйкова, Генштаб КА представляет старшего лейтенанта Чернышкова Александра Ивановича к званию Героя Советского Союза и присвоению очередного воинского звания – капитан Красной Армии. Членов его группы – к медалям «За отвагу».

– Вот так всегда, – проворчал Берия. – Мы работаем, а славу армейцы гребут.

Сталин едва взглянул на Берию, а эффект – как будто кипятком в лицо плеснул. Встал, бесшумно ушел куда-то за спины, только Шапошников его видит.

– Продолжайте, Борис Михайлович.

– У меня все, товарищ Сталин.

– Хорошо. Есть ли потери?

– В группе Чернышкова один легко ранен, один лишился зубов. Это во время взятия аэродрома. А далее их следы теряются. Известно от Чуйкова, что они продолжают громить немцев в окрестностях Братиславы.

– А вот это, Борис Михайлович, не очень хорошо. Нужно, чтобы герои были представлены к наградам.

После обсуждения еще нескольких вопросов Сталин отпустил всех, попросив, однако, Берию задержаться.

– Ты что делаешь?! – Начал он, когда двери за Молотовым, который шел последним, закрылись. – Ты что, Лаврентий, не можешь придержать язык? Так откуси его!

– Товарищ Сталин, да я по делу ему сказал, – перешел на грузинский Берия, – что они заладили – армия да армия!

– Ты мне это прекрати! Сейчас все они там – армия. Ты думаешь, этот парень бегает там по лесам, режет фашистов, он что, для НКВД это делает?

– Товарищ Сталин, они сейчас хотят, пользуясь моментом, набрать силу, а когда нарушается баланс, это чревато разрушением всей конструкции.

– Слушай, Лаврентий, а не пора ли тебе на передовую?

– Товарищ Сталин, вы же знаете, что я не струшу. И я вас знаю. Не пошлете вы меня на фронт. Для вас успех дела важнее персонально какого-то Берии.

– Иди с глаз моих, – и, перейдя на русский: – Перед Шапошниковым извинись.

После того, как Лаврентий Павлович вышел, вошел секретарь Сталина Поскребышев:

– Товарищ Сталин, к вам по вашему вызову явился генерал-лейтенант Рычагов.

– Пригласите.

Вошел молодой, лет тридцати, а по внешнему виду, вообще мальчишка, Павел Рычагов.

– Здравствуйте, товарищ Рычагов.

– Здравия желаю, товарищ Сталин.

– Как учеба в Академии?

– Товарищ Сталин, война идет, до учебы ли, штаны протирать?

– Учиться, товарищ Рычагов, всегда есть время. Мы вот воюем и учимся. Ну а вы-то, поостыли в Академии? Или до сих пор молодой-горячий?

– Остыл, товарищ Сталин.

– Это хорошо. Вот с холодной головой вы и запустите в производство наш новейший, еще не проектированный даже бомбардировщик. Понятно, что это должен быть самый лучший, самый дальний, самый грузоподъемный стратегический бомбардировщик в мире. Война нам отпускает мало времени, поэтому на проектирование, постройку, испытания и запуск в серию срок вам – три месяца. Что нужно, все проси. Все дам.

– Товарищ Сталин, наши сегодняшние бомбардировщики уже на пределе модернизации. Из них выжать еще что-то сложно.

– Поэтому и нужно проектировать с чистого листа.

– Но на такое проектирование во всем мире уходят годы и годы.

– Товарищ Рычагов, товарищ Яковлев мне тоже тут говорил про американцев. Но потом он доказал, что он советский человек. А вы, генерал-лейтенант авиации, Павел Рычагов, вы что, амырыканец?

– Никак нет, товарищ Сталин! Товарищ Сталин, какие параметры должны быть выдержаны?

– Действие в зоне сильной ПВО. Дальность – 5-6 тысяч километров. Высота полета 12 тысяч метров. Бомбовая нагрузка 20-22 тонны. Скорость на максимальной высоте выше скорости истребителей вероятного противника.

– Вероятный противник США – Англия?

– Да, и Япония.

– Аэродромы?

– Аэродромы стационарные, с фунта запускать их не будем.

– Действия против США через полюс?

– Возможно, и через Атлантику. Когда вы готовы приступить?

– А я уже работаю, товарищ Сталин.

– Паша, у тебя три месяца. Не подведи меня.

– Понял, товарищ Сталин. Есть! Не подведу!

– Иди, работай.

Румыно-венгерская граница

Начальник пограничной заставы, капитан пограничной стражи Захария обедал, когда к нему прибежал рядовой и доложил, что снизу из долины приближаются две грузовые машины, набитые солдатами, и с ними танк. Машины и танк не румынские. Захария с недовольным видом отложил ложку, выйдя из-за стола, попытался подтянуть ремень на своем необъятном животе.

«Когда-то это должно было случиться, – подумал он. – Везде черт знает что творится, не можем же и мы сидеть здесь вечно, как у Христа за пазухой».

По его команде, наряд занял оборону. Но... порядок есть порядок. Надо идти самому. Брать их в плен, что ли? Или что делать-то? Связи давно уже нет. Присягу давали королю. Русские воюют вроде только с немцами. Опять же, что защищать-то? Страну они давно всю захватили, за нами Венгрия. Ее, что ли? Вынув из кармана застиранный носовой платок, капитан двинулся навстречу гостям.

Грузовики, съехав с дороги, встали боком к огневой позиции заставы. Танк, обогнав их, пристроился рядом, закрыв от возможного обстрела. Пехота тотчас спешилась, но. остановленная командой русского офицера с наглыми глазами, вновь как бы невзначай укрылась за танком, повернувшим пушку на окопы. Офицер в фуражке зеленого цвета, явно отличающегося от окраски его мундира, быстро пошел навстречу Захарии.

На румынском (что удивительно, почти без акцента) поприветствовал, представился.

– Старший лейтенант Плетнев, направлен для совместного несения пограничной охраны согласно договору между Королевством Румыния и Советским Союзом.

Всего ожидал Захария: и требования сдаться в плен, и приказа сложить оружие или даже пустить себе пулю в лоб. Но такой поворот событий его ошеломил.

– Как совместно? Мы же враги, мы же воевать должны!

– Капитан Захария, пройдемте в штаб заставы. Возьмете телефон, и вам все объяснят.

– Но телефон уже трое суток молчит.

– Он молчал для того, чтобы более значительно прозвучали слова, которые вы сейчас услышите.

Захария, несмотря на лишний вес, рысцой кинулся в штаб. Вдруг эти гады захватили его семью, живущую в долине. От коммунистов всего можно ожидать. Телефон уже разрывался от звона.

– Начальник заставы... – начал было докладывать Захария, но его оборвали.

– Капитан? Сейчас с вами будет говорить король...

Мехкорпуса 1-го Южного фронта подтянулись к границе. Красная Армия уже удивила мир стремительными ударами в глубь обороны противника, но сейчас по территории Венгрии предстояло произвести только марш. На максимальной скорости проскочить страну, правительство которой дало согласие на перемещение советских войск по своей территории, и, врезавшись в оборону немецко-словацких армий, прошибить ее.

Поэтому и корпуса на приграничных дорогах строились не в обычном порядке, отработанном на множестве предвоенных учений и опробованном в войне. Впереди стояли не легкие плавающие танки Т-40, которые в Румынии захватывали мосты и переправы, не тяжелые KB, которые ломали очаги сопротивления своими мощными пушками и гаубицами. Сейчас впереди стояли быстроходные БТ, которые, скинув гусеницы, могли достигать скорости 82 километра в час. Пройти Венгрию насквозь и опрокинуть пограничную стражу на мостах через Дунай они (теоретически, конечно) могли за четыре часа. Но теория – не реальная жизнь. Могут быть поломки, выяснения отношений с местными властями, да просто пробки, наконец, на перекрестках крупных дорог и мостах.

Следом за БТ выстроились Т-34. Если БТ – это скорость и огневой напор, то Т-34 – это скорость, огневая мощь и непробиваемая броня. Хотя разведка обещала, что никаких противотанковых пушек у словаков и немцев нет (не считать же, в самом деле, 37-мм «колотушки» пушками), случайностей быть не должно. На нас Жуков смотрит. На нас Сталин смотрит. На нас Родина смотрит. Весь мир следит за нами, красными бумажными флажочками на картах отмечая наш путь.

Между БТ и Т-34 – грузовики с пехотой. Мотострелковые бригады. Их задача – поддержать огнем, занять местность, откуда танки выбьют противника. Танки – это хорошо. Но территория только тогда наша, когда по ней прошел человек с ружьем, а не когда проехал и скрылся за горизонтом танк, не тогда, когда над ней, пусть даже очень низко, пролетел самолет.

Румыния

Отношения между советским гарнизоном и местными жителями в Крайове наладились сразу. Не оттого, что румыны и русские чувствовали взаимную симпатию, вовсе нет. Просто командование 9-го гвардейского танкового корпуса под угрозой статьи за шпионаж запретило любые контакты военнослужащих с местным населением.