Превратности научных идей

Лженаука спасает науку

Войдем в XI–XIII и еще в более прежние столетия, к тому отрезку науки, который с высоких холмов ее последующего величия смотрится как лженаучный. Но справедливо ли накладывать на первичную мысль сей живучий штамп? И так ли уж правы те, кто это делает?

Конечно, многое из того неуверенного состояния заслуживает быть оприходованным именно по графе псевдознания. И все-таки отнюдь не целиком. Были, конечно, напрасно затраченные усилия, но были и посевы, которые принесли какие ни на есть плоды. Потому также и здесь необходимо нравственно-этическое просвечивание усердий тех далеких искателей истин. В гуще событий давно истаявших дней мы определенно найдем не только измышления, но и размышления, из которых позднее будут возделаны урожайные сорта.

Начать с того, что исторические формы пробуждающегося знания были для своего времени единственными, куда вливались там и тут бесприютно появлявшиеся факты. Примитивные теории астрологии, алхимии, иридологии, да и иже с ними все же сумели прочертить основные ориентиры будущих научных дисциплин. Они смягчали напряженность дефицита тех видов деятельности, потребность в которых поддерживалась страстью к разгадке обступавших человека тайн. Иных, более зрелых форм удовлетворения этой страсти тогдашнее человечество еще не выплавило. Пусть правила бал магия, пусть первые химики, вооружившись фантастическими рецептами, искали универсальное лекарство, крупно ошибались, это не заслонит полезной работы первоподвижников.

Ложные идеи службы свои несли, исполняя роль катализаторов. Не выдерживая проверки на истинность, они помогали истине. Неверная идея плодила цепную последовательность новых идей, порой столь же неверных, но другой порой и плодотворных, поскольку они окольными путями выводили на нужную дорогу. Новые истины не рождаются так дружно на неподготовленном поле. Прежде надо возделать покров, лишь тогда обнажится почва, на которой можно выращивать семена. Но и они, эти первые семена, чаще приносят ошибочные знания, псевдознания. И уже от них путь… нет, еще не к истине, а только к проблеме как осознанию, что мы чего-то не знаем.

Таковы расстояния от ложного знания к истинному незнанию — незнанию того, каким путем «достать» проблему и чем заполнить обнаженный ею пробел познания. Лишь пройдя эти состояния, обретаем (точнее, способны обрести) истину.

Наше обращение к лженауке — не самоцель. Это желание понять, как с помощью, казалось бы, ни к чему дельному не готовой, даже вредной псевдоучености рождается подлинная ученость и как бесполезное становится сугубо полезным.

Первой из серии лжеучений, подготовившей настоящую науку, примем к рассмотрению астрологию. Ранее о ней уже упоминалось. Теперь подробнее.

Астрология заявила себя (если поверить изначальному смыслу ее имени) как «наука о звездах». Она похвалялась тем, что умеет — благодаря знанию позиций небесных тел — предсказывать будущее народов, лиц и событий. Уверенность держалась на том, будто небесные тела обладают сверхъестественной властью над людьми, определяя черты их характера, поступки, другие размерности тела и души. Планета Сатурн, внушал, например, Птолемей, руководит правым ухом и еще селезенкой. К тому же «восточный Сатурн» (то есть находящийся в фазе, когда он виден на востоке), придавая волосам черный блеск, наделяет характер суровостью, а «западный» делает волосы прямыми и мужчин лысыми.

Главным упражнением астрологов было составление гороскопов — таблиц взаимоположения планет и звезд на определенный период времени. Гороскоп (в буквальной передаче с древнегреческого «наблюдающий время») являл чертеж в виде двух вложенных одна в другую окружностей или квадратов с параллельными сторонами. Площадь между фигурами распределялась на 12 частей или «домов» (по числу знаков зодиака, то есть совокупности мест расположения созвездий на пути движения Солнца). Это шло из седой древности, когда видимое с Земли годичное движение Солнца рассекли на 12 частей по 30 угловых градусов каждая (составлявших вкупе полную окружность). Части назвали по имени созвездий, через которые и проходит большой круг небесной сферы (эклиптика) и которые образуют пояс зодиака. При движении Солнце «гостит» в каждом из домов ровно месяц.

Гороскоп составлялся в момент рождения человека на основе учета положения небесных тел (планет, Солнца и Луны), находившихся в площади между окружностями или квадратами, и должен был предсказать судьбу новорожденного.

Понятно, что эта затея не имела научного содержания. Тем более не имела, поскольку данные о Солнечной системе регулярно уточнялись. Если древние знали только пять планет — Меркурий, Венеру, Марс, Юпитер и Сатурн (Земля в планетах не числилась, ибо она — центр мироздания), — то позднее к ним «примкнули» Уран, Нептун, Плутон да около двух тысяч малых планет, которые, надо полагать, тоже вершат судьбы людей. Следует учесть и то, что разные народы в разные времена придавали знакам зодиака свои толкования.

Не приходится доказывать, сколь искусственны астрологические конструкции. Однако же, чтобы составлять гороскопы, надо было хорошо обследовать небо и владеть информацией о сложных отношениях небесных тел в любой точке времени. При этом вменялось брать их позиции не просто в определенный день или даже час, а с учетом точности до минуты. А это возможно, только имея исключительно тонкие (в диапазоне градуса и менее) расчеты. Заметим, что современные астрологи, опираясь на ежегодные таблицы, выпускаемые от имени Бюро долготы, доводят точность до угловой минуты, вызывая тем самым доверие к своим гаданиям у людей.

В хороводе веков астрология накопила факты, достаточные лечь опорой на стол не только лженауки. Благодаря этому мнимая наука и спасала настоящую, собирая всех, кто проявлял любопытство к внеземному пространству, и все, что удавалось о нем сказать. По существу, если вынести за скобки веру астрологов в могущество небесных сил оставлять человека лысым или распоряжаться его судьбой по-другому, то в самом желании знать места расположения планет и т. п. в заданный момент времени нет крамолы. Наоборот, такое стремление естественно. Как заметил французский историк естествознания П. Таннери, «основная проблема астрологии, по сути дела, должна быть отнесена к разряду научных», поскольку ставит перед собой цель вычислить расположение небесных светил и планет.

И не только это. Астрологи показали на связь солнечных пятен с магнитными бурями и северными сияниями, отметили периодичность колец у деревьев, определили операции построения правильных многоугольников с помощью циркуля и линейки. Все эти описания имеют ценность не только для той «астрологической» эпохи, но и для нас, как будто астрологи сверяли свои поиски с нашими научными планами. Только надо учесть, конечно, и разницу: они не сумели связать наблюдения в единую объяснительную систему, дать им причину, чему так обучены их теперешние просвещенные потомки.

Возьмем те же солнечные пятна. Их ввели в сферу рассуждений средневековые алхимики. Однако ни они, ни многие поколения наблюдателей позднее никакой практической применимости пятнам не нашли. Но собранные знания не прошли даром. Уже в наши дни была доказана в трудных походах за истиной зависимость между некоторыми патологиями и периодичностью появления солнечных пятен. Это сделали немецкие исследователи Р. Рейтер (Мюнхен) и К. Вернер (Гамбург).

Сочинский врач Н. Шульц установил очень характерную связь: чем больше пятен на Солнце, тем меньше в крови лейкоцитов. Вывод ясен. В такие дни восприимчивость организма к инфекциям обостряется, значит, растет кривая заболеваний. В другом углу державы, в Томске, профессор В. Десятов в течение долгих семнадцати лет, рискуя репутацией ученого, действуя полулегально, выводил корреляции между фактами скоропостижной смерти и изменением активности Солнца, сопровождаемой выступлением на его «лице» этих самых пятен. Невероятно, но статистика непреклонна: первые трое суток после хромосферной вспышки несут повышенную склонность к самоубийству людей с психологически неустойчивой нервной системой, часто пребывающих в депрессии, реактивных. Притом второй день после вспышки дает наибольшее число несчастий, увеличивая их в 4, порой и в 7 раз. Та же картина при описании автомобильных аварий, в оценке детской смертности.

Современными наблюдениями подтвердились куда более «вздорные» лжесвидетельства астрологов. Оказалось, что вес и рост новорожденных соотносятся с количеством солнечных пятен, возникших в период внутриутробного развития младенца. А зависимость такая: больше пятен — меньше рост и вес. Вот и получается, что характер солнечной активности на момент рождения человека определяет его если и не судьбу, то по крайней мере известные телесные параметры (которые в какой-то части накладывают оттенки и на судьбу). Словом, чем не гороскоп? Осталось бросить лишь последний штрих.

Зададимся целью: чем же объяснить такую неравномерность в поведении Солнца: то спокойно греет, то вдруг вспылит, возмущаясь и выплескивая магнитные бури, потоки частиц и тому подобные свидетельства своего недовольства?

В согласии с современной наукой, наподобие того, как притяжение Луны вызывает приливы и отливы водной глади Земли, притяжения планет возмущают спокойствие на поверхности нашего светила. Дело в том, что центр тяжести Солнечной системы расходится с центром тяжести самого Солнца. Кругооборот планет непрерывно смещает этот центр, но Солнце с тем же упорством, достойным восхищения, неуклонно стремится к нему. Ввиду этого оно передвигается как бы скачками, внося резкие всплески и рождая пятна.

Как видим, расположение небесных тел несет ответственность за состояние солнечной активности, а последняя, в свою очередь, «распоряжается» событиями на Земле. Выходит, средневековые астрологи предвидели немало из того, что стало откровением лишь в наше высокоученое время.

Поскольку астрология долгое время преподавалась в средневековых университетах, процветала в королевских домах, к ней были приобщены многие выдающиеся умы. Так, время от времени ею занимался видный голландский физик XVII столетия X. Гюйгенс. Должность придворного астролога (и по совместительству алхимика) при императоре Рудольфе в Праге нес Тихо де Браге, а помощником у него состоял сам И. Кеплер, в ту пору молодой, подающий шанс исследователь. Конечно, оба практиковали прежде прочего настоящую науку, особенно астрономию, не избегая, однако, оккультных тем. Именно под водительством императорского астролога И. Кеплер и составлял гороскопы (в том ряду для себя лично).

Изыскания вывели И. Кеплера к принципу дальнодействия. Размышляя о влиянии звезд, планет и других космических сил на судьбы людские, он пытался найти этой вере разумные основания. Так явился названный принцип дальнодействия, сыгравший видную роль в развитии физики, хотя впоследствии и не подтвердившийся.

Едва ли нужно безоговорочно оценивать астрологические пристрастия И. Кеплера как бесплодную трату сил на лженауку. Ведь при этом было приобретено немало богатств, пополнивших культуру. В то же время он не разделял многих фундаментальных идей астрологии, утверждая, например: «Люди ошибаются, думая, будто от небесных светил зависят земные дела».

Таким образом, ложное по установкам, замыслу, по многому другому учение астрологов тем не менее нуждается в оправданиях. Оно заслужило их, сумев пронести сквозь все повороты и блуждания плодотворные схемы и передать их в руки идущим по следу поколениям более удачливых соискателей истины. Совсем не напрасно астрологию вместе с алхимией, теорией флогистона, другими первозданными течениями (о которых нам еще рассказывать) называют «детством науки».

Именно так. Не провалы в знаниях, не темные пятна на совести человеческой культуры, а зародыши, сулившие хорошие урожаи. Это полосы хотя и ложного знания, но такого, от которого протянулся путь к проблематичному незнанию, подготавливающему шаги к истине.

На этом сделаем паузу в предпринятом обзоре по курсу астрологии, чтобы прийти к другим сюжетам, задуманным историей страждущей мысли.

Так обозначил гений русской и мировой математики Н. Лобачевский заслугу одного из самых ложных учений среди лжеучений прошлой поры — алхимию.

Она родилась еще в первых столетиях нашей эры в Египте, перекинулась на другие страны и была узаконена арабами, придавшими фактическому состоянию дел юридическую окраску. Они присоединили к более раннему термину «химия» (знание о превращениях вещества) артикль «ал» или «аль» и тем ввели алхимию в круг необходимых наук, населявших в те дни Землю.

Но особо новорожденная отличилась в Европе в IX–XVI веках. Здесь она вместе с кабалистикой (вера в могущество ритуалов монтировать и демонтировать космический распорядок) и астрологией составила корпус герменевтических (читай, «тайных») наук.

В основу воззрений алхимики взяли убеждение в одушевленности металлов. Якобы все они «растут» и «созревают» в лоне Земли, чем и обусловлены их взаимопревращения. Свою задачу алхимики усматривали в содействии с помощью философского камня естественному взрослению металлов, которые проходят те же, что и человек, ступени судьбы: совершеннолетие, помолвка, свадьба. Заветная цель — вырастить из недозрелых состояний, каковым представлялось, допустим, железо, зрелые (скажем, золото), вообще из неблагородных металлов получить благородные.

Конечно, то была чистая утопия. Но, оседлав умы пионеров алхимии, она увлекла их жаждой поиска и проложила первые тропинки, ведущие к настоящей науке. Недаром же алхимия держала в плену многие крупные умы.

В ряду первых ее приверженцев находим, к примеру, великого Авиценну. Уже тогда (I–II века нашего летосчисления) он провел на основе учения о «качествах элементов» классификацию веществ и минералов и совершил другие высокоценные поступки. Пристрастием к алхимии отмечен Д. Бруно. Несколько впечатляющих, вполне в духе алхимии, идей заявил великий И. Ньютон. Среди них — тезис об иерархии все более мелких, но тем более прочно связанных составных единиц материи. Тяготение к алхимии показали и такие естествоиспытатели, как французский ученый Р. Бойль, немецкий мыслитель Г. Лейбниц (кстати, состоявший даже секретарем «Алхимического Нюрнбергского общества»), другие.

Если говорить суммарно, то человечество обязано алхимикам получением важных сведений о химических и физических свойствах ряда веществ и соединений, составлением многих таблиц химических характеристик, заслуживающих доверия не только у своих современников. Представляют интерес описания химических реакций, их конечных продуктов, скажем, таких, как многие минеральные и растительные краски, металлические сплавы, эмали, стекла. Попутно были отточены операции лабораторных процедур (те же перегонка и возгонка), усовершенствована лабораторная техника.

Конечно, многое давалось вполне случайно, но ведь и настоящая наука не обходится без случайностей. Так, немецкий алхимик Бранд, пытаясь добыть философский камень, выделил фосфор. В другой раз немецкие же алхимики варили в 1710 году в одной из примитивных лабораторий золото. Золото, конечно, не далось им в руки, зато изобрели фарфор знаменитой саксонской марки.

Еще одним магическим деянием философского камня провозглашалась способность излечивать болезни и возвращать молодость. Много упорства положили алхимики, чтобы создать это чудо. «Тинктура», «панацея», «великий эликсир», «красный камень», «магистерий философов» — вот далеко не полный состав названий, которыми в разное время у разных народов обозначали столь желанный препарат. И на этой линии алхимики осчастливили человечество полезными изобретениями, создав лекарства, целебные мази и снадобья, а также отработав методики врачевания. Как написал поэт,

В свое время алхимики древности и средневековья плодотворно поработали с минералом магнетитом (окисел железа или железняк), приобщив его к лечебным делам. Согласно легенде магнетит обнаружен пастухом по имени Магнес. Стоило переменить одну-две буквы, и человечество обогатилось таинственной силой под названием «магнит». Рассказывают, что однажды конец посоха, которым вооружены пастухи всех времен, неожиданно прилип к скале, а гвозди из башмаков тут же повыскакивали из своих гнезд. В ходу и другие версии, где железняк предъявлял новые качества, удивляя зевак. Как бы то ни было, свойство магнетита выдергивать гвозди было замечено. Да и как не заметить, если он столь проворно извлекал из подметок железо. С того момента магнит притягивает к себе уже внимание людей как лечебное средство. Именно алхимики первыми и преуспели в этом.

Первыми, но не последними. Поиск продолжается и в наши дни. Выявлено целебное действие магнитного поля при лечении паралича, полиомиелита, бронхитов, болезней Боткина и Паркинсона. Хорошие успехи достигнуты на этом пути медицинскими центрами Бухареста.

Ощутимый след алхимики оставили в развитии такой отрасли медицины, как ятрохимия. Она возникла в XV веке и уже тогда увидела в болезнях нарушение химического баланса организма, подыскивая для лечений соответствующие химические снадобья.

В активе алхимии и другие славные завоевания. Но дело не ограничивается отдельными конкретными удачами, хотя бы и значительными. Много важнее то, что алхимики формировали (рядом с другими учениями и лжеучениями) общекультурный фон эпохи и были центрами притяжения естественнонаучной и философской мысли, сплачивая, объединяя пытливых и ищущих. Здесь в алхимических мастерских разворачивались исследования, вспыхивали свежие идеи, отсюда по всей планете растекались новые веяния.

В конечном итоге алхимия и стала матерью химии, равно как и всего опытного знания. Без этого предваряющего настоящую науку шага ей пришлось бы трудно, точнее, пришлось бы самой добывать то, что заботливо и бескорыстно подготовили впрок алхимики. И. Сеченов так оценил их подвиг: «Страшно подумать, что стало бы с человечеством, если бы строгим средневековым опекунам общественной мысли удалось пережечь и перетопить как колдунов, как вредных членов общества всех этих страстных тружеников, которые бессознательно строили химию и медицину».

Но воздать надо не только за это. С высоты сегодняшнего дня утопические затеи алхимиков превращать одни химические элементы в другие не столь уж и утопичны. Сама идея верна, неверно только то, что ее можно осуществить на молекулярном, как пытались это сделать, уровне. Но то, что невозможно химическим путем, стало доступным на уровне атомном. Недаром же Э. Резерфорд свой эксперимент бомбардировки атома азота называл «современной алхимией».

И получить из других металлов золото — тоже не безнадежная затея. Но для этого надо познать строение ядра, изучить физико-химические механизмы и наметить схему его перестройки. В годы всевластия алхимии это действительно утопия. Но мы же современники иных возможностей! В середине 70-х годов в печати прошло сообщение: советскими учеными из Института металлургии Академии наук СССР добыт искусственный «напарник» золота.

А было так. Изучались сплавы палладия и индия. Опыт шел при особых режимах и в строго стерильных условиях. Оказалось, что эти два белых металла, взятые в определенных пропорциях, дают целый набор цветных сплавов: от нежно-сиреневого до золотистого. Последний как раз и проявил многие свойства золота: имеет близкий показатель электрического сопротивления, не растворяется, как и его золотой собрат, в «царской водке» и прочее.

У алхимии при ее современном прочтении отыщутся и иные заслуги. Вместе с тем вновь, как и в астрологии, в флогистонной теории, в идее вечных двигателей и т. д., открываем тот же секрет: едва только представители или покровители алхимии поступались правилами игры и обходили нравственную норму, они превращали это учение в лжеучение.

Ничего близкого к целям науки не имел, например, почин искателей легкой добычи выдавать в качестве золота поделки совсем не золотого значения. В пору Возрождения Европу лихорадила страсть к приумножению драгоценных металлов. Это и подогревало иных алхимиков, но уже отпавших от науки и ступивших на путь жульничества и махинаций. Свое искусство они направляли совсем по другому каналу, показав глубокую увлеченность финансовыми аферами.

Эта деятельность вносила в хозяйственный механизм общества невообразимую сумятицу, дезорганизуя обмен и экономические связи. Наиболее чувствительные сбои наблюдались, когда на дело выходили сами удельные феодалы, а то и королевские особы. Они чеканили фальшивые монеты в необозримых количествах, наводняя ими близлежащие рынки.

Соблазн наживы, кажется, надолго завладел умами иных околонаучных мужей. Это по ним бьет в конце прошлого века Д. Менделеев, описывая в статье «О золоте из серебра» темные предприятия американского дельца — псевдоученого Эмменса. И уже совсем в наши дни раскрыты попытки извлечь золото из веществ, оного отнюдь не содержавших. Не далее чем в 40-х годах XX века некая активная личность В. Сименс получил от берлинского ведомства по изобретениям сразу пять патентов на создание электрического прибора, якобы преобразующего ртуть в золото. Немногим прежде патент-аналог вручен Г. Пересу.

Но вот что открылось. Оказывается, еще в X веке подобную операцию вынашивали алхимики, правда, без электрического сопровождения. Однако если алхимики заблуждались искренне и потому своего лица честных исследователей не уронили, то современным алхимикам такая порядочность недоступна. Стало известно, например, что ртуть В. Сименса не являлась первозданной. Она была обогащена золотом и, естественно, «на выходе» также показала золото.

Созидательную, в высшей мере конструктивную роль, роль спасителей науки, провели теория флогистона и гипотеза вечного двигателя.

Понятие флогистона (теплорода) пришло в обиход в XVII веке, когда немецкий химик И. Бехер заявил, что в составе тел, кроме воздуха и воды, наличествует по крайней мере еще три сущности: плавкость, летучесть и субстанция, расположенная к горению. Так родился теплород. А в начале следующего столетия стараниями немецкого же химика Г. Шталя и других появился и его теоретический рисунок. Фактически весь XVIII век прошел под знаком флогистонной концепции, которая была преодолена лишь благодаря открытию кислорода и установлению его решающей роли в процессах горения.

Однако, несмотря на ошибочность, идея флогистона свое появление оправдала. Она не только помогла собрать под одной крышей многие разбросанные (а порой и заброшенные) по различным углам и отсекам науки сведения, но и приблизительно классифицировать их и сохранить. Кроме всего, еще и кое-что прибавила.

Подобно астрологии и алхимии, она побуждала к научному поиску, более того — питала его.

…Идет уже вторая половина XVIII столетия. Английский физик Г. Кавендиш погружен в исследования «горючего воздуха», выделявшегося при взаимодействии кислот с металлами. Он весь во власти флогистонных установок, опираясь на которые «читает» результаты своих опытов. Однажды, растворив цинк в разбавленной серной кислоте, ученый выделил вещество, которое горело. Естественно, он принял его за теплород. При этом, обнаружив, что при горении выделяется вода, Г. Кавендиш «уточнил»: налицо соединение флогистона с водой. Сколь бы ни было такое объяснение искусственным, бесспорно одно: состоялось рождение водорода, и в роли «повивального акушера» выступила теория теплорода.

Это произошло в 1766 году, а через восемь лет близкая история повторилась с другим, до той поры неизвестным элементом — кислородом. Прокаливая окись ртути, соотечественник Г. Кавендиша Д. Пристли обнаружил, что при нагревании она восстанавливается, «возвращаясь» в исходное состояние чистой, неокисленной ртути. Руководствуясь флогистонными представлениями, Д. Пристли решил, что это «проделки» флогистона, который, поступая из воздуха, «вникает» в земные дела: он то окисляет металл, то, когда его «изгоняют» нагреванием, улетучивается, позволяя ртути принять первозданное обличье. Собственно, перед нами почти законченный набросок поведения кислорода, недостает лишь самого понятия «кислород». Налицо все основания числить помощником при его появлении на свет флогистон.

Теплородная концепция помогла нарисовать явления нагревания и охлаждения, истолковать многие факты превращения жидкостей в пар, эффекты плавления, вывести в жизнь другие процессы. Оттираясь на нее, естествоиспытатели смогли разграничить такие явления, как «температура» и «количество тепла», утвердить новые понятия — «теплоемкость», «коэффициент теплоотдачи», «теплопроводность».

Так, мало-помалу, возделывая необжитые земли, натуралисты подготовили территории для настоящей науки — термодинамики, изучающей законы теплового равновесия и превращения теплоты в другие виды энергии. Она возникла из разрозненных кусков знания, добытого многочисленными подвижниками «флогистонного» века. И пока на карте науки не была прописана теория молекулярного строения вещества, флогистон оставался единственной прилично работающей концепцией для объяснения процессов механической передачи тепловой энергии.

Опираясь на учение теплорода, французский исследователь С. Карно в самом начале XIX столетия, еще до выступлений Р. Майера, Д. Джоуля, Г. Гельмгольца, фактически подошел к идеям сохранения и превращения энергии.

Но все это отдельные эпизоды из жизни науки, хотя и убедительно повествующие о ее могучем наступлении на невежество. Гораздо важнее другое — то именно, что флогистонная идея определяла стиль мышления научного сообщества своей эпохи. Благодаря этому она позволила впервые оглядеть самые разнообразные химические явления с одной общей позиции и тем самым заложить в их понимание научный подход, потеснив алхимию. Говоря словами Ф. Энгельса, химия освободилась от алхимии посредством теории флогистона.

Ситуация, вообще говоря, необычная: одна ложная догадка породила другую, хотя и не менее ложную, но такую, от которой все-таки поближе к истине. Вот уже в самый раз заявить, что это шаг от ложного знания к истинному незнанию, поначалу представляющему столь же ошибочную версию, которая затем уступила наконец место подлинной теории.

С течением времени флогистон все чаще оказывался неспособным обращаться с фактами. И тогда, чтобы спасти лицо, теория была вынуждена усложняться, обрастать дополнительными ухищрениями, изворачиваться, то есть все сильнее уходить по пути лженауки. В конечном итоге пришла пора флогистону оставить поле для более совершенных учений. К исходу XVIII столетия французский химик А. Лавуазье, располагая результатами Г. Кавендиша, Д. Пристли, других корифеев «флогистонной» эры, показал, что так называемый «горючий воздух» в действительности самостоятельный элемент. Окончательно это стало ясно, когда А. Лавуазье разложил воду на составляющие ее водород и кислород, а затем заново «сложил» из них ту же воду. Тогда он и назвал элемент, выделенный Г. Кавендишем, гидрогеном, то есть «рождающим воду» или в русском переводе «водород». Кстати, Лавуазье в начале своего научного пути также разделял флогистонные идеи и лишь позднее преодолел их.

Таким образом, теория флогистона тихо умирала. Но к тому сроку она свои задания исполнила, и неплохо. Настолько неплохо, что исследователи полагают несправедливым такое понятие, как «теплород», обвинять во лжи. В противном случае, считает, например, Б. Пахомов, надо признать ложными массу наших сегодняшних понятий, поскольку они определенно будут в будущем замещены другими.

Сходные заключения рождаются и по делу еще одного направления поисков упорных, но, увы, заблуждавшихся энтузиастов истины — направления, также оттесняемого обычно в разряд лжеучений. Речь об идее вечного двигателя, более всего, пожалуй, заслужившей «отказного» отношения у настоящей науки, которая почти не находит в описаниях вечного двигателя светлых мест.

По замыслу многочисленных (от века и до наших дней) искателей, идущих по следу «абсолютного двигателя», это механизм, который, будучи однажды запущен, совершал бы работу неограниченно долгое время без привлечения энергии со стороны.

Изыскания в этой области открылись еще в начальную пору научной мысли, но особенно неистовыми стали в XVI веке, подогреваясь зародившимся тогда ростом машинного производства.

Гипотеза идеально экономичной машины занимала не только мечтателей-самоучек, во все времена мало что почерпнувших из физики, но и умы серьезных ученых, таких, например, как изобретатель парового котла и двигателя француз Д. Папен, живший на рубеже XVII–XVIII столетий, немецкий физик той же поры X. Вольф и другие.

Понятно, вечный двигатель так и остался работающим лишь в воображении его творцов. Но, хотя замысел был утопичен, попытки материализовать идею, споры вокруг него принесли немало интересных теоретических и конструктивных решений. С необходимостью пришлось уточнить и довелось даже увидеть некоторые не увиденные ранее процессы, выявить новые закономерности.

Вот один факт. В 1857 году нидерландский математик С. Стевин издает книгу «Начала равновесия», где, рассказывая о своей работе над вечным двигателем, делится результатами, которые он приобрел, если можно так сказать, попутно. Один из таких результатов и вошел в научный обиход под именем закона равновесия сил на наклонной плоскости.

А дело происходило так. Ученый ставит эксперимент. Соединив 14 шаров в цепь, он накидывает ее на трехгранную призму в надежде, что шары, скатываясь по наклонной грани, вовлекут в движение всю цепь и создадут таким образом непрерывное вращение. Заманчиво, но шары не «захотели» непрерывно вращаться, застывая в «накинутом» положении. Зато эта обездвиженная система намекала на другое: выводила С. Стевина к идее равновесия, чем он и воспользовался, установив новый закон.

Одни горячо верили в двигатель, другие упорно сопротивлялись, отыскивая все новые истины. Г. Галилей, доказывая, что имеющее тяжесть тело не может подняться выше того уровня, с которого оно упало, открывает закон инерции. Таким образом, видим, что польза шла как от верующих, так и от неверующих. Выигрывала наука. Казалось бы, по всем статьям бесполезные занятия вечным двигателем имели вопреки тому научное значение. Плохо ли, хорошо ли, но и они готовили почву грядущим естествоиспытателям для достижения более высоких истин.

Так, в борьбе мнений вокруг темы, в полемике правоверных с неверными постепенно созрели постулаты закона сохранения и превращения энергии. Без этой предварительной проработки появление закона немыслимо. Неуклонно подогревая интерес, идея вечного двигателя стала своего рода идейным двигателем вечного сгорания, подбрасывающим свежие поленья в топки ищущей мысли. По существу, как определил однажды советский академик В. Гинзбург, идея вечного двигателя была научной.

Мы дорожим также мнением академика Б. Раушенбаха, который стоит на еще более радикальной позиции. Для него вечные споры вокруг вечного двигателя — дело не только прошедшего дня. Само решение национальных академий (или похожих органов) не принимать к рассмотрению заявки на изобретение абсолютного двигателя (поскольку это противоречит закону сохранения энергии) представляется ему ошибочным. Наука должна исследовать, доказывать и показывать, а не пресекать и уж, во всяком случае, не издавать запретительных программ, накидывающих узду на исследовательскую активность, куда бы она ни была расходована. Понятно, принцип сохранения энергии никакими конструкциями вечных двигателей не поколебать, но возможны уточнения, выяснение сфер его применения и пересечения с другими физическими принципами. Открылось, например, что этот закон комбинируется с законом сохранения массы, и такое проявление пошло на пользу обоим.

Таким образом, принятие запретных мер по «свержению» закона сохранения ошибочно (ибо, накладывая арест на работы по вечным двигателям, ущемляет научный интерес), но содержание закона сохранения безошибочно. Таков парадокс, которым мы завершаем рассказ об исследованиях в области создания вечного двигателя, чтобы войти в еще более, быть может, парадоксальные области.

Коснемся совершенно интересных тем иридологии и хиромантии (в современном прочтении — дерматоглифики), так же, а, может быть, еще решительнее объявляемых лжеучениями. Но здесь несколько иная ситуация.

Относительно астрологии, алхимии, идей флогистона и вечного двигателя все ясно, и приговор однозначен: имея оправдания в прошлом, они оборачиваются лженаукой, едва их пытаются вернуть в прежних неограниченных правах. Но не так просто решается вопрос с иридологией и дерматоглификой.

Конечно, и на этой ниве прорастают сомнительные сорта, подвизаются околонаучные силы (впрочем, как и в любой, даже вполне незапятнанной науке). Однако условия для их разгула здесь получше, потому что больше неясности и больше пунктов, нуждающихся в уточнении на основе лабораторной и теоретической работы, поскольку знания усложнились, и наука вышла к тончайшим, деликатным структурам вещества. Собственно, ни у астрономии, ни у других с такою же судьбою научных дисциплин смутных точек практически теперь нет: все либо отошло науке, вобравшей ценные завоевания прежней мысли, либо ушло в отвалы лженауки. А вот в иридологии и дерматоглифике немало расплывчатых пятен, из коих могут вырасти как вполне научные теории, так и околонаучные спекуляции.

Но предъявим наконец «виновников». Иридология зародилась как искусство распознавания болезней по состояниям радужной оболочки глаза. Ирида — слово древнее. Греки нарекли им богиню радуги. Имя богини и взяли для обозначения цветного ободка, окружающего зрачок, назвав его ирисом, а потом еще раз взяли, чтобы выражать искусство диагностики.

Уже египтяне пытались, как повествует извлеченный из саркофага папирус, угадывать болезни по глазам, не измеряя ни пульса, ни частоты дыхания, вообще не предприняв каких-либо обследований. Донеслись сведения, что и в древней Индии, а позднее в средневековой Европе также умели определять болезни по изменению глаз.

Однако все это вплоть до середины XIX столетия находилось на уровне полукустарных упражнений и передавалось изустно от одного умельца к другому в обход научной медицины. И вот наступил буквально взрыв интереса к иридологии.

Венгерский врач И. Пекцели, работавший тогда в хирургическом госпитале, обратил внимание на то, что разным участкам тела и органам соответствуют в радужной оболочке определенные сегменты. Он собрал много фактов, указывающих на такое соответствие, тщательно взвесил их и в 1866 году опубликовал книгу «Открытие в области природы и искусство лечения». В ней и были предложены неслыханные в мировой медицине «топографические» карты распределения по ирису точек, представляющих, по мнению автора, те или иные органы и зоны тела.

Книга вызвала бурю негодования. Последовала масса протестов. Но объявились и поклонники, число которых быстро нарастало и ныне достигло уже десятков тысяч. Зашел вопрос об организационных формах этого движения. Сейчас иридологи сплотились вокруг международной ассоциации, а в 1980 году в Париже провели свой конгресс и в том же году конференцию в Чехословакии. Издается специальный журнал, выходят многие монографии.

И уж совсем неслыханно: «крамолу» обнаружили в нашей стране. Взгляды иридологов разделяют и развивают ряд советских ученых. Это — академик З. Алиева, профессора Ф. Ромашов и Н. Шульгина, доктор медицинских наук Е. Вельховер, другие. Признанными центрами иридологии в Союзе являются медицинский факультет университета Дружбы народов имени П. Лумумбы, Центральный институт усовершенствования врачей, НИИ гастроэнтерологии. В начале 90-х годов планируется первая Всесоюзная конференция иридологов.

Обратимся, однако, к самому содержанию «ереси». По современным представлениям, глаз есть часть мозга, которая в эволюционном движении живой субстанции была вынесена на периферию, образовав сей уникальный орган. Поскольку мозг собирает сигналы от всех «подразделений» тела, поступают они и в глаз, отражаясь на его ирисе. Поэтому радужная оболочка — это своего рода пульт, на «панелях» которого записаны все внутренние состояния (недаром глаз называют человеческим организмом в миниатюре).

Любое заболевание проходит стадию, которая хотя и не заявляет о себе болевыми или дискомфортными ощущениями, но сообщения о которой все же поступают в мозг, а, значит, доводятся и до сведения ириса, запечатлеваясь отметками в его структурах. Это позволяет, располагая «топографическими съемками» (представительства органов) на радужке, распознавать едва обозначившееся недомогание и в самом зародыше гасить пожар. Специалисты считают, что точность диагноза достаточно высока, особенно в случае таких болезней, как стенокардия, инфаркт, острый холецистит, язва желудка. На радужной оболочке появляется след и от травм.

Конечно, многое остается еще тайной. И первая тайна в том, каким образом на крошечной площади ириса располагается столь внушительное представительство всей массы внутренних органов. Не более ясен и механизм перевода в радужку информации о состоянии тела. Беспокоят другие вопросы, например, как проводить диагностирование, какие наладить приборы и т. п.?

Недоговоренности и смутные места плодят недоверие к иридологии, которую — в силу этого — порой также относят к разделу оккультных знаний. Всю разницу находят в том лишь, что, дескать, она лучше других приспособилась к современной медицине, обросла наукообразной терминологией, кое-что позаимствовала из методики обследования, словом, приняла благопристойный вид.

Не станем обходить острых мест. Известен факт. В 70-е годы провели своеобразное состязание. Трем иридологам и трем специалистам по глазным болезням предъявили увеличенные цветные снимки глаз 95 здоровых и 48 больных с точно установленным (но, естественно, неизвестным участвующим в эксперименте врачам) диагнозом — поражение почек. Была высказана просьба — определить, кто есть кто. В итоге те и другие примерно с одинаковым успехом (при вероятности, не превышающей частоту случайных угадываний) отделили больных от здоровых. Получается, что особых преимуществ у иридологов перед офтальмологами нет. Ведь если учесть, что иридологи специально подготовлены для диагностирования заболеваний на основе состояний ириса, они должны были бы показать и лучшие результаты, чем просто глазные врачи, не владеющие этим методом. А получилось, что их шансы равны.

Но как бы то ни было, иридодиагностика набирает скорость и все увереннее входит в медицинскую практику. Пока лишь на уровне распознавания болезней. Однако наиболее решительные ее энтузиасты заглядывают глубже, помышляя и о возможности лечения на основе иридологии. Логика проста. Если «заплатки» на радужке — это следы идущих от больного органа воздействий, почему бы ситуацию не обернуть и, подобранным способом обрабатывая следы-«заплатки», повлиять на первоисточник — соответствующий больной орган? Профессор Ф. Ромашов, например, подобный лечебный шаг не исключает.

Вполне допустимо, что диагностика по ирису в самом деле переживает такую же пору детства, какую алхимия, астрология и другие в том ряду пережили в стародавние времена. Может статься, что когда-нибудь иридология, сбросив наносное, ошибочное (что ее, увы, сопровождает), войдет в науку полноценной ветвью. Но просматривается и альтернатива: установка иридолологии — это заблуждение, от которого нет ходов к точному знанию.

Однако в любом случае в настоящее время несправедливо иридологов безоговорочно и поголовно называть лжеучеными, поскольку не доказано, что принципиальные установки их учения ложны. Здесь та же ситуация, как, скажем, в астрологии и алхимии. Если последователи не замешаны в подлоге, искажении фактов и т. п. делах, их несправедливо обвинять в лжеучености.

Отметим, что направление иридологии одобрено Министерством здравоохранения СССР как вполне равноправное другим лечебным занятиям.

Похожая, только еще более неустойчивая погода сложилась для хиромантов. Хиромантия буквально — гадание на ладони.

С давних времен любознательные обратили внимание на то, что человеческая ладонь индивидуальна и, подобно отпечаткам пальцев, неповторима. Пришла догадка — а нельзя ли по ее чертежам определять состояние здоровья человека, характер и даже, если очень хочется, его судьбу? Понятно, что этим немедленно воспользовались разного рода гадалки, прорицатели, вообще любители «нетрудовых доходов», которые наводняли мир задолго до наших дней. Они оседлали ладонь, опутав ее магией смутных надежд и заложив первые семена недоверия к подобным занятиям.

Долгое время хиромантия была повенчана с астрологией, также прописавшись в королевских уютах. Свидетельства их родства — многие названия «рельефа» ладони. «Линия Солнца» — это предвестие спокойной судьбы, а «линия Марса», будучи знаком жизненной силы, — обещание долголетия; очерченность «холма Меркурия» заявляет о талантах в науке, искусстве и, конечно, по торговой части, покровителем которой и числится Меркурий; «холм Юпитера» выдает притязания на власть… И так далее.

Вместе с тем ладонные узоры будили внимание людей науки. Интерес проявили такие гиганты мысли, как Аристотель, Парацельс, позднее Ньютон. Отмечая уникальность рисунка ладони, они и искали объяснение своеобразию личности ее хозяина.

Все же долгое время крупицы достоверного знания, скрепленные многочисленными житейскими наблюдениями, откладывались разрозненными эпизодами в умах людей, иногда проникая на страницы изданий в виде сенсационных сообщений.

Возможно, так продолжалось бы еще долго, не рискни чешский биолог Я. Пуркинье в 1823 году провести систематическое описание ладони. Надо сказать, что к этому времени он уже имел опыт подобных описаний, осуществив впервые классификационное распределение отпечатков пальцев по типам.

В начале нашего века это увлечение оформилось как факт науки, и в 1926 году на ежегодной сессии анатомов получило официальное название «дерматоглифика» (буквально «кожегравирование»). Ей было назначено изучать строение кожных извилин ладони. У прежней хиромантии она отобрала сведения, вычистила в них все темное сопровождение (вроде гаданий про судьбу) и, не оставив даже названия, пустила в научный обиход.

Исследования поверхности ладони обрели научную основу: кожные маршруты — не просто «визитная карточка» человека, но средоточие ценной наследственной информации, а также сведений о перенесенных болезнях, например, пороков сердца, сахарного диабета, других. Подобно радужке, ладонь «запоминает» различные патологии организма, его отклонения от нормы. И поскольку общая картина строения кожных структур человека выявлена, отступления и сообщают про врожденные и приобретенные заболевания или по крайней мере — о предрасположенности к ним. Открывается редкая возможность раннего диагностирования, а значит, и лечения. Особенно поддаются вычислению психические патологии: болезнь Дауна, «кошачье мяуканье» (есть заболевание под таким странным именем), хорошо «читается» врожденная глаукома у детей.

Но есть ли теоретическая подоплека подобному оптимизму? Что касается наследственных недугов, то находятся довольно веские объяснения. Если показано, что определенным заболеваниям с наследственной предрасположенностью соответствуют определенные конфигурации морщин на ладони, почему бы не допустить наличие связи между генами, ответственными за болезнь, и теми генами, которые структурируют соответствующий ладонный рисунок? Скажем, так. Некоторый набор генов того и другого сорта («запускающих» недуг и определяющих рисунок) вмонтированы в одни и те же звенья ДНК, то есть территориально соседствуют. Ведь установлено же, что ген рыжего цвета волос структурно включен в ген, кодирующий ожирение.

Свидетельством того, что теоретические посылки дерматоглифики научно доверительны, служат факты использования ее выводов антропологами. И не где-нибудь в решении второсортных задачек, а в описании глобальных событий, таких, как расселение рас, пути формирования антропологических типов конкретных народов, при изучении других тем, уходящих корнями в туманное прошлое.

Дерматоглифика «поразила» и передовую советскую науку. Так сказать, «очаги вспышек» выявлены в Минском медицинском институте (где дерматоглифической деятельностью заняты заведующая кафедрой И. Гусева и врач С. Усоев), в Московском университете (тут «ересь» практикует сотрудник НИИ антропологии Т. Гладкова). Есть и другие последователи этого увлечения в разных иных местах.

Как и в иридологии, здесь сходные неясности. Кожный узор собран из множества нитей, завязанных в самые причудливые образования. Разобраться и точно согласовать узлы с конкретными болезнями — задача, требующая доподлинно ювелирных затрат. Проблемы налицо, они ждут решения.

И в завершение темы. Дерматоглифику надлежит четко размежевать со всеми темными приемами угадывания по кожным наброскам недугов человека, тем более перепадов его судьбы. По этой линии и проходит водораздел между наукой и лженаукой, спекулирующей на доверчивости людей. Хиромантов, которые добросовестно искали корреляции между кожным ландшафтом и патологиями, не поворачивается слово объявлять лжеучеными. Но едва они смещали нравственные установки, поддавшись соблазну пойти в обсчет, их тут же надо ловить за руку и оттеснять за черту науки, предъявив им обвинение в лжеучености. Тем настоятельнее следует проводить эту линию в отношении тех же современных хиромантов, которые идут на сознательный обман.

Перед нами прошли теории и учения, порой столь сильно окруженные заблуждениями, что попадали в лжеучения. Вместе с тем эти исследования сопровождались усилиями, в которых билась, искала ответа человеческая мысль. Именно здесь и проходила преемственная цепь, благодаря которой мнимая наука спасала настоящую. И хотя лженаука несла массу ненужного, оно было рано или поздно отторгнуто благодаря тщательному последующему отбору, определявшему лицо науки в ее непреходящих значениях.

Но не только это. Мы имеем основания сказать, что все эти астрологи, алхимики и полухимики, все эти хироманты часто забегали вперед и находили решения, которые пришлись ко двору лишь столетия спустя. Оттого, являясь для своих дней неисправимыми мечтателями, они получили поддержку лишь много времени спустя. И то сказать, хотя опережение большое и не достигает сегодняшней цели, оно бьет не мимо цели вообще, но в сторону от текущих усилий.

Опыт лженауки важен не только ее назначением сохранять для потомков подлинные ценности, ставя их на службу познания. История псевдонауки учит еще одному: неверно, просто вредно нечто пресекать, пятнать как недостойное занятий исследователя и ложное только потому, что провозглашаются идеи, отклоняющиеся от нормы знания сегодня.

Нужны не запреты на деятельность, а ее контроль, определяемый мерой эксперимента и наблюдения, с одной стороны, и мерой нравственного поведения, с другой. В таком крупном деле, как наука, издержки неизбежны. У геологов есть заветное правило: то, что ищешь, всегда меньше того, где ищешь. Так и здесь: нужные знания вырастают на площадях, засеянных на больших пространствах и притом далеко не сортовыми семенами.

Можно сказать, знание прошлого ложится уроками в будущее.

Вопрос не праздный. Как уже было отмечено, в последнее время наблюдается буквальный взлет интереса ко многим спорным, непонятным событиям, пока еще не получившим квалифицированного диагноза.

Вот один периферийный факт, однако проявивший себя отнюдь не локальным значением. В 1988 году в Томском политехническом институте под невинным названием «Периодические быстропротекающие явления в окружающей среде» был проведен научный семинар-конференция. Когда расшифровывали, оказалось, что на его заседаниях взяли слово люди, увлеченные исследованием, мягко говоря, странных событий вокруг нас. Здесь сошлись свыше четырехсот человек (среди них 9 академиков и членов-корреспондентов академии, 25 докторов и масса кандидатов наук) из 53 городов Союза. А в 1990 году прошла вторая конференция, еще более представительная.

О чем же речь? Взоры скрестились на многих наблюдениях, обычно не принимаемых «нормальной» наукой. Читатель может называть самое абсурдное и не ошибется. Да, это «летающие тарелки», полтергейст, эффекты филиппинской медицины, телекинез, лозоходство, словом, все, что выпадает из привычного хода вещей и истолкований.

Сплошь да рядом подобные явления характеризуются как нелепости, а людей, ими занимающихся или даже проявляющих к ним интерес, объявляют лжеучеными. Так, периферийный старинно-университетский город Томск оказался одним из центров изучения странных явлений, которые относят к сфере лженауки.

Безусловно, не обходится и без нее. Однако лишь в той мере, в какой изучение необычного сопрягается с подтасовкой данных, предвзятостью вывода или даже обыкновенным пристрастием, что и оборачивается в конечном звене искажением истины. Все это, понятно, идет по разделу лженауки.

Но вместе с тем в этих занятиях определенно добываются сведения, отнюдь не бросовые. Их бы отсортировать, что называется, «отмыть» от нежелательного сопровождения и внести на справедливый суд научного сообщества. Более чем допустимо, что многое из того содержания, которое сегодня третируется как лжеучение, именно и спасает истинное учение, зарытое в сих незрелых формах.