Пржевальский

Послесловие. И это всё о нем

В феврале 1889 года командующий войсками Омского военного округа генерал Колпаковский подал ходатайство о наречении города Каракол именем Пржевальского. Ходатайство было удовлетворено императором 11 марта того же года. Уже 21 января был разработан проект памятника Николаю Михайловичу — бронзовый орел на вершине скалы, под когтями которого — карта Азии на бронзовом листе, а в клюве — оливковая ветвь, знак мирных устремлений науки.

Императорское географическое общество учредило медаль и премию имени Пржевальского. Напротив окон здания общества был установлен бюст путешественника.

В приветственной речи секретаря Академии наук К. С. Веселовского по поводу вручения путешественнику золотой медали говорилось: «Имя Пржевальского будет отныне синоним бесстрашия и беззаветной преданности науке».

Известный английский путешественник Джозеф Гукер писал: «Стенли и Ливингстон были отважными пионерами, но они только сумели проложить на карте найденный путь; для изучения же природы ими ничего не сделано. Один Пржевальский соединил в своем лице „отважного путешественника с географом-натуралистом“».

Наконец, великий русский писатель А. П. Чехов посвятил Н. М. Пржевальскому следующие строки:

«Один Пржевальский или один Стэнли стоят десятка учебных заведений и сотни хороших книг. Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорное, никакими лишениями, опасностями и искушениями личного счастья непобедимое стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие, привычка к зною, к голоду, к тоске по родине, к изнурительным лихорадкам, их фанатическая вера в христианскую цивилизацию и в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу. А где эта сила, перестав быть отвлеченным понятием, олицетворяется одним или десятком живых людей, там и могучая школа. Недаром Пржевальского, Миклуху-Маклая и Ливингстона знает каждый школьник и недаром по тем путям, где проходили они, народы составляют о них легенды. Изнеженный десятилетний мальчик-гимназист мечтает бежать в Америку или Африку совершать подвиги — это шалость, но не простая; безграмотный абхазец говорит вздорные сказки об Андрее Первозванном, но это не простой вздор. Это слабые симптомы той доброкачественной заразы, какая неминуемо распространяется по земле от подвига.

В наше больное время, когда европейскими обществами обуяли лень, скука жизни и неверие, когда всюду в странной взаимной комбинации царят нелюбовь к жизни и страх смерти, когда даже лучшие люди сидят сложа руки, оправдывая свою лень и свой разврат отсутствием определенной цели в жизни, подвижники нужны, как солнце. Составляя самый поэтический и жизнерадостный элемент общества, они возбуждают, утешают и облагораживают. Их личности — это живые документы, указывающие обществу, что кроме людей, ведущих споры об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки неважные повести, ненужные проекты и дешевые диссертации, развратничающих во имя отрицания жизни и лгущих ради куска хлеба, что кроме скептиков, мистиков, психопатов, иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно сознанной цели. Если положительные типы, создаваемые литературою, составляют ценный воспитательный материал, то те же самые типы, даваемые самою жизнью, стоят вне всякой цены. В этом отношении такие люди, как Пржевальский, дороги особенно тем, что смысл их жизни, подвиги, цели и нравственная физиономия доступны пониманию даже ребенка. Всегда так было, что чем ближе человек стоит к истине, тем он проще и понятнее. Понятно, чего ради Пржевальский лучшие годы своей жизни провел в Центральной Азии, понятен смысл тех опасностей и лишений, каким он подвергал себя, понятны весь ужас его смерти вдали от родины и его предсмертное желание — продолжать свое дело после смерти, оживлять своею могилою пустыню… Читая его биографию, никто не спросит: зачем? почему? какой тут смысл? Но всякий скажет: он прав»[162].

О Николае Михайловиче Пржевальском наши современники знают на удивление мало. Даже в среде образованных людей, не погружавшихся глубоко в историю нашей страны, если и всплывает имя великого путешественника, в разговоре чаще всего вспоминают следующие «расхожие» темы:

Лошадь. Ну с ней все понятно. Лошадь Пржевальского превратила его имя в мем и служит поводом для многочисленных, по большей части не относящихся к самому путешественнику шуток. Издержки всемирной славы, что тут скажешь.

Пржевальский был сыном императора Александра II. Эту легенду я уже приводила на страницах этой книги, и она не выдерживает никакой критики, хотя как романтическая история украшает повествование.

Пржевальский был отцом И. В. Сталина. Этот миф основан на довольно сильном внешнем сходстве великого путешественника и «вождя народов». По существующей легенде, один генерал в сталинскую эпоху, проходя мимо бюста Пржевальского, всегда отдавал ему честь, принимая его за бюст вождя. Это сходство заставило фантазеров придумать визит Пржевальского в Грузию во время возвращения его из второй экспедиции (той самой, где он ужасно мучился от кожного зуда) и «подогнать» время встречи его с матерью Сталина к дате рождения Иосифа Джугашвили. Миф был настолько расхожим, что не так давно потомки рода Пржевальских и потомки Сталина произвели сравнительный генетический анализ, чтобы наконец установить истину. Как и следовало ожидать, никакого родства не обнаружилось.

Пржевальский был гомосексуалистом. Эта «теория» основывается на широко известных фактах: Николай Михайлович никогда не был женат; о своей женитьбе, да и в целом о женщинах, высказывался отрицательно, а в помощники на время экспедиций набирал одного за другим юношей, к которым питал искреннюю привязанность, о которых всячески заботился и многие из них подолгу гостили у него в доме, практически жили у него.

Что ж, попробуем и мы заняться интерпретацией этих фактов. Но для начала примем на данность: XIX век разительно отличался по своему нравственному укладу от века XXI. Как в отношениях между мужчиной и женщиной, так и в отношении к однополым связям. Поддаваться «низменным страстям» считалось дурным тоном, об этом не упоминали. Высокие устремления для мужчины означали подвиг по имя царя и Отечества. Карьера была прерогативой исключительно мужчин, подавляющее большинство учебных заведений были мужскими и для дворян — чаще с военным уклоном. К женщинам вообще и к браку тем более в то время относились куда более утилитарно — это требовалось для продолжения рода и управления имуществом; браки по расчету были повсеместны.

О женоненавистничестве Пржевальского упоминает самый первый его биограф Н. Ф. Дубровин, приводя цитату из его письма к И. Л. Фатееву: «Не любя пересудов о достоинствах и недостатках как знакомых, так и общественных деятелей, он говорил, что женщины исключительно занимаются этим. Называл их вообще фантазерками и судашницами, он мало ценил их суждения, относился к ним с недоверием и бежал от их общества, часто назойливого и для него крайне неприятного».

Категоричность и безапелляционность в суждениях, особенно в молодости, вообще была Николаю Михайловичу свойственна — немало весьма резких его суждений досталось и туземцам, и собственным крестьянам, и жителям Забайкалья, и сибирскому начальству, и азиатским правителям. По прочтении всех его книг я с уверенностью могу сказать, что его нечастые в целом высказывания о женщинах примерно того же свойства. Хотя среди них встречаются и нейтральные, и довольно лестные, однако весьма своеобразные — вспомните, как он с нотами восхищения приводит рассказ о сбежавшей от мужа алашанке, которую удалось поймать только за 300 верст от дома.

Как аргумент крайнего женоненавистничества Пржевальского биографы приводят и тот факт, что во время путешествия в Уссурийском крае и знакомства в Николаевке с семейством Бабкиных хозяева попросили его позаниматься географией с их приемной дочерью. Как уже говорилось, вместо занятий он подарил ей учебник географии с надписью: «Долби, пока не выдолбишь». Да, на редкость нелюбезно… и что? Во-первых, мы не знаем, в каком тоне и на каких условиях русскому разведчику и главе экспедиции предложили поучительствовать, и каков был характер ученицы. Пржевальскому тогда не было и 30 лет, воспитание он получил «самое спартанское», своим ученикам в Варшаве поблажек никогда не делал и точно не считал нужным «канителиться» с навязанной ему в ученицы 12-летней барышней. Во-вторых, даже щедрое предложение и одаренная ученица могли задержать продвижение экспедиции, а это всегда Пржевальского безмерно раздражало — позднее мы читаем в его книгах, что ни обильные угощения, ни жалобы товарищей после тяжкого пути не задерживали его больше чем на неделю. В-третьих, своим любимым ученикам и воспитанникам в письмах он тоже наказывал «долбить» и «зубрить». Ну и наконец, снобом и сексистом (в современном представлении) он действительно был. Считать науку не женским делом вообще было общим местом для того времени. К тому же время показало, что незадачливой ученице эта грубость пошла на пользу. Урок она «выдолбила» и получила нужную мотивацию, хоть и не в области географии.

Племянник Пржевальского вспоминает такие его высказывания: «Моя профессия не позволяет мне жениться. Я уйду в экспедицию, а жена будет плакать: брать же с собою бабье я не могу. Когда кончу последнюю экспедицию — буду жить в деревне, охотиться, ловить рыбу и разрабатывать мои коллекции. Со мною будут жить мои старые солдаты, которые мне преданы не менее, чем была бы законная жена».

17 августа 1881 года Николай Михайлович пишет Л. И. Фатееву: «Не изменю до гроба тому идеалу, которому посвящена вся моя жизнь. Написав, что нужно, снова махну в пустыню, где при абсолютной свободе и у дела по душе, конечно, буду стократ счастливее, нежели в раззолоченных салонах, которые можно бы было приобрести женитьбой».

«Ну уж спасибо за такую жизнь, — отвечал он на предложение жениться и жить в столице, — не променяю я ни на что в мире свою золотую волю. Черт их дери, все эти богатства, они принесут мне не счастье, а тяжелую неволю. Не утерплю сидеть в Питере. Вольную птицу в клетке не удержишь».

Совершенно неудивительно, что с учетом выбранного образа жизни и сферы интересов мало какая женщина того времени вообще могла заинтересовать Пржевальского — они вполне закономерно его раздражали и казались для него самого и его спутников лишней обузой.

Жениться ради продолжения рода? У него было два родных брата, оба благополучно продолжили род Пржевальских.

Николай Михайлович был красивым сильным человеком. Дамы, можно сказать, осаждали его.

В альбоме путешественника была фотография интересной женщины, которая предлагала ему и свою любовь, и свое богатство. Рядом — трогательные строки:

Почему-то считается, что Пржевальский с ходу отверг пылкую красавицу. Но вообще тон послания самый интимный — так пишет женщина, которая уже на что-то претендует (хотя и ведет себя довольно глупо). Могла же у Пржевальского случиться мимолетная интрижка? Иначе зачем он хранил эту фотографию?

Так что ярым женоненавистником он все же вряд ли был, а вот убежденным, «идейным» холостяком — однозначно.

Поэтому в походы Пржевальский набирал почти категорически неженатых; в помощники себе, начиная с первого путешествия, выбирал юношей — это и Н. Ягунов, и М. Пыльцов, и Ф. Эклон, и В. Роборовский, и П. Козлов, которым на момент знакомства с путешественником было от 16 до 19 лет. В судьбе своих воспитанников он принимал живейшее участие, занимаясь с ними лично, одному за другим устраивая обучение и помогая в карьере.

В глазах современников все эти факты «наводят на мысли». Конечно, никаких сколько-нибудь весомых свидетельств в пользу версии о гомосексуализме тоже нет. В поисках информации на эту тему я прочитала в интернете статью, название которой, на мой взгляд, содержит ответ на этот незаданный вопрос: «Не наш, а только среди нас». Там приводятся сведения, что о гомосексуальности Пржевальского первым в 2002 году заговорил археолог Лев Клейн. «Основанием для подобных разговоров, вероятно, послужило и то, что имя Пржевальского включено в списки знаменитых геев на нескольких зарубежных гей-сайтах».

Однако у Николая Михайловича были весьма суровые взгляды на мораль, отчетливо проступающие, к слову, в его книгах и письмах. Слово «разврат» часто проскальзывает в лексиконе Пржевальского (помним, что согрешивших крестьянок в его имении секли розгами и выдавали за первого встречного). Алкоголя он не пил, салонов и увеселений не любил, карьеристом кабинетного толка не был. В том числе поэтому воинская служба, как и вообще жизнь в городе, вызывала у него искреннее отвращение. В его жизни вообще не было места такого рода увеселениям — это не нравилось ему самому и раздражало его в друзьях и знакомых. Охота, рыбалка, верховая езда, стрельба, вкусная еда — вот перечень тех чисто мужских удовольствий, которые он признавал.

Только большая, искренняя любовь могла бы поменять жизненную установку Пржевальского, а человеком он был цельным, даже фанатическим. Первая любовь Пржевальского — Тася Нуромская, — умерла по нелепой случайности. Мог ли такой цельный человек пронести любовь к умершей через долгие годы?

Искреннее человеческое желание иметь свою семью сменилось в нем на попытку создать «семью» из своего отряда. Об этом он на страницах своих книг и дневников упоминает неоднократно. Еще во времена учебы в смоленской гимназии ярко проявляется его желание защищать слабых и им покровительствовать вкупе с нежеланием подчиняться. Во времена службы в Варшавском юнкерском училище Пржевальский обретает ту модель общения, которая ему наконец нравится — это модель «наставник — ученик». Одного за другим он вызывает в экспедиции своих учеников — «юношей пылких со взором горящим». Именно они, юные и бесстрашные, готовы были терпеть не только тяготы похода, но и беспрекословно подчиняться своему учителю, что люди более старшего возраста вряд ли бы делали с охотой.

Естественно, что женитьба спутников «уводит» их из «семьи», так что некая, чисто человеческая ревность не могла здесь не присутствовать. Николай Ягунов погиб по трагической случайности (но помним, что Пржевальский выбрал его спутником в своем первом путешествии вместо немца Керхера, привезенного из самой Варшавы, который передумал ехать в экспедицию, сославшись на тоску по невесте). Михаил Пыльцов женился на сестре Пржевальского и прекратил участие в экспедициях (могли бы они так поступить, если бы были его любовниками?). В этом браке, кстати, родилось четверо детей. Женитьба Федора Эклона, из-за которой он (опять!) внезапно отказался от экспедиции, будучи согласован в ее состав и утвержден высочайшим указом, вызвала уже нескрываемое раздражение — близкие люди, в становление и обучение которых вложено столько сил, вдруг теряют к делу жизни учителя интерес и один за другим уходят, уходят… Всеволод Роборовский — единственный из его учеников, кто тоже так и не был женат, — прошел с Пржевальским три экспедиции, продолжил образ жизни учителя и наверное мог бы еще на склоне лет жениться, если бы не получил инсульт, оставивший его паралитиком, когда ему не было даже 40 лет.

Петр Козлов, великий ученик Пржевальского, продолжил дело учителя, найдя жену, готовую делить вместе с ним все тяготы странствий и ставшую известным орнитологом. Увы, во времена расцвета Пржевальского об эмансипации даже и не слышали… Что до того, как Пржевальский мгновенно проникся симпатией к 18-летнему Козлову, услышав о его мечте попасть в Тибет, — а много ли было таких увлеченных в его окружении? То, что Пржевальский почти сразу поселил бедного юношу с соседней винокурни, мечтающего о путешествии с ним в Тибет, у себя в имении? Еще каких-то 20 лет назад факт совместного проживания мужчин под одной крышей был абсолютно нормальным и никому в голову не приходило искать в этом сексуальный подтекст. Как пример, приведу знаменитейшую пару литературных героев — Шерлока Холмса и доктора Ватсона. По циклу о них снято множество фильмов, но лишь последний «играет» с темой гомосексуальности. Что ж, такова дань времени…

Несмотря на резкие высказывания о «бабье», Пржевальский очень любил мать, которой посвятил свое первое путешествие и потеря которой стала для него настоящим ударом; любил няню Ольгу Макарьевну, которая практически до самой своей смерти (а он пережил ее меньше чем на год) вела его хозяйство, а управляющий обязан был во всем ее слушаться. Он имел очень теплую переписку с Софьей Алексеевной Пржевальской, женой его брата Владимира.

«Как вольной птице тесно жить в клетке, так и мне не ужиться среди „цивилизации“, где каждый человек прежде всего раб условий общественной жизни… — пишет он ей. — Простор в пустыне — вот о чем я день и ночь мечтаю. Дайте мне горы золота, я на них не продам своей дикой свободы..»[163]

Свою племянницу Лелю, дочь брата Евгения, он тоже очень любил, упомянув о ней в последние дни своей жизни и завещав ей свою любимую Слободу, если брат по каким-то причинам откажется.

Наконец, существует довольно убедительная версия, что несгибаемый Николай Михайлович не избежал женских чар и даже имел дочь. Причем ни при каких обстоятельствах не мог афишировать сие событие, так как мать ее, во-первых, была ему не ровня, а во-вторых, состояла в законном браке.

Эта история очень подробно приводится в книге «Неизвестные страницы биографии Н. М. Пржевальского», написанной бывшей заведующей Домом-музеем путешественника Е. П. Гавриленковой. Наверное, мало кто мог бы похвастаться более глубоким знанием подробностей его биографии, чем исследовательница, практически посвятившая ему свою жизнь. В ее книге приводятся многие редкие факты, а также некоторые открытия и исследования (например, находка метрической книги с записью о его рождении, нахождение кладбища, где был похоронен отец Пржевальского и т. п.). Так вот, и Е. П. Гавриленкова, и сегодняшняя заведующая Домом-музеем И. А. Майорова, с которой мне довелось поговорить на эту тему во время посещения Дома-музея Пржевальского, убеждены в ярко выраженном фамильном сходстве Марфы Мельниковой, считавшей себя его незаконнорожденной дочерью, с матерью Пржевальского и его сестрой. Дочь Марфы Мельниковой Галина Ивановна Бацева, судя по снимку, приведенному в книге Е. П. Гавриленковой, на которой она снята вместе с профессором Д. И. Погуляевым и личным секретарем П. К. Козлова Б. Б. Овчинниковым (1964), встречалась и общалась с людьми, глубоко погруженными в жизнь Николая Михайловича и вряд ли готовыми принять на веру историю самозванки.

Дневник Марфы Мельниковой «Воспоминания моей матери» состоит из записанных дочерью рассказов Ксении Мельниковой о Пржевальском. Записи производились с 1952 по 1954 год, когда Марфе было уже больше 60 лет и она тяжело болела. В 1954 году она отпечатала собранный материал и отослала его в Географическое общество. Е. П. Гавриленкова сопоставляет события, описанные в дневнике, с прочими фактами жизни путешественника и приходит к выводу, что совпадают детали, о которых мог знать только человек, действительно знавший Пржевальского и находившийся в этом месте в это время: начиная со времени его приезда в Слободу и заканчивая историей о крестике, который дала ему мать перед отъездом из отчего дома.

Согласно дневнику, в котором Марфа записала воспоминания своей матери Ксении Мельниковой, та познакомилась с Пржевальским в доме своего мужа Кирилла Григорьевича Мельникова, с которым Пржевальский вместе охотился вскоре после своего переезда в Слободу в 1882 году. Сама Марфа узнала о тайне своего рождения в 1908 году, только после смерти мужа Ксении Мельниковой. Она горько оплакивала того, кого считала отцом, и в этот момент мать сказала ей, что он не родной ей отец. Услышав, что ее отец — Пржевальский, Марфа заявила, что ненавидит его «за позор». Так что вначале история матери у Марфы вызвала отторжение, но позже она начала записывать ее рассказы. Однако только когда ей самой пошел седьмой десяток и она стала болеть, решилась предать огласке свои записи, хотя мать и просила ее унести эту тайну с собой в могилу.

История, рассказанная Ксенией Мельниковой своей дочери, такова. Она вышла замуж в шестнадцать лет, первый раз увидев мужа только перед венчанием. Был он хилый и некрасивый, но честный, разумный и добрый человек, только очень сдержанный — поцеловал жену дважды за всю жизнь. Со временем он стал отличным мастером-краснодеревщиком и делал шкафы на заказ. Летом он работал в богатых домах, а зимой — дома. Любил охоту — через это увлечение и познакомился с Пржевальским.

Ксения была красивой женщиной — плотной, черноволосой, довольно высокой. Большие голубые глаза в пушистых ресницах, ямочки на щеках. Серьезная. (Может, и не было прямого сходства, но по этому описанию типаж совпадает с типажом матери Пржевальского, а сам он также был темноволос и голубоглаз.)

Пржевальский появился в Боровском летом 1882 года, после своего возвращения из третьей экспедиции. Вместе с другими боровскими, Кирилл Григорьевич встретил Пржевальского во время охоты и пригласил переждать дождь.

«— Входит в хату Кирилл, а за ним высокий мужчина в охотничьей куртке, горбоносый, усы густые, глядит ласково, глаза у него голубые», — так описывает Ксения их первую встречу[164].

Вскоре мужчины встретились снова; Пржевальский остался в семье нового знакомого с ночевкой и привел с собой Пыльцова. Потом он стал часто останавливаться в доме Мельниковых в ночь перед охотой — ему нравилась атмосфера, нравилась резная мебель, сделанная руками Кирилла и забота хозяйки, хоть и излишняя, на его взгляд, — несмотря на предложение постелить ему белье, знаменитый путешественник спал на лавке на своей куртке, подложив под голову патронташ. Стоило хозяйке набрать полевых цветов и поставить их в вазу, как Николай Михайлович мог перечислить название каждого из них. Как-то раз хозяйка вернулась с деревенской свадьбы и застала дорогого гостя. Вышла вместе с ним полить ему воды на руки — и он ее поцеловал. Будучи замужем, женщина пришла в смятение и выбежала вон. Наутро Николай Михайлович извинился, и вскоре после этого уехал в экспедицию.

Прошло несколько лет. Летом 1886 года Ксения, отправив детей по ягоды и вернувшись во двор, вдруг встретила там Пржевальского. После первых расспросов об экспедиции он вдруг спросил, не постарел ли он. Тогда и Ксения, застеснявшись, сказала, что постарела скорее она (ей было на тот момент 28 лет, но по тем временам это считалось средним возрастом для женщины).

«— Нет, ты не постарела, но изменилась. Стала дороднее и все такая же красивая, — он обнял мать и сказал. — Прошлый раз я поступил с тобой как мальчишка-шалопай, поцеловал тебя, не сказав, что люблю тебя. А я очень тебя люблю, и ты не один раз стояла перед моими глазами там, вдали, словно царица. Я надеялся, что все в разлуке пройдет, но не прошло. Ксения, любишь ли ты меня?»[165]

И Ксения чуть слышно ответила: «Да».

Пржевальский привез ей подарок — отрез золотистого китайского шелка с вышитыми звездами. С тех пор он стал приходить к ней часто. Муж был на заработках, хата стояла на краю деревни — никто ничего не видел и не знал. Осенью Николай Михайлович уехал в Петербург и вернулся лишь весной 1887 года. Навестив Мельниковых, он услышал от хозяйки, что она беременна. Ксения просила его не приезжать, боясь показаться ему некрасивой, однако вскоре Пржевальский приехал опять. Ксения увидела, что он очень располнел. В ответ на вопрос, какие у нее новости, он услышал: «Родилась девочка». Ксения боялась, что это его не обрадует, но Николай Михайлович, казалось, был рад. Он пытался дать Ксении денег, но она не могла их принять без объяснения, откуда они у нее взялись.

Время шло. Наступила зима 1888 года Пржевальский также часто бывал у Мельниковых. Однако уже к весне он должен был покинуть Смоленщину и отравиться в новую экспедицию. «Это будет мое последнее путешествие», — говорил он Ксении. Им предстояла еще одна встреча в июле, где Пржевальский провел день с уже годовалой дочерью, и последняя — летом 1888 года, в пору сенокоса. Встреча вышла печальной. Ксению мучил стыд за свой грех, деньги, которые ей предлагал Пржевальский, она не взяла. Попросила уйти, не оглядываясь. Так он и сделал.

После этого Ксения заболела, начала слабеть, у нее обнаружили желтуху. Через несколько месяев Кирилл Григорьевич попросил сестру Пржевальского, Александру Ивановну Пыльцову, найти для жены лекарство. Барыня приехала сама и Ксения увидела, что она в глубоком трауре. На вопрос, по кому траур, Александра Ивановна ответила, что погиб ее брат. Ксения потеряла сознание…

Е. П. Гавриленкова пишет: «Все рассказанное в „Воспоминаниях“ связано непосредственно с Пржевальским и к его облику добавляет немало деталей. Они важны и интересны безотносительно того, был ли Николай Михайлович в интимных отношениях с ее матерью или нет. Судя по тому, как правдивы и искренни все другие описания, хочется верить, что и сердечная тайна изложена так же правдиво».

«Какая искренность! Трудно придумать даже очень талантливому писателю то, что написано о пережитом. Это, несомненно, правда. Так оно и было!» — сказал об этой истории известный поэт и писатель Н. И. Рыленков (из письма профессора Д. И. Могулева Марфе Мельниковой, 1964 год)[166].

Но сомнения все-таки возникают — жизнь великого путешественника изучена очень хорошо, его окружали толпы людей, многие из которых с удовольствием делились известными им подробностями, а тут вдруг полное молчание. Слишком много самозванцев знает история…

События дневника «Воспоминания моей матери» Марфы Мельниковой изложены одним человеком — Марфой Мельниковой с рассказов ее матери, и женщины могут выдавать желаемое за действительное, ведь проверить их теперь сложно.

Николай Михайлович был очень щедрым человеком. Умирая, он сделал ясные и точные распоряжения о своем наследстве, упомянув всех близких ему людей, даже слуг. Но почему тогда не передал ничего дочери, если она была и была ему дорога?

Быть может, потому что умирал в окружении слишком многих, чтобы упоминать о ребенке, рожденном в адюльтере и навлекать позор на голову возлюбленной и ее мужа? Может, потому, что действительно между ними произошел разлад или было дано некое обещание — если уж Ксения Мельникова прожила всю жизнь с законным мужем до самой его смерти и умоляла дочь унести тайну с собой в могилу? А может, потому, что просто не успел — обнадеженный доктором, он хотел «еще многое передать» на следующий день и послать кому-то телеграммы. Но завтра для него уже не наступило…

Что ж, если потомки Марфы Мельниковой решатся сделать анализ ДНК, это решит вопрос так же однозначно, как и в предыдущем случае.

Изучением рода Пржевальских также занимаются профессор Н. М. Пржевальский и профессор В. Б. Титов, состоящий в 13-м поколении Пржевальских. Этот великий род достоин многих книг. Вот несколько фраз о нем В. Б. Титова: «Генеалогическое древо, которое мне удалось восстановить, образуют почти 500 имен 15 поколений. Все мужчины находились на воинской службе. Многие имели высокие звания и чины. Кроме Николая Михайловича, генеральские звания носили его родной брат Евгений Михайлович, дядя Алексей Кузьмич и двоюродные братья Владимир Алексеевич и Михаил Алексеевич… Удивительна судьба последнего генерала Пржевальского, Михаила Алексеевича, которого современники называли не иначе как „генерал суворовской школы“, тоже причастного к „восточному вопросу“, но уже в начале ХХ века… Командуя 2-м Туркестанским армейским корпусом, он сыграл решающую роль при взятии Эрзурумской крепости в 1916 году».

Я надеюсь, что и эта книга станет скромным вкладом в общее дело — продлить память о великом русском первооткрывателе и вдохновить потомков на тот же уровень свершений.