При странных обстоятельствах

3

Воскресенье Валерий Чумаков заранее объявил днем радости. Наивному человеку показалось бы, что в день радости не нужно делать ничего неприятного, и, конечно же, он бы ошибся. В день радости можно делать все, только относиться к своим занятиям надо просто и весело. Так научил Чу макова доктор Леви, который написал целую книжку об аутотренинге. Книжку эту подарила Валерию Танечка, и вот уже второй месяц Чумаков пытался воспитывать себя по правилам науки.

В воскресенье доктору Леви предстояло тяжкое испытание. Больше всего на свете Чумаков не любил ходить на базар. Но мать давно уже просила купить смородину и вишню для варенья на зиму. По книжке Леви — чем неприятнее занятие, тем убедительнее должна быть установка на радость от него. Аргументы Чумаков сыскал для себя железные. Он был сладкоежкой и на базар отправился под лозунгом: как хорошо пить чай с вареньем в долгие зимние вечера! С этим лозунгом целый час таскался по раскаленному базару, пробуя смородину и сминая пальцами вишню — следовало покупать спелую, но твердую.

На обратном пути пришлось труднее — то ли Чумаков недостаточно усвоил формулу радости, то ли доктор все же преувеличивал ее значение, то ли книжка Леви была рассчитана на среднеевропейскую температуру, только измаялся Валерий здорово и с облегчением сдал ношу матери, которая тут же и принялась хлопотать с вареньем.

Теперь Чумакова ждали дела просто или очень приятные: душ, обед, футбол по телевизору, в шесть — свиданье с Танечкой и поход к Фоминым, куда на вечер пригласили местного экстрасенса.

— Вставай, лежебока, уже пять, я тебе воду для бритья приготовила.

Чумаков брился опасной бритвой в роду, мужчин Чумаковых это было традицией. Вообще в доме было множество традиций. Валерий смеясь называл их языческими обрядами, но следовал обрядам с видимым удовольствием. Одним из них была торжественная подготовка к выходу из дому. Пока был жив отец ежевечерне мать чистила, гладила отпаривала пятна, чтобы утром мужчины вышли в полном великолепии. Отец Валерия был инженером, заведовал отделом в проектном институте и умер от инфаркта в сорок пять лет, когда сын учился на третьем курсе юрфака. С тех пор Валерий жил вдвоем с матерью расходовавшей на него весь запас заботы. В управлении милиции Чумаков считался пижоном, хотя никаких особо модных вещей не носил, просто всегда был отчищен и отглажен, форму мама ушивала так, чтобы на ней не было ни морщиночки.

И теперь пока Чумаков с наслаждением брился, его уже ждали наглаженные брюки, свежая рубашка, накрахмаленный носовой платок.

— Деньги взял? — спросила мать, придирчиво оглядывая сына. — Ты, надеюсь, не поздно?

Вопрос был чисто риторическим, и Чумаков ответил на него, потершись носом о материнскую щеку. Давно уже Валерий возвращался дамой когда хотел, и мать не ждала никаких объяснений, стоически перенося странные отношения сына с Танечкой. Танечка матери нравилась и мать почему то считала, что, если двое молотых людей любят друг друга, они должны пожениться и жить вместе.

В глубине души Валерий эту точку зрения разделял, а потому на третий месяц знакомства сделал Танечке предложение по всей форме. Она радостно засмеялась и обещала подумать. И думала вот уже второй год, а на все чумаковские настояния отвечала одним и тем же вопросом:

— Так тебе плохо глупенький?

Вопрос этот подкреплялся немедленными действиями, после которых Чумакову становитесь ясно, что все хорошо, а сам он действительно ужасно глупый.

Татьяна была добрым, веселым, компанейским и удивительно легкомысленным существом. Во всяком случае так говорила Рита — сухопарая и деловитая подружка Танечки. Обе работали в букинистическом магазине и работу свою считали крайне важной. Рита была дипломированным товароведом, а Танечка училась заочно на факультете иностранных языков, прилично владела английским и испанским, а потому по мнению Риты, ей была уготована иная судьба. Судьбу эту Рита подстегивала — уже дважды Ритин муж Павел, работавший в Приморском пароходстве, предлагал Танечке должность переводчицы на пассажирских судах заграничных линий. Конечно, эта работа была куда престижней, денежней, просто интересней, чем продавать книги в иностранном отделе букина, — тут Чумаков был согласен с Ритой. Но Танечка отказывалась.

Рита была старше на два года и замужем уже лет пять, она считала себя ответственной за судьбу подруги:

— Надо думать о будущем. Для чего же ты учишься, если не хочешь работать с языком?

— Я и думаю о будущем, — смеялась Танечка. — Вот Валера без меня пропадет! Нельзя же это допускать!

Иногда случались праздники. Ритин муж отправлялся в командировки по портам пароходства. Рита, отпросившись на работе, ехала вместе с ним, а их трехкомнатная квартира оставалась на несколько дней безраздельным владением Танечки и Валерия…

А в обычные дни им некуда было деваться — Татьяна жила с родителями и младшей сестренкой в двух тесных комнатушках коммунальной квартиры, а дома у Чумакова не разрешала даже поцеловать себя — мамы, добрейшей чумаковскои мамы, она боялась как огня.

В гости к Фоминым они снова шли втроем — Танечка с Валерием и Рита. Павел редко ходил с ними, он всегда был занят. Экстрасенс обещанный на сегодняшний вечер был предметом горячих споров. Чумаков в существование сверхъестественных способностей не верил. Рита допускала некоторые флуктуации, отклонения от нормы, а Танечка была страстной приверженкой всего необычного и таинственного: она буквально заваливала Валерия лавиной сведений, ссылками на древнеиндийские рукописи, шумерские предания, историями о таинственных сооружениях неолита, тибетской и филиппинской медицине… Танечка читала очень много помнила все прочитанное и формулировала точно и беспощадно. Барахтаясь в этой лавине Чумаков противостоять Танечке не мог, ему не хватало ни ее страстности, ни ее эрудиции. И тогда Валерий обращался к непобедимому аргументу: он требовал фактов. Нынешний поход “на экстрасенса” и был предъявлением факта.

Кравец возник совершенно неожиданно. Он попался навстречу в двух кварталах от Октябрьского райотдела — вероятно шел со службы. Чумаков заметил его издали, и тут Кравец повел себя странно. Он тоже углядел Чумакова и его спутниц, резко повернулся и перешел улицу лавируя между автомобилями. Он явно не желал встречи. Пока Чумаков тихонько удивлялся про себя, Рита захихикала:

— Танечка, твой искусствовед.

— Я вижу, — ответила Танечка.

— А кто это? — спросил Чумаков равнодушно.

Приземистая фигура Кравца уже исчезла за углом.

— Танечкин поклонник, — весело объяснила Рита. — Спец по живописи. Приходит в отдел, выбирает два—три альбома и стоит целый час рассматривает репродукции. А заодно и Танечку. Три дня назад целую дискуссию устроил, боролся с модернизмом.

— Ты напрасно так, — попыталась остановить подругу Татьяна. — Ну, он этого не знает. Так что?

— Да ничего. Если не знает, зачем говорить, да еще с таким апломбом!..

— Но он же искренне говорил. Ему непонятно. Не ему одному.

— А почему это ты раньше смеялась, а теперь защищаешь его? — заинтересовалась Рита. — А? Имейте в виду, Валерий, живописью он интересуется постольку поскольку.

Чумаков усмехнулся. Серьезного соперника в Кравце он не видел, а вот уж чего не ожидал — так это интереса к живописи…

— А знаешь, Рита, — вдруг сказала Танечка, — это уже снобизм. Я вот как-то думала об этом. Всякое знание — не преимущество, а обязанность. Обязанность перед теми, кто не знает, обязанность не только делиться, но еще и понимать тех, кто не знает. А смеяться, кстати, самое легкое и самое вредное.

— Очень интересно! — Рита тряхнула головой, откидывая длинные свои волосы. — Осталось уточнить — с кем делиться. А если человек и не хочет этой дележки, если он вполне удовлетворен своей жизнью и своим незнанием? Если он твердо убежден — все, что ему непонятно, — ерунда и глупость. Что тогда?

— Тогда постарайся ему объяснить, заинтересовать его, поколебать в этом убеждении. Но не смехом же, не издевательством… Ты-то можешь мыслить широко!

— Я не хочу объяснять бездельнику. У меня на это нет ни сил, ни времени.

Вот тут уж Танечка включилась всерьез. Чумаков знал эту ее привычку покусывать нижнюю губу во время спора.

— А почему ты считаешь, что он бездельник? Человек просто прежде не сталкивался серьезно с искусством, не задумывался о нем. А сейчас он начинает думать, а ты тут же его клеймишь!

— Ну уж нет, моя милая! — Рита тоже закусила удила. — Он в школе учился? Живет в большом городе — шесть музеев, каждый месяц выставки, библиотеки через квартал. Наконец образованных людей множество. Есть это все?

— Есть, — четко согласилась Танечка.

— Так почему же он с живописью знакомится в книжном магазине? А потому что ему так удобнее, это по пути, да еще и девушка симпатичная.

— Мы не про девушку, — отбилась Танечка. — Мы — в принципе. Да зашел в магазин, увидел альбом, удивился. Разве не с удивления и начинается любой интерес к искусству?

— Он не удивился, — вмешался в диспут Чумаков. — Он глянул — и готово. И ему уже все ясно. Я этой публики навидался — во! — Чумаков выразительно провел ладонью по горлу. — Все, что ему непонятно, — чепуха. Про физику он так не говорит, потому что знает: хоть и непонятно, но может током шарахнуть. Чепуха, но ракеты летают. Бред, зато взрывается. А об искусстве высказываться вроде бы безопасно. Во-первых, о вкусах не спорят. Во-вторых, искусство — совершенно безопасно, как ему кажется. Он не понимает, что здесь может шарахнуть посильнее, чем в электроутюге.

— Чтоб вам не оторвало рук, не трожьте музыку руками! — победоносно пропела Рита.

— Вот об этом я и говорю. — Танечка будто бы не заметила чумаковского вмешательства, она продолжала спорить с Ритой. — Вы какие-то авгуры, каста жрецов, вы говорите про свое, и все по-непонятному, вы можете трогать музыку руками, потому что знаете, что трогать. А тем — упаси господь! Они чернь, плебс, толпа, им не должно сметь свое суждение иметь. А почему, собственно? Ну, не понимает он, а ты — понимаешь. Пойми тогда и его, прости и помоги.

— Ну, это я оставлю тебе. Он ведь именно твоей помощи жаждет.

Спор не затих, а пригас сам по себе. И настроение у Чумакова испортилось. Вот тебе и день радости. Конечно, не соперничество Кравца! Просто неприятна была сама мысль о том, что Кравец, оказывается, мог вообразить себя рядом с Таней.

Чумаков молчал почти весь этот длинный вечер у Фоминых. Экстрасенс оказался симпатичным нескладным малым, безумно стеснительным, запинающимся, мучительно переживающим и свои нежданные способности, и свое неумение объяснить их.

Лечить он пока что умел только головную боль, но мигрени ни у кого из собравшихся не было, и парень просто рассказывал, как он лечит своих сослуживцев: я ощущаю такое тепло в руках, ну как бы это сказать…

Способности эти обнаружились у него случайно, применять их толком он, по собственному признанию, еще не умел. Пробовал ставить диагнозы, ибо ощущал, как ему казалось, болезненные места по особой температуре тела, но получалось это не всегда, а кроме того, назвать заболевание он не умел, ему требовалась помощь профессионального медика. Среди собравшихся врачей тоже не было, и даже желающих подвергнуться осмотру долго не находилось. Чумаков хотел уже помочь совсем потерявшемуся экстрасенсу, когда с дивана поднялась какая-то худенькая девушка, тряхнула челкой, остановилась посреди комнаты:

— Пожалуйста.

Тут уж парень окончательно смутился, потом все же взял себя в руки, водил дрожащими пальцами, стараясь не прикоснуться к девушке, потом наконец признался:

— Наверное, у меня ничего сегодня не получится. Или вы совсем здоровы…

— Да, — сказала девушка смело. — Я вообще никогда ничем не болела.

Поднялся общий хохот. И то, что парень смеялся вместе со всеми, смеялся весело и открыто, окончательно примирило Чумакова с экстрасенсом. Подкупали как раз его неумелость и искренность, откровенная растерянность. Ясно было — не жулик, не пройдоха, напускающий на себя важность, а деликатный и застенчивый человек. Головную боль, конечно, можно снимать и внушением, наверное, тут и действует этот механизм. А все прочее подлежит проверке специалистов…

Об этом Чумаков и сказал Танечке по дороге домой.

Бумагу для Малинина в воскресенье Чумаков так и не написал, а потому поставил себе будильник на половину седьмого, чтобы прийти на службу пораньше и к девяти написать докладную.

Дверь кабинета, к удивлению Валерия, была отперта. Чумаков толкнул ее и аж присвистнул от удивления. За столом Васильчикова сидел Кравец. На звук открывшейся двери он только повернул широкое свое лицо, глаза смотрели спокойно, равнодушно.

— При-вет! — провозгласил Валерий.

— Здравия желаю, — отозвался Кравец.

Чумаков уселся за свой стол. Неожиданное соседство неприятно удивило его, он собирался спокойно поработать в одиночестве. И потом — Васильчиков считался в отделе не только самым способным, но и самым остроумным человеком, надо же было Кравца усадить именно за его стол…

Хотя Васильчиков был в отпуске, а какое-то рабочее место в управлении Кравцу, конечно, полагалось.

— Шуруешь с утра пораньше? — спросил Чумаков, кивая на корзину, где уже громоздился ворох смятых бумаг: Кравец одолевал докладную.

Тот кивнул в ответ, почти сросшиеся широкие брови делали его лицо еще более сумрачным и неподвижным. “Мы с ним, наверно, ровесники, — подумал Чумаков, — лет двадцать пять. И лейтенант. Поздно начал, что ли?” А вслух спросил:

— Ты что кончал?

— Школу милиции, — не отрываясь от бумаг, ответил Кравец.

— Давно?

— Два года назад.

— А зовут тебя как?

— Анатолий. А вас?

На “вы” назвал.

— Валерий. Значит, будем знакомы…

На это уж Кравец не ответил вовсе, он углубился в бумагу, старательно сопя. Видно было, что труд этот для него непривычен и тяжел.

Чумаков глянул на часы и снова присвистнул: времени оставалось совсем мало. Тогда он решительно переставил пишущую машинку с низенького углового столика на свой служебный, заправил бумагу и бойко затарахтел. Печатая, Чумаков перехватил завистливый и удивленный взгляд Кравца.

Проблем с докладной у Чумакова не было. За два свободных дня он детально вспомнил свои разговоры об этом деле с Малининым. История шумела в управлении, обсуждали ее все работники, и как ни неожидан был второй взлом — в Шиловске, но точки зрения Чумакова он не изменил. Совершенно ясно было, что орудовала изощренная, хорошо подготовленная группа. Почерк был вполне профессиональный — предварительная наводка, тщательная разведка места действия, затем — дерзкий и точный удар. И две совершенно различные методики, примененные с интервалом в полгода. Можно было думать, что орудовали две различные группы, но эксперты сказали твердо: автогенный аппарат тот же самый. И не мог Валерий поверить в существование двух таких групп именно в Приморске, где до этого тридцать лет не слышали о взломе сейфов! Ничего, ничего — ц сразу две? Так не бывает. Применение же разных методик было, по убеждению Чумакова, важнейшим аргументом в пользу версии “профессионалов”. Подготовленные, ловкие, гибкие гады.

Обычно преступники используют одну привычную технологию. Новички — тем более. Группа с целым ассортиментом методик — это уже асы, мастера. А за скобками своих рассуждений держал Чумаков еще один мощнейший аргумент — найденную Кондратенко прямую аналогию: тамбовское дело. И хоть прямых выходов на преступников эта линия не дала, но сама-то аналогия бесспорна!

Важным было и то, что в самом Приморске никаких следов действия местной, самостоятельно возникшей группы такого класса Кондратенко не отыскал, как ни старался. Не нашел даже почвы для ее возникновения.

Чумаков печатал быстро, почти без ошибок — машинку он начал осваивать еще в школьные годы, умение быстро печатать доставляло ему и некоторые преимущества, и целый ворох дополнительных хлопот в управлении, где машинистки вечно “зашивались”, а бумажное дело было тягостной, но необходимейшей частью профессии.

Валерий уже закончил свою докладную, а Кравец все еще горбился за столом, комкая и выбрасывая в корзину исписанные листы.

“Упорный малый”, — подумал Чумаков.

К девяти закончил и Кравец. Когда вся группа собралась в кабинете Малинина, Павел Николаевич взял докладные, начал было читать, но зазвонил телефон, и по тому, как встал Малинин, ясно было — вызывает начальник управления.

— Прошу простить. Сейчас вернусь.

Все так же урчал вентилятор, презрительно обдавая собравшихся волнами душного воздуха, жухли и скручивались от жары листья высокого платана под окном.

— Слышь, Толь, — остроносенький Осецкий подтолкнул соседа, — ты знаешь почему у майора в кабинете портрет Фурманова висит?

— Не-а, — мотнул головой неразговорчивый Кравец.

— Спроси. Это целая история. Малинин любит ее рассказывать.

Чумаков покосился на Пронько. Тот тоже слышал разговор и сидел сейчас неподвижно. Портрет, который висел в простенке и впрямь напоминал писателя Фурманова, и Пронько когда-то — на стажировке в управлении — уже стал жертвой этого розыгрыша.

— Неудобно, — сказал Кравец.

— Да брось. Я ж тебе говорю, Малинин любит. Спроси.

— Сам и спроси, — буркнул Кравец недовольно.

Осецкий начал было заводить Кравца, но тут вернулся Малинин прошел к столу, сел, снова углубился в докладные.

— Павел Николаевич, — тихонько начал Коля Осецкий, — вот Кравец стесняется спросить: почему у вас портрет писателя Фурманова висит?

Малинин с улыбкой покачал головой:

— Если уж не вышло, так не выкручивайся, Коля.

И объяснил Кравцу:

— Это командир сводного полка НКВД при обороне Приморска майор Боровский. Действительно, на Фурманова похож. Ну, ладно.

Ничего особенно интересного в докладных членов группы майор Малинин не нашел. В трех поддерживалась первоначальная версия следствия: поиск профессионалов-рецидивистов. Чумаков написал кратко и толково — научился кое-чему за эти полтора года. Коля Осецкий размахнулся на шесть страниц, из коих четыре занимало перечисление фактов и только на пятой обнаружились собственные предположения. Пронько, как и следовало ожидать, основное внимание уделил сопоставлению взломов в Приморске и Шиловске. В его докладной ощущалась некоторая двойственность: Пронько считал основной версию рецидивистов, но одновременно предлагал прощупать иные направления. А вот записка Кравца занимала всего полстранички. Малинин машинально отметил, что Кравец написал “тиория” вместо “теория”. Заканчивалась докладная фразой замечательной: раз поиск группы “гастролеров” результата не дал, предлагаю вести разработку версии “любители”. И подпись — слишком длинная и заковыристая для такой короткой фамилии. И никаких доказательств, обоснований — ничего кроме вызывающей формулировки: “предлагаю”.

— Ну а на чем же вы основываете свои выводы? — мягко спросил Малинин. Он глядел на Кравца с нескрываемым любопытством. В плане, который составил сам Малинин, просидев с Левченко целый вечер, новое направление поиска было учтено, именно поэтому майору особенно важно было знать, каковы аргументы Кравца. Но Кравец молчал, и тогда Малинин повторил:

— Так на чем?

Осецкий хихикнул. Павел Николаевич мельком глянул на него, а Кравец тихо, но твердо ответил:

— Мне кажется, что преступников вычисляли. А надо было искать. Вот и все.

Теперь никто не улыбался. В оперативно-следственной группе Кравец как бы представлял Октябрьский райотдел. Он был делегирован отделением, которое с самого начала вело розыск по первому взлому. Розыск не давший результатов. Конечно, у Кравца могло существовать собственное мнение. Но традиция и корректность к коллегам требовали если не поддерживать, то не критиковать впрямую действия своего же отделения. Кравец эту традицию нарушил явно — то ли по незнанию, то ли по равнодушию.

— Я еще тогда говорил капитану Кондратенко, что надо искать в Приморске как следует. Раз но Тамбову связей нет, действовать надо тут.

Вот этого он мог бы уже и не добавлять. Ехидно улыбнулся Чумаков, внимательным и серьезным стал Коля Осецкий, отвернулся к окну Пронько. “Я еще тогда говорил, я раньше знал, я предупреждал” — это были формулы запретные.

Первым, конечно, не удержался Чумаков:

— Товарищ майор, я готов рассматривать любые варианты, но хотелось бы знать: что же за аргументы? Интересно было бы услышать.

— Есть еще соображения? — сухо спросил Малинин. Ему очень не нравилось происходящее. Как бы то ни было, разлад в группе сейчас недопустим.

Поднялся Коля Осецкий — тоненький и гибкий, как танцор.

— Да нужны основания. То, что по Тамбову не нашли связей, — это не основание. Может, плохо искали, может, проглядели, может, наконец, и связей этих нет вовсе, простое совпадение. Хоть таких совпадений, по-моему не бывает в нашем деле. Все же нужны какие-то позитивные соображения, заставляющие думать о другой версии.

— Второй взлом, — сказал будто себе самому Кравец.

— Когда вы с Кондратенко спорили, второго взлома еще не было, — запальчиво перебил его Чумаков. — Что вы тогда предъявляли в качестве доказательств?

Кравец не ответил.

— Да, — уже спокойнее сказал Осецкий, — второй взлом — другая техника. В Приморске они шли напролом: вышибли стекло, вошли, взломали дверь, вскрыли сейф и смылись. А в Шиловске сперва забрались на чердак, там пересидели до темноты, спустились в контору через чердачный люк, оглушили и связали сторожа — и как заметьте связали! — а потом уж впустили через дверь автогенщика и стали резать сейф. И все это — новички?

— А старичков что-то не видно, — упрямо огрызнулся Кравец.

— А что с тамбовской аналогией делать? Наплевать и забыть? — вмешался Чумаков.

— Спокойно, — остановил его Малинин. — Только давайте спокойно. А то уже начали друг друга терминологией дубасить. Тамбовская аналогия. Курская магнитная аномалия. Случаи, конечно, разные. Это как раз и дает нам шансы. Но кое-что в позиции лейтенанта все таки есть. Вот вопрос на засыпку: почему наши, как мы считаем, профессионалы держатся одного района? Раз тут ударили, и второй раз — снова тут. Это что — особая дерзость? Самоуверенность? Или неведение?

Кравец сидел опустив голову, по сторонам не смотрел. Даже неожиданная поддержка майора не заинтересовала его.

Еще в пятницу советуясь с Левченко, Малинин решил — проверять придется любое предположение. Кондратенко, конечно, опытный работник и в Шиловске тоже не мальчишки сидят, но дело-то сложное… Главное преимущество группы Малинина — стык. Стык двух дел. Здесь что-то должно прорезаться. Анализ крайне важен. Хотя и Кравец прав — одним анализом их не возьмешь, искать надо, искать и по всем линиям… Вот где пригодился бы Макс с его удивительной интуицией, чутьем ищейки, въедливостью и скрупулезностью. Но Макса нет сейчас. А есть несколько инертных и несопряженных фактов. Покойный Лямин говорил: факт есть точка в пространстве, через которую можно провести бесчисленное множество прямых. А плоскость поиска дают только связи между фактами. Контекст дают связи. Вот и надо обнаруживать связи, искать контекст.

— Может быть, вас смущает сумма по первому взлому? — спросил Малинин у Кравца.

Тот медленно поднял голову и сказал глухо:

— И сумма тоже.

— А что — сумма? — Чумаков не вполне понимал майора. Вроде бы Малинин и спорит с Кравцом, а одновременно как бы его и поддерживает.

— Арифметика странная, — улыбнулся Павел Николаевич. — Их, судя по обстоятельствам дела, как минимум трое. На первом взломе они взяли восемнадцать тысяч. Не по сроку сумма. Если они профессионалы, то уголовный кодекс знают и помнят. По шесть тысяч на душу населения — маловата плата за страх. Или они полезли втемную, не зная, сколько лежит в кассе? Тоже не похоже на профессионалов…

— Зато уж во второй раз похоже, — высказался наконец Пронько. Он был, из Шиловска, и гигантское для района ограбление — шестьдесят шесть тысяч рублей — переживал, как личную обиду.

— А я могу объяснить это, — сказал Чумаков. — Вариантов тьма. Мы же про них ничего не знаем. Предположите, что им для постановки крупного дела нужны были разгонные деньги. Взять можно легко — вот они и рискнули. А с запасом средств уже смогли подождать, прицелиться, приготовиться и во второй раз вышли точно и сорвали крупный куш. Вот и логика!

— Да, все сходится, — согласился Малинин, и по легкости этого согласия Чумаков понял, что особого значения такому объяснению майор не придает.

Душно было в кабинете, солнце плавило стекла, казалось, что темный старый паркет сейчас начнет пузыриться в солнечных квадратах. Только после часа дня уйдет из кабинета прямое солнце, но и тогда жара останется — не продохнешь.

— Ладно, пока будем заканчивать, — сказал Малинин. — Судя по всему, лейтенант Кравец своих тайн нам не выдаст. Будем их разгадывать сообща.

— А что ж тут разгадывать? — спросил Чумаков.

— Слушай, Валера, ты вообще начальство уважаешь? — без тени юмора обратился к нему Малинин. — Ты мне слова сказать не даешь.

Чумаков замолчал.

— Аргументов у нас у всех мало. И твои, Валера, рассуждения тоже основаны на предположениях. Раз не установлена среда, которая могла бы породить такую группу в Приморске, значит, такой среды нет. Вот твой подход.

— Отсутствие фактов — тоже факт.

— Согласен. Но Кондратенко поднимал приморские дела за полтора года и никаких следов такой группы, даже намека на ее существование не обнаружил. А у нас есть не один Приморск — теперь у нас и Шиловск возник. Что, если следы отыщутся — не в городе, а в области? Это раз. Второе. Есть шанс, что Тамбов — просто совпадение. Маленький, но есть такой шанс. И если совсем отложить Тамбов, мы этот шанс упустим.

Чумакову уже не хотелось спорить, но больше было некому: нахохлился Осецкий, Пронько и вовсе молчит, считает, наверно, что тут ему, районному милиционеру, спорить нечего — надо слушать и делать, что прикажут. Приходилось сражаться одному.

— Все-таки хоть один из них опытен и подготовлен. И на чем-то такая группа должна была завязаться, срастись. И все это — без всякого следа?

— Вот и будем искать след. Только искать пошире. Хотя могли они и не дать следа. По случайности или по ловкости, могли не дать. Так что, по всему выходит, отрицательные факты опасны для выводов.

Не столько с Чумаковым спорил сейчас Малинин, сколько продолжал свой разговор с начальником уголовного розыска. Это ему надо было объяснить, почему берется такой большой ареал захвата, почему запланирована полная проверка вроде бы отработанных направлений.

— А у нас главное — безопасность, — пошел вразнос Чумаков. — Как у того мужика, что кошелек под фонарем искал.

— Ну-ну! — сказал Малинин. — Это что — уже анекдоты?

— Да, — ответил Чумаков ожесточенно, — анекдоты. Спросили мужика: ты что ищешь? Кошелек. А где потерял? Да вон там. А почему же ты здесь ищешь? А под фонарем-то светлее.

— Ну и что? — спокойно спросил Малинин. Всем казалось, что сейчас что-то произойдет.

— А ничего. Вот и мы собираемся искать не там, где потеряли, а там, где светлее.

Ничего не произошло. Павел Николаевич встал, улыбнулся и сказал:

— Работать будем так. Кравец берет на себя транспорт. Здесь — в Приморске. Особое внимание на все случаи угона. Тщательно проверить угон с возвратом. Ваше дело — внимательнейшим образом проверить все возможные варианты.

Чумаков — автоген. И в Приморске, и в области, и за ее пределами. И под фонарем, и в темноте. Используй участковых инспекторов. И надо проверять не только случаи пропажи автогенного аппарата, но и возможности выноса на время. Имейте в виду — они могли воспользоваться списанным и приведенным в порядок аппаратом. Обратите внимание на кислородно-заправочные станции — может, сумеете найти баллон и выйти на них по заправке.

— Вы, Александр Иванович, — Пронько был единственным из них, к кому Малинин обращался по имени-отечеству. Пронько был старше своих коллег лет на шесть, — будете вести здесь стройконтору. С шилов-ским делом вы знакомы, теперь детально познакомитесь с приморским. Ищите и по сходству и по различию. Впрочем, тут мы с вами вместе будем работать.

— Коля, тебе — связи: Шиловск—Приморск, родственники, гости, командированные… В общем, все — по связям.

Тамбовом детально занимается прокуратура, а я еще пройдусь по местным возможным проявлениям. Вопросы есть?

Были вопросы, были, но задавать их Чумакову вовсе не хотелось. Легко сказать — аппарат. А где его искать, когда не знаешь — зачем? Прощупал уже Кондратенко всю область. Нет случаев пропажи автогенных аппаратов. За последние четыре года таких случаев нет. И если это приезжая группа, то они, конечно, привезли свой. Добывать его на месте и рискованно, и хлопотно. Конечно, привезли. А уж где и когда они его добыли — ищи по всей стране. Кондратенко ведь и центральную справочную запрашивал — тоже ничего. Вот и рой землю носом — ищи там, где не прятали.

На этот раз Чумаков промолчал, вышел вместе со всеми, прошагал по коридору, ощущая за спиной шаги Кравца. Раздражал его Кравец, крепко, крепко раздражал…

Валерий вытащил чистый лист бумаги, медленно вывел на нем: “Аппарат”, поставил внизу цифру 1 и задумался. Вот что надо было спросить у Малинина: проверка по автогенным аппаратам — большой шум. Можно и спугнуть, если преступники почувствуют поиск. Как тут быть? Проверять-то надо все, сеть широкая…

Кравец, склонив голову набок, что-то торопливо писал. Ему, конечно, Чумаков тоже не завидовал: транспорт был делом бесперспективным. “Интересно, — подумалось Чумакову, — понимает ли Кравец, во что встрял? Взломщики могли приехать на своей машине — их в Приморске, да еще летом десятки тысяч. Могли здесь просто одолжить на время через подставное лицо. Могли, наконец, угнать и вернуть на место после использования. Пока все сомнительное проверишь — десять лет пройдет. Мартышкин труд. Но этот, как слепая лошадь, будет ходить по кругу, пока не прикажут — отставить”.

Кравец был Чумакову уже почти ясен: заядлый, настырный, обидчивый, грамотешки — ноль, окончил школу милиции и остался служить в Приморске, вместо того чтобы поехать в родное село, развивать там подсобное хозяйство и пугать местных алкашей. Остался — и обрадовался. И перепугался одновременно: к городу пока привыкнуть не может. Даже неуступчивость Кравца с его докладной была понятна: перепуганному большим городом, ему кажется, что любой тут может и сейф взломать…

Кравец работал стиснув зубы. Он был уверен в себе, знал опытом уже нескольких лет постоянного внутреннего напряжения, что можно справиться с любым делом, если только вкалывать, вкалывать изо всех сил. Чумакову, к которому Кравец и прежде относился настороженно, после сегодняшнего совещания лейтенант не доверял — болтун! А предстояло не только работать вместе, но и сидеть в одной комнате. И — неминуемо — разговаривать. Кравец решил сразу же поставить все на свои места — подсвистывать Чумакову он не собирается. И начальству подстилаться — тоже. Пусть Малинин сегодня старался наладить отношения, даже вроде бы помогал Кравцу сформулировать свою позицию, аргументы для него искал, Кравец все равно знал, что такой вот Чумаков Малинину всегда будет ближе и понятней его, Кравца. Чумаков Кравцу тоже был ясен совершенно: чистюля, маменькин сынок, привыкший к легким успехам. И все — слова, слова! С начальством у него отношения доверительные, ишь как майор ему: “Валера!” Сам же Кравец знал твердо: надо все пройти. И любое дело осилить. И не словами, а собственным горбом, упрямством своим, характером взять…

Так они мучились от жары в душном кабинете, до обеда сидели оба, не поднимая головы. Чумаков изредка отвечал на телефонные звонки, а Кравец на них вовсе не реагировал — не его это было дело: хватать телефонную трубку в чужом кабинете, когда рядом сидит такой любитель поговорить.