При странных обстоятельствах

9

Не значатся они. Не значатся они в картотеке.

Очки Малинин держал как лорнет, то приближая их к глазам, то снова отводя. Перед, ним на столе лежали три снимка, три фоторобота, изготовленные по показаниям Балясного. Неподвижные искусственные лица. Фоторобот фиксировал только основные черты человека, на этих снимках не было того, что придает лицу жизнь, — движения, настроения, нюансов… Но при всей условности изображенного можно было понять: один из троих — совсем еще молодой человек с мощной шеей борца и сравнительно маленькой головой. И странно выглядело полудетское лицо с широко распахнутыми, почти круглыми глазами. Но Балясный настаивал. Этого он разглядел лучше всех — он сидел позади и почти всю дорогу был виден водителю в зеркальце. Второй был постарше — лет под тридцать. Этот изображен был в профиль — он сидел рядом с Балясным. Черты лица его были четкими, почти тонкими, чуть срезанный подбородок, характерный рельеф крыльев носа. У третьего же только что и было — удлиненные косые бачки, светлые слежавшиеся волосы.

Компания была очень странной. Для себя Малинин обозначил их: здоровяк, интеллигент и приблатненный. Первому едва за двадцать, другому под тридцать, третьему… Третьему, пожалуй, под сорок. Что могло соединить этих людей, что привело их к машине Балясного, к поездке, к грабежу в Черданицах?

В черном пакете лежали отдельно словесные портреты и фотороботы, изготовленные в Черданицах после ограбления отца Никодима. Ребята Солодкого поработали неплохо. И хотя их фотороботы не совпадали буквально с теми, которые оказались на столе Малинина после разговора и работы с Балясным, но все же одного можно было узнать точно — “интеллигент” был и в машине, и в доме отставного священника. Вторым у отца Никодима был, вероятно, “приблатненный”. “Молодого” в доме не было. Он, вероятно, оставался на улице, должен был предупредить об опасности… Малинин разглядывал лица этих троих и думал, что Макс, конечно, сейчас приплясывал бы от радости. Макс вечно пилил Малинина за пунктуальность, занудство и педантизм.

— Ты понимаешь разницу между нами? — кричал Макс в гневе. — Ты хочешь быть бухгалтером. А я хочу быть артистом! Артистом! Мы работаем с людьми. А это требует таланта…

— Это требует порядка, — возражал ему невозмутимо Малинин, и спокойствие его еще больше заводило Макса.

Сейчас Макс был бы рад. Потому что черт знает какое чувство кинуло Малинина именно к этому давнему уже происшествию. Что это было? Простое совпадение, арифметика? По предположениям Кондратенко, взломщиков в стройконторе было трое. Трое. Они могли сравнительно легко управиться и с аппаратом, и с баллоном. И здесь их было трое. Только и всего… Но вот — зацепился же. И нашел малюсенькую, вроде бы и не слишком важную деталь. В материалах, присланных из Черданиц, в протоколе первичного осмотра места происшествия было указано, что на полу обнаружен обрывок прилипшей к половице клейкой ленты — скотча. По уверениям отца Никодима, никакой клейкой ленты в доме не было, никто ею там не пользовался, и сам отец Никодим даже не знал, что это такое, пока ему не показали.

Больше в материалах эта лента не возникала, ей не придали значения, как не придал бы ей значения и Малинин, если бы не помнил с точностью, что мальчишка-сторож в Шиловске умер задохнувшись оттого, что рот ему, связанному, заклеили скотчем, а носом из-за полипов дышать он не мог.

Отцу Никодиму рот не заклеивали — просто заткнули полотенцем. А кусок клейкой ленты остался на полу.

Это могло быть простым совпадением. Но тут уже Малинин в совпадения не верил. Клейкая лента, веник… Характерно. Характерно и противоречиво. Взломщики, которые отправляются на грабеж, предусмотрев, кажется, все вплоть до веника, чтобы заметать следы в самом буквальном смысле слова. Вплоть до новомодного скотча. Малинину казалось, что он даже улавливает гордость, которую испытывали грабители от своей предусмотрительности. И одновременно — останавливают машину среди улицы, первую, случайную, объясняются с водителем, даже называют ему — и верно называют — место грабежа, точный адрес…

Если бы тогда же, по горячему следу, пошло сообщение по райотделам, по автоинспекциям, их взяли бы еще до Черданиц. Или в Черданицах. Или в крайнем случае сразу после грабежа. После грабежа, но до гибели мальчика-сторожа. И был бы жив Демиденко — единственный сын своих родителей.

Но сегодня это уже какой-то узелок. Хотя зацикливаться на нем нельзя. Никак нельзя…

Все больше и больше начинал Малинин понимать, что прав оказался угрюмый, неразговорчивый Кравец. Даже это сочетание предусмотрительности и беспечности характерно для новичков. Подлинные профессионалы, конечно же, угнали бы машину “по-тихому”. Без своих примет, без следов… И то, что нашел Пронько, установив идентичность действий преступной группы и в Приморске, и в Шиловске, тоже свидетельство косвенно в пользу версии Кравца.

Теперь Пронько методично исследовал СМУ — искал хоть какие-то подводки к преступной группе. Ясно было, что связь со стройконторой у них была. Но какая — прямая, косвенная, опосредованная, — вот это и надо было найти. Работал Пронько старательно. В один из дней притащил целую историю. Он лазил по стройплощадке, беседовал с людьми, у него был какой-то особый крестьянский дар разговора. Неторопливый, медлительный, он пробуждал в людях доверие. И вот ему-то и рассказали, что каждый месяц на втором участке с каждой бригады собирают деньги, будто бы на взятку начальнику. Прежний начальник участка уже уволился, теперь работал новый, но вроде бы и для нового будут собирать в предстоящий аванс. Легко установил Пронько, что заводилой в этих поборах выступает бригадир Портнов. Рассказывая об этом Малинину, Пронько аж задохнулся от ярости:

— От бесстыжий! От гад! Он у них на Доске почета висит, в совете бригадиров заседает. Никакой совести!

Прямого отношения к делам группы эта история не имела, а потому начальник уголовного розыска, выслушав Малинина и Пронько, вызвал ребят из отдела борьбы с хищениями социалистической собственности и попросил их заняться этим делом. Те пообещали держать в курсе…

С особой надеждой Павел Николаевич всегда ждал Колю Осецкого. Осецкий появлялся в управлении ежедневно часам к пяти, чтобы снова исчезнуть на сутки. Но он работал на самом перспективном направлении. И сегодня Малинин ждал его, волнуясь. Надо было показать фотографии “черданицкой троицы” Коле, вдруг он узнает кого-то из них? Ведь Коля смотрел шиловские связи с Приморском. Кто-то мог и всплыть там.

Коля явился ровно в пять, хоть часы проверяй. Обычно он торопливо раскрывал папочку, рапортовал, словно диктовал на машинку, и снова исчезал. Но сегодня Осецкий был серьезен, почти торжествен, и Малинин понял: Коля пришел с добычей. Только сдерживает себя из последних сил.

Малинин отодвинул в сторону снимки, чтобы они пока не отвлекали Осецкого, но Коля значительно молчал.

— Та еще группа! — сказал Малинин весело. — Что ни город, то норов. И я не столько жуликов ловлю, сколь ко любуюсь вашими, друзья мои, характерами.

Коля взглянул удивленно.

— У каждого своя золотая минута. Ты можешь не томить душу, а просто объявить, что ты сделал наконец гениальное открытие. Уши-то у тебя горят, как у бабочки!..

— Почему у бабочки? — обиженно спросил Коля.

— А ты просто договорить не даешь. Как у бабочки на свету. Выкладывай, что принес.

— Женечка Дмитриев. Помните?

— Помню. Девятнадцать лет, родители в разъездах, бабушка — учительница, фарцовщик по маркам и дискам. Так?

— Так. — Коля вытащил из неизменной своей кожаной папочки, делавшей его похожим на юного снабженца, лист бумаги и протянул его Малинину.

Майор прочел, вопросительно глянул, и тогда Коля движением фокусника извлек второй лист и снова вручил его Малинину. Когда Павел Николаевич закончил чтение, Коля сказал, удовлетворенно улыбаясь:

— Вот так.

— А какой он из себя, этот Женечка?

— Золотой парнишка. Акселерат. Метр восемьдесят семь. В девятнадцать лет.

— Спортсмен?

— Нет, просто вот такие плечи, вот такая шея и вот такусенькая голова. — Коля показал руками, насколько широка шея и как мала голова. — И как у них у всех — по росту мужик, а по соображению пацан.

— Погоди-ка, мой друг.

С этими словами Малинин извлек из стопки снимков один и протянул его Осецкому:

— Не он?

Коля с сомнением рассматривал фоторобот.

— А других у вас нет?

В Черданицах “молодой” в дом не входил. Его описания и фоторобота среди тамошних материалов не было.

— Смотри на этот. Чем богаты, тем и рады.

— В общем, какое то сходство есть. Не столько в лице, сколько в фигуре. Вот это соотношение — и голова такая маленькая, и глаза круглые. Хотя вы же знаете, роботы настоящего снимка не дают.

— Конечно, живой человек лучше. Вот поэтому надо твоего Женечку сфотографировать, а мы его одному человечку предъявим. И если он его опознает, то мы вышли с тобой, Коля, точка в точку.

— Ну, если опознает… — разочарованно протянул Коля. Ему казалось, что данных, которые он принес, и так достаточно чтобы всерьез заняться Женей Дмитриевым. С семнадцатого по двадцатое ноября прошлого года Женя не был дома. Не ночевал, не появлялся днем, бабушка начала разыскивать его через милицию. Но утром на четвертый день он появился как ни в чем не бывало, заявил бабушке, что ездил с друзьями на теплоходе в Ялту. Но семнадцатого ноября и была ограблена касса в стройконторе.

Двадцать шестого июня он снова исчез на два дня И опять объяснил, что уезжал с приятелями — навещал каких то друзей в летнем лагере труда и отдыха. А именно двадцать шестого — в ночь на двадцать седьмое — и был совершен взлом в Шиловске.

— А пока давай так: за Женей Дмитриевым — наблюдение. Нам нужны его контакты. Предположительно среди его знакомых должны находиться вот эти двое.

Малинин предъявил Осецкому оставшиеся снимки. Тот снова долго рассматривал их, потом отложил.

— Пока не знаю таких.

— Могут быть. Такие или другие, но нам нужны его контакты. Теперь, эта его девушка — она как?

— По девушке никаких компрометирующих материалов не имею. Изучаю еще.

Малинин тихонько засмеялся, и Коля отвел глаза. Оба знали, почему смеется Малинин. Был в Колиной практике случай “изучения девушки”, едва не закончившийся женитьбой.

— Но надо смотреть и там. Внимательно смотреть. Завтра с утра попрошу, чтобы дали тебе в помощь людей. Двоих хватит?

— Троих надо бы, — сказал Коля. — Он же допоздна шатается.

— Ладно. Попросим. Сколько ни дадут, все равно спасибо скажем.

С лица Коли Осецкого уже сошла торжественная значительность, и теперь он снова был худеньким, почти щуплым Колей.

— Товарищ майор, а может, взять его, и все дела? Не похоже, чтобы он был таким уж крепким. Взять — он расскажет.

— Может рассказать. А может и нет. Ты вот тоже не похож на крепкого.

Коля смутился — это была похвала.

— Когда нам подкинут людей, придется вместе на инструктаж.

— Слушаюсь.

— Ну посиди у себя, подожди. Пойду по начальству разбираться.

Выходя из своего кабинета, Малинин подумал, что Чумаков в последние дни совершенно притих, перестал появляться у Малинина, на телефонные звонки отвечает кратко и невнятно. И это тоже означает только одно — нашел что-то пылкий Чумаков и раскручивает, чтобы принести и выложить готовенькое. В другое время можно было бы и подождать, дать ему поте шить свое самолюбие, но сейчас каждый факт мог повернуть весь ход рас следования, а потому Чумакова надо подтянуть.

В душе Малинина жило предвкушение удачи. Он верил, что с минуты на минуту кропотливая работа начнет давать результат первые узелки уже завязались, и Малининым овладевало исподволь предчувствие успеха, в нем просыпался веселый азарт, сдерживаемое им самим нетерпение, для которых пока что особенного основания и не было. И даже Дмитриев, находка Осецкого, не был ясен еще, хотя совпадало многое…

А Чумаков тем временем мотался по городу как заведенный. Ему помогали участковые инспектора, но нагрузка была большой: Григориев Коваленко оказалось в Приморске двадцать девять. По возрасту подходили только четверо. И ни один из них на курсах в трамвайно-троллейбусном управлении не учился. На всякий случай Чумаков запросил областную справку по пригородным районам — вдруг там найдется Гриша Коваленко — сварщик и резчик.

Мало что дало и посещение самих курсов. Геннадий Александрович Миропольский, плотный пятидесятилетний мужчина с властным значительным лицом и ухватками крупного руководителя, принял Чумакова прохладно, говорил веско, утомленно — производил впечатление. Докладной Тюрикова он конечно, не помнил. Что-то такое, кажется было, но припомнить в точности Миропольский не мог. Акт же о списании автогена нашелся в делах — там было все по форме — печать, номер, дата, три подписи.

— Это бывает, — грустно покачал головой Миропольский. — На бумаге все по форме, а на деле — разгильдяйство. До всего руки не доходят. Тридцать мастеров и преподавателей, курсантов по двести человек в каждом наборе, да вспомогательное хозяйство, да большая организационно-воспитательная работа, да нагрузки по линии райкома и райисполкома. Согласитесь, тут трудно проконтролировать каждый случай списания инвентаря. А малоценным оборудованием вообще занимается заведующий хозяйством — его можно вызвать, если товарищ из милиции хочет.

Товарищ из милиции не хотел. Если бы Чумаков не знал всего происшедшего заранее, он ни за что не поверил бы, что Миропольский просто врет. Торопливо и постыдно врет — с важным видом.

— Возможно конечно, что аппарат и в самом деле пришел в негодность, а может быть, пропал, а его списали, чтоб было тихо. Знаете, сейчас с кадрами трудности. Всякие люди попадаются. Но я разберусь лично. Разберусь, обещаю вам, и самым строжайшим образом накажу непосредственных виновников.

— Вот этого как раз делать сейчас не надо, — сказал Чумаков решительно. — Пожалуйста, никаких разборов и никаких наказаний. И вообще про мое посещение и наш разговор пока никто не должен знать. Никто.

Миропольский согласно закивал.

Как ни хотелось Чумакову всыпать этому начальнику по первое число, но это нужно было отложить до лучших времен. У вора тут могли быть знакомые, шум вокруг пропажи мог докатиться и спугнуть Коваленко.

— Попрошу списки ваших курсантов за прошлый год и направления, по которым они зачислялись на курсы.

В списках Чумаков легко нашел Григория Андреевича Коваленко, нашел и бумагу из Ремтреста — “Настоящим направляется на курсы газорезчиков-газосварщиков в ПТУ рабочий треста Коваленко Г.А. без выплаты стипендии, с сохранением среднего заработка по месту работы на все время обучения. Начальник отдела кадров Г.Стамболцян”.

Все направления и списки группы Чумаков прихватил с собой и прямо с курсов отправился в Ремтрест. Стамболцян оказался пожилым, но поджарым человеком с седой головой и черными гвардейскими усами. Он сразу же еще не видя направления, объявил Чумакову, что никого трест никогда на курсы сварщиков не направлял, потому что это была бы глупость, у них есть свое базовое профтехучилище, там есть курс сварки, потребности треста училище обеспечивает полностью. На всякий случай Стамболцян проверил по толстой конторской книге исходящих документов — никаких направлений на курсы ПТУ там не оказалось. Сварщик Г.А.Коваленко в тресте тоже никогда не работал. Двое известных Коваленко не подходили Чумакову ни по каким параметрам. Один из них был управляющий трестом Николай Павлович Коваленко, который, естественно, на курсах сварщиков не учился, да и не смог бы, даже если захотел, потому что в феврале слег с инфарктом и пролежал в третьей горклинбольнице до конца мая. А второй Коваленко — Григорий Абрамович (тут, отметил Чумаков, даже инициалы совпадают) — был бригадиром плотников, депутатом горсовета, полгода назад ушел на пенсию, но оставался в тресте председателем совета наставников. На всякий случай Чумаков поинтересовался составом его семьи, но и там не нашел никого, кто хоть отдаленно бы напоминал искомого Гришу.

Затем Чумаков продемонстрировал Стамболцяну направление.

— Это не наше, — разволновался начальник отдела кадров. — И подпись не моя. И направления мы выдаем на бланке треста — вот смотрите. И расписываюсь я совсем по-другому.

И тут он выложил Чумакову несколько бланков, показал документы и приказы со своей подписью. Подпись заделывал Стамболцян классически — по всем образцам военной каллиграфии: крупно, с палочками и точками и жирной завитушкой в конце фамилии.

Таким образом, Гриша Коваленко растворился в тумане. С одной стороны, это было неплохо. Вероятно, у него были причины маскироваться, а значит, Чумаков на верном пути. Но с другой — не мог теперь Чумаков откровенно спрашивать бывших сокурсников “Гриши”. Существовала вероятность, что кто-то из них поддерживает контакты с Коваленко и может его предупредить.

Личность Коваленко предстояло устанавливать оперативно-следственным путем. А значит, пора была докладывать Малинину.

С тем и пришел Чумаков к майору и был неприятно удивлен. Малинин сидел, тихонько беседуя с Кравцом, а Чумакову махнул рукой — погоди, зайдешь потом.

И еще минут пятнадцать Чумаков томился в коридоре, ожидая, пока от Малинина выйдет Кравец.

Павел Николаевич был сдержан и корректен, и Валерий безошибочно определил: все, что услышал майор от Чумакова, чрезвычайно его рассердило. Но никаких выволочек Чумакову он устраивать не стал. Познакомившись с заявлением Тюрикова, посмотрев другие документы. Малинин сказал все так же сухо и официально:

— Вызовите Тюрикова. Составьте словесный портрет Коваленко. Изготовьте фоторобот. Постарайтесь получить — только тихо — образец резки украденным аппаратом. Представьте его экспертам. Это направление на учебу отдайте Шульге — пусть дадут заключение. Результаты доложите. У меня все.

— Павел Николаевич! — взмолился Чумаков.

— Все у меня, — бесстрастно повторял Малинин.

Он даже пожалел уходящего старшего лейтенанта — до того расстроенный был у Валерия вид. Но останавливать его не стал — пусть почувствует. Все были предупреждены — никакой самодеятельности. А этот сперва обиделся, что его на автоген посадили, а потом решил демонстрировать высший класс самостоятельной работы. Шерлок Холмс нашелся.

Конечно, природу чумаковских амбиций Малинин понимал. Ведь если и впрямь автоген был похищен на курсах, если похититель сам учился там резать металл, то прав оказывался не Чумаков, а Кравец. А тут уже вступали в силу законы уязвленного самолюбия. И Чумакову хотелось с честью выйти из ситуации. С результатом, который ошеломляет… И сколько раз уже видел Малинин, на собственном опыте знал — больше всего проколов именно там, где хотелось блеснуть и поразить.