При странных обстоятельствах

6

В понедельник на работе Степа первый подошел к Игорю, руку протянул, улыбнулся как ни в чем не бывало:

— Здорово, алкаш!

— Здорово! — Игорь не улыбался. Предупрежденный Мариной Митька был поблизости, смотрел — глаз не сводил, готовый в любую минуту прийти на помощь Игорю. Но помощи ни-; какой не понадобилось, Степа, судя по всему, ссориться не собирался.

— Отойдем, — сказал Игорь спокойно.

Они присели на блоках, только что сгруженных с панелевоза, крюк крана еще раскачивался рядом.

— Вот что, Степа, — почти ласково сказал Игорь, — считай, что разговор у нас последний. Ты чего хочешь?

— Да ничего, — промямлил Степан.

Игорь следил за ним внимательно. Что-то задумал он, ясное дело.

— А чего же ты орал на весь берег, да еще при чужих людях?

Степа молчал, признавая свою вину.

— С меня хватит. — Игорь выразительно провел ладонью под горлом. — Все вместе решили: денег сейчас не трогать. Каждый получит свою долю честно, но не сейчас. Уговорились же! Если сейчас хоть краешек денег покажется, нам всем хана. Ты понимаешь это?

Степа слушал молча.

— Откуда ты знаешь, может, у них номера записаны. Тебе сейчас дай деньги, ты ж не удержишься — начнешь садить. И всех завалишь. Сперва себя, потом нас. Раз уж решили, надо держаться.

— Да глупость это, — выбухнул Степа. — Кто спросит? Ты вокруг посмотри. Ну, у кого спросили — откуда гроши? У кого? А мы — работяги, строители. Заработал, наконец. У людей. Пусть посчитают.

— Такой счет дорого стоить будет, — грустно сказал Игорь. — Ты, Степа, меня извини, но иногда кажется, будто ты с луны свалился. Если спросят — будет уже поздно. И для тебя, и для нас. Если б дело было только в тебе, я б не спорил: бери свою долю — и катись! Посадят — сам же виноват. Но ведь тебя не одного посадят, а вместе со мной. А я сидеть не хочу. Поэтому и говорю тебе: потерпи. Полгодика хотя бы еще…

Степа встал.

— Ладно. Потерплю. Но только полгодика. Потому что я так думаю, что это все лабуда. Никто ничего не спросит. И все тихо.

Игорь посмотрел на Степу с сожалением.

— Ты Вальке говорил хоть что-то?

— Я что, дурной?

Очень хотелось Игорю ответить утвердительно на этот вопрос — удержался.

— Слушай, а может, мы за эти полгодика еще сделаемся?

Игорь внимательно разглядывал панели. Что это со Степой произошло? Или тут как раз и лежит его план — в новом деле?

— Подумать надо. И потом после нового дела все равно нельзя будет деньги тратить, ты это учти. Придется еще с полгодика терпеть.

— Ничего, — Степа сказал уверенно. — Можно и потерпеть.

— То ты торопишься, то можешь и потерпеть. Не пойму я тебя. — Игорь знал, что никакого нового дела не будет, хватит уже. Но Степе надо было отпустить веревочку, может, что-то и покажется, если он ухватится за нее?

— Обидно просто, — признался Степа. — Свое, кровное, а лишнюю шмутку не купи, того не хоти, этого не моги…

— В общем, договорились пока Ты сиди тихо, а я подумаю. Только смотри, Степа! — почти ласково предупредил его Игорь.

— Ну! — Степа ушел веселый.

Нет, не верил ему Игорь — ни единому слову не верил. Помнил бешеные его глаза, эту внезапную исступленную ненависть. Пьяный, конечно, был, вот и выдал себя. И теперь что то крутит, замазывает

Работали в этот день помаленьку, особо душу не рвали. Валя Портнов, видно, с большого перепоя, ходил хмурый, частушечки свои с похабенью сегодня не запевал. А в конце дня пошел к Игорю, наклонился с высоты почти двухметрового роста, сказал потихоньку:

— Дружок-то твой, слышь, намыливается вроде.

Игорь в первую минуту подумал, что это он про Степу говорит, поднял удивленный взгляд. Но Портнов хмуро объяснил:

— Начальничек-то наш — заявление подал.

— Аркадий? — изумился Игорь. — Куда ж он уходит?

— В том-то и дело, что непонятно. Уходит — и все. Обиделся там на кого-то и ляпнул заявление.

— Ну, подал и подал. Хрен с ним, — равнодушно махнул рукой Игорь. И в этот момент его кольнуло — что-то тут не так, что-то не ладится — и Степа вот зашевелился, и Аркадий коники выбрасывает…

— Чё эт ты такой шибкий стал? — подозрительно спросил его Валя. — Я про дело говорю. Уйдет, пока нового пришлют, да еще как будет — неизвестно. Тут хоть все ладом.

— И с новым отладим, — сказал Игорь легко. — За такие бабки любой отладится.

— Не скажи, — Портнов не успокаивался. — Ты б узнал, а, куда это он собрался?

— Потолковать можно, — что-то чувствовал Игорь, и не хотелось ему идти на такой разговор с Немченко, но отказан. Портнову в просьбе он тоже не мог. Осложнять отношения с бригадиром было совсем не с руки. Все теперь не с руки, а деваться некуда — один путь.

Когда Ушков вернулся домой, ужин уже стоял на столе. Марина терпеливо ждала мужа. Она всегда приходила первая, теперь, когда Марина стала старшей палатной медсестрой, у нее не было вечерних и ночных дежурств. Отправив мужа под душ, Марина готовила, напевая.

“Спокойный народ — бабы, — думал Игорь, смывая с себя пыль стройки. — Все им нипочем. Но сейчас она, конечно, взовьется. За братика она будет биться”.

Если Марина что ценила, так это родство. Может быть, оттого, что сама росла без отца, без матери. Родители погибли в один день — угорели дома. Марина с Митькой были в сельском клубе на детской новогодней елке. Пришли домой — дым аж стелется. Так им отца с матерью и не показали — сильно черные, говорят, были… Малые остались сиротами. Родичи хотели Марину — она уже седьмой класс заканчивала — дояркой на ферму определить, но сама решила по-другому — учиться. И поехала в Приморск в медучилище. А Митька оставался в селе до армии. Училась. Из милости у дяди Сережи за харчи и стирала, и убирала, и за Машкой ходила. Куда денешься? И сколько Игорь ей тогда ни говорил: бросай ты их, паразитов, она не поддавалась. Родичи. Марина уже на последнем курсе была, а он из армии пришел. И прихватила она его сразу накрепко. Думал, так, баловство, сельская девчоночка. И мать считала, что она ему не пара. Теперь мать сама смеется. Такой оказалась парой — семь, лет уже душа в душу.

Пока жили у Игоревой матери, Марина только помогала, а уж как обзавелись своей квартирой — такая оказалась чистеха, такая домоводка, Игорь даже упирался сперва — больно строго: все повесь, ничего не брось. Потом привык, самому понравилось. Матери помогали деньгами с первого дня — это уж Марина так решила. Хоть самим много надо было, но помогали каждый месяц. Иначе нельзя — родные люди. Родственникам Марина прощала то, чего никому бы из чужих не простила.

Ведь тетя Агата и дядя Сережа их за родню поначалу не признавали. Пока она у них студенткой жила, комод запирали, держали за дурочку деревенскую, гости приходили — никогда ее к столу не посадят, подай да прибери. И когда замуж вышла — все смотрели сверху вниз. И Марина не обижалась, знала свое место, считала такое отношение правильным, стремилась доказать. И доказала в конце концов. Старшая медсестра, люди уважают, с просьбами обращаются, муж любит, дом хороший, заработки приличные. И одеться, и выйти, и принять. Стала им ровня. Не меньше, не хуже их. И поняли родственнички, стали настоящей родней, сами в гости зовут, приходят, советуются, вот — с готовностью в долг дают. Знает дядя Сережа — не пропадет, не заржавеет.

И Митьку, конечно, она вытащила. Он собирался после армии куда-то на Север подаваться, на заработки, с такими же, как он, телятами глупыми. Не позволила. Убедила Игоря, помог, взял в бригаду. И до этого времени не жалел, а теперь…

Пока Игорь ел, Марина молчала рядышком. Это у нее тоже был такой закон — мужчина должен есть спокойно. Когда-то давно у них в селе дядька один подавился мясом — не в то горло попало, и умер враз. С тех пор Марина твердо знала: за едой никаких разговоров.

Года два назад размечтался Игорь ночью — как они жить будут. И вдруг Марина срезала его — это она умела. А уже погодя немного сама неожиданно сказала:

— А знаешь, нам ведь не так много и надо. Тысяч шестьдесят.

Игорь аж вскинулся.

— Это на что же?

— На все, Гошенька. Если иметь тысяч шестьдесят, можно и дачу купить, и машину, и квартиру хорошую, и обставить ее. И еще тысяч десять останется. А на еду там, на одежду — это уж надо зарабатывать.

Смешно было слушать Игорю. Самые большие деньги, которые он держал в руках, были десять тысяч. И то не его деньги были — дом в селе Марина продала, по пять тысяч приходилось ей и Митьке. Но Митька в армии служил и разрешил Марине деньги эти потратить на квартиру в Приморске с тем, чтобы вернуть ему потом пять тысяч. Эти деньги и теперь еще висели на них, надо было из своей доли Митьке лишние пять кусков выделять. А тогда и вовсе несуразная была сумма — шестьдесят тысяч.

Неплохо Игорь зарабатывал — с халтурками вместе и вовсе нормально было: каждый месяц по двести рублей на книжку клали, хоть и себя не обижали особенно. И то, что на книжку положено, Марина трогать не разрешала. Как-то ковер попался — вот он на тахте в комнате лежит, — всего за тысячу двести. Триста рублей им тогда не хватало, так Марина на работе одолжила и отдавала по частям, а свои двести в тот месяц все равно на книжку пошли.

— Если даже по триста в месяц откладывать, мы шестьдесят тысяч все равно лет за двадцать соберем, — сказал Игорь. — А нам тогда, знаешь, сколько будет?

Тем разговор этот странный и кончился. А потом, когда приехал Игорь из командировки, рассказал он Марине свой планчик. И оказалось, что Марина давно знала — стоит разочек рискнуть по-крупному, зато и выиграть на всю жизнь. И жить уже как люди. Никаких сомнений у Марины не было, Игорь даже удивился — он ждал, что она начнет: как же, да разве можно, а она слова про это не сказала. Знала — так будет правильно и справедливо. Судьба ей вон сколько недодала: мать с отцом погибли, росла одна-одинешенька, бедствовала, а столько народу вокруг все имеют сразу, само собой. И никаких забот. То есть, конечно, у них тоже есть заботы, но это уже другие заботы — где достать и что купить.

Здорово тогда выговорилась Марина.

Есть такие, на ком всю жизнь воду возят. Они и притерпелись, они и сами уже иначе не могут. Была б она такой — и сдохла бы в доярках. В четыре утра вставай — и на ферму. Утренняя дойка, вечерняя дойка, весь день в грязи, в навозе, ни сна, ни отдыха.

— Только надо все с умом придумать, — сказала тогда Марина, — Чтоб без риска. Не по-глупому.

Игорь ходил, но, сколько ни думал, получалось, что вдвоем они никак не справятся. И подготовка нужна большая. Нужны еще двое, как минимум. Первый нашелся сразу же, за него Марина сама поручилась. А вот Степу предложил Игорь. Степу Марина и раньше знала, как многих из бригады, но не любила ни его, ни Вальку его визгливую. Но для дела этого он оказался подходящим — заядлый, здоровый, для “капусты” на все готовый и жадный. Немного суетлив был, завистлив, но это, Игорь считал, даже хорошо — крючок на него будет, чтоб было за что дернуть да потянуть. Честно говоря, особенного выбора и не было — пока найдешь кого другого, понадежней, можно и время упустить. И Марина тогда с Игорем согласилась. А раз тогда согласилась, должна и сейчас согласиться.

Степа теперь стал самой большой опасностью. Вот уж верно Марина приговаривает — весь бог снаружи, один черт изнутри. И не раз, и не два могли нарваться за это время, но все учли, все предусмотрели — и прошло как по маслу. А теперь можно пропасть на ровном месте — из-за этого жлоба жадного.

Игорь аккуратно вытер тарелку куском хлеба — Марина так приучила. Потом он выбросил бумажную салфетку и сказал жене негромко:

— Сядь.

Она села, аккуратно, как школьница, сложив руки на коленях, приготовилась слушать. Она всегда слушала его очень внимательно, шевеля губами, словно повторяя, усваивая то, что он ей говорил.

— Так вот, — Игорь не знал, как приступить к делу. Он хотел бы обойтись без нее, но помощь Марины была необходима, иначе ничего не получится.

— Помнишь, ты говорила, что несправедливо это с самого начала? — спросил Игорь медленно и основательно.

Марина сосредоточенно глядела на него.

…Игорь знал, что он прав. Прав! А Степа просто жадная сволочь. С самого начала все придумал он, Игорь. Потом в дело вошла Марина и тоже предложила несколько очень важных деталей. Но про Марину ни Степа, ни Митя ничего не знали — Игорь решил умолчать об этом. Если они узнают, что Марина в курсе дела, то никто не помешает Степе рассказать своей Вальке, а уж кому Митька тогда раз болтает — и представить нельзя.

А раз Мариночка ничего не знает они в деле — трое… И все идет на три равные части. У Игоря была мысль сказать им что есть еще четвертый, некто главный, которому они должны отваливать долю, но тогда бы резко пошатнулся его собственный авторитет, они бы думали что это все кто-то другой придумал… А при таком раскладе получалось нечестно: работа главная на Игоре с Мариной, а дележ только на троих. Фактически получалось, что Степа — простой бобик и Митька-телок, каждый получают вдвое больше, чем Игорь или Марина, потому что свою треть они же делят пополам. Если по честному, то нужно было бы две трети — Игорю с Мариной, а одну — им на двоих. И за глаза достаточно за то, что они только дрожат.

— Это несправедливо, — твердо сказал Игорь, — но я шел на это, не хотел, чтобы возникали всякие раздоры. Пусть нам меньше, лишь бы было тихо. Но тихо и теперь не получилось. Ты понимаешь что значит весь этот Степин крик и хай?

— Понимаю, — эхом отозвалась Марина.

— А что мы никогда из этого не вы беремся, ты понимаешь? Даже если он опомнится и станет вести себя нормально, то все равно — раньше или позже — опять возникнут проблемы. Деньги он пропьет, просадит с этой своей толстой дурой и придет ко мне. И будет нас доить до конца жизни.

Про конец жизни Игорь придумал не сейчас. Это он еще раньше придумал, чтобы Марину сразу же подключить…

И по тому, как вскинула она глаза, понял Игорь: усекла. Все сама усекла. “Не торопись, — сказал себе Игорь, — не торопись, а то все испортишь. Ты же ей еще главного не сказал”.

— Мало того, что и так все несправедливо нечестно, так мы еще будем всю жизнь ходить и кормить его. А он только будет пасть разевать, хапуга поганый. Он даже сейчас, когда у него есть деньги, опасен. А представляешь, что будет, когда он все пропьет?

Игорь опустил голову на руки и замолчал. Он ждал, что она скажет.

— Может уехать куда?

Чего-чего, а этого от нее Игорь не ожидал. Она была так привязана к дому, так ценила свою работу и вдруг — уехать. И куда же уедешь? Что разве Степа не найдет?

— Всю жизнь дрожать — вдруг Степа в окошко постучит? Сидеть в какой то мышиной дыре, чтоб ни слуху ни духу? — Игорь сознательно накачивал обстановку. Пусть она первая, сама скажет. А дальше уж он ее убедит. — Никуда мы от него не денемся, покоя он нам не даст.

Марина встала, сделала несколько шагов по кухне и остановилась резко за спиной мужа. Она положила руки ему на плечи, потерлась щекой о жесткие курчавые его волосы и сказала тихонько:

— Но ты же понимаешь, какой другой выход…

— Какой? — не поворачивая головы спросил Игорь.

Марина помолчала и сказала быстро-быстро:

— Он сам виноват. Если бы вел себя как человек, ничего бы и не было. Даже при том, что все это и так несправедливо.

— Я вот что думаю, — Игорь накрыл руками ее мягкие руки на своих плечах. Она прижалась к его спине живо том и грудью, — я думаю, надо сделать что-то очень аккуратное, чтобы ни тебя, ни меня и поблизости не было.

— Проще всего с машиной, — сказала она уверенно. — Я ведь уже размышляла про это. Проще всего дорога. Тут никто не виноват.

И опять в который раз Игорь подумал: ах, Марина, ах повезло с женой! И понял, что вторая часть разговора может быть не такой уж и трудной, если она сама уже про Степу размышляла.

— Только знаешь, надо будет все это кончать. Вообще все. Все свернуть и все повыбрасывать.

Игорь согласно кивнул.

— Я сначала думала: надо что-то с мотором сделать, но это все таки опасно, могут докопаться. А вот есть один вариант…

Она снова села за стол и ровным мягким голосом рассказала ему что есть один препарат вызывающий ступор — оцепенение организма. Человек все видит, все слышит, но в течение какого-то времени — зависит от дозы — не может повернуть ни рукой, ни ногой. А потом все это проходит. Само собой. Это для душевнобольных, для буйных. И безвредно в общем. Надо просто отправить Степу на машине в дальний район. Объяснить ему, что едет халтурку обговаривать, а заодно посмотреть кассу. И все. Если получится сам же и виноват. Если в этот раз не получится, так в другой выйдет.

— В Бекетово послать его. Точно, — сказал Игорь. И, словно поняв это внезапно, добавил: — Но один он не поедет.

— Почему? — удивилась Марина.

— Почует, что мы что то придумали. Он и сам ведь что то мастырит, он теперь ухо держит востро. Я видел. — Задумчиво и медленно Игорь добавил: — Нет, один он не поедет.

Марина смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых таился ужас.

— Да, девочка. — Игорь грустно покачал головой. — Подумай сама. Подумай и про то, что там, — он мотнул головой, — лежат восемьдесят четыре тысячи. Восемьдесят четыре. Этого нам с тобой вполне хватит на все. И не делить ни с кем. И чтобы никто нас за горло не держал. Мне это тоже все невесело. Но тут надо решать раз и навсегда.

— Нет, — почти шепотом сказала Марина. — Митьку я не дам. Не дам Митьку.

— А меня — дашь? — жестко спросил он. — Меня — дашь? А себя — дашь? Не хотел тебе говорить. Совсем не хотел. Но раз так, видно, придется. Сторож в деревне умер. Умер. Твои Митька его так по голове шарахнул, что он концы отдал в ту же ночь. Понимаешь?

Она села снова к столу, уронила голову на руки и замолчала надолго. Теперь уже по кухне нервно выхаживал Игорь. Маленькое это помещение, как ему казалось давило на него, стискивало, словно в камере сидел.

— Понимаешь, что это значит? Об этом еще ни Степа, ни Митька не знают. А как почуют, чем пахнет, ты представляешь что начнется?

— Как же так? — растерянно спросила Марина. — Я же специально булаву поролоном обшила. Как же так?

— А вот так. Бугай здоровый, он же думает что все такие. Шарахнул по голове, а тот умер. А это всем расстрел. Всем.

Игорь ощущал в себе стальную пружину, она словно развернулась в нем сейчас наполняя его волей, и под сердцем гулял пронзительный холодок. Должно получиться, должно, не может быть, чтобы впустую…

— Не хотел я тебе говорить, — повторил Игорь. — Но раз такие дела — знай. С Митькой это тоже только по справедливости будет. Он убил сторожа. Из-за него нам всем теперь вышку дадут. Исключительную меру. А ты решай. Ты сама решай, кому под нее идти.

Неожиданный аргумент появился у Игоря — неожиданный и сильный.

— Так четверых шлепнут. А иначе — только двое. Мне Митьку самому жаль, но думать надо было. А Степа — так с ним все и так ясно.

Марина молчала. Ушла к окну. Долго смотрела на высокие платаны во дворе, потом повернулась. Лицо ее было неподвижно. Даже когда она заговорила, двигались только губы.

— Я ему и мать и отец. Он — моя кровь. Так что я за него решаю. Подумать мне надо, Гоша. Ты спешишь, торопишься. А надо подумать, чтобы все было не зря.

Игорь понял: она уже решила. И ему вдруг стало страшно за себя…

Пятый день Чумаков занимался нуднейшим и бессмысленнейшим на его взгляд, делом. Он сводил в единую ведомость выборку по всем промышленным предприятиям области — была организована сверка автогенных аппаратов по паспортам и заводским номерам. Работу эту вели шестьсот рудников управления, а теперь данные легли на стол к Чумакову вместе со списком всех специалистов газорезки и газосварки. Их пришлось вызывать группами и беседовать, предстояло выяснить знает ли кто из них, слышал ли когда о каких-то случаях пропажи аппаратов, о возможностях восстановления списанных… Чумаков уже сам стал специалистом по газорезке, свободно оперировал профессиональной терминологией, что заставляло потихоньку улыбаться Павла Николаевича Малинина. Но ирония иронией, улыбки улыбками, а результат пока не проявлялся. И сам Чумаков не верил в этот результат, просто ему надо было поскорее закончить все эти технические симпозиумы и перейти к чему-то действительно стоящему.

— Лабуда все это, — откровенно сказал Валерий Малинину уже на третий день, — чистый перевод времени и сил талантливого сыщика.

— Это ты брось! — Малинин усмехнулся. — Во-первых, характер вырабатываешь. Во-вторых, когда талантливого сыщика за полную профнепригодность выгонят, будешь большие деньги зашибать — консультировать сварщиков. Консультант — старший лейтенант Чумаков. Как, звучит?

— Если уж на то пошло, — в тон майору съехидничал Валерий, — то консультировать я буду не сварщиков, а резчиков. Во-вторых, для того чтобы большие деньги зашибать, надо не консультантом становиться, а взломщиком. И заработок приличный, и безопасно, судя по нашим успехам.

Отсмеявшись, Малинин уже серьезно сказал Чумакову:

— А знаешь, Валера, может быть, твои эти симпозиумы в нашем деле важнее всего остального.

— Ну-ну… — недоверчиво протянул Чумаков. Он уже привык к неожиданным поворотам мыслей у Малинина.

— Нет, серьезно. Твои мастера ведь мальчишек учат. Ты для них, для педагогов, учебное наглядное пособие. Напоминание, что любая профессия — только руки, только умение. Вот пусть помнят, что учить-то надо руки, а воспитывать сердце и голову. И ты им об этом напоминаешь. Хоть это не входит в твою задачу. Хочешь не хочешь, а напоминаешь. И еще вопрос — что же для нас важнее: одного или там троих жуликов поймать или пять сотен мастеров заставить задуматься, какими их пацаны вырастут, чему научатся и как это умение приложат? Ну, дальше ты и сам разберешься…

— С трудом, — сказал Чумаков. — Это все, товарищ майор, верно. Только я не в Академии педагогических наук служу, а в уголовном розыске. И самое чудненькое, что результата нет. Ноль на градуснике. Минус двести семьдесят три по Цельсию.

— Ничего, — утешил его Малинин. — У тебя ноль, у меня ноль-ноль один, у Пронько одна десятая, так понемногу и наберемся до плюсовой температуры. Никуда они не денутся. Иди-иди, сей разумное, а тут ко мне Коля Осецкий просится — свои бабки подбивать.

У Малинина было хорошее настроение. Сегодняшний день принес ему открытие. Среди отобранных Кравцом восьми дел по угону автомобилей Малинин внезапно обнаружил одно старое, которое его чрезвычайно заинтересовало. Автоинспекция Центрального района почти год назад вела дело по факту угона “Жигулей” — номерной знак 82–89 ПРИ. Дело было начато по заявлению владельца — Ивана Акимовича Балясного, старшего инженера проектного института. Это заявление, написанное крупным круглым почерком, и было подшито первым.

Девятого августа в одиннадцать часов утра на улице Космонавтов автомашину Балясного остановили трое мужчин, которые попросили срочно отвезти их в Холодную Балку — на окраину Приморска. Обещали заплатить десять рублей. Соблазнившись этой суммой (так и было написано в заявлении), инженер взял пассажиров. В Холодной Балке, когда Балясный остановил машину, сидевший рядом человек вынул нож, показал его Балясному и потребовал доставить их в Черданицы — село в ста километрах от Приморска. Балясный испугался, начал уговаривать отпустить его, тогда все тот же человек объяснил, что они едут “на дело”, а он, как шофер, получит свою “долю”. Инженер расплакался. Договорились на том, что Балясного высадят тут же, в Холодной Балке, а машину ему вернут на следующий день — поставят на улице Космонавтов, на том же самом квартале, где он подобрал пассажиров. А в ящичек положат пятьсот рублей: плату за машину и за молчание. Перепуганный инженер вылез из машины, а его пассажиры укатили. Кто из них сел за руль, Балясный не помнил, ибо “плохо соображал тогда”. Тем не менее он сразу же отправился в ближайшее отделение милиции.

Следующим документом в деле была телеграмма из Винницкой госавтоинспекции, датированная двенадцатым августа. На вокзале была обнаружена бесхозная автомашина с приморским индексом и номером 82–89. Осмотром была установлена ее полная исправность.

Затем в дело была вклеена расписка Балясного о получении автомашины и об отсутствии претензий к автоинспекции.

Это было все. Старший автоинспектор лейтенант ГАИ Шумаков на том дело и закрыл. История была сама по себе вопиющая, разбойное нападение — групповое, вооруженное — было оформлено и зарегистрировано как угон. И с обнаружением автомашины дело просто прекратили. Никто не взял у Балясного подробных показаний, позволяющих установить внешность преступников, никто не пытался их разыскать, никто не связался ни с населенными пунктами по Черданицкой трассе, ни с самими Черданицами. И дело лежало себе в архиве, пока на него не выбрался Кравец.

Малинин вспомнил, как смущался Кравец, принеся эти восемь папок. Да и было отчего смущаться. Свою работу в группе молодой лейтенант начал с явной бестактности по отношению к своим коллегам из райотдела, начал с того, что усомнился в верности ведения следствия своими же товарищами. А теперь — словно по заказу — принес еще вот такую бумагу — очевидный “прокол” автоинспекторов из Центрального района.

Малинин представил себе налицо начальника Центрального райотдела подполковника Максимчука. Шуму будет много. Спасибо за такой подарок никто не скажет.

История с угоном, конечно, к ограблению кассы никакого отношения не имела. Да и вся она была какая-то рыхлая, неправдоподобная. Трое среди бела дня в центре города останавливают машину, едут на окраину, а там, угрожая ножом, “уговаривают” водителя ехать с ними на “дело”? Полный бред. Да еще и рассказывают — куда, так сказать, точный адрес дают… Все это могло быть и глупой выдумкой, и какой-то нелепой шуткой. Но Малинин тут же дал запрос в Черданицы. А заодно попросил представить старые сводки по области за август прошлого года. Еще прежде, чем пришел ответ из Черданиц, майор уже держал в руках сводку.

В ночь на десятое августа двое неизвестных ворвались в дом к жителю села Черданицы Козловскому Василию Степановичу — бывшему священнику черданицкой церкви отцу Никодиму, живущему теперь на пенсии. Угрожая ножами, преступники потребовали выдать деньги. Отец Никодим отдал им всю наличность — четыреста рублей. После этого неизвестные связали старика и устроили самочинный обыск, обнаружили и унесли с собой две иконы и золоченый наперсный крест.

Отложив сводку, Малинин чертыхнулся в сердцах. Теперь ошибка автоинспекции, потихоньку прикрывшей угон машины Балясного, оборачивалась серьезным служебным нарушением. И старшему лейтенанту Шумакову, конечно, придется плохо.

Но что же это за ребятки такие: садятся в первую попавшуюся машину, объявляют, куда едут, зачем. То ли такие наглые, то ли вовсе щенки? У Козловского в доме были двое. Третий стоял на “стреме”?

Малинин снова просмотрел папку автоинспекции. Даже показания спидометра с машины не сняли. А неплохо было бы их иметь.

— Валера? — спросил Малинин, крутанув диск телефона. — Дай-ка трубочку Кравцу.

— Слушаю, лейтенант Кравец, — голос у лейтенанта был хрипловатый, словно простуженный.

— Давай-ка, товарищ Кравец, разыщи мне гражданина Балясного Ивана Акимовича. Знаешь, о ком говорю?

— Знаю, товарищ майор.

— Ну вот, достань его хоть из-под земли и сразу ко мне. Возьми машину, я позвоню туда. И ветром.

— Слушаюсь!

И вот теперь Малинин ждал Балясного. Ждал с потаенной, самому себе не высказанной надеждой, что эти трое, трое наглых или неумелых, а может, и неумелых, но наглых, как-то связаны с двумя взломами сейфов. Хоть как-то. Странное было у майора чувство: вроде нет зацепок. Почему эти два дела могут и должны быть связаны между собой? А все же ждал с тревогой. Не так ждал ответа на запрос из Черданиц, как появления гражданина Балясного.

А пока работал с Колей Осецким.

В Шиловске Коля загорел дочерна, разве что нос и брови выделялись на худом, обтянутом кожей почти мальчишеском лице старшего лейтенанта — белесые, выгоревшие брови и остренький, шелушащийся нос. Коля отчитывался по “связям” — по контактам жителей Шиловска с приморцами. По предположениям Малинина, преступники не только хорошо ориентировались на местности, не только отлично знали путь к колхозной кассе, но должны были хоть как-то высветиться непосредственно перед ограблением — появиться, чтобы проверить, все ли по-прежнему. Если, конечно, они прибыли в Шиловск из Приморска.

Малинин немного опасался, что Коля со свойственным ему нетерпением наделает огрехов там, где любая оплошность может обернуться провалом работы. Но, судя по всему, Коля справился неплохо, во всяком случае, ни один вопрос Малинина не заставал его врасплох.

— Геологи, по моему убеждению, отпадают. Все шесть. Их не было в ночь ограбления, они после обеда выехали в Приморск и находились в дороге, никто никуда не отлучался. И по Приморску у них полное алиби — в день грабежа в СМУ они бурили артезианки в Богачевском районе. Контакты их я еще смотрю.

А вот выборка “минус пятнадцать”. Так они обозначили для себя приморцев, побывавших в Шиловске в день ограбления колхозной кассы и в любой из пятнадцати дней до него. Этот срок определил Малинин. Хотя был и более длительный проверочный срок — с первого июня, с самого начала лета. С началом летнего сезона неминуемо связаны изменения в стиле жизни, в быте села, а значит, возможны и изменения в распорядке работы колхозного правления, библиотеки, через которую преступники проникли на чердак. Все это взломщики обязаны были учитывать. Значит, кто-то из них должен был посетить Шиловск не раньше начала лета. Кто-то из участников взлома или их наводчик.

Малинин предполагал, что наводка могла быть и случайной: просто кто-то проболтался, что в кассу колхоза поступила крупная сумма. И тем самым невольно сориентировал преступников. Но могла быть и нацеленная, корыстная наводка. И тогда уже наводчик работал бы на взломщиков, ведя разведку объекта. В любом случае наиболее вероятно было, что они прощупывали конкретную ситуацию непосредственно перед взломом. Вот это время непосредственной ориентации преступников и считал Малинин “минус пятнадцать”. Рассуждения его строились просто: дата появления преступников должна быть приближена к моменту ограбления, чтобы точно установить все сегодняшние обстоятельства распорядка. С другой стороны, они должны учитывать, что их приезд и факт ограбления, который, конечно, станет широко известен в райцентре, могут быть увязаны между собой. Тогда они постараются отдалиться временем, хоть каким-то временем. Шиловск пусть и райцентр, но село некрупное, каждый человек на виду.

Коля Осецкий установил пока семнадцать гостей из Приморска, побывавших в райцентре в обозначенное майором время.

— Первый номер: доцент Швидкой Дмитрий Терентьевич, завкафедрой сельхозинститута. Приезжал к матери, привозил жену и дочь одиннадцати лет. Прибыл в пятницу вечером, убыл вечером в воскресенье. На своих “Жигулях”. Жена — библиотекарь в том же институте. Никаких компрометирующих материалов нет.

Дальше. Медсестра-анестезиолог. Павлова Альбина Петровна из третьей горбольницы. В те же субботу и воскресенье приезжала с подругой к родителям. Их друзья довезли на своей машине, побыла два дня и уехала. В ночь ограбления Павлова дежурила в больнице.

Шумский Аркадий Авнихиевич, грузчик завода шахтных лебедок. Гостил у сестры неделю. Тут я птичку поставил. Во-первых, неделя — срок приличный, а во-вторых, он уже сидел за хищение на кожгалантерейной фабрике. Освобожден по амнистии. Проверяю.

Шапиро Моисей Маркович пребывал в Шиловске с 20 по 22 июля. Бывший ювелир, сейчас на пенсии.

— Что он там делал? — спросил Павел Николаевич.

— В основном на кладбище сидел, — вздохнул Коля. — Там его старший брат похоронен. Убит во время коллективизации.

— Это ж сколько лет твоему Шапиро?

— Уже нисколько, — сказал Коля. — Он проститься с братом приезжал. На операцию ложился — аденома у него была.

— Умер?

— На столе умер. Сердце не выдержало…

— Ну, пошли дальше.

— Колесниченко Анатолий Романович, студент университета, приезжал к родителям с беременной женой. Два дня — 19-го и 20-го — работал на огороде. Затем уехали автобусом в Приморск. В ночь ограбления дежурил под роддомом. Жена его родила на следующее утро. Комсорг курса. Компрометирующих материалов нет.

— Дальше давай.

— Панков Иван Иванович, подполковник авиации. Приезжал к родителям после госпиталя. Первого августа отбыл к месту службы — в Петропавловск на Камчатке. Там у него жена и два сына. Тридцать пять лет, два ордена за выполнение боевых заданий.

— Пошли дальше.

— Сидоренко Александра Александровна, продавщица магазина “Гастроном” номер 17. Провела четыре дня в доме своего старшего брата Алексея Александровича, главного механика районной Сельхозтехники. Братишка с семьей в туристической поездке по Волге. Сестру попросил присмотреть за хозяйством. Но Александра Александровна эти четыре дня пробыла в доме у брата вместе с заведующим отделом того же магазина Шаимским Михаилом Борисовичем. Ей тридцать лет, а ему двадцать шесть. Здесь я поставил птичку.

— А почему? — поинтересовался майор.

— Ну, понятно, — сказал, смутившись, Коля. — Этот Михаил Борисович женатый человек, едет со своей продавщицей на четыре дня в село, живет там, пока старший брат ее катается…

— Проверять, конечно, нужно все досконально, — сказал Малинин. — Это верно. Но, Колечка, если ты полюбишь женщину, ты разве будешь помнить — старше она тебя или моложе?

— Нет, я ж не про то, — окончательно застеснялся Осецкий. — Просто говорю, что этих надо проверить. И алиби на ночь ограбления у нее нет.

— Проверить надо, — снова подтвердил Малинин. — Хотя у настоящих преступников как раз алиби есть, как правило. Они о нем прежде всего беспокоятся. Ну, кто следующий?

— Жученко Исай Иванович, — сказал Коля и посмотрел на майора.

— Ну-ну, — улыбнулся Малинин. — Он что — тоже из Шиловска?

— У матери был. Забор новый поставил.

— Погоди-ка.

Малинин поднял телефонную трубку, набрал номер, подождал ответа.

— Исай Иванович, это Малинин. Так вы тоже из Шиловска? Да, знаем. Да-да. Ну и как — не рухнул забор? Ну, конечно. Нет, я просто подумал — может, какие соображения есть? Ну, стараемся. Ладно. Привет там всем.

Жученко был одним из лучших следователей областной прокуратуры, и Малинину, и Осецкому доводилось работать вместе с ним.

— Ну, давай дальше.

— Вот интересные граждане. Феоктистова Полина Георгиевна, пенсионерка, шестьдесят семь лет, была в Шиловске с 11 июня и до конца месяца. Первые десять дней вместе с бабушкой находился и внучек — Дмитриев Евгений Максимович. Внучек девятнадцати лет, нигде не учится, не работает, четыре привода в милицию за спекуляцию. Фарцует по мелочам, последнее время занимается марками и дисками.

— Чем? — переспросил майор.

— Дисками. Пластинками, значит, — сказал удивленный Осецкий.

— А где он был в день ограбления шиловской кассы?

— Вроде бы в Приморске. У него тут девушка есть — Тамара Окунь. Тамара Васильевна. В музучилище учится. Девочка славная, родители — приличные люди, отец токарь, мать на “Скорой помощи” работает, врач. Участковый говорит — не знают, что делать. Связалась вот с этим…

— А бабуся эта кто по профессии?

— Учительница. Педагог.

— А его родители?

— Разошлись они. Отец где-то на Севере в артели, мать плавает буфетчицей. Дома практически не бывает. Бабка с ним занимается.

Малинин понимал, сколько труда скрывается за этими простыми и ясными ответами Осецкого.

— Да, этот парнишечка стоит внимания. Ну а остальное?

— Пока все, товарищ майор. Остальное еще проверяется.

— Что ты думаешь?

— По этим девяти уточнению подлежат Шумский, Сидоренко, этот ее Шаимский, Дмитриев, конечно, и надо посмотреть еще Павлову и Колесниченко — по контактам. И геологов по контактам.

— А эта медсестра…

— Павлова, — подсказал Коля.

— Да. С какими друзьями она была? Кто они?

— Уточняю, товарищ майор. Я ведь прямо на нее не выходил.

— Ладно. Продолжай, Коля. Пока отвалил хороший шмат работы. Нам ведь важно ничего не проглядеть.

— Не проглядим, — спокойно ответил Осецкий, и Павел Николаевич даже удивился этому неожиданному проявлению солидарности в юрком и темпераментном Коле.

— Это пока ведь первое приближение. Тут не найдется, поищем среди прочих.