Глубок колодец прошлого{1}. Сколько бы ни обращался пытливый взор исследователя в тьму утонувшего в нём времени, он никогда не достигнет дна колодца, а только выйдет на новые глубины, за которыми снова и снова будут открываться новые уровни неизведанного. Поэтому при изучении страны и её народа обычно начинают с какой-то доступной отправной точки, когда можно опереться на археологические данные, дошедшие до нас предания, летописи, хроники.
Обращение к истории Прибалтики и её населения, в частности к прошлому эстонского народа, если начать с незапамятных времён, неизбежно приведёт в район бассейна Волги и Камы, а также в Приуралье. Согласно данным языковедов, археологов и антропологов, именно здесь изначально обитали предки современных финноугорских народов (финны, эстонцы, карелы, вепсы, марийцы, мордва, коми, удмурты, ханты, манси, венгры). Отсюда они расселились на более обширные территории и проникли также в Прибалтику, где поглотили крайне редкое туземное население.
До нашествия крестоносцев (XII в.) ни одно из племён, населявших территорию современных Эстонии и Латвии, не соединялось в государственное целое. В то же время о наметившемся процессе сложения единой эстонской территории свидетельствуют письменные источники XII — XIII вв. Так, в «Хронике Ливонии» Генриха Латышского население Эстонии фигурирует под собирательным именем «эсты», а в древнерусских летописях носит название «чудь»[1]. Соответственно в западных источниках земли, заселённые древними эстонцами, всё чаще объединяются под одним общим названием «Эстония», а в древнерусских — «Чудская земля».
Такой обобщающий взгляд соседей на заселённую предками эстонцев часть Прибалтики, конечно, не отменяет существовавших в реальности различий среди эстонских племён, которые хотя к началу XIII в. и достигли, по приблизительным подсчётам, 150 — 200 тыс. человек, но ещё не стали единым этносом и не обрели единой территории. «Эстония», или «Чудская земля», представляла собой рыхлую совокупность восьми отдельных маакондов (или земель). Они назывались: Уганда, Сакала, Ярвамаа, Вирумаа, Рявала, Харьюмаа, Ляэнемааа и Сааремаа. Мааконды распадались на более мелкие территориальные единицы — кихельконды. Территориальное размежевание определяло и особенности этнической дифференциации среди эстонцев. Они смотрели на себя и друг на друга прежде всего как на угандийцев, ярвамасцев, харьюмасцев, сааремаасцев и т.д. Во главе кихелькондов и маакондов стояли старшины, осуществлявшие управленческую функцию. Они же были предводителями на войне. Постоянного войска не было. Его заменяло народное ополчение, или «малеве». Ополчение состояло из пехоты и всадников и иногда делилось на три отряда: на главный корпус и два крыла. Конница обладала лучшим и более ценным вооружением и получала значительную часть военной добычи.
В отсутствие законов и сформировавшегося образа правления выбор старшин был очень произволен. Наследственного права у них не было. Скорее мужество и ум определяли выбор. Для решения важных дел собирались народные сходы.
Национальный характер древних эстонцев русские летописцы определяли в сравнении с другим прибалтийским племенем — латышами[2]. Так, эстонцы, по словам летописцев, были свирепее, но вместе с тем сильнее и мужественнее, чем латыши, и более способны к сопротивлению. Исследователи более позднего времени (XIX в.) находили, что эстонцы лукавы, коварны и злопамятны. У латышей же выделялись такие качества, как большее миролюбие, добродушие и кротость. В то же время если латыш, как отмечалось, менее постоянен и менее обязателен, то эстонец обычно верен своему слову, а также раз возникшим симпатиям и антипатиям. В XIX в. эстонцев, как и латышей, упрекали в лености и сонливости (мнение немецких помещиков), обращали внимание на их ограниченность и недостаток живости ума{2}. Конечно, эти качества были следствием национального порабощения этих этносов и имели преходящий характер.
Что касается внешнего вида, то латыши, как и родственные им литовцы и древние пруссы, были среднего роста, отличались свежим цветом лица, у них были светлые глаза и светлые волосы. Эстонцы, как и другие угрофинские народы, имели более смуглый оттенок кожи, носили длинные волосы, которые были обычно льняного цвета. У многих эстонцев глаза были светлые, но тёмные считались более красивыми.
Латыши жили отдельными дворами. Эстонцы — в больших многолюдных деревнях, что облегчало им защиту от неприятеля. Их построенные из дерева дома были без печей и окон, так как ни эстонцы, ни латыши не знали стекла. Защитой от неприятеля служили так называемые замки. Они строились в местах, где сама природа обеспечивала относительную безопасность: возвышенность, болотистые окрестности и т.д. Замки были окружены сначала глубоким рвом, а затем земляным валом или дощатой стеной, или валом, сооружённым из земли и дерева. В Эстонии было много камня, и потому валы часто строились из булыжника. Во время осад замков неприятель стремился подкопать валы или поджечь деревянные укрепления.
Своей железной руды в Эстонии не было. Железо получали из Новгорода и выделывали из него плуги, топоры, косы, ножи, оружие и т.д.
Основным оружием эстонцев были мечи и копья. В бою копья бросали с такой силой, что не выдерживали щиты. Жители острова Сааремаа и прибрежные эстонцы занимались мореплаванием и потому знали кораблестроение и владели мастерством изготовления канатов. За считаные дни они могли составить флот из нескольких сот разбойничьих судов. Благодаря обширным и глухим лесам недостатка в строительном материале не было.
Эстонцы и латыши занимались охотой, рыбной ловлей, скотоводством, земледелием. Хлеба для местного потребления хватало, за исключением неурожайных лет, когда требовался привоз из других мест. Оба народа занимались пчеловодством и пили мёд.
Занятия ремёслами сводились к изготовлению одежды, оружия и утвари для собственного потребления. Одежду шили из овечьих и звериных шкур и грубой шерстяной материи, светлого цвета у латышей и тёмного у эстонцев. Несколько веков спустя на эти различия в цветовых пристрастиях обратил внимание Н.М. Карамзин в письме из Риги от 31 мая 1789 г.: эстляндцы носили чёрные кафтаны, а лифляндцы — серые{3}.
В рассматриваемый период нравы туземного населения Прибалтики были очень грубы. Племена, населявшие Прибалтику (ливы, земгалы, латгалы, курши, литовцы, эстонцы), постоянно враждовали, совершали друг на друга внезапные и непрерывные набеги с целью грабежа. На войне мужчин убивали, а женщин и детей брали в плен. Широко было распространено многоженство. Это станет препятствием быстрому утверждению христианства. Невест или покупали, или похищали с оружием в руках. Если жених подходил, за ним охотно следовали, и тогда похищение носило ритуальный, мнимый характер. Привоз жены отмечался возлияниями (обычно пили пиво) и угощением. Если жених не нравился, родственники и друзья девушки, узнав о предстоящем похищении, готовились к сопротивлению, и тогда завязывались серьёзные схватки.
У всех народов Прибалтики мёртвых сжигали со всем оружием (нередко с конём) при громком оплакивании покойника и последующей попойке. В отличие от славян и германцев пепел в урны не собирали. Поздней осенью по покойникам совершалась тризна. Этот обычай сохранялся ещё многие столетия после введения христианства.
Древние эстонцы, как и другие прибалтийские племена, до нашествия крестоносцев были язычниками. Они боготворили солнце, луну, звёзды, море, лес, змей, животных (особенно медведя), птиц, камни, чурбаны. Значительно распространены были гадания и вера в колдовство. Существовало и своего рода уголовное право, по которому наказывали колдунов, если считалось, что они приносят слишком много вреда. Распознавали колдунов, обвиняемых в злодеяниях, следующим образом: им связывали крестообразно руки и ноги у большого пальца и затем бросали их в воду; кто сразу шёл ко дну, считался невиновным, кто плавал на воде, как солома, был виноват. Это испытание долго сохранялось у эстонцев, так что летописец Франц Ниенштедт, живший в XVI в., имел возможность наблюдать, как одни при таких испытаниях действительно тонули, а другие плавали. Если же возникал спор о границах земельных владений, он разрешался в пользу того, кто считался старшинами вправе владеть землёй по совести. При испытании чистой совести владелец должен был взять обеими руками раскалённое докрасна железо и пронести его на семь шагов через границу, на которой он настаивал.
Таким образом он подтверждал свою границу и ставил на ней пограничный камень{4}.
По сравнению со своими соседями эстонцы и латыши были более молодыми этносами и потому отставали от своего внешнего окружения в политическом, экономическом, военном и культурном отношении. Занимая важное стратегическое положение на Балтике, они неминуемо становились объектом контроля и поглощения более сильными народами, стремившимися к территориальным приращениям и обогащению.
В X в. важным соседом эстонцев было Древнерусское государство с центром в Киеве — самое крупное в Европе по своим размерам и важный культурно-политический центр. Древнерусская начальная летопись упоминает среди народов, плативших дань Руси, на первом месте чудь — эстонцев. В то время дань была основной формой феодальной повинности на Руси. Русские князья ограничивались требованиями дани и не вмешивались в местные дела эстонцев, не навязывали им своего уклада жизни и своей религии, как это впоследствии делали западные феодалы.
Через Эстонию пролегал важный торговый путь из древнерусских земель к Балтийскому морю. Поэтому судьба этой транзитной территории не была безразлична для русских князей. В ходе укрепления своей власти на окраинах (конец X — начало XI в.) они, естественно, обратили свои взоры к Чудской земле. В 1030 г. Ярослав Мудрый предпринял поход на эту землю и заложил на месте Тартуского городища крепость, назвав её по своему христианскому имени — Юрьевом. Здесь был оставлен военный отряд для обеспечения власти Древнерусского государства над окрестными землями.
К востоку от территории Эстонии простиралась Новгородская земля, в том числе владения Пскова, зависимого от Новгорода. Начиная с X в. эстонцы поддерживали с Новгородом и Псковом тесные политические и экономические связи.
С моря на восточное побережье Балтийского моря наседали скандинавы (в древних русских источниках их называли варягами) с целью подчинения местного населения и обложения его данью. Их пиратские набеги, впервые упоминавшиеся в VII в., особенно участились с IX в., но в X в. по мере укрепления Древней Руси стали ослабевать. Однако, начиная с XII в., когда Русь вступила в период феодальной раздробленности и стала утрачивать завоёванные позиции на окраинах, этот геополитический вакуум подвергается очередному натиску скандинавов, объединивших к этому времени свои земли в крупные государства. На этот раз скандинавы не только стремятся к сбору дани, но и преследуют цель феодальных захватов. Дания, сильнейшее из скандинавских государств, предпринимает попытки покорить эстонцев военной силой. Но они терпят провал. Тем не менее в XII в. датские короли принимают титул герцогов эстляндских. А их военные акции выступают прологом той жестокой агрессии, которая обрушилась с запада и северо-запада на прибалтийские народы в XIII в.
У истоков агрессии и феодальных захватов в Прибалтике стояли немецкие купцы. Промежуточным опорным пунктом на пути в Прибалтику был Висби, основанный в VIII в. на острове Готланд (Швеция). Сюда в XI и XII вв. прибыло много немецких купцов, численность которых скоро достигла 10-12 тыс. человек. Кроме них на острове временно проживали русские, греки, датчане, венды, пруссы, поляки, евреи, ливы, эстонцы. Именно здесь сформировалось морское и торговое право, оказавшее влияние на право Любека и прибалтийских земель (т.е. земель, простиравшихся от реки Вислы до Финского залива и населённых раздробленными и относительно слабыми племенами: пруссами, литовцами, куршами, земгалами, латгалами, ливами и эстонцами). С одной стороны, торговля из Висби направлялась к немецким городам Любеку и Кёльну, а также к Англии, с другой же — к Прибалтике и Новгороду. Уже в 1142 г. в Новгороде поселились немецкие купцы.
Германской колонизации прибалтийских земель предшествовало покорение немцами стран и городов, преграждавших им путь на восток. Речь, в частности, идёт о падении Вендского королевства в Северной Германии (1126 г.), большого славянского города Юлина (1130 г.), построении Нового Любека (1143). Затем была подчинена, обращена в христианство и германизирована вся славянская северная Германия. На завоёванных территориях были построены немецкие приморские города, которые вскоре завладели торговлей на Балтийском море[3].
Именно купцы из Любека, узнавшие о существовавших уже сношениях между Висби и острова Сааремаа, приблизительно весной 1163 г. первыми прибыли к устью Западной Двины, проплыли вверх по её течению и вступили с местными жителями в меновую торговлю. Вернувшись осенью (до наступления штормов) в Северную Германию, купцы привезли с собой известие об открытой ими земле и её населении{5}.
Эти места были заселены ливами и подчинялись Полоцкому княжеству. Следует сказать, что внутренние междоусобицы, последовавшие на Руси после смерти великого князя Ярослава Владимировича (Мудрого), хотя и тормозили выход русских к Балтийскому морю, способствуя успехам датчан, а потом немцев, всё же не остановили совсем походы на прибалтийские земли со стороны удельных княжеств Новгорода и Пскова, а также из княжества Полоцкого. Они имело место в 1130, 1191, 1192, 1132 гг. и заканчивались взятием эстонского поселения Одепне (Медвежья Голова) и города Юрьева. С учреждением укреплённых постов (таких, как Герцике и Кокенойс) на Западной Двине владычество здесь русских было более твёрдо, чем над эстонцами, и распространялось вдоль всей Западной Двины (археологи нашли здесь камни с именами полоцких князей). Предания о господстве русских на Западной Двине сохранялись на протяжении столетий и дали повод к завоеваниям царя Иоанна Васильевича (Грозного) во второй половине XVI столетия и утверждениям его дипломатов о продолжавшейся (но никогда не исполнявшейся) обязанности всей Ливонии платить дань Московскому государству.
В 1180 г., когда вместе с купцами на немецких купеческих кораблях к устью Западной Двины двинулись монахи, Полоцком правил князь Владимир. Бременский каноник Мейнгард, начинатель обращения языческих племён в христианство, попросил у него разрешения осуществлять свою миссионерскую деятельность среди ливов. Владимир легко согласился. Впоследствии по названию этого племени, которое самым первым стало жертвой вторжения крестоносцев, все позднее захваченные немцами прибалтийские земли (территория современных Латвии и Эстонии) получат название Ливония (по латыни — Livonia, по-немецки — Livland)[4].
Планы обращения в христианство языческих племён Прибалтики получили поддержку главы католической Церкви — папы Римского. Покорение этих племён он связывал с дальнейшим увеличением числа данников и созданием новых церковно-феодальных владений. Кроме того, прибалтийские земли рассматривались в качестве будущего плацдарма наступления на Русь с целью подчинения Русской Православной Церкви папскому престолу.
Мейнгарт пришёл на землю ливов только с крестом и стремился обратить их в христианство путём убеждения, а также подкупа, в частности в обмен на строительство каменных укреплений.
В условиях межплеменной вражды, сопровождавшейся почти непрерывной борьбой всех против всех, от этого предложения трудно было отказаться. Но ливы обманули Мейнгарда. После того как прибывшие из Готланда каменщики построили замок и церковь, крещёные ливы снова вернулись в язычество. И так происходило неоднократно. Ливы не желали подчиняться непрошеным пришельцам, принимать христианство и превращаться в данников Церкви.
Хотя деятельность Мейнгарда приносила мало плодов, он как первопроходец был произведён в сан епископа и получил от папы увещание продолжить начатое дело. Вскоре миссия Мейнгарда по созданию опорных пунктов религиозной и территориальной экспансии была облегчена тем обстоятельством, что немецкие купцы начали оставаться в низовьях Западной Двины на зиму.
Преемник Мейнгарда аббат Бертольд (также родом из Бремена), получивший епископский сан перед своей отправкой в Ливонию (весна 1197 г.), не обнаружил у ливов, принявших крещение, верности христианству. Более того, ему не удалось путём убеждений и проповеди достичь каких-либо результатов. Тогда обращение языческих племён в христианство с помощью торговли и креста было дополнено мечом. Начался период крестовых походов и завоевания Прибалтики, который подробно описан в рифмованной хронике Генриха Латышского.
Зимой 1197 г., заручившись буллой папы, епископ Бертольд объехал Нижнюю Саксонию, Вестфалию и Фрисландию с проповедью крестовых походов. Весной 1198 г. он возвратился в Ливонию с ополчением крестолюбивых воинов и 24 июня 1198 г. дал сражение на том месте, где впоследствии возникла Рига. Немцы победили, но епископ Бертольд погиб, став первым мучеником зарождавшейся лифляндской Церкви.
Покорение и колонизацию прибалтийских земель с помощью креста и меча продолжил умный, настойчивый и энергичный Альберт. Он был третьим ливонским епископом, который происходил из Бремена[5]. Впервые к берегам Западной Двины он прибыл в апреле 1200 г. на 23 кораблях, на которых находились крестолюбивые воины. Прежде всего он заключил договор с ливами, по которому они обязались не препятствовать его деятельности. Затем, в 1201 г. на речке Риге, рукаве Западной Двины, Альберт определил место для рынка, из которого скоро вырос город Рига — светский, духовный и военный опорный пункт немцев по подчинению Прибалтики
В течение тридцати лет Альберт являлся непосредственным организатором военного подавления ливов, земгалов, леттов, эстонцев. Он совершил 15 поездок из Германии в Ливонию и обратно, обеспечивая приток в Прибалтику крестоносцев и пилигримов (странствующих богомольцев).
Епископ Альберт взял на вооружение те же идеи, которые вызвали крестовые походы в Палестину, и применил их к новой ситуации, т.е. стал проповедовать крестовый поход не только против магометан, но и против язычников. Эта инициатива была поддержана папой Иннокентием III, который провозгласил равнозначность для отпущения грехов и искупления вины христианизацию язычников в Ливонии с походом в Азию для освобождения от неверных Святой Земли и Иерусалима. Это нововведение обеспечило устойчивый приток немецких пришельцев, которые являлись в Ливонию не только для помощи епископу, но и потому, что предпочитали войну с язычниками на берегах Западной Двины опасному походу в Азию. Другими побудительными причинами были погоня за лёгкой наживой и приключениями, что объясняет пополнение рядов крестоносцев значительным числом авантюристов.
Примечательно, что на призыв папы откликнулись не только рыцари и пилигримы, но также купцы и ремесленники. Немецкие купцы предоставляли деньги и корабли, а также принимали непосредственное участие в борьбе с язычниками с оружием в руках. Только немецкие крестьяне, избегавшие путешествия морем (тогда и ещё долгое время спустя добраться в Ливонию из Германии можно было только морем), остались в стороне и не приняли участия в колонизации Прибалтики. Таким образом, если общее германское движение (по суше) на восток осуществлялось с помощью торговли, креста, меча и плуга, то в случае с Прибалтикой плуг изначально отсутствовал. В дальнейшем это имело роковые последствия для немецкого присутствия в регионе, поскольку немцы хотя и обрели здесь господствующее положение, но всегда оставались в меньшинстве по сравнению с местным населением.
На первых порах большинство крестоносцев давали обет лишь на один год и по истечении его покидали Ливонию с захваченной добычей. Их прибытие и убытие не поддавались регулированию. Епископ Альберт хорошо понимал, что при таком волнообразном и неупорядоченном притоке и оттоке пришлого элемента невозможно удержать приобретавшиеся земли новокрещённых ливонских туземцев перед лицом серьёзных угроз: сопротивление покорённого населения, неминуемые столкновения с русскими, опустошительные вторжения литовцев. Поэтому учреждение постоянного войска, строительство укреплённых городов и привлечение в новокрещённую землю постоянного, оседлого и надёжного немецкого населения составило основную задачу Альберта. И с ней он в значительной степени успешно справился.
В 1202 г. с разрешения папы Иннокентия III последовало учреждение нового рыцарского ордена, названного орденом братьев войска Христова (fratres militiae Christi) или меченосцев (gladiferi, ensiferi, Schwertbruder){6}. Особою буллою папа предписал новому ордену принять одежду и устав рыцарей Храма (тамплиеров). Правда, вместо одного красного креста (как у тамплиеров), новые рыцари должны были на белой мантии носить изображение красного меча под малым крестом также красного цвета. Этою же буллою новому ордену предписывалось признавать над собой верховную власть рижского епископа, т.е. Альберта. Епископ Альберт назначил рыцаря Вино Рорбахского (фон Рорбаха) магистром нового ордена и определил на содержание рыцарства третью часть земель, как уже завоёванных к 1202 г., так и тех, что планировалось покорить впоследствии. Эта треть уступалась ордену (в духе того времени) в виде лена. Остальные две трети имеющихся земель и будущих приобретений должны были принадлежать церкви, т.е. епископу.
Миссия ордена состояла в охране и защите учреждённых в Ливонии христианских церквей, а также в покорении и обращении в христианство её врагов. В соответствии с этими задачами орден выполнял воинскую и религиозную функции. Члены-братья ордена делились на три разряда: братья-рыцари, братья-священнослужители и братья-служащие.
Братья-рыцари, или орденские рыцари, принадлежали к элите ордена. Из них одних избирались высшие орденские сановники. Поскольку орден не был уполномочен жаловать звание рыцаря, принимаемый должен был снискать это звание заранее. При приёме в орден претендент должен был клятвенно заверить: 1) что он происходит из рыцарского рода (исключение делалось для бюргерских детей, преимущественно из Бремена и Любека); 2) что он рождён в законном браке; 3) что он не женат; 4) что он не принадлежит ни к какому другому ордену; 5) что у него нет долгов; 6) что он здоров и не заражён никакою скрытою болезнью; 7) что он никому из членов ордена не сделал и не обещал подарка, чтобы при его посредничестве сделаться членом ордена. После прохождения этой процедуры кандидат давал обязательные для всех духовных и рыцарских орденов обеты: послушания, целомудрия, бедности[6]. Эти три обета дополнялись у ордена меченосцев четвёртым: посвящать всю свою жизнь борьбе с неверными. Затем в торжественной обстановке в собранном капитуле кандидата принимали в орден. Сам магистр возлагал на него плащ брата рыцарей и перепоясывал шнурком. Каждый брат-рыцарь получал от ордена полное вооружение со всеми принадлежностями: щитом, мечом, копьём и палицей. В его распоряжении были три лошади и оруженосец.
Приём в разряд братьев-священников осуществлялся почти на тех же условиях, что и в разряд братьев-рыцарей. Только от кандидата не требовалось рыцарского происхождения, зато он должен был заранее принять духовный сан. Среди обетов опускался четвёртый: о борьбе с неверными. Торжественному посвящению предшествовало чтение соответствующих псалмов. Братья-священники имели право только на стол и одежду от ордена; носили узкий застёгнутый белый кафтан с красным крестом на груди и брили бороду. Они пользовались особым почётом. Исповедоваться и получать отпущение грехов можно было только у них и ни у кого другого. Они сидели за столом рядом с магистром, и им прислуживали первым. Братья-священники исполняли свою должность в орденских замках и домах, сопровождали членов ордена в походах. В церкви, находившиеся в орденских областях, они назначали клириков, которые не являлись орденскими братьями.
Кандидаты в корпус служащих братьев ордена меченосцев давали те же клятвенные заверения, что и рыцари, и священники. Низкий статус служащих братьев был несовместим с высоким званием рыцаря, и потому приём рыцарей в этот разряд братьев исключался. Принимавшийся в служащие должен был удостоверить, что он не является ничьим слугой или рабом, и должен был поклясться в верности ордену. В зависимости от выполнявшихся функций служащие подразделялись на братьев-оруженосцев (к ним принадлежали часто упоминавшиеся в хронике Генриха Латышского стрелки и арбалетчики) и братьев-ремесленников (кузнецы, повара, пекари, домашняя прислуга). У каждого служащего была в распоряжении лошадь, а у братьев-оруженосцев — ещё и лёгкое вооружение.
Согласно орденскому уставу братья должны были жить в мире друг с другом, но также смотреть друг за другом. Если кто заметит за другим ошибку в поведении, то должен был укорить его в ней. Если это не помогало, то после повторных увещеваний (до трёх раз) в присутствии третьего брата вопрос выносился на собрание конвента. Старых и слабых братьев следовало почитать, уважать и содержать их менее строго, насколько это позволял устав. За больными братьями следовало старательно ухаживать в особых больничных комнатах; только магистр в случае болезни мог оставаться в своей комнате.
Все братья жили под одной крышей в замках ордена, ели за общим столом, носили простую, из грубой ткани одежду, спали на такой же простой постели. Бороду стригли коротко. Поношенные платья, после того как они заменялись новыми из запасов ордена, отдавались братьям низшего разряда или бедным. Точно так же поступали и с военным снаряжением. По обету бедности братья были ограничены в удовольствиях. Устав запрещал охоту с хищными птицами.
Учреждение постоянной военной силы в виде ордена меченосцев осуществлялось с одновременным привлечением в Ливонию оседлого немецкого населения. Уже в 1202 г. в Ригу прибыл сводный брат Альберта монах Энгельберт фон Аппельдерн в сопровождении светских колонистов. Чтобы немецкому купцу, ремесленнику и вообще горожанину было из-за чего покидать свою родину и переселяться в неведомую страну, городу Риге были предоставлены значительные права и привилегии. А чтобы удерживать переселенцев по возможности в большом количестве от возвращения на родину, Альберт начал раздавать наиболее влиятельным и родовитым немцам, преимущественно рыцарям, завоёванные земли, но не иначе как на ленном праве и с обязанностью нести военную службу. Ленник, или вассал, получал право собирать со своих крестьян подати и за это, в случае надобности, был обязан являться на войну со своим оружием и в сопровождении определённого количества людей. Вот из этих-то пришельцев, получивших от епископа в ленное владение некоторые ливонские земли, и образовалось впоследствии сословие лифляндских вассалов, родоначальников лифляндских и курляндских дворян. Из них же формировалось и епископское войско.
Преследуя свои цели, немцы умело пользовались межплеменными распрями и всячески разжигали их. Особое значение придавалось нейтрализации местной верхушки с помощью всевозможных обещаний или даже убийств. В ряде местностей немцам удалось привлечь на свою сторону старейшин ливов и латгалов, которые надеялись на путях сотрудничества с непрошеными «железными рыцарями» укрепить свою власть над соплеменниками и нажиться на ограблении соседей. Силы завоевателей увеличивались по мере христианизации местного населения. Новокрещён-ные мужчины под угрозой страшных кар привлекались к участию в военных походах против сопротивлявшихся язычников и плечом к плечу с немцами продвигались вперёд, покоряя прибалтийские земли для немецких епископов и орденских рыцарей.
Ордену и епископскому войску пришлось бороться не только с местным населением — ливами и латгалами, но и с полоцким князем, который контролировал земли этих племён и собирал с них дань. Поскольку епископ и орден вывели из-под власти князя его данников, а сами обложили население более обременительными податями и стали насильно обращать его в христианство, полоцкий князь и местные племена стали естественными союзниками против немцев. Полоцкий князь со своим войском неоднократно предпринимал осаду немецких крепостей. В борьбе с крестоносцами особенно отличился зависимый от Полоцка кокнесский князь Вячко.
Сопротивление немцам оказывали и литовцы, хотя их земли ещё не были затронуты вторжением крестоносцев. Одновременно они продолжали осуществлять набеги на Полоцкое княжество и других соседей.
В конце 1206 г. ливы были покорены. В апреле 1207 г. епископ Альберт прибыл ко двору короля Филиппа и объявил ему о завоевании Ливонии для Священной Римской империи немецкой нации. Ливонию Альберт получил от короля обратно в виде лена и стал таким образом имперским князем. В 1208 г. князь Вячко сжёг свой замок и ушёл с дружиной на Русь, чтобы оттуда продолжить борьбу с немецкими завоевателями.
После покорения ливов крестоносцы двинули свои силы на завоевание эстонских земель, но встретили неожиданно упорное сопротивление. Борьба шла с переменным успехом. Несмотря на более передовое вооружение и постоянный приток в орденские и епископские войска всё новых и новых пополнений из германских земель, немцы не смогли одержать быстрых и убедительных побед. Сила была на стороне немцев, но эстонцам, благодаря присущей им воле к сопротивлению, удавалось довольно долго сдерживать натиск агрессоров. Например, победой на реке Юмера над орденскими войсками (1210 г.) и шестидневной обороной крепости Вильянди, закончившейся перемирием (1211 г.), эстонцы до того напугали рижских купцов, что они не отважились предпринять весной свои обычные торговые поездки в Псков и Новгород через юго-восточную Эстонию. Предпринятая зимой 1216 г. попытка овладеть через замёрзшие проливы островом Сааремаа окончилась неудачей: немцы были разбиты сааремааским ополчением и обращены в бегство. При этом многие закованные в броню рыцари, вынужденные спасаться стремительным бегством, валились замертво от изнеможения.
И всё же немцы шаг за шагом продвигались вперёд. Они оставляли после себя разграбленные и выжженные дотла деревни, обезлюдившие местности. Жестокость с обеих сторон была возмутительной. На войне по примеру туземцев немецкие рыцари убивали мужчин, а женщин и детей брали в плен. Насильственное обращение язычников в христианство вызывало среди прибалтийских племён такую духовную ломку, что она оборачивалась всплеском адской жестокости не только в отношении священников, но и собственных земляков, принявших христианскую веру. Так, в 1206 г. многих ливов-христиан их же земляки разорвали на части. В другой раз взятых в плен немцев, ливов и латгалов эстонцы-язычники частью зажарили живыми, частью распяли. В общем, борьба шла не на жизнь, а на смерть. И речь нередко шла о смерти мученической как на одной, так и на другой стороне.
В 1215—1216 гг. крестоносцам удалось подчинить своей власти ряд эстонских земель: Уганди, Сакала, Соонтага. В городище Отепя (земля Уганди) немцы создали свой первый на эстонской территории укреплённый опорный пункт. Помимо принятия христианства и уплаты церковной десятины жители Уганди были обязаны строить укрепления и нести воинскую повинность. В начале 1217 г. их ополчение уже участвовало в набегах епископского и орденского войска как на эстонские земли, так и на русскую территорию. То есть, Уганди стала первой эстонской землёй, жители которой встали в ряды крестоносцев, как это прежде сделали ливы и латгалы.
Эстонцы начали понимать, что только собственными силами, без союза с Новгородом и Псковом, им не одолеть «железных рыцарей». К этому времени произошли и существенные изменения в западной политике Новгорода и Пскова. Первоначально политика Новгорода в восточной Эстонии сводилась к мерам подтверждения своей власти (военные походы и сбор дани в 1209 и 1210 гг.). Чтобы создать политические трудности на пути продвижения крестоносцев, избравших в качестве предлога своей экспансии обращение язычников в христианство, русские князья и бояре также стали крестить население в тех местах, где собирали дань. Такая политика на первом этапе войны препятствовала развитию военно-политического сотрудничества между эстонскими землями и Новгородом и Псковом.
Объединению сил местного населения с русскими всячески препятствовали и немцы. Так, чтобы нейтрализовать князя Полоцкого, епископ и орден признали за ним право собирать дань с ливов, живших по Западной Двине. Кроме того, они пытались привлечь на свою сторону псковских бояр и купцов, используя их заинтересованность в торговле с Ригой. Епископу Альберту удалось даже через своего брата породниться с псковским князем Владимиром и удержать его на время от выступления против немцев. За политику, ущемляющую интересы Руси, Владимир был временно изгнан из Пскова.
Когда же епископские и орденские войска подчинили своей власти южную Эстонию и оттуда стали совершать набеги на новгородскую землю, Новгород и Псков активно включились в борьбу эстонцев с агрессорами. Осада и победоносный штурм немецкого укреплённого пункта Отепя, осуществлённые в феврале 1217 г. совместными усилиями новгородцев, псковичей и эстонцев (в том числе и крещёных), показали целесообразность и эффективность русско-эстонского военного сотрудничества. Немцы были выбиты не только из Отепя, но и потеряли власть над прежде завоёванными землями (Сакала, Соонтага и Ярва).
Епископ Альберт, чтобы не потерять своих завоеваний, был вынужден поспешить в Германию за новым подкреплением. Летом того же года в Ливонию прибыло большое число крестоносцев.
В ответ старейшина земли Сакала Лембиту бросил боевой клич по всей Эстонии, и к нему стали стекаться тысячи воинов. Кроме того, с богатыми дарами (в традициях того времени) эстонцы отправились в Новгород и получили обещание новгородского князя Святослава прийти к ним на помощь с большим войском.
Епископ и орден, чтобы опередить прибытие русских войск, выступили первыми и 21 сентября 1217 г. на подступах к Вильянди одержали победу. Лембиту пал в бою, а его отрубленную голову немцы увезли с собой в Ригу.
И всё же немцы чувствовали себя неуверенно на эстонской земле. На завоёванные ими территории эстонцы продолжали вторгаться и с суши, и с моря (с острова Сааремаа). Более того, самое активное участие в противодействии немецким территориальным захватам стали принимать и русские войска. Так, в 1218 г. новгородцы и псковичи дали сражение крестоносцам на берегу Вяйке-Эмайыги и вынудили войска епископа и ордена к отступлению.
К 1219 г. епископ Альберт, неуклонно покоряя земли прибалтийских племён и отражая нападения русских, распространил свои владения до северной Эстонии и Финского залива. Однако здесь он встретил со стороны эстонцев сопротивление столь сильное, что был вынужден привлечь военного союзника. Таким союзником стала Дания, в ту пору сильное государство, владения которого простирались до северной Германии (включая Любекскую гавань) и южной Швеции.
Воинственный датский король Вальдемар II ответил согласием на приглашение Альберта к совместным завоеваниям и летом 1219 г. во главе большого войска высадился на эстонский берег. Теперь с крестом и мечом на эстонцев наступали, с одной стороны, немцы а, с другой — датчане. При дележе захваченных земель и распределении сфер влияния между «союзниками» происходили постоянные стычки. Поскольку крещение являлось фактически признаком покорения соответствующих территорий, немцы и датчане ссорились между собой за право крещения местного населения. Нередко дело доходило до того, что датские завоеватели крестили заново уже окрещённых немцами эстонцев. Чтобы ослабить сопротивление коренного населения, завоеватели делали ставку на политическую раздробленность эстонской территории и натравливали старейшин и жителей земель друг на друга. В конечном итоге Вальдемар II овладел северной Эстонией. К 1220 г. вся материковая часть Эстонии была покорена захватчиками.
В 1222 г. настала очередь о. Сааремаа, являвшегося объектом давних стратегических устремлений датчан. Этот остров они рассматривали как важный опорный пункт для укрепления власти над всей северной Эстонией, а также для контроля торговли с русскими княжествами, которая велась по Западной Двине и через Эстонию. В 1222 г. Вальдемар II с большим войском высадился на острове и после победоносного сражения с сааремаасцами овладел им. Сюда в датский военный лагерь явился епископ Альберт и магистр ордена меченосцев для соглашения с датским королём о разделе Эстонии. Большая часть северной Эстонии (в дальнейшем Эстляндской губернии Российской империи) отошла к Дании. Южные и юго-восточные эстонские земли — к рижскому епископу и ордену. Участники соглашения поклялись совместно бороться против русских и язычников.
Ещё в ходе покорения эстонских земель Вальдемар разрушил в 1219 г. укреплённый замок эстонцев Линданисс и вместо него построил новый замок, названный Ревелем по тамошнему названию окружающей местности. Здесь он учредил епископство, зависимое от архиепископства лундского, и отдал в лен участвовавшим в походе на Эстонию немцам и датчанам завоёванные им земли. Эти лица, получившие в ленное владение эстонские земли, стали родоначальниками эстлянских вассалов, впоследствии — эстляндских дворян.
В покорённых землях были учреждены епископства, зависимые от рижского епископа: леальское, дерптское (г. Юрьев), эзельское (о. Сааремаа), семигальское и курляндское. В каждом из этих епископств орден меченосцев имел свою часть земли, определённую на его содержание.
Захват территории ещё не означал покорения народа. В 1222 — 1223 гг. эстонцы восстали. Это выступление считается самым мощным и крупным за всю эпоху феодализма в Эстонии. Начавшись на о. Сааремаа, оно быстро распространилось на материк. Вести о взятиях и разрушениях немецких и датских замков, уничтожении рыцарей и купцов подобно ураганному ветру раздували пожар восстания, который быстро перекидывался на всё новые и новые эстонские поселения. Восстание было направлено не только против завоевателей, но и против навязанной ими христианской веры, которая с ненавистью отвергалась, поскольку ассоциировалась с порабощением, грабежом, установлением господства чужаков. Даже своих покойников, похороненных по христианскому обряду, эстонцы выкапывали и сжигали в соответствии с прежними языческими обычаями.
Уже в самом начале восстания эстонцы призвали на помощь Новгород и Псков, которые разместили свои гарнизоны в Юрьеве, Вильянди и других укреплённых пунктах. Отсюда совершались походы на земли, занятые датчанами и немцами. По мере развёртывания восстания датчанам с большим трудом удалось удержаться только в Ревеле. В этой ситуации контролировавшаяся немцами территория (ливов и латгалов) стала стратегическим плацдармом для наступления на восставших. Сюда из Германии прибывали свежие войска крестоносцев.
Хотя по просьбе эстонцев Владимиро-Суздальский великий князь Юрий Всеволодович, будучи заинтересован в охране политических и торговых интересов Руси в прибалтийских землях, послал войска в Юрьев, а затем в Отепя, переломить ситуацию, несмотря на отдельные тактические успехи, всё же не удалось. Об этом свидетельствует поход русских войск и эстонских ополченцев на Ревель. Хотя это и был самый крупный поход русских войск в Эстонии, но хорошо укреплённый и имевший многочисленный гарнизон Ревель с ходу взять не удалось, а его осада затянулась. А поскольку русские войска всегда спешили вернуться домой до осенней распутицы, осаду пришлось снять и уйти.
Последним очагом сопротивления против немецких и датских завоевателей оставался Юрьев. Отсюда совершались набеги на захваченные врагом территории, сюда же стекались эстонские воины из земель, где восстание было подавлено. Чтобы усилить оборону Юрьева и закрепить здесь свою власть Новгород прислал храброго князя Вячко, прославившегося своей борьбой против епископа и ордена в Кокнесе.
Вначале епископ Альберт при посредничестве своих послов пытался уговорить князя не бороться на стороне эстонцев. Но Вячко, надеясь на помощь Новгорода и русских князей, ответил отказом. Тогда епископ двинул на Юрьев все имевшиеся в наличии силы: рыцарей ордена, епископских воинов, купцов, жителей Риги, а также отряды покорённых ливов и латгалов. 15 августа началась осада Юрьева. Когда предпринятые меры (метание в крепость из осадной башни камней, сосудов с горючей жидкостью, раскалённого железа, непрерывный шум и крики по ночам) не возымели действия, немцы вторично предложили князю Вячко прекратить борьбу взамен за свободный выход из крепости со своими людьми, лошадьми и имуществом. Русский князь и на этот раз ответил отказом. Тогда, стремясь опередить прибытие дополнительных войск из Новгорода, немцы начали штурм. Русские и эстонские защитники крепости не щадили себя. Каждая пядь отвоёванной земли доставалась неприятелю ценой больших потерь. В этих боях, сопротивляясь до последнего человека, погиб князь Вячко и пали все его воины. Немцы оставили в живых только одного суздальца, и то для того, чтобы он сообщил своему князю о поражении. Новгородское же войско узнало о падении своего опорного пункта в Эстонии по прибытии во Псков.
В 1227 г. немцы захватили острова Муху и Сааремаа. Эстонцам, несмотря на упорное сопротивление, не удалось отстоять свои земли. В ходе долголетних войн их силы были существенно подорваны, к тому же по численности населения эстонцы уступали крестоносцам, в распоряжении которых находились людские ресурсы Германии, Дании, Швеции. Эти силы католическая Церковь непрерывным потоком направляла в Прибалтику. В отсутствие целостного государственного образования не удавался всеобщий и организованный отпор неприятелю, а это позволяло агрессору покорять эстонские земли и их население поодиночке, друг за другом, используя уже покорённые племена против непокорённых. Хотя местная племенная верхушка стояла во главе борьбы с непрошеными пришельцами, однако в её среде встречались предательские элементы, вступавшие в сговор с агрессором. Безусловно, сказывались преимущества организации профессиональных воинов над эстонским ополчением. Нельзя сбрасывать со счёта и отставание в вооружениях. Хотя в 1222 г. жители о. Сааремаа построили метательные машины по образцу немецких, в целом же, по сравнению с первоклассным для того времени вооружением крестоносцев, оружие эстонцев было примитивно и малоценно. Об этом, в частности, свидетельствует Генрих Латышский. По его словам, при взятии Юрьева (Дерпта) в 1224 г. немцы на туземное оружие не обращали внимания, но русские одежды и оружие взяли с собой до сожжения замка{7}.
Союз с Русью имел важное стратегическое значение, но, ввиду феодальной раздробленности, нередко сопровождавшейся победой местных интересов над общерусскими[7], а также в связи с татаро-монгольским вторжением[8], союз этот, несмотря на впечатляющие примеры мужества и самопожертвования русских воинов, не мог в тот период существенным образом изменить расстановку сил в Прибалтике, особенно когда в борьбу вступил Тевтонский орден.
Исследователи считают: как бы прочно, благодаря стараниям епископа Альберта, германские выходцы ни утвердились в прибалтийских землях, их господство было бы неминуемо сокрушено соединенными ударами литовцев, русских и самих новокрещенцев, если бы в землях пруссов не появился знаменитый Тевтонский (или Немецкий) орден.
Тевтонский орден рыцарей Богородицы был учреждён в 1190 г. на базе общества по уходу за больными во время последних усилий крестоносцев (в ходе третьего крестового похода) удержаться в Палестине. Новые рыцари носили чёрную тунику и белый плащ с чёрным крестом на левом плече. Кроме обычных монашеских обетов, они обязывались ухаживать за больными и бороться с врагами христиан. Только немец, являющийся членом старого дворянского рода, имел право на вступление в орден. Устав его был таким же строгим, как и у меченосцев. Посвящение же в члены ордена сопровождалось такими суровыми словами: «Жестоко ошибаешься, если думаешь жить у нас спокойно и весело; наш устав — когда хочешь есть, то должен поститься, когда хочешь поститься, то должен есть; когда хочешь спать, то должен бодрствовать, когда хочешь бодрствовать, должен идти спать. Для ордена ты должен отречься от отца, от матери, от брата и сестры и в награду за это орден даст тебе хлеб, воду да рубище»{8}.
Сначала сам орден был незначителен. Всё его достояние заключалось в немногих имениях в Сирии и Палестине. Однако вскоре тевтонские рыцари, по мере распространения славы об их подвигах, получили в дар от государей европейских стран значительное недвижимое имущество. Четвёртый магистр ордена Герман Зальца (избран в 1210 г.) приобрёл для ордена обширные владения в Сицилии и Германии, принял титул великого магистра и для управления замками и поместьями в Германии назначил орденских чинов, командоров и фогтов.
Орден видел всю невозможность удержаться в Палестине и потому был готов, если бы представился удобный и достойный случай, прекратить борьбу с сарацинами и оставить своё местопребывание в Азии. И такой случай действительно представился.
Вначале (в 1211-1224 гг.) по призыву венгерского короля Андрея II орден защищал немецких колонистов в Трансильвании от куманов. Затем по приглашению герцога Мазовецкого Конрада, доведённого до отчаяния хищническими набегами пруссов (племени, родственного с литовцами и латышами) на польские земли, Тевтонский орден согласился вступить в борьбу с прусскими язычниками. Обязуясь защищать польские владения от «хищников», орден взял на своё содержание землю Холмскую (или Кульмскую). Германский император Фридрих II предоставил ордену в 1226 г. владение не только этой землёй, но и всеми другими землями, которые он отнимет у пруссов, но на правах имперского лена, вне какой-либо зависимости от мазовецких герцогов. В 1228 г. в новые владения ордена явился первый областной магистр Пруссии Герман Балк с сильным отрядом рыцарей. Разгоревшаяся с пруссами война затянулась на 55 лет, но её исход не вызывал сомнения. Против сурового язычника Западная Европа выставила столь же сурового рыцаря, к тому же обладавшего преимуществами строгой дисциплины, военного искусства и религиозного одушевления. Как и другие прибалтийские племена, пруссы, территория которых делилась на 11 областей, не были связаны друг с другом никаким политическим союзом и потому не смогли оказать соединённого, дружного сопротивления. Орден покорял их область за областью. В отличие от пруссов, орден не нёс невосполнимых потерь, поскольку ряды погибших братьев быстро замещались новыми подвижниками, готовыми пролить свою кровь под хоругвью Девы Марии и святого Георгия. После покорения Пруссии перед орденом открылось новое поле деятельности, теперь уже в Ливонии.
Как только Тевтонский орден вступил в пределы Пруссии (1229 г.), к великому магистру Герману Зальцу в Рим прибыли послы из Ливонии от меченосцев. Они предложили соединить оба ордена, поскольку они преследовали одну и ту же цель — борьбу с язычниками на побережье Балтийского моря. Посольство это не имело успеха. Отрицательный ответ великого магистра можно объяснить неготовностью ордена вмешиваться в ливонские дела, а также тем, что репутация ливонских меченосцев, по-видимому, не была безупречной с точки зрения Тевтонского ордена. Так что меченосцы в борьбе с туземцами и русскими должны были рассчитывать только на собственные силы. А их, как показывают последующие события, было явно недостаточно.
В это время в Новгородской республике утвердился князь Ярослав Всеволодович, отец Александра Невского. В немецком натиске на земли прибалтийских народов он видел угрозу для Руси и готовился дать отпор. К 1233 г. отношения между Орденом меченосцев и Новгородом заметно обострились. С помощью изменника, новгородского боярина Бориса, немцы взяли пограничную крепость Изборск, но псковская рать отбила город. В том же году в местечке Тесово был схвачен и посажен в темницу в замке Одеп-не (Медвежья голова) некий Кирилла Синкич, по всей вероятности, новгородский лазутчик.
Весной 1234 г. князь Ярослав с суздальскими и новгородскими войсками пошёл в поход на дерптское епископство. Войдя в земли, контролируемые орденом, они вызволили из плена Синкича. Когда немцы «сели в засаду», Ярослав встал со своими полками недалеко от Дерпта (Юрьева), и отпустил людей за фуражом и хлебом (это называлось тогда «воевать на зажитие»). После ряда локальных стычек с разведывательными отрядами противника Ярославу удалось выманить немцев из их крепостей. На заснеженном поле между Дерптом и берегом реки Эмайыги (или Эмбаха) произошла решающая битва. В ней принял участие и князь Александр, в будущем Невский. Это было его первое боевое крещение. Впервые Александр увидел в деле немецких рыцарей, с латинскими шлемами на головах, в белых плащах с чёрными крестами поверх лат, с мечами и секирами, с дротиками, пиками и щитами. Многие были верхом на конях, одетых в броню. Александр сражался в качестве простого латника и был восхищённым свидетелем того, как русские добились перелома в битве и немцы, рассыпав строй, бросились бежать. Часть их пала в битве, но ещё больше рыцарей погибло, когда, будучи прижатыми к реке, они были вынуждены ступить на весенний, непрочный лёд. И тут, как свидетельствует летописец, «обломился лёд, и истопло их много, а иные, израненные, побежали в Юрьев и в Медвежью Голову»{9}. Воспользовавшись победой, русские опустошили земли дерптского епископства. Тогда немцы поклонились князю Ярославу, и он заключил с ними мир «на всей правде». Считается, что тут-то Ярослав, по-видимому, и выговорил дань с Юрьева для себя и для всех своих преемников — ту знаменитую дань, которая после послужила Иоанну Грозному поводом для начала Ливонской войны.
Успешный поход Ярослава побудил меченосцев возобновить усилия по объединению обоих духовно-рыцарских орденов. Прежде чем принять решение, Герман Зальца отправил в Ливонию двух своих командоров, чтобы те подробно разузнали и о самой Ливонии, и о деятельности ордена меченосцев. Командоры возвратились в Марбург (здесь располагалась резиденция Тевтонского ордена и великого магистра) не только с собранными сведениями, но и прихватили с собой троих представителей от меченосцев. После того как на капитуле Тевтонского ордена ливонские рыцари были обстоятельно расспрошены о принципиальных вещах, интересовавших орден (устав, правила, образ жизни, владения, отношение к рижскому епископу), слово было предоставлено командорам. Они представили поведение и образ жизни меченосцев отнюдь не в привлекательном свете, выявив тем самым существовавшие расхождения между требованиями устава и их выполнением. Ливонские рыцари были охарактеризованы как люди упрямые и крамольные, не любящие подчиняться правилам своего ордена, ищущие прежде всего личной выгоды, а не общего блага. «А эти, — прибавил один из командоров, указывая пальцем на присутствовавших меченосцев, — да ещё четверо, мне известных, хуже всех там». Воцарившееся всеобщее молчание было реакцией на всё услышанное. И на этот раз решение не было принято.
Однако военные неудачи меченосцев не оставляли времени для долгих размышлений: на кону стояли все завоевания немцев в Ливонии. Так, в 1236 г. после прибытия в Ливонию особенно большого числа крестоносцев магистр ордена меченосцев Вольквин предпринял осенний поход на Литву. Опустошая всё на своём пути, он проник в глубь её территории. На обратном пути немцы подверглись внезапному нападению литовцев и соединившихся с ними земгалов, попали в окружение и все погибли вместе со своим магистром. После этого поражения восстали курши и сааремасцы. Тогда остальные меченосцы отправили посла в Рим, который представил папе беспомощное состояние самого ордена, а также ливонской Церкви и настоятельно просил его соединить остатки ордена меченосцев с орденом Тевтонским. Признав обоснованность и целесообразность такой просьбы, папа Григорий IX утвердил слияние орденов буллою от 14 мая 1237 г. При этом были оговорены три условия такого соединения: 1) Тевтонский орден вступает во владение землями, принадлежавшими меченосцам; 2) Тевтонский орден признаёт себя вассалом местных епископов; 3) часть Эстляндии, которую меченосцы отняли у датского короля, должна быть возвращена Дании.
Таким образом, меченосцы прекратили своё существование, а все их земли перешли к Тевтонскому ордену, составив его Ливонскую провинцию (другими провинциями ордена были Сицилия, Германия и Пруссия). Шестьдесят рыцарей тевтонского ордена были отправлены в Ливонию, где учредили ливонскую ветвь Тевтонского ордена — Ливонский орден. Ливония была обустроена по образцу прусской провинции, получила своего провинциального магистра Германа Балке, свой провинциальный капитул, своих орденских командоров и фогтов.
Ливонский орден признал, по крайней мере на словах, свою зависимость от местных епископов. Но поскольку в Пруссии, одинаковое устройство с которой получила и Ливония, орден был не зависим от местной духовной власти и епископы были ему подчинены в гражданском управлении, то вскоре провинциальные ливонские магистры стали тяготиться своим подчинением епископам и захотели перенять прусский порядок и в отношениях с духовной властью. Это явилось зародышем раздора между светской и духовной властью, между орденом и епископами и впоследствии вылилось в открытую вражду.
Орден выполнил и третье условие папы. 7 июня 1238 г. магистр Герман Бальке прибыл в Стенби (Дания) и совершил, в соответствии с существовавшими трактами, уступочный акт. По нему Эстония с Ревелем (впоследствии Эстляндская губерния Российской империи) отошла к Дании.
После покорения прибалтийских племён крестоносцами территория Прибалтики становится наиболее выдвинутым аванпостом немцев, скандинавов и папы Римского против православной Руси. Обосновавшись на прибалтийских землях, немцы формируют антирусский блок вместе с Данией и Швецией, которая к этому времени покорила финские племена и жаждала захватить новгородские земли и Карелию. Под руководством папы был задуман новый крестовый поход для покорения русских земель. Надежды на успех этого предприятия связывались с татаро-монгольским фактором: русские князья были вынуждены противостоять нашествию на Русь в 1237 г. хана Батыя.
В 1240 г. шведы, немцы и датчане начали одновременно с нескольких сторон наступление на Новгород и Псков. Но 15 июля 1240 г. шведские войска были разгромлены на берегу Невы русскими дружинниками во главе с новгородским князем Александром Ярославичем, прозванным за эту победу Невским. Однако этот решительный отпор не остановил набеги захватчиков (в том числе с привлечением эстонских старшин и их войск) на Псков, Изборск, Вольскую землю. Летом 1241 г. русские войска перешли в контрнаступление, в результате которого неприятель был отброшен за реку Нарву, а в начале 1242 г. был освобождён и Псков. Затем, 5 апреля 1242 г., последовал разгром немецко-датских агрессоров войсками Александра Невского на Чудском озере. Эта победа сохранила независимость новгородско-псковского государства и приостановила натиск западных сил на Восток. В то же время превращение Ливонии в провинцию Тевтонского ордена означало поражение Руси в её борьбе за выход к Балтийскому морю, так успешно начатой Ярославом Мудрым.