Глава 7

То, что больше всего взволновало туринцев, – это не убийство Джузеппе Фаролини и не убийство Градос или герцога де Гиза. Их также не волновала кража знаменитой картины, хотя она и произошла при таинственных обстоятельствах.

Нет, то, что больше всего заставляло течь чернила и слюну – это бегство пятнадцати тигров. Смерть не кусается, если можно позволить себе такую фантастическую шутку, на одну картину стало меньше, что не так уж ужасно, даже если она изображала Фернанделя, а вот пятнадцать бельгийских тигров питаются не бананами. Таким образом, каждый в этом доблестном пьемонтском городке думал об этих котах и о своих детях, а также о том, что они представляют для сбежавших из клеток тигров приятную закуску.

Пожарные, техники, повозки, берсельеры, полицейские и жандармы с вертолетами объединились и выступили для действий.

Когда наступил черный вечер, четырнадцать хищников были водворены на свои места, но пятнадцатый отсутствовал.

Месье Барнаби, который надеялся на возможность устройства вечернего представления, должен был разочароваться. Пока хоть один тигр будет находиться на свободе, все представления будут отменены. Более того, префектура приказала ему покинуть город.

Бедный человек не знал больше, к какой груди прильнуть. Он заперся в своем фургоне-дворце и там хлестал виски и бил свою жену: все как в старое доброе время начала его карьеры.

Когда я постучал в дверь его усадьбы, он был в брюках для верховой езды и фуфайке.

– Кто это там? – заорал Барнаби.

Я вошел. Он одарил меня мрачным взглядом, как конголезский студент-путешественник.

Его белокурая половина гадала на картах, чтобы провести время. Она подарила мне чисто золотую улыбку всех своих зубов. Тридцать третий был табурет, на этот раз из дерева.

– Дорогой патрон, – начал я. – Я хотел бы поговорить с вами.

– У меня нет настроения разговаривать, – предупредил меня босс.

– Так говорят, когда находятся в мрачном настроении, но очень быстро обнаруживают, что разговор облегчает, – уверил я. – Не хотите ли поговорить о Градос?

– О них уже нечего говорить, потому что они мертвы, – упрямо ответил месье Барнаби.

Аргумент действительно весомый, так же, правда, как и жена патрона, но он меня не обескуражил.

– Два убийства под сенью цирка – это многовато, вы не находите?

Он ответил, что единственное, что его интересует, так это пятнадцатый тигр, и, исходя из этого, его мало интересует, живы или мертвы его сотрудники. Это означает на языке более стильном, чем мой, что это стоило бы шелка, как заметил бы червь, выползая из испорченного кокона.

– Я хотел бы доверить вам небольшой секрет, месье Барнаби, – сказал я.

Он зажег сигару длиной 70 сантиметров, выпустил облако дыма, которое не осудил бы поезд и проворчал:

– Вы что, принимаете меня за кюре?

– Не совсем так. Но вы – мой патрон, и, в таком случае, я должен вам все сказать, чтобы быть уверенным, что ничего от вас не скрываю, не так ли?

– Ладно, говорите! – пригласил Барнаби.

– Представьте себе, что я услышал разговор между комиссаром Ферна-Брассом и одним из его подчиненных…

Это его заинтересовало. Глаза у него полезли на лоб, и он пробормотал, держа во рту сигару:

– Да, ну а дальше?

– Комиссар говорил своему парню, что Градос были замешаны в грязное дело с продажей наркотиков и вскоре цирку не поздоровится. Они готовятся к узаконенному обыску вашего учреждения. Итальянские легавые, не знаю, известно ли это вам, лучшие в мире по производству обысков. Они дьявольски ловкие! Они даже раскрошат вашу сигару, чтобы увидеть, нет ли внутри чего-нибудь недозволенного. Можете мне поверить.

Я замолчал и, скрестив руки на коленях, стал смирно ждать.

Мое заявление произвело эффект, который на театральном жаргоне принято называть «пустотой». Барнаби продолжал тянуть свою сигару, в то время, как его мадам продолжала раскладывать карты на маленьком зеленом коврике. Можно было подумать, что достойная пара ничего не слышала.

Прошло довольно много времени, потом Барнаби сгреб с десертного столика стакан и поставил его на стол с сухим стуком. Он налил мне довольно внушительную порцию, проделал то же самое со своим стаканом и поднял его.

– Твое здоровье, сынок! – сказал он.

Я, в свою очередь, выпил, не спуская с него глаз.

Карты мадам Барнаби производили легкий шелест. Она открыла трефового короля и приятно улыбнулась ему, как будто принимала высокого гостя.

– Это все, что ты имеешь мне сказать? – в упор спросил большой босс.

Я отметил, что он сказал мне «ты». Мне кажется, что в его мнении я поднялся на несколько ступенек выше.

– Нет, это не все, патрон.

– Валяй, рассказывай!

– Я не хотел бы, чтобы вы плохо приняли то, что я вам скажу.

– Опорожняйся, я выдержу.

– Так вот. Я подумал, что, если вам будет неприятен этот обыск, я смог бы найти возможность скрыть компрометирующие вас предметы.

– Что такое ты мне рассказываешь?! – раздраженно проворчал он.

В первое мгновение я подумал, что он даст мне по роже, так как, в сущности, то, что я предложил ему, оскорбительно. Но нет, он только возмущен. Нужно сказать, что за время своей бродячей жизни он насмотрелся грубостей. Люди его ремесла не водят знакомств с детьми из циркового хора.

Я встал, чтобы уйти.

– Спасибо, паренек, – пробормотал он, протягивая мне свой отросток с пятью ветками.

Я ушел. Одна попытка ни к чему не привела: я не создавал себе иллюзий. В нашей проклятой работе много приходится делать впустую. Незачем оплакивать ни свои подошвы, ни труды, ни слюну. Либо ты уничтожишь препятствия, либо на тебя сядут. Короче, нужно иметь легкую руку и бронированную спину.

День заканчивался мрачно. Я смотрел на кран, на самую его макушку, которая вырисовывалась на усталом небе, и не мог удержаться от дрожи при воспоминании о той, что находилась в кабине. Завтра утром, когда рабочие займут свои места, поднимется дьявольский шум. Да, журналистам Турина не легко с такими парнями, как мы! Завтра они смогут поместить фотографию самой красивой девочки Пьемонта в «Унита».

Я решил совершить прогулку в компании Толстяка. Он вел слишком сидячий образ жизни, мой парень. Нужно его немного развлечь.

Я нашел его, развалившегося в кресле, с иллюстрированным журналом под названием «Зигото» в руках. На прекрасно оформленных страницах с красочными иллюстрациями повествовалось о приключениях исследователя двенадцати лет от роду, потерянного в экваториальном лесу с единственными предметами цивилизации – свистком и пилкой для ногтей.

– У тебя есть новости? – спросил Его Величество.

Он доволен и на него приятно в связи с этим смотреть.

– Есть кое-что. Пойди побрейся, Толстяк, мы оплатим себе небольшую вылазку в город, чтобы немного развлечься.

Он приятно удивился, потом покачал головой.

– Ты считаешь, что мне нужно побриться?

– У тебя такой вид, что тебе нельзя будет посетить приличное общество.

– Но завтра ведь я должен проделывать свой номер!

– Ты проделаешь его бритым, это только поднимет твой престиж перед дамами.

Он с недовольным видом прошел в нашу туалетную комнату. Пока он приводил себя в порядок, я сменил рубашку и галстук.

Не прошло и десяти минут, как я услышал страшный шум в ванной, смешанный с шумом текущей воды. Можно было подумать, что там происходит водное сражение. Беру закричал как помешанный, потом дверь раскрылась, и он вышел злобный, сося свой палец.

– Падаль! – проворчал он. – Кажется, я порезал палец!

– Что произошло?

Он приложил свой порезанный палец к губам, чтобы я замолчал и соблюдал тишину.

– Пойдем, посмотрим!

Я вошел в ванную комнату. Великолепный тигр, самый крупный из зверинца Барнаби, лежал на полу, скрестив лапы.

– Но ведь это пятнадцатый праздношатающийся! – воскликнул я. – Тот, которого не нашли.

– Замолчи, – сказал Беру. – Я поместил его здесь для того, чтобы мы имели покой.

– Как это – покой?

– Пока его не найдут, не будет представлений, соображаешь? Вот потому я и спрятал его. Но когда я вошел, чтобы побриться, месье захотел сделать мне неприятности! Я сказал: «Не надо, Лизаветта!» Я этой бестии дал на завтрак жареный бифштекс с луком. Мне противна неблагодарность…

Он нагнулся к хищнику и немного потрепал его.

– Ты видишь, Медор, когда хочешь сделать Беру неприятности, делаешь хуже себе. Ты хотел меня цапнуть, так что заслужил трепку.

Тигр ворчал, но это было не от страха. Покоренный силой и авторитетом Толстяка, он сжался в комок.

Толстяк одним движением задвинул его под умывальник.

– Ну, усатый, устраивайся там. Мне нужно прихорошиться.

Я покинул этих двух друзей. Как сказал кто-то, Беру не перестает нас удивлять.

Чья-то тень обрисовалась на стеклянной двери. Тень вошла, трансформировалась в комиссара Ферна-Брасса. Вид у него был неприветливым и недовольным, он явно был недоволен жизнью. Он жевал кусочек дерева, а мелкие кусочки выплевывал на пол.

– Итак, коллега, – спросил я его, – есть свежие новости?

– Я хотел бы знать, что сказал вам маркиз! – заявил он, вытирая свой красивый нос итальянского флика.

– Он мне ничего не сказал.

– …?!

– Это восклицание мне кажется очень подходящим. Этот благородный парень самый настоящий пед.

– Похоже на то, что в ту ночь, когда их убили, Градос закончил вечер у него, а?

– Я тоже узнал об этом, потому и хотел расспросить маркиза. Но он мне показался чистым… как снег!

Ферна-Брасса сомневался.

– Вы многое от меня скрываете, – проскрежетал он.

Я хлопнул его по спине.

– Не делайте такой ошибки, друг. Ведь мы, в сущности, работаем на один дом. А есть новости относительно украденной картины?

Он покачал головой.

– Не я занимаюсь этим делом, у меня и без того слишком много забот.

Я немного помолчал, а потом последовал совету, данному мне моей интуицией.

– Почему бы и нет? Обшарьте цирк быстро и глубоко.

Он посмотрел на меня таким горячим взглядом, что я, должно быть, даже загорелся.

– Что это вы мне тут рассказываете?

– Прочешите все частым гребешком: фургоны, зверинец, клетки, ящики с сеном. Может быть, вы получите хороший сюрприз.

– Но мне нужен мандат на обыск! Сегодня воскресенье, и судья…

– Я уверен, что если вы отправитесь к Барнаби и попросите у него разрешение на обыск, объяснив ему, что таким образом он избегает неприятностей, если согласится, то он позволит вам действовать.

Ферна-Брасса молча смотрел на меня. Его взгляд смягчился. Он кончил тем, что слегка фыркнул и прошептал:

– Очень хорошо. Я надеюсь, ваш совет хорош.

Он вышел.

Почему я так сделал? Только Бог это знает. Вечно этот древний инстинкт, который толкает меня на действия прежде, чем я подумаю.

В ванной комнате Беру громко пел. Золотое сердце и шкура коровы. Душа архангела в теле трубочиста. Спасибо, Беру! Это было великолепно!

Вскоре он появился: прекрасен, как новобрачный, одет в желтую рубашку с фиолетовыми полосами и бутылочно-зеленый костюм.

– У меня не совсем бархатная кожа, – уверял он, проведя своей мужественной рукой по щеке, – так что девушкам надо будет остерегаться, тем более что мы находимся в стране, которой я не посвящал время. Я слышал, что малютки здесь знают разные трюки. Как твое мнение, Сан-Антонио?

Мое мнение? Я не имел времени высказать его, так как к нам в сарай, как пуля, влетел месье Барнаби. Он был бледен, как баклажан, и его толстые губы дрожали от волнения.

– Что-то идет не так, патрон? – спросил я. – Или неисправность в коробке передач?

Он замолчал, так как из ванной комнаты послышалось мяуканье тигра.

– Что я слышу? – пробормотал он.

– Это я зевнул, – заявил Беру, старательно воспроизводя мяуканье тигра.

Он очень способен к иностранным языкам, этот Мастер. Рев слона, рычанье льва, песнь лебедя не являются для него загадками.

– Ну, я пойду немного принаряжусь, – решил он и быстро скрылся в ванной комнате.

Он исчез, и вновь послышался шум потасовки. Мой дорогой товарищ занимался укрощением нашего милого постояльца.

Но оставим тигра, чтобы вернуться к нашим братишкам, как говорила Жанна д'Арк.

Барнаби, этот демонстратор акробатов, казался здорово расстроенным.

– Укромное место, о котором ты мне говорил, где оно находится? небрежно спросил он.

– Это зависит, – прервал я его, – от того, большие ли предметы надо прятать.

– Большие.

– Но какой величины?

Он поднял руку на расстоянии одного метра и тридцати двух сантиметров от пола.

– Есть вещи такой высоты, – не смущаясь ответил он.

Но вещь такой величины не может быть картиной. В таком случае, что же это такое?

Действительно, в цирке Барнаби происходят странные вещи и сборище в нем тоже довольно-таки странное.

– Это твердое или мягкое?

– Твердое.

Можно сказать, игра в догадки. Я еще мог бы спросить его: не кладет ли оно яйца, не выкрашено ли в зеленый цвет, есть ли у него шерсть, говорит ли оно «мама», не колется ли, не поет ли, не моется ли, а если моется, то моется ли водой, есть ли у него ослиные уши, лазает ли оно по стенам, тяжелое ли оно, говорит ли по-английски, можно ли его разрезать ножницами, как оно пахнет, есть ли такое же у генерала де Голля, есть ли у него два таких же, есть ли у него три, может ли оно быть выше головы, видно ли это в темноте, мажет ли оно пальцы, носит ли оно бороду, летает ли, растет ли это в садах, есть ли на нем ручные часы, похоже ли оно на Франко, или же у него умный вид, мог ли написать его Пикассо, пользуются ли им вдовы, хранится ли это под целлофаном, имеет ли оно право на сидячее место, дорого ли оно стоит, производится ли это во Франции, боится ли оно сырости, находится ли это в свободной продаже во всех больших аптечных магазинах…

Да, я мог бы обо всем этом спросить, а также еще о многом другом, но решил воздержаться от этого.

– Я думаю, нам надо выйти из цирка, – сказал я. – Положите это в багажник вашей машины, дайте мне ключи и бумаги на нее и скажите, куда я должен все это отвезти.

Но, как говорил Ван Гог, он слушал не тем ухом.

– Ты шутишь! А если тебя обыщут?

– Меня не станут обыскивать.

– Почему же, скажи на милость.

– Потому что комиссар Ферна-Брасса был любовником моей сестры, и я табу в его глазах. Он сделал ей шесть маленьких детей, и он знает, что я могу испортить его карьеру, устроив скандал. Вот почему я могу позволить себе быть хитрым.

Барнаби улыбнулся.

– О, понимаю! Ну, что ж, раз дело обстоит так, мы сделаем, как ты говоришь. Когда это будет погружено, вы уедете, а я буду ждать вас за две улицы отсюда и сам займусь выгрузкой. Банко?

Он крепко пожал мои пять.

– Встретимся через три минуты перед моим фургоном. Нужно действовать быстро. – Он ушел, а я отправился за Храбрейшим.

– Беру, – начал я ему, – есть срочное дело. Ты помчишься к ближайшей стоянке такси, сядешь в такси и отправишься за две улицы отсюда и там будешь ждать кремовый «кадиллак» патрона. За рулем буду я. Потом появится папаша Барнаби и заменит меня за рулем своей тачки. С этого момента ты и начинаешь действовать. Осторожно последуй за ним и запомни то место, куда он приедет. Потом срочно возвращайся, и мы проведем конференцию. Усек?

– Что это еще за махинация? – возмутился Необъятный. – А как же мой деликатный вечер, который пропадает в этой беготне?

– Я все объясню тебе потом. Что же касается твоих развлечений, то ты их получишь, только потерпи немного. Я тебе обещаю это.

– Ты допустишь ошибку с моим котеночком, пока меня не будет, беспокоился он.

– Можешь не беспокоиться и прояви ловкость, Толстяк. Нельзя, чтобы Барнаби тебя увидел.

– Я сделаю это, как для себя.

Я побежал к фургону патрона. Он как раз запирал багажник с таинственным грузом. Он нервничал, король тепленькой вещички. Да, это верно, мы оба хозяева этой вещи, он и я.

– Ты думаешь, что сможешь проехать, сынок? – беспокоился он.

– Раз я вам сказал, босс, все будет в порядке!

– Если тебе это удастся, ты получишь хорошенький подарок. Барнаби обещает тебе это.

– Идите и ждите меня, и не заботьтесь об остальном, – сказал я.

Он был похож на продавца старых машин.

– Если у тебя нет возражений, сынок, то хозяйка поедет с тобой.

Слышите, друзья? Вот что может расстроить мои намерения и рискует все испортить. Но разве была возможность отказать?

– Конечно, у меня нет возражений!

Выход мадам Барнаби из фургона не был замечен. Я хотел бы, чтобы ее можно было увидеть на фотографии в журнале, а также, чтобы ее можно было отправить со следующим автомобилем.

Она похожа на новое средство передвижения. На ней было надето вышитое серебром платье в стиле Жанны д'Арк. Оно было похоже на чешую. На ней также были серебряные босоножки, накидка из серой норки, покрытая сверху донизу бриллиантами.

Когда она шла, можно было подумать, что это идет большая люстра из галантереи зеркал. На ней была положена вечерняя косметика, и это было настоящим произведением искусства. Духи, которыми она надушилась, вызывают желание отправиться на каникулы на борту фургона. Она даже вставила свою праздничную искусственную челюсть, которую она употребляет для икры, жирной печенки и светских поцелуев.

– Значит, это нечто вроде похищения? – жеманилась эта ужасная женщина, повалившись на кожу «кадиллака».

– Если можно так сказать, то что-то вроде этого, – согласился я и прибавил, быстро стрельнув на нее глазами:

– Увы! Это только мечты, прекрасная мадам!

Я заслужил вздох. Поверьте мне, эта малютка охотно позволила бы увезти себя.

С безразличным видом я опустил электрофицированные стекла «кадиллака», чтобы не задохнуться. Я не знаю, где мадам Барнаби берет свои духи, но уж во всяком случае не на улице Фабурш-Оноре. Она, вероятно, собирает их с самого дна цистерн.

– Со всеми этими неприятностями, – ворковала эта голубка, – мой муж не может сомкнуть глаз, а так как он достаточный эгоист, то не дает спать и мне. Я, вероятно, очень осунулась, да?

Она осунулась, но это произошло вследствие похудения на пятьдесят лишних килограммов жира.

Я заверил ее, что у нее шелковистая кожа и лицо мадонны, что привело ее в восторг.

Я довел свой «контр-миноносец» до опушки цирка. В лагере царила странная атмосфера. Начало манежа, конец забастовки, проект всеобщей мобилизации создают подобный же климат.

Меня остановили двое легавых в полной амуниции.

– Здесь проехать нельзя! – изрекли они.

– Почему? – спросил я у них.

– Сперва надо осмотреть машину.

У матушки Барнаби начались судороги, от которых задрожала вся машина.

– Позовите комиссара Ферна-Брасса, – предложил я.

– Но мне дано распоряжение не получать приказы от кого-либо иного, возразил верзила с темными усами.

– От меня – нет, но от него – да. Позовите его, и он даст вам распоряжение.

Церберы начали совещаться. Потом один из них закричал:

– Синьор комиссар!

Появился Ферна-Брасса.

Его люди стали ему объяснять, почему его потревожили. Он выслушал их и пробормотал, саркастически глядя на меня.

– Никаких исключений, все должно быть осмотрено.

Я спокойно покинул тачку. Теперь создавалось уж слишком много шума. Я взял Ферна-Брасса под руку.

– Кроме шуток, коллега, – сказал я, – я играю в слишком крупной игре в данный момент. Все вы рискуете шлепнуться на землю.

– Что такое вы тащите в этой машине?

– Дело в том, что я сам этого не знаю, но клянусь вам, что, если вы отмените свое распоряжение, я вскоре буду знать это и скажу вам.

– Ладно, – проговорил мой коллега. – Но это в последний раз я оказываю вам доверие. Если вы будете продолжать действовать один, вы пожалеете об этом.

Он бросил приказ своим служащим, которые с сожалением отошли от машины.

Я бросился к рулю и постарался как можно быстрее увеличить между нами дистанцию.

– Что вы ему сказали? – поинтересовалась матрона.

– То, что было нужно, как вы сами могли убедиться. Нет, вы подумайте, эти флики считают, что им все разрешено. Почти у всех под носом насилуют вашу сестру и еще хотят быть со мной хитрыми!

Я испытывал все же некоторое беспокойство относительно этой легковерной дамы, но эта сдобная булочка думала только о своих ключах от багажника и готова была даже сосать их, как будто это были не ключи, а лапки лангуста.

Я спилотировал эту добрую машину до назначенного места. Синьор Барнаби шагал журавлиными шагами, с руками, засунутыми в карманы, с сигарой, всунутой в его большую пасть, и был похож на столб на сельской площади. С беспокойным видом он бросился ко мне.

– Ну, как?

– Все о'кей, босс, – ответил я ему, так как он прекрасно понимал по-английски.

Тут вмешалась его увешанная бриллиантами матрона.

– Он был потрясающ! Эти бродяги хотели обшарить машину, но он освободился от них.

Тут хозяин цирка засиял, как прожектор охранников во время беспорядков в тюрьме.

– Это хорошо, сынок, это тебе зачтется. – Потом он добавил:

– Теперь ты можешь слезать, я сяду на твое место.

Немного недоверчив, не правда ли? Но это было еще не все.

– Вот хозяйка для начала предложит тебе стаканчик, не так ли, дорогая?

Нежная Лолита поспешила выйти из машины, в восторге от предложения. Что же касается циркового деятеля, то он сразу же, без всяких церемоний, отъехал.

Он спешил спрятать свой груз и нашел идеальный способ помешать мне проследить за ним: он навязал мне на шею эту добрую женщину.

Итак, мы остались вдвоем на краю тротуара, она и я. Я с беспокойством осмотрелся вокруг. Издалека виднелась его кремовая машина, а за ней следовал другой фургон. Беру находился на тропе войны. Он маневрировал на высшем уровне, так как я ничего не заметил во время короткого разговора с Барнаби.

– Куда мы идем? – жеманно спросила она.

На ней надет вечерний наряд, и ей хочется в нем показаться. Кольчуга из чистого серебра, серьги из чистого углерода, роскошный мех – все это она напялила не для того, чтобы чистить на кухне овощи. Что ей было нужно, так это роскошную коробку с фонтаном, освещенную свечами.

– Я оплачу ваш стакан в каком-нибудь кабаре, – решила она.

Бедная малютка, она принимает меня за глупого козленка. Как будто какая-то «мадам» могла «платить» за стакан Сан-Антонио.

– А как же ваш муж? – заметил я. – Он далеко поехал?

– Не особенно, но только он рискует задержаться там. Пошли!

Она протянула свое крылышко и потащила меня. У нее сила, как у докера, у этой Лолиты. Когда Барнаби женился на ней, она, вероятно, исполняла на ярмарках роль женщины-силачки.

Через несколько минут ходьбы мы уже спускались по нескольким ступенькам в коробку в стиле Сан-Жармен де При. По-итальянски – Стромболи.

Она заслужила свое имя: в этой коробке пахло горячим. Там находилась только молодежь, танцующая твист.

Наше появление позабавило общество. Попадая в такие места, я чувствую себя так же хорошо, как человек в скафандре верхом на лошади.

Мы забились в дальний угол и заказали шампанское.

– Побыстрей! – как говорят у нас во Франции.

Мадам Барнаби начала меня обрабатывать. Она уверяла меня, что у меня самые красивые глаза в мире и что братья Лиссаж предложили бы мне целое состояние за то, чтобы я у них выступал.

Потом она взяла меня за руку и сказала, что у меня горячие руки, в чем я и сам не сомневаюсь. В-третьих, Лолита утверждала, что такие губы, как мои, самые чувствительные из всех встреченных ею. И как бы я мог сомневаться в этом, когда 17.894 женщины и 33 мужчины говорили мне уже об этом.

Ее ужасное колено прижималось к моему, ее пальцы лежали на моих, ее щеки находились около моих щек, ее бочонок был около моего бедра, ее дыхание находилось у меня в носу, а ее ужасные духи пахли понемногу повсюду.

– О, дорогой, – говорила она, закрывая глаза, – как приятно прожить хоть одно мгновение около вас.

Она прочитала это в «Изнасилованной и довольной», страница 122; шестая строка сверху. Она выучила эту фразу наизусть, чтобы при случае воспользоваться ею.

Вокруг нас происходило большое оживление. Молодые люди окружили нас большим кругом и стали бросать нам «лацци». Я поймал три дюжины, потому что это всегда может пригодиться, но потом я обнаружил, что не составляю исключения, как предмет шуток, и накинулся на самого здорового из них. Он выплюнул зуб в довольно-таки приличном состоянии, и все тут же замолчали, чтобы хорошенько рассмотреть его. Сразу же наступила тишина. Лолита еще сильней прижалась ко мне.

– Ты сильный, знаешь, – просюсюкала она.

Маленький Сан-Антонио тогда сказал себе, что хорошее всегда вытекает из плохого. Что, если я воспользуюсь расположением Лолиты, чтобы вытянуть у нее из носа зелень, как говорят в Йоркшире, в котором большинство людей говорят по-английски. Это хорошая мысль, не правда ли?

– Вы уверены, что месье Барнаби надолго задержится? – спросил я, лаская кончиками губ белокурые усы моей партнерши.

– Ну, да.

– Он поехал к друзьям?

– Да.

Я подождал чуть-чуть, потом позволил себе вольность. Сквозь серебристое платье я ущипнул ее за сильно натянутую подвязку. И сразу шутливым тоном спросил:

– Что же такое ваш муж увез с такими предосторожностями?

Она собиралась ответить, но не смогла. Кто-то схватил наше ведерко с шампанским и вылил его содержимое на наши лица.

Я задыхаюсь и отряхиваюсь, в то время как Лолита, со своей стороны, старается делать то же самое.

Я оглянулся и увидел мисс Мугуэт, стоящую со злобной миной у нашего столика.

– Отвратительная личность! – выругалась она. – С такой старой шкурой, как эта! Разве это не стыдно?

Мамаша Барнаби вытерла лицо салфеткой, которую ей дал метрдотель. Ее красное, охра, зеленое, голубое, черное, белое – все смешалось. И вот она превратилась в радугу. В радугу, которой никак не удается отдышаться. Радугу, потерявшую вставную челюсть. Так как она слишком сильно жестикулировала, ее платье объявило о своей несостоятельности.

Произошло нечто, похожее на взрыв в подъемнике.

Раздался глухой шум, похожий на шум бадьи, выбрасывающей свое содержимое. Это ее левая грудь выпала на стол.

К нашему столику устремились официанты. Самый коренастый из них изображает Жана Вольжана и подсовывает под грудь руку, чтобы с усилием запихать ее обратно. Остальные следят за этим его маневром.

Дама из вестибюля прибежала с норковой накидкой, которую она стыдливо накинула на беспорядок в одежде мадам Барнаби.

Во время этого базара мисс Мугуэт продолжала действовать. Она бросила мне в лицо все, что могла схватить: стаканы, блюдца, пепельницы, бутылки. Ей не удалось ослепить меня, хотя она даже бросила в мое лицо пригоршню пуговиц от мужских брюк.

Оркестр играл итальянский гимн, чтобы попытаться успокоить умы.

Напрасно!

Патрон появился из своих апартаментов, где его массажист занимался массированием его престательной железы. Половина его тела была одета, остальное было абсолютно голым. На нем надет очень красный полувер, он стал ругаться по-египетски, по-арабски, по-албански, по-неаполитански, но в особенности по-итальянски. Потом он схватил сифон и стал поливать нас.

Мадам Барнаби (для близких Лолита) получила струю в декольте. До этого там уже поместились двенадцать льдинок и два бокала шампанского. Она решила, чтобы упростить проблему, лишиться сознания, и ей удалось это сделать в тот момент, когда официантам удалось совладать с ее левой грудью, связать ее, надеть на нее путы и водворить на место.

Если говорить о борьбе по правилам и без правил, то это относилось ко второму типу. Я бы сказал, что правильнее назвать это битвой, но битвой без правил.

Вечно у меня заботы о правде, даже в такой момент!

Один англичанин, выигравший сражение, стал бить патрона по лицу на основании того, что поведение последнего было недостойным.

Кстати, естественно, что полиция тоже решила заглянуть в эту коробку.

Шесть верховых карабинеров, трое на мотоциклах и эскадрон из аэропорта примчались на шум, и, в конце концов, нашли дверь погреба, через которую проникли и мы.

Нас эвакуировали на тротуар: мадам Барнаби, мисс Мугуэт и меня самого.

Ночь была прекрасной: на небе сверкали звезды и сияла луна.

Сидя на мусорном ящике, мадам Барнаби бросила сквозь ворчание:

– Как это все прекрасно!

– Замолчите, старуха, – оборвала ее мисс Мугуэт. – И вам не стыдно?

Лолита выглядела теперь отвратительно.

– Вы можете взять своих слонов под мышку и отправляться искать другую работу в другом месте, – заявила она.

– Ах, да! – сказала мисс Мугуэт. – А вам, если я поговорю с вашим мужем, может быть придется искать другого мужа в другом месте. Мне кажется, ему не понравится эта штука, вашему Барнаби.

Такие разговоры продолжались в течение семи минут, двух целых и двух десятых секунды.

В конце концов мне удалось успокоить дам. Голос рассудка, даже если он говорит в нос и заикается, приходит к тому, что доходит до слушателей.

Наконец наступило спокойствие.

– Каким образом получилось, что вы пришли в эту коробку? – спросил я Мугуэт.

– Я следила за вами, – ответила она.

– Следили?

– Да. Вы покинули «кадиллак» патрона, чтобы остаться с этой образиной… Тогда мне захотелось узнать, что вы будете делать вдвоем. Я никогда такого от вас не ожидала! Такой красивый мужчина!

– Но ведь между ней и мной ничего нет! – протестовал я.

– Могло быть, – возразила Мугуэт.

– Никогда бы не было, – гарантировал я. – Я слишком уважаю мадам Барнаби, чтобы дать волю той пожирающей меня страсти, которая наполняет мою душу…

Говоря это, я подмигнул Мугуэт. Она успокоилась, и мы вернулись в лагерь без затруднений и никого не встретив по дороге. Это подтверждало тот факт, что препятствия плохо приживаются в итальянском климате.

Загрузка...