Кровати были мягче, чем у них на корабле, они ощутили в них тяжелые ароматы, мускус, амбру, а также более свойственные кроватям запахи. Артур развалился, как зверь в отсутствие хозяев, не подозревающий, что за ним наблюдают, потом уложил на кровать все еще не пришедшего в сознание Лапочку и сделал ему на лоб повязку из белой тисненой ленты с темно-синими прожилками, снятой с флакона с эфиром. Он привел его в себя, поднеся к носу корзинку из-под малины, в которой остался пронзительный запах сочных загнивающих ягод.
Поначалу они не заметили, что около герметичной двери эвакуационного коридора на вешалках, обшитых старым розовым шелком, висели два комбинезона аквалангистов, странным образом сшитые по их размерам: на наблюдательном посту, за широким окошком из такого прочного стекла, что оно выдерживало давление множества тонн воды, вырисовывались лианы штагов, поломанные иглы мачт затонувшего судна, наполовину ушедшего в ил. Одевшись в зеленые панцири и защищенные двойными выпуклыми стеклами, они пробрались в него, надеясь на удачный грабеж. Но посудина, потонувшая от собственной тяжести, была нагружена слоновой костью, и бивни, которые они пытались унести с собой, влекли их на дно, так что пришлось всё бросить. Ящики не могли сберечь от влаги порох и пряности, те перемешались с грязью. Они поднялись. Четыре дня ушло на то, чтобы отыскать свой корабль, дрейфовавший к югу. Они ступили на него, как корсары, выставив вперед клинки, опасаясь, что кто-то мог его захватить. Их опасение было не таким уж безумным, потому как они нашли некое существо, столь же перепуганное, сколь и мирное. Это был не совсем морской котик, и не ласка, и даже не грудной ребеночек, и менее того пингвин, но у него — или у нее — было что-то общее с ними: перепонки на лапах, маленькая милая мордочка без клюва, нежный голос и жалобные глаза. Лапочка спросил Артура, нужно ли запереть зверька в клетке или, воспользовавшись качкой, снова выбросить в воду, но, когда на горизонте наконец появилась земля, он уже так к нему привязался, что повсюду выгуливал его на поводке, как домашнюю животину. Артур изощрялся, давая ему смешные имена, а Лапочка так его обожал, что каждую ночь спал вместе, сжимая с той же сердечной силой, что и Бурнуса или Ягнежку в раннем детстве, он так неистово обожал его, что Артур, взревновав, однажды вечером напичкал Лапочку сотней подмешанных в каштановый крем гранул, чтобы спокойно продать на одной из земель редкого зверька первому попавшемуся торгашу.