Приговор

– Думаю, тебе еще рано философствовать, – строго перебила Эвелина.

– Вы правы, коллега, – согласился я, утомленно прикрывая глаза. Я и в самом деле был еще слишком болен.

Лишь три дня спустя я окончательно уверился, что иду на поправку, а прогуляться по двору я решился только на шестой день от начала болезни. Окружающий пейзаж показался мне подозрительно знакомым. Или все постоялые дворы в округе выстроены по единому плану, или…

– Эвьет! Ты что, привезла меня назад?

– Ну конечно! Я же не знала, где ближайший постоялый двор, если ехать вперед, и какого он уровня. Сам говорил, бывают такие комнаты, где и здоровый заболеет. Здесь, по крайней мере, все достаточно пристойно.

– Значит, ты пожертвовала еще целым днем?

– Никуда от меня Рануар не денется. А вот ты мог бы, без надлежащего ухода…

Однако в ее глазах читался незаданный вопрос: но когда же мы все-таки сможем продолжить путь? У меня возникло искушение сказаться более больным, чем я уже был на самом деле, и задержаться здесь под этим предлогом еще на неделю. А там… там, глядишь, "шахматная комбинация" будет доиграна до конца, и, может быть, с Карлом будет покончено без всякой помощи Эвелины. Правда, за двадцать лет это еще никому не удалось. Но не будем впадать в грех неполной индукции. По крайней мере, сейчас инициатива на стороне Льва.

Но я не чувствовал себя вправе лгать и притворяться с Эвелиной! Даже ради ее же блага. Нельзя лгать тому, кого уважаешь. В конце концов, она-то честна со мной. У нее была прекрасная возможность забрать огнебой и отправиться охотиться на Карла, оставив меня – ну, не на обочине дороги без всякой помощи, конечно, этого-то она бы уж точно не сделала, но, скажем, на попечении трактирного слуги (денег, которые у нас еще оставались, хватило бы для оплаты такой услуги). Вместо этого она осталась здесь и возится тут со мной целую неделю, отложив все свои замыслы – и рискуя, между прочим, заразиться самой (чего, к счастью, не случилось). И я не стану в благодарность сознательно мешать ее планам. Вот что я сделаю: если мы нагоним войско еще до того, как произойдет развязка, я уговорю Эвьет дождаться таковой. Она ведь не против, чтобы Карла убил кто-то другой. Правда, исход операции может оказаться и провальным для йорлингистов, и тогда Эвелина не простит себе, что не попыталась это предотвратить… Но, в любом случае, подобраться к вражескому главнокомандующему накануне генерального сражения очень непросто. Надеюсь, мне удастся отговорить ее хотя бы от такой попытки.

– Думаю, что мы сможем ехать дальше уже завтра, – сказал я. Эвьет посмотрела на меня с благодарностью.

На следующий день, выручив за телегу полторы кроны (удача еще, что хозяин постоялого двора вообще проявил интерес к такому товару), мы выехали на запад уже знакомой дорогой. Не только пейзаж, но и погода живо напомнили мне предыдущую попытку; чуть ли не впервые в жизни ясное небо и теплое летнее солнце вызвали у меня дискомфорт. Однако прошлые мои страдания были вызваны тем жаром, что внутри, а не тем, что снаружи, так что это ложное чувство, основанное на воспоминании, быстро прошло, и я снова мог наслаждаться погодой и спокойной дорогой. Стояли последние дни августа, но в южных графствах лето длится, по меньшей мере, до конца сентября, а бывает, что и в середине октября, хотя ночами уже холодно, днем припекает почти по-июньски.

Мы на безопасном расстоянии обогнули Ра-де-Ро (хотя кое-где ради этого пришлось пробираться козьими тропами по заросшим колючками пустошам, а позже – отцеплять репьи от ног и хвоста Верного) и вечером вновь выбрались на хорошую дорогу – это был, по всей видимости, тракт, уходивший от города на север. В паре миль впереди виднелась деревня, где мы вскоре выяснили, что армия этим путем не проходила. Это меня ничуть не удивило – если цель Рануара находилась дальше к западу, он должен был избрать не этот, а следующий тракт. В этом месте северная и северо-западная дорога еще не успели разойтись слишком далеко, и мы могли добраться до последней еще до заката, но я предпочел остановиться в деревне, а не скакать невесть куда на ночь глядя.

Вообще я еще не чувствовал себя в полной мере оправившимся после болезни, поэтому ехать решил с комфортом – не ночуя под открытым небом и проявляя бОльшую разборчивость в еде, чем обычно. К счастью, в первые два дня мы еще оставались в относительно благополучной центральной области графства, где жилье встречалось достаточно часто, хорошая кухня – несколько реже, но все-таки тоже попадалась. Своеобразной границей этих земель служил городок, где мы провели вторую ночь пути; он назывался Люмвиль и лежал уже на той самой дороге, по которой проследовали на северо-запад (точнее, на северо-северо-запад) рануарцы. За ним вновь потянулись полумертвые деревни и заброшенные поля. Раздобыть еду, даже за хорошую плату, здесь было сложно, особенно с учетом недавно прошедшего войска; к счастью, утром четвертого дня Эвелине удалось подстрелить в поле очередного зайца. Общаться с местными все же приходилось – хотя бы для того, чтобы уточнять, как давно и в каком направлении прошла графская армия. Если в первые два дня после того, как мы выехали с постоялого двора возле Ро, нам отвечали охотно, то на третий и четвертый пришлось наслушаться проклятий и на львиные, и на грифонские, и заодно уж на наши головы. Мужики и в особенности бабы не стеснялись костерить графа словами, за которые в мирные времена простолюдину грозила если не виселица, то уж, по крайней мере, жестокая порка; однако эти крестьяне уже, похоже, устали бояться. Находились среди них, впрочем, и патриоты, во всем винившие исключительно "грифонских ублюдков", которых "на кишках бы всех перевешать, и с бабами ихними, и с дитями". В одной из деревень наши расспросы вызвали ссору и в итоге яростную драку между случившимися одновременно на улице циниками и патриотами; мы предпочли убраться оттуда поскорее, пока гнев обеих сторон не обратился и в нашу сторону. Тем не менее, сведения о прошедшей армии мы все же получали, и никаких неожиданностей эти ответы не приносили: войско продолжало двигаться в северо-западном направлении, в быстром, но не изнурительном для пехоты темпе, и по моим прикидкам, сделанным под вечер четвертого дня, выходило, что мы должны настигнуть его примерно к следующему полудню.

Деревенька, в которой я задавал свои вопросы в последний раз, стояла у пересечения дорог (справа от нашего пути теперь тянулась заросшая лесом равнина, зато холмы бугрились слева; тракт, почти перпендикулярный нашему, выныривал из леса и скрывался между холмами). Однако никакого заведения для проезжающих, какие часто ставят у перекрестков, здесь не было. Сами же бедные, ушедшие в землю почти по окна крестьянские домики не внушали мне энтузиазма, поэтому, несмотря на близость заката, мы продолжили путь – тем более что, по словам местных, "какой-то трактир" впереди все же должен был быть, правда, назвать расстояние до него они затруднились.

Мы проехали еще несколько миль. Небо над нашими головами оставалось ясным, но вдоль горизонта протянулась непрозрачная синяя полоса, почти не отличавшаяся цветом от остального небосвода, однако уже стесавшая нижний краешек оранжевого солнца. Длинные тени холмов растопыренными пальцами тянулись к дороге. Никаких построек впереди по-прежнему не было видно.

– Похоже, нет тут никакого трактира, – проворчала Эвьет. – Мне эти деревенские сразу не понравились.

– Ну, строго говоря, они сказали "там дальше". Где-нибудь между их деревней и северным полюсом какой-нибудь трактир определенно есть, – усмехнулся я.

– Может, они в сговоре с разбойниками и специально посылают путников на ночь глядя по этой дороге, – настаивала Эвелина.

И такой вариант нельзя было исключать. Впрочем, лес, все еще тянувшийся справа, все-таки отстоял от дороги достаточно далеко. В холмах, наверное, можно было при желании спрятать целую армию – но и это имело смысл лишь для нападения на, как минимум, большой и неповоротливый караван, а не на одиноких путешественников. От любой угрозы как справа, так и слева мы бы ускакали быстрее, чем враги достигли бы дороги. Критически посмотрев по сторонам, я вновь перевел взгляд вперед и вздрогнул.

Дорога перед нами полого поднималась вверх, а примерно через милю подъем вновь сменялся спуском. И – очевидно, только что вынырнув из-за этого перевала – навстречу нам ехали всадники. Их шлемы оранжево горели в лучах закатного солнца. Сперва их было всего шестеро, и я подумал, что это простой кавалерийский разъезд. Но, когда дистанция между нами сократилась на три сотни ярдов, над перевалом показались задранные копья и шлемы новых конников. И их было больше, гораздо больше. Они текли по дороге навстречу нам сплошным потоком, и конца им не было видно. Не разъезд, не отряд – армия!

Я остановил коня. В первый миг мелькнул страх, что это могут быть каким-то образом прорвавшиеся сюда грифонцы, но затем я разглядел знаменосца. Полотнище посерело от пыли, к тому же тень ближайшего холма уже накрыла дорогу, однако не приходилось сомневаться, что геральдический зверь на флаге светлее, а не темнее фона.

Эвелина тоже всматривалась в движущееся навстречу войско из-за моего плеча.

– Красно-черный штандарт, – рассмотрела она очередную показавшуюся над перевалом хоругвь. – Это знамя Рануара.

– Что ж, выходит, мы встретили их даже раньше, чем ожидали, – констатировал я. – Но почему они едут нам навстречу? Был бой, и их разбили?

– По-моему, их слишком много для разбитого войска, – возразила Эвьет. – Вспомни, как выглядели остатки грифонской кавалерии.

– Поражение не всегда означает разгром подчистую… Ладно, думаю, сейчас мы все выясним. Только надо делать это осторожней, чтобы нас не сочли шпионами.

Мы съехали на обочину, освобождая дорогу войску. Головной дозор проскакал мимо, не обращая на нас внимания; затем мимо проехали первые всадники основной колонны во главе со знаменосцем, а из-за перевала продолжали появляться все новые и новые бойцы. За легкой кавалерией ехали рыцари в латах, следом топтала пыль пехота (самая многочисленная часть почти любого войска), за ней тянулись повозки обоза, дальше – вновь легкая конница, это уже прикрывающая тыл… Нет, здесь было отнюдь не две тысячи, даже и не пять. Зря я скептически отнесся к словам селян из окрестностей Нуаррота. Пожалуй, даже и не десять тысяч, а все двенадцать.

Конечно же, после двадцати лет войны одно лишь графство, даже обрекая себя на голод, не могло выставить такое количество бойцов. Не иначе как под командование Рануара были переданы сводные силы, подтянутые с востока. Что лишний раз свидетельствовало о масштабах нынешних событий.

Событий, еще не достигших кульминации. Разбитым это воинство явно не выглядело. Люди были измотаны многочасовым переходом (похоже, что назад граф гнал свою армию быстрее, чем вперед), пыль покрывала их угрюмые лица, одежду и доспехи, сапоги нестройно шаркали, копья и пики колыхались вразнобой – но я не видел ни побитых лат, ни окровавленных повязок, да и в рядах пик, пусть и топырившихся враскоряку, не было пробелов – а после боя, даже победного, многие древки оказываются сломаны. Эта армия явно еще не была в сражении.

Рыцари ехали в окружении всадников в доспехах попроще – очевидно, оруженосцев и личной охраны; мы так и не поняли, кто из гордо высившихся в седлах латников – Рануар. Свой штандарт он вез, понятное дело, не сам, а герба на щите, привешенном к седлу слева, мы, стоявшие на обочине с другой стороны дороги, не видели. Да и едва ли следовало пытаться обращаться с прошением прямо на ходу; скорее всего, нам просто не позволили бы подъехать близко к командующему. Скоро армия должна встать лагерем, вот там у нас, может быть, будет шанс. Пока же имело смысл навести справки у менее знатных персон.

Мы неторопливо поехали в сторону хвоста колонны, пока не поравнялись с обозом. Развернувшись, мы пристроились к одной из крытых повозок. Нам никто не препятствовал. Вечером обозные, которым не пришлось весь день топать в доспехах под палящим солнцем – самая подходящая для разговора публика.

– Скажи, любезный, – обратился я к вознице, – это ведь армия графа Рануара?

– Точно так, сударь, – важно кивнул тот.

– Я уже несколько дней пытаюсь вас нагнать. Но почему вы едете на юг? Вы же направлялись на север.

– Кто ж его знает, – философски изрек возница. – Приказ пришел, вот и повернули. А зачем да почему, то не нашего ума дело, – он замолчал, и я уже решил, что продолжения не будет, но возчик снова открыл рот: – Вроде гонец какой-то приезжал… Должно, от самого герцога…

– Неужто от герцога? – вежливо удивился я.

– Ну а кто еще графу-то приказывать может? – рассудительно откликнулся возница. Мне, однако, не было понятно, зачем Ришарду разворачивать назад свою южную армию, да еще в явной спешке. Основные силы Льва находятся севернее, и логично было ожидать соединения двух армий и дальнейшего удара всей мощью в западном направлении, по родовым землям Лангедаргов, в сердце которых высится черный замок Греффенваль. На юге же для йорлингистов сейчас не может быть реальных угроз, у Карла после гибели южной грифонской армии там остались практически только ослабленные гарнизоны крепостей, способные лишь сидеть в глухой обороне… Но об этом, действительно, путь болит голова у Ришарда и его советников. У меня другие заботы.

– А вам-то что надобно в армии? На службу поступить хотите? – продолжал возница; с этими словами он впервые повернул голову в мою сторону и, похоже, только сейчас заметил Эвьет, что, очевидно, заставило его усомниться в только что сделанном предположении. Впрочем, не так уж редко бывает, что солдаты, а в особенности – офицеры, таскают за собой в таких вот фургонах свои семьи.

– Нет, – ответил я, не видя смысла что-либо придумывать, – надо решить один вопрос между вассалом и сеньором.

– А-а, – кивнул возница с видом "ну я во всякие дворянские дела не лезу".

Брезентовые занавеси фургона, ехавшего впереди, раздвинулись, и в щель просунулась кудрявая женская голова с написанной на лбу профессией.

– Эй, красавчик! – окликнула она меня. – Не хочешь провести время с девушкой?

– С девушкой – возможно, – спокойно ответил я, не кривя душой (бывают ведь девушки, с которыми интересно разговаривать), и, дождавшись, пока она просияет лицом, закончил фразу: – со шлюхой – точно нет.

Голова буркнула некое ругательство – не в полный голос, впрочем, ибо понимала, что чересчур наглеющую проститутку могут и побить – и убралась обратно в фургон. Слева от меня послышалось тоненькое хихиканье. В первый миг я даже не понял, что это смеется возница – уж очень этот смех не вязался с его вполне солидной комплекцией.

– Ловко вы ее, сударь! В самом деле, совсем стыд потеряли. Дюжины тыщ парней им уже мало…

Ну, этот интерес к своей персоне я мог понять. Обладатель рыцарских коня и меча – потенциально куда более состоятельный клиент, нежели простые солдаты, еще не захватившие никаких боевых трофеев, но уже, вероятно, успевшие просадить собственное небогатое жалование.

– Ты-то, надеюсь, не такой груз везешь? – усмехнулся я.

– Не-е, – возмущенно затряс бородой возчик. – У меня кайданы.

– Что?

– Кайданы. Ну, цепи, ошейники… для пленных, стало быть.

– Ах, кандалы, – понял я. – Что, неужели целый воз?!

– Так а грифонцев-то сколько? На всех еще и не хватит… Ну да не всякому и честь такая, в цепи его ковать. Кому и веревки на шею хватит, – заключил он. Я не стал уточнять, имеет он в виду, что незнатных пленников поведут в узилище на веревке, или что их просто вздернут на ближайшем суку. Второе выглядело более вероятным, ибо толку от пленных, за которых некому дать выкуп, немного. Заставить их работать на полях вместо ушедших в армию крестьян – разбегутся, загнать в рудники – так своих каторжников хватает. И Лев, и Грифон давно уже страдают от нехватки не металла, каковой после боя почти всегда вновь годен в дело, а людей, которым этот металл можно доверить. И, не имея возможности пополнить собственные людские резервы, предпочитают подрывать таковые у противника. Тем паче что повод всегда имеется: каждая из сторон рассматривает другую как мятежников и изменников, а наказание за такое известно.

Я спросил возницу, бывал ли он в военных походах прежде, и что ему доводилось возить.

– Да всяко, – пожал плечами он. – Что скажут, то и везешь. ЕдУ там, пиво, муницию всякую… бывало, и трупы возил…

– Трупы? Это еще зачем?

– Ну, после боя которые. Если наша взяла и поле за нами осталось. Ездишь с похоронной командой, они наших собирают, на подводу складают, ну а потом всех в ямы, вестимо… Бывало, некоторые шевелятся еще, ну а все одно такие, что ни один лекарь не возьмется – ну и их тоже туда…

– Заживо? В яму?

– Не, зачем заживо – что мы, звери, что ли… Вы прям как эти, не приведи господи, конечно – везешь его, бывало, вместе с покойничками, а он – куда ты, мол, меня… Куда-куда, в братскую могилу, говорю. "Так я ж еще не умер!" "А мы еще и не доехали…" И верно, я уж не хуже лекарей глаз наметал – пока довезешь, пока прочих в яму покидают, глядишь, уже и эти отошли… Ну, бывало, конечно, и такое, что все уже в яме, а какой-нибудь один все живой. Стоять-ждать тоже неохота. Говорю ему – ну ладно, выживешь ты, а без рук-без ног жить хочешь ли? Когда даже поссать сам не сможешь, а просить надо, чтоб тебе хрен из штанов достали, а потом обратно заправили? Нет, говорит, лучше уж так! Ну, тюк его по темечку, и в яму…

Я еще некоторое время поддерживал разговор с возницей о военных буднях, дабы вернее затесаться в колонну и, когда войско, наконец, станет лагерем, оказаться внутри периметра. И вот, без всякого ожидавшегося мною сигнала горна, голова колонны свернула с дороги направо, в сторону холмов; еще несколько минут пути по сухо шуршащей выгоревшей траве – и, очевидно (здесь, в обозе, этого не было слышно, но можно было понять по действиям двигавшихся впереди), была отдана команда о привале.

Несмотря на то, что значительную часть столь крупного войска наверняка составляли новобранцы, лагерь был разбит довольно-таки споро, без лишней суеты и путаницы. Солдаты, которым надлежало нести караул в первую часть ночи, быстро оцепили периметр достаточно большого квадрата, внутри которого уже росли ряды шатров. Вся процедура, включая выгрузку палаток с повозок, заняла не больше четверти часа; сумерки еще не успели дотлеть до конца. Бойцы разожгли костры, прикрыв их плотными тентами со стороны дороги; командиры явно не хотели привлекать лишнее внимание к войску.

Большой шатер командующего, как водится, был возведен в самом центре лагеря, и мы с Эвьет, спешившись, направились туда. У меня не было уверенности, когда лучше искать аудиенции графа – сейчас, когда он утомлен с дороги, или с утра, когда его будут поглощать заботы о новом дне пути – но, рассудил я, если нас не примут сейчас, утром попытаемся снова. Поначалу мои подозрения подтвердились: вокруг командирского шатра уже выстроился свой собственный кордон безопасности, остановивший нас в десятке ярдов от цели. Угрюмый капрал с алебардой в ответ на мои попытки объяснений заявил, что граф никого не принимает, если только у меня нет срочных сведений, "касательных хода кампании".

– Да, – вмешалась Эвелина, – мой вопрос касается хода кампании. Передай графу, что его хочет видеть баронесса Хогерт-Кайдерштайн!

Караульный покосился на нее, как на досадную помеху, и вновь перевел взгляд на меня.

– Это правда, – пришлось подтвердить мне, – эта юная особа действительно баронесса Хогерт-Кайдерштайн.

– Так это _у нее_ вопрос к командующему? – презрительно сдвинул брови к переносице капрал. – Здесь, если вы еще не заметили, действующая армия, а не детская комната. Ступайте-ка подобру. Кстати, кто вас вообще пустил на территорию лагеря?

В этот момент мимо нас в сторону шатра прошел некий рыцарь, сопровождаемый оруженосцем, который нес шлем и латные рукавицы, и каким-то плюгавым человечком в черном гражданском платье. Солдаты не только не попытались их остановить, но, напротив, вытянулись "на караул".

– Ваше сиятельство! – мгновенно сориентировалась Эвьет.

Рыцарь обернулся через плечо. В тусклом сумеречном свете, разбавленном отблеском ближайшего костра, я различил короткую стрижку, глубокую вертикальную морщину (а возможно, и шрам) на лбу, черный прямоугольник усов и резко очерченный подбородок. Глубокие глазные впадины, затопленные тенью, казались двумя омутами.

– Да? – бросил он, оставаясь в позе человека, который остановился лишь на миг и готов идти дальше.

– Я – Эвелина-Маргерита-Катарина баронесса Хогерт-Кайдерштайн, – поспешно представилась Эвьет. – Дочь вашего вассала Густава-Александра…

– И? – перебил граф, переводя взгляд на меня и явно рассчитывая услышать разъяснения от взрослого мужчины. Я взял Эвелину за руку: "Позволь мне".

– Дело в том, милорд, что три года назад замок ваших верных вассалов Хогерт-Кайдерштайнов был атакован превосходящими силами грифонцев. Защитники замка, не исключая женщин и слуг, – я решил, что некоторое преувеличение не повредит, – сражались храбро и отчаянно, но силы были слишком неравны. Грифонские негодяи захватили, разграбили и сожгли замок, не пощадив никого, кто был внутри. Эвелина – единственная, кому чудом удалось выжить…

– Это печально, – вновь перебил Рануар. – То есть, разумеется, не то, что она выжила, а то, что погибли остальные. Но такова война. Я сам потерял двух кузенов. Так что вы хотите?

Несмотря на его сухой тон, я почувствовал надежду: граф, похоже, не подвергал сомнению личность Эвелины. Впрочем, это пока. Но, может, как раз сейчас, когда его мысли заняты походом, он просто подмахнет нужную грамоту, не задумываясь об изложенных Штурцем соображениях?

– Поскольку имение баронессы полностью разорено, и она осталась без средств… – начал я и опять был перебит:

– Сожалею, но, если вы приехали просить денег, вы проделали путь напрасно. Война требует слишком больших расходов, чтобы я мог позволить себе благотворительность. И вообще, хозяйственными делами ведает мой мажордом.

– Но позвольте! Ваше сиятельство! Простите, если мои слова покажутся вам дерзкими, – торопливо оговорился я, ненавидя себя за это расшаркивание, – но разве долг сеньора не обязывает вас позаботиться о дочери ваших верных…

– Разумеется, – Рануар положительно не был настроен дослушивать фразы до конца. – Обратитесь к моему секретарю, – короткий жест в сторону плюгавого, – он напишет письмо для матери настоятельницы, а я подпишу.

– Что?! – Эвьет даже не пыталась изображать почтительность. – Вы хотите упечь меня в монастырь?!

– Это будет наилучшим вариантом для вас, дитя мое, – отрезал граф, едва взглянув в сторону Эвелины. – Впрочем, окончательное решение о постриге вы, конечно, примете не раньше совершеннолетия. Дотоле же сестры обеспечат вам кров и достойное воспитание.

Нет, только не Эвелина! Может быть, ее покойной сестре с ее вздорными мечтаниями о кавалерах монастырская строгость и не повредила бы, но Эвьет?! Умную, смелую, сильную, свободную Эвьет, презирающую религиозные бредни, упрятать до самого совершеннолетия в эту унылую тюрьму, отдать во власть постных догматичек, превыше всего ставящих слепую веру и смирение?!

– Я приехала сюда не за этим, – с достоинством возразила баронесса, вновь взяв себя в руки. – У меня есть предложение, важное для исхода всей кампании. Но мы должны обсудить его без посторонних.

Граф вновь посмотрел на меня:

– О чем это она?

– Вы же слышали, – невесело усмехнулся я, – она хочет обсудить это с вами без свидетелей.

– Но чья это идея? Ваша?

– Нет, – честно ответил я. – Ее.

– А, ну ясно, – резюмировал Рануар, не глядя на Эвелину. – Увы, у меня нет времени выслушивать детские фантазии, – и он вновь зашагал к своему шатру. Оруженосец поспешил за ним, но секретарь задержался, обернувшись в нашу сторону:

– Так вам нужно письмо в монастырь?

– Нет! – хором сказали мы, но в следующий миг у меня возникло сомнение, нельзя ли использовать подобное письмо не по прямому назначению, а как документ, удостоверяющий личность Эвелины. Хотя, в случае судебного разбирательства едва ли… Но, не успел я додумать эту мысль, как граф вновь остановился и обернулся.

– Так, говорите, женщины тоже с оружием в руках отстаивали замок и дело Льва? Хороший образ. Клод!

– Да, милорд! – поспешно откликнулся секретарь.

– Запиши это и напомни мне вставить в речь перед войском.

– Слушаюсь, милорд!

Граф широким шагом пересек оставшиеся до шатра ярды и скрылся под парчовым пологом. Секретарь семенил следом, уже, вероятно, не помня о нашем существовании.

Я не знал, радоваться ли мне. С одной стороны, вышло так, как я надеялся с самого начала – граф не принял идею Эвелины всерьез, более того, отказался даже ее выслушать. С другой – будущее, да и настоящее лишившейся всего имущества баронессы оставалось под большим вопросом. И главное – хоть Эвьет и безропотно позволила увести себя от шатра, но я догадывался, что она отнюдь не намерена мириться с поражением и отказываться от своих планов.

В лагере нам ночевать было негде, да и ни к чему, так что мы сперва вывели коня туда, где паслись другие лошади (часовые нам не препятствовали), а оттуда уже, отойдя подальше, ускакали прочь. Караульная служба у Рануара оказалась все же не на высоте – пожалуй, шпион или конокрад мог бы покинуть лагерь с той же легкостью.

Землю уже захлестнула ночная тьма, почти не нарушаемая светом уползающего за холмы месяца. Ехать искать пресловутый трактир или даже возвращаться в "подозрительную" деревню, где нам о нем сказали, было уже поздно. Ничего не оставалось, кроме как заночевать в траве – к счастью, я уже чувствовал себя вполне здоровым. Костер развести было не из чего – разве что надергать сухой травы, но она сгорела бы слишком быстро – да и, в общем-то, незачем, так что мы сразу улеглись на уложенной поперек волчьей шкуре под звездами, как делали уже не раз.

– Я этого так не оставлю! – дала, наконец, волю чувствам Эвелина. – Даже не стал слушать! "В монастырь!" Сам пусть идет в монастырь! С такими полководческими талантами ему там самое место! Ему в руки идет победа, а он…

– У тебя появился безупречный план ликвидации Карла? – постарался охладить ее пыл насчет победы я.

– Пока нет. Но я лишний раз убедилась, что это возможно. Обрати внимание, как легко я могла бы только что убить Рануара, если бы такова была моя цель. Несмотря на принимаемые им меры по охране. Если бы мое желание побеседовать с ним наедине было лишь предлогом…

– Но он не захотел с тобой беседовать.

– Потому что ты сказал, что это моя, а не твоя идея!

– Разве это не правда?

– Правда, конечно. Я тебя не упрекаю. Но если бы ты мне подыграл, и он поверил бы в важность и секретность сведений, которые ему хотят сообщить…

– Эвьет, я не поеду с тобой к Лангедаргу.

– Я знаю! Дольф, ты можешь дослушать и не перебивать?! Допустим, у меня был бы союзник, выглядящий достаточно взросло и солидно, чтобы убедить некоторых недоверчивых, что я действительно знаю важную тайну. Командующий, возможно, заподозрил бы неладное, захоти этот взрослый говорить с ним без свидетелей сам – но испугаться побеседовать с девочкой не пришло бы ему в голову. А если бы и пришло, он бы сам устыдился продемонстрировать такой страх перед своими людьми. А потом я просто вышла бы из шатра, и мы бы спокойно уехали, как сделали это сейчас.

– Даже остаться наедине с воином в доспехах – еще не значит его убить…

– Есть варианты. Я над этим думала. Например, я начинаю рисовать некую схему остро отточенным грифелем, а потом втыкаю ему этот грифель через глаз прямо в мозг…

Я ей этого не подсказывал! Даже намеков никаких не делал. Очевидно, додумалась сама, исходя из сообщенных мною анатомических сведений. Что поделать, мне действительно досталась очень умная ученица…

– Это не всегда срабатывает, – сказал я вслух. – Мозг – очень затейливая вещь. Учитель рассказывал мне об одном солдате, который тридцать лет прожил с трехдюймовым осколком наконечника копья прямо в мозгу. И даже не подозревал об этом. Он, конечно, знал, что был ранен в голову, но на поверхности рана скоро затянулась, а что внутри, он и не догадывался. Лишь после его смерти – мирной, от старости – учитель выкупил его тело для исследований и обнаружил в голове эту штуку…

– Есть и другие способы. Например, пропитанная ядом записка, написанная очень мелким и неразборчивым почерком. Он вынужден будет поднести ее к самому носу…

А вот до этого не додумался уже я! Действительно, просто и элегантно. Надежнее, чем моя идея с отравленным цветком. Правда, тут же я увидел и слабое место:

– У Карла в его возрасте, скорее всего, дальнозоркость. Он не станет держать записку возле самых глаз.

– Ну, можно придумать еще варианты, – нетерпеливо возразила Эвелина. – Главное, что в принципе подобраться можно. И выбраться потом тоже.

– Верное для Рануара может быть неверным для Карла, – качнул головой я. – Его наверняка охраняют лучше, и сам он более осторожен. К примеру, специально для случаев, когда секретность требует разговора без свидетелей, у него может быть глухонемой телохранитель.

– Хммм… – похоже, мне все-таки удалось озадачить Эвьет. – Об этом я не подумала. Но это – всего лишь новое условие задачи, а не повод сдаваться.

– Твою бы целеустремленность, да в мирных целях… – вздохнул я.

– Разве может быть цель более мирная, чем убить главного виновника войны?

– Эвьет, главный виновник войны – это не Карл, и даже не Ришард. А стремление многочисленных человеческих особей стать главным самцом в стаде. У животных оно тоже присутствует, но не принимает столь уродливых форм… Проклятие человека в том, что он достаточно умен, чтобы выйти за природные рамки, но при этом недостаточно умен, чтобы делать это с разумными целями. Иными словами, основное занятие человеческого ума – это делать такие глупости, до которых ни одно животное просто не сможет додуматься.

– Надеюсь, ты не имеешь в виду присутствующих, – я не видел в темноте ее лица, но угадал улыбку.

– Я тоже на это надеюсь, – улыбнулся я в ответ. – Хотя, может быть, самым разумным для нас было бы плюнуть и на Карла, и на Ришарда, и податься куда-нибудь…

– Куда, Дольф? К восточным варварам, которые забивают камнями, сажают на кол и сдирают кожу? Или, может быть, к южным, которые ломают все кости, вымачивают жертву в ледяном ручье, а потом едят заживо?

– Ты права, – вздохнул я. – Мир велик, а бежать некуда.

– Тогда не будем предаваться пустым мечтам. Тем более что Карл так или иначе должен получить по заслугам. А я должна вернуть свое имение. И если Рануар настолько глуп, что облик говорящего для него важнее сути сказанного, если он не понимает, что даже маленький ребенок, играющий в траве, может узнать то, чего не заметят десять взрослых разведчиков – ну что ж, тогда я дойду до самого Ришарда. А если и он мне не поможет – буду действовать сама!

В этом я не сомневался.

Впервые за последние дни я уснул без мысли о том, что с утра надо куда-то спешить, а потому проснулся поздно, когда солнце стояло уже довольно высоко. Единственную компанию мне составляла волчья шкура; впрочем, усевшись на ней, я обнаружил поблизости Верного, который подергивал ушами, отгоняя раннюю утреннюю муху, и всем своим видом демонстрировал гордое презрение к высушенной солнцем желтой траве, недостойной служить пищей благородному коню. Эвелины нигде не было. Не было больше и военного лагеря – там, где он располагался накануне вечером, теперь лишь желтела все та же трава (с моей позиции не видно было даже пятен кострищ – чтобы их разглядеть отсюда, требовалось подняться повыше). Войско, очевидно, снялось с места без обычных в таких случаях сигналов горнистов – с такого расстояния я бы услышал их и проснулся. Еще одно свидетельство, что Рануар не хочет привлекать к своей армии лишнего внимания… Но где же Эвьет? Не могла же она оставить меня и уйти с ними!

Я вскочил в полный рост, оглядываясь по сторонам. Девочки нигде не было.

– Эвьет! – крикнул я, думая, насколько глупо выгляжу, если она просто уединилась под каким-нибудь кустиком (которые кое-где поднимались над ровной желтизной травы). Но лучше выглядеть глупо, чем пребывать в неведении. К тому же ее арбалета тоже не было – правда, она вообще редко с ним расстается… – Эвьет!

– Я здесь, Дольф! – донеслось вовсе не из-за кустиков, а откуда-то сверху. Я обернулся и увидел Эвелину, сбегающую по склону холма.

– Их нигде не видно, – объявила девочка, подходя ко мне; между пальцами она держала длинную травинку, машинально ею помахивая. – Даже сверху. Значит, ушли еще до рассвета.

– Войско Рануара? – понял я.

– Да. Он дал им на сон не больше пяти часов. Интересно, куда он так гонит?

– Нам, в общем-то, без разницы, – заметил я. – Ты ведь не надеешься его переубедить?

– Нет. Если бы он мне помог, мог бы разделить со мной славу в случае успеха. Но он сам виноват. Он упустил свой шанс. Где сейчас Ришард?

– Откуда мне знать? – пожал плечами я. – Где-нибудь на севере. До вчерашнего вечера я полагал, что он как раз там, куда направлялась эта армия – или, по крайней мере, движется в ту же точку. Может быть, конечно, он и просто сидит в родовом замке. Но, насколько я знаю, своими главными силами он предпочитает командовать лично.

– Значит, мы едем на север. Для начала – дальше по этой дороге, а там будем наводить справки. С армией он или нет, мы его отыщем.

Я не стал спорить, и вскоре мы уже в третий раз ехали по тракту, по которому накануне прогулялись туда и обратно. Впрочем, знакомый участок закончился довольно быстро – хотя и за его пределами дорога и местность вокруг не преподносили никаких необычных сюрпризов. Разве что мы наконец отыскали-таки пресловутый трактир, но подкрепиться там нам было не суждено – здание стояло заброшенным, с выбитыми окнами и сорванной с петель дверью. Что там творилось внутри, можно было только догадываться, но запах тления доносился довольно отчетливо. Позже мы миновали межевой столб, обозначавший северную границу графства, но и за ним тянулась все та же изрядно обезлюдевшая сельская местность с редкими убогими деревеньками, похожими на просящих милостыню у обочины безногих калек. Ландшафт слева постепенно менялся – сначала холмы слились в единую возвышенность с изрезанным оврагами краем, затем она стала понижаться и сошла на нет – но справа все так же тянулись сплошные леса, то подбираясь к самой дороге, то отступая почти до горизонта. Мы ехали так целый день – впрочем, без всякой спешки – и лишь ближе к закату лес на востоке, наконец, закончился. В этом месте наш путь пересекла дорога, шедшая практически точно (насколько я сам мог это определить) с запада на восток; справа от перекрестка она тянулась вдоль северной границы леса. Примерно в полумиле в том направлении к этой дороге прилепилось небольшое, но, судя по каменному, а не деревянному зданию церкви, достаточно процветающее (по крайней мере, процветавшее в прошлом) село. Поскольку пора уже было думать о ночлеге, мы свернули в ту сторону.

Издали село производило вполне благоприятное впечатление: опрятные белые домики, ни одной соломенной крыши, никаких следов пожаров, золотистые возделанные поля вокруг. Впрочем, человек, смыслящий в сельском хозяйстве, наверняка нашел бы колосья чахлыми и скудными по причине засушливого лета, но меня беспокоило не это. Село встречало нас подозрительной тишиной. Не гавкнула ни единая собака – а здесь, возле леса, откуда может прийти кто угодно, жители просто обязаны держать больших и свирепых псов, даже если сами живут впроголодь.

Мы пересекли околицу и поехали вдоль живых изгородей. Коровья лепешка прямо посреди дороги и россыпь овечьих катышков на заросшей травой обочине явно указывали, что скот в деревне есть – однако мы по-прежнему не слышали ни мычания, ни блеяния, ни других звуков, как не видели и самой скотины или птицы. В этот предзакатный час вообще сделалось очень тихо, казалось, что даже и дикая природа затаилась в страхе перед близящейся ночью, и негромкий звук, с которым ступали по мягкой пыли копыта Верного, был единственным на всю деревню. И нигде не было ни единого человека – ни живого, ни мертвого. Ни из одной трубы не тянулся дымок. Вместе с тем, не видно было и следов поспешного бегства, вроде распахнутых (либо, напротив, запертых на висячие замки) дверей или вывалившихся в пыль и брошеных в спешке шмоток.

Ситуация мне все больше не нравилась. Не нравилась даже сильнее, чем в собачьей деревне.

– Эй! Есть кто живой? – крикнул я на всякий случай. Может быть, они тут на почве войны повредились в рассудке и прячутся при появлении любого чужака. И хорошо, если просто прячутся, а то – в засаде с луком и стрелами. Впрочем, церковный колокол не звонил при нашем приближении, не было никаких сигналов тревоги… – Мы – мирные путники, нам нужен ужин и ночлег!

Село хранило мертвое молчание.

Я подъехал к одной из изгородей, заглянул во двор. Почти сразу в глаза мне бросилась собачья будка. Будка есть, а пса нет. Впрочем, и хлев есть – вон тот сарай справа вряд ли может быть чем-то иным – а скотины не слышно… Возле хлева стоял воз с сеном. Сено было разбросано и по двору; в первый миг я подумал, что его разметал ветер, но затем вспомнил, что сколь-нибудь заметного ветра за весь день не было. Так, легкие дуновения, едва способные отряхнуть пыльцу с цветов… Впрочем, это там, где мы ехали, а вот здесь-то он, может быть, как раз и налетел. Но как-то больно неравномерно он раскидал сено. Особенно много – возле будки… и перед крыльцом…

– Эвьет, держи оружие наготове, – предупредил я, направляя коня к воротам.

– Обижаешь! Уже.

В собачьей деревне необходимая путнику осторожность брала во мне верх над свойственным ученому любопытством, но на сей раз нам действительно требовался ужин и ночлег – а кроме того, необходимости скрывать огнебой от Эвелины больше не было. Я спешился и открыл ворота (они не были заперты изнутри), заводя Верного во двор; Эвьет оставалась на коне.

– Что-то волокли в дом, – сразу же уверенно заявила она, указывая в сторону будки. – Не очень большое, возможно, мешок. А возможно, и нет.

Приглядевшись, я тоже заметил эту борозду в пыли, почти не скрытую сеном. Подойдя к конуре, я ногой отшвырнул сено там, где оно лежало наиболее густо. Так и есть. Природа открывшихся нашим взорам бурых пятен не вызывала сомнений. Присев, я обнаружил несколько слипшихся рыжих шерстинок.

– Собаку убили и затащили в дом, – констатировала Эвьет. – Зачем? Неужели для того, чтобы съесть?

В самом деле, доселе всех убитых собак, каких мы видели, бросали на месте гибели.

– Здесь должна быть более пригодная в пищу живность, – покачал головой я.

– И где же она?

– К тому же вряд ли кровь прикрыли сеном из чисто эстетических соображений… – добавил я и решительно направился к дому. Я совсем не был уверен, что это безопасно, но и поворачиваться к избе спиной могло оказаться не лучшим решением. У крыльца я остановился и бросил поводья девочке:

– Оставайся на коне и прикрывай меня. Если что, сразу стреляй. Я загляну внутрь, – я сунул руку под куртку, сжав рукоятку огнебоя, и поднялся по ступенькам. На крыльце я обернулся и сделал Эвелине знак подать коня в сторону, чтобы, если кому-то вздумается стрелять изнутри, когда я открою дверь, ей не оказаться на линии выстрела. Сам я из тех же соображений встал сбоку от двери и резко дернул за ручку.

Незапертая дверь легко распахнулась, чуть скрипнув, и ударилась ручкой о стену. Больше ничего не произошло, и я, немного подождав для верности, вошел внутрь.

После залитого вечерним солнцем двора в сенях царил полумрак. Свет, под острым углом проникший внутрь через распахнутую дверь, выхватил из темноты оскаленную челюсть с острыми клыками. Мертвого пса бросили прямо у порога. Я немного постоял, давая глазам привыкнуть, и перешагнул через труп.

Дверь из сеней вела в коридор, пронзавший избу насквозь до выхода на задний двор. Сразу же по левую руку находилась какая-то кладовка. За ней по коридору лепились друг к дружке три небольшие комнаты – кажется, крестьяне называют такие светелками. В первой из них стояли колыбель и прялка. Внутри никого не было. Одинокая дверь справа вела, надо полагать, в большую горницу. Я толкнул ее от себя.

Они все были там – семья, собравшаяся за общим столом, как это водится у крестьян. Старик-отец с окладистой седой бородой, его жена с похожим на печеное яблоко лицом, чернобородый мужчина – скорее всего, сын, а не зять (в силу совершенно непонятного мне предрассудка жить в доме жены у селян считается зазорным), две молодые женщины и трое детей, самому младшему – не больше трех лет. Мать, очевидно, держала младшего на коленях и кормила с ложки, когда стрела пришпилила их друг к другу. Обычно лучники, когда имеют такую возможность, забирают свои стрелы для нового использования, но эту стрелок почему-то оставил – не то сочтя, что наконечник, пройдя тела насквозь, повредился о спинку стула, не то просто как свидетельство своей ловкости, позволившей поразить две цели разом. Все, должно быть, произошло очень быстро – большинство были убиты там, где сидели; кто-то повалился лицом на стол, кто-то откинулся на спинку стула или свалился на пол. Лишь чернобородый, по-видимому, успел вскочить и был зарублен мечом. Прочих убили стрелами и копьями. В центре на столе стоял большой горшок с кашей, из которого еще торчала ложка. На полу валялись осколки разбитой крынки; разлившееся молоко смешалось с кровью. Мухи уже приступили к своей трапезе; на моих глазах одна из них, жирная и зеленая, заползла в открытый рот старика.

Я с интересом покосился на горшок с кашей, но решил, что все же не стоит. Завет Контрени "не брать никакой еды в брошенных домах" был основан не на пустом месте; уж кто-кто, а покойный Робер понимал, на что способны те, кто оставляет дома врагу – без разницы, жители это или солдаты, убившие этих жителей. Вряд ли, конечно, у побывавших здесь был с собой даже самый простой растительный яд, но харкнуть или высморкаться вполне могли.

Я вернулся на улицу и рассказал Эвьет о том, что видел. Разумеется, такое же зрелище ожидало нас и в других домах. Мы не стали заходить во все – картина была ясна и так. Не все жители деревни встретили смерть в своих жилищах – некоторых явно убили на улице, но потом все равно затащили в ближайший дом или сарай, по возможности замаскировав кровь; так же поступили и с собаками. А вот других животных мы не нашли – хлева, птичники и конюшни были пусты (если не считать те, куда затащили трупы людей). Кое-где там встречались пятна крови, но никаких туш.

Пока Эвелина в последних закатных лучах внимательно изучала следы на земле, я наведался в церковь – надо сказать, впервые за много лет. Мертвый поп стоял на коленях, обнимая алтарь в тщетной надежде на спасение; копье пронзило его насквозь. На колокольне со стрелой в груди лежал мальчишка лет четырнадцати, так и не успевший подать предупредительный сигнал.

Эвьет выслушала эти, вполне ожидаемые, сведения и поделилась результатами собственных наблюдений:

– Это сделали всадники. Небольшой отряд легкой кавалерии. Налетели на полной скорости, тут действительно никто ничего не успел понять. Может быть, тот, который застрелил дозорного, скакал один впереди всех, чтобы вызвать меньше подозрений.

– Небольшой отряд, говоришь? А где же тогда скот? Положим, овцу или козу может унести на плечах даже пехотинец, а уж всаднику тем более не сложно перекинуть ее через седло. Но не коровью же тушу! А гнать коров своим ходом – значит потерять всю мобильность, да и куда небольшому отряду столько мяса. Хотя если их целью был именно скот, а людей убили лишь для того, чтобы не мешали его угнать…

– Не думаю, что это просто угонщики, – покачала головой Эвелина. – Зачем им прятать трупы? Да и, кстати, не очень-то это помогает замести следы. По-моему, всякий, кто поедет через село, все равно почует неладное, как почуяли его мы… Ты определил время смерти, Дольф?

– Бесспорно сегодня, но не менее трех-четырех часов назад. Следовательно, трапеза, за которой застали многих из селян – это обед. Что дает нам час или два пополудни. Мы разминулись с теми, кто это сделал, часов на пять.

– Не могу сказать, что сожалею об этом, – пробурчала Эвьет.

– Разгар дня, стало быть, практически вся скотина на пастбище, – продолжал рассуждать я. – Откуда ее, разумеется, удобно угонять, и даже нет нужды заходить в деревню и устраивать такую бойню: если это отряд с армейским вооружением – а похоже на то – крестьяне и так не смогут отбить свой скот, даже если догонят. В селе оставалась главным образом птица. Неужели их перерезали ради кур и гусей… О! Птицы! Вот зачем понадобилось прятать в помещения все трупы. Поедет ли кто-то через село и будет ли он при этом внимателен – вопрос спорный, но кружащие над деревней падальщики могут привлечь внимание издали.

– Они очень не хотели, чтобы кто-то узнал, что они тут были, – согласилась Эвьет. – Во всяком случае, в ближайшее время. Наверное, это было главной причиной. Это, а не скот, – резюмировала девочка и вдруг добавила: – Мы должны поджечь село.

– Поджечь? Из санитарных соображений?

– Ну… это тоже, наверное, но в первую очередь потому, что устроившие бойню очень не хотели привлекать к селу внимание. Значит, надо это внимание привлечь. Дым будет виден за множество миль.

И тут в моей голове одна к одной соединились несколько частей головоломки. Весь день мы ехали шагом, лишь ненамного быстрее скорости тренированной пехоты. Если бы армия Рануара продолжала движение на северо-северо-запад в прежнем темпе, то оказалась бы здесь примерно в то же время, что и неизвестные убийцы. Вместо этого всю эту немаленькую армию разворачивают и поспешно отводят назад. Зачем? Не затем ли, чтобы беспрепятственно пропустить этих самых убийц? Но для чего? Повторяется история Комплена? Нет, вряд ли – до этих крестьян никому нет дела, такого пропагандистского эффекта уже не выйдет. Значит, двенадцать тысяч войска развернули не ради одного мобильного отряда, совершающего рейд по вражеским тылам. Этот отряд движется впереди куда более крупной армии, заблаговременно уничтожая всех потенциальных свидетелей. Командующий этой армией опытней и предусмотрительней, нежели покойный граф Шарвиль. И все же он не знает, что о его скрытной операции известно врагам, и что он ведет свое воинство прямиком в ловушку, приготовленную где-то на востоке…

Своими соображениями я поделился с Эвелиной.

– А ты уверен, что это войско здесь уже прошло? – осведомилась она, с беспокойством глядя на запад.

– Да. Иначе мы видели бы скот. Истребительный отряд, может, и прирезал для своих нужд овечку-другую или несколько кур, но с коровами действительно не связывался. А поскакал дальше творить то же самое в следующих деревнях, оставив скотину пастись до подхода основных сил. И эти силы достаточно велики, чтобы загрести всю местную живность без остатка. Хотя я понятия не имею, откуда на юге крупная грифонская армия. Карлу сейчас надо думать не о мести за Лемьеж, а об обороне своих главных земель. И почему разгром этого экспедиционного корпуса не доверили Рануару? Едва ли Карл мог перебросить сюда больше шести-семи тысяч, дальнейшее ослабление его основных сил фактически открывает Ришарду прямую дорогу на Греффенваль… Ладно, темнеет уже. Придется нам снова обустраиваться на ночлег в лесу, – "и на голодный желудок", добавил я уже мысленно, дабы не дразнить без толку аппетит Эвьет.

– Да… но сначала все-таки подожжем село.

– Не боишься сорвать стратегическую операцию Льва, вспугнув грифонцев раньше времени? – усмехнулся я.

– Все равно, – мотнула головой Эвьет после короткой паузы. – План, по которому тех, кого должны защищать, бросают на растерзание врагу – это не тот план, которому я стану помогать. Чей бы он ни был. Мы должны предупредить те деревни, что впереди.

– Пять часов форы для мобильного конного отряда – это очень много, – возразил я. – Для тех деревень, откуда могли бы заметить огонь и дым, предупреждение уже запоздало. А остальные – слишком далеко.

– Наверное, ты прав, – вынуждена была согласиться Эвьет. – И все же, если есть хоть самый призрачный шанс…

– Шанс кого-то спасти действительно призрачный, – перебил я, – а вот шанс, что пожар привлечет нежелательное внимание к месту нашего собственного ночлега, вполне реальный. А ехать куда-то еще уже слишком поздно.

На сей раз пауза перед ответом Эвелины затянулась дольше.

– Да, – признала она наконец, – это резонно. Что ж, тогда нам остается только подыскать подходящую полянку в лесу.

Учитывая стремительно накатывавшуюся ночь, делать это следовало быстро. Фактически мы лишь заехали в лес так, чтобы нас не было видно с дороги (в том числе и при свете утреннего солнца), и расположились на первом же ровном, заросшем травой пятачке под сенью какого-то старого дерева (в густеющем мраке я даже не разобрал, какого именно).

Проснуться летним солнечным утром в лесу от пения птиц – это, право же, далеко не самое худшее пробуждение, что бы ни думали на сей счет вельможи и богачи, продирающие глаза на толстой пуховой перине под тяжелым и душным балдахином. Тем более что для здоровья жестковатая постель из травы и первых опавших листьев куда полезнее всех этих мягких стеганых омутов. Но бодрящий лесной воздух взбадривает заодно и аппетит, а у нас во рту не было ни крошки с прошлого полудня (да и ту снедь, что мы раздобыли тогда в придорожной деревеньке, можно было назвать полноценным обедом лишь при неумеренном оптимизме). Хорошо было Верному: он пощипывал сочную лесную траву и не понимал наших проблем. Я склонялся к мысли все же пошарить по погребам мертвого села – вероятность, что солдаты успели нагадить и там, была минимальна, хотя в подполы они наверняка спускались, дабы удостовериться, что там никто не прячется – однако Эвьет решительно заявила, что пойдет на охоту. Прежде во время нашего путешествия она лишь подстреливала ту добычу, которая, можно сказать, сама шла в руки, однако теперь собиралась предпринять целенаправленную охотничью экспедицию.

Я, однако, не мог ее сопровождать. Лес выглядел слишком густым, чтобы ехать через него на лошади, к тому же конный охотник без собак только распугает всю дичь. Оставить Верного привязанным к дереву тоже было нельзя – никто не поручился бы, что здесь нет волков или иных опасных существ (не обязательно четвероногих). Можно было, конечно, прогуляться до какой-нибудь конюшни в мертвом селе, но опять-таки неизвестно, кто может проехать через это село в ближайшие часы… И к тому же, как безапелляционно заявила Эвьет, у меня нет охотничьих навыков, а стало быть, я способен распугивать дичь не хуже Верного. Я вынужден был согласиться, что мне придется остаться с конем, хотя мне это и не нравилось. Не из глупой гордости, конечно, а из опасения насчет девочки и хищников – причем в первую очередь тех, что не четвероногие.

– Дольф, я три года охотилась одна в лесу, – улыбнулась Эвелина.

– Тот лес ты хорошо знала. Этот – нет.

– Следы везде выглядят одинаково. Если здесь и есть разбойники, я обнаружу их гораздо раньше, чем они – меня. Когда приучаешься читать следы мягких лап, отпечаток башмака бросается в глаза с десяти ярдов, – и, не успел я заметить, что ее сапоги оставляют не менее заметные следы, как Эвелина деловито принялась разуваться. – Присмотри заодно и за ними, – вновь улыбнулась она, ставя обувь на землю. Хотя я не возражал, она – как видно, помня мои слова о том, что пристало и что не пристало баронессе – пояснила: – Это не только из-за разбойников. Залог успешной охоты в том, чтобы максимально уподобиться своей дичи.

– Хорошо сказано, – оценил я. – Сама придумала?

– Вообще-то из отцовской книги вычитала, – честно призналась Эвьет. – "Сочинение об искусстве ловчей забавы" Гумбольдта Троккенштерна, оберхофягермайстера предпоследнего императора. Сам он, конечно, не следовал своим советам столь буквально, а зря. Когда я иду босиком и ощущаю ногами то же, что и зверь, я лучше понимаю его поведение. А заодно чувствую любую веточку или сухой лист и знаю, что они не хрустнут в самый неподходящий момент у меня под сапогом. Но, конечно, это все работает, когда есть привычка и сноровка. А иначе просто исколешь ноги, и все.

– Ладно, – улыбнулся я. – Иди, гроза лесной дичи, надеюсь на тебя от всего желудка. Но, – добавил я серьезно, – если вдруг все же нарвешься на каких-нибудь типов – пожалуйста, не геройствуй. Говори, что у меня полно денег, и веди их прямиком сюда. А уж я им устрою горячий прием, – я похлопал по куртке с той стороны, где лежал огнебой.

– Непременно.

Эвьет отсутствовала достаточно долго, чтобы я начал беспокоиться – тем более что заняться мне было, в общем-то, нечем, а время в таких случаях тянется медленно. Я старался занять его размышлениями на отвлеченные темы – например, о том, каковы же все-таки стратегические планы обоих кандидатов в доминантные самцы и у кого из них больше шансов перегрызть глотку сопернику (а заодно и многим тысячам сподвижников оного) – однако в голову мне то и дело лезли иные мысли. Например, о том, что четвероногих хищников все-таки тоже не стоит недооценивать, даже и в сытное летнее время. Животные нападают не только от голода. Они могут защищать территорию или детенышей, рассматривая в качестве угрозы простое пересечение невидимой человеком границы… Но уж не Эвьет этого не знать, раздраженно напоминал я себе. Однако даже трехлетний опыт выживания дает лишь ограниченное знание, возражал себе я. Предположим, в том лесу не было медведей, а в этом есть… Ее знания не только из личного опыта, вновь одергивал я себя. Она читала книгу профессионального охотника, что-то ей рассказывали отец и брат… Да, но одно дело – умозрительное знание в теории… А еще в незнакомом лесу можно запросто забудиться. Но уж по сторонам света-то она сможет сориентироваться, тем более в солнечный день, а значит, и выйти к северной границе леса тоже. А там уже ориентир – мертвое село. И вообще, она говорила, что хорошо чувствует направления… А еще можно пораниться, поскользнуться, оступиться и подвернуть или даже сломать ногу – человек ведь обладает таким несовершенным телом, способным покалечиться буквально на ровном месте, даже убиться насмерть, упав всего лишь с высоты собственного роста… Да-что-за-черт-в-конце-концов!!! С каких это пор я беспокоюсь о ком-то, кроме самого себя?! И, по сути, даже больше, чем о самом себе – не в том, разумеется, смысле, что мне не мила жизнь и я готов ею ради кого-то жертвовать (это абсолютно исключено), но просто, когда я иду по лесу сам, то не думаю каждую минуту, что могу повредить ногу или нарваться на медведицу с детенышем… Увы, ответ на вопрос "с каких это пор" был мне известен достаточно хорошо. Нет, не с самого момента моей встречи с Эвьет. Тогда я хоть и ощутил сочувствие к ней, но оно было вполне абстрактным. С таким чувством проходят мимо больного животного, вовсе не собираясь, однако, лечить его и кормить. Но по мере того, как я узнавал личность Эвелины… Наверное, подобное происходило и с моим учителем. Сначала ему действительно был просто нужен ассистент, чтобы мыть реторты, подавать инструменты, следить за песочными часами во время опытов, помогать монтировать экспериментальные установки – и не более чем. Но потом снисходительное сочувствие сменилось уважением и дружбой, которая возможна только между равными, несмотря на разницу в возрасте и знаниях. История повторяется? Не хотел бы я, чтобы она и в самом деле повторилась…

– Дольф!

Я вздрогнул. Эвьет появилась совсем не с той стороны, откуда я ее ждал, и притом, в очередной раз, совершенно бесшумно. М-да, не хотел бы я оказаться на месте ее дичи!

Даже если эту дичь зовут Карл Лангедарг.

В первый миг я обрадовался, что она, наконец, благополучно вернулась, но тут же испытал и разочарование: никакой добычи при ней не было. Однако девочка улыбалась во весь рот, и я понял, что в очередной раз ее недооценил.

– Я завалила кабанчика, – подтвердила она мою догадку. – Пыталась тащить, но он тяжелый. Идем скорей, пока его еще кто-нибудь не съел.

Она взяла свои сапожки, но обуваться явно не торопилась и понесла их в руке; я пошел следом, ведя Верного в поводу. Низко нависавшие ветки исключали верховую езду, но, по счастью, совсем уж непреодолимых зарослей на нашем пути не было, и пройти с конем мы все-таки могли. Минут через сорок мы добрались до добычи – пока еще и в самом деле не тронутой никем крупнее муравьев.

– Ого! – воскликнул я, оценив размеры "кабанчика".

– Да он молодой еще совсем, – без всякого кокетства откликнулась Эвелина. – Они вдвое больше бывают. Видишь, даже клыки еще толком не выросли.

– Ты знаешь, что бывали случаи, когда вепри убивали взрослых, сильных и опытных охотников? – я запоздало почувствовал, что мои тревоги были все же не совсем беспочвенны – Так погиб даже один наследник престола.

– Принц Зигмонд, – кивнула Эвьет. – Я слышала балладу об этом. Удивительно, да? Из-за того безымянного кабана вся мировая история пошла по-другому. Может быть, сейчас не было бы войны…

– Или она началась бы еще раньше, – возразил я. – Люди всегда найдут повод убивать друг друга. Проблема в них, а не в кабанах. А тебе все-таки не следовало так рисковать. Неужели в лесу нет зайцев? У тебя ведь было время всего на один выстрел…

– Да ничего бы он мне не сделал. Смотри – он бежал оттуда, я стояла здесь, за деревом, – баронесса сняла с плеча арбалет и прицелилась. – Допустим, первая стрела бы его не убила, он бежит на меня… хоп, хоп – и хоп!

В мгновение ока Эвьет дважды прыгнула вокруг ствола, уворачиваясь от воображаемого кабана, и оказалась под низко растущим суком. В прыжке она ухватилась обеими руками за сук – арбалет уже был у нее за спиной, я даже не успел заметить, как он там оказался – затем резким махом забросила наверх ноги, и вот уже сидела на суку с победным видом, вновь целясь из арбалета в недобитого противника. Эффект, впрочем, несколько испортили четыре стрелы, выпавшие из колчана, когда Эвьет закидывала ноги вверх. Но оставшихся боеприпасов все равно хватило бы, чтобы добить беснующегося внизу зверя.

– Как видишь, все рассчитано, – сообщила Эвьет, весело болтая босыми ногами. – План должен быть безупречным, верно? – она снова закинула оружие за спину, спрыгнула в траву, на миг повиснув на руках, а затем пальцами правой ноги ловко собрала упавшие стрелы, не нагибаясь, переложила их в руку и отправила в колчан. После чего отвесила мне шутовской поклон.

– Мои аплодисменты, – сказал я, подтверждая слова делом, – а теперь займемся прикладным анатомированием. То бишь разделкой туши.

Разумеется, было бы глупостью вырезать пару кусков и бросить все остальное мясо, так что мы решили закоптить на будущее все, что не съедим сразу. Возиться пришлось долго – закончили уже ближе к вечеру, зато с избытком обеспечили себя едой на несколько дней вперед. Сразу было ясно, что в сумки все это богатство не поместится, так что, пока мясо коптилось на огне, мы решили сплести корзины. Подходящих гибких прутьев в лесу хватало, но проблема была в том, что ни я, ни Эвьет никогда прежде таким ремеслом не занимались; баронессе, правда, хотя бы доводилось видеть, как это делают служившие в ее замке крестьянки. Тем не менее, мы принялись за дело, беззлобно вышучивая друг друга. В конце концов мои попытки увенчались полным фиаско, а Эвелине все же удалось соорудить нечто кособокое и щелястое, но для нашей цели пригодное.

До заката оставались считаные часы, и в тот день мы уже никуда не поехали, а просто отдыхали и весело болтали у приятно потрескивающего костра. Я, впрочем, не забывал, что огонь и аппетитный запах могут привлечь нежелательных гостей, но, к счастью, нас никто не потревожил.

Стемнело. Мы лежали на траве, закинув руки за головы, и смотрели вверх. Из-за густой листвы неба и звезд было почти не видно, но их старались заменить высоко взмывавшие над костром искры. Неподалеку щипал траву Верный, еще не знавший, что вскоре ему, природному вегетарианцу, предстоит везти на себе лишние десятки фунтов копченого мяса. Что делать – жизнь несправедлива.

– Хорошо тут, – сказала Эвьет и, не успел я согласиться, прибавила: – Но завтра надо ехать дальше.

"Надо… Что значит – надо?" – подумал я, но вслух лишь спросил: – По прежней дороге?

– Нет. По новой.

– Следом за грифонцами? – я повернул голову в ее сторону.

– Да.

– Не думаю, что это хорошая идея, – проворчал я.

– Они опережают нас больше чем на сутки. Достаточный задел, чтобы не нарваться на них внезапно.

– Если они следуют с той же скоростью в том же направлении.

– По крайней мере, к югу они свернуть не могут, пока не дойдут до конца леса. А он, похоже, тянется не на один десяток миль. Если бы им было нужно к северу, у них была для этого куда более подходящая дорога. А с запада они пришли. И снижать темп им тоже нет резона – если уж они убивают всех на своем пути, значит, надеются провернуть свою операцию быстро. Долго скрывать большое войско на вражеской территории все равно ведь не получится, не так ли?

– Так, – согласился я. – Хотя насчет запада ты не права. Рануар пришел с юга, точнее, с юго-юго-востока, и туда же ушел… Но допустим даже, они действительно идут дальше на восток. Нам-то что с того? Ты же не надеешься разгромить грифонское войско в одиночку?

– Я подумала и решила, что этим войском командует Карл, – просто ответила Эвелина.

– Карл?! Здесь? Сейчас? Это невозможно. После разгрома на юге у него нет достаточных сил для контрнаступления, ему надо думать о защите…

– Многие вещи удались лишь потому, что их считали невозможными.

– Вообще-то смысл исходной цитаты был противоположный.

– А кто сказал, что я цитирую твоего учителя? У меня есть и своя голова на плечах. Ты сам сравнил операцию Льва с шахматной комбинацией, в которой Грифон вынужден делать ответные ходы, ведущие его к поражению. Отец учил меня играть в шахматы. Увы, я не успела научиться достаточно хорошо – обычно он выигрывал. Но иногда и мне удавалось разрушить его комбинацию. Попросту сделав ход, которого он не ожидал. Не буду лукавить – чаще всего это получалось случайно, именно потому, что я играла хуже него и не знала, как положено ходить в такой ситуации. По-хорошему, конечно, надо просчитывать все ходы противника – и сильные, и слабые. Но когда игрок чувствует, что он сильнее соперника, он расслабляется. Начинает анализировать только наиболее сильные ответы, а тем, что интуитивно кажутся более слабыми, не уделяет внимания. Мол, если противник сходит так, то проиграет еще быстрее. Но интуитивный вывод не всегда самый верный! Даже в шахматах, где ходят по очереди и по строгим правилам. А в войне строгих правил нет…

На первый взгляд, такое рассуждение казалось наивным. Действительно, оригинальность сама по себе не достоинство, а непредсказуемость еще не делает слабый ход сильным. И тем не менее – коль скоро Ришард играл на обострение, не мог ли Карл ответить обострением сугубым?

– Не обижайся, Эвьет, но ты рассуждаешь с точки зрения своего возраста, – все же заметил я. – Когда позиция "все или ничего!" представляется единственно верной. А Карлу уже за шестьдесят. В этом возрасте с куда меньшей охотой идут на максимальный риск. Если бы у Карла не было другого выхода, тогда да. Но положение, сложившееся после гибели его южной армии, для него хоть и неприятно, но не смертельно. Долгое равновесие нарушилось в пользу Льва, но наступающий обычно несет бОльшие потери, чем обороняющийся…

– Вот именно потому, что ему за шестьдесят, он и не может больше ждать, – упрямо возразила Эвелина. – Если бы мне было столько, а моя цель оставалась не достигнутой, это заставляло бы меня здорово нервничать.

– Ты сама говорила, его дед дожил до восьмидесяти двух, – усмехнулся я. – У него еще есть время.

– Да, но его сын едва пережил свое тридцатилетие, – парировала Эвьет. – Тут не угадаешь.

– Ну а кроме этих экстраполяций душевного состояния Карла, у тебя какие-нибудь аргументы есть?

– Ну ты же сам говорил – посылка на юг небольшого экспедиционного корпуса для Грифона бессмысленна: только дробить свои силы и скармливать их врагу по кусочку. Значит, уж если они сюда сунулись – то сунулись всей мощью, ну или почти всей. А раз так, то ведет их сам Карл.

Я задумался. На юге нет стратегически важных целей – во всяком случае, таких, ради которых стоило бы оставлять без защиты Греффенваль. Ни один взятый здесь город или замок не обеспечит Лангедаргу перелома в войне. Значит, если Эвьет права, единственное, на что он может рассчитывать – навязать Ришарду генеральное сражение на его собственной территории. Добавив к вероятному численному преимуществу противника еще и преимущества, связанные со снабжением и коммуникациями… Да нет, глупо. Совершенно очевидно, что единственная разумная стратегия для Грифона сейчас – это стянуть все силы в кулак и засесть в глухую оборону.

Но если так – что здесь, действительно, делает лангедаргская армия?

– Допустим, ты права, – сказал я вслух. – И что ты планируешь делать дальше?

– Для начала – собрать о них побольше информации. Может быть, достаточно будет просто передать ее Льву, чтобы погубить Карла. Ты думаешь, мне самой хочется лезть Грифону в самую пасть – или что там у него, клюв? Если я смогу отомстить, оставаясь на безопасном расстоянии, я предпочту именно это.

– Рад это слышать, – искренне сказал я. – Но Йорлинг и так в курсе, раз отвел назад армию Рануара. И у него есть свои шпионы.

– Если бы у Йорлинга все было так безупречно, он бы уже выиграл войну, – возразила Эвьет. – Я пока ничего не утверждаю, я лишь говорю – соберем информацию.

– Я не уверен, что это можно сделать с безопасного расстояния.

– Ну, жить вообще вредно – от этого умирают.

– А вот это, между прочим, редкостная глупость! – рассердился я. – Умирают не от жизни, а от враждебных ей факторов и процессов. Мой учитель был убежден, что старение – это болезнь, и когда-нибудь люди научатся ее лечить…

– Это, конечно, интересно, Дольф, но позволь мне поставить вопрос прямо. Карл, очевидно, ищет Ришарда, а Ришард поджидает Карла. Так что лучший способ встретиться с ними обоими – следовать за грифонской армией. Ты со мной?

Я вздохнул.

– Я предупреждал, что не собираюсь участвовать в охоте на Карла.

– То есть твой ответ – нет?

– Ну а если я скажу – "нет"?

– Тогда я пойду одна. Пешком, – это было заявлено твердым, не оставляющим сомнений голосом.

– Тебе их не догнать. У них полтора дня форы, причем это все-таки взрослые тренированные мужики.

– Знаю. Но мало ли какой шанс может подвернуться. А если ничего не делать, точно ничего не получится. Надо давать шансу шанс.

Я молчал. В прежних своих скитаниях я всегда следовал очевидному как на инстинктивном, так и на рациональном уровне правилу: от армии надо держаться как можно дальше. Вне зависимости от того, чья это армия. А уж от армий двух смертельных врагов, сходящихся для решающей битвы – тем более. С другой стороны, я наглядно представлял себе завтрашнюю картину. Вот я выезжаю на дорогу и поворачиваю на запад. Эвьет тотчас спрыгивает с коня и идет на восток. Ну, наверное, еще предложит мне передумать в последний раз, а потом – точно пойдет. И это не будет блефом. Она даже ни разу не оглянется. Причем не потому, что ей не будет этого хотеться.

А я оглянусь. Наверное, даже не раз. А потом, конечно, проявлю волю. И до конца жизни буду знать, что, располагая лучшим в мире оружием и превосходным конем, бросил ее одну без помощи в очень скверном месте и в очень скверное время.

– Так каков твой окончательный ответ, Дольф? – поторопила меня девочка.

Я решился.

– Ближе, чем на два полета стрелы, я к ним не подъеду, и не проси. И не только к основным силам, но и к тыловому дозору тоже.

– Я знала, что ты не станешь портить такой славный вечер! – возликовала Эвьет, ничуть не смущенная заявленными мной ограничениями.

– В таком случае ты информированней меня, – пробурчал я. – Минуту назад я не знал этого сам.

Утром, взгромоздив на Верного две корзины с переложенным листьями мясом, мы выехали на дорогу восточнее мертвого села. Кажется, за минувший день никто в нем так и не побывал, но проезжать через него заново, дабы удостовериться в этом, не хотелось. Хотя мы и догадывались, что впереди будут другие такие же села.

Догадки вскоре подтвердились. Деревни встречали нас жуткой тишиной. Никаких разрушений и трупов на улицах по-прежнему не было – разве что ничем не прикрытые пятна засохшей крови попадались все чаще; как видно, убийцы утомились слишком тщательно заметать следы. Мы больше не заходили в дома, зная, что там увидим. Эвьет утверждала, что в воздухе уже можно уловить слабый запах тления, доносившийся из домов и сараев; впрочем, это могло быть и результатом самовнушения – во всяком случае, мой нос ничего такого не чувствовал. По-прежнему нигде не было уцелевшей домашней живности – и первая же обнаруженная нами стоянка армии, находившаяся на довольно большом удалении к северу от дороги, наглядно продемонстрировала, куда эта живность девается. Среди многочисленных кострищ громоздились кучи обгорелых костей; в той части лагеря, где, по-видимому, располагались кухни, земля побурела от крови, и валялись обугленные черепа коров, овец и свиней. По количеству этих останков, по числу и расположению кострищ и колышков от палаток и по обилию конского навоза (сами солдаты все же справляли нужду в наскоро вырытые ямы, которые потом наспех же забросали землей, но смрад все равно шел на много ярдов) можно было примерно определить численность войска. Теперь было ясно, почему Рануар поспешил убраться с его дороги. Под грифонскими знаменами шло никак не меньше сорока тысяч, а скорее всего, еще больше. Когда я назвал вслух это число, Эвьет торжествующе поглядела на меня:

– "Экспедиционный корпус", да, Дольф?

– Ты была права, – признал я. – По правде говоря, я вообще не думал, что хоть Грифон, хоть Лев еще в состоянии собрать столько людей. Правда, с лошадьми у них дела обстоят хуже. Кавалерия составляет не больше десятой части всего войска.

– Лошадей разводить надо, – со знанием дела заметила баронесса. – Это только люди сами плодятся.

Мы ехали не слишком быстро (по кавалерийским, а не пехотным меркам) – Эвьет, конечно, хотелось бы настигнуть вражеское войско поскорей, но я щадил Верного, вынужденного везти, помимо двух всадников, еще и наши обильные съестные припасы. Прошло, должно быть, не меньше четырех часов, прежде чем мы добрались до следующего места стоянки грифонской армии. Здесь лангедаргцы, очевидно, делали привал в середине дня – он был, естественно, многократно короче ночного и оставил заметно меньше следов. Одним из самых примечательных, однако, оказался свежий земляной холмик с косо воткнутым в него крестом из двух связанных веревкой суковатых палок. Крест указывал, что это кто-то из армии, а не попавшийся ей на пути бедолага. При желании я мог бы разрыть могилу и сделать вскрытие, но я вполне представлял себе причину смерти и так. Когда сорок тысяч человек гонят по жаре ускоренным маршем – а Карл явно не был настроен щадить своих людей в ущерб скорости – неудивительно, если у кого-нибудь из них отказывает сердце. Удивительно скорее, что такой нашелся всего один. В другой ситуации я бы поставил скорее на драку, но едва ли при переходах в таком темпе у солдат сохраняются для этого силы и желание.

Можно было ожидать, что еще через четыре-пять часов (с учетом того, что нам тоже нужен привал) мы доберемся до места следующей ночевки грифонцев, а на закате – до места их очередного дневного привала. К этому моменту нас от них отделял бы один полудневный пехотный переход. Но вышло иначе.

Местность, на протяжении всего этого дня пути остававшаяся плоской, как стол, вновь начала обретать третье измерение – не столько, впрочем, бугрясь отдельными холмами, сколько вздымаясь и опускаясь длинными пологими волнами, протянувшимися с севера на юг; дорога то взбиралась вверх, то снова шла под гору. Хотя уклон нигде не был большим, для пешего путника, вынужденного шагать много часов, такой рельеф довольно-таки утомителен, да и для лошади в общем-то тоже, особенно если она запряжена в тяжелую повозку; Верный, впрочем, свободный от всяких повозок, шагал хорошо и не выказывал признаков усталости. Куда больше меня беспокоило то, что каждый такой подъем загораживал обзор, и за любым перевалом могли поджидать малоприятные неожиданности; я велел Эвьет внимательно наблюдать за дорогой на предмет обнаружения каких-либо свежих следов. Пока, впрочем, ничего подозрительного не попадалось, и все же, подъезжая к концу очередного подъема, я сбавлял темп и внутренне готовился к тому, чтобы при первом признаке угрозы резко развернуть коня и скакать назад.

Было, должно быть, два с чем-то часа пополудни; дорога в очередной раз пошла на подъем. Судя по времени, как раз где-то в этих местах грифонцы должны были встать на ночлег накануне вечером; я полагал, что, поднявшись на гребень земляной волны, мы, скорее всего, сможем увидеть их покинутую (как я очень надеялся) стоянку. Но, когда мы с очередными предосторожностями чуть ли не крадучись въехали на перевал, то увидели нечто иное.

Лес кончился, словно обессилел, взбираясь вверх; с восточной стороны гребня его уже не было. Перед нами раскинулась широкая долина, противоположный край которой распадался на отдельные пологие холмы. По дну долины тянулась дорога – скорее всего, та самая, что вела на север от Ра-де-Ро. К этой дороге севернее и южнее от нас лепились несколько довольно крупных селений; судя по дымкам над некоторыми трубами, они избежали жуткой участи своих западных соседей.

Чего нельзя было сказать о десятках тысяч трупов, устилавших дно долины прямо перед нами.

– О боже… – только и пробормотала Эвьет, забыв о своем намерении избавиться от неподобающих атеисту выражений. Сверху это напоминало грязный, изодранный ковер тошнотворного бледно-розово-желтого цвета. Большинство трупов были раздеты – лучшую добычу, должно быть, собрали победители, прочее разобрали крестьяне из окрестных деревень. Теперь мертвецами занимался третий эшелон мародеров – вороны и стервятники. Кое-где на фоне бледного человеческого мяса резкими цветными кляксами выделялись трупы лошадей, но их было немного.

– Сколько же их здесь… – тихо произнесла Эвелина. – Тысяч пятьдесят, наверное?

– Как минимум шестьдесят, а скорее, еще больше… Кто бы здесь ни вышел победителем, они явно не хоронили даже своих. Если, конечно, после такой бойни вообще уместно говорить о победе.

Я окидывал взглядом сцену побоища и окрестности, пытаясь понять, что здесь произошло. Грифонцы подошли сюда к исходу дня; обычно в таких случаях враждебные армии становятся лагерем и ждут утра, чтобы начать сражение. Но нигде с нашей стороны долины я не видел следов грифонского лагеря. Стало быть, Карл бросил свою армию в битву прямо с марша, едва перестроив из походного в боевой порядок. Ну, может быть, дав отдохнуть им самую малость – но на настоящий отдых близящиеся сумерки времени не оставляли. На такой жест после нелегкого дневного перехода командующий мог пойти только с отчаяния. И повод для отчаяния у него, очевидно, был – он понимал, что время работает на Йорлинга. Если бы бой был отложен до утра, за ночь Лев мог бы получить подкрепление. Надо полагать, ту самую армию Рануара – не до самого же Нуаррота она отступила! Нет, она, очевидно, отошла лишь до дороги, разрезающей лес на юге (мы пересекли эту дорогу незадолго до того, как встретили армию графа – у ее перекрестка стояла "подозрительная деревня", где нам неудачно присоветовали трактир), и дальше огибала с юга тот самый лесной массив, мимо которого грифонцы прошли с севера. Путь Рануара получился длиннее, и граф не мог опередить Карла и соединиться с основными силами до подхода противника. Или все-таки мог? Тогда, возможно, первыми атаковали йорлингисты, чтобы не дать врагу отдохнуть: у них усталыми после перехода были только рануарцы, а у лангедаргцев – вся армия… Нет, понял я, еще раз прикинув время и расстояние, никак не мог. У меня не было карты этих мест, и я не знал, как проходит дорога, по которой шло южное войско, но в любом случае, с учетом его отхода назад, ему пришлось огибать лес, а грифонцы шли практически по прямой. М-да, как-то криво спланировал Ришард свою операцию… подвели шпионы, неверно сообщившие о положении лангедаргского войска?

Итак, вопреки обыкновению, бой начался вечером, а не утром; об этом свидетельствовал и тот факт, что такое количество трупов уже успели обобрать – если бы к утру нынешнего дня сражение не было уже закончено, а лишь началось бы, у мародеров просто не хватило бы времени. Вместе с тем, при всех человеческих талантах в этой области, столько народу не могли перебить за какие-нибудь полчаса – сражение наверняка продолжалось и в сумерках, и в ночной тьме, где светом факелов и какофонией криков тщетно пытались заменить дневную ясность. Возможно, сцепившиеся друг с другом части к этому времени так перемешались, что просто не могли уже организованно разойтись с наступлением темноты. В итоге получился новый вариант Бойни-в-тумане, с еще большим числом жертв…

Я тронул каблуками бока коня, направляя его в долину.

– Нам обязательно туда ехать? – встрепенулась Эвьет.

– Ну ты же хочешь узнать, кто победил? И что стало с обоими командующими?

На самом деле выяснить это было не так просто. Голый мертвый йорлингист ничем не отличается от голого мертвого лангедаргца. Мы медленно ехали по этому морю мертвецов, валявшихся в самых разных позах и положениях – так, как они упали сами, и так, как их бросили мародеры. Там, где тела были навалены особенно густо, Верному приходилось ступать прямо по ним; из ран выдавливалась черная кровь, и скоро его копыта были в ней по самые бабки. Трупы пролежали под горячим солнцем всего один неполный день, но смрад уже висел в безветренном воздухе долины, подобно туману над гнилым озером. Многие тела были страшно изувечены, буквально изрыты рваными ранами – может быть, потому, что скверного качества мечи, прорубаясь через доспехи, не входили в плоть достаточно глубоко, чтобы быстро оборвать жизнь, а может быть, из-за ярости рубивших. Некоторые, напротив, были разрублены практически пополам – тут явно поработали двуручники. Тут и там валялись отрубленные головы со слипшимися от крови волосами, отсеченные под разными углами и в разных местах руки и ноги – и, соответственно, обезображенные трупы тех, кто всего этого лишился. Располосованная и окровавленная одежда многих мертвецов никуда не годилась, и все же ее тоже сдирали – чаще всего, чтобы не возиться, просто разрезая ножами и бросая ошметки тут же – дабы проверить, не прятали ли покойники под одеждой чего ценного, например, золотого крестика или оправленного в серебро ковчежца с мощами, медальончика с женским портретом, а то и самых обычных денег, укрытых от завистливых глаз товарищей. Ничто из этого, впрочем, погибшим не помогло… Липкие внутренности, вывалившиеся кровавым месивом из вспоротых животов и разрубленных грудных клеток, были густо облеплены жирными мухами; их немолчное гудение было практически единственным звуком в окружающем нас мире, не считая мерзкого чавканья и хлюпанья под копытами. Даже вороны почти не каркали – пищи было слишком много, им не было нужды ни спорить между собой, ни подзывать товарищей к добыче. Когда мы проезжали мимо, птицы недовольно косились на нас, приподнимали крылья, но и не думали взлетать. Они чувствовали себя здесь полными хозяевами.

Попадались и почти неповрежденные трупы, те, чьи раны ограничивались одной или двумя дырками от стрел (сами стрелы чаще всего были выдернуты и унесены мародерами – не только солдату, но и крестьянину пригодится в хозяйстве стальной наконечник). Но таких было немного – битва в тесноте и темноте не позволяла развернуться лучникам. Куда больше было тех, кто вообще не имел ран от оружия – но неестественно провалившиеся ребра и переломанные кости, местами прорвавшие кожу, ясно говорили об их участи. Они были задавлены и затоптаны в толпе. При паническом отступлении или, наоборот, в атаке? Кто наступал, а кто бежал? Теперь уже определить это было невозможно.

Были и те, кто явно умер позже других. Раненые, пережившие само сражение, выбравшиеся из-под груды мертвецов и пытавшиеся ползти или ковылять к спасению. Но затем силы все же оставили их, а самых стойких добили мародеры. А окрестные села довольно многолюдны, подумалось мне, раз успели переработать такую массу добычи. И на промысел наверняка выходили в полном составе, с женщинами и детьми. У крестьян, конечно, был прямой резон торопиться – они ведь не знали, какие силы остались у обеих партий и как скоро на поле битвы могут появиться новые солдаты той или другой стороны, которые, очевидно, были бы отнюдь не в восторге, застав сельских мародеров за "работой".

Но больше всего меня поразило не все это. Не характер ран – доводилось видеть такое и прежде, не отсутствие помощи для выживших, даже не количество трупов, побившее, похоже, все прошлые рекорды этой войны… Среди лежавших вокруг мертвецов попадались, конечно, типичные солдаты – мужчины лет двадцати-тридцати. Встречались, хотя и редко, почти уже старики за сорок – эти четко делились на две категории: совсем немногочисленные ветераны, обманывавшие смерть едва ли не с самого начала войны Льва и Грифона (но в итоге все же не ушедшие от судьбы), и обычные мужики, на старости лет взявшиеся за меч от голода и безысходности – таких было больше. Разница между ними была не в комплекции – крестьянский труд развивает мускулатуру не хуже, чем тяжесть оружия и доспехов – а в многочисленных шрамах, покрывавших тела старых солдат. Но все вместе перечисленные составляли лишь считанные проценты от общего числа павших. Абсолютным же большинством тех, кто пришел сюда под знаменами обеих, судя по всему, армий и кто лежал теперь кругом сплошным ковром окровавленной гниющей плоти – были мальчишки. Пятнадцати-шестнадцати лет, а кое-кто наверняка и четырнадцати – те, что выросли раньше сверстников. Разве вербовщики станут изучать метрические свидетельства и записи в приходских книгах? Меч, топор, копье держать можешь – годен. Поставь крестик здесь. Поздравляю, солдат! Следующий… Они родились, когда война уже шла. Они не знали никакой другой жизни, кроме войны. У некоторых из них наверняка отцом был солдат, изнасиловавший их мать. Ненавидели ли они врага? О, полагаю, да. Искренне и рьяно. Не особо задумываясь, конечно, чем Лев хуже или лучше Грифона. Хотя бескормица и отсутствие в семье средств на уплату податей тоже стали не последними причинами, погнавшими их на сборный пункт. А в каких-то графствах, как я слышал, в армию вообще набирают принудительно, хотя идея доверять оружие и защиту своих интересов тому, кто имеет все основания тебя ненавидеть, всегда была за гранью моего понимания… Затем… какой курс обучения они прошли? Месячный, недельный, двухдневный? И Льву, и Грифону важно было успеть укомплектовать армию раньше противника. А особые навыки от пополнения не требовались. Они должны были задавить массой. Стать тем мясом, в котором увязнут мечи и копья хорошо обученных, опытных, но, увы и ах для каждого из командующих, столь немногочисленных после двадцати лет взаимоистребления профессионалов… И они им стали. Там, где даже опытные солдаты не смогли бы сражаться грамотно из-за невозможности толковой организации боя в темноте, эти и вовсе устроили кровавую кучу-малу, где свои служили причиной гибели едва ли не чаще, чем противник. И, вероятно, легли здесь практически все. Пожалуй, даже ужасы Комплена и Лемьежа, где большинство трупов были все же скрыты за стенами домов, не производили такого гнетущего впечатления, как эти лежавшие вповалку повсюду, куда доставал глаз, тысячи и тысячи мертвых голых мальчишек.

Установить, кто в итоге понес бОльшие потери, было совершенно невозможно. Среди разнообразного хлама, которым побрезговали даже мародеры – сломаных древков копий, разбитых щитов, ни к чему уже не пригодных остатков одежды и легких доспехов, обгоревших головней факелов – то тут, то там попадались на поле боя и втоптанные в кровавую грязь вымпелы и знамена. Как грифонские, так и львиные (а принадлежность некоторых, превратившихся в заскорузлые бурые тряпки, вообще нельзя было определить). Даже по тому, как хаотично они были разбросаны, становилось ясно, что сражение протекало без всякого единого плана и централизованного управления войсками. Мы пересекли поле боя по ломаной траектории с юго-запада на северо-восток, затем поехали вокруг по внешнему краю; я больше присматривался к ранам, стараясь определить, как они были нанесены, Эвелина – к следам на земле.

Картина из наших совместных наблюдений складывалась примерно следующая. Сперва грифонцы, вероятно, имели численный перевес и пытались охватить противника с флангов, используя свою кавалерию – но как раз в коннице преимущество было у йорлингистов, и они успешно контратаковали, сорвав план окружения; об этих действиях можно было судить по многочисленным обломкам кавалерийских копий (их, в отличие от пехотных, специально делают хрупкими, ломающимися при первом ударе – иначе вонзившееся в цель на скаку копье вышвырнет из седла самого бьющего), трупам лошадей и изрытой копытами земле по краям поля мертвецов. Но в дальнейших событиях, похоже, кавалерия активного участия не принимала – то ли потому, что оба командующих решили поберечь свою конницу, то ли просто из-за сгустившейся темноты. Пехотные же ряды быстро перемешались, утратив всякое подобие порядка, и началась неуправляемая бойня по принципу "каждый сам за себя". У взрослых солдат, может, еще хватило бы ума разбежаться в такой ситуации – и, возможно, те, что сумели выбраться, так и сделали – но мальчишки дрались до конца. Рыцари, и уж тем более сами командующие, судя по всему, даже не пытались лезть в эту кашу.

Мы завершили круг, вновь остановившись к северо-востоку от основной массы тел. Эвьет спешилась и еще некоторое время ходила по земле, внимательно глядя под ноги, кое-где приседая и раздвигая траву. Затем вернулась ко мне.

– Большинство выживших уходили отсюда двумя путями, – доложила она. – Одни на север, по дороге. Другие на северо-восток, в холмы. И там, и там сначала ушла конница, причем на приличной скорости. Уже потом пехотинцы, их следы идут поверх. Среди них были раненые. Пехоты было немного, особенно у тех, что ушли в холмы – иначе они затоптали бы все следы конницы.

– Ну что ж, – подвел итог я, – похоже, ответом на вопрос "кто победил" будет "никто". Когда ночная тьма стала окончательно непроглядной, командиры обеих армий сочли себя разгромленными. Что, учитывая уровень потерь, было недалеко от истины. Как обстоят дела у врага, они не очень представляли, но предпочли убраться под покровом ночи. Первой, разумеется, геройски драпала благородная рыцарская конница. А за ней потянулось и то, что осталось от пехоты и сумело выбраться из общей мясорубки. Не знаю только, кто ушел в холмы, а кто по дороге. Могу лишь предположить, что в холмы подались те, кто перетрусил сильнее. Вероятно, поначалу они слышали друг друга, но очень надеялись, что им удастся уйти, не привлекая внимания противника. Поскольку желание было обоюдным, так оно и вышло. Ну а потом их пути разошлись.

– Значит, нам нужно решить, за кем из них последовать.

– Я бы предпочел последовать за ними обоими, – пробурчал я и, когда Эвьет вскинула на меня удивленные глаза, пояснил: – В том смысле, что тоже убраться отсюда в каком-нибудь третьем направлении.

– Дольф, ну как ты не понимаешь! Это же такой шанс! Сейчас, когда от всего войска Карла осталась лишь жалкая кучка…

– Жалкая относительно первоначальной численности армии, – напомнил я. – А в абсолютных цифрах это все еще несколько тысяч бойцов, включая тяжелую кавалерию. И в основном, скорее всего, лучших бойцов. Худшие остались там, – я указал большим пальцем через плечо на свалку человеческой плоти за спиной.

– Ну… ты прав, конечно, но все равно – представляешь, какой сейчас в этом войске хаос и упадок духа…

– Представляю. Как раз такой, чтобы прикончить любого, кто попадется им под руку. Кстати, такие настроения сейчас в обеих армиях.

– Мы не будем лезть на рожон.

– Как бы он сам на нас не полез…

– Дольф…

– Только не начинай опять "тогда-я-ухожу-одна", ладно? – произнес я не без раздражения. – Поехали пока по дороге. А там видно будет.

И мы поехали на север. Я смотрел то вперед, то по сторонам, опасаясь ненужных встреч с остатками разбитых частей, по какой-либо причине – хотя бы и из желания помародерствовать – не ушедшими далеко от поля боя; Эвелина же, как выяснилось, по-прежнему внимательно смотрела на землю.

– Появились следы колес, – внезапно сообщила она мне. Я взглянул вниз, но не нашел в этом ничего примечательного.

– Мы же едем по дороге.

– Это совсем свежие следы, – возразила девочка. – Они идут поверх следов пехотинцев.

– Телеги крестьян, собиравших добычу.

– Дольф, ты не слушаешь! Следы телег мародеров тянутся еще от поля боя. А эти – появились сбоку. Какие-то повозки объезжали побоище.

– Обоз, вероятно, уцелел. Возницам могли передать приказ двигаться на север уже после того, как прошли пехотинцы.

– Возможно. Или же это обоз другой армии. И следы копыт и сапог уже тогда тоже.

– Думаешь, Рануар? – наконец сообразил я. – Опоздал к сражению, но все-таки прибыл сюда раньше нас?

– И теперь либо торопится догнать своих, либо преследует неприятеля. Интересно, он сам знает, за кем именно направляется?

– Сомневаюсь, что в этом хаосе ему отправили гонца или что-то вроде, – покачал головой я. – Мне кажется, йорлингисты вообще не имели понятия о его местоположении. Если бы они знали, что он вот-вот прибудет – постарались бы продержаться… Думаю, он выбрал дорогу по дну долины из тех же соображений, что и я – просто потому, что это удобнее и безопаснее, чем петлять и карабкаться по холмам. Тем более с гружеными повозками.

Впереди было большое село, но я предпочел объехать его стороной. Черт его знает, что может прийти в голову местным, опьяненным добычей (и кровью) и располагающим сейчас целым арсеналом собранного на поле боя оружия. Пусть даже крестьяне не очень умеют с этим оружием обращаться – впрочем, и среди них могут найтись бывшие солдаты. Я даже пришпорил Верного, дабы проехать это место побыстрее.

Затем мы вновь выехали на дорогу, безлюдную до самого горизонта.

– Кажется, мы никогда не избавимся от этой трупной вони, – пробурчала у меня за спиной Эвьет. – Вся одежда, должно быть, пропиталась. И наша свинина – если она тоже теперь так пахнет, я не смогу ее есть!

– Да ничем особенным не пахнет, – возразил я. – Все уже выветрилось… – но в тот же миг и мой нос уловил пресловутый запах. Я обнюхал рукав своей куртки и тут же понял, что она ни при чем.

– Кажется, это там, – указал я рукой в сторону от дороги.

Свернув туда, мы увидели тела, доселе скрытые высокой травой. Их было семь, вытянувшихся вдоль дороги своеобразным серым пунктиром: пыль густо покрывала их черные штаны, сапоги и кожаные доспехи. Очевидно, убийцы слишком торопились, чтобы раздевать своих жертв. Оружие убитых, впрочем, кто-то все же подобрал – если только прежде они не бросили его сами. Кажется, двое лежавших ближе всех все же пытались сопротивляться – прочих же зарубили со спины, когда они старались спастись бегством. Ни малейших шансов у них не было: все удары были нанесены сверху, явно с седла.

– Значит, мы все же едем следом за грифонцами, – удовлетворенно констатировала Эвелина. – А здесь кавалерия Рануара настигла хвост их пехоты.

– Возможно, – ответил я, – но и грифонцы, придя в себя после боя, могли отправить свои кавалерийские отряды охотиться за бредущими по долине йорлингистами.

Однако уже через пару сотен ярдов мы наткнулись на новые трупы, теперь уже тщательно обобранные, и это свидетельствовало в пользу версии Эвьет: очевидно, здесь не просто действовал летучий отряд, убивавший отставших, но следом за кавалеристами двигалась пехота, собиравшая трофеи. Дальше убитых попадалось все больше – в основном по обе стороны дороги, но некоторые, растоптанные практически в кашу, остались прямо на ней – а затем мы увидели повозки.

Они стояли кучей слева от дороги, и у меня даже мелькнула мысль, нет ли там засады, поэтому подъехали мы с большой осторожностью. Но никаких признаков жизни, кроме мух, с гудением кружившихся над тушей мертвой лошади, там не оказалось. Всего повозок было шесть; пять других упирались оглоблями в землю – очевидно, победители выпрягли лошадей для своих нужд, предпочтя бросить фургоны здесь. В том, что это сделали именно победители, а не сами возничие, мы убедились, как только подъехали ближе.

Видимо, именно в этом месте кавалерия Рануара – теперь уже едва ли приходилось сомневаться, что то была именно она – настигла грифонский обоз. Всего в нем, конечно, было намного больше повозок, но прочие, очевидно, угнали дальше уже в качестве трофеев. Вокруг валялось около трех десятков трупов, по большей части тоже уже раздетых. Несколько человек пытались спрятаться под повозками, но там их добили копьями. Одним из убитых был мальчик не старше двенадцати лет. Пришпиленный сломанным кавалерийским копьем к деревянному борту фургона, он стоял в луже натекшей крови, уронив голову; казалось, он с удивлением рассматривает, что это за штука торчит из его груди. На его все еще аккуратный, несмотря на кровь, костюмчик с кружевными манжетами и на щегольские остроносые сапожки никто не позарился – солдат не интересовали детские размеры; срЕзали только дорогие пуговицы. Мальчик, несомненно, был из богатой и скорее всего – дворянской семьи. Какая нелегкая занесла его в армейский обоз? Сын кого-то из грифонских старших офицеров? Такие обычно дожидаются отцов за надежными стенами и рвами родовых замков – по крайней мере, в подобном возрасте. Впрочем, некоторые вояки считают, что чем раньше наследник начнет привыкать к армейскому быту, тем лучше…

Я спешился, желая осмотреть фургоны. Едва ли, конечно, солдаты могли пропустить там что-то ценное, но проверить все равно не мешало; к тому же внутри могло отыскаться окончательное подтверждение, что это именно грифонский обоз. Эвьет тоже спрыгнула на землю. Я, не оборачиваясь, предупредил ее, чтобы смотрела по сторонам, пока я инспектирую повозки. Совсем не хотелось бы, чтобы какие-нибудь шустрые всадники застали нас врасплох.

Я подошел к повозке, стоявшей передом к солнцу, и раздернул брезентовые занавески. В нос ударил тяжелый железистый дух застоявшейся крови в сочетании с острым запахом каких-то снадобий. Первым, что я увидел, оказались круглые мокро-багровые срезы перерубленных шей. В фургоне лежали в собственной крови три обезглавленных трупа; головы, впрочем, валялись тут же. На одной из голов была пропитавшаяся красным повязка, закрывавшая левый глаз и ухо. У двух безголовых тел тоже были перевязки: у одного – плечо и грудь, у другого – бедро и лишившаяся кисти культя правой руки.

Раненые. Кого-то из них с поля боя все-таки вывезли. Немногих, и скорее всего – из числа офицеров. Но вражеские мечи все же закончили недоделанную работу несколькими часами позже.

Разумеется, аналогичное зрелище ждало меня и в других повозках. Неудивительно, что их бросили здесь. Трупы, конечно, можно было выбросить, или вытащить еще живых и казнить их уже снаружи – но фургоны все равно уже были перепачканы кровью раненых и пропитались соответствующим запахом. Я все же, стараясь не испачкаться, осмотрел фургоны на предмет наличия медикаментов, хирургических инструментов или хотя бы просто фляг с водой – но, если что-то такое в них и было, это уже забрали до меня. Теперь в повозках лежали только трупы.

– Что там? – спросила Эвьет, подходя ко мне, когда я выбирался из пятого фургона.

– Не смотри, – посоветовал я, – малоприятное зрелище.

– Ну, после всего, что мы уже видели… – она отдернула занавеску. В первый миг на ее лице и впрямь мелькнула брезгливая гримаска – не столько, вероятно, из-за открывшейся картины (и впрямь едва ли способной шокировать на фоне того, что мы видели пару часов назад), сколько из-за застоявшегося в нагретом солнцем фургоне запаха. Но уже в следующий миг баронесса расплылась в торжествующей улыбке. Ухватив за волосы, она вытащила наружу смуглую курчавую голову с хищным носом и полными – такие часто называют чувственными – губами.

– Грегор Марбель, – с удовольствием протянула она, рассматривая мертвое лицо то с одной, то с другой стороны. – Какая встреча. Ну что, гад? Получил свое? Получил, тварь. Было бы обидно, если бы тебе просто снесли голову в бою, правда? Не-ет, сначала ты мучился от раны, трясясь в душном фургоне, потом дрожал от страха, когда услышал, что фургон нагоняют наши, потом, небось, молил о пощаде… Молил, мразь? Своим визгливым голосочком? Представляю, как они хохотали, слушая твое жалкое блеяние. А потом тебя прикончили, как барана на бойне. Дольф говорит, что отрубленная голова может жить еще десять минут. Надеюсь, ты успел насладиться ощущениями.

Девочка плюнула в глаза головы, бросила ее на землю и с размаху наподдала ногой. Жуткий мяч описал параболу над травой, запрыгал по земле, выкатился на середину дороги и остановился. Эвьет демонстративно вытерла о траву сапожок.

– Поздравляю, – сказал я без тени иронии.

– Спасибо, – так же серьезно ответила баронесса. – Пусть это не моя заслуга, но все равно – одна из лучших новостей за последние три года.

– Может быть, и Маркус валяется теперь где-то там, в общей куче, – я махнул рукой на юг.

– Без четких примет мы этого никогда не узнаем, – сокрушенно признала Эвелина. – Но ты прав, шансы велики. Как-никак, грифонцы потеряли там бОльшую часть своей армии.

В шестом фургоне, том самом, к которому был пригвожден ребенок, тоже не нашлось ничего интересного. Очевидно, в нем ехал этот мальчик и тот или те, кого он сопровождал, однако все их вещи, кроме вспоротых (очевидно, в поисках ценностей) подушек и матрасов, забрали мародеры.

Мы поехали дальше, минуя очередных мертвецов на обочинах – а вскоре добрались до места настоящей бойни.

Если южнее этого места кавалеристы настигали измученных солдат, бредущих поодиночке и небольшими группами, то здесь они обрушились на большую пехотную колонну, двигавшуюся в походном строю. Я даже не думал, что до этого момента у Карла еще сохранялось столько пехотинцев. Их было здесь, наверное, тысяч семь или восемь; большинство погибли прямо на дороге или около нее. Некоторые пытались организовать правильную оборону, выстроив каре с упертыми в землю пиками – но таких здравомыслящих оказалось слишком мало, вероятно, потому, что и здесь, как я вскоре убедился, средний возраст воинов был заметно меньше двадцати (хотя, наверное, сказалась и усталость). В результате они не успели замкнуть оборонительный строй, и их обошли и порубили с флангов и с тыла. Многие бросились врассыпную, но мало кому удалось убежать далеко – кого не настигли сами конники, достали их стрелы. Что было, однако, странно – мертвецы лежали в одежде, доспехах и при оружии. Единственными трофеями победителей, очевидно, стали флаги – их нигде не было. Отчего же не обобрали этих, если обобрали всех предыдущих? Я спрыгнул на землю и осмотрел несколько ближайших тел. Сражение, а точнее, избиение явно состоялось совсем недавно, каких-нибудь два часа назад. Недалеко же они ушли почти за целый день! Впрочем, оно и понятно, учитывая их физическое состояние – вторые сутки без сна, и какие сутки! Наверное, для краткого отдыха они все же останавливались, но даже не нашли в себе сил – скорее моральных, чем физических – собраться всем вместе, дождавшись отстающих, и держать единый темп, а не растягиваться по долине на несколько миль.

И все же было в этих телах нечто неправильное. Ну то есть, конечно, когда посреди дороги валяются восемь тысяч изрубленных и истыканных стрелами трупов, это вообще сложно назвать правильным положением дел, но речь не об этом. Конники рубили пеших, набрасываясь на них с разных сторон – кто-то получил удар спереди, кто-то сзади, кто-то сбоку, тут ничего нельзя было сказать определенно. Но вот разбегаться пехотинцы должны были веером от опасности. То есть, если их настигли сзади, веер должен был быть развернут вперед. А не назад, как было на самом деле.

Среди валявшихся вокруг мертвецов стоял одинокий фургон без лошади. Его возница лежал на передке; запрокинутая голова свешивалась со скамьи, задрав кудлатую бороду к небу, а из кадыка торчала стрела. Его облик показался мне знакомым; я подошел ближе. Эвьет подъехала следом.

– Узнаешь? – кивнул я, приподнимая голову покойника за волосы.

– Да, – мрачно ответила Эвелина. – Ты говорил с ним три дня назад. Это рануарцы.

Я заглянул в фургон. Кандальный груз был на месте. Пленные здесь никому не требовались.

– Ты точно уверена, что там был Марбель? – спросил я, снова выбираясь из фургона.

– Да, – подтвердила Эвьет без тени сомнения. – Те были грифонцами. А эти…

– Марбель за это время мог сменить место службы, – заметил я. – Вспомни Левирта.

– Нет, это абсолютно точно были грифонцы, – повторила Эвелина. Меня удивила эта безапелляционность. Я знал, что она не из тех, кто настаивает на своем из пустого каприза или не допускает мысли о возможности собственной неправоты. Впрочем, все действительно выглядело логичным. Конница Рануара настигла отступающих на север беззащитных грифонских пехотинцев и радостно устремилась за легкой добычей, бросив позади собственную пехоту. Пехота, в свою очередь, аккуратно собирала трофеи, оставляемые ей кавалеристами, и не чаяла при таком раскладе вообще увидеть живого солдата противника. А затем коннице Карла, благополучно сохраненной во время ночного побоища, удалось провести стремительную и успешную контратаку. Рануарцы даже не успели перестроиться из походного порядка. Возможно, поначалу они решили, что им навстречу скачут возвращающиеся свои…

Выходит, и в войске Рануара большинство составляли мальчишки. Три дня назад я этого не заметил – шлемы и дорожная пыль мешали как следует разглядеть лица, а у меня и в мыслях не было рассматривать солдат внимательно. Но теперь я видел это вполне отчетливо. Смерть придала лицам какое-то подчеркнуто детское выражение… не столько даже страха, сколько удивления и обиды…

Однако, что же случилось с конницей Рануара? Хотя общая численность его армии уступала начальной численности армии Карла раза в четыре, в кавалерии, даже если предположить, что ночью грифонские всадники совсем не понесли потерь (а это явно было не так), соотношение, по нашим с Эвьет оценкам, было уже далеко не столь разительным – а возможно и практически равным. Победить в конном бою лангедаргцы, конечно, могли, но дорогой ценой. Хватило бы у них после этого сил еще и на разгром пехоты? Все-таки восемь тысяч войска – это восемь тысяч войска, каким бы оно ни было. И возможно ли было уничтожить графскую конницу столь быстро и столь полно, что пехота не успела бы дойти до места боя и понять, что происходит, и не осталось бы ни единого всадника, способного ее предупредить?

За неимением в пределах видимости живых свидетелей, узнать это, очевидно, можно было лишь одним способом – ехать дальше и смотреть, что там произошло. И, хотя встреча с грифонцами не входила в мои планы, мне самому стало любопытно, куда делась кавалерия Рануара – подобно тому, как бывало интересно при анатомировании установить причину смерти внешне выглядевшего здоровым человека. Ладно, подумал я, засаду здесь устроить вроде бы негде (что увеличивало странность случившегося), а на открытой местности мы легко сможем избежать нежелательных встреч. Их кони измотаны, а Верный в хорошей форме.

Мы проехали на север еще около пяти миль; да, конница Рануара действительно далеко оторвалась от своей пехоты. Что было, впрочем, виной не только кавалеристов: когда обираешь до нитки каждого попавшегося на пути мертвеца, идти быстро не получится, даже если конники и будут сдерживать свой темп. А обирать графским пехотинцам было кого… Трупы грифонцев, теперь уже не тронутые мародерами, продолжали попадаться нам и на протяжении всех этих пяти миль. Меня удивляла скотская покорность, с которой лангедаргцы продолжали брести или, на худой конец, бежать вперед, не имея ни малейших шансов укрыться от настигавшей их смерти, вместо того, чтобы разбегаться из долины прочь, благо ни слева, ни справа никакие крутые склоны ее не ограждали, а преодолеть пологий подъем не составляло труда. Конечно, когда всадники уже за спиной, бегство в любом направлении будет коротким и бесполезным – но неужели нельзя было озаботиться происходящим позади раньше? Скачущих кавалеристов видно с приличного расстояния…

Но вот, наконец, мы добрались до места, где этой скачке был положен предел. Долина здесь заканчивалась, сужаясь и переходя в пологий склон прямо по курсу – легко, впрочем, преодолимый и для пехоты, и для кавалерии; дорога взбиралась наверх и скрывалась за гребнем. И если внизу, у подножия этого склона, валялось множество лошадиных трупов, причиной тому была, конечно, не непроходимость рельефа. Вообще такое обилие мертвых животных удивляло: боевой конь – ценный трофей, и обычно в сражении их стараются беречь, направляя оружие главным образом против всадников… Но, естественно, человеческих останков там было еще больше, нежели лошадиных. Оставшихся без хозяев коней победители, как водится, забрали себе. Впрочем, не всех – некоторых они, очевидно, не смогли поймать, или не пожелали тратить на чересчур строптивых животных драгоценное время. Я разглядел минимум трех – один бродил наверху и двое внизу.

Мы подъехали ближе. Теперь было отчетливо видно, что здесь нашли свой конец и легкая, и тяжелая кавалерия Рануара, как видно, достигшие этого места совместно. Многие мертвецы были раздеты, но с иных сняли лишь доспехи и оружие, а некоторые и вовсе лежали нетронутые; как видно, мародерам не хватило времени (и рук, ибо пехоты у Лангедарга, судя по всему, почти не осталось), пока конница Карла совершала свой бросок на юг и обратно – даже учитывая, что обратно победителям пришлось возвращаться медленней, ибо они гнали повозки обоза, отбитого своего и рануарского. Задерживаться же в этом месте на ночь грифонский командующий явно не хотел.

Почти все графские лошади были убиты стрелами, обычными длинными и короткими утяжеленными арбалетными; та же участь постигла и многих всадников, хотя были погибшие от мечей, копий, кавалерийских топоров и, наконец, просто разбившиеся при падении и затоптанные. Похоже, в какой-то момент здесь образовался жуткий хаос, когда лошади и люди валились под копыта скакавших сзади, заставляя тех тоже падать, ломая конечности, хребты и черепа себе и тем, на кого они налетали… Некоторые лошади с переломанными костями были еще живы и жалобно ржали, приподнимая головы и глядя на нас страдающими, полными слез глазами. Помочь им по-настоящему, конечно, было нельзя – только добить, но и на это у нас не было времени: близился закат, и необходимо было разобраться, что здесь произошло и можно ли где-нибудь поблизости заночевать без большого риска.

При этом я не упускал из вида коней, счастливо избежавших общей участи; захватить любого из них было весьма соблазнительно. Вот только, коль скоро они не дались грифонцам, едва ли дадутся и нам. Все же в какой-то момент мы оказались довольно близко от одного из них, великолепного лоснящегося жеребца редкого оттенка соловой масти – в лучах вечернего солнца он казался отлитым из золота. Еще недавно он принадлежал кому-то из рыцарей: переднюю часть головы, от ушей до носа, защищал лошадиный шлем, на груди сверкал пластинчатый нагрудник.

– Как тебе этот красавец? – осведомился я у Эвьет.

– Хороший конь, – ответила девочка, но в ее голосе мне послышалась некая неуверенность, словно признание достоинств чужого скакуна казалось ей предательством по отношению к Верному.

– Я понимаю, что тебе нравится Верный, – усмехнулся я, – но ему будет куда приятней везти одного всадника, а не двоих.

– Его еще поймать надо, – сумрачно пробурчала Эвелина. Ее радость по поводу смерти Марбеля окончательно поблекла под бременем более свежей новости о полном разгроме южной армии йорлингистов. Может, в какой-то миг она и подумала "так Рануару и надо!", но случившееся означало, что Карл одержал победу и сохранил боеспособность, а что осталось от сил Ришарда, было вообще непонятно.

– Жаль, подманить нечем – у нас полно мяса, но ни крошки хлеба… – рассуждал вслух я. – Э-эй, стой на месте… знать бы, как тебя зовут… стой, не убегай, мы не причиним тебе зла, – я медленно и осторожно подъезжал к чужому коню, – а своему хозяину ты больше не нужен… стой спокойно… вот так, вот так, хоро… а-а, ч-черт!

Конь сорвался с места и поскакал к холмам на востоке, легко перемахивая через трупы сородичей. Я бросил было Верного в погоню, но тут же одумался и позволил ему остановиться. Золотой явно был отличным скакуном; Верный, вероятно, мог бы потягаться с ним в скорости, но не с двойным грузом на спине (учитывая наши съестные припасы, вес был именно двойным, а не полуторным, как раньше). Да и к тому же, если бы даже я догнал коня, мчащегося галопом – что дальше? Перепрыгивать на полном скаку из седла в седло? Я не цирковой трюкач.

Проскакав пару сотен ярдов, золотой, однако, тоже остановился – и даже обернулся в нашу сторону, словно издеваясь. Повторяется история с конем, за которым мы тщетно гонялись по пути из Лемьежа? Мы не можем себе позволить охотиться за ним до темноты, не зная, что делается вокруг и какие остатки недобитых войск прячутся в тех же холмах. Но все же я решил предпринять еще несколько попыток – Эвьет давно был нужен собственный конь, и если для обычной девочки ее возраста требовалась бы небольшая смирная лошадка, то для Эвелины рыцарский скакун подходил прекрасным образом.

Я снова поехал к словно поджидавшему нас золотому, стараясь демонстрировать всем своим видом спокойствие и доброжелательность.

– Попробуй ты его подманить, – предложил я Эвелине. – Верный сразу проникся к тебе симпатией, может, и с этим получится.

Эвьет принялась уговаривать коня успокаивающими и ласковыми словами, но, стоило нам сблизиться с ним до нескольких ярдов, как все повторилось. Теперь уже золотой остановился между холмами и вновь обернулся в нашу сторону.

– Такое впечатление, что он нас куда-то зовет, – заметила девочка.