Приключение Питера Симпла

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

На рассвете следующего утра мы разменялись сигналами с адмиральским кораблем, салютовали его флагу, и к восьми часам вся эскадра стояла уже на якоре. Мистер Фокон отправился к адмиралу с депешами и с донесением о смерти капитана Савиджа. Через полчаса он возвратился, и мы с удовольствием заметили на его лице улыбку, из которой заключили, что он, вероятно, получил диплом командира. До тех пор это обстоятельство подлежало сомнению, так как адмирал имел полное право отдать вакансию кому угодно, хотя это было бы очень несправедливо по отношению к мистеру Фокону. Ведь капитан Савидж умер в то время, когда корабль наш находился под начальством адмиралтейства, и мистер Фокон стал капитаном по праву. И все же адмирал мог не дать ему корабль и отослать домой пи с чем. Но он распорядился вот как: капитан «Минервы» был переведен на «Санглиер», капитан «Оппосума» на «Минерву», а капитан Фокон получил команду над «Оппосумом». В тот же вечер ему прислали диплом, а на следующее утро перемещение это уже состоялось. Капитан Фокон хотел взять меня с собой и предлагал мне это; но я не решился покинуть О'Брайена и предпочел остаться на «Санглиере».

Нам очень хотелось знать, что за человек наш новый капитан, которого звали Кирни, но мы не имели случая расспрашивать о том мичманов, разве что когда они приезжали к нам с ботами, нагруженными его имуществом. Мы получили ответ общий: что он очень добрый малый и никому не делает зла. Ночью я был на вахте с Суинберном; он подошел ко мне.

— Ну, мистер Симпл, — сказал он, — у нас теперь новый капитан. Я служил с ним два года тому назад на одном бриге.

— Так скажите, пожалуйста, Суинберн, что он за человек.

— С большим удовольствием, мистер Симпл! Вот видите, у него прекрасный характер, он такой ласковый, но…

— Что же?

— Большой самохвал!

— Что это значит?

— Боже мой, мистер Симпл, как вы не понимаете родного языка. Это значит, что он лжец, какого не видывала палуба. Вам известно, мистер Симпл, я умею иногда сочинить сказку.

— Конечно, доказательством может служить ураган, о котором вы рассказывали в прошлую ночь.

— Ну так, мистер Симпл, я ему в подметки не гожусь. Не то чтобы, при некотором старании, и я не мог зайти в шутке так же далеко, как он, но — черт его возьми! — он вечно лжет. А правду скажет разве только по ошибке. Беден, как крыса, ничего не имеет, кроме жалованья, а послушать его, так он богаче гринвичского госпиталя. Но вы скоро узнаете его: он даст вам повод посмеяться, только помните, мистер Симпл, что в таких случаях не годится смеяться в лицо.

На следующий день явился капитан Кирни. Для встречи матросы были построены на баке, все офицеры находились на квартердеке.

— У вас прекрасные матросы, мистер Фокон, — заметил он, — те, которых я оставил на «Минерве», годятся только на виселицу, и мичманы здесь хороши, а те, что остались у меня на «Минерве», не стоят даже виселицы. Если вам угодно будет собрать экипаж на корме, я прочту ему приказ.

Приказ был прочтен в присутствии всего экипажа, слушавшего, приложив руку к шляпе, из уважения к власти, от которой он исходил.

— Теперь, ребята, — сказал капитан Кирни, обращаясь к матросам, — мне немногое остается прибавить. Я назначен командовать этим кораблем, и, мне кажется, ваш бывший старший лейтенант внушил вам очень хороший дух. Требую от вас одного: будьте деятельны, трезвы и никогда не лгите. Довольно; скомандуйте разойтись. Джентльмены, — продолжал он, обращаясь к офицерам, — надеюсь, мы будем друзьями — да иначе и быть не может.

Сказав это, он поклонился нам, отвернулся и позвал своего боцмана.

— Уильяме, отправляйтесь на «Минерву» и скажите моему человеку, что я зван обедать у губернатора, так чтоб он приехал одевать меня. Да и не забудьте разостлать на задних рострах моей гичкиnote 15 ковер из овечьего меха, да не тот, что был у меня на берегу в карете, а другой, что употреблялся в коляске, — вы знаете, про который я говорю.

Случайно я взглянул на Суинберна; он мигнул мне, как бы желая сказать: «Что я говорил? »

Нам опять пришлось сойтись с офицерами «Минервы», и на этот раз они подтвердили все, что говорил Суинберн, хотя теперь этого и не нужно было: сам капитан на каждом шагу проявлял себя лжецом.

Приглашения на обеды полились потоком: гостеприимство этого острова известно. Они распространялись даже на мичманов, так что во время этой стоянки мне очень часто случалось бывать на хороших обедах и веселых вечерах. Больше всего, однако ж, я желал видеть так называемый «бал знати», о котором я очень много наслышался. Но здесь кое-что надо пояснить, а то читатели не поймут меня.

Губернатор разослал пригласительные билеты на бал и ужин, имеющие быть на следующей неделе; мулатка мисс Бетси Остин, узнав об этом, разослала приглашения на тот же вечер. Это было сделано не из соперничества, а потому, что она знала, что большая часть флотских офицеров и мичманов получат позволения идти на губернаторский бал, а оттуда тайком уйдут к ней, и таким образом она будет иметь полный дом гостей.

В день праздника капитан приехал на борт и сказал старшему лейтенанту — я расскажу о нем впоследствии подробнее, — что губернатор убедительно просит всех его офицеров к себе на бал, отговорок никаких не принимает и уверен, что они будут.

Бал губернатора был очень роскошен, но женщины показались нам немного желтыми, конечно, вследствие климата. Впрочем, были исключения, и вообще мы очень весело провели время; однако ж нам хотелось посмотреть «бал знати» у мисс Бетси Остин. Я тайком с тремя мичманами вышел, и мы отправились к ней. Толпа негров окружала дом, но бал еще не начинался за недостатком джентльменов, так как бал был аристократический и никто из стоящих по цвету кожи ниже мулатов не был приглашен.

Дверь дома мисс Остин была открыта и украшена апельсинными ветками; лишь только мы вошли, к нам подошел джентльмен-мулат, исправлявший, кажется, должность швейцара. Голова его была тщательно напудрена, одет он был в желтовато-белые брюки с поясом шириной не больше шести дюймов и в полуизношенный почтальонский сюртук вместо ливреи. С низким поклоном он осмелился побеспокоить джентльменов вопросом относительно билетов для входа на бал; мы показали их, и он ввел нас в большой зал, в дверях которого стояла мисс Остин в ожидании гостей. Она приняла нас с низким книксеном и заметила, что «очень рада видеть у себя флотских джентльменов; надеется, однако ж, что и офицеры будут на ее „аристократическом балу“.

Это замечание затронуло нашу честь, и один из товарищей моих отвечал, что мы, мичманы, считаем себя офицерами, и не из последних; а если она ждет лейтенантов, то ей придется терпеть, пока тем не надоест бал у губернатора; мы же предпочли ее бал.

Танцы продолжались до трех часов утра. К этому времени, благодаря новым пришельцам, беспрестанно стекавшимся со всего Барбадоса, давка сделалась нестерпимой. Думаю, несколько бутылок одеколона, разлитые по комнате, очистили бы несколько атмосферу. Прибавьте к этому необыкновенный жар и неприятную сонливость в лицах дам. В это время доложили, что готов ужин, и так как я только что протанцевал кадриль с мисс Минервой, то имел удовольствие вести ее под руку в столовую. Возле меня стояла прекрасная индейка, и я спросил свою даму, не угодно ли ей кусочек грудинки. Она взглянула на меня с негодованием.

— Что за бесстыдство, сэр! — сказала она. — Где вы выучились этим манерам? Я хочу кусочек индейки, сэр. Говорить дамам о грудях — это ужасно!

Я совершил еще два или три таких промаха до окончания ужина. Наконец, он закончился, и, признаюсь, я никогда еще не видал такого славного ужина.

Когда веселье начало принимать несколько бурный характер, хозяйка поднялась с места и сказала:

— Ну, джентльмены и леди, мне кажется, пора домой. Я не позволяю напиваться и шуметь в моем доме, а потому выпьем по стакану вина на прощание и — благодарю вас за посещение.

О'Брайен заметил, что это был откровенный намек, а потому, выпив по прощальному стакану вина, согласно с пожеланием хозяйки и нашими собственными стремлениями, мы приготовились провожать наших дам домой. Между тем как я укутывал красной креповой шалью мисс Минерву, в другом углу собирались тучи над мистером Аполлоном Джонсоном и О'Брайеном. О'Брайен заботливо прислуживал мисс Эвридикии, нашептывая ей разные любезности, как вдруг к ним подошел мистер Аполлон, в груди которого кипела ревность, и сказал мисс Эвридикии, что он будет иметь честь провожать ее домой.

— Можешь избавить себя от этого труда, — возразил О'Брайен, — эта дама под моим покровительством, так что убирайся со своей противной черной рожей, не то я покажу тебе, как поступлю с храбрым барбадосцем.

— Троньте меня только пальцем, масса лейтенант, и я — клянусь Богом — я покажу вам, что такое барбадосец.

Сказав это, мистер Аполлон попытался протиснуться между О'Брайеном и его дамой, но О'Брайен оттолкнул его и продолжал идти к дверям. Они были уже в коридоре, когда я услышал сердитый голос О'Брайена. Оставив мисс Минерву, я направился к нему.

По просьбе О'Брайена мисс Эвридикия оставила его руку, и оба противника стояли уже в позиции: О'Брайен, прислонясь к запертой двери, а мистер Аполлон против него в позе нападающего. О'Брайен, зная чувствительное место негров, встретил мистера Аполлона таким ударом в колено, которым мне переломил бы, наверное, ногу. Джонсон завопил от боли и отступил шага на три, раздвигая толпу. Негры никогда не дерутся кулаками, а головами, подобно козлам, и с такой же силой. Отступив, мистер Апполон еще раз потер колено, громко вскрикнул и бросился на О'Брайена, направив голову ему в живот. О'Брайен, заметив его намерение, ловко отклонился в сторону — мистер Аполлон проскочил мимо и с такой силой ударился в стеклянную дверь, что застрял в ней и, кипя яростью, завизжал о помощи. Его высвободили, впрочем, не без труда; но вид его в это время был очень жалок: лицо изрезано, пышное жабо в клочьях. По-видимому, он рассудил, что с него довольно этого, и воротился в столовую в сопровождении нескольких приятелей, не обращая внимания на О'Брайена.

Но если мистеру Аполлону достаточно этого, друзья его были так раздосадованы, что не хотели отпускать нас безнаказанно. Огромная толпа собралась на улице, пылая мщением за такой поступок с их соотечественником, и следовало ожидать стычки. Мисс Эвридикия ускользнула от О'Брайена, и руки его остались, следовательно, свободны.

— Выходите, висельники, выходите! Жаль, что тут нет камней, чтобы размозжить вам головы! — кричала толпа негров.

Офицеры вышли все разом и были встречены апельсинными корками, кочерыжками, грязью, кокосовой скорлупой. Мы пробивались целой толпой, но по мере приближения к берегу толпа негров увеличилась так, что, наконец, совсем стеснила нас, и мы не могли ступить шагу вперед, тем более что головы негров были так же нечувствительны, как куски мрамора.

— Придется обнажить шпаги, — заметил один офицер.

— Не годится это, — возразил О'Брайен. — Если мы прольем кровь, то не уйдем от них живыми. Экипаж наших ботов, вероятно, скоро заметит, что тут стычка.

О'Брайен был прав. Не успел проговорить он нескольких слов, как мы заметили, что в некотором расстоянии негры начали раздвигаться. Появился Суинберн в сопровождении остального экипажа, вооруженного веслами, которыми они действовали не по головам, а по ногам негров. В продолжение всего нашего шествия к ботам они не переставали отмахиваться направо и налево в нашем арьергарде, наделяя ударами тех черных, которые подходили слишком близко к нам. К этому времени почти совсем уже рассвело, и через несколько минут мы в безопасности прибыли на борт нашего фрегата. Так кончился первый и последний «аристократический бал», на котором я присутствовал.