Приключение Питера Симпла

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Корабль уже с четверть часа находился в нашей власти, как подошел матрос, стоявший на часах у дверей люка. Он сказал, что один из пленных желает поговорить с командующим английским офицером и просит позволения выйти на палубу. Я позволил, и ко мне вышел какой-то джентльмен, объявивший, что он пассажир и что тут есть еще и другие пассажиры, в том числе семь дам, едущих к своим мужьям и семействам. Он надеется, прибавил он, что я высажу их на берег, так как дамы не могут считаться военнопленными. Зная, что О'Брайен исполнил бы его желание и что он рад будет отделаться от дам и пленных, я отвечал, что высажу их и прочих пассажиров с большим удовольствием и даже подъеду ближе к берегу, чтобы избавить их от труда так долго грести. Я предложил им как можно скорее уложить свое имущество и обещал дать два корабельных бота с приличным количеством французских матросов.

Француз поблагодарил меня от имени всех дам и отправился вниз сообщить им эту приятную весть. Я приблизился к берегу, спустил боты и стал дожидаться их появления. Уже рассветало, когда они собрались, наконец, но я об этом не беспокоился: в семи милях от себя, в открытом море, я видел наш корабль и был вне действия батарей.

Наконец в сопровождении французских джентльменов вышли все дамы. Им пришлось дожидаться, пока укладывали чемоданы и узлы в боты. Первое, что они с ужасом увидели, были мертвые и раненые англичане, лежавшие на палубе. Они выразили свое сожаление, и я рассказал, как, пытаясь овладеть корсаром, был отражен и на обратном пути из гавани столкнулся с их кораблем и овладел им. За любезность, с какой я возвратил им свободу, меня благодарили все дамы, кроме одной, глаза которой были устремлены на раненых. Один из французов подошел к ней и напомнил, что она не выразила еще признательности командующему офицеру.

Она повернулась ко мне — я отшатнулся. Это лицо я видел прежде — тут не могло быть сомнения. Но как она выросла! Какой стала прекрасной!

— Селеста? — спросил я, дрожа. — Вы — Селеста?

— Да, — отвечала она, глядя на меня пристально, как бы желая меня узнать. Но это было нелегко: темнота и пороховая копоть скрывали мое лицо.

— Вы забыли Питера Симпла?

— «Ах! Нет… нет… никогда не забывала его! — вскричала Селеста, заливаясь слезами и простирая ко мне руки.

Эта сцена удивила находящихся на палубе. Я был счастлив, что мог услужить ей, и когда высказал это, она улыбнулась сквозь слезы.

— А где же полковник? — спросил я.

— Здесь! — отвечала она, показывая на остров. — Он теперь генерал и командует гарнизоном острова. Но где мистер О'Брайен? — спросила она в свою очередь.

— Здесь, — отвечал я. — Он командует военным кораблем, и я его второй лейтенант.

Последовал быстрый обмен вопросами; боты дожидались, пока мы говорили. Суинберн напомнил мне, что нас ждет О'Брайен, и я сам чувствовал, что несправедливо по отношению к раненым медлить. Я, однако, успел пожать ей руку, поблагодарить за кошелек, который она дала мне, когда я ходил перед ней на ходулях, и уверить, что никогда не забывал ее и никогда не забуду. Я проводил ее в бот и на прощание просил напомнить обо мне отцу.

— Не знаю, — сказала она мне, — вправе ли я просить вас об одном, но думаю, вы можете оказать мне эту милость.

— Что такое, Селеста?

— Вы отпускаете на берег более половины наших матросов; другие должны остаться, несчастные; да и трудно решить, кому из них идти, кому остаться. Нельзя ли отпустить всех?

— Ради вас, Селеста, я отпущу их. Когда оба бота отчалят, я спущу другой и отошлю остальных вслед за вами; но мне пора ехать…

Боты отчалили, пассажиры, удаляясь, махали нам платками. Я отправился к бригу. Но сначала, спустив бот, я усадил в него остальной экипаж французского корабля и отослал на берег. Я знал, что О'Брайен не будет сердиться за их освобождение, в особенности, когда узнает, кто просил об этом.

Корабль назывался «Викториной», имел четырнадцать пушек, двадцать четыре человека матросов и одиннадцать пассажиров. Он был нагружен шелком и вином и составлял очень ценный приз. Селеста успела сообщить мне, что ее отец четыре года, как переехал в Мартинику, оставив ее воспитываться во Франции, и что теперь она переправляется к нему. Прочие дамы были жены и дочери офицеров французского гарнизона, занимавшего остров; некоторые же из других пассажиров были офицеры; но так как это было поверено мне за тайну, то я, конечно, не был обязан знать это, в особенности, когда они были не в мундирах.

Добравшись до брига, я тотчас же прошел к О'Брайену; мы отправили на приз для переноски раненых хирурга с его помощниками и потом удалились оба в каюту, где я рассказал ему все случившееся.

— Хорошо! — сказал О'Брайен. — Все хорошо, что кончается хорошо; но это не очень удачное предприятие. Вы спасли меня взятием этого корабля, Питер; надобно написать теперь рапорт покрасноречивее. Клянусь Богом, ведь это счастье, что корабль четырнадцатипушечный — это великолепно звучит. Мы в донесении смешаем все так, что адмирал подумает, что мы хотели овладеть обоими кораблями сразу, да оно бы так и было, если бы мы знали, что и этот там. Но мне хочется поскорее услышать от хирурга, что с этим Озбалдистоном. Питер, сделай одолжение, перейди на приз и поставь двух часовых к люкам, чтобы никто не заходил туда и не обшаривал углов. Ради полковника О'Брайена, я хочу отослать на берег все, что принадлежит пассажирам.

В рапорте хирурга значилось: шесть убитых, шестнадцать раненых. Убиты были: Фаррел и Пеппер, двое матросов и двое морских солдат. Старший лейтенант Озбалдистон был тяжело ранен в трех местах, но поправлялся; пятеро матросов было ранено опасно, остальные десятеро, по всей вероятности, должны были вернуться в строй до истечения месяца. Лишь только перенесли раненых, мы с О'Брайеном взошли на приз и спустились в каюту. Все имущество пассажиров было сложено в одну кучу; сундуки, оставшиеся открытыми, были заколочены. О'Брайен написал генералу О'Брайену вежливое письмо и приложил к нему список вещей, посылаемых на берег. Мы отправили к ближайшей батарее баркас под парламентерским флагом; после некоторых формальностей он был принят и сдал вещи. Не дожидаясь ответа, мы тотчас же отправились к Барбадосским островам.

На следующее утро мы похоронили мертвых. О'Фаррел был прекрасный молодой человек, храбрый, как лев, но очень вспыльчивого характера. Из него вышел бы прекрасный офицер, если бы он остался в живых. О бедном маленьком Пеппере все сожалели. Ему было всего двенадцать лет. Он уговорил матросов второго катера позволить ему спрятаться под передними шканцами бота. Честолюбивой цели этой, увенчавшейся так плачевно, он достиг с помощью своей дневной порции водки. На сердце у нас стало легче, когда отпевание закончилось и тела исчезли в волнах. Смутное беспокойство владеет моряками, когда на борту труп.

Теперь же мы весело плыли далее в сопровождении нашего приза, и прежде чем достигли Барбадосских островов, большая часть раненых выздоровела. Однако раны Озбалдистона все еще очень болели; ему посоветовали отправиться домой, он согласился, и тотчас же по приезде в Англию был повышен в чине. Он был веселый товарищ, и мне жаль было расставаться с ним, хотя я и был повышен в должности до старшего лейтенанта, так как лейтенант, назначенный вместо него, был моложе меня. Вскоре по возвращении Озбалдистона домой брат его сломал себе шею на охоте, и он наследовал его имение. Это заставило его выйти в отставку.

У Барбадосских островов мы встретили адмирала, который очень милостиво принял О'Брайена и его донесение. О'Брайен взял два приза, а это достаточно было бы для прикрытия множества грешков, если бы они водились за ним. Впрочем, и то сказать, донесение было* написано превосходно, и в своем письме в адмиралтейство адмирал с похвалой отозвался об успешном и смелом поступке капитана О'Брайена. А на самом-то деле успех взятия «Викторины» был обеспечен советом Суинберна держаться берега. Но правды доискаться в делах этого рода очень трудно, как я убедился в течение времени, посвященного мною службе.