7

Перед глазами Аввакума открылась левая половина кабинета. На потертом ковре фабричной работы сверкало небольшое солнечное пятно; в ярком пучке лучей, струившихся через открытое окно, плясали микроскопические серебряные пылинки. За окном виднелся двор, заросший бурьяном и высокой, пожелтевшей от засухи травой, среди которой пестрели ромашки.

Все вокруг казалось, было погружено в тяжелую, безмолвную дремоту полуденного зноя.

Немного вправо от солнечного блика на ковре виднелись ноги Венцеслава, обутые в резные сандалии с белыми подметками из каучука. Носки сандалий раскинулись в разные стороны, как у разморенного сном усталого человека. Аввакум вошел в кабинет, а какой-то автомат в его сознании отметил: «Обувная фабрика имени Девятого сентября, размер сорок третий».

Распростертое тело Венцеслава Рашкова, казалось, заняло почти весь пол. Он лежал, спокойно раскинув в стороны руки, будто наконец нашел самую удобную для отдыха позу. Но запрокинутая назад голова и задранный вверх, к выбеленному потолку подбородок выглядели неестественно.

Аввакум опустился на колени и вгляделся в лицо. Казалось, оно было облито желтовато-синей краской. Желтоватый оттенок на лбу переходил в синеватый на скулах и шее. Остекленевшие глаза были широко раскрыты, а губы так плотно сжаты, что совершенно слепились и слились.

Не теряя времени, Аввакум расстегнул на лежащем серую трикотажную рубашку и приложил ухо к груди. Кожа была холодной и сухой, сердце не подавало признаков жизни Аввакум вынул карманное зеркальце и приложил его к ноздрям Венцеслава. На блестящей поверхности не появилось ни пятнышка. Аввакум обратил внимание на височные вены — они были не голубоватые, а ярко-багровые.

Смерть сделала свое дело.

Аввакум пожал плечами. Он не отличался чрезмерной чувствительностью, но почему-то подумал: «Опоздал я, так и не успел сказать бедняге доброго слова». Нахмурившись, он принялся обследовать труп. Ему не удалось обнаружить никаких следов насилия — ни царапин, ни синяков.

И в карманах мертвеца не оказалось ничего примечательного: обеденные талоны ведомственной столовой, четыре билета «спортлото», заполненные фиолетовыми чернилами, и горсть семечек. В потертом бумажнике, кроме паспорта и двух фотографий молодых женщин, лежала крупная сумма денег. Аввакум насчитал восемьдесят банкнот по сто левов.

Осмотр трупа и одежды занял не более десяти минут. Все это время кладовщик молча стоял у двери, понурый и убитый, как приговоренный к смерти. Аввакум приказал ему не двигаться с места, а сам занялся осмотром кабинета.

Это была квадратная комната, примерно четыре на четыре метра. В юго-восточном углу рядом с подоконником стоял письменный стол, и, кроме простой сосновой этажерки у стены позади стола, другой мебели в комнате не было.

Первым делом Аввакум осмотрел бумаги, лежавшие на столе. Рядом с газетами «Работническо дело» и «Народен спорт» лежала папка с документами — копиями фактур и накладных. Чья-то рука нарисовала фиолетовыми чернилами на листке промокашки женскую головку с челкой на лбу. Аввакум вынул из кармана складную лупу, с которой никогда не расставался, и внимательно исследовал рисунок. В местах прикосновения пера волокна бумаги были придавлены и сдвинуты. Следовательно, рисунок был сделан часа полтора-два назад. Аввакум поднял правую руку покойника — на указательном пальце виднелись следы фиолетовых чернил. Было очевидно, что к десяти часам утра Венцеслав был еще жив и здоров.

Обе тумбы стола были забиты папками, а в среднем ящике лежал один-единственный предмет — переплетенное руководство по мотоспорту. На верхней полке этажерки поблескивал в сумраке полутемной комнаты обыкновенный пузатый графин для воды. На горлышко был надет простой стакан толстого стекла со слегка отогнутой кромкой.

Графин был не полон, уровень воды был пальца на три ниже горлышка.

— Когда наливали воду? — спросил Аввакум безразличным тоном и не оборачиваясь.

Кладовщик вздрогнул — Аввакум увидел это по отражению в графине — и дрожащим голосом ответил:

— Сегодня утром, товарищ инспектор… Лично я не видел, но знаю, что уборщица каждое утро наливает свежую воду. У нас в подвале водопровод.

Аввакум повернул графин к окну — вода была совершенно прозрачной, без каких-либо следов осадка на дне или налета на поверхности. Он снял стакан и, поставив его на ладонь, стал внимательно осматривать кромку. Глаза его вдруг загорелись, суровые складки на лице разгладились, как у картежника, который наконец получил нужную карту, чтобы вести тяжелую и рискованную игру.

Он водрузил стакан на прежнее место и. повернувшись к кладовщику, спросил:

— Вы чего торчите у двери, словно наказанный? Кладовщик открыл рот, но так ничего и не произнес.

— Идите к себе в конторку, — коротко приказал Аввакум, — возьмите лист бумаги и запишите все, что давеча рассказали мне в вестибюле.

Если найдется что добавить, например, есть ли у кого еще ключ от входной двери, это будет вам на пользу. Ступайте!

Подождав, пока он уйдет, Аввакум отложил пыльную папку с перепиской и снова взялся за стакан. Обойдя труп, он подошел к окну, снова вынул лупу и с еще большим вниманием стал всматриваться в прозрачные края стакана.

Губы его растянулись в глубокомысленной улыбке.

Поставив стакан на стол, он склонился над потертым ковром. Дождя давно не было, на улице было сухо, и поэтому на ковре не оказалось никаких следов. Только он собрался выпрямиться, как его взгляд остановился на продолговатом мокром пятне.

Пятно было неправильной, конусообразной формы. Заостренная часть была обращена к двери, а основание почти упиралось в ноги трупа. Аввакум раскрыл нож и вырезал из пятна на ковре длинную узкую полоску, сложил ее в несколько раз и, завернув в чистый лист бумаги, положил в карман.

Он посмотрел на часы — было ровно двенадцать.

Аввакум подошел к столу, снял трубку и набрал номер министерства внутренних дел.

В ожидании сотрудников из госбезопасности Аввакум продолжал свои исследования. Теперь на очереди было окно. Карниз его находился приблизительно в ста двадцати сантиметрах от земли. Толстые двустворчатые ставни, закрывающие окно снаружи, были сейчас распахнуты и прикреплены двумя крюками к стене.

Прежде всего Аввакум осмотрел в комнате штукатурку под окном и особенно тщательно возле самого пола. Светло-зеленая краска выцвела и стерлась местами от времени, но на ней не было никаких следов прикосновения какого-либо твердого предмета — ни царапин, ни вмятин. Подоконник, когда-то окрашенный коричневой масляной краской, был довольно гладок и даже блестел. Пыли на нем не было; очевидно, утром уборщица прошлась по нему тряпкой. Но Аввакум более тщательно осматривал то, что на первый взгляд казалось ясным и бесспорным. Явная очевидность всегда вызывала у него сомнения, настраивала на скептический лад и заставляла быть начеку.

Глядя на чистую ровную поверхность подоконника, он строил в уме две системы предположений:

1. Если подоконник действительно протирали утром, например, за полчаса до прихода Венцеслава, и после этого никто не прикасался к нему, его поверхность должна быть всюду одинаково чистой или одинаково (хотя бы едва заметно) запыленной.

2. Если поверхность подоконника не всюду одинаково чистая или запыленная (пусть даже едва приметно), то это значит, что кто-то за последние часы прикасался к нему и оставил на нем свои следы.

Аввакум тщательно протер лупу и склонился над подоконником: под прозрачным глазом линзы возникли рои белесых пылинок. До середины подоконника их плотность и блеск коричневой краски были повсюду равномерны. Но примерно на расстоянии одной пяди до середины подоконника среди роев пылинок заметны были совершенно чистые места, одинаково округлые по форме. Аввакум насчитал пять таких пятен. Далее. на протяжении примерно тридцати сантиметров подоконник был совершенно свободен от пылинок и настолько чист, словно эта его часть бы та протерта шелковым платком. Вторая половина подоконника в точности повторяла первую: снова пять просветов между пылинками и полоса равномерно осевшей белесой пыли.

Аввакум усмехнулся. Не было никакого сомнения в том, что кто-то перелезал через окно и что это был человек худощавый, с тонкими пальцами и не очень высокий. Если бы он был чуть повыше, то влез бы в окно, не садясь на подоконник. Когда он влез в комнату со двора, то оставил отпечатки пальцев, а на обратном пути перешагнул через подоконник, не касаясь его руками.

Этот факт был настолько очевидным, что именно поэтому нуждался в тщательном исследовании и объяснении.

Аввакум обошел здание со двора и принялся сосредоточенно осматривать штукатурку под окном на уровне земли. Но, как он ни вглядывался в шершавый грязный цоколь, ему так и не удалось что-либо прочесть на нем.

Раздосадованный, он хотел было уже прекратить поиски, как вдруг его внимание привлекла продолговатая вмятина глубиной в полсантиметра, проходящая перпендикулярно окну на расстоянии одной пяди от земли.

Аввакум потер руки, и на его лице отразилось удовлетворение. Его радовало не столько это маленькое открытие, сколько торжество логического мышления, которое предвидело необходимость подобного следа.

Один след должен был неизбежно вести за собой другой. Его надо было искать среди бурьяна на заброшенном дворе. Определив на глаз кратчайшее расстояние до улочки, Аввакум, наклонившись пониже к земле, медленно зашагал по двору. Сухая погода не благоприятствовала следопыту, но некоторые признаки недвусмысленно говорили о том, что в этом направлении часа два-три назад ступала нога человека. Там и сям через одинаковые промежутки упругая, побуревшая трава была примята. Аввакум заметил несколько надломанных стебельков ромашек; из свежих переломов еще сочился сок.

Склонившись к земле, Аввакум стал измерять пядями расстояние между примятыми участками травы. Отрезки оказались неожиданно короткими — не более тридцати сантиметров. Что это означало? А то, что человек, пробиравшийся сквозь бурьян, был небольшого роста и шаг у него был короткий.

Итак, Аввакум уже располагал некоторыми сведениями Около десяти часов по заброшенному двору прошел невысокий худощавый человек с тонкими пальцами и маленькими ногами. Пролезая в окно, он острым носком обуви ободрал штукатурку на стене, сел на подоконник, пробыл некоторое время в комнате и вернулся тем же путем.

В этом предположении следовало сделать одну оговорку: неизвестный мог быть и женщиной. В таком случае ее рост можно определить как средний. Остальные признаки оставались в силе.

Не успел Аввакум вернуться в кабинет, как столкнулся с кладовщиком, который с таинственным видом сказал:

— Товарищ инспектор, кто-то звонит у входа!

— Неужели? — шепотом спросил Аввакум.

Кладовщик вытаращил глаза, и лицо его. не успев обрести нормальный вид, снова побледнело.

Аввакум молча смотрел на него. У двери продолжали настойчиво звонить.

— Ступайте отоприте и перестаньте дрожать, — сказал со снисходительной улыбкой Аввакум.

В кабинет вошли трое. Первым — врач Парутш Аврамов с сумкой в руках. Если бы не эта сумка, но всякий догадался бы, что перед ним врач, и притом судебно-медицинский эксперт. В элегантном летнем костюме. панаме, ярком галстуке, в очках с позолоченной оправой, тщательно выбритый, он походил скорее на дипломата, по меньшей мере — на секретаря посольства. За ним вошел капитан Слави Ковачев, недавно переведенный из Пловдивского управления в Софию. Вельветовые брюки, светло-синий пиджак и белая рубашка с отложным воротником придавали ему вид художника. Выражение лица его было надменное, слегка пренебрежительное.

У дверей остался одетый в форму красавец лейтенант. Врач кивком головы поздоровался с Аввакумом — им приходилось встречаться в лаборатории исследовательского отдела, — положил панаму на письменный стол, достал салфетку величиной с платок и бережно расстелил ее возле трупа.

Пока он осматривал тело, Слави Ковачев отвел Аввакума к окну и тихо спросил:

— Вы обыскали этого типа в синем халате? Аввакум отрицательно покачал головой.

— Упустили время? — сказал со вздохом Слави Ковачев.

— Сегодня я почему-то рассеян, — промолвил Аввакум, закуривая сигарету.

Подойдя к окну, он стал разглядывать двор, а Слави Ковачев тем временем занялся осмотром комнаты. Он тоже перелистал служебную переписку, заглянул в ящики стола, исследовал ковер и стены. Остановился его взгляд и на графине. Он понюхал его содержимое, потом стакан, отлил немного воды на ладонь и попробовал ее пальцем.

Врач поднялся, спрятал сумку, салфетку и инструменты, надел панаму и, взглянув на Аввакума, пожал плечами.

Слави Ковачев посмотрел на часы.

— Товарищ Аврамов, — начал он строгим, категорическим тоном, — в котором часу, по вашему мнению, этот молодой человек потерял сознание и как скоро за этим последовала смерть?

Врач и Аввакум, словно сговорившись, усмехнулись.

— Мне кажется, что признаки жизни исчезли далеко не сразу, — многозначительно заявил Слави Ковачев.

— Доктор, — заметил Аввакум, выпуская изо рта голубоватый клуб дыма. — позвольте мне, пожалуйста, расшифровать вам мысль моего коллеги. Он хочет знать, действительно ли час назад, то есть, когда я прибыл сюда, в жилах этого несчастного теплилась хоть искра жизни. Другими словами: тем, что я не оказал ему вовремя врачебной помощи в виде, например, инъекции камфоры или адреналина, искусственного дыхания, массажа сердца и тому подобного, не упустил ли я возможность спасти ему жизнь или хотя бы принять все меры, чтобы оказать ему помощь. Таков смысл его вопроса.

Доктор Аврамов снял панаму, и за стеклами его очков блеснула холодная улыбка. Он повернулся к Аввакуму:

— В котором часу вы пришли сюда?

— В одиннадцать сорок, — спокойно ответил Аввакум.

— Видите ли. — сказал врач, обращаясь к Слави Ковачеву, — тогда было слишком поздно думать о какой-либо помощи. Несчастный проглотил яд примерно за час до этого, то есть, приблизительно в половине одиннадцатого.

— А через пять минут он был уже мертв — относительно и абсолютно. — Аввакум улыбнулся снисходительной, беззлобной улыбкой. — Если бы вы объяснили товарищу Ковачеву, что это не случайное отравление, а результат действия цианистого калия, он не стал бы намекать на несчастный случай. Он вспомнил бы, что цианистые соединения действуют на организм со скоростью экспресса. Парализуя способность клеток усваивать кислород, цианистый калий за две-три минуты полностью убивает весь организм. Так ведь, товарищ Аврамов? Здесь налицо типичные признаки отравления цианистыми соединениями. Бедняга давно уже перестал дышать и уже остывал — был ли смысл поднимать на ноги скорую помощь? Эта минута была нужна мне для более осмысленной деятельности, и я использовал ее как надо.

— Все же есть правила для подобных случаев, — заметил Слави Ковачев. стараясь не глядеть в глаза Аввакуму.

— Когда есть необходимость, я забываю о правилах, — сухо ответил Аввакум.

Врач откашлялся и взял со стола сумку.

— Теперь вы можете спокойно заявить в районную поликлинику, — сказал он. — По-моему, незачем беспокоить скорую помощь. Мое заключение таково: на трупе нет никаких признаков насильственной смерти; этот молодой человек проглотил концентрированный раствор цианистого соединения. В тот момент он стоял у стены слева от стола. Почувствовав, что теряет сознание, он инстинктивно оперся о стол, сделал шаг к окну и медленно повалился на пол. Все произошло, как правильно заметил товарищ Захов, в течение лишь нескольких секунд. Конечно, после вскрытия вы узнаете больше подробностей.

— Еще один, последний вопрос, — сказал Слави Ковачев. — Здесь, как вы видите, есть графии с питьевой водой и стакан. Как вы полагаете, могут ли предметы послужить вещественными доказательствами? Следует передать их в лабораторию для экспертизы?

— Делайте все, что вы сочтете полезным для следствия, — ответил врач с неудовольствием в голосе.

Он, видимо, торопился уйти, но снова раскрыл свою сумку, вынул из нее все необходимое и принялся тщательно исследовать воду в графине и стакан.

— Я более чем уверен, — сказал он через несколько минут, — что в стакане сейчас нет ни следа цианистого калия. Дно и стенки мокрые, но это самая обыкновенная вода, прозрачная и без запаха. Принюхайтесь к запаху изо рта у покойника, и вы на всю жизнь запомните, как пахнет цианистый калий. А у стакана запах обычный, как у всех стаканов для воды. О графине не стоит и говорить: можете наливать из него воду и пить, если вам хочется.

Он еще раз взглянул на труп и добавил, пожав плечами:

— Впрочем, тому, кто решил отравиться и раздобыл для этой цели цианистый калий в сухом или жидком виде, все равно, как проглотить яд — с водой или без воды. Ему заранее известно, что яд действует наверняка и с молниеносной быстротой.

Врач попрощался, и лейтенант проводил его к выходу.

Слави Ковачев бегло осмотрел те немногие предметы, которые Аввакум извлек из карманов умершего, и, увидев пачку денег, присвистнул от удивления.

— Неужели это его деньги?

— Не знаю, — ответил Аввакум, — но они лежали в его бумажнике. Слави Ковачев покачал головой и, поплевав на пальцы, пересчитал банкноты. Затем подозвал лейтенанта.

— Вы, товарищ Марков, составьте протокол и отметьте, что при осмотре трупа в карманах пострадавшего были обнаружены такие-то вещи и такая-то сумма денег. Обыщите также старикашку, сделайте обыск и в его кон горке. Пусть он проведет вас по всему зданию, пусть откроет все комнаты, и если вы заметите что-нибудь подозрительное, немедленно сообщите мне. Затем позвоните в поликлинику и доктору Светозару Подгорову, руководителю Центра по борьбе с эпизоотиями, и немедленно распорядитесь опечатать квартиру покойного.

— Будет сделано, товарищ капитан! — ответил лейтенант, щелкнув каблуками.

Когда лейтенант вышел, Слави Ковачев сказал:

— Мне очень приятно, товарищ Захов, что приказ нашего начальника снова предоставил нам возможность работать вместе. А как вы относитесь к такой перспективе?

— Я очень рад.

— В прошлом году в это же время мы с вами распутывали момчиловское дело. Тогда моя гипотеза оказалась ошибочной, а ваша — верной.

— Надеюсь, что на сей раз вы не ошибетесь, — сказал с улыбкой Аввакум.

— В моей практике ошибок было не так уж много. — Слави Ковачев сделал паузу и продолжал: — Я целую неделю изучаю бактериологическую диверсию в Родопах, и, кажется, некоторые нити уже у меня в руках.

— Значит, это вы ваяли под наблюдение моею приятеля, доктора Петра Тошкова? — рассмеялся Аввакум, но, взглянув на мертвеца, осекся.

Капитан Ковачев покраснел и, чтобы скрыть смущение, стал усиленно сморкаться.

— Вы часто встречаетесь с доктором Тошковым, ходите к нему в гости, — заговорил он, утирая нос платком, — поэтому не удивительно, что заметили наблюдение за ним. Впрочем, я получил на то особое разрешение.

— Э, вы напрасно беспокоитесь, — сказал Аввакум, слегка похлопав его по плечу. — Я человек дисциплинированный, в дела своих коллег не вмешиваюсь и умею хранить служебную тайну. Могу вас заверить, что доктор Тошков ничего не подозревает, живет спокойно, как и гичка божия, совсем недавно получил прекрасную квартиру. — Аввакум заглянул собеседнику в глаза. — А что, вы серьезно полагаете, что доктор Тошков замешан в этом деле?

Раздраженный похлопыванием по плечу, Ковачев с недовольным видом отошел в сторону.

— Знаете что? — сказал он. — Не лучше ли будет, если каждый из нас будет идти к истине своей дорогой?

По лицу Аввакума пробежала тень, жилы на висках вздулись, как натянутые бечевки.

— Я вполне вас понимаю, — холодно и резко ответил он. — У вас, конечно, есть серьезные основания отклонить мое сотрудничество. Ну, что ж! Действуйте, как сочтете нужным. Желаю успеха, — с усмешкой закончил Аввакум.

Он вышел из кабинета, решив осмотреть складские помещения. Когда он вернулся, у него в карманах лежало несколько флаконов с немецкой вакциной. Четверо санитаров из районной поликлиники выносили труп Венцеслава. За носилками брел, как лунатик, сморщенный человечек в синем халате. У выхода Ковачев пропустил вперед санитаров, а человечка взял под руку и повел по коридору. Кладовщик плелся, еле передвигая ноги, чем-то напоминая старую куклу из реквизита бродячего кукольника.

Встретив удивленный и вопросительный взгляд Аввакума, Ковачев вызывающе вздернул голову, словно пресекая возможные вопросы.

— Буду просить разрешения задержать его, — объяснил Ковачев, хотя Аввакум не промолвил ни слова.

С тиснув зубы, Аввакум отвернулся.

Он подозвал лейтенанта Маркова и, отойдя с ним в конец коридора, спросил:

— Хотите работать со мной?

Работать вместе с Аввакумом Заховым! Лейтенант Марков даже не мечтал о такой чести. Он вытянулся, собрался было щелкнуть каблуками, но Аввакум остановил его.

— Я попрошу полковника Манова отдать соответствующее распоряжение, — сказал он. — А пока я хотел бы поручить вам просмотреть переписку между отделом снабжения лекарствами и складом, и прежде всего письма и распоряжения, подписанные доктором Тошковым, начальником отдела. Прочтите все, что относится к противоящурной вакцине. И еще одно: выясните происхождение восьми тысяч левов, найденных в бумажнике Венцеслава Рашкова. Он родом из города Сандански, в Софии у него нет близких. Не мудрствуйте, тут нет никакой тайны, а наведите справки в сберкассе. Я буду премного благодарен, если сегодня к десяти вечера вы позвоните мне на квартиру и я смогу выслушать ваш маленький доклад.

Пора было уходить.

В вестибюле он снова столкнулся с капитаном Ковачевым. Капитан, желая избежать с ним разговора, поспешил к выходу.

— Уходите? — спросил Аввакум.

— Я сделал все, что положено, — ответил Ковачев, не оборачиваясь. — Пора обедать.

— Приятного аппетита! — с усмешкой крикнул вслед Аввакум. Когда дверь за капитаном захлопнулась, Аввакум пошел в кабинет покойного и огляделся, отыскивая глазами стакан. Он стоял там же — на письменном столе. Аввакум бережно завернул стакан в кусок газеты и с улыбкой победителя вышел на улицу. У входа в склад дежурил милиционер.

Загрузка...