Приключения Аввакума Захова. Повести

2

На рассвете буря утихла. Ветер угнал тучи на восток, и над Карабаиром засинело чистое, спокойное небо.

Хотя милицейский старшина Георгий долго плескался у родника, к Илязову дому он поднимался вялый, с трудом передвигая ноги. Он проснулся среди ночи от раскатов грома и больше не мог уснуть: думал о разных разностях, и сон пропал. С тех пор как его вместе с земляком Стояном прислали сюда охранять военно-геологический пункт, он ни разу не был дома, и потому в последнее время, стоило ему ночью проснуться, он до самой зари ворочался на деревянном топчане и таращил глаза на потолок. То ему чудилось кукурузное поле у Марина луга — стебли уже вымахали на нем до плеча, — то казалось, будто стоит он на крыльце своего дома, а на соседнем дворе, за плетнем, шлепают в пыли босые ноги — пробегает соседова дочка. Его приятелю Стояну давно перевалило за сорок, он вдовец, его дочка учится в техникуме. А ему нет еще и тридцати, и чуть только вспомнит он про кукурузное поле под палящим солнцем и те босые ноги, что так легко ступают по земле, форменная куртка, словно обруч, сдавливает грудь и сердце бьется и замирает, как пойманная птица.

Сонный и хмурый, Георгий взобрался на гору, привычным жестом сдвинул на затылок фуражку и посмотрел вокруг. Синий ночной сумрак рассеивался, занимался день. В ближних дворах крякали утки, горланили петухи.

Свернув вправо, к белому зданию геологического пункта, он вошел в открытую калитку и свистнул, как делал это каждое утро. Сейчас его услышит и выйдет навстречу Стоян, немного усталый от ночного бдения, с чуть приметной улыбкой, добродушный и терпеливый. Они выкурят по сигарете, постоят молча, и бай Стоян пойдет отсыпаться, а для него начнется однообразный, без особых тревог день службы.

Георгий свистнул еще раз — ни звука в ответ. Он огляделся. В этот ранний час после ночной бури все вокруг, казалось, притихло, замерло в каком-то необычном спокойствии. Даже листва исполинского вяза перестала шептаться, как будто погрузилась в непривычный для нее тяжелый сон.

Первое, что он заметил, была фуражка, валявшаяся в траве.

В том, что она валялась в траве, не было ничего особенного, но почему-то при виде ее старшина почувствовал вдруг странную усталость, словно поднялся он не на пригорок, где находился военно-геологический пункт, а на крутую грудь Карабаира. Он остановился, хотел было глянуть на восток, чтоб прикинуть, скоро ли взойдет солнце, но не мог оторвать глаз от фуражки и, пересилив себя, шагнул вперед. В двух метрах от него, растянувшись на земле, как обычно спят пастухи, лежал Стоян. Он имел привычку спать именно так — разметав руки, обратив лицо к небу.

Застать его на посту спящим — это было невероятным! Георгий сделал еще шаг и вдруг отпрянул назад и замер, на лбу у него выступил холодный пот: голова приятеля была обмотана мохнатым кремовым полотенцем. Не видно ни подбородка, ни волос, ни краешка уха. Вся голова туго замотана полотенцем. И поза Стояна необычна и зловеща: из-под спины выглядывает карабин, левое плечо прижимает к земле ствол, а приклад лежит почти параллельно локтю. Ни малейшего движения, ничего, что обнаруживало бы признаки жизни в этом теле.

С бешено колотящимся сердцем, затаив дыхание, Георгий присел на корточки у головы Стояна и принялся торопливо развязывать тугой узел, стягивающий концы полотенца у самого темени. По пальцам Георгия заструилась липкая, еще теплая кровь.

От полотенца исходил тяжелый, удушливый запах. Он отшвырнул его в сторону и полными ужаса глазами уставился на багровое лицо, посиневшие, опущенные веки. Невольная дрожь пробежала по его телу: это голова покойника, к тому же словно налитая свинцом, так тяжела она.

Расстегнув куртку, он приложил ухо к сетчатой майке. Сердце едва бьется, тихо, почти неуловимо, но бьется. В раненом еще теплится жизнь.