Приключения Аввакума Захова. Повести

10

Аввакум встал, размялся и медленно зашагал взад и вперед по кабинету.

— Вчера, кажется, я вам говорил, что знаком с некоторыми работниками Центрального управления по борьбе с эпизоотиями. Мой приятель Анастасий Буков, ветеринарный врач из Триграда, который сейчас в командировке в Софии, познакомил меня с начальником отдела снабжения лекарствами — милейшим человеком — доктором Петром Тошковым. Полковник удивленно поднял брови.

— Эпитет «милейший» вы, конечно, берёте в кавычки?

— Ничего подобного! — Аввакум поморщился и замолчал. — У меня нет никаких оснований брать этот эпитет в кавычки. По крайней мере сейчас. Что-то подсказывает мне — возможно, мой скромный житейский опыт, — что возле имени этого человека и в будущем не появится необходимости ставить какие бы то ни было кавычки…

— В моей версии я основывайся исключительно на фактах, — вставит вдруг Ковачев. — Вам бы следовало пункт за пунктом опровергнуть приведенные мною факты, а это невозможно. Моя гипотеза построена на фактах, как здание из кирпича и бетона…

Аввакум закурил, и по губам его скользнула обычная снисходительная улыбка. Но на этот раз не добродушная и незлобивая — от нее веяло холодом, а это не предвещало Ковачеву ничего хорошего.

— Товарищ Ковачев, — прервал его Аввакум, продолжая прогуливаться по ковру, — прежде всего я позволю себе, если товарищ полковник разрешит, сделать вам несколько комплиментов. Они касаются прежде всего вашего метода. Вы, без сомнения, проявляете блестящие способности в собирании и накоплении фактов. Слушая вас, я узнал много новых подробностей, которые раньше мне были неизвестны. Я поздравляю вас и одновременно выражаю вам признательность. Особенно ценно для меня сообщение о двух таинственных личностях, которые вели наблюдение за складом, и то, что вы, заметив отсутствие Петра Тошкова на работе, засекли точное время его возвращения к себе в кабинет. Это замечательно. Ваши сведения исключительно полезны для дальнейшего следствия. Как я сказал, в собирании и накоплении фактов вы энергичны и обнаруживаете недюжинный талант.

— О! — воскликнул польщенный Слави Ковачев, покраснев до ушей. — Это сущие пустяки!

— И в целенаправленном комбинировании фактов вы обнаруживаете недюжинные способности. Стажировка Петра Тошкова в Швейцарии, его прогулки вдоль границы, встреча с нежелательными иностранными дипломатами, поездка в Триград и встреча с Ракипом Колибаровым… подделанное письмо — такая комбинация поистине может подвести человека к виселице. Хорошее, реалистическое воображение вы проявили и при восстановлении эпизода с отравлением. Маленький штрих — как была налита в стакан вода — мне очень понравился.

В начале вашего рассказа вы заметили, что идете по моим стопам, сославшись на то, что наши методы исследования совпадаю… В качестве примера вы упомянули изучение служебной переписки. Верно, что мы оба, независимо друг от друга, взялись за документацию. Но из этого факта вы делаете поспешное заключение о тождестве наших методов. Вы обратились к документам, чтобы установить, почему вакцина не действует. Вы ищете причину, чтобы по ней обнаружить преступление. Я же сначала обнаружил преступление, а затем стал искать причины. Вчера в обеденный перерыв мы оба были на складе, но вы, товарищ Ковачев, не сочли нужным сразу же осмотреть полки, чтобы проверить, в каком состоянии находится вакцина и нет ли в нем чего-либо особенного или ненормального. Вам даже в голову не пришло сделать это. Я же заглянул на полки и обнаружил, что вакцина хранится в чердачном помещении на свету при двадцати восьми градусах тепла. Я знаю, что вакцина, которая хранится длительное время в подобных неблагоприятных условиях, неизбежно теряет свои иммунные свойства. Когда я сопоставил этот факт со сведениями из пораженных районов, мне стало ясно, что особенное и ненормальное в хранении вакцины далеко не случайное явление. В объяснении причин этого неслучайного явления и лежит ключ к загадке. Изучение служебной переписки — лишь нить к этому ключу.

Итак, то, что в моем методе исследования стоит на первом месте, у вас отходит на второе. Вот почему я полагаю, что вы слишком поспешно отождествляете наши методы исследования.

Как в момчиловском деле, так и здесь вы серьезно недооцениваете роль наблюдения. Я имею в виду наблюдение не вообще, а первый осмотр места происшествия. Вы производите осмотр торопливо, небрежно, многие подробности упускаете из виду, схватывая лишь некоторые бьющие в глаза следы совершенно элементарного характера. А такие следы всегда и во всех случаях приводят к элементарным обобщениям, к шаблонному мышлению. Так, например, вы чисто умозрительно пришли к выводу, что Петр Тошков пробрался в кабинет Венцеслава Рашкова через окно. Это типичный логический шаблон, который раскрывает лишь половину факта, а именно, что кто-то проник в кабинет Рашкова не через главный вход, а через низко расположенное окно. Но кто этот человек? Любое предположение, прежде чем стать основой для осмысленной гипотезы, нуждается в проверке. Вы уверяете, что неизвестное лицо — Петр Тошков. Я же утверждаю, что это был не Петр Тошков. И вы не в состоянии убедить меня, потому что у вас нет непосредственных наблюдений в защиту вашего тезиса. Я произвел наблюдения, которые бесспорно доказывают, что неизвестный, который пролез в кабинет через окно, имеет и рост, и руки, и ноги значительно меньшие, чем у Тошкова.

— Фантазия, — скептически усмехнулся Слави Ковачев.

— Когда я обобщаю факты и строю гипотезу, то прибегаю к фантазии, и довольно часто, я этого не отрицаю. Но когда я произвожу осмотр, то действую, как математик, с точностью до миллиметра. Но ближе к делу: я еще не все сказал о вашей скверной черте — поверхностном отношении к осмотру. Так, например, вы заметили стакан, но, узнав со слов доктора Аврамова, что в нем нет следов цианистого калия, потеряли интерес к нему, даже забыли про него. Вы ограничились тем, что приписали стакану некое психологическое воздействие. Это получилось у вас красиво, даже поэтично. Но, придерживаясь логического шаблона, «в стакане нет следов цианистого калия, и, следовательно, он не является вещественным доказательством», вы не сочли нужным подробно исследовав его. И напрасно — вы обнаружили бы на кромке весьма интересные следы.

— Не было никаких следов. — заявил Слави Ковачев, тряхнув головой.

~ Все зависит от того, как смотреть, — холодно усмехнулся Авиа-кум. — Далее. Опустившись на ковер, вы осмотрели труп, но не заметили на ковре слева от тела довольно большое мокрое пятно. Вы обратили внимание, что на этом месте из ковра была вырезана узкая длинная полоска?

— Излишне, ненужные подробности, — отпарировал Слави Ковачев, передернув плечами.

— Зачем нервничать? — сказал с притворно ласковой улыбкой Аввакум.

— Слушайте спокойно и не перебивайте! — сказал Ковачеву полковник.

— Но он засыпает нас излишними подробностями, а до сих пор не сказал ничего конкретного в защиту своего приятеля Петра Тошкова! Мы напрасно теряем дорогое время.

По лицу Аввакума пробежала тень. Оно стало еще суровее, а серо-голубые глаза сверкнули стальным блеском.

— Товарищ полковник, — спокойно сказал он, не повышая голоса и остановившись посреди кабинета, — я не откажусь от этого дела, даже если мой коллега убедит вас в том, что я проявляю пристрастие и субъективный подход к доктору Тошкову. Поскольку доктор — мой знакомый, возможно, будет уместным отстранить меня от следствия. Уверяю вас, что это нисколько не огорчит меня. Отстраняйте. Но и как частное лицо, как рядовой гражданин я сумею сделать все что нужно, чтобы спасти жизнь и честь невиновного и очень полезного человека.

— Хм! — ухмыльнулся Слави Ковачев. Полковник постучал по столу.

— Товарищ Захов, — сказал он. — Если бы Петр Тошков был вашим родным братом, то и в этом случае я не отстранил бы вас от следствия. Пожалуйста, продолжайте, но постарайтесь говорить конкретнее. В этом отношении товарищ Ковачев до некоторой степени прав. Вы должны привести конкретные доказательства невиновности доктора, точно так же, как товарищ Ковачев изложил конкретные доказательства его виновное ж. Ваше слово.

— Благодарю!

Аввакум уселся в кресло и некоторое время молчал, постукивая пальцами по широким, мягким подлокотникам.

— Критикуя метод товарища Ковачева, — спокойно заговорил он затем, — я косвенно защищал доктора. Но вы хотите, чтобы я высказался более обстоятельно и конкретно. Пожалуйста!

Во-первых, доктор не передавал Венцеславу Рашкову никаких денег. Легенда о происхождении восьми тысяч левов, найденных в бумажнике покойного, абсолютно несостоятельна. Вчера вечером я разговаривал по телефону с братом покойною. Восемь тысяч левов составляют половину стоимости отцовского дома. Брат продал полученный в наследство дом и половину вырученной суммы переслал Венцеславу. Я справился на почте и узнал, что двадцать третьего августа был получен перевод на имя Венцеслава на сумму восемь тысяч левов. Однако я частично согласен с мнением товарища Ковачева — деньги эти действительно предназначались для покупки мотоцикла. Бедняга Венцеслав был страстным любителем мотоспорта! Но, во всяком случае, доктор не имеет никакого отношения к этим деньгам.

Во-вторых, следы на подоконнике и следы во дворе, ведущие от окна к улице, оставлены человеком, у которого рост, руки и ноги гораздо меньше, чем у доктора.

В-третьих, возле тела Венцеслава. как я уже сказал, виднелось широкое мокрое пятно. Я вырезал на этом месте полоску из ковра и сразу же ошес ее в лабораторию для химического анализа. Жидкость, образовавшая пягно, представляла собой воду с ничтожным количеством цианистого калия. Если верить той версии отравления, которую нам изложил товарищ Ковачев, то ему как режиссеру надо будет внести в сцену серьезную поправку. И тогда она будет выглядеть так: Венцеслав проглотил яд не в порошке, а предварительно растворив его в воде. Выпив достаточно крепкий раствор, он снова налил воды в стакан, сполоснул его и выплеснул воду на ковер. Известно, что цианистый калий действует на организм молниеносно, как электрический ток. Абсурдно полагать, что у Венцеслава осталась возможность рассуждать, наливать воду, споласкивать стакан и выплескивать воду на пол. Да и зачем было делать все это? Я более чем уверен, что все эти действия были совершены другим лицом, которое принесло яд и присутствовало в комнате.

В чем смысл этих действий и какова их логическая подоплека? По-моему, в них нет никаких логических оснований. Бессмысленно споласкивать стакан, после того как яд выпит. Яд перешел в тело покойного и будет обнаружен при вскрытии — зачем же уничтожать следы яда в стакане?

Споласкивание стакана имеет исключительно психологическое обоснование. Лицо, принесшее яд, было свидетелем смерти Венцеслава. Несчастный, в ужасе от первых умопомрачительных спазм, инстинктивно сделал несколько шагов к неизвестному, и тот отшатнулся к окну. Через несколько минут Венцеслав уже корчился на полу. Зрелище было поистине ужасное. Неизвестному надо было немедля бежать, спасаться, прыгать за окно, но он был потрясен до потери сознания. Первое, что приходит в голову человеку, когда ему дурно и он теряет силы — это мысль о глотке воды. Но почему неизвестный не пьет прямо из графина, а споласкивает стакан? Интересно, не правда ли? Но ответ очень прост. Неизвестный не привык пить из графина, а без привычки вода растекается по подбородку и льется на грудь. Очевидно, неизвестный остерегался появиться на улице в залитой водой одежде. Поэтому и воспользовался стаканом.

Вот в каких событиях участвовал стакан… Но из каждого действия следует делать выводы, не так ли? Я спрашиваю вас: кто теряет присутствие духа, кому становится дурно при виде ужасного зрелища? Естественно, слабохарактерному человеку.

Поэтому я прибавляю еще одну черту к характеристике неизвестною лица: он среднего роста, с небольшими ногами и тонкими длинными пальцами. Он впечатлителен, обладает легко возбудимой нервной системой.

Как видите, ни одна из перечисленных черт не подходит к такому великану и невозмутимому человеку, как Петр Тошков!

В-четвертых, внесу еще одну поправку в вашу режиссуру, товарищ Ковачев. Вчера я ходил в морг взглянуть на труп Рашкова и поговорил с доктором Аврамовым. При предварительном осмотре, как вы помните, он не установил никаких видимых следов насилия. Но вчера он раскрыл рот покойнику, оттянут верхнюю губу и показал мне пинцетом на две припухлости над верхними клыками. «Следы от удара твердым, в то же время гладким предметом!» — сказал мне доктор Аврамов. Я не думаю, что Венцеслав сам нарочно ударился зубами. Он был слишком веселым и жизнерадостным парнем, чтобы истязать себя. Я строю такое предположение: проглотив часть раствора, Венцеслав спохватился, рука его дрогнула. Но когда человек решил принять цианистый калий и знает, что уже после первого глотка ничто не спасет его, он не останавливается на полпути, а пьет одним духом, чтобы скорее покончить с собой, прежде чем заговорит инстинкт самосохранения. Это типично для всех самоубийц — раскаяние если и наступает, то после решительного жеста. Но в нашем случае Венцеслав дрогнул после первого же глотка. И в этот миг, чтобы не дать несчастному опомниться, неизвестный ударил по дну стакана вверх. Толстая кромка ударила по деснам над верхними клыками, жидкость выплеснулась в горло несчастному, и он, чтобы не захлебнуться, инстинктивно проглотил остальное содержимое. У меня есть и другие основания полагать, что Венцеслав не подозревал о том, что вода отравлена. По всей вероятности, яд был подмешан тайком и стакан был поднесен ему с самым невинным видом. Отсюда неожиданность, а в результате неожиданности пауза после первого глотка.

В-пятых, сегодня я отнес поддельное письмо в нашу химическую лабораторию и попросил снять чернила с обеих подписей. Когда это было сделано, на бумаге ясно проступили следы карандаша. Автор письма сначала набросал подписи карандашом, а затем обвел их чернилами. Спрашивается: если автор письма Петр Тошков, зачем ему понадобилось набрасывать свою собственную подпись?

Письмо сейчас находится в лаборатории. Сходите туда, и вы убедитесь, что подписи Ирины Теофиловой и ее начальника Петра Тошкова были вырисованы сначала тонко очинённым простым карандашом.

Из сказанного можно сделать два вывода: что доктор Петр Тошков и Венцеслав Рашков не имеют никакого отношения к эпизоотии ящура и что Венцеслав не покончил с собой, а его убили.

Во время этого долгого разговора Аввакум пользовался минутными паузами не только для обдумывания. Он непрерывно курил, чередуя сигареты и свою любимую трубку. Высказав свои соображения, он снова набил трубку, окутался клубами ароматного дыма, вытянул ноги и умолк.

Слави Ковачев взглянул на часы.

— Вы хотите что-нибудь сказать? — обратился к нему полковник.

— Да что тут говорить? — ответил, пожав плечами, Слави Ковачев. — Из контрдоказательств товарища Захова только два заслуживают внимания: денежный перевод на имя Венцеслава Рашкова и следы простого карандаша на фальшивом письме. Но то, что Венцеслав собирался покупать мотоцикл на собственные деньги, ни на йоту не изменяет мой тезис. Ведь держал же он вакцину в неподходящих условиях? Держал. Точка. Заставил ли изменить эти условия его начальник? Нет, он не сделал этого. Чего тут толковать! А встречи с иностранцами, поездка без разрешения в Триград, свидание с Ракипом Колибаровым за два дня до вспышки ящура? А карта? Может быть, в отдельных деталях моя версия и нуждается в поправках — я не возражаю. Но в основном она сохраняется. По-моему, доктор Петр Тошков и Ракип Колибаров должны быть немедленно арестованы.

— Товарищ Захов, — обратился полковник к Аввакуму, — вы поставили под сомнение некоторые основные моменты версии товарища Ко-вачева. Но в то же время вы обошли стороной некоторые важные обвинения, выдвинутые им против доктора Тошкова. Допустим на минуту, что вы правы и Тошков не имеет ничего общего с этой бактериологической диверсией. Кто же тогда стоит за кулисами и руководит ею? У вас есть суждения по этому поводу?

— Пока этот вопрос находится в стадии изучения, — тихо ответил Аввакум.

Полковник долго молчал.

— Что касается эпизоотии, — заговорил он, — мы приняли экстренные меры, чтобы пресечь ее распространение. Пораженные районы оцеплены карантинными постами. Можно сказать, птица не успеет пролететь, как ее уже продезинфицируют и проверят, откуда и зачем летит. Так что на этом фронте следует ожидать затишья и медленной, но верной нормализации положения. Но это, разумеется, не может нас успокоить: на нашей территории действует вражеский аппарат. — Полковник задумался, покачал головой и. усмехнувшись, продолжал: — Я предлагаю договориться следующим образом. Давайте оставим Петра Тошкова и Ракипа Колибарова на свободе, но под наблюдением до первого сентября. Если до истечения этого срока, до ноль-ноль часов первого сентября, товарищ Захов не откроет и не арестует хотя бы одного из главных организаторов диверсии, вы, товарищ Ковачев, получите полную свободу действий. Итак: ноль-ноль часов первого сентября. Достаточно ли вам этих четырех дней, товарищ Захов?

Аввакум, постучав о пепельницу, извлек из недокуренной трубки остатки табака и молча кивнул головой.