Приключения Буратино. Сборник

PROLOG

Насколько всё-таки несоизмеримы одинаковые отрезки времени, проживаемые в разных условиях! Например, последний год тюремного заключения и последний год жизни по медицинскому прогнозу. В первом случае этот срок представляется ужасно долгим, а во втором – ничтожно малым. Однако ожидание свободы гораздо веселее ожидания смерти, а строгий режим куда мягче постельного.

По мнению специалистов, Антону Сергеевичу осталось жить меньше года, и его последние дни неизбежно будут омрачены всеми «прелестями» конечной стадии развития рака головного мозга: боль, тошнота, потеря памяти, помрачение сознания, могут ещё добавиться эпилепсия и паралич… а потом снова боль.

– Я готов на операцию, даже если её успех будет маловероятен, – лепетал он в кабинете заведующего онкологическим отделением.

– Опухоль у вас, к моему глубокому сожалению, неоперабельная, – плохо изобразил сожаление доктор. – Если мы её удалим, станете овощем. Но для этого надо ещё после операции выжить, что у вас вряд ли получится. Сейчас ведь с вами все хорошо, не так ли?

Больной кивнул неуверенно.

– Вот и наслаждайтесь светлыми деньками. Гаудеамус, так сказать, игитур… Ювенес… – доктор хотел было продолжить, но осознав неуместность дальнейшего цитирования1, остановился и быстро взглянул на пациента. – Вы, кажется, учёный? Помните, как там дальше?

Больной удивлённо поднял брови.

– Доктор, я вообще-то математик по образованию. У нас латынь не нужна. Разве что буквы…

– Да и в медицине, впрочем, тоже. Атавизм… Так вот. Никто не знает, сколько их ещё будет, этих ваших светлых дней. Может, месяц, а может, и полгода. Зачем вам в больнице торчать? Милейший… – доктор бросил взгляд на бумаги перед собой, – Антон Сергеевич. Помните «Достучаться до небес»? Потом ещё этот фильм… с Николсоном… – он пощёлкал пальцами. – «Пока не сыграл в ящик»! Не видели? Посмотрите. Некоторые умудряются прожить эти последние месяцы более насыщенно и интересно, чем все предыдущие годы. В общем, гуляйте побольше, дышите свежим воздухом. Винца можете в разумных пределах выпить… А когда заболит, вернётесь к нам, и мы облегчим ваши страдания. Сейчас наша задача уже не вылечить вас, это невозможно, а сделать максимально комфортным процесс м-м-м… – он замялся, подбирая слово, но передумал и выразительно посмотрел на часы.

– Неужели ничего нельзя сделать? – больной в отчаянии всплеснул руками. – Может быть, какие-то новейшие способы лечения? Я найду деньги!

Доктор мрачно ухмыльнулся.

– Слушайте, если уж так вам охота деньги потратить – поезжайте в Израиль. Они там берутся за все подряд. Выиграете годик-два, да без штанов в гроб и ляжете… – и снова посмотрел на часы.

По дороге домой Антон Сергеевич размышлял о том, как это унизительно для мыслящего существа – умирать. О том, что худшее, что может случиться с человеком – это смерть, так почему же именно она, как награда, ожидает его в конце пути? О том, что когда-нибудь человек, подтверждая свой гордый статус, научится жить столько, сколько нужно ему, а не сколько отмерила дура-природа, и как это обидно – умереть раньше, чем это произойдёт… Чёрт возьми! Да если бы люди не теряли время на войны, инквизиции и прочие пустяки, уже давно научились бы синтезировать органы и оцифровывать сознание. Жить вечно.

Вспомнив последние словах доктора, возмутился: «Вот ведь гад какой гладкий! А годик-то, тем более два – не пустяк…»

Уже через полгода разгуливал Антон Сергеевич по осенней Кесарии – древнему поселению на берегу Средиземного моря, живой и невредимый, если не считать шрама от трепанации черепа.

Перед этим была продажа квартиры в Москве. Он решился на этот шаг, почти не колеблясь – зачем одинокому, умирающему человеку недвижимость в стране, куда он, скорее всего, больше не вернётся? Отдал свою трёшку на Кутузовском даже не за полную стоимость – лишь бы побыстрее. В любом случае, это были большие деньги. Кроме того, у Антона Сергеевича имелись кое-какие накопления. В общей сложности около трёхсот тысяч долларов, и он рассчитывал пожить на них красиво, сколько бы ему ни осталось…

Дальше – репатриация2. Очень быстро собрал он требуемые документы и с первого раза прошёл собеседование с консулом, который сказал умирающему «кен», то есть «да» на иврите, несмотря на то, что евреем Антон Сергеевич был всего на четверть.

О том, что он, как внук еврея, имеет право на репатриацию, он знал давно. Его просветил сокурсник, который иммигрировал в Израиль ещё до развала СССР. Как-то в телефонном разговоре тот расписывал прелести заграничной жизни и призывал оставить формальную родину ради родины исторической. Тогда Антон Сергеевич резко осадил его и полушутя, но категорично потребовал прекратить сионистскую пропаганду.

Позже, в девяностых, из любопытства он однажды сходил в еврейское агентство. На тот момент в Израиле шла очередная война, и ему отсоветовали ехать в эту страну, да он и не собирался…

Прямо в аэропорту «Бен Гурион» чиновник Министерства внутренних дел – неторопливый добродушный человек с чёрной ассирийской бородой и вьющимися пейсами – выдал Антону Сергеевичу теудат зеут, то есть паспорт. Перед этим, заполняя данные, он спросил на чисто русском языке:

– Какое имя выберите?

– В каком смысле? – удивился Антон Сергеевич.

– Получая израильский паспорт, вы можете записать себе любое имя. Вы можете быть, например, Натан или Йонатан, – эту возможность чиновник преподнёс как щедрый дар от государства Израилева.

Было даже как-то неудобно отказываться…

– И Моисей можно?

– Конечно. Прекрасный выбор! Значит, Моисей? – обрадовался чиновник и занёс руку над клавиатурой.

– Да ну что вы, – отмахнулся Антон Сергеевич. – Пишите как есть. Что ж мне на старости лет в Моисеи подаваться…

Когда с именем было покончено (причём в паспорт вписали не только папу, но и маму), чиновник задал следующий вопрос:

– Какую национальность запишем?

– Ну пишите – еврей. Зря я, что ли, происхождение своё доказывал? – ответил новоиспечённый репатриант устало, он был порядком измотан многочасовым перелётом.

Чиновник не спеша потыкал в кнопки и пожал плечами.

– К сожалению, не могу. У вас дедушка, да ещё по отцу… Мы ставим национальность «иудей» только галахическим евреям, то есть унаследовавшим кровь по материнской линии. Но если хотите, я могу поставить прочерк.

– Как вы сказали? Галактическим?

– Галахическим. То есть по Га́лахе – это традиционное иудейское право, – терпеливо пояснил чиновник.

– Тогда ставьте прочерк, – великодушно разрешил Антон Сергеевич.

Идея с прочерком показалась ему удачной, поскольку кроме дедушки-еврея, другой дедушка у него был наполовину поляк, бабушка по матери – украинка, а по отцу – на четверть башкирка. Так что русской крови в нем было ненамного больше, чем еврейской или украинской, а то и меньше. Так что, если отслеживать национальность по материнской линии, получалось, что Антон Сергеевич – галахический хохол.

– Вероисповедание? – задал чиновник следующий вопрос и пытливо уставился на респондента.

В Москве, в еврейском агентстве, предупреждали, что ни в коем случае нельзя ляпнуть «христианин» в ответ на этот ключевой вопрос – просто депортируют прямо из аэропорта ближайшим рейсом. Можно было назвать любую религию, даже ислам. Можно было оказаться, прости господи, атеистом, но никак не приверженцем Иисуса – рождённого на этой Земле галахического еврея…

– Агностик, – решил похулиганить Антон Сергеевич. На самом деле он был чистейшей воды атеистом, потому что полагал, что не может здравомыслящий человек, тем более с высшим естественно-научным образованием, верить во всякую чепуху.

– Интересно, – бюрократ снова полез в компьютер, – сейчас проверим, есть ли такая опция…

– Оказывается, нет, – через минуту вздохнул он и вопросительно посмотрел на Антона Сергеевича.

Тот махнул рукой.

– Ставьте прочерк.

Потом была операция. Все произошло очень быстро. После недельного обследования он подписал бумаги, в которых значилось, что пациент предупреждён о рисках, связанных с оперативным вмешательством, что доверяет специалистам клиники выбор метода лечения, и что в случае неблагоприятного исхода клиника ответственности не несёт.

Его накачали веществами, от которых всё происходящее стало совершенно безразлично, и повезли в операционную. Когда на следующий день он пришёл в себя, ему сказали, что всё прошло успешно и ему больше не о чем беспокоиться.

Уже через две недели Антона Сергеевича выписали, даже не сняв швы. Ему объяснили, что, как гражданин Израиля, он получает лечение бесплатно и, если останется в клинике дольше, то займёт чужое место.

Перед выпиской он спросил у русскоязычного медбрата, где ему в Израиле лучше всего снять домик на время реабилитации. Куражась, медбрат посоветовал ему Кесарию – израильскую Барвиху, в которой живут только миллионеры. Однако упрямый старик даже после того, как медбрат признался, что пошутил, упросил его помочь найти на ивритоязычных сайтах дом именно в этой самой Кесарии и договориться о встрече с хозяином.

Приехав в Кесарию на такси, Антон Сергеевич снял небольшую виллу с бассейном за двенадцать тысяч шекелей (или почти три с половиной тысячи долларов) в месяц, не торгуясь, вопреки рекомендациям еврейского агентства торговаться при каждом удобном случае. Домовладелец – чопорный ортодокс в полной боевой выкладке (широкополая шляпа, чёрный лапсердак, жилетка, свисающие до колен белые шнурки от исподней рубахи) хоть и выглядел для непривычного глаза крайне нелепо и карикатурно, но держался важно. Чувствовалось, что он настоящий иудей по Галахе, не то, что некоторые…

Приняв и проворно пересчитав наличные сразу за два месяца, он сказал с забавным ближневосточным акцентом:

– Велькам ту зэ Холи Ленд, – и не спеша удалился.

План у Антона Сергеевича был такой: пару месяцев он проведёт в Кесарии. Раз в жизни побывает в шкуре миллионера – отпразднует таким образом своё второе рождение. Будет питаться в ресторанах и путешествовать по стране. За это время решит: возвращаться в Россию или оставаться в Святой Земле. Второй вариант был даже более вероятен – российская действительность последних десятилетий несколько расшатала его патриотизм. В этом случае он сможет купить скромную квартирку в приглянувшемся ему городе, а оставшихся денег и пенсии хватит ему до самой смерти, чтобы жить, не думая о хлебе насущном.

* * *

Пытаясь найти короткий путь к морю от своей виллы, Антон Сергеевич забрёл не туда… Асфальтовая дорога закончилась кольцом, от которого в сторону берега тянулась заросшая травой тропинка. Причина её запущенности стала ясна очень быстро: она упиралась в засыпанную песком пустошь и пропадала. Далее предполагалось идти по песку, и, хотя слышен был уже морской прибой, форсировать пустошь оказалось невозможно. Ноги увязали в обжигающем песке по щиколотку, и их приходилось вытаскивать с большими усилиями. Шагов через тридцать он взмок и запыхался. Пришлось отступить. Тем более что берега путник так и не увидел; песчаные завалы, вопреки логике, по мере приближения к морю становились только выше.

Когда он выбрался на твёрдую землю, в висках шумно билась кровь, а перед глазами метались белые точки. Нащупал в рюкзаке бутылку прохладной содовой и долго пил, пока дурнота не отпустила. Вытряхнув песок из сандалий, Антон Сергеевич осмотрелся и убедился в том, что другого пути, кроме как через пески, нет – на севере обзор закрывал высокий земляной вал, отделяющий Кесарию от арабского поселения, южнее были непроходимые заросли.

«Значит, не судьба!» – Антон Сергеевич решил отложить экспедицию на следующий день и повернул к дому.

Остаток дня провёл в Сети, разыскивая информацию об истории поселения, в котором временно обосновался в Израиле. Оказалось, именно из Кесарии Понтий Пилат правил римской провинцией Иудеей в течение десяти лет, после чего в тридцать шестом году нашей эры за жестокость и злоупотребления был отозван в Рим. Там след его потерялся. Согласно легенде, он покончил жизнь самоубийством, но Антон Сергеевич усомнился в её правдивости. Не поверил, что прожжённого и циничного политика могла замучить совесть из-за какого-то казнённого по его попущению плотника…

Ближе к ночи с бутылкой местного вина и тарелкой сыра выздоравливающий поднялся на крышу. Прохладный воздух начала октября нёс в себе запахи цветущей по сезону растительности и остывающего бетона. Море, образующее горизонт днём, сейчас было черно и отличалось от неба только отсутствием звёзд, которые можно было разглядеть в изобилии; электрический свет фонарей и окон вилл делал небесную иллюминацию лишь ненамного бледнее, не так, как в городе. Где-то, презирая грядущие будни, звенела голосами и музыкой чья-то бестолковая молодость. Он сидел на крыше, пока не замёрз…

На следующий день Антон Сергеевич, тщательно изучив карту и фотографии местности со спутника, взятые в интернете, решил пойти в другую сторону. В шесть часов вечера, когда жара слегка отпустила, вышел из дома.

Изрядно потрескавшаяся, местами залитая цементом, местами асфальтовая пешеходная дорожка вела мимо стриженой зелени, за которой прятались жилища израильской элиты. Лишь немногие из них выставляли в растительные прогалины свои бетонные достоинства, которые конкретными прямоугольными очертаниями претендовали не то на постмодернизм, не то на конструктивизм.

Вчера, когда шёл на север, он не встретил на своём пути ни одного человека. Сегодня навстречу ему изредка попадались прохожие, но он не спрашивал у них путь, хотел найти его сам.

Не дойдя метров трёхсот до поворота, который, судя по карте, должен был вывести на пляж, Антон Сергеевич увидел тропинку, ныряющую в темноту между деревьями. Солнце еще припекало, и он мог идти вдоль дороги дальше без риска заблудиться или забрести в тупик, но предпочёл зною тень, презрев определённость.

В экзотических зарослях пахло прелью почти так же, как в подмосковном лесу, или это обоняние подводило его, не отмечая разницы. Очень скоро путник услышал, как ему показалось, шум прибоя. Он подумал, что удачно свернул, здорово сократив путь, но, когда заросли внезапно кончились, вместо пляжа его взору открылось несуразное великолепие: между верхушками пальм торчал античный портик, покоящийся на пышных коринфских капителях, и крыша галереи, увенчанная пузатыми урнами. Причём выглядело это все слишком свежо и неестественно. Антон Сергеевич достал телефон, сделал снимок и приблизил изображение. Да-да, материалом для этой стилизации послужил все тот же вездесущий бетон… Остальное было скрыто живой изгородью, которая окружала огромную территорию. Дворец римского наместника Понтия Пилата в исторической части Кейсарии, которую он осматривал на днях, занимал гораздо меньшую площадь. Шум воды оказался не прибоем, а журчанием множества фонтанов, извергающих в небо столь драгоценную тут, по соседству с Африкой, пресную воду.

«Вот это понты… – подумал он и улыбнулся внутренне: – Понтыон!»

Он было продолжил путь к морю, но его внимание привлёк ещё один шедевр бетонного зодчества. Шагах в двухстах от «понтыона» обнаружились развалины огромного дома в кричаще восточном стиле. Впрочем, это не были обычные развалины…

Обычные развалины появляются после того, как строение, прослужив некоторое время, приходит в негодность. Эти же образовались не в результате губительного воздействия стихий или времени – здание было заброшено ещё на этапе строительства.

Территория, вся заросшая сорняками, сухими, колючими и пыльными, была огорожена временным забором из проволочной сетки. В одном месте она валялась на земле, и Антон Сергеевич перешагнул через неё, привлечённый грандиозностью архитектурного замысла. Перед главным входом бетонным бордюром высотой по пояс был обозначен огромный фонтан. За фонтаном под таджмахаловым полушарием купола зияли арки парадного входа. Пройдя через одну из них, он очутился в просторной прихожей под сводчатым потолком.

Антон Сергеевич представил, как было бы здорово оказаться в этом месте в детстве, когда сырой подвал многоквартирного дома легко представлялся сказочной пещерой, а засиженный голубями чердак – порталом в иной, волшебный мир.

Он решил реанимировать в себе чувство чудесного и с полчаса бродил по недоделанным галереям и коридорам, которые, вопреки гигантизму прихожей, были такими узкими, что двоим было бы трудно в них разминуться. Заканчивались они множеством крохотных келеек, большинство из которых выходило окнами в два внутренних двора с заготовками фонтанов. Видимо, обилие устройств, впустую расходующих воду, должно было подчёркивать высокий социальный статус владельца этого странного жилища.

«Дворец понтышаха», – Антон Сергеевич даже хмыкнул вслух. Бродить по кладбищу чужой мечты стало скучно. Выбирая, куда поставить ногу без риска подвернуть её на строительном мусоре, он вдруг вспомнил, как много лет назад ходил по другим развалинам…

Было холодно и тихо. И никакого освещения, кроме фонаря в его руке. Он старался ступать тише, но, если светить под ноги, выбирая место для следующего шага, то невозможно уследить за тем, что происходит вокруг – поэтому скрип каменной крошки под ботинками выдавал его местоположение.

Твари, веками жившие в темноте, были слепы, но слышали очень хорошо. У него был только один вариант выжить – успеть выстрелить до того, как мелкие острые зубы проткнут его кожу, ведь в следующую секунду ядовитая слюна проникнет в кровь и нейротоксин лишит возможности сопротивляться.

Свет от фонаря большим пятном ощупывал близкие стены и вдруг превратился в маленький кружок далеко впереди. Узкий проход вывел в крупную каверну. Инстинктивно он понял, что не один в помещении…

Замер. Насколько это было возможно бесшумно взвёл курок револьвера и прислушался. Из темноты донёсся слабый звук, который мог быть результатом как падения капли воды, так и чьего-то неосторожного движения. Он повёл лучом фонаря в сторону звука и вдруг кожей на затылке почувствовал движение воздуха прямо за спиной. Резко развернулся. Тени метнулись вокруг. Луч фонаря выхватил из темноты оскаленную пасть. Палец на курке инстинктивно дёрнулся. Выстрел прогремел так, что заложило уши.

Следующим ощущением стала адская боль в глазах, носу и горле…

В разгар девяностых, будучи начальником вычислительного центра, Антон Сергеевич подрабатывал ночным сторожем. Зарплата в университете была чистой формальностью, и он решил, что ему по большому счёту все равно, где ночевать, если за это хотя бы что-нибудь платят. Охранять ему досталось бывший детский сад – некая страховая компания выкупила его у государства и собиралась сделать в нем офис.

Сидеть вcю ночь в комнате для сторожей было невыносимо скучно. Жёлтый свет, унылые обои. Спартанский топчан, даже не топчан, так, подставка под пытающегося уснуть человека. Письменный стол, как матёрый уголовник, весь расписанный синими чернилами, тэн с голой, разогретой дожелта спиралью. Даже читать в этой тоскливой юдоли было неинтересно. Он часто останавливался, смотрел, сколько страниц осталось… На столе поверх «татуировок» лежало стекло, под стеклом – отпечатанная на машинке инструкция для сторожей.

По инструкции обход территории нужно было производить два раза за смену. Вот это он проделывал с удовольствием. Поначалу даже не два, а три-четыре раза, чтобы размяться и поразвлечься, а заодно представить себя в роли персонажа компьютерной игры. Делал он это не только для развлечения, тогда у него была идея написать квест.

Вверенный его попечению объект пребывал в запустении, видимо, не первый год. В те времена государство внезапно разучилось содержать учреждения социального назначения. Окна по большей части были разбиты. Все помещения, кроме комнаты для сторожа и единственного работающего туалета, засыпаны мусором, а стены расписаны граффити, кое-где, кстати, на удивление, неплохими. Лучше всего запомнился ему глаз, выписанный широкой кистью на жёлтой стене тремя красками: красной, чёрной и белой. Глаз, изображённый вне лица, выражения не имел, но, казалось, смотрел прямо в душу, особенно ночью, в свете фонаря. Ещё неплох был исполненный черным портрет зубастого уродца – то ли вампира, то ли инопланетянина.

Сторожу полагался газовый револьвер – бельгийский короткоствольный «Бульдог» – и фонарь. Отправляясь в обход, он превращался то в бойца спецназа, то в охотника на ведьм, то в космического первопроходца. Однажды произошло то, что неизбежно происходит, если играть с оружием. Оказалось, что в щель между барабаном и корпусом револьвера проходит слезоточивый газ. Оружие действовало как заклинание «Армагеддон» в компьютерных играх – поражало и своих, и чужих…

Промыв глаза, он хотел было придумать историю про хулиганов, которых пришлось отгонять выстрелом в воздух, но потом решил не омрачать карму ложью и признался, что выстрелил случайно. Эта работа за три недели изрядно ему надоела, да и сюжеты для обходов стали повторяться, он даже хотел, чтобы его уволили… Зарплату получил месяца через четыре, тогда везде задерживали, и хорошо ещё, если вообще платили. Инфляция была лютая, денег хватило только на фланелевую рубашку…

* * *

Антон Сергеевич обнаружил себя сидящим на ступенях широкой лестницы во внутренний дворик и смотрящим в одну ничем не примечательную точку… Он ударил ладонями по коленям, резко встал, отряхнулся и пошёл в направлении выхода. Вопреки ожиданиям, экскурсия по дворцу «понтышаха» навеяла тоску.

Что же произошло с человеком, который строил этот арабский рай для себя, для семьи, да так и не достроил? Разорился? Или умер, и некому оказалось довести до ума главное дело всей его жизни? Или, может, сосед из «понтыона» помешал? Не захотел дикого соседства классического и ориентального стилей…

Чтобы разогнать гнетущую тишину, Антон Сергеевич деланно весело произнёс вслух:

– Ещё не вечер!

Однако, оглядевшись, понял, что это неправда. Солнечных лучей уже не было, воздух и растительность вокруг стали серыми.

От «дворца понтышаха» до берега оказалось рукой подать. Акведук – бесконечная череда арок, идущих вдоль пляжа к древней части Кесарии, – особого впечатления не произвёл, хоть и был построен не из бетона, а из известняковых кирпичей, пористых, как пемза, от древности.

Он вышел к пляжу как раз вовремя. На берегу, кроме него, никого не было. Солнце торопилось укрыться от глаз единственного наблюдателя. По мере приближения к воде светило становилось больше и, казалось, двигалось все быстрее. Соприкоснувшись с водным горизонтом, расплющилось, застыло на миг, затем лопнуло, как яичный желток, и стекло за край. Небо быстро почернело, и на нем ярко зажглись звезды. Здесь, на тёмном берегу, они все-таки были гораздо ярче, чем вчера, когда он смотрел на них с крыши…

А он сидел прямо на песке под аркой акведука и думал не о природных красотах, не о величии Вселенной, а о себе. О том, что становится холодно, а он так далеко забрался, устал, и непонятно, как дойдёт до дома в темноте. О том, что болезнь может вернуться, о том, как близка смерть. О том, что когда-то был большим учёным, одним из тех, кто меняет мир к лучшему силой мысли, а в итоге разменял жизнь на спекуляцию своими знаниями, талантом и энергией. В результате в свои шестьдесят семь оказался бесполезен, неизвестен и одинок…

И вдруг он заплакал. Не громко, нет. Не разрыдался, как хотелось, не возопил на весь берег, вознося хулу небесам и потрясая высохшими кулачками… тихо, но очень горько.

Потом старик успокоился. Кажется, он задумался, или уснул, или умер. Во всяком случае, время для него остановилось…

* * *

Кто-то схватил его за плечо и потряс. Антон Сергеевич поднял голову. Перед ним стоял человек в костюме древнеримского легионера, поодаль несколько всадников на лошадях. В руках у двоих – факелы. «Легионер» строго и даже как-то торжественно вопросил:

– Кто ты и что делаешь здесь в такое время?

«Аниматоры, наверно», – подумал Антон Сергеевич.

– Оставьте меня в покое, мне не до ваших игр. Руки уберите! – ответил он, отворачиваясь и движением плеча сбросил тяжёлую руку.

Его снова схватили и грубо дёрнули, разворачивая к себе.

– Что ты, иудейская собака, имеешь против игр в честь высокочтимого префекта Палестины и Иудеи Понтия Пилата? – из темноты под шлемом на него уставились горящие злобой глаза, лицо обдал кислый смрад чужого дыхания.

От такой беспардонности Антон Сергеевич опешил на мгновение. Но в следующий момент волна доселе никогда не испытанного, неудержимого гнева ударила в голову, а потом растеклась по всему телу, напитав его бешеной энергией. Он вскочил и закричал на заигравшегося идиота:

– Сам ты, гулящая женщина, собака иудейская! Вы что тут, форму члена обрели, что ли, все?!

Он хотел выразить негодование в гораздо более резкой форме, но вдруг понял, что говорит на каком-то странном языке, который не допускал излишней экспрессии в эпитетах.

У аниматора перекосилось лицо. Он замахнулся с явным намерением ударить. Но рука его была перехвачена на полпути, а точный апперкот в подбородок отключил сознание. Громыхая, как железный голем, «легионер» повалился на колени, а потом на песок лицом вниз.

Антон Сергеевич с изумлением посмотрел на поверженного противника, потом на свои руки, которые оказались такими сильными. Растопырил пальцы и снова сжал их в кулаки. Аниматоры прыгали с лошадей и тянули из ножен оружие, которое звенело совсем как настоящее. Он наклонился к поверженному и нашарил в темноте рукоять меча…