ГЛАВА 14

ФРАНСУА ЛЕВАЙАН[206]

Голландская Капская колония. — Путешествие натуралиста.


Хотя Африка была известна уже древним, мыс Доброй Надежды открыт не так давно — одновременно с Америкой. В 1486 году, за шесть лет до того, как Колумб отправился в обессмертившее его путешествие, Бартоломеу Диаш, посланный в плавание знаменитым государем Жуаном II Португальским, достиг высокой скалы, которой отмечена крайняя южная точка Африканского континента[207].

Терпевший страшные штормы мореплаватель назвал эту скалу выразительным именем: мыс Бурь. Но король Жуан, усмотрев в открытии предзнаменованье блестящего будущего для торговли и могущества своего народа, изменил мрачное название на мыс Доброй Надежды.

Одиннадцать лет спустя, в 1497 году, Васко да Гама, вцепившись в штурвал корабля, заливаемого страшными волнами, первым обогнул со своими храбрыми спутниками столь опасный в то время мыс и открыл морской путь в Индию.

Много лет португальцам и другим европейским морякам мыс Доброй Надежды служил лишь стоянкой — никто и не помышлял основать там колонию. Лишь полтора века спустя, и то случайно, цивилизация обосновалась здесь — до открытия Суэцкого канала. В 1648 году корабль нидерландской Ост-Индской компании потерпел у мыса крушение, и несколько моряков обосновались там, пока другое судно не доставило их на родину. Они предоставили очень подробный и полный отчет. Компания убедилась, что имеет смысл обосноваться в великолепной бухте, защищенной с запада полуостровом, южной оконечностью которого является мыс Доброй Надежды. В 1651 году туда отправились восемнадцать поселенцев от компании. Они и заложили у подножия Столовой горы поселок, на месте которого ныне находится город Кейптаун.

Так было положено начало замечательной колонии. В 1793 году англичане овладели ею, в 1802-м потеряли, в 1806-м снова заняли, а в 1815-м окончательно закрепили за собой.

Ныне наш век только и занят что Африкой да аннексиями. Англичане расширяются, прогрызаются, прорубаются, экспроприируют и жестоко, с помощью пушек, изгоняют соперников — одним словом, создают колоссальную африканскую империю. Они уже владеют южной оконечностью континента от бухты Уолфиш на Атлантическом океане до бухты Делагоа на Индийском; и алчут Трансвааля. Только что Лондон аннексировал земли бечуанов, матебеле и баротсе и все пространство между озерами Ньяса, Бангвеулу и южной оконечностью Танганьики. Таким образом, ныне Капская колония простирается в длину на три тысячи двести километров, ширина доходит до полутора тысяч.

Вернемся немного назад, во вторую половину XVIII века, когда Южная Африка была не исследована и не захвачена Англией — великой основательницей колониальных империй.

Речь идет о замечательных путешествиях Франсуа Левайана, исходившего с 1780 по 1785 год всю страну готтентотов[208], кафров[209] и намаква[210], до него совершенно неизвестную — во всяком случае, очень малоизвестную.

Как своеобразна и удивительно привлекательна его фигура! Этот страстный натуралист родился на экваторе среди великолепия тропической природы. Левайан не переставал тосковать о ней. И сердце и разум путешественника навсегда сохранили живую, непреходящую страсть к тропикам…

Нет ничего интереснее, в самом полном значении этого слова, чем читать рассказ о его путешествии в старинном оригинальном издании с гравюрами, изображающими, как славный Левайан в костюме прошлого века, с огромной бородой библейского патриарха, принимает чернокожих вождей! Книга полна фактов, наблюдений, ярких подробностей; повсюду виден тонкий остроумный наблюдатель, всегда веселый, подчас лукавый… Вместе с тем эта книга — основательнейший труд по естественной истории Африки, с великой пользой изучавшийся эрудитами своего времени.

С точки зрения исключительно географической, книга, возможно, и недостаточна. Но сколько же в ней сведений по зоологии, какое богатство материалов о нравах и обычаях народов, о которых прежде не знали ничего, кроме загадок и ложных слухов!

Франсуа Левайан родился в 1753 году в Суринаме в семье французов. Там же и развивались его воистину замечательные способности к зоологии. В 1777 году вся семья переехала во Францию. Франсуа с увлечением занимался в Париже историей, затем перебрался в Голландию, где привлек внимание блестящего натуралиста Темминка. После четырех лет неустанных трудов Левайан узнал все, чему молодой человек с его способностями мог научиться в Европе. Он решил завершить научное образование большой экспедицией в малоизвестные земли, где можно было надеяться найти много новых сведений.

Таким желанным Эльдорадо[211] ему показалась Южная Африка. Темминк, тепло относившийся к молодому ученому, посоветовал отправиться в нидерландскую Капскую колонию и дал самые теплые рекомендации к самым значительным лицам.

19 декабря 1781 года Левайан отплыл пассажиром на корабле «Меркурий», принадлежавшем голландской Ост-Индской компании — хорошем, полуторговом-полувоенном корабле.

На другой день Англия объявила войну Нидерландам. Недалеко от театра военных действий на «Меркурий» напал небольшой английский каперский корабль[212]. У того восемнадцать маленьких пушек, у «Меркурия» тридцать шесть больших. Но большой корабль позволил воинственному противнику обстрелять себя, а сам попытался улизнуть, ни разу не запалив даже зарядный картуз[213] — да тут, как назло, мертвый штиль![214] Хочешь не хочешь, надо драться — иначе потопят, возьмут в плен, обдерут как липку, а то и вовсе убьют… Свернули кое-как патроны[215], зарядили пушки и принялись палить не глядя с обоих бортов. Левайан до слез хохотал над этой нелепой пальбой и над обескураженными, посиневшими от страха физиономиями капитана с помощниками. Перестрелка продолжалась в течение длительного времени. Наконец задул ветер, к «Меркурию» подошел другой бриг компании, и вдвоем они отогнали англичанина. Тот спокойно выдержал огонь восьмидесяти орудий и с достоинством удалился.

После этого потешного сражения, с кроткой усмешкой замечает Левайан, увидели, что некоторые пушки и ружья забиты снарядами по самое дуло: молодцы с «Меркурия» после осечки забивали новый заряд, даже не заметив, что выстрела не было!

Вот страху-то натерпелись! Наконец пришли в Кейптаун. Весть о войне туда доставил один французский фрегат, вышедший намного позже «Меркурия», а пришедший намного раньше…

В Кейптауне Левайан увидал просторные, красивые, удобные, прохладные дома под тростниковыми крышами. Его восхитили элегантные женщины, обученные играть на клавесине[216] — только показалось весьма дурно, что они пренебрегают материнским долгом и вскармливать детей отдают невольницам. Между тем в городе для проезжающих нет ни кофейни, ни постоялого двора. Пришлось искать жилье у обывателей (что, впрочем, нетрудно). Жизнь здесь дешева: упитанный бык стоит сорок восемь франков. Вино превосходно — знаменитое констанцское[217] сухое достойно своей славы, — но фрукты, кроме винограда, сильно перезревают, как почти повсюду в тропиках и даже в субтропиках.

Левайан вырос в колонии во времена рабовладения и находит этот ужасный обычай естественным и спокойно, как о ценах на скот, говорит о продажной цене рабов. Мозамбикские негры у трапа корабля продаются по восемьсот франков, но их надо еще учить. Капские уроженцы стоят вдвое дороже, а если они еще знают какое-нибудь ремесло, цена и вовсе бешеная: повара продают за четыре-пять тысяч франков. «Зато, — пишет Левайан, — в Капской колонии вовсе не видно наглой лакейской челяди. Там еще неизвестны роскошь и гордыня, породившие подлую породу бездельников, населяющую в Европе передние богатых людей и несущую печать неизгладимого нахальства».

Путешественник довольно долго прожил в Кейптауне, во всех деталях подготовив путешествие в глубь страны. Он выехал на «поезде» из двух огромных капских повозок — настоящих передвижных домов, распространенных среди буров. У него тридцать упряжных быков и еще десять на подмену; с ним отправляются три охотничьих лошади, девять собак и пять готтентотов.

И вот Левайан едет на север с запасом провизии на два года, не считая дичи, которой изобилуют эти места, — позднее охота станет единственным способом пополнения его кладовой. Он выехал из очень небольшой зоны, в которой чувствовалось разрушительное действие цивилизации, — и тут же оказался в райских для охотника и натуралиста краях. Франсуа радовался как дитя, восторгался, как художник, пускался на хитрости, как краснокожий, а при виде неописанной антилопы, неизвестной ящерицы, неведомой дотоле птицы — загорался алчностью, как золотоискатель.

Поскольку Франсуа хранил чучела всех больших и маленьких животных, нужно было придумать, как бы поменьше повредить живых представителей фауны — особенно птиц, которых пули и дробь часто разрывают на мелкие части. И вот Левайан выдумал хитрый способ. Он клал сколько нужно пороха, забивал заряд вместо пыжа огарком свечи длиной в полдюйма, наливал в ружье воды и подкрадывался как можно ближе к нужной птичке. Оглушенная струей, мокрая птаха падала в руки охотнику без тех повреждений, какие наделали бы силок или дробь.

Левайан был храбр и жалел бедных изголодавшихся дикарей — он убивал слонов и на званых пирах кормил туземцев горами мяса. Кремневые ружья, при виде которых современные путешественники, имеющие многозарядные карабины, только пожали бы плечами, в его руках творили чудеса; из тяжелого тридцатифунтового мушкета можно было свалить слона…

Впрочем, за добрые дела Левайану воздавалось сторицей — он очень выгодно продавал слоновую кость.

Сначала путешественник сильно растерялся, не зная, какие плоды на окружавших его деревьях и кустах съедобны, а какие ядовиты. Неожиданно незаменимым помощником и дегустатором для него стала капская обезьянка по кличке Кеес — очень ласковый, зоркий и преданный хозяину. Большой лакомка, Кеес обладал неким чудным инстинктом: одни плоды сжирал с удовольствием, другие же, рассмотрев, с негодованием отбрасывал; человек на его месте никак не определил бы, хорош этот плод или дурен.

Кеес исполнял также обязанность — по остроте его органов чувств — сторожа, особенно ночью, никакой пес не мог с ним сравниться. Он ездил с хозяином и в лес на охоту — иногда фамильярно усаживался на плечо, но больше всего любил скакать верхом на собаке.

Левайан знал: белые обыкновенно жестоко обходятся с туземцами и те платят той же монетой. Нужно было отличаться от всех наружностью, чтобы его ни с кем не путали. Лучше не было средства, чем борода: в те времена все белые люди в колонии брились. Скоро Франсуа все стали узнавать и хорошо относиться к французу. К тому же, будучи метким стрелком, он часто в неурожайные годы избавлял несчастных туземцев от страшного голода. По просьбе туземцев Левайан в изобилии стрелял антилоп и буйволов, приносил много мяса и находил к сердцам африканцев дорогу через желудок.

Пропутешествовав несколько месяцев вдали от города, Левайан понял, почему негры, и в особенности кафры, так ненавидят белых — они ведь видят почти исключительно местных колонистов, буров. Узнал он и сколь опасны для одинокого белого путника огромные орды кочевников.

Колонисты позволяли себе немыслимые жестокости. То, что сообщает об этом Левайан, очень ужасно, хотя и интересно.

«Вопреки всеобщему мнению, — пишет Левайан, — кафры — народ миролюбивый и тихий. Но, поскольку белые постоянно их грабят и режут, кафрам приходится обороняться. Буры ославили негров свирепыми и кровожадными людьми в оправдание собственных лютостей и грабежей. Но всем ведь известно, что под предлогом розыска нескольких украденных коров вырезались целые негритянские племена, включая женщин и детей! В качестве “компенсации ущерба” буры разоряют посевы кафров, уводят их скот. За один только год “компенсация” составила двадцать тысяч голов!»

Однажды отряд колонистов разрушил кафрский поселок. Двенадцатилетнему мальчику удалось убежать и спрятаться в звериной норе. Один из буров отыскал парнишку и отвел с собой в рабство, но мальчика захотел забрать командир колонистов. Буры повздорили. В гневе командир воскликнул: «Так пусть никому не достается!» — и тут же уложил мальчика выстрелом из ружья в упор прямо в грудь.

Часто эти сволочи для забавы привязывают пленных и стреляют в них, как в мишень, причем нужно не убить негра, а попасть в ногу или в руку.

В общем, грабежи и убийства здесь — обыкновенное дело, и все ужасные бойни несут неграм несчастье и горе…

Левайан в обществе буров однажды удивился, почему губернатор не прикажет прекратить безобразия.

— А он приказывает, — расхохотался один из буров. — Только и делает, что шлет сюда приказы. Да он где, губернатор-то? Он отсюда за двести миль, чихать мы на него хотели!

— Положим, — возразил Левайан. — Но он может прислать не одни приказы, а еще и добрый отряд солдат, чтобы каждого виноватого взять и отправить в город — тогда что?

— Тогда… — ответил бур. — Ну, пусть попробует, а мы тогда вот что сделаем. Мы соберемся все вместе, половину солдат зарежем, засолим в бочках и с другой половиной отправим назад. Будут знать, как к нам соваться!

День за днем, от ночевки к ночевке, медленно, но верно повозка везла Левайана в земли свободных кафров, куда буры заходить не дерзают, — и понятно почему. Там путешественник встретил гордых, статных мужчин и восхитительных женщин, сложением не уступающих статуям Венеры[218].

Туземцы там добрые, славные люди, живущие скотоводством, плодами земледелия и охоты. Но обижать этих добрых людей, — говорит Левайан, — не стоит: мирные земледельцы вмиг превратятся в отважных и беспощадных воинов.

Путешественник любовался их статью, наслаждался гостеприимством, обменивался подарками, пил дивное молоко, которое хранят в удивительнейших корзинах: они сплетены так искусно, что ни капли жидкости не вытекает.

Путешественнику понравилась и верность супругов (хотя встречается иногда и многоженство), причем отцы привязаны к детям не меньше, чем матери.

Кафры непрестанно курят коноплю, делают недурную посуду, умело и терпеливо пасут скот, умеют строить удобные дома, чтобы укрыться от зимней непогоды. В общем, живут достаточно богато — во всяком случае, гораздо лучше, чем большинство кочевников.

Шестнадцать месяцев подряд колесил Левайан по Африке — то было первое его путешествие. Он собрал и с несравненным искусством препарировал коллекцию редчайших млекопитающих, неизвестных насекомых, а главное — птиц, не включенных в каталоги крупнейших собраний мира.

Вернувшись после долгого отсутствия в Кейптаун, Франсуа позаботился о своих сокровищах: большую часть отправил во Французский музеум[219], кое-что подарил другу Темминку. Путешественник также незамедлительно выправил вольную всем верно служившим ему рабам.

В Кейптауне Левайан сразу затосковал посреди столь чуждого общества…

«Шестнадцать месяцев непрерывной охоты, — пишет он, — не охладили моего усердия, не насытили всех желаний. Эта все более настоятельная страсть к пополнению моих познаний в естественной истории рождалась самим множеством только что узнанного и накопленного мною. Мои тяготы превратились в ничто, как только я сбросил с себя их бремя…»

Пятнадцатого июня 1783 года он вновь отладил фургон и отправился в путь. С ним были все те же быки, собаки, лошади и готтентоты — отныне свободные спутники, а наипаче — верные друзья Левайана.

С точки зрения пользы для естественной истории, второе путешествие оказалось, возможно, еще плодотворней первого. По расстоянию оно намного превосходило первое, а продолжалось на месяц меньше. За такое сравнительно короткое время Левайан побывал в Большом и Малом Намакваленде; при этом он перенес много тяжких невзгод и не раз подвергался серьезной опасности. Он собрал очень точные, любопытные, а главное — достоверные сведения о неизвестных прежде племенах; позже все они были проверены, и Левайан подтвердил репутацию проницательного, правдивого, добросовестного исследователя.

Во втором путешествии Франсуа в первый раз охотился на жирафа. Он первым описал это удивительно сложенное млекопитающее и первым привез в Европу его чучело.

В 1785 году Левайан вернулся во Францию и — поверите ли? — с величайшим трудом продал коллекции и напечатал труд! Началась революция. Хотя Левайана вовсе не интересовала политика, его арестовали и целый год содержали под стражей. Наконец Национальное и Учредительное собрания[220] решили приобрести истинно замечательные коллекции, но враги ученого воспользовались арестом, и государство согласилось купить лишь часть материалов. В оплату Левайан получил дубликаты книг из публичных библиотек. Остальные трофеи были проданы в Голландию и там рассеялись.

Намного позже путешественник получит от Наполеона орден Почетного легиона. Это оказалась его единственная награда за отвагу, перенесенные тяготы и редкостный вклад в естественную историю.

Левайан умер в 1824 году в Сезанне.

Загрузка...