Прилив победы

Глава 2

Когда отец Тахмины вел ее приданое по центральной улице Ктесифона, огромная толпа зрителей-персов перешептывалась от возбуждения. Возбуждения — и глубокого одобрения. Даже уличные дети знали, что приданое к императорскому бракосочетанию определялось в результате бесконечных переговоров. Приданое, которое Баресманас вел во дворец, было настолько странным, что могло соответствовать только предложениям самих римлян.

Толпа выражала свое глубокое одобрение. Многие стали напевать имя римского императора Фотия, за которого выходила замуж Тахмина. Было даже замечено, как несколько надменных рыцарей-дехганов присоединились к всеобщим рукоплесканиям.

Они ожидали караван, нагруженный сокровищами. Множество золота, серебра, драгоценных камней, украшений и дорогих тканей — чтобы довести Персидскую империю до нищеты. Горькая цена, которую придется заплатить за надежность союза с римлянами против малва, но цена, которой не избежать. Немногим более года назад опустошавших Месопотамию малва смогли одолеть только благодаря усилиям и хитрости римского полководца Велисария. А сегодня тот же самый Велисарий потребует за свои труды богатства Персии.

Вместо этого…

Баресманас из семьи Суренов, величайшей из семи великих семей шахрадаров, составлявших высшую знать Персии, медленно шел по центральной улице. Он был одет в лучшие одежды и вел за собой коня.

Конечно, не простого коня. Даже уличные дети поняли, что великолепный черный жеребец, шествовавший следом за своим хозяином, был лучшим во всей Персии — земле, славившейся своими конями. Но даже потеряв такого коня, империя не обнищает.

На своей спине конь нес все то, что было обещано Фотию:

Во-первых, седло. Не церемониальное седло, которое сверкало бы драгоценными камнями и золотой инкрустацией, нет. Вместо этого на коне было тяжелое седло копейщика, снабженное стременами, которые римляне недавно ввели в кавалерии. Конечно, самое лучшее седло такого рода, которое только можно представить. Ни один деревенский дехган не в состоянии позволить себе такую вещь. Но все же из-за этого седла персидский император не станет поднимать налоги.

Во-вторых, лук, который держала в руке наездница. Конечно, это был лучший лук, изготовленный лучшим в Персии мастером. Но тем не менее просто лук — для всех, кроме самих персов.

Одобрение толпы продолжало нарастать, когда до людей дошло символическое значение даров.

— Фотий! Фотий!

К тому времени, как Баресманас достиг большого айвана — здания в центре императорского комплекса, где будет проходить бракосочетание, — огромная толпа безумствовала. Только немногие персидские императоры за долгую историю земли ариев когда-либо удостаивались такого публичного признания.

Низкорожденный полукровка — так говорили о римском императоре. Толпа слышала это. Незаконнорожденный ребенок — так шептались люди. Но теперь, увидев коня и лук, они поняли правду.

— Фотий! Фотий!

Недалеко от входа в айван Баресманас помог третьей ноше коня спуститься на землю. Задача оказалась довольно сложной, и не потому, что его дочь Тахмина была слабой, а просто из-за тяжести свадебного наряда, который сильно ей мешал.

Когда Тахмина уже стояла на твердой земле, Баресманас склонился к уху дочери и прошептал:

— Итак. Кто был прав? Я или твоя мать? — Улыбку Тахмины едва ли можно было разглядеть под чадрой.

— Я никогда не сомневалась в тебе, папа. Даже до того, как прочитала книгу, которую ты мне дал.

Баресманас вздрогнул.

— Уже? Всю? Геродота5?

Когда Баресманас передал поводья одному из старших дехганов, Тахмина распрямилась.

— Всю, — твердо сказала она. — Мой греческий стал почти идеальным.

Девушка поколебалась, но не удержалась и честно добавила:

— Ну… по крайней мере в том, что касается чтения. Думаю, мой акцент по-прежнему ужасен.

Отец и дочь медленно шли рука об руку по направлению к дверям. У входа в айван выстроились солдаты. Персидские дехганы стояли слева, римские катафракты — справа.

— Тогда ты все понимаешь, — сказал Баресманас. Ему не требовалось указывать дочери на ликующую толпу для объяснения, что он имеет в виду.

— Да, папа.

Баресманас торжественно кивнул.

— Учись, дочь. Отбрось все предубеждения против римлян, которые все еще могут оставаться у тебя. Ты станешь их императрицей еще до заката солнца, но они — великие люди, достойные тебя. Никогда не сомневайся в этом ни на минуту. Во многом более великие, чем мы.

Он посмотрел на солдат, стоявших на почетных постах у входа в айван. На персов он взглянул бегло. Дехганов Баресманаса возглавлял Мерена, самый прославленный среди них.

Но внимание шахрадара в первую очередь привлек старший в строю римлян. На самом деле, этот солдат выглядел более чем странно. Он не мог стоять без помощи костылей. Этого человека звали Агафий и он потерял ноги во время сражения у Нехар Малки, когда Велисарий разбил армию малва. Агафий был человеком низкого происхождения, даже по римским меркам. За него вышла замуж дочь самого Мерены.

— Тысячу лет назад, — резко произнес Баресманас. — Время, о котором мы сами многое забыли, дочь, а они — нет. Тысячу лет назад один из их лучших историков объяснял своим соотечественникам, как арии воспитывают ребенка-мальчика.

— Учат его ездить верхом и стрелять из лука, — пробормотала Тахмина. — И ненавидеть любую ложь.

— Это обещание тебе от императора Рима, дочь, тебе и всем ариям, — сказал Баресманас. — Мальчику еще нет одиннадцати лет. Ты понимаешь?

Дочь кивнула. Она слегка повернула голову, изучая скандирующую толпу.

— Фотий! Фотий!

— Я так удивлена, — прошептала она. Баресманас рассмеялся.

— Чем? Что наполовину грек, наполовину египтянин, причем незаконнорожденный сын шлюхи, так хорошо нас понял?

Она покачала головой, чадра пошла волнами.

— Нет, папа. Я просто удивлена…

— Фотий! Фотий!

Они входили в благословенную прохладу айвана, в огромный зал, типичный для персидской архитектуры. Солдаты выстраивались позади них.

— До этой минуты мне ни разу не приходило в голову, — прошептала она. — Ни разу. Что я могу полюбить своего мужа.

Внутри огромного айвана хмурилась римская императрица-регентша. Конечно, в этом не было ничего нового. Феодора пребывала в раздражении с момента своего прибытия в Персию. По многим причинам.

Во-первых, она ненавидела путешествовать.

Во-вторых, она особенно не любила путешествовать по пустыне.

В-третьих, она не больно-то любила персов (это, правда, не самый главный пункт. Феодора, как правило, вообще никого не любила).

В-четвертых, к этому времени она стояла в тяжелых официальных императорских одеждах уже более часа. Неужели эти глупые персы никогда не слышали о стульях? Идиоты! Даже арийский император Хусрау стоит.

В-пятых…

— Ненавижу, когда оказывается, что я не права, — прошипела она.

— Ш-ш-ш, — прошипела в ответ Антонина. — Предполагается, что это — торжественное мероприятие. И даже сквозь чадру видно, как ты хмуришься.

— И она мне тоже не нравится, — проворчала Феодора. — Как женщина должна дышать, когда эта чудовищная штука закрывает ей лицо? В особенности в такую жару?

Когда она повернула голову, чадра слегка закачалась.

— По крайней мере, у них достаточно здравого смысла, чтобы проводить публичные церемонии в этом… этом… как его называют?

Стоявший с другой стороны Феодоры Велисарий склонился к ней и прошептал:

— Это называется айван. Отлично придумано, не правда ли? Конечно, в нашем климате не сработает. По крайней мере, зимой.

Несмотря на огромные размеры — айван был сто сорок футов в длину, восемьдесят в ширину, а в самой высокой точке купол располагался в сотне футов над полом, — строение было открыто всем ветрам. Вход, которым воспользовались Баресманас и Тахмина, представлял собой огромный дверной проем. Подобно рода строения встречаются только у персов. Чудесное изобретение — в айване гораздо прохладнее, чем снаружи или в закрытом зале.

Феодора теперь злилась на Велисария.

— О, хорошо. Давай, говори. Ты был прав, а я не права.

Велисарий ничего не сказал. Он знал, что нельзя злорадствовать, если дело касается Феодоры. Даже насекомые не настолько глупы, чтобы насмешничать над императрицей.

Его дипломатичность, казалось, нисколько не успокоила императрицу-регентшу.

— Ненавижу, когда оказываюсь не права, — злобно повторила она. — И я все равно предпочла бы взять ценности. Золото — это то, что я могу увидеть. Могу сосчитать и подержать в руках.

Велисарий решил, что Феодора не сочтет его ответ чересчур дерзким. Да, ей не нравилось, когда с ней не соглашались. Но женщина была достаточно умна, чтобы давно научиться принимать противоречащие ее мнению советы и не наказывать советчика. Или, по крайней мере, выслушивать такие советы.

— В любом случае, мы бы вскоре потеряли сокровища, — заметил он. — Привели бы Персию к краху, и что тогда? Персы отправились бы на поиски новых богатств взамен утраченных. И лучше всего для этого подходят римские территории.

Он сделал паузу, прислушиваясь к пению огромной толпы за стенами дворца.

— Фотий! Фотий! — Затем добавил:

— Лучше уж так.

Феодора ничего не ответила, если не считать неизбежного рефрена:

— Ненавижу, когда оказываюсь не права.

Фотий стоял в одиночестве в центре айвана, как и надлежало ему по статусу. Никто не может отрицать то, что он мужчина, хотя ему всего десять лет. Он же женится, не так ли?

Этот новый статус не радовал римского императора. Фотия полностью устраивало, когда он был просто мальчиком.

Ну…

Его взгляд переместился на группу римских ученых, стоявших вместе с персидскими священниками, сгрудившимися у дальней стены айвана. Это были его учителя. Даже на таком расстоянии, как думалось Фотию, от выражений их лиц могло скиснуть молоко. Греческим философам и педантам, специалистам по грамматике и риторике не нравилось, что им приходится ожидать начала церемонии в обществе персидских мобадов и хербадов. Языческих колдунов. Склонных к предрассудкам, занимающихся магией, торгующих…

Император отвел взгляд. Первая улыбка появилась на его лице, когда он проснулся сегодня утром. Может, теперь, когда он официально признан «мужчиной», ему не придется выслушивать столько ворчания и нытья от учителей.

Когда взгляд Фотия упал на небольшую группу телохранителей, улыбка стала шире. А увидев ухмылку на лице Юлиана, начальника его охраны, мальчик с трудом сдержался, чтобы не расплыться в дурашливой гримасе.

Конечно, он хотел бы, чтобы его нянька Ипатия тоже была здесь. Черт бы побрал его новый статус!

Он вздохнул. Надменные арии разрешают присутствовать на подобных мероприятиях лишь малому количеству женщин — только невесте и ее ближайшим родственницам. Фотий мрачно подозревал, что арии и их бы не пустили, если бы не простой факт, с которым приходится мириться, — к сожалению, для свершения брака необходима хотя бы одна женщина.

Теперь, когда наметилось движение у двери в айван, взгляд Фотия переместился туда. В зал входила его невеста.

Как он знал, мать Тахмины не придет. Присутствие матери на свадьбе дочери было традицией, но женщина заявила, что подхватила какую-то таинственную болезнь, лишившую ее возможности появиться в айване. Баресманас заранее многословно извинился за ее отсутствие, и римская делегация милостиво приняла эти извинения.

Хотя никто из римлян — и из персидских господ благородного происхождения, кстати, тоже — ни на мгновение не сомневался в истинной природе ее болезни. Да, не позволяющая присутствовать, но далеко не таинственная. Древняя болезнь, называемая «аристократическая спесь».

Ее дочь? Из Суренов, самой чистой крови ариев, если не считать самого императора! Замуж за… за…

Римская дворняжка, незаконнорожденный сын шлюхи тяжко вздохнул.

«Отлично. Просто отлично. Моя жена будет каждый раз задирать нос, когда я окажусь в одном помещении с ней».

Теперь Тахмина подошла гораздо ближе. Несмотря ни на что, Фотия очаровала ее манера двигаться. Даже под тяжелыми персидскими одеждами он почувствовал гибкую атлетическую фигуру. Тахмине было пятнадцать лет. Как раз достаточно взрослая — в отличие от самого Фотия, — чтобы научиться управлять своим телом. В ее легком, скользящем шаге совсем не было неуклюжести. Маврикий, катафракт его отца, видел девушку раньше. Он сказал, что она поразительно красива. На мгновение Фотия порадовала эта мысль. Но только на мгновение.

«Отлично. Просто отлично. У меня будет самая красивая жена в мире. И она будет задирать нос, когда бы я ни находился рядом».

Наконец его глаза встретились с глазами приближающейся невесты. Из-за тяжелой чадры Фотий мог видеть только темные глаза и переносицу Тахмины. Римский император застыл на месте. Тахмина неотрывно смотрела на него. Она ни разу не отвела взгляд, пока не заняла свое место рядом с ним. Конечно, красивые глаза. Такие же ясные и яркие, как лунный свет, хоть и темные. Карие глаза, но такого необычного, глубокого цвета, что казались почти черными. Этого-то Фотий как раз ожидал. Он не ожидал увидеть теплоту. Глаза Тахмины мерцали, как угли костра.

И когда церемония наконец-то началась, он определенно не ожидал услышать шепот. На идеальном греческом, хотя и с сильным акцентом.

— Будь спокоен, муж. Я тебе понравлюсь. Я обещаю.

И он на самом деле успокоился, несмотря на то что обряд был долгим и изматывающим, и от него требовалось следовать по лабиринту тщательно выученных жестов и слов. Фотий тоже читал Геродота. И знал кредо ариев.

Научите их ездить верхом и стрелять из лука.

И научите их ненавидеть любую ложь.

Несколько часов спустя, на пышном празднестве, проводившемся во всех залах дворца — и по всему городу, что тоже немаловажно, — император Хусрау Ануширван остановился рядом с Велисарием.

— Я думаю, все прошло просто прекрасно.

Велисарий кивнул. Для разнообразия эта его улыбка оказалась совсем не хитрой. Она была такой же широкой и открытой, как у самого императора.

— Мне тоже так показалось.

Они все еще стояли в айване. Через огромный проем были видны последние лучи заходящего солнца. Велисарий бросил взгляд на небольшую дверцу, которая вела в личные покои императорской свиты. Фотию и Тахмине предоставили там апартаменты до тех пор, пока римская делегация не отбудет обратно в Константинополь. Не более десяти минут назад новоявленные муж и жена удалились через эту дверь.

Теперь улыбка Велисария стала более привычной — в ней появился хитроватый оттенок.

— Конечно, я не уверен, что Фотий все еще придерживается этого мнения. Казалось, раньше он был повеселее. Но теперь… — римский полководец усмехнулся, — он выглядел, как человек, которого ведут на казнь.

Хусрау улыбнулся.

— Чушь. Я воспитывал эту девочку в той же мере, что и сам Баресманас. Она настолько же умна, насколько красива. Уверяю тебя: твой пасынок скоро перестанет чувствовать себя неловко.

Владыка земель иранских и неиранских сделал паузу.

— Ну… возможно, я выразился не совсем точно… — Велисарий удивленно поднял брови.

— Ему только десять лет, Ваше Высочество.

На лице Хусрау появилось крайне самодовольное выражение.

— Римляне. Какие вы примитивные.

После того как слуги переодели его и забрали парадные одежды, Фотий нервно вошел в спальню и обнаружил, что Тахмина уже ждет его. Она лениво лежала на постели в ночной сорочке. Завидев Фотия, она улыбнулась и похлопала ладошкой по кровати рядом с собой.

— Иди сюда, муж, — позвала она мягко.

— Мне только десять лет, — удалось выдавить Фотию.

— Успокойся, — прошептала жена. Она встала и нежно подвела его к кровати. — Ложись.

Фотий сделал так, как ему приказали. Он не мог представить, что может не повиноваться ей. Тахмина сохраняла самообладание и одновременно вела себя на удивление скромно.

«Как ей это удается, когда на ней только шелковая рубашка?»

Ее руки были сильными и крепкими. Да, она старше его. Но в большей степени Фотия заставили подчиниться ее уверенность и чистая красота — Маврикий был прав, прав, прав.

Показалось, что прошло только мгновение перед тем, как она заставила его вытянуться на кровати, сама легла рядом и стала нежно гладить его маленькое тело. Фотий почувствовал, как медленно уходит напряжение из мышц.

— Мне только десять лет, — повторил он. На этот раз слова прозвучали скорее как извинение.

— Конечно, это так, — прошептала Тахмина. И нежно поцеловала его в лоб. — Расслабься, муж. — Она подняла голову и спокойно улыбнулась, глядя на Фотия сверху вниз, в то время как ее руки продолжали гладить его.

— Ты станешь старше. Довольно скоро, не сомневайся. А когда придет время, ты совсем не будешь волноваться. Ты все будешь знать. Обо мне. О себе. Все получится очень легко.

Фотий подумал, что у нее самый красивый голос, который он когда-либо слышал. Он чувствовал, что тонет в темноте ее глаз.

Оставшаяся часть ночи, пока они не заснули, стала временем чудес. Частично — чудес тела. В конце концов, десять лет — это не слишком рано, а Тахмина была такой же чувственной, как и красивой. Ее ласки казались более прекрасными, чем что-либо, что мог представить себе Фотий.

Но больше всего его поразило другое. Он никогда не мог предположить такого. Ни разу. Что может полюбить свою жену.

Утром удивление превратилось в уверенность. В конце концов, десять лет — не слишком рано для мужчины, чтобы понять: наслаждения духа перевешивают наслаждения тела.

Его жена оказалась гением. По крайней мере, это было твердым убеждением Фотия. Кто еще знает столько способов сорвать планы назойливых учителей?

— И вот еще что, — объясняла она, устраивая его голову у себя на плече. — Когда они станут ворчать по поводу твоей грамматики…

Впервые Фотий принял позу властного мужа.

— Замолчи, жена! — приказал он. Он поднял голову, собрался с силами — вот он, император Рима! — и поцеловал жену в щеку. После прошедшей ночи это получилось почти легко.

Тахмина рассмеялась.

— Видишь? Недолго!

И снова через некоторое время Тахмина смотрела на него сверху вниз спокойным взглядом.

— У тебя будут наложницы, — тихо сказала она. — Но я намерена проследить, чтобы ты не проводил с ними много времени.

Фотий откашлялся.

— Э, видишь ли, на самом деле содержать наложниц не разрешается законами христианства, — сообщил он. Потом добавил несколько виновато: — По крайней мере, так предполагается.

Тахмина казалась крайне удивленной.

— Правда? Как странно! — Красивые глаза слегка прищурились.

— Конечно, я поменяю веру, потому что в христианской империи должна быть императрица-христианка. — Она прищурилась сильнее. — Я просто вижу себя рьяной христианкой. — Глаза стали щелочками. — Просто религиозной фанатичкой.

В горле у Фотия забулькало, как у младенца.

— Я согласен!

— Это хорошо, что согласен, — проворчала жена. И уже мгновение спустя она пустилась в рассуждения, какие наказания должны ожидать христианских грешников.

И так их нашли слуги. Слуги и Юлиан.

Не нужно говорить, что правильные и высокомерные слуги нахмурились. «Недостойное поведение для особ королевской крови!» Но Юлиан, покрытый шрамами ветеран, участвовавший во многих сражениях, был очень доволен. Персидская императрица, щекочущая римского императора, подумал он, предвещает хорошее будущее обоим державам. Возможно, Велисарий оказался прав, и тысячелетняя война наконец закончилась.

Конечно, оставались малва. При этой мысли катафракт только усмехнулся. Все солдаты мира — дети по сравнению с персидскими дехганами на поле брани.