Приманка на кровь

V.

Говоря по правде, представление мало чем отличалось от таких же представлений в столичных цирках. Оркестр играл вальс и галоп, лошадь, хрипя и встряхивая головою, грузно и лениво скакала вокруг арены, Гелотти покрикивал и щелкал длинным бичом, а Стелла приседала, поднимала то одну, то другую ногу, принимала грациозные позы и, наконец, прыгала через полотнища коленкора и сквозь обручи, обтянутые тонкой бумагой.

Гелотти выходил с дрессированными собакой и кошкой, братья Alex потешали публику оплеухами, а Франц Тонти изумил всех своей силой; затем скакала Вампа, беря барьеры и гикая, спрыгивая на арену и вскакивая с разбега на спину лошади; Стефания ходила по проволоке...

Все, как везде. С видимой бедностью выдумки, с невидимым, постоянным риском искалечиться.

Время приближалось к последнему номеру, к упражнениям Гаэтано, и напряженное состояние видимо подымалось среди зрителей.

Братья Alex в качестве музыкальных клоунов сыграли на гармонике и гитаре, проплясали казачка и удалились.

На время наступил перерыв.

Затем они же, уже переодетые и умытые, вышли на арену и молча, сосредоточенно, стали приготовлять приборы для номера.

Они отвязывали веревки, приводили в движение блоки и друг за другом с крепких стропил цирка, сверху из черной ямы, качаясь, спускались трапеции. Сперва одна, потом другая. Затем в противоположных концах цирка спустились две площадки, которые тотчас веревками, притянутыми к барьеру, были установлены неподвижно. И, наконец, опустился толстый канат и вытянулся, как огромный шест подле площадки.

Приготовления окончились.

В цирке наступила тишина. Губернаторша смотрела на слегка колеблющиеся в воздухе трапеции, и от них переводила взгляд вниз, на арену. И все делали тоже.

-- Это прямо ужасно будет, -- шептала уже без всякого жеманства Тимочка.

-- Да-с, номер! -- озадаченно бормотал председатель управы.

Симочка теребила рукав поручика:

-- Как вы думаете, он сразу?..

-- Нет, вероятно что-нибудь покажет... Нельзя же так.

Вихрястый вертелся подле редактора и, шлепая губами, шептал:

-- Уж и статья! Муар-антик! Суперфлю! Я уверен, что меня в Петербург пригласят.

-- Ждите!

-- Тссс...

Раздался звонок, и на сцену двумя легкими прыжками выбежал Гаэтано.

Цирк огласился громом рукоплесканий. Дамы перевесились через борты ложь, чтобы лучше рассмотреть его, а он, подтягивая кушак и оправляя корсаж, весело кланялся на все стороны и задорно улыбался галерее.

На нем было оранжевое трико, охватывавшее его стройные ноги; красноватая мойка и черный корсаж в серебряных блестках.

Он поклонился еще раз, и легкими шагами подошел к канату.

Зрители жадно следили за каждым его движением. Вот, он поднялся на площадку и стал отвязывать шнурки, притягивающие трапеции.

На противоположной площадке, пройдя через оркестр, стоял Гелотти и делал то же самое.

Гаэтано вытер платком руки и ухватился за трапецию.

Он с размаху качнул трапецию от себя, и она стала плавно описывать в воздухе дугу.

Гаэтано подпрыгнул.

-- Галло! -- и, метнувшись по воздуху, ухватил свободную трапецию и вскочил на площадку рядом с Гелотти.

-- Галло! -- и метнувшись снова, он опять птицею перелетел над ареною цирка, и уже стоял на своей площадке, кланяясь и вытирая платком руки.

-- Браво, Гаэтано! -- заревел кто-то сверху.

-- Браво, браво! -- и со всех сторон стали кричать и хлопать.

Гаэтано снова притянул к себе трапецию и потер руки тальком.

Цирк замер.

-- Верно, теперь, -- прошептала Симочка, бледнея.

-- Галло! -- раздался среди наступившей тишины возглас Гаэтано, и все зрители вскрикнули вслед за ним в один голос, но никакой катастрофы!

Он только перевернулся в воздухе, перелетая с одной трапеции на другую.

-- Галло! -- и то же самое назад. Он выпустил трапецию, сделал в воздухе полный оборот и снова уже стоял на своей площадке, спокойный, улыбающийся, вытирая руки платком, а трапеции плавно качались в воздухе, то сближаясь, то расходясь.

Среди публики пробежал возбужденный шепот.

-- Что это? -- спросила Римочка. -- Смотрите, верно -- теперь.

Действительно, что-то готовилось. Гелотти ушел, и площадка была убрана.

Друзья суетились внизу, подняв кверху головы, а Гаэтано сверху, перегнувшись с площадки, отдавал им приказания.

И вот, друг за другом, сверху начали обрываться и опускаться трапеции, одна ниже другой.

Гаэтано крикнул и ловким прыжком сел на свою трапецию. Площадку, на которой он стоял, убрали в сторону, и он витал теперь над ареною на высоте 8 саженей, беспечно вытирая руки, приложась плечом к колеблющейся веревке трапеции.

Потом он решительным движением бросил платок вниз, сел посередине палки и ухватился руками за веревки. Музыка заиграла.

Он начал качаться, делая все большие и большие размахи.

-- Раскачается, и трах! -- сказал носатый гимназист.

-- Молчи! -- остановил его товарищ, и все замерло.

Размахи трапеции все увеличивались. Он вдруг перевернулся и повис на упругих руках, выгнул стройное тело, словно летая по воздуху.

-- Ах! -- воскликнула генеральша и закрыла глаза.

Он оторвался от трапеции полетел вниз, а когда генеральша открыла глаза, он уже держался за другую и раскачивался на ней.

И снова перелет через всю арену и на конце широкого взмаха он снова полетел вниз, схватываясь за палку следующей трапеции, и раскачивался снова. Наконец, с громким возгласом он выпустил последнюю трапецию и, перевернувшись два раза в воздухе, стал на арену и поклонился публике, вверху раздались оглушительные рукоплескания, но сидящие внизу с недоумением переглянулись и деланно улыбнулись.

Губернаторша резво поднялась с места и оставила ложу.

Вихрястый с яростью поднял руку с зажатым карандашом.

-- Что же это он? Обман, мошенничество?..

-- Прохвост, а не репортер, -- шипел редактор.

-- Но он так уверил меня, -- начал Вихрястый и вдруг, вспомнив ускользнувшие от него брюки, заскрипел зубами. -- Я же покажу ему!

-- Возмутительно, -- продолжал бурчать генерал, -- наглый обман.

-- В Америке потребовали бы деньги обратно, -- сказал белобрысый чиновник.

-- И хорошо, что надул! -- сказал носатый. -- Давай, братцы, вызовем его!

-- Валяй! Га-э-та-но! -- заревели с галереи.

Только галерея отнеслась иначе к окончанию головоломных полетов.

-- Подлец этакий! -- выругался жандармский ротмистр, -- два рубля вытащил! -- и тут же обратился к знакомому чиновнику, -- пойдем что ли в "Бристоль", промажем партийку?

-- Пойдем, -- согласился чиновник.

VI.

Цирк опустел. Публика расходилась и разъезжалась, возмущенная "обманом" и в душе чувствуя себя одураченной.

И едва цирк очистился от публики, как братья Alex с Ермолаем и его помощниками втащили на арену стойки, уложили на них доски и торопливо стали таскать бутылки и свертки:

Артисты переоделись и столпились вокруг стола.

-- Здорово! -- хрипел Франц Тонти. -- Полный сбор! Хи-хи-хи!

-- Молодец, душка, Матвей Степанович! -- кричала Вампа.

-- За здоровье Гаэтано! Ура! -- и все полезли чокаться и целоваться с счастливым Воробьевым, после чего с жадностью начали пить и есть.

Давно уже среди них не царило такого согласия и веселья.

-- Еще бы разок! -- сказал Павлуша.

-- Врешь, -- заметил Воробьев, -- этот номер проходит всего один раз! Теперь завтра же уезжать надо!

-- Верно! -- сказал Гелотти, -- публика не любит оставаться в дураках.

-- Им, подлецам, моя смерть нужна была! Дорого стоит, не по карману! -- захохотал Воробьев. -- Гляди, сама губернаторша прикатила!

-- Что? Все были!

-- Дураки!

-- И ничуть не дураки. В крови это у них. Наш брат шею свернет -- им потеха. Я думаю, и ходят-то они смотреть на нас, надеясь: "а вдруг?"... Ей-Богу! Мне тут один рассказывал, как Семенов, -- помните, Семенов, -- прыгнул? Голову разбил. Так даже глаза заблестели у мерзавца.

-- Чего! -- хрипло сказал Тонти. -- Все на один лад. Помню у нас Васюткин с лошади упал, а лошадь его копытом в голову. И кровь, и мозги. Насмерть! Так барыни нагибались и в песке мозги искали. Вот шкуры-то!..

-- Ну, шут их дери! Дали нам заработать. Пей, братцы, и завтра в дорогу!

На другой день труппа покинула город, да и оставаться им нельзя было, потому что губернатор приказал им выехать из города в 24 часа.

-----------------------------------------------------------------------------

Источник текста: журнал "Огонек" No 26, 1909 г.

Исходник здесь: "Фонарь": Иллюстрированный художественно-литературный журнал.