Притяжение, будь рядом, когда я умру

– Чего ты хочешь?

– Давай прогуляемся по берегу? Только ты и я. Проведём вместе… полчаса, мне хватит. Вспомним всё лучшее, что между нами было, все самые радостные моменты: рождение Брайсона, то, как ты забирал нас из роддома и закал лимузин с голубыми шарами, помнишь? Как он сделал свои три самых первых шага навстречу тебе?

Именно благодаря Иве Джонсон Мэтт теперь знал, что игнорировать чувства людей нельзя. Он позволил Софии крепче взять себя за руку и повести в сторону пляжа.

Last Crash Landing - Blank Range

Над спокойным ночным морем висела полная луна, отбрасывая на его ровную поверхность свой серебристый свет. Ноги утопали в холодном песке, София на удивление молчала, Мэтт же старался не думать о том, куда могли подеваться Ива и Амир.

– Господи, как же красиво… – вздохнула София, глядя на утонувшее в серебристом свете море. – Однажды под такой луной мы занимались с тобой любовью… а может быть, именно в тот раз мы и зачали Брайсона?

Она хорошо знала, что зачатие случилось далеко не в тот раз, оно было щепетильно вычислено и подготовлено. А Мэтт знал, что в тот день София была у него не первой: с утра у него был секс с прекрасной блондинкой, а после обеда он встретил Софию в аэропорту, и они вместе отправились отмечать очередное «примирение» на белой яхте, которую Мэтт арендовал, но мечтал когда-нибудь приобрести такую же. Когда-нибудь никогда не случалось, потому что яхты не дорожают во времени и пространстве так, как виллы и дома, а Мэтт был человеком рациональным. Однако тот вечер незапланированно оказался поистине красивым. Мэтт даже подумал, что, если когда-нибудь ему доведётся делать кому-нибудь предложение, он сделает его именно так – ночью под луной, на белоснежной яхте в красивой, как праздник, стране.

Ему стало стыдно. Нет, не за свои похождения в те времена, когда София считала его мужем, а за то, что он никогда, ни на секунду не допускал мысли, что говорить слова любви будет именно ей. Он жил с ней, она родила ему ребёнка, а он ни разу не задумался о том, чтобы сделать её счастливой.

– Соф, прости меня, – внезапно попросил он.

– За что?

– За всё. За все те разы, когда делал тебе больно.

София вела его вдоль берега, песок засыпался ему в туфли и раздражал, но он чувствовал себя почему-то как никогда человеком.

– Соф, найди кого-то, кто будет относиться к тебе с уважением.

– А ты в это время будешь «уважать» кого-то другого?

Она не назвала имя, но они оба поняли, о ком речь.

– Мы с тобой сблизились в то время, когда у меня совсем не было мозгов, Софи. И вернуться туда, чтобы поумнеть и многое сделать по-другому, уже невозможно, увы.

– И что бы ты изменил?

– Самое первое – никогда не позволил бы всем ржать, когда ты сказала, что Ива Джонсон упала бы в обморок от вида мужского члена. Второе…

Мэтт пригляделся: два силуэта около самой скалы, к которой они с Софией так упорно направлялись, уж больно напоминали двух хорошо знакомых ему людей.

Его ноги успели сделать ещё два шага, пока глаза, наконец, не убедились окончательно: Амир держит Иву одной рукой за талию, другой обнимает её затылок и целует в губы. А Ива не сопротивляется и не кусается, нет, она обнимает его и целует в ответ.

Мэтт остановился.

Впадина, в которую он не так давно уронил своё сердце, теперь словно разверзлась, извергая лаву незнакомых ему чувств и эмоций. Все они были из разряда боли в стадии агонии. Степень её была так высока, что он не был способен пошевелиться или хотя бы сделать вдох.

В таком состоянии полного паралича его внезапно осенило:

– Ты… ты знала, что они здесь.

София смотрела на него дикими, расширенными глазами, словно увидела привидение или хуже того – серийного маньяка.

– Мэтт, пожалуйста… пожалуйста, успокойся, – тихо попросила она и сделала шаг назад.

Но он и не думал приближаться к ней, напротив, самое большее, чего он желал в эту секунду – это чтобы женщина, стоящая сейчас и все последние семь лет рядом с ним, никогда на его пути не встречалась.

Он так ей и сказал:

– Ты змея. А может, и хуже. Сгинь. Сделай так, чтобы я больше никогда тебя не видел. Даже случайно.

Ненависти в этот момент в нём было столько, что Софии показалось, будто её ударили в грудь. Следуя интуиции, а та была у неё очень даже развита, София сделала ещё несколько медленных шагов назад. Внезапно она и сама задалась вопросом, зачем ей нужен этот ненормальный, к тому же ещё и «отработанный материал»?

Она повернулась и побежала в дом – отдать последнюю дань своему несостоявшемуся браку и предупредить остальных, что Мэтт и Амир убивают друг друга. Однако… по пути передумала.

Сделала это как раз-таки Ива: буквально полминуты спустя с криком «Останови их!» она вбежала на террасу и бросилась к Бену.

Wallners – In my mind

– Ива, можно тебя на пару слов?

Амир буквально ворвался в комнату Ивы. Даже его стук в дверь был словно для проформы, а вовсе не просьбой разрешить ему войти.

– Я уезжаю.

– Почему?

– Потому что Мэтт – мой друг.

Лицо его уже выглядело намного лучше в сравнении с тем, что Ива имела шанс увидеть сразу после драки.

– Хорошо, – кивнула Ива. – Удачной дороги.

– Ива!

– Что?

– Я не могу. Я просто не могу, понимаешь? Он мой друг.

– Что ты заладил, друг да друг? Мне он не нужен, разве не ясно?

– Ясно, что между вами есть незаконченная история. Когда вы поставите в ней точку, дай знать.

– Да нет, и не было никакой истории!

– Ага, – Амир ткнул пальцем в своё лицо, на котором красовались огромный лиловый синяк на скуле, подбитый глаз и расквашенная губа. – Как раз по этой причине полчаса назад он как больной молотил того, с кем у него бизнес, и от кого зависят его миллионы.

– Причём тут его миллионы?

– А ты думала, он на этих виллах делает деньги? Да от них у него больше геморроя, чем заработка! Просто этот идиот не любит выпускать из рук то, что в них уже попало.

Ива оторопела, и это явно было написано на её лице.

– На каких этих виллах?

– Да, Ива. И эта вилла тоже его.

Иву бросило вначале в жар, потом в холод. У неё даже задрожали руки: всё это время она жила в доме Мэтта, ночевала в его спальне на его простынях рядом с фотографиями его погибшего сына, спала в его кровати, ела из его посуды…

– Ты мне соврал! – со злостью выдохнула она.

– Нет. Я позволил тебе заблуждаться. Ты ведь сама предположила, что этот дом мой, и стала напрашиваться в гости. Почему я тебя не разуверил? Да потому что ты сразу бы уехала, ты ведь это собиралась сделать?

– Это подло!

– Нет, не подло. Ты лучше спроси у себя, почему человек так слепо верит в то, во что ему выгодно в данную секунду верить, когда факты вокруг кричат об обратном? Все прекрасно поняли, что и этот дом тоже его, все кроме тебя, потому что ты, на самом деле, хотела остаться. Вопрос: почему Ива хотела остаться? И он не риторический, у него должен быть ответ, причём честный для самой себя.

Ива молчала и кусала губы. Если до этого момента её и мучила совесть, что невзирая на слова Мак о том, что Мэтт приходит в бешенство, стоит ей подойти к Амиру, она всё-таки спровоцировала его, и даже немножко испытывала триумф, делая это, то теперь, после того, как её водили за нос в течение нескольких дней и фактически вынудили быть обязанной тому, кому она меньше всего на свете хотела быть обязанной, теперь ей было на всё это наплевать.

– Послушай, Ива. Ты мне понравилась с первого взгляда. Да пусть будет даже так: запала в душу – такое бывает. Я не влюблён по уши, но это дело времени, поверь. Я ухожу сейчас, пока могу, потому что, если этого не сделать, Мэтт наломает дров. Он не отступит, ты не понимаешь? Мужик на грани. И он хороший парень, поверь, что бы между вами ни стряслось. Я доверяю ему, как себе, и он доверял мне, зазывая сюда всю эту братскую гвардию с одной целью – любой ценой привезти тебя сюда. Он устроил эту семидневную вечеринку не для того, чтобы свести нас с тобой, а чтобы облегчить свой путь к тебе, Ива! И я не могу так поступить с ним, хоть и… сейчас мне это кажется большой ошибкой, думаешь, я сам себя не спрашиваю: «А вдруг Ива – моя судьба? Упущу её, и не видать мне счастья?» Ты правильный вопрос задала, спросив, не женился ли я. Видишь ли, редко какой восточный мужчина к тридцати годам не женат, и когда я говорил про планку – это была не шутка и даже не лесть. Но я не могу так поступить с другом. А если бы мог, поверь, ты первая, кому следовало бы от меня бежать. Разберитесь со своим прошлым, и только тогда между нами станет возможно будущее.

Иве совсем не понравились признания Амира. Нет, на такое она не рассчитывала, и теперь была рада, что он собрался уезжать. Пусть едет подобру-поздорову, жаль только не успело случиться то, на что Ива так рассчитывала, так надеялась. И во всём виноват этот чёртов домовладелец! В который уже раз он портит ей жизнь? У него что, призвание такое: не дай Иве ни капельки счастья в жизни?

Как только Амир уехал, перед Ивой встал вопрос: «Что делать?». Оставаться на вилле было нельзя, раз уж и она принадлежит Мэтту. Разве можно быть у человека в гостях и всеми силами его игнорировать? А притворяться, что всё нормально, Ива попросту не умела, а если бы даже и умела, не стала бы это делать только из жалкой корысти пожить на дорогой вилле бесплатно. Выходило, что у неё только один выход – купить билет, лететь домой.

Именно об этом она и объявила всей компании. На неё тут же посыпались упрёки и попытки остановить, а Луна заговорщицки шепнула на ухо: «Ты ведь к нему, да? Решили покинуть всех, чтобы уединиться где-нибудь в уютном гнёздышке только для двоих? Потом расскажешь в деталях!» и Ива мгновенно поняла, как выгоден для неё такой отъезд: все, в том числе и Мэтт, подумают, будто они с Амиром заодно. А ей только этого и надо: наконец, Маттео Росси, её бывший друг и одноклассник отстанет от неё.

На деле же срочный билет до Ванкувера стоил, как экспедиция в Антарктику. Ива справедливо рассудила, что, если даже снимет пятизвёздочный отель на оставшиеся три дня, всё равно денег потратит меньше, чем на билет. Так она и поступила, и одинокий отдых ей очень пришёлся по душе: никакого вечного напряжения, никакой необходимости кого-то впечатлять и стараться не ударить в грязь лицом, ни под кого не нужно подстраиваться и никому не нужно улыбаться, когда не хочется. Конечно, она бы не отказалась от Луны в качестве компаньонки, но… такой расклад сломал бы всю интригу.

Глава 25. Домик в лесу

City At Night - Ferry Corsten

Потребовались две недели, чтобы лицо и рёбра Мэтта окончательно зажили. В последнее время его тело так часто страдало от травм, что теперь будто бы принялось бунтовать против хозяина, заставляя его мучиться дольше обычного.

Но Мэтт не замечал боль физическую, потому что тонул в душевной. Он словно бы провалился в такую яму, из которой никак и никогда не выбраться.

Порой ему делалось так плохо, что он закрывал глаза и представлял, как целует Иву, а она отвечает ему. Их первый настоящий поцелуй хоть и был объективно дурацким, но Мэтт всё-таки успел понять кое-что.

Например, то, что, целуя Иву, он не мог оторваться. В его мужском лексиконе не хватало слов и понятий, чтобы разобраться, почему так произошло, но он отлично осознавал, что, имея в своей жизни множество женщин, у него никогда не случалось такой неудержимой потребности целовать хотя бы одну из них.

Мэтт не заморачивался с разложением данного феномена на биохимию и психологию, он просто однажды понял и теперь называл его «Я люблю».

В данное понятие у него входило всё: и то, как замирает сердце от каждого её движения, и то, как он вечно ищет её глазами, а оказавшись рядом, жадно втягивает носом воздух в надежде уловить хоть немного её запаха, потому что теперь – хоть «тот раз» и был дурацким – он знал, как она пахнет. Как волшебно, как необыкновенно она пахнет.

Удивительно, как много может сказать человеку всего лишь запах: вот она – та самая та женщина, с которой я хочу провести жизнь, от которой хотел бы иметь детей.

Ну и, конечно же, его мысли: теперь Ива поселилась в них основательно и безнадёжно, а Мэтт не просил её уходить. Более того, он умолял остаться, потому что, хоть его чувства и были неразделёнными, таким живым, как сейчас, он ещё никогда себя не чувствовал.

Однако время шло, заживали синяки и ссадины, а с ними всё чаще поднимала голову и надежда. В воображении то и дело складывались «комбинации», хотя смелости приниматься за их воплощение в жизнь у Маттео пока не было.

У всех его страданий был один свидетель – не единственный по жизни, но вне всяких сомнений лучший и бессменный друг Бен.

Именно Бен и предложил Мэтту «вариант».

– Что если вам остаться наедине? Надолго. Ну, или хотя бы на сутки, причём так, чтобы никого рядом, чтобы никто не мешал, и чтобы она не могла сбежать, но при этом не чувствовала себя пленницей. Так, будто случилась какая-нибудь непредвиденная ситуация…

– Какая?

– Что-то вроде метели?

– В конце июля?

– В начале августа. Наводнение? Пожар? И вы отрезаны от мира в каком-нибудь лесном домике?

– И что, ты подожжёшь лес, только чтобы у меня был шанс побыть с Ивой наедине? Да и как её туда заманить?

– Предоставь это мне, – хитро сощурив свои голубые глаза, пообещал Бен. – У меня же в августе день рождения, забыл?

– Она больше не поверит и не поедет.

– А мне думается, что согласится, – с какой-то странной уверенностью пообещал Бен.

Лес поджигать, конечно, никто не стал бы, а вот купить лесной домик Мэтту пришлось.

– Мда-а-а, брат, – весело улыбаясь прокомментировал это событие Бен. – Кто бы мог подумать, что матёрый котяра Маттео Росси однажды купит целый дом, только чтобы получить шанс на встречу с любовью всей своей жизни!

– … всей своей жизни… – машинально повторил Мэтт, и ни на мгновение не задумался о покупке.

А она была нерентабельной: кому может понадобиться вилла в глуши, в нескольких часах езды от Ванкувера, запертая в горах и в зимнее время практически отрезанная от мира? Кому, кроме мужчины, мечтающего добиться любви «всей своей жизни»?

Golden – Amanda Bergman

Глядя во все глаза на Иву, вылезающую из машины Бена и с восторгом рассматривающую многоуровневый лесной дом, Мэтт чувствовал себя одновременно окрыленным и разбитым. Казалось, видеть её – это самая большая радость из возможных. Ему было так радостно, что даже больно.

Заметив его, Ива как будто не удивилась, словно бы ожидала чего-то подобного.

– Бен, – позвала она деланно страшным грудным голосом. – А вот это уже предательство!

– Просто ты недальновидная, – отбил тот, развернулся и с широченной улыбкой принялся выгружать из багажника чемоданы своей ненаглядной Медины.

Но Бен даже и представить себе не мог, насколько дальновидной была Ива. Она, конечно, понятия не имела о том, что это за домик такой в лесу, но у неё не было сомнений в том, чей он. Просто у Ивы были планы. Вернее, не планы: планы – это всегда о хорошем, о честном и порядочном, счастливом даже, а у Ивы был сухой холодный расчёт. Жестокий расчёт.

Никто из них, ни Бен, ни Мэтт, не догадывались о том, что взрослая Ива не имеет ничего общего с той юной Ивой, попавшей в дробилку их беспечности.

– Это твой дом? – сразу в лоб спросила Ива.

– Да нет, сняли его, – соврал Мэтт.

– Ну тогда тебе нельзя ко мне приближаться ближе чем на тридцать метров, помнишь?

– Хорошо, понял. Это мой дом.

Ива кивнула.

– Так я и думала. Ну, раз уж это твой дом, и что же мне теперь делать? Отправляться назад?

– Почему сразу назад? Для начала давай хотя бы попробуем поговорить.

– О чём?

– Пойдём, я кое-что тебе покажу.

Мэтт взял Иву за руку. Сколько лет прошло, и вот теперь только он всё-таки это сделал – ощутил её маленькую ладонь в своей. На Мэтта накатило такое щемящее чувство, близкое к эйфории, что он даже зажмурился. А когда Ива попыталась аккуратно вызволить свою руку, он сжал её крепче.

– Тебе должно понравиться, – пообещал.

Увиденное не могло не понравиться ни Иве, ни кому-либо другому.

На небольшом отдалении от дома была построена кормушка с крышей и яслями, наполненная сеном, а рядом с ней стояла продолговатая ёмкость с водой. Из кормушки, резво мотая головами, вытягивали сено двое оленей и один оленёнок.

– Карибу. Эти нечасто приходят, – шёпотом сообщил Мэтт. – Они семья, хотя чаще… семья – это самый сильный самец и его гарем с приплодом.

– Я знаю, – так же тихо ответила Ива. – Откуда они здесь?

– Дом продавался с тридцатью гектарами леса и обязательством кормить местных оленей и зайцев.

– Ах да… Да, я о таком уже слышала. Невероятно… домик в лесу с оленями и зайцами!

– Ты ведь когда-то о таком мечтала?

– Я мечтала о доме с садом.

– Мы можем разбить здесь сад не хуже Бутчартского… – осторожно предложил Мэтт.

Однако, стоило ему потерять бдительность, Ива вытянула руку из его ладони и сразу спрятала в карман.

– Пойдём к остальным? – предложила она.

Остальные вполне комфортно ощущали себя, развалившись на больших диванах гостиной. Состав был всё тем же: Бен и Медина, Луна и Мак. Только Амира не было – Ива это сразу заметила и про себя усмехнулась.

– Ну вот, те же яйца, только в профиль, – с недовольством пробурчала Луна. – Опять в нашем уравнении не соблюдено никакого равенства. Бен, ну неужели же среди твоих друзей не нашлось парочки умных, красивых, обязательно добрых и совершенно свободных парней для нас с Мак? – упрекнула она именинника и виновника всего мероприятия.

– Да! И Амира даже нет… – поддакнула ей Маккензи.

– Амир не про наши с тобой души в любом случае, милочка, так что – невелика и потеря, – хмыкнула Луна.

А Ива заметила, что в число свободных для отношений девиц её не включили. И снова про себя усмехнулась.

Именины у Бена вышли очень даже весёлыми, хотя гостей было меньше и декорации выглядели не так гламурно, как лазурная гладь Балеарского моря. Все были расслаблены, а потому раскованы и свободны. Вначале ели, потом танцевали и снова ели, играли в мафию, пили чай с именинным тортом, на котором румяный и довольный от переполняющей к жене благодарности Бен задул под аплодисменты тридцать три свечи.

Из всех немного напряжён был только один человек – Маттео Росси, но, чтобы заметить это напряжение, нужно было очень хорошо его знать. А вот что бросилось в глаза практически каждому, так это то, каким необычно тихим и серьёзным он был. Однако никто из присутствующих не посмел заострить на этом внимание, потому что все видели, с кого именно Маттео не сводит весь вечер глаз, и всё понимали.

Kith Hilary - Woods

Когда следующим утром Ива проснулась в своей комнате – явно предназначенной для детей, потому что украшенной и разрисованной слонами, дом сразу показался ей каким-то до странности тихим. Даже для утра после вечеринки в кругу компании друзей он был слишком тих.

А тих он был потому, что пуст. Не было никого ни в гостиной, ни на кухне, ни в столовой, ни на террасе. Ива не стала заглядывать в спальни – поняла, что никого там не найдёт.

Мэтт накладывал в оленьи ясли сено из полотняного мешка. Его чёлка отросла до такой степени, что лезла в глаза, и Ива обратила внимание, что таким обросшим, как сейчас, давно его не видела. Про себя она снова усмехнулась.

– А кто кормит их в твоё отсутствие? – полюбопытствовала она, приблизившись.

Мэтт расправил плечи и улыбнулся. Он не смотрел на Иву, потому что боялся. Боялся выражения её лица, её слов и возможных требований, боялся себя, потому что всякий раз, как она его отвергала, он словно бы рассыпался в пыль, и с каждым разом собираться обратно в человека, в мужчину было всё сложнее.

– Как раз этим и занимался все последние дни – искал человека, который сможет приезжать из Чилливака и кормить их.

– Нашёл?

– Нашёл.

– Скоро он приедет?

– Сказал, через три дня.

– Ясно. А где все остальные?

– Уехали.

– А меня почему не прихватили?

– Ты спала. Не хотели будить.

– И как я теперь попаду домой?

Мэтт удивился, что Ива сразу правильно растолковала его «уехали».

– Я отвезу. Только не сегодня.

– А когда?

– Как только появится человек, о котором мы говорили.

– Ясно, – хмыкнула Ива. – Но три дня это много. Мне нужно быть в клинике не позже среды.

– Хорошо, – кивнул Мэтт. – Я постараюсь убедить его приехать во вторник.

Он решился, наконец, взглянуть Иве в глаза, и они были спокойны, как и её реакция на происходящее. Ему сразу показалось это странным. Не этого он ждал и не к этому готовился. И вот, вроде бы и хорошо всё складывалось, но радоваться что-то мешало.

День прошёл спокойно и комфортно, хоть и молчаливо.

Вначале долго наблюдали за семьями оленей, сменяющих одна другую у кормушки, потом обедали остатками вчерашней еды, а на ужин Мэтт приготовил барбекю.

Ива, наконец, распробовала его коронное блюдо и похвалила:

– Действительно очень вкусно.

– Не всегда так выходит, к сожалению, – признался Мэтт. – В прошлый раз что-то было не то…

– Сегодня точно вышло, – заметила Ива.

Она собрала тарелки и отправилась на кухню, чтобы их вымыть, пока Мэтт чистил агрегат для барбекю, и уже в дверях едва расслышала его тихое и явно предназначенное самому себе:

– Сегодня и не могло быть по-другому…

Скрывшись за дверью, она прижалась спиной к прохладной стене лесного замка и закрыла глаза.

Ива запрещала себе думать, осмысливать, вникать. Ведь любовь рождается не в сердце, как заблуждаются многие, она живёт в голове.

А ещё она живёт в музыке, которая с лёгкостью проникает, что в сердце, что в голову. И зная это, Мэтт наполнил ею весь дом. Это была не просто музыка, это было то, что нравилось Иве когда-то давно в детстве, всё, что теперь с завидным постоянством всплывало на поверхность из его памяти.

Мэтт налил вина себе и Иве, она не отказалась, не отставила бокал в сторону, а осторожно сделала глоток, глядя ему в глаза. Он не то слово воспрял духом, ему показалось, внутри разорвалась водородная бомба надежды.

Однако смелости пригласить её на танец набралось в достаточном количестве только после второго бокала.

Это не был традиционный танец, когда мужчина удерживает женщину за талию, а та кладёт ладони ему на плечи: Мэтт обхватил свою девушку обеими руками, прижал к себе так, что она просто вынуждена была положить голову ему на грудь. И как только её щека коснулась его сердца, Мэтт закрыл глаза, потому что то, что обещала ему мать, затопило его целиком, заполнило до самых краёв.

Счастье. Это было оно.

Если бы в этом моменте Мэтт был способен задуматься о том, кто он и что делает, то не узнал бы себя. В нём словно разлилось бескрайнее море, и состояло оно целиком из нежности. Он ничего не хотел и ни о чём не просил, но готов был всё отдать. И даже больше: желание отдавать каким-то образом превратилось в потребность.

Мэтт и Ива качались, обнимая друг друга, в самом сердце величественного северного леса, окутанные уютом и теплом большого дома. В высоком окне у их ног простирались верхушки елей и сосен, склоны скал, зеркала озёр и заливов, бесконечность неба, первозданная красота долин и ущелий. Но будь они в этот момент в страшной пещере, на дне пропасти, в развалинах стёртого с лица земли города, да хоть в центре апокалипсиса – ничто бы внутри их маленького мира не изменилось.

Limbo – Ferry Corsten

Он поцеловал её. Вначале очень осторожно, словно она колибри, а он изо всех сил старается не спугнуть. Поскольку колибри не сопротивлялась и даже не думала кусаться, Мэтт прильнул к её губам со всей настоявшейся жаждой, со всей страстью мужчины, любящего единственную женщину.

Когда его пальцы попытались сдвинуть её блузку, чтобы обнажить грудь, Ива на пол мгновения вцепилась в неё мёртвой хваткой, затем, словно сделав над собой усилие, отпустила.

Мэтт почувствовал вкус горечи во рту и остановился. Он бы никогда больше не стал раздевать её насильно. Он бы никогда ничего, вообще, не стал бы делать с ней насильно.

Но Ива сама расстегнула свою блузку, стянула с плеч лямки бюстгальтера и остановилась, будто не в силах набраться решимости и сделать это до конца. Мэтт протянул руку и помог ей, обнажив полностью.

Ива замерла и побледнела, глаза заблестели то ли от страха, то ли от паники. А Мэтт не мог оторвать взгляд от её тела. Она казалась ему таинственной лесной нимфой, божественным благословением, прекраснее которого нет никого на земле.

Стараясь дышать спокойнее, он разделся сам, ни на секунду не выпуская выражение её лица из поля зрения. Когда Ива закусила губу, он не дал ей даже мгновения на сомнения, прильнул всем телом к её и с чувством поцеловал.

Мэтт уже понял: ей нравится, когда он целует, но при этом не напирает. Она расслабляется и позволяет больше. Ему до безумия сильно хотелось её целовать, везде, но умудрённый прошлым опытом он продвигался вперёд медленно, не торопясь, осторожно нащупывая путь.

Если бы Ива Джонсон имела хоть немножечко интимного опыта, хотя бы капельку, то она непременно догадалась бы, что мужчина обнимающий её, не может надышаться ею.

Если бы Ива Джонсон была бы богом или хотя бы прорицательницей и могла бы увидеть жизнь Мэтта во всех мельчайших подробностях и даже тех, которые не для посторонних глаз, то она бы знала, что такие вопросы как, например, «Вот так? Так хорошо? Эва… любимая… так, да? Вот так… Так тебе хорошо?» Маттео Росси не только никогда и никому не задавал, но и в принципе задать не мог, потому что они никогда бы не пришли ему в голову. В сексе он только брал, а о том, что такое близость, понятия не имел. А если б кто и захотел ему объяснить, он бы и слушать не стал: даже его мать, доктор наук в области сексологии и сексопатологии знала, что заводить с ним разговор на эту тему бесполезно, и что однажды её сын сам всё поймёт, обнаружит, откроет, как Колумб Америку, но только… если очень сильно захочет.

Ива понятия не имела о том, что наблюдает уникальное в природе явление: всегда только берущий мужчина впервые в жизни и неожиданно для себя самого отдаёт. Его дары – это нежность в поцелуях, бережность в ласках, осторожность в движениях. Никогда до этого момента Мэтт не испытывал такой острой потребности заботиться. Он держал в уме тысячу задач одновременно: ласкать губами и языком везде, кроме интимных мест, но только чтобы добраться до них позже, когда нужда в этом захлестнёт женское тело; следить за тем, чтобы не придавить её, не загнуть неловко её ноги; не выказывать боли от вида её выпирающих рёбер и никак не обнаружить рану в себе, повторять ей шепотом, как она красива, как обворожительна и как сильно он её хочет. Последнее, впрочем, было истинной правдой. Мог ли заядлый охотник за стройными ногами и пышной грудью подумать, что месяцы напролёт станет мечтать о том, чтобы прижаться своей кожей к маленькому худому телу Ивы, войти в неё и остаться? К этому моменту потребность любить Иву не только духовно, но и физически измотала Мэтта настолько, что ему уже не было никакого дела до самоанализа. Он никогда не понимал людей, не способных владеть собой или с головой погружаться в зависимость от других и вот, сам того не заметив, тоже стал таким. Его пальцы сами по себе, а не по его приказу, касались её плеч, груди, живота с такой осторожностью, словно срывали подснежники.

Алкоголь притуплял боль, но она никуда не девалась. И Мэтт прекрасно знал, почему. Ему казалось, его сердце теперь даже не кровоточит, а захлёбывается собственной кровью, и с каждым его движением она выплёскивается и заливает постель. Может быть, если бы он выпил больше… или ещё больше, ему бы удалось не заметить, что Ива не целует в ответ, не стремится даже коснуться его кожи в ответ на его жадность и нежность. Да, Мэтт впервые обнаружил их в себе, и если для жадности у него были объяснения, то для нежности нашлось только одно, и он хотел бы проорать его во всё горло, но женщина под ним «позволяла», а не захлёбывалась чувствами, как он. Он двигался, он был пьян, но не настолько, чтобы не соображать совсем. И ему было всё больнее и больнее от понимания, что прежней Ивы больше нет и никогда не будет, что молчаливая и зажатая Ива превратилась в молчаливую и расчётливую Иву, умеющую защищать себя и свои интересы.

Он застонал, но не от удовольствия, а потому что вдруг понял, почему она ни разу не попыталась его остановить, осознал свою жалкую роль и, ни на секунду не прекратив свои движения, принял осознанное решение дать то единственное, что ей теперь было от него нужно. Не такой должна была быть его жизнь, не такое счастье обещала ему мать, но единственный виновный в том, что большие возможности сжались в жалкие сожаления – он сам. Других виновных нет. А Ива молодец – без лишних сантиментов берёт то, что осталось от способного стать незаурядным счастья – возможность материнства. И на этом маленьком островке, оставшемся от их планеты, ему не заготовлено места.

Обещание «Ива сделает тебя счастливым» превратилось в реальность «Ива могла сделать тебя счастливым». Точнее, он сам его превратил.

Sardine Song – Lav

Мэтт никак не мог уснуть, хоть и вымотался. Вначале всё никак не получалось оторвать от спящей Ивы глаз, хотя в темноте разглядеть её черты было сложно. Мысли одна за другой рождались и бередили ему душу.

Если бы кто-нибудь его спросил, был ли у него с Ивой секс в тот вечер, он бы ответил, что был, но не секс. То, что он пережил, никак не вписывалось даже в «занятие любовью». Самое близкое, с чем он мог бы сравнить этот опыт – это полёт в далёкую галактику и знакомство с другой цивилизацией. Это как столкнуться с чем-то, о существовании чего никогда и не подозревал.

Мэтт осторожно поднялся, чтобы посетить ванную и хоть немного успокоиться, переключиться, но и там его ждал сюрприз. Он обнаружил на себе кровь. Её было совсем немного, но всё-таки она была, и сердце его разорвалось окончательно. Ему было так плохо, что он сполз спиной по стене и просидел так, сжимая голову руками, добрых полчаса.

После он бесконечно смотрел на свернувшуюся под одеялом калачиком Иву и уверял себя в том, что всё ещё можно исправить. Ему до безумия сильно хотелось обнять её, но он не смел.

А Ива заставила себя спать, потому что назавтра ей предстоял непростой день. Душа её была спокойна, ведь годы назад она попросила врача удалить её плеву хирургическим путём на тот случай, если когда-нибудь у неё случится связь с мужчиной, чтобы он никогда и ни за что не догадался о её нетронутости. Такая информация слишком интимна, чтобы делиться ею с посторонними, а Ива всеми силами старалась сделать себя как можно менее уязвимой.

Мэтт всё-таки уснул, хоть и случилось это под утро: уже вовсю рассвело, за окном щебетали птицы, голосил пролетающий мимо орлан.

Когда он проснулся, Ивы рядом не было. Мэтт решил, что она, вероятно, проголодалась и спустилась на кухню, но её и там не оказалось. Не было Ивы и в гостиной.

Выходя во двор и изо всех сил игнорируя внутреннюю агонию, Мэтт уже знал, что машину свою на месте не найдёт. И он не ошибся.

Глава 26. Если мужчина берётся за дело

Мэтт появился в доме напротив не сразу. Что греха таить, Ива ждала этого явления с содроганием сердца.

Вначале привезли его фэнси машину – ту самую, на которой он рассекал в Испании. Затем появился и сам хозяин дома, правда, так гламурно, как его машина, он не выглядел. У этого Маттео Росси не было ничего общего с тем прожигателем жизни, которого Ива знала раньше.

Ива увидела Мэтта только раз, когда он выходил из такси с большой сумкой наперевес – очевидно, только-только из аэропорта. Больше он не мельтешил, и Ива, сколько бы ни смотрела на соседский дом, признаков жизни в нём не видела.

Однако ещё дней, примерно, через десять сосед всё-таки обнаружился: восседал он в кресле на балконе с лицевой стороны своего дома, руку ему оттягивала увесистая бутылка спиртного. Прикладывался он к ней нечасто, но на протяжении примерно часов двух, ну или, по крайней мере, столько времени Ива наблюдала его там. Ей было интересно, будет ли он шататься, когда поднимется и направится в дом. Но Мэтт не шатался, хоть бутылка в его руке и выглядела пустой.

Затем он снова пропал.

Однажды утром Ива случайно увидела, как Мэтт отъезжал на своем Форде пикап от дома и, будучи скрытым стёклами авто, бросил странный взгляд на её дом.

У Ивы всё сжалось внутри. Внезапно возникло такое непреодолимое чувство-подозрение, словно Мэтт выжидает.

Чего?

И тут её осенило. Сердце не то слово замерло, оно ухнуло куда-то вниз, а потом вернулось обратно и понеслось галопом.

В отличие от Мэтта, Ива настолько всерьёз не верила в успех мероприятия. Да, у неё была надежда и… небольшая задержка, но для Ивы это точно не было поводом для радости: задержки у неё случались часто и длились по два-три месяца, а то и больше.

Ива с трудом вытерпела до конца рабочего дня, затем… всё-таки заскочила в аптеку.

Она ругала себя и корила, убеждала в том, что всё это пустые, глупые, напрасные надежды. От злости, от нервозности она даже потными руками скомкала коробки, в которых продавались тесты, но сам продукт, к счастью, не пострадал.

Спустя месяц после ночи в лесном домике с оленями и зайцами Ива восседала в любимом кресле Шанель и с остервенением грызла шоколад, откусывая его большими кусками прямо с плитки. Шоколад был чёрным, но Ива горечи не ощущала, потому что гипнотизировала взглядом лежащие на полу прямо перед ней два новеньких теста на беременность.

Покончив с шоколадкой, Ива влажными ладонями смяла обёртку и отбросила её в сторону. После этого надо было бы подождать, пока шоколад и сахар как следуют попадут во все системы её организма и начнут действовать, чтобы удар оказался не фатальным. Ведь тяжелее всего умирает именно самая последняя надежда, хоть Ива и повторяла себе, что это – ещё никакой не конец, и у неё полно времени, чтобы пытаться снова и снова. В конце концов, её организм мог дать сбой, или организм Мэтта. В конце концов, у них может быть элементарная несовместимость – такое бывает, она слышала. Да уж, наверняка они несовместимы! Эх, всё-таки как же жаль, что с Амиром ничего не вышло, вот с ним она точно совместима! Вон, какая брутальная поросль имелась на его широкой груди, девушки, наверное, беременеют только от одного его чиха в их сторону…

Выдержка внезапно треснула, Ива нервно поднялась и отправилась в ванную. Набрав нужной жидкости в заранее приготовленный для таких дел контейнер, она распечатала по очереди тесты разных производителей, выполнила все положенные манипуляции и принялась ждать.

Сердце колотилось так, словно её вот-вот отправят в Космос, и ракета по пути может взорваться. В ушах гудело, потные ладони тряслись, но ей было не до них.

На первом тесте вначале быстро проявилась контрольная полоска, а за ней ярче контрольной загорелась вторая – самая главная.

Ива не поверила глазам.

На втором тесте дело шло медленнее, но и там заветный голубой крест уже обозначился и на глазах делался всё ярче и ярче.

У Ивы перестало биться сердце. Руки тоже прекратили трястись. Казалось, это мир вокруг неё внезапно замер, а не сама она на время притихла, чтобы набраться сил и принять то, что только что произошло.

Когда её сердце сделало свой первый удар в совершенно новом для Ивы, долгожданном, счастливом мире, первой её мыслью было, что всё произошло далеко не сейчас… а месяц назад в лесной сказке, в бревенчатом доме, в кровати Маттео Росси.

Ива сделала пару лихорадочных вдохов и разрыдалась. В голос. Со всхлипами и подвыванием. Так она не плакала ещё ни разу в жизни.

В этот миг она простила Мэтту всё, абсолютно всё. И простила бы ему гораздо больше, если было бы что прощать.

Впрочем, прощение не вызвало желания видеть того, кто сделал ей настолько бесценный, долгожданный подарок.

Успокоившись, Ива приложила ладони к животу, осознала, что её тело – вот уже месяц как дом для новой жизни. Она улыбнулась своему ребёнку, себе, миру, и принялась мысленно штурмовать новые планы на жизнь.

Первым делом требовалось уехать, причём так, чтобы бесследно, и чтобы найти её не представлялось возможным, потому что ордер о неприближении не остановит того, кто не захочет останавливаться.

– Луна, мне нужно исчезнуть.

– В каком смысле?

– В прямом! Чтобы никто и никогда не нашел. Даже если очень сильно будет искать.

– Зачем? – недоверчиво скривилась Луна.

– Надо! – с чувством объяснила ей Ива.

Луна вначале скривилась ещё сильнее, потом её глаза заметно сощурились, а затем и вовсе округлились, сделав похожей на лемура. Однако произнести вслух догадку, которая пришла ей на ум, Луна не посмела, потому что глаза Ивы готовы были расстрелять её за это на месте.

Луна выдохнула, упала в своё кресло и, почесав подбородок, выдала:

– Ну ты даёшь! Вы… даёте. Но дело твоё, конечно. Тебе решать. Нет, ну я тебя понимаю… Ты так давно этого хотела, так долго к этому шла и теперь делиться… я бы тоже не стала.

Ива с облегчением выдохнула.

– Езжай к моим родителям. В Турцию. Поживёшь у них. Там, может, и в клинику какую-нибудь хирургом устроишься, у тебя золотые руки, точно возьмут. Да и я попрошу папу похлопотать. Но имей ввиду, там, так как здесь, не платят.

– Мне всё равно! – замотала головой Ива.

– Понимаю. Мне тоже было бы всё равно. Я тут за всем присмотрю, можешь не волноваться, всё будет в полном порядке с твоими «Нежными лапками».

– Я и не волнуюсь!

– Годик поживёшь в Турции, на настоящих фруктах и овощах выносишь, спокойно родишь, а там, глядишь, может, и надумаешь рассказать отцу.

– Нет!

– Всякое в жизни бывает.

– Луна! Нет!

– Я ничего ему не скажу, насчёт меня точно можешь не волноваться. Могила. Когда сама решишь, тогда и расскажешь, хотя объективно, не очень правильно это… но дело твоё, и решать только тебе.

Непривычная жить с чужими людьми Ива сразу сняла себе отдельную квартирку. Она была маленькой, зато новой и с просторным балконом, на котором можно было разбить маленький сад. Но самое ценное, что было в этой квартире – это старинный, массивный, резной и покрытый лаком дубовый стол. Если его разложить, получится такой большой овал, за которым уместились бы все Ивины друзья, хотя друзей у неё пока на новом месте и вовсе не было.

Луне, как и матери, она строго настрого запретила к себе приезжать, объявив, что в такой важный для себя период желает полного спокойствия и уединения. На самом же деле Ива опасалась, что не совсем нормальный, мягко говоря, сосед попросту выследит её текущий адрес.

Уж чего он только не творил, со слов матери: и на работу она из-за него уже несколько раз опаздывала, и на лужайке у неё он устроил военный лагерь, а потом и вовсе заявился в дом и нагло улёгся спать в гостиной, заявив, что не уйдёт, пока не получит Ивин адрес.

Ива всегда давала матери только один совет – ордер о неприближении, но Каролина… Каролина была мудрее дочери.

Она сказала:

– Мэтт, сейчас не время, пойми. Но оно обязательно придёт! Положись на меня и успокойся.

Для пущей убедительности она даже подмигнула свирепствующему мужчине, и как ни странно, это помогло – он затих. Стал ждать так же, как и все остальные, момента, когда время придёт.

Сказать, что Ива на все сто процентов была уверена в правильности своего решения, будет означать – обмануть. Конечно, она сомневалась. Особенно сильно сомневалась, когда наблюдала на улицах города счастливых отцов. А ещё сильнее, когда эти самые отцы целовали своих детей и… возлюбленных.

Примерно на пятом месяце беременности, когда тошноты уже были позади, а шевеления ребёнка отчётливо ощутимы, Иве вдруг начали сниться сны, в которых Мэтт целовал её. Вначале он целовал только в губы, ну а после…

Ива усилием воли, жёстким приказом запретила себе видеть сны и перестала.

Сны не могли её переубедить, но вот кое-что другое могло.

Однажды Ива увидела фильм о девочке сироте, и её вдруг осенило, что, если с ней что-то случится, её малыш останется один во всём мире… при живом отце. Хорошем, любящем отце.

Она решила, что скажет ему. Потом, может быть, год спустя или два, максимум три, но всё-таки скажет. А первые годы будет наслаждаться своим счастьем сама и ни с кем не поделится.

Глава последняя. Будь рядом, когда я умру

Пусть эта глава будет в память о матери, давшей жизнь под завалами в Сирии после землетрясения в феврале 2023, но не выжевшей самой.

Мэтт познал боль потери целых два раза, но понятия не имел, что такое страдать от неразделенной любви. Проходило это крайне болезненно и временами напоминало агонию – последнюю ступень перед смертью.

Мэтт заставлял себя открывать глаза по утрам и подниматься с постели, но это было всё, на что хватало сил. Он не работал, проблемы не решал, и его бизнес начал прорастать сорняками.

Это был самый первый раз в его жизни, когда спорт никак и ничем не помогал, какой бы ни была нагрузка. Поэтому он вовсе перестал себя нагружать.

Мэтт опустошал один бокал за другим. Наверное, ещё никогда ему не хотелось так сильно поменяться со своим сыном местами.

Всё у них с Ивой могло бы быть.

Нет, не так: у них с Ивой было бы абсолютно всё, и дом, и счастье, и дети. Лет в двадцать пять, скорее всего, родился бы их первенец, а к этому времени детей было бы уже трое – даже если у Ивы и были другие желания, он нашёл бы способ убедить её, уговорить. Ведь слова «я хочу от тебя ребёнка» работают в обоих направлениях: в определённом возрасте это самый мощный афродизиак и для мужчины, и для женщины; и конечно, именно эти слова – самое искреннее и самое честное признание в любви.

Он очень явственно представил полноватую, но румяную, с блестящими от счастья глазами Иву. Она улыбалась бы гораздо чаще, чем теперь.

И всё бы у них было, дай он им хоть один шанс.

Он видел серое лицо матери с закрытыми глазами, такой он запомнил её. Она не оставила ему напутствия, какого-нибудь спасительного секрета, способного решить его самую большую проблему в жизни, но она оставила ему свою мудрость. И эта мудрость, голосом матери из глубин его самого говорила: женщина, рождённая женщиной, ею и останется, невзирая даже на то, как сильно меняла её жизнь.

Гостиную просторного семейного особняка, где ещё совсем недавно бегали дети, освещал тусклый голубой свет телевизора. Звук был выключен, потому что от любого шума у Мэтта в последнее время начинала болеть голова. Он использовал телевизор как светильник, как точку опоры для своего взгляда, как плохо работающее отвлечение от суровых дум, и как мерцающее напоминание о том, что жизнь не остановилась. Она никогда не останавливается. Даже если тебя уже нет, где-то там продолжают жить, рождаться, умирать, радоваться и страдать люди.

Ferry Corsten - Eternity

Внимание Мэтта привлекла красная лента под кадрами развалин в какой-то точке необъятной планеты. Он машинально прочёл:

Страшное землетрясение сегодня ранним утром в Турции…

Мэтт задохнулся от того, с какой силой кровь шарахнула то ли в его сердце, то ли из него прямиком к его рукам и ногам, и только в самом конце к мозгу.

Спустя ровно минуту он уже со всей дури молотил в деревянную дверь Каролины. В конце концов, дверь его взбесила, и он кулаком выбил украшающий её старинный витраж. Сколько раз в детстве, вызывая Иву на улицу, он аккуратно постукивал по цветным стёклышкам, чтобы вечно трясущаяся над своим витражом Каролина не ругала его.

Мэтт просунул руку внутрь и открыл дверь. В этот момент ему даже не пришёл на ум тот факт, что Каролина за подобное вполне способна упрятать его за решётку. Когда Мэтт столкнулся с ней на лестнице, ведущей на второй этаж, именно это намерение и было красноречиво написано на её лице.

Но Каролина не успела даже открыть рот, как Мэтт сразу обрушился на неё:

– Где она? Город? Как называется город?

Каролине явственно почудилось, что этот Мэтт способен и на убийство. Ярость её мгновенно сменилась испугом, и она жалобно простонала:

– Мэтт, дорогой, час ночи… Ты совсем с ума сошёл?

– Она в Турции? Ты новости видела?

Каролина оторопела: Мэтт не должен был знать, что Ива в Турции.

– С чего ты взял… – попробовала она опровергнуть эту вполне достоверную информацию.

– А куда ещё могла упрятать её эта ненормальная подружка? Она ведь турчанка?

Каролина кивнула, обдумывая, как и что врать ему дальше.

Мэтт лукавил, он вовсе не обладал экстраординарными способностями индукции и дедукции, но у него была сила не хуже: деньги и чувства.

Нанятый им детектив быстро выяснил не только то, куда купила билет Ива Джонсон, но и адрес родственников её подруги Луны. Однако продежурив две недели у деверей их Стамбульского дома и так и не обнаружив Иву, детектив вынужден был спросить разрешения Мэтта на то, чтобы поговорить с ними и выяснить, не знают ли они её текущий адрес. Мэтт решил, что особого смысла в этом нет: даже если и знают, не скажут, а Ива напряжётся и побежит дальше, и тогда он точно её не найдёт.

Мэтт всё понимал: его не хотят, он не нужен, он мешает и от него прячутся. Он всё это очень хорошо понимал, но… но его не покидало упорное чувство, что он нужен. Он очень нужен.

– В Турции ночью случились землетрясения такой магнитуды, какой там не было раньше. Многие города разрушены, по телеку говорят о тысячах погибших. Я повторяю вопрос: какой город? В каком она городе?

– Мэтт… – только и смогла произнести Каролина.

Теперь она выглядела перепуганной ещё больше, а ведь ещё даже не видела свою разбитую дверь.

– Звони. Звони прямо сейчас. Я хочу слышать её голос.

– Мэтт…

Каролина ожила, а всё потому, что у неё мелькнула мысль: Мэтт врёт, это такой хитрый ход, такая уловка, он всё выдумал и разбудил её посреди ночи, чтобы вытрясти Ивин адрес – вот же ошалевший олух.

Она стиснула зубы и направилась к телефону.

– Мэтт, – позвала Каролина, набрав 911, – если ты прямо сейчас не уберёшься, я вызову полицию, звонок уже прошёл.

После её слов из трубки донёсся голос дежурного и попросил представиться.

Мэтт накрыл лицо руками. Просто сжал его и попытался успокоиться. Его сердце колотилось в груди, как сумасшедшее, но хуже всего была бьющаяся в висках мысль о том, что он теряет время. Драгоценное время.

Он убрал от лица руки, посмотрел Каролине прямо в глаза и спокойно признался:

– Я могу не успеть взять билет. Понимаешь? Если ей нужна помощь, мы даже не сможем туда добраться. Уже несколько часов прошло… Включи телек… новостной канал – сейчас по всем только об этом и говорят.

На лице Каролины промелькнула паника. Это чувство было куда страшнее её страха перед слетевшим неизвестно от чего с катушек Мэттом. А что, если у него действительно есть веская причина?

Каролина включила телевизор. На кадрах, представших перед ней, из-под завалов вытаскивали первых спасённых. Она зажала рукой рот.

– Город? – тихо напомнил ей Мэтт. И тут же попытался поддержать не только мать, но и самого себя. – Разрушения не везде. Стамбул цел. В каком она городе, Каролина?

– Где… где все эти разрушения?

И Мэтт, неожиданно для себя назвал всё, что только раз прочёл на красной ленте:

– Хатай, Адана, Кахра… Кахраманмарас вроде так… Она же в Стамбуле, да?

Каролина смотрела на Мэтта в упор каким-то остекленевшим взглядом. Затем, как во сне, открыла телефон, нашла Ивин номер и набрала.

В ответ пошли короткие гудки. Она набрала ещё раз, включила громкую связь, и Мэтт услышал их тоже.

– Может, связь нарушена из-за разрушений в коммуникациях? – вслух попробовал ухватиться за обнадёживающую мысль Мэтт.

– Хатай, – бледными сухими губами произнесла Каролина. – Она в Хатае.

От её слов побелел как полотно и Мэтт.

– Там самые большие разрушения… Там… там самое страшное… Какого чёрта? – неожиданно взревел он. – Какого ляда она там делает? Почему не в Стамбуле?

– Один из самых красивых городов в Турции и на планете, сотни исторических памятников… – пробормотала едва живая Каролина, – так она сказала.

Мэтт схватился за голову, ему показалось земля уходит у него из-под ног, его попеременно бросало то в жар, то в холод, пока Каролина снова и снова набирала Ивин номер.

Потом он поднял голову.

Столкнувшись с ним взглядом, Каролина поняла, что такого Мэтта она никогда ещё не видела, он не просто пугал, он внушал ужас, но… она с самого его детства ощущала в нём именно это, именно такую силу, от которой мурашки по коже. И Иве сейчас эта сила нужна. Очень нужна.

Ben Lukas Boysen – Love

Когда им обоим было по десять лет, они получили от Шанель подарки. Впрочем, Рождество было одинаковым для них каждый год: утром прибегал Мэтт, и они открывали коробки, которые положила под ёлку Каролина, затем бежали к Шанель. В тот год Мэтт получил часы, которые умели показывать стороны света и географические координаты, а Ива – перочинный ножик. Шанель тогда была очень довольна собой и сказала Иве: «Это – чтобы ты могла выпутаться из любых пут», а Мэтту: «Чтобы ты всегда находил дорогу домой». Самое смешное, что годы спустя именно Ива долго не могла найти дорогу домой, прожив целых пять лет в чужом городе, а Мэтт оказался спутанным по рукам и ногам. Каролина в тот год подарила им книгу: книга была одной и той же, но каждый получил свой экземпляр лучшей в мире книги о дружбе и строгий наказ: «Обязательно прочитать!». Ива его, конечно, выполнила, а Мэтт, само собой, нет. Произведение называлось «Три товарища».

Мэтт долго и с гордостью носил часы, подаренные матерью. Позднее София поздравила его с днём рождения дорогими и модными часами с множеством функций, но те часы не позволяли определять координаты, и Мэтт пару месяцев спустя купил себе новые – они показывали всё, что мужской душе будет угодно и что нет, вплоть до логарифмической линейки, но главное, они всегда могли указать дорогу куда угодно и определить координаты любой точки, в которой бы ни находился их владелец.

Направляясь в Турцию, Мэтт посетил банковскую ячейку и нацепил на руку рядом с новыми часами старые, подаренные матерью. Уже по пути в аэропорт он внезапно развернул машину, заскочил к Бену, накинул Боне поводок, надел намордник и приказал:

– Летишь со мной.

В аэропорту работали люди. И хотя у собаки не было подготовленных заранее документов, в базе хранилась информация о прививке от бешенства, которую Ива сделала Боне строго в соответствии с правилами, и на её основании Боню, летящего в зону бедствия, не только посадили на самолёт, но и выдали на ходу сочинённый временный документ вместо собачьего паспорта.

В самолёте мальчишка спросил Мэтта, зачем ему аж двое часов и собака, и он ответил:

– Чтобы точно найти дорогу домой.

Купить билет до Анкары получилось проще, чем предполагал Мэтт – не так много желающих было лететь в страну, где не только случилась трагедия, но и безопасность любого была под вопросом. А вот в самой Анкаре Мэтт понял, что добраться до Хатая практически невозможно: поезда и автобусы не ходят, дороги на подъезде к Хатаю разрушены, а на тех, что уцелели, образовались многочасовые пробки. Арендовать машину ему тоже не удалось – большинство контор были закрыты, а те, что работали, утверждали, что свободных машин нет.

Мэтт стал искать мужчин, которым можно было бы доверять, и предлагал серьёзные деньги, только чтобы его довезли. Все отказывались, и у каждого была какая-нибудь весомая причина, но самая частая – никто не хотел ехать в ночь. А ждать до рассвета – это часы, много часов, от которых может зависеть жизнь.

Каролина без проблем дозванивалась Мэтту, причём делала это буквально каждые полчаса, но так и не могла дозвониться Иве. А Мэтт, он просто чувствовал, что звонить уже нет смысла, и именно поэтому не терял ни минуты – искал, как добраться до Хатая.

Отвезти его согласилась молодая женщина по имени Эмине.

Первым делом Эмине заехала к другу и набрала пустых канистр для бензина:

– В Хатае горючего уже не купить – это было по новостям.

Вторым делом, они отправились в магазин и набрали продуктов, детских подгузников и женских прокладок, несколько упаковок чистой воды.

– Это зачем? – спросил Мэтт.

– Людям в Хатае сейчас нужна помощь. Если уже едем, повезём, что можем.

Мэтт не то что бы удивился, он просто почувствовал к Эмине что-то большое и тёплое и оплатил счёт на кассе. Эмине коротко ему улыбнулась.

Около часа ночи Эмине призналась, что засыпает, и что ей нужно поспать хотя бы пару часов.

– Я поведу, – поставил перед фактом Мэтт. – Меняемся.

Тон его был таким беспрекословным, что женщина сдалась мужскому напору и уступила водительское место.

– Кто у тебя там? – словно невзначай спросила Эмине, натягивая плед до подбородка.

Мэтт вёл машину быстрее, чем она, но и уверенности в нём было куда больше. Именно эта уверенность в нём и привлекла её. Вначале Эмине обратила внимание на его красивое лицо, даже шрам на скуле ей понравился. А потом не смогла устоять перед его напором: именно таким и должен быть настоящий мужчина, подумала она.

– Любимая.

Эмине натянула плед ещё выше и спрятала в нём нос. Ну почему у сильных мужчин всегда уже кто-нибудь есть? – с досадой простонала про себя она. Эта его «любимая» – наверняка, какая-нибудь фифа с надутыми губами, все мысли которой заняты только нарядами и развлечениями. По одежде Мэтта видно, что он обеспечен, да ещё и хорош собой, такие как Эмине, простые и честные, прямые и трудолюбивые, идущие по жизни свои умом и трудом, никогда не проникают в сердце таким, как он.

Эмине долго смотрела на нахмуренный и сосредоточенный профиль Мэтта – ведь машина летела на скорости сто двадцать километров час, благо дорога ночью свободна, и с каждым мгновением он нравился ей ещё больше. Даже такой, влюблённый в другую.

А вдруг его любимой больше нет? – внезапно подумала Эмине.

Говорят, в Хатае уже тысячи погибших, а будет ещё больше – люди продолжают умирать под завалами от травм и холода. Беда ведь не ходит одна, на город опустилась невиданная для этих мест стужа – температура ночью опускалась до минус десяти градусов. Кого не придавило насмерть, тот просто замёрзнет. А если не замёрзнет, то умрёт от голода или жажды.

– Как её зовут? – спросила Эмине.

– Эва.

– Красиво.

Мэтт ничего не ответил на её комплимент, он целиком был поглощён дорогой.

Эмине было жаль людей. Очень. У неё болела душа, и она каждый раз плакала, смотря новости. Но почему-то ей не было жаль блондинку с длинными ногами и пухлыми губами, по имени Эва.

К Хатаю они подъехали, когда уже совсем рассвело. Новости не врали: единственная уцелевшая дорога была заставлена тысячами легковых машин, грузовых и тех, которые перевозили экскаваторы и другую технику. Всё это без дела маялось на безнадёжно заторенной дороге.

Мэтт вышел из машины, осмотрелся, услышал, что в пробке многие стоят уже более восьми часов, и неизвестно, когда дорога освободится.

– Спасибо тебе, – поблагодарил он Эмине и протянул деньги. – «Помощь» лучше отдай в другую машину и уезжай, пока можешь, пока дорога свободна. Иначе застрянешь тут, как они, – Мэтт посмотрел в сторону нескольких километров машин в очереди.

Эмине отодвинула его ладонь с деньгами, кивнула, затем нашла завалявшийся чек с заправки в подстаканнике, написала номер телефона и протянула Мэтту.

– Позвони… если…

Сказать «если твоя подружка мертва» она конечно никогда бы не смогла, поэтому сказала:

– Если что-то ещё понадобится.

Но Мэтт услышал её мысль правильно. Эмине поняла это, увидев, каким серым вдруг сделалось его лицо.

Глядя в спину удаляющемуся пассажиру, так и не проронившему больше ни слова, она знала, что он не позвонит. Никогда. Даже если «что-то ещё понадобится».

Lowly – Baglaens

Уже на подходе к городу Мэтт понял, что ни одни телевизионные кадры не способны передать реальность. В данном случае реальность была такова, что психика трещала по швам.

Ещё до вылета Мэтт позвонил Амиру и попросил найти человека, которой смог бы определить по адресу точные координаты. Как мужчина, умеющий просчитывать ситуацию наперёд, Мэтт предполагал, что найти адрес в разрушенном городе будет сложно, но… он и представить себе не мог, как будет выглядеть это «сложно» на деле.

Он передвигался с сумкой наперевес и с собакой на поводке, сверяясь с обоими своими часами, но его не покидало чувство, что никакие технологи и приборы в этом хаосе разрушения, смерти и боли ему не помогут.

Вокруг него была самая настоящая свалка из бетона, железа, пластика и останков мебели. Кое-где торчали уцелевшие или покосившиеся дома. Как он узнает с приближением первой же ночи, ни в одном из них не было людей – все спали на улице, невзирая на февральский холод, потому что панически боялись возвращаться.

Земля под ногами периодически содрогалась и гудела, и Мэтту объяснили, что эти явления – остаточные землетрясения или афтершоки.

У развалин домов толпились люди. Кто-то пытался разгребать их, кто-то сидел на стульях и рыдал в ожидании, пока начинающие подтягиваться спасатели найдут их близких, живыми или мёртвыми.

В одной такой толпе Мэтта окликнули и предложили поесть. Он попросил накормить и напоить собаку, и пока Боня ел, Мэтт осознал, что сам ничего не ел вот уже двое суток. Когда в самолете раздавали еду, его тошнило, и он отказался, а после ни разу не вспомнил ни о себе, ни о голоде. Что удивительно, и Боня тоже держался молодцом.

Мэтт подумал, что ему нужны силы, поэтому заставил себя проглотить предложенный суп и причудливый кусок турецкой выпечки. Ему не удалось разобрать вкуса ни того, ни другого. Кто-то из окружающих обратился к нему на английском, заверив, что еда свежая и ему нечего бояться.

Затем тот же голос спросил:

– Что ты здесь ищешь?

Мэтт назвал адрес и объяснил свою систему поиска по координатам.

– А какая у часов погрешность? – уточнил старик.

– Не более пяти градусов… так обещала реклама, – признался Мэтт, глядя на новые свои часы, а какова погрешность старых материнских – одному богу известно.

На усталом лице турка промелькнула грустная усмешка:

– Когда двадцать лет назад я учился на штурманских курсах в мореходном училище, из всех инструментов у нас была штурманская карта, транспортир, протрактор, штурманские таблицы и логарифмическая шкала скорости. И до сих пор помню, что морская миля – это тысяча восемьсот пятьдесят два метра тридцать сантиметров, и она равна одной минуте дуги земного меридиана, а точность карты такова, что укол булавкой – это погрешность плюс-минус тридцать метров... и если погрешность часов пять градусов, то с такой «точностью» ты можешь оказаться в нескольких сотнях миль от предполагаемого места...

Кровь ударила Мэтту в лицо, задолбив по вискам и барабанным перепонкам как по церковным колоколам.

Турок перестал улыбаться.

– Я Хатиф. И я помогу. Родился здесь сорок лет назад, всю жизнь прожил, и сам теперь теряюсь, где был какой дом, но постараюсь помочь. Какой, говоришь, адрес?

Мэтт назвал.

– Любимая там?

Мэтт кивнул, изо всех сил стараясь держать себя в руках.

– Сейчас все плачут. И женщины, и мужчины. У меня под этими завалами вся семья: жена, сыновья, мать. Но что я могу? Только смотреть, как работает экскаватор. Выплакал уже все слёзы. Ничего не осталось. Только ждать. Найдём и твой дом. Будешь тоже смотреть… и ждать.

Мэтт не хотел в это верить. И разрешал себе. Многие дома ведь устояли, и его Ива обязательно в таком. У неё просто разбился телефон, или она его потеряла, когда эвакуировалась, а новый сейчас нигде не достать.

Мэтт не хотел верить, когда мужчина, показавшийся ему вначале стариком, указал на груду бетона и пыли.

Что этот Хатиф, вообще, способен разобрать в кучах мусора, бывших когда-то городскими улицами?

Однако Боня заскулил и вырвал поводок из ослабевших рука Мэтта. Его серые лапки резво перебирали, пока он, то скуля, то воя, взбирался на вершину развалин, бывших когда-то домом.

Это было мгновение, когда выдержка Мэтта и самообладание дали слабину. Он рухнул на колени и даже не заметил, потому что остекленевшими глазами бродил по тоннам штукатурки, бетона и пыли. Возле этой кучи почему-то никого кроме него и Хатифа не было. Даже спасателей.

– Здесь было всего несколько квартир, а на нижних этажах офисы, пояснил Хатиф. – Тут, скорее всего, в последнюю очередь… работать будут.

Хатиф на два долгих мгновения сжал плечо стоящего на коленях Мэтта, затем повернулся и побрёл к своей куче. Он всей душой сочувствовал высокому, статному парню, иностранное происхождение которого так остро бросалось в глаза. У него, по крайней мере, был экскаватор и спасатели, а у Мэтта – вообще ничего. Ноль надежды. Ноль.

Kith – Hilary Woods

Ива очнулась в кромешной тьме. На зубах скрипела пыль, нос был заложен, глаза чесались, а нога оказалась зажатой половинкой столешницы всё-таки разломившегося стола – одна его ножка из четырёх не выдержала и сломалась.

Ива подумала, что стол хоть и был тяжёлым, но не настолько, чтобы она не смогла освободить ногу.

Память вернула ей всё, что записалось в неё последним: то, как она проснулась от страшного гула и тряски, как вылетали тарелки из старинного хозяйского буфета, как Ива выскочила на площадку, намереваясь спасаться бегством из шатающейся пятиэтажки, а лестницы не оказалось вовсе – она вся уже обрушилась, то, как Ива пару мгновений оценивала, сможет ли спуститься по шахте, и как поняла, что не сможет с животом наперевес, не будь у неё живота, может, и смогла бы, но восемь месяцев беременности… она вернулась в квартиру и залезла под стол.

Именно стол и спас её, когда стены вокруг начали со стоном трескаться и заваливаться прямо на неё и на весь мир.

Ива попыталась потянуть ногу на себя, но ощутила такую сильную боль, что её затошнило и потемнело в глазах. Перелом, поняла она. Обшарила пыль вокруг своей лодыжки – закрытый, судя по тому, что крови нет.

Ива легла и постаралась успокоиться. Её будут спасать. Обязательно будут. Прибудет служба вроде 911, и её непременно отсюда вызволят. Всё, что она может сейчас – это беречь силы. Ива начала дыхательную гимнастику, такую, какой её научили пользоваться сто лет назад. Нужно дышать глубоко и ровно, представлять себе лазурное море, и паника отступит. Холодной головой можно будет подумать, что сделать, чтобы спастись или продержаться дольше.

Спустя пару часов ей уже невыносимо хотелось есть и пить, особенно пить. А ещё ей было холодно.

Ребёнок ходил ходуном в животе так, словно всеми силами стремился выбраться. Ива подумала, что её переживания и страхи наверняка передаются и ему, и поэтому ей нужно во что бы то ни стало успокоиться. От этого зависит не только её жизнь, но и ребёнка.

Она не знала, кого ждала. Во время УЗИ младенец повернулся попкой и не показал специалисту свой пол. Ива тогда не очень расстроилась: какая ей разница? Она с одинаковым нетерпением ждёт и мальчика, и девочку, главное, это будет её малыш.

Теперь же Иву охватили сожаления и страх: если не выживет, то так и не узнает, кто же у неё был, кто жил в ней все последние месяцы, с кем она разговаривала каждое утро и каждый вечер, кому включала музыку и читала любимые в детстве книги, кому покупала первый крохотный комбинезон нейтрального цыплячьего цвета.

Ива вспомнила о белой деревянной кроватке и электрической качалке с балдахином и роем цветных бабочек, порхающих под чудесную младенческую колыбельную над уютным ковшом, похожем на половинку яйца. Сколько всего она накупила, пока ждала…

Главное выжить. Любой ценой надо выжить.

Ива потянулась и начала ощупывать то место под пылью, которое показалось ей тёплым. Она понятия не имела, что это, но постаралась подтянуться к нему всем телом, не потревожив зажатую ногу.

А нога болела всё сильнее и сильнее. Ива даже разрешила себе поплакать, и после этого ей как будто сделалось легче. Она уснула.

Проснулась с тяжёлой головой и пересохшим горлом, пить хотелось так сильно, что ни о чём другом и думать не моглось. Ива уговорила себя попытаться заснуть снова. Во сне в любом случае легче.

У неё это на удивление легко получилось. Потом она снова проснулась и снова уснула и с каждым разом засыпать было как будто легче и даже боль в ноге притупилась.

В следующий раз Ива проснулась от острой боли: это была не нога, а живот. Как только сознание к ней вернулось, она мгновенно поняла, что это означает. И заплакала.

Поплакав, она подумала, что всё правильно: ребёнок стремится выйти, потому что так у него будет больше шансов выжить. До сих пор он питался ею, а значит, ещё минимум три дня проживёт, если Иве удастся обеспечить ему тепло.

Она поняла, что шанс у её ребёнка есть и имя ему – бойлер. Да, именно бойлер под толстым слоем пыли и согревал Иву.

Теперь ей пришлось запрещать себе спать. Между схватками она рыла одной рукой пыль и мелкие камни, чтобы добраться до бойлера. Как только роды случатся, Ива перегрызёт пуповину, как делают все животные, завернёт младенца в свою кофту и положит на бойлер в вырытое углубление – это должно будет помочь ему выжить на тот случай, если завалы будет разгребать строительная техника. Ещё Ива надеялась, что её ребёнок окажется сильным и будет плакать, может, его тогда услышат?

Она тоже пробовала кричать и не раз, но голосовые связки словно забились бетонной пылью – голос её был хриплым и тихим, Ива плакала и понимала, что её никто не услышит.

Зато слышала она: вот уже не первый день вдали гудела какая-то техника, раздавался скрежет и грохот лопающегося бетона. Только по звуку это было как-то слишком далеко.

Докопав до бойлера, Ива воспряла духом: её ждал сюрприз – кран и шланг, по которому, очевидно, вода поступала в бак. Она попробовала его открутить, и из шланга тонкой струйкой полилась вода. Ива, не задумываясь, принялась её жадно глотать. Только напившись, она поняла, что вода была ржавой на вкус. Ну и какая теперь уже разница? – подумала она.

Человек может прожить трое суток без воды – твердили все вокруг, а шли уже четвёртые.

Мэтт не спал четыре ночи, почти не ел, а если и ел, то делал это как робот, как машина. От дикой усталости у него словно бы полностью атрофировались эмоции, движения замедлились, но он продолжал работу.

Боня чуял кого-то под завалами, и вся команда из Мэтта, Амира, Луны и ещё парочки нанятых им парней двигались в этом направлении вот уже вторые сутки.

Бен приехал и нашёл их как раз в тот момент, когда из-под бетонной плиты извлекали находку Бони: это были мать и дитя, причём мать умерла давно, а ребёнок совсем недавно. Ответ на вопрос, как получилось так, что ребёнок прожил дольше, нашёлся, как только получилось извлечь тело матери: на её руке было прогрыжено отверстие, очевидно, она сделала это сама и кормила своей кровью ребёнка, пока была жива.

Бена рвало, Амир тёр побелевшие губы, Луна рыдала в голос и не могла успокоиться, даже помощники, которым Мэтт платил по сто долларов в час, плакали, и только Мэтт не подавал никаких признаков живой души.

Он продолжал рыть. Сутки назад Луна раздобыла ему перчатки, но он изодрал их в клочья буквально в первые же часы.

– Чего ты добиваешься? – кричала на него Луна. – На твоих пальцах уже видно мясо. Человеку не под силу такое, не под силу, понимаешь? Не под силу ему!

Сыпал снег, трещал мороз, по ночам у соседних домов спасатели больше не работали – вероятность найти выживших стремилась к нулю.

На пятые сутки в одиннадцать вечера спасательные работы у соседнего дома приостановили. Мэтт угнал с участка экскаватор и, подцепив ковшом плиту, под которой нашли мать и ребёнка, стал её отодвигать.

– Господи, он ненормальный… просто ненормальный, – бубнила себе под нос Луна.

Она тоже не могла спать, как и Мэтт. Чувство вины не давало, хоть Луна и понимала, что Ива могла полететь в любую другую точку планеты, и там вполне могло случиться цунами, пожар или тоже землетрясение, и это просто так совпало… но сердце всё равно болело. И чем больше она смотрела на Мэтта, вот уже пятые сутки не смыкающего глаз, тем сильнее болело. Ведь она могла хотя бы попытаться уговорить Иву сказать отцу, что тогда было бы? Иве не нужно было бы никуда уезжать, и сейчас она и ребёнок были бы живы.

Луна смотрела на Мэтта, который, казалось, вот-вот рухнет, но почему-то всё ещё держится на ногах. Отодвинув плиту, он осматривал образовавшееся пространство на предмет того, как ему дальше рыть тоннель – это Луна знала по предыдущим дням поисков.

Она накинула капюшон на голову поверх шапки и вышла из машины, которую проныре Амиру всё-таки удалось раздобыть в этом хаосе и на ней же приехать на помощь к Мэтту, а заодно, доставить и её, Луну.

– Мэтт, – начала Луна. – Поспи, а? Хоть пару часов… а потом с новыми силами…

Она осеклась, когда Мэтт повернул голову на её голос и посмотрел в глаза. У Луны даже волосы встали дыбом от его взгляда.

– Она там, – Мэтт указал пальцем на залежи камней и пыли.

Луна, казалось, вот уже вечность не слышала его голоса. Первое время он всё время звал «Ива», «Эва», а потом велел всем заткнуться и слушал, но ничего слышно из-под завалов не было. У соседних домов слышали людей и даже переговаривались с ними, целенаправленно рыли и, то и дело, кого-нибудь доставали живым. Их же дом, словно был каким-то проклятым – из кучи бетона не доносилось ни звука – ни стона, ни вздоха.

– Я знаю, Мэтт, что она там, но… вряд ли живая.

Луна решила для себя, что хватит уже этого шизофренического идиотизма, её сердце просто в клочья изорвалось смотреть на человека, который сознательно убивает себя истощением и переутомлением. Кому станет легче, если Мэтт тут скончается от сердечного приступа? Нужно называть вещи своими именами: Ива погибла, её больше нет.

– Пять суток, Мэтт. Даже если она и была живой, теперь шансов нет. Иди поешь и поспи. Станет легче, вот увидишь. Мы все будем здесь до конца, пока не найдём её. И отвезём домой.

Луна заплакала. Она не знала, как сказать Мэтту, что трупов будет два, или как там будет считаться восьмимесячный ребёнок внутри матери. Рано или поздно, но тело Ивы найдут, и Мэтт увидит, что она погибла беременной. Луне было страшно даже думать, что будет. Как он отреагирует.

Поэтому Луна молчала. Молчала и смотрела, как Мэтт, подсветив место фарами экскаватора, продолжил своё дело. Она надела свои перчатки и пошла ему помогать, сколько хватит сил. А когда они иссякли, решила всё-таки попробовать вздремнуть хоть пару часов или хотя бы погреться под боком у Бена с Амиром, а потом с новыми силами в бой.

Проснулась она, только когда рассвело, причём не от света, а от голоса, который уже просто разъедал её психику. Голос снова кричал «Ива», «Эва».

Сознание то покидало Иву, то возвращалось к ней. Одно из таких его возвращений оказалось наполнено ярким светом. Свет ослеплял и давал надежду. Ива совсем не была уверена в том, что он реален, но ей безумно хотелось верить, и её материнские руки потянулись к нему, чтобы вручить самую большую свою ценность.

Ива на мгновение замерла и ужаснулась тому, что у неё галлюцинации – навстречу ей тянулись другие руки, и она как будто не просто слышала крики и среди них вполне отчётливо своё имя – его без остановки повторял знакомый ей голос. Именно голос заставил её поверить: она собрала остатки сил, вывернулась в нечеловеческую позу, вложила ребёнка в протянутую ладонь и от боли, прострелившей придавленную ногу, снова потеряла сознание.

Самая последняя её мысль была о том, что красная нить на руке – это хорошо, это защита от всего плохого – так в детстве учила её бабушка.

RHODES – Sunlight

Zucchero - Wonderful Life (Live Acoustic) - Arena di Verona

Тусклый свет, проникающий в помещение сквозь большое окно, явственно говорил о зиме. Ива пригляделась и рассмотрела крупные снежинки, изредка пролетающие за окном – они были похожи на ленивых зимних мотыльков. Ей вдруг остро захотелось лета, а ещё она скорее почувствовала, чем вспомнила, что ей нужно сделать что-то очень серьёзное, что-то настолько важное, что не помнить об этом никак нельзя… она повернула голову и увидела сидящего человека.

Мэтт спал в кресле, неловко запрокинув голову.

Он был в джинсах и кроссовках, но почему-то совершенно голый по пояс. Точнее, вокруг его обнаженного торса была повязана простыня, и он обнимал эту простыню обеими руками.

Ива закрыла глаза.

Немного отдохнув, она открыла их снова и поняла, что на груди Мэтта лежит что-то очень крохотное и что-то очень ценное. Она поняла это потому, что его ладони были сильно изранены – некоторые ссадины и порезы выглядели так скверно, что их замазали чем-то бурым, чего Ива никогда раньше не встречала, некоторые стянули пластырем, а его права ладонь и пальцы на ней и вовсе были перевязаны. Однако же обе эти измученные ладони крепко прижимали к груди Мэтта то, что было спрятано под простынёй.

Внезапно Ива ощутила волну щемящей боли в груди, такую, какая случается у человека, которому ничего не говорили, но он почему-то обо всём знает.

Ива крепко зажмурилась, силясь собраться с духом, чтобы встретиться со своей жизнью заново.

Когда это случилось, Мэтт сидел в той же позе, что и раньше. Ничего не изменилось кроме одного: теперь он смотрел ей в глаза. А она ему.

За окном всё гуще сыпал снег, тускнел и делался тоскливее свет, где-то совсем далеко подвывал ветер в прямых ветвях голых тополей, жалуясь на февральскую стужу.

Однако в большом и неприветливом мире уже родился маленький: тёплый и уютный ковчег для троих.

Мэтт осторожно высвободил ребёнка из простыни и положил Иве под бок, она обняла кроху обеими руками.

– Покорми, – попросил он шёпотом.

Ива растерялась. Потом собралась с мыслями и только успела подумать о физической боли и о том, что ей нужно уединение, как пальцы Мэтта высвободили её грудь из сорочки и придвинули личико ребёнка поближе. Кроха принялась водить разинутым ротиком, как маленький птенец, пока, наконец, не нашла сосок. Она то ловила его, то вновь теряла, пока, наконец, не присосалась, как следует, причмокивая и прищёлкивая язычком.

– Вот так… – удовлетворённо, с облегчением проговорил Мэтт.

Ива никогда ещё не слышала у него такого голоса. Точнее, никогда в нём не было такой радости. Словно зачарованная, она протянула свободную руку и прижала ладонь к его щеке. Та была покрыта длинной, а оттого уже совсем не колючей щетиной.

Мэтт замер, затем поднял на Иву глаза, и они снова, уже во второй раз за этот короткий вечер, очутились в маленьком ковчеге для троих. Не отводя взгляда, он поцеловал её ладонь.

– У меня, наверное, нет молока, – забеспокоилась Ива.

– Оно будет, – пообещал Мэтт.

Ива кивнула. Почему-то теперь она ему верила.

– Пока хватит и молозива, – облизнув потрескавшиеся губы, заверил её Мэтт. – Главное, почаще прикладывай её к груди – ты сейчас ей очень нужна. Согревай её собой, своим теплом…

– Её?

– Девочка, – кивнул Мэтт.

Ива улыбнулась.

– Господи… у неё же… рыжие волосы! – воскликнула она.

– Да, – с довольной ухмылкой снова кивнул Мэтт.

– Но… как?

– Как? Я же Росси. Росси означает «рыжий», ты не знала?

– Но, ты ведь не…

Она запнулась, а Мэтт в ответ на это только шире улыбнулся.

– Не рыжий? Ещё какой. Смотри…

Он высоко задрал подбородок и ткнул пальцем в пятно рыжих волос то ли на нём, то ли уже на его шее. Теперь, когда его щетина так сильно отросла, клок рыжих волос в его тёмной бороде виднелся очень хорошо.

– Невероятно… – только и могла пробормотать Ива.

– Да, неудобно получилось… – со смешком согласился Мэтт. – Но у меня в роду все девочки рождаются только красавицами!

Он посмотрел на крохотный рыжий комочек, укутанный в чужую серую пелёнку. Мэтт не один видел в нём красоту, Ива тоже видела. Ей казалось, это лучшее, что могла создать природа… или они с Мэттом.

– Эва, мне нужно идти, – вдруг посерьёзнев, сказал он. – Там много живых… под завалами. Ещё очень много живых… Я пойду. Амир там, Бен, даже Луна приехала. И твоя мать… она, как только сможет добраться, тоже будет здесь.

Мэтт положил перебинтованную ладонь на спинку ребёнка.

– Ты только грей её, ладно? Ей нужно твоё тепло. И всё будет хорошо.

Ива скоро его не ждала, однако Мэтт вернулся часа через два, принёс несколько свежих калачей, посыпанных кунжутом и стеклянную бутылку молока.

– Мне сказали, оно настоящее, ещё тёплое. Прости, промышленного не было, и это еле раздобыл.

Ива выпила, потому что дочери требовалось её молоко, а грудь всё ещё была пустой.

Мэтта не было весь остаток дня, всю ночь и весь следующий день, зато пришла Луна. По щекам её катились слёзы, она обнимала Иву и малышку, рассказывая в деталях о том, что творится снаружи.

– Ива…Ива! Он… он… он такой… Он руками, просто руками – инструментов же не найти… Никаких! Нет их ни у кого и не хватает, а он руками гнул вот такие железные прутья! Он руками рыл, рубил бетон топором, он тебя искал, Ива! Он… он, о боже, Ива… Он любит! Он так сильно тебя любит…

Луна завыла в голос. Сквозь её рыдания и всхлипы до Ивы доносились одинокие слова и рваные фразы, вроде: «так любит!», «сумасшедший, он сумасшедший, Ива!», «я такого ещё не видела…».

Успокоившись, Луна побегала по больнице, переполненной людьми, и вытребовала у кого-то для Ивы гардину – так здесь называли шторки, разделяющие пространство между кроватями. На всех их не хватало, переломанные люди лежали не только в боксах, но и в коридорах. Луна настояла, что молодой маме в стране, где много мусульман, просто необходимо отгородиться от мужчин и женщин.

Ночью пришёл Мэтт, лёг рядом с Ивой, обняв одной рукой её и дочь, и мгновенно уснул – Ива поняла это по тому, как изменилось его дыхание. Спал он не более двух часов, на рассвете поднялся и спросил, появилось ли у Ивы молоко.

Молока всё ещё не было. Он снова ушёл, вернулся с продуктами, чайником и тазом. Таз поставил у изголовья кровати.

Глядя на то, что он стал делать дальше, Ива заплакала.

Мэтт уложил дочку на одну свою ладонь, а потом принялся поливать её из чайника.

– Если этого не делать хотя бы время от времени, на её попке может появиться раздражение, которое вылечить в этих условиях будет сложно, – сказал он.

Вытерев дочь насухо и вернув Иве, он попросил её свесить голову над тазом и вымыл её волосы. Ива была бесконечно ему за это благодарна и даже стала чувствовать себя лучше, потому что пыль, сыпавшаяся с её головы на подушку, напоминала ей о смерти.

Ива всё ждала, когда же Мэтт упрекнёт её, закричит: «По какому праву прятала от меня моего ребёнка?», может быть, даже топнет ногой. Но он не топал, не кричал, и не сказал об этом ни слова.

– Тебе ещё нужна моя помощь? – спросил Мэтт.

– Нет, – обманула Ива.

– Я принесу ещё тёплой воды, налью в таз и поставлю рядом. Шторку закрою, а ты сделай, всё что нужно.

Ива покраснела, но кивнула. В последний раз она мылась, когда приходила Луна, и уже очень переживала по поводу инфекций.

Но невзирая на все сложности и трудности, на вопиющий недостаток медицинского внимания, а зачастую и помощи, её тело потихоньку начинало заживать и восстанавливаться. Единственное, что теперь тревожило Иву – это нога, которая, скорее всего, срасталась неправильно. Врачам было не до неё, они спасали в первую очередь тех, кому грозила смерть от травм.

Мэтт снова пришёл под утро, снова лёг рядом и уснул. Почувствовав его рядом, Ива тоже провалилась в сон, причём впервые за долгое время он был крепким и спокойным.

Утром её разбудил Мэтт и снова попросил покормить дочь.

И, о чудо, Ива поняла, что ребёнок не просто таскает её сосок, вытягивая по капельке молозиво, а пьёт большими, крупными глотками, едва поспевая дышать – у мамы, наконец, появилось молоко. От счастья Иве на глаза даже навернулись слёзы.

– Наконец-то, – прошептала она.

– Я же говорил, – тихонько напомнил ей Мэтт. – Всё будет хорошо.

Ива подняла на него глаза, и Мэтт впервые провалился в них целиком и без остатка, потому что ни льда, ни бетонных заборов, отгораживающих Иву от него, в них больше не было. Была благодарность, бесконечная и неудержимая, и кое-что ещё. Это был важный момент для них, для всех троих жителей маленького ковчега: Ивино молоко словно напомнило всем троим, что жизнь продолжается, и всё действительно уже есть и будет хорошо.

В этот же день Мэтт привёз к Иве Каролину, вот уже несколько дней добиравшуюся из Анкары в Хатай. И, конечно, мать вначале утопила дочь и внучку в слезах, а потом заявила, что будет жить с Ивой в этой «палатке» пока та не поправится достаточно, чтобы отправиться, наконец, домой.

Было ещё много слов о баловстве и бесконечной дури, заставившей Иву сняться в таком положении с места и уехать чёрти-знает куда, где не-пойми-как строят дома, которые заваливаются людям на головы, и так далее и тому подобное. Ива была очень рада матери и той помощи, которая пришла вместе с ней, но это означало также и то, что Мэтт больше не придёт к ней ночью.

Неосторожно, не успев спрятать ни своих мыслей, ни чувств, Ива столкнулась с Мэттом взглядом, сразу отвернулась, но он всё равно почему-то улыбнулся – она заметила краем глаза.

Мэтт вернулся под вечер и объявил Каролине, что ей очень повезло – он, наконец, нашёл и снял тёплую комнату, где они с Луной смогут заночевать и даже помыться, поскольку «роскошное» жильё снабжено ещё и душевой.

Каролина не могла не обрадоваться таким новостям и засобиралась, предварительно убедившись, что Иве не понадобится её помощь ночью. Новорожденная спала вот уже шесть часов и не просыпалась, впервые наевшись досыта.

А Мэтт пришёл ночью. От него пахло чистотой и шампунем, мужской туалетной водой. Он был гладко выбрит, и волосы его были собраны на затылке в пучок. Ива только теперь поняла: они отрасли так сильно, словно он совсем не стригся с самого лета. Она улыбнулась, хотя в темноте её улыбку и не было видно, потом сняла резинку с ещё мокрых после душа волос Мэтта, зарылась в них своими тонкими пальцами, прижалась носом и поцеловала. Она целовала его волосы, лоб, брови, скулы и щёки, а Мэтт обнял ладонями её лицо и прижался губами к губам. И Ива приняла его. Приняла так, как может принять мужчину женщина – со страстью и нежностью, с благодарностью.

Они целовались всю ночь напролёт, словно она была последней в их жизни. Словно ни один из них не устал, и не нуждался ни во сне, ни в отдыхе. Выбирая между поцелуями и сном, разве выберут двое впервые воссоединившихся влюблённых сон?

Duy Beni - Oguz Kont

Двое суток спустя Ива с силой сжимала кулак. Её распирало от любопытства, что в нём, но Мэтт вложивший что-то в её ладонь, сжал её и попросил «потом».

Сделал он это в аэропорту, провожая Иву, Каролину и Луну – ему удалось купить три билета домой. Ива передвигалась в инвалидной коляске, которую Мэтт тоже где-то умудрился для неё раздобыть и крепко прижимала дочь к груди. Коляска была удобной, но Ива считала мгновения, пока Мэтт нёс её на руках от машины до зала аэропорта, долго не отпускал, хотя и коляска уже была разложена и приготовлена, и Каролина напомнила ему ровно тридцать три раза, что Иву можно и нужно уже посадить. А Ива мысленно умоляла не отпускать её как можно дольше и злилась на мать, потому что в последние дни совершила открытие: близость Мэтта даёт невероятное чувство защищённости. Это чувство греет не хуже тёплого одеяла или старинного камина, построенного не ради забавы или красоты, а чтобы согревать людей в самые страшные и опасные холода. Это чувство как наркотик – раз попробовав, уже не можешь отказаться.

В первые в своей новой жизни часы, дни, а потом и годы Ива открывала для себя Мэтта заново. Даже в далёком детстве он никогда не входил в неё до конца, а теперь вот вошёл. Ива смогла впустить его не только потому, что Мэтт сохранил её жизнь и жизнь дочери, но и потому что был благодарен за каждую минуту с своей.

Мэтт не задавал глупых вопросов вроде: «Зачем убежала?», «Зачем пряталась от меня?», он смотрел, обнимал и любил её так, словно делал это в последний раз, и времени на дурацкие вопросы не было. Всё, что у них осталось, он хотел потратить на объятия и поцелуи. И тратил.

Во время последнего, прощального их объятия в аэропорту он и сделал это – вложил в её руку свой секрет.

Ива сжимала кулак, пока мать катила её к кабинке паспортного контроля, сжимала, пока офицер целую вечность изучал документ о рождении ребёнка, который с таким трудом выхлопотал накануне Мэтт, пока ставил печати, пока возвращал паспорта, и когда, наконец, мать взялась за ручки её коляски, чтобы скрыться за кабинкой контроля, выдержка Ивы сдала и она, затаив дыхание, разжала пальцы.

На её ладони лежали два кольца: одно больше, другое меньше, связанные красной нитью. Турецкий обычай, Ива о нём уже слышала. Нить нужно разрезать на две части уже после того, как кольца будут надеты на безымянные пальцы, и таким образом завершить обряд обручения.

Ива подняла глаза – Мэтт всё ещё стоял там, где она его оставила и смотрел на неё. Его взгляд выворачивал её душу наизнанку.

– Решение за тобой – я думаю, смысл в этом, – поспешила подсказать дочери вовремя заметившая судьбоносный момент мать.

Каролина была мудрой женщиной, она не торопилась. В некоторые жизненные моменты нельзя спешить.

– Он даёт тебе время… – добавила она.

Но Ива уже развязала нить, сняла маленькое кольцо, надела на безымянный палец, второе протянула матери.

– Отдай ему. Скажи, пусть наденет.

Каролина, продираясь сквозь толпу стоящих в очереди на досмотр путников, вытирала мокрые от слёз щёки, старалась не обращать внимания на нервные оклики офицера на ломаном английском: «Миссис, вернитесь! Вам туда больше нельзя!», и про себя думала: «Вот же оригинал чёртов! Ну неужели же нельзя было нормально встать на колено и предложение сделать?».

Эпилог или отцовские обязанности не освобождают от супружеских

На другой стороне улицы стояла София, смотрела на него во все глаза и улыбалась.

Мэтт заставил себя улыбнуться в ответ, хотя в данный момент ни сил, ни желания делать это у него и в помине не было. Он дождался, пока переключится светофор и одной рукой покатил коляску через дорогу.

Мэтт называл свою коляску «Мэтов ковчег». Вообще-то, она предназначалась для двоих детей, но он её усовершенствовал и вместо корзины для детских вещей и игрушек приделал люльку для младшей дочери – она всё равно чаще спит, так что от ограниченности обзора сильно пострадать не должна – так искренне полагал Мэтт. Однако уже несколько месяцев спустя подросшая дочь начала голосить во всю глотку и требовать обзора. В итоге, Мэтов ковчег перевозил только двоих старших детей, младенческая люлька была заполнена вёдрами для песка, лопатами, экскаваторами, складной игрушечной коляской-тростью и тремя пластиковыми пупсами. Младшая же дочь вечно висела у Мэтта на шее, что обеспечивало ей наилучшую точку обзора. Вот прям как сейчас.

София не сдвинулась с места. Она продолжала улыбаться и рассматривать его детей.

– Привет, Мэтт, – произнесла она, как только у него получилось не без труда затолкать коляску на бордюр, который в этом месте не сгладили.

Этот участок дороги недавно переделывали из-за сдачи в эксплуатацию соседнего здания. Чтобы новым жильцам удобнее было заезжать в подземный гараж, пешеходный переход и светофор немного перенесли, а бровку адаптировать для детских и инвалидных колясок ещё не успели.

– Привет, – снова выжал улыбку Мэтт.

На этот раз с ещё большим трудом.

– Рада тебя видеть!

– Тоже рад, – поспешил заверить он, но понял, что и сам бы не поверил.

– Многодетный отец… – мягко, но с какой-то предательски тонкой ноткой протянута София.

– Ну, не такой уж и многодетный.

Причём, он сам в это ещё верил. Вернее, ему просто-напросто были известны некоторые факты, о которых не знала София, и на их фоне сейчас он ещё точно многодетным не был.

– Мэтт, мы можем встретиться и как-нибудь поужинать вместе?

– Ты знаешь, нам особо детей не с кем пока оставлять. Пусть хоть немного подрастут, и тогда можно будет няню.

– Мэтт, я бы хотела встретиться наедине.

– Зачем?

– Нам нужно поговорить.

– О чём?

– О многом. О жизни, в основном. Нам давно уже надо это сделать, ты ведь и сам понимаешь.

– Да честно говоря…

Он хотел сказать «не очень», но передумал.

– Честно говоря, у меня совсем нет возможности. Ива работает по будням, а после работы и на выходных возится с детьми, конечно, но я бы не хотел оставлять всех троих на неё, ей нужен отдых, особенно сейчас.

– У них что, по году разница?

– А… нет. У Эмине и …

Тут он осёкся, но быстро сообразил, как выкрутиться.

– У старшей и среднего два года разницы, а у среднего и младшей – год.

– Ты хотел сказать, у Брайсона?

Мэтт явственно ощутил деланное дружелюбие в этой фразе и как-то автоматически, интуитивно и без задней мысли прижал младшую дочь крепче к груди.

– Да, у Брайсона. Эмине, Брайсон Джуниор и Адель. Такой порядок. Насчёт имени… Софи, я понимаю, как это выглядит и да, согласен, что выглядит не очень. Но поверь, ничего плохого ни у кого на уме не было.

– Ты позволил ей назвать своего ребёнка именем нашего…

Теперь Софи даже не пыталась подделывать дружелюбный тон.

– Соф, это и мой ребёнок тоже. Эва предложила, а я согласился, потому что ничего плохого в этом не видел, точнее, видел хорошее, в том плане что… ты пойми, что больно было не только нам с тобой, Эва…

– Эва?

– Ива. Ива очень сильно винила себя, и я подумал, что так ей, может, станет легче. Она не настаивала, просто спросила, что я об этом думаю, и я сказал, что это всего лишь имя. Нельзя заменить одного человека другим, и никто не собирался, просто… я не знаю… в тот момент мне не пришло в голову, что ты об этом узнаешь, и что ты почувствуешь. Мне жаль.

Семафор переключился на пешеходный, к бровке подъехала женщина с коляской и попыталась самостоятельно её приподнять, чтобы преодолеть барьер.

София смотрела на неё с недоумением и даже с некоторым высокомерием – Мэтт это заметил.

– Подержи-ка, – попросил он и всунул ей в руки дочь. – И коляску придержи.

Сам он подошёл к женщине и затащил её коляску на тротуар. Молодая мама, конечно, рассыпалась в благодарности и улыбалась даже чересчур усердно для сложившейся ситуации, но Мэтт на это не обратил внимания. Ему вдруг вспомнилась Ива, подлетевшая к такой же одинокой в своей беспомощности матери, и улыбнулся про себя. Потом вспомнил о Софии и ухмыльнулся, тоже про себя.

– Страшно даже представить, какая должна быть у тебя популярность на детской площадке. От мамашек, наверное, отбоя нет!

София была отчасти права, но и неправа тоже была. Мэтт забрал у неё перепуганную и уже начавшую кукситься дочь и честно ответил:

– Знаешь, я настолько по уши в подгузниках и детском питании, что, даже если и было что, не заметил. До кровати еле доползаю. Эва… Ива много работает, у неё же ветеринарный бизнес, причём дела идут в гору.

– А у тебя не бизнес?

– Бизнес. Но терпеливый, – усмехнулся Мэтт. – А коровы, собаки и кошки не терпят, сама понимаешь. К тому же, Эва сейчас на пятом месяце… УЗИ, кстати, показало снова мальчика и мальчика… – на этот раз, он нервно хохотнул, – так что в следующем году дай бог выжить…

Он хотел разрядить остановку и перенести вынужденный разговор в тональность миролюбивой шутливости.

– Ива что-нибудь слышала о контрацепции? – насмешливо поинтересовалась София.

У Мэтта мгновенно пропало настроение шутить.

– Перестань, Софи. Ива… Эва не убивает. Она даёт жизнь. Иногда возвращает, когда может, и когда у неё получается. Но она никогда не убивает. Она не убивает даже возможность. Эти вещи контролирую я, и пятеро детей – это моё решение, мой выбор. Эва остановится, когда остановлюсь я.

Он не стал признаваться Софии в том, что они уже обсудили с Ивой возможность временной вазэктомии. Точнее, возможность обратимой вазэктомии. Это такой вариант для тех, кто в будущем может поменять решение и вновь решить завести ребёнка. Предложил сам Мэтт, поскольку презервативы его бесили, а радикально лишить себя возможности оплодотворять он ещё не был готов морально, очевидно, дети ещё не до конца его умотали. Он предвидел, что это всё-таки случится в следующем году, когда у него родятся ещё двое сыновей, но до конца не был уверен. В любом случае, Ива ответила, что её устроит любой вариант. Мэтт видел, что она устала рожать, хотя беременности и гормоны сделали своё дело – Ива выздоровела.

После вторых родов она неожиданно начала набирать вес. Что-то поменялось в её организме, поскольку в первые месяцы она просто перестала быть худой, а чуть позже и вовсе постепенно вернулась к тому весу, который, очевидно, и был заложен в её генах. Мэтт решил, что Господь Бог любит его, невзирая на все грехи, а иначе как могло случиться то, о чём он и мечтать не смел? Он знал, что о вкусах не спорят, но понятия не имел, что эти самые вкусы могут со временем меняться. Скажи ему кто-нибудь в двадцать пять, что в тридцать пять он станет млеть только от мысли о том, что вот-вот вернётся с работы жена, и он сможет, наконец, потискать её, пощупать, обнять и долго не отпускать, потому что её мягкое и уютное тело в прямом смысле сводит его с ума, он бы покрутил у виска. А теперь Ивины вернувшиеся неожиданно для всех формы стали для него фетишем, таким тактильным магнитом, что он, порой, просто был не в состоянии от неё отлипнуть.

Он не замечал ни растянутой на животе кожи, ни начавших появляться в уголках глаз морщин и заломов у её губ от усталости. Ива была для него самым важным, самым нужным и самым любимым человеком, а потому самым красивым. Ива была его любовницей, другом, партнёром, она была его женой и матерью его детей. Он гордился Ивой, и был доволен собой. А ещё часто вспоминал мать, и то, как она была бы счастлива увидеть его таким, каким он стал теперь. Хотя, наверняка, ей оттуда с небес всё отлично видно.

Мэтт посмотрел на небо, довольно сощурился, как мартовский кот, и сказал:

– Приятно было встретиться, Софи. Но нам пора, прости.

София очень хорошо услышала это его «нам». Больше не было Мэтта самого по себе, горячего, отчаянного, местами распущенного и дерзкого, эгоистичного, требовательного к миру, а был Мэтт заботливый муж и отец троих рыжеволосых отпрысков, один из которых, как обезьяна, свешивался с его руки и сиреноподобным воплем требовал поставить на ноги.

Мэтт входил в свою спальню с особым трепетом, с нетерпением. Он предвкушал этот момент каждый день и на всём его протяжении стойко справлялся со всеми невзгодами отцовства, согреваемый мыслью, что вечером, когда потомство наконец-то угомонится, он получит доступ к жене. Он нуждался в ней до дрожи в пальцах, а по мере приближения к заветному и во всём остальном тоже; и дело было даже не в её теле, которое день ото дня становилось всё краше, всё сексуальнее и желаннее, а в чём-то совершенно ином, что Мэтт никак не смог бы объяснить, если бы его спросили.

У него на уме всё время крутились слова матери: «Эта девочка сделает тебя счастливым». Самым большим его страхом теперь было понимание, что «эта девочка» вполне могла бы сделать счастливым другого, например, Амира, или Бена, или какого-нибудь иного козла из своего университета, или придурка коллегу, или сволочь хозяина какого-нибудь кота.

Мэтт вцепился в бедро любимой женщины с такой силой, что она аж охнула.

– Прости! – выдохнул он и ослабил хватку. – Просто я ждал этого весь день…

Ива только улыбнулась и по своему обыкновению ничего не сказала. А Мэтту не то слово хотелось, он жаждал её слов. Жаждал тепла и запаха её тела, нежности её кожи, шёлка её волос – и всё это он мог взять и брал каждый день, а вот слов ему не хватало. Страх её равнодушия стал хроническим и преследовал его с таким упорством, что ему как воздух требовалось подтверждение, что да, и он ей тоже нужен.

– А ты не скучала? – деланно шутливым тоном спросил он.

– Предвкушала ли интимную близость с мужем, пока кастрировала кота мистера Скотта?

– Он молод? Хорош собой?

– Кто? Кот? Восемь месяцев – обычный возраст для такой операции. Красавец! Чёрный с белыми пятнами, беспородный, но уже давно подмечено, что животные именно такой масти самые умные и…

– Да не кот, а его хозяин!

– Хозяин? Молод. Внешне тоже ничего, да. Женат и у него трое детей…

– Ну так и что? Я тоже женат и у меня уже почти пятеро детей, но это не мешает хотеть тебя практически постоянно!

Ива улыбнулась, зарделась и начала превращаться в сгустки нежности, которую хочется отдавать – подобные признания Мэтта стали особым бальзамом для её женственности.

Мэтт мгновенно впитал в себя её настрой:

– Поцелуешь меня? В губы. Закрой глаза.

Ива послушно закрыла.

– Мне тринадцать, тебе тоже. Ничего плохого между нами никогда не было и не будет. Я держу тебя за руку и веду на наше место у реки, помнишь?

Ива кивнула.

– Я мечтаю о тебе каждый вечер перед сном, и в этих мечтах мой первый раз всегда случается с тобой на нашем месте. Я усаживаю тебя к себе на колени, обнимаю тебя и прошу: поцелуй меня!

Ива прижалась к его губам с заботливой нежностью, с ласковой целомудренностью и поцеловала.

Мэтту показалось, что его целиком опустили в свадебный торт, и взбитые сливки просочились ему кровь.

– Ты забыл, что мне ещё только двенадцать, – напомнила Ива.

Мэтт согласно кивнул, он не мог говорить, так как крем всё ещё был в крови и сердце. И ему было очень хорошо.

– А теперь давай тебе будет восемнадцать? – внезапно предложила Ива.

Он снова кивнул, хотя до конца не понял предложения.

Ива прижалась своим ртом к его рту так, словно оголодала, и вот, наконец, её кормят, а она ест жадно, торопливо, облизываясь, точнее, облизывая его язык, нёбо, губы, кусая, втягивая в себя.

До Ивы Мэтт был уверен, что знает всё о вожделении, о кайфе в сексе, но уже с первой ночи с ней понял, что ничего не знал. В браке, единственном законном и по-настоящему желанном, его горизонты регулярно расширялись. Вот и сейчас, от её поцелуя он возбудился так, что начал задыхаться, а потом хватать воздух ртом и необдуманно нести всё, что брякнет в голову:

– О боже, Эва… любимая… родная… ты простила меня, да?

– Нет. Просто в семнадцать я ещё не знала, что это был ты.

Его словно ведром ледяной воды окатили. В точности как того новорожденного телёнка, опустили с небес на землю и заставили дышать ровно.

Иногда тяжело быть женатым на женщине, которую до безумия любишь, но с которой соединяет неприглядное прошлое – по твоей вине неприглядное – и со временем оно, конечно, отдаляется, но совсем не стирается и по-прежнему живёт в памяти. И дело тут даже не в обидах, которые глупо лелеять всю жизнь, да никто этого и не делает, судя по тому где именно сейчас находятся Мэтт и Ива, а в том, что, сделав что-то плохое, ты навсегда меняешь отношение к себе, как бы хорошо ни поступал после.

– Я понял. Я понял. А давай, в постели нам всегда будет по восемнадцать? – с надеждой предложил он.

– А давай! – радостно согласилась Ива.

– Как ты сегодня хочешь?

– Хочу, чтобы ты сперва поцеловал меня там, а потом поставил на четвереньки.

Мэтт задышал чаще, погладил уже заметно выпуклый живот Ивы, неосознанно облизнулся и выдохнул:

– Хорошо. Четвереньки – теперь у нас любимая, да?

– Да, – кивнула восемнадцатилетняя Ива Джонсон, владелица двух самых востребованных в Трисити ветеринарных клиник.

– Я буду осторожным, – пообещал восемнадцатилетний Маттео Росси, отец почти пятерых детей.

Конец

Salvation (Interlude) · Evalyn

Конец