Приз Гора

Глава 26 Мы должны покинуть лагерь

— Мой господин собирается назвать меня Меланией, — сообщила она.

— Теперь это не имя, а рабская кличка, — буркнула Эллен, все еще пребывавшая в полуоцепенелом состоянии от переизбытка эмоций, отчаяния и страха, ведь она знала, кем был тот, кто ее купил.

— Да, конечно, — сказала Мелания, светясь от счастья. — И теперь я ношу это только с позволения моего хозяина.

— То есть Ты это понимаешь? — переспросила Эллен.

— Да, полностью, абсолютно! — сказала она, счастливо улыбаясь.

— Замечательно, — вяло проворчала Эллен.

Эллен, вместе с другими рабынями, проданными женщинами, прикованными к цепи за запястья, находилась в зоне хранения, в ожидании пока их заберут. Некоторых женщин, кстати, уже забрали с цепи. Владелец предъявлял квитанцию, и ему отдавали рабыню.

Дело было утром следующих суток после их продажи, до полудня оставалось что-то около одного ана. Рабынь не всегда забирали сразу. Кому-то могло потребоваться время, чтобы подобрать ошейник, подготовить цепи, заказать кандалы под размеры, закупить плети, или провести другие подготовительные мероприятия.

Эллен переполняло смущение, тревога и страх.

Казалось, что Селий Арконий по какой-то причине, впрочем, как и многие другие покупатели, не спешил стребовать свою собственность.

Эллен задавалась вопросом, придет ли он за ней лично. Она уже хотела, чтобы Селий поскорее забрал ее, и одновременно страшилась этого момента.

— Меня продали мужчине из Венны! — прощебетала Мелания.

— Далековато от Брундизиума, — заметила Эллен.

— Да, — радостно воскликнула Мелания. — Зато там я смогу быть только рабыней!

— Уверяю тебя, — усмехнулась Эллен, — даже если бы тебя продали кому-то в Брундизиуме, то здесь, своем бывшем городе, Ты точно также была бы не больше, чем рабыней. Даже здесь никто больше не спутает рабыню Меланию с прежней свободной женщиной, гордой, одетой в тяжелые одежды Леди Меланией из Брундизиума, даже если на тебе не будет ошейника, и Ты не будешь одета в короткую тунику. И кстати, в Брундизиуме к тебе относились бы куда более жестоко и безжалостно.

— Мой господин, он такой сильный и красивый, — восхищенно сказала она. — Я так счастлива! Я всегда хотела быть такой, что мужчины могли бы счесть меня достаточно красивой и желанной для того, чтобы взять меня и поработить! И теперь это произошло! Я всегда хотела принадлежать мужчине, быть его, полностью подчиняться ему. Я всегда хотела принадлежать такому мужчине, который был бы достаточно силен, чтобы доминировать и владеть мною. Я всегда хотела принадлежать мужчине, который потребует от меня, небрежно и без долгих размышлений всего обилия моей женственности. Я всегда хотела служить и любить, полностью, беззаветно, самоотверженно. И теперь я принадлежу мужчине, которому буду служить, которого буду любить, и который будет получать от меня все, что я могу дать. Я счастлива, счастлива!

— Я счастлива за тебя, — вздохнула Эллен.

Мелания послала Эллен воздушный поцелуй в гореанской манере, махнув это ее сторону рукой.

Эллен послала Мелании ответный поцелуй. Они не могли дотянуться друг до дружки, поскольку были прикованы на разных концах цепи.

— Замри, — услышала Эллен мужской голос из-за спины и напрягалась.

Она стояла на коленях и не могла видеть того, кто подошел к ней сзади, а обернуться и посмотреть не осмеливалась.

— В капюшон шлюху, — бросил мужчина.

Кожаный рабский капюшон накинули на ее голову и стянули вниз. Мгновение, и пряжка защелкнулась, плотно обхватив шею девушки. Затем послышалось клацанье замка, пропущенного через кольца застежки на тыльной стороне шеи. Все, теперь капюшон на ней, сама она снять уже не сможет, как и увидеть что-либо вокруг. Весьма эффективное устройство для контроля, в котором рабыня чувствует себя полностью дезориентированной и беспомощной. Эллен нерешительно подняла правую руку и коснулась кольца, закрепленного на устройстве спереди, к которому можно было прикрепить поводок.

Проскрежетал ключ в замке браслета на ее левом запястье, и цепь упала на землю рядом с ее бедром. Эллен разумеется, осталась на коленях. Ей никто не давал разрешения подняться, как и не приказывали сделать это. Кто-то присел позади нее, и девушка, не дожидаясь приказа, расставила колени, решив, что ей лучше сделать это самой, чем ждать команды. Тем более что это ей подобрало. Мужчины не оставили ей каких-либо сомнений относительно того сорта рабыни, которой она была. Кроме того, она не знала, присутствовал ли здесь Селий Арконий. Теперь он был ее хозяином, и она понимала, что ей не стоит ожидать от него послаблений. Он был не из тех мужчин, которые позволят рабыне даже самую малую толику свободы. К тому же, хоть она и пыталась гнать от себя подобные мысли, внезапно она осознала, что сама хотела бы расставить перед ним колени, возможно, даже умоляюще. Эллен пыталась оправдать себя тем, что по Селий Арконий принадлежал к тому типу мужчин, перед которыми женщины чувствовали естественный импульс встать на колени и развести ноги.

Рабыня почувствовала, как ее руки схватили и, завернув за спину, скрестили запястья, которые тут же были притянуты одно к другому несколькими петлями кожаного шнура. Более чем достаточно, чтобы удержать рабыню. Эллен услышала, что кто-то встал перед нею, потом в кольце спереди капюшона щелкнул карабин, и кожаный ремень на мгновение пощекотал ее правую грудь.

— На ноги, рабская девка, — скомандовал мужской голос, и Эллен поднялась.

Этот голос не принадлежал Селию Арконию.

Затем, направляемая натяжением на кольце капюшона, девушка следовала за мужчиной, столь же беспомощная как ведомый на веревке верр.

Так она, раздетая, связанная, ничего не видящая вокруг, прошла на поводке порядка нескольких сотен ярдов. Она предположила, что оказалась где-то на внешней границе лагеря, а возможно и за ней, поскольку под ногами уже чувствовалась трава.

Наконец ей приказали остановиться и встать на колени, склонив голову, что она и сделала.

— Полностью ли Ты покорна и послушна? — услышала Эллен вопрос, заданный тем же самым голосом, что приказал ей встать на ноги у места хранения.

— Да, Господин, — поспешила заверить она своего сопровождающего.

И это было абсолютно правдивым ответом. Ее сражения, войны остались далеко в прошлом. И она была только рада этому. Верхоглядство условностей закончилась. Больше никакого притворства! На этой планете правили мужчины, или точнее они правили такими как она. И эти мужчины не были толерантны к оскорблению природы. Здесь они отказались сдать свой законный, естественный суверенитет. Здесь они были закаленными, зрелыми, настоящими рабовладельцами. Это было так, и это было бесспорно. В общем, Эллен была довольна.

— Могу ли я говорить? — нерешительно спросила Эллен.

Ответом ей была тишина, так что Эллен не оставалось ничего иного, кроме как молчать. Рабыня понятия не имела, одна была в этом месте или нет.

Воздух под капюшоном быстро нагрелся, дышать стало тяжело. Эллен покрутила руками, затекшими в путах. Поводок, свисавший между ее грудей, качнулся, напомнив о себе.

Через некоторое время девушка услышала мужские шаги, приближавшиеся к ней. Она дернулась и подняла голову.

— Господин? — спросила она.

— Приятно слышать, что с твоего языка слетает правильное, подходящее тебе, кейджера, слово, особенно учитывая, что оно обращено мне, — насмешливо сказал мужчин.

Эллен всхлипнула от облегчения, но тут же испуганно напряглась. Это был голос Селия Аркония.

— Я могу говорить, Господин? — спросила Эллен.

— Это правильно, что Ты догадалась спросить разрешение говорить, — заметил мужчина. — Это хорошо, что Ты научились хотя бы столь немногому. И, насколько я помню, Ты, находясь на сцене, тоже не забыла спросить разрешение, прежде чем заговорить. Но очевидно, что Ты не вспомнила о том, что следует дождаться, пока тебе не дали это разрешение, прежде чем осмеливаться говорить. Если бы Ты не забыла об этом, то, возможно, избавила бы себя от оплеухи.

Эллен не сказала ни слова.

— Ты — глупая рабыня, — бросил Селий и, не дождавшись оплошности рабыни, сказал: — Да, Ты можешь говорить.

— Порт Каньо и Фел Дорон в этом лагере, в цепях, — торопливо, боясь быть прерванной, затараторила Эллен. — Они должны были выполнить какую-то тайную миссию на севере. Их предал Терсий Майор. Похоже, что он служит Косу. Остерегайтесь Терсия Майора! Порт Каньо и Фел Дорон пока еще ждут отправки на Кос, возможно, в карьеры!

— Не лезь не в свое дело, рабская девка, — все же прервал ее Селий Арконий.

— Но ведь Порт Каньо и Фел Дорон — ваши друзья! — воскликнула Эллен.

— Я пытался отговорить их, — напомнил молодой человек. — Тем не менее, они решили продолжать играть свою роль в таких делах. Неосторожно с их стороны.

— Но как же так? — растерянно прошептала Эллен.

— Любопытство не подобает кейджере, — сказал Селий Арконий.

— Но что же тогда привело вас в этот лагерь? — удивилась девушка.

— Это был импульс, охота к перемене мест, — ответил ее хозяин.

— Пожалуйста, развяжите меня, Господин, — попросила Эллен, немного приподнимая за спиной свои, стянутые несколькими петлями узкой кожи запястья.

— Нет, — отрезал он.

— Пожалуйста, — простонала Эллен, — ну тогда, хотя бы снимите с меня капюшон!

— Нет, — повторил Селий.

— Я прошу вас, Господин, — сделала еще одну попытку Эллен.

— Нет, — остался непреклонным мужчина.

— Вы прибыли сюда, чтобы разыскать меня? — спросила она. — Чтобы купить рабыню?

— Любопытство не подобает кейджере, — проворчал Селий.

Сердце Эллен пропустило удар, потом заколотилось в бешеном ритме. Мог ли он беспокоиться о ней? Девушку терзали мысли о нем, смущали ее чувства к нему, тому, кому, она теперь принадлежала.

— Это была долгая дорога, — заметила Эллен. — Мы очень далеко от Ара!

— Ты хочешь, чтобы с тебя сняли веревку и капюшон? — осведомился он.

— Да, Господин! — воскликнула рабыня.

— Оставайся в них, — отрезал Селий.

— Да, Господин, — вздохнула она и тут же позвала его: — Господин.

— Что?

— Вы купили меня.

— Само собой, — усмехнулся он.

— Вероятно, для некой цели.

— Или целей, — добавил Селий.

— Почему Вы купили меня?

— Ты, действительно, настолько глупа, чтобы не знать? — спросил молодой человек.

— Пожалуйста, Господин!

— Возможно, я решил, что Ты будешь хорошо смотреться под моей плетью.

— Разве Вы не относитесь ко мне с презрением, разве не ненавидите меня?

— Не смеши меня, — бросил он. — Ты не достойна моего презрения.

— Ох, — выдохнула Эллен.

— И почему, я должен ненавидеть соблазнительный, пышный маленький кусочек рабского мяса, которым может владеть каждый желающий? — поинтересовался тарнстер. — В этом просто не было бы никакого смысла.

— Да, Господин, — вынуждена была согласиться девушка.

— И что Ты теперь чувствуешь, рабская девка? — спросил Селий Арконий.

— Мои чувства не имеют значения, Господин, — ответила Эллен.

— Верно, — согласился молодой человек.

— Я сделаю все возможное, чтобы хорошо служить моему господину, — пообещала рабыня.

— В этом уверен, — сказал Селий и рассмеялся, и Эллен почувствовала, что от его смеха у нее стынет кровь.

— И Вы предоставите мне возможность? — поинтересовалась Эллен.

— Я думаю, что скоро Ты узнаешь, — усмехнулся Селий Арконий. — Честно говоря, я подозреваю, что не пройдет и нескольких анов и об этом будет знать весь лагерь.

— Не понимаю, — пробормотала Эллен.

— Было бы не разумно задерживаться в этом лагере сколь-нибудь долго, — сказал Селий Арконий, — но с этим, к сожалению, мы ничего поделать не можем. Тем не менее, если все пройдет, как запланировано, то в пределах нескольких анов, надеюсь, ранним утром, мы сможем покинуть это место.

— Да Господин, — вздохнула Эллен, ничего толком не понявшая, но уже хорошо знавшая, что рабовладельцам свойственно держать своих рабынь в неведении.

— Господин, — позвала Эллен.

— Что еще? — спросил ее хозяин.

— Спасибо за то, что в танцевальном круге выкупили у писца удары плетью, — поблагодарила Эллен. — Боюсь, противном случае, меня бы выпороли.

— Тебя следовало бы выпороть, — проворчал мужчина.

Эллен промолчала

— Женщин перед продажей, принято держать на голодном пайке в плане секса, — заметил Селий Арконий.

— Возможно, Господин, — пожала плечами рабыня.

— С тобой тоже так поступили? — уточнил ее хозяин.

— Да, — прошептала Эллен.

— Я так и думал, — усмехнулся он, а когда его рабыня опустила спрятанную в капюшоне голову, заключил: — Значит, твои сексуальные потребности довольно долго оставались неудовлетворенными.

— Да, Господин! — подтвердила Эллен и умоляюще повернула голову в сторону своего хозяина.

Ее внезапно осенило, что сексуальные потребности ее земных сестер, всех не поддающихся подсчету тысяч и миллионов, потерянных в одиночестве пустых, бесплодных свобод, зачастую точно так же оставались неудовлетворенными. Сколько трагедий было в том бесплодном мире! Неужели женщины там не понимали причин своих неприятностей, депрессий, несогласованности, метаний, смущения, бессмысленности и тщетности своего существования аномии, эмоционального голода, отчуждения, одиночества, отрыва от реальности? Оружие идеологии несет лишь холод и неудовлетворенность. Большинство женщин того мира даже не понимают причин их страданий, более того они сами запрещают себе искать ее в самом очевидном месте, в отвергание природы, в расстройстве и неудовлетворении их самых основных личных потребностей. Естественная женщина, самка человека, рискнула предположить Эллен, не является неким социальным артефактом, несмотря на то, что ее приучили бессмысленно повторять, она не является конструктом социальных инженеров, которые не понимают и не любят ее, существ, в конечном счете, интересующихся только своей собственной властью и влиянием. Она вовсе не кривая, неадекватная, неестественная, жалкая, невротическая копия другого пола, скорее она — самостоятельное создание природы, прекрасное и полное потребностей, по своему уникальное, драгоценное и великолепное. Неужели законы природы настолько сложны, что некоторые не в состоянии их прочитать? Это что, действительно такая страшная тайна, что признать и изложить ее связано с таким риском? Почему стало столь опасно даже говорить об этом? Почему конформизм должен проводиться в жизнь с такой неустанной истерией? Почему кого-то из-за отсутствия ортодоксальности необходимо уничтожать, лишать положения, их назначение — отрицать? Кого могут пугать эти истины? Да только тех, кто может извлечь прибыль от их сокрытия. Не в безумии ли Средневековья родилась боязнь и порицание сексуальности? Эллен понимала, что на Земле хватало женщин, которые буквально никогда не испытывали оргазма, а бесчисленные миллионы, по статистике, жили в настоящей сексуальной пустыне, в диком одиночестве, в местности, в которой эротика была выжжена.

Но Эллен больше не жила на Земле.

Она была рабыней на Горе, и ее сексуальные потребности, как и потребности других рабынь, хотели они того или нет, были выявлены, раскрыты и зажжены. Рабские огни в ее животе теперь пылали, непоправимо, настойчиво, часто, сильно, непреодолимо, они появлялись, разгорались и заставляли ее жалобно кричать об их удовлетворении.

Тяжко быть рабыней на Горе, полностью зависеть от милосердия мужчин, которые не замедлят воспользоваться своей властью.

У Эллен вырвался горестный стон.

— Похоже, Ты хотела бы получить сексуальное облегчение, — заметил Селий.

— Да, Господин! — подтвердила она его предположение.

— Значит, Ты готова просить о том, чтобы тебя приласкали? — поинтересовался молодой человек.

— Да, Господин, — еле слышно прошептала Эллен.

— Ну так сделай это, — сказал он.

— Я прошу ласкать меня, Господин, — шепотом попросила девушка.

— Говори так, чтобы я мог тебя слышать, — потребовал Селий Арконий.

— Я прошу ласкать меня, Господин, — отчетливо, хотя и ломающимся голосом произнесла Эллен, чувствуя как по ее щекам бегут слезы, и радуясь тому, что они скрыты под капюшоном.

— Уверен, что Ты сможешь добиться большего, если постараешься, — усмехнулся ее хозяин.

— Кейджера Эллен, ваша рабыня, Господин, просит о том, чтобы ее хозяин, Селий Арконий из Ара поласкал ее, — сказала Эллен.

— И часто женщины твоего мира просят поласкать их? — полюбопытствовал Селий.

— Несомненно, если они — рабыни, Господин, — ответила бывшая землянка.

— Сейчас у меня есть другие дела, к которым следует проявить внимание, — заявил гореанин.

— Господин? — простонала Эллен.

— И пока я буду этим заниматься, — сказал ее хозяин, — я прослежу, чтобы Ты хорошо разогрелась.

— Господин? — не поняла его Эллен.

Она поняла, что поводок оказался в руке мужчины, а затем почувствовала, как мужчина пробросил кожаный плетеный шнур между ее ног.

— Нет, — простонала девушка, охваченная внезапным испугом. — Пожалуйста, нет!

Поводок напрягся, потянув кольцо капюшона вниз.

— Пожалуйста, не надо! — заплакала Эллен и в следующее мгновение вскрикнула: — Ай!

Поводок потянулся вверх за ее спину, сильно, резко, плотно, туго. Мужская рука легла на ее плечо, удержав девушку на коленях.

— Пожалуйста, нет! — зарыдала она.

Затем натянутый втугую поводок был надежно привязан к ее связанным запястьям.

— Нет, Господин, пожалуйста, не надо, Господин! Пожалуйста, пощадите, Господин!

Но мужчина не обращал на ее мольбы никакого внимания, впрочем, она и сама знала, что так и будет.

Иногда подобным способом связывают ведомых рабынь.

Селий Арконий толкнул девушку, повалив на живот, рывком вытянул ее ноги и скрестил лодыжки. Через мгновение, ее ноги были согнуты в коленях, почти коснувшись пятками ягодиц, а щиколотки стянуты веревкой и привязаны к запястьями. Теперь для Эллен стало не просто бесполезно пытаться подняться, но и любые движения ее связанных лодыжек передадут давление на запястья, которые, в свою очередь натянут поводок, прикрепленный к запястьям, ведь поводок, соединяя кольцо спереди на ремнях капюшона со скрещенными и связанными запястьями, проходил между ее грудями, а затем между ногами, плотно вжимаясь в промежность. Так что у нее оставалось два варианта действий, во-первых, попытаться держать лодыжки ближе к телу напрягая ноги, что было тяжело и неудобно, и нисколько не уменьшало теплого, безжалостного натяжения поводка между ее ног, а во-вторых, расслабить ноги, но тогда лодыжки отстранялись от тела, приводя к еще большему режущему, обжигающе возбуждающему давлению поводка на промежность. В результате, следствием любого ее движения, даже самого минимального ерзанья в поисках некой золотой середины комфортной для ее притянутых к телу ног, поводок тут же напрягался, эффективно делая свою работу.

— Господин! — позвала Эллен. — Господин!

Но ответа не было. Похоже, Селий Арконий покинул это место. Эллен повернулась на бок, и некоторое время пыталась лежать неподвижно. Однако спустя несколько минут она, внезапно для самой себя, начала дергаться, метаться, вскрикивая и плача. В какую же беспомощную и жалкую рабыню она превратилась!

«Я ненавижу его, — повторяла про себя девушка. — Я ненавижу Селия Аркония! Я ненавижу его! Я ненавижу его!»

Но прошло еще совсем немного времени, и Эллен уже громко кричала:

— О, пожалуйста, Господин, пощадите меня! Вернитесь! Возьмите меня! Дотроньтесь до меня! Помогите мне! Я буду покорной! Я буду хорошей рабыней! Подарите мне облегчение! Дайте мне выпустить мою рабыню! Я умоляю об этом! Я — ваша рабыня! Будьте добры к своей рабыне! Будьте безжалостны, если вам так хочется! Меня это не волнует! Позвольте мне служить вам как рабыня! Используйте меня! Я прошу об использовании! Я умоляю использовать меня! Господин! Я прошу вас об использовании, Господин!

Вдруг она услышала, мужской смех. Кто-то, проходивший мимо, потешался над замешательством извивающейся рабыни.

«Я ненавижу Селия Аркония, — думала Эллен. — Он сделал из меня шоу! Он выставил меня на посмешище! Насколько сладкой получилась его месть! Почему я не могу быть холодной и фригидной, какой я была на Земле! Это со мной сделали мужчины! Они превратили меня в рабыню! Теперь я — ничто, не более чем возбужденная, страстная рабыня! Я ненавижу мужчин. Я ненавижу их! Я ненавижу их!»

Но затем в памяти Эллен замелькали картинки из ее пребывания в доме Мира. Как давно это было! Ясно, что теперь она была готова просить служить мужчине, любому мужчине!

«Вы монстры, — простонала рабыня. — Вы монстры! Вы великолепные монстры! И вы, монстры, отлично знаете, что эта рабская девка принадлежит вам!»

Так Эллен в течение какого-то времени металась в своих путах, плача и вскрикивая. Она просто была не в силах ничего с собой поделать. Она лишь извивалась в страдании, беспомощно связанная по рукам и ногам. Но вскоре природа смилостивилась над ней, и девушка уснула, но даже во сне она видела себя связанной рабской девкой. А когда спустя некоторое время, она не была способна сказать через какое именно, Эллен была разбужена звукам взволнованных голосов, то по-прежнему нашла себя связанной рабыней.

— Ой! — негромко вскрикнула она, дернувшись спросонья и залившись слезами, обнаружив, что поводок все также находившийся на ней, беспощадно и уверенно делает свое дело.

Тогда Эллен, прижав пятки настолько близко к телу, насколько смогла, попытавшись хоть немного уменьшить натяжение поводка, прислушалась к голосам.

— Деньги, собранные для жалованья гарнизона Ара, пропали! — донеслось до нее.

— Быть того не может, — воскликнул мужчина. — Никто не поднимал тревоги! На нас никто не нападал!

Услышанное показалось Эллен лишенным смысла, поскольку она предполагала, что средства, собранные в дюжине городов и сотнях меньших поселений, и предназначенные для войск Коса и Тироса, а также для отрядов наемников, поспособствовавших во взятии Ара и теперь помогавших его удерживать, хранились в этом самом лагере, в избытке набитом гвардейцами, тарларионами и боевыми тарнами. Девушка подозревала, что у Порта Каньо и Фела Дорона сложилось такое же впечатление. Признаться, она подозревала, хотя едва ли это было тем вопросом, о котором рабыне стоило бы говорить, что Порт Каньо, Фел Дорон и, предположительно, Терсий Майор планировали напасть на хранилище этих средств, с целью ослабить и ухудшить положение оккупационного гарнизона в Аре, оскорбить и наемников, и регулярные войска и, возможно, даже посеять среди них разногласия.

— Это произошло не здесь, — услышала она. — Похоже, этот лагерь был уловкой, военной хитростью, должной заманить бандитов в ловушку, дать им проявить себя, в бесплодной атаке на наши палатки, где они могли бы быть легко уничтожены, в то время как золото, согласно тонкому плану косианцев, было бы благополучно доставлено в Ар, в казну Мирона Полемаркоса другим путем.

— Я так понимаю, этот план раскусили, — взволнованно сказал другой собеседник.

— Вероятно, все маршруты держали под наблюдением, тщательно контролируя небо, — предположил первый.

— Но какая сила могла захватить золото Коса? — спросил третий мужчина, недоверчиво.

— Спроси лучше, какая сила могла на это отважиться? — поправил его второй.

— Гарнизон Ара многочисленный, — заметил третий. — Потребовалось собрать много золота, чтобы заполнить их кошельки!

— Тысячи золотых монет, — подключился к разговору четвертый, — многие из которых прямо с монетного двора Джада!

— Когда это произошло? — спросил второй.

— Несколько дней назад, — ответил первый. — Просто новость дошла до нас только сейчас.

— На вчерашних торгах, — внезапно вспомнил третий, — какой-то парень, возница или тарнстер, как мне кажется, отдал целых пять золотых за рабыню!

— И где же подобный товарищ мог получить такое богатство? — поинтересовался четвертый.

— Кто может это сказать? — отозвался второй.

— Можно не сомневаться, что его уже разыскивают, — заметил первый.

— Разумеется, — поддержал его второй, после чего мужчины начали удаляться, и Эллен перестала различать их голоса.

Зато теперь она слышала вокруг себя звуки суеты сворачиваемого лагеря, скрип колес телег, перекличку рабочих, разбиравших палатки. Потом откуда-то издалека, возможно, из Брундизиума донесся звон сигнальных рельсов.

Эллен испуганно замерла, лежа на примятой ее телом траве, не осмеливаясь даже шевелиться. Закрытая капюшоном она не могла сказать какое сейчас время суток, поскольку понятия не имела, сколько времени проспала. Трава, на которой лежала Эллен, не была покрыта росой, когда ее поставили здесь на колени. Она беспомощно пошевелила своими маленькими, беспомощно связанными запястьями и тут же непроизвольно ойкнула.

«Ну почему он связал меня так?» — спросила она сама себя, больше не рискуя двигаться, чтобы ответ на этот вопрос не стал для нее еще более ясным.

Это было простое возбуждающее связывание, тот способ связывания, который прекрасно дает понять женщине, что она — рабыня. Безусловно, Эллен была связана немного более сурово или даже жестоко, чем это было необходимо. Едва ли кто-то станет связывать подобным образом свою любимую рабыню. Однако нам следует помнить, что чувства Селия Аркония к своей недавней покупке были весьма двойственны. Этот метод, кстати, весьма часто используют работорговцы, особенно применительно к захваченным свободным женщинам, которых они стараются с самого начала знакомить с тем, что будет основой их новой жизни, жизни сексуального существа, игрушки мужчины и движимого имущества.

Впрочем, связывание, вообще, возбуждает женщину, поскольку это как бы говорит ей о ее уязвимости и беспомощности, о ее подчинении власти мужчин. Даже просто оставление связанной женщины в одиночестве на какое-то время может оказать на нее сильное сексуальное влияние. А есть еще сотни связываний страсти. Многочисленные психологические измерения сексуальности, отлично понятые и эксплуатируемые гореанскими рабовладельцами, тысячекратно увеличивающие сексуальные ощущения их движимого имущества. Человеческую самку вообще, отличает невероятно сложное, многогранное и прекрасное сочетание ума, тела и эмоций, ее богатая сексуальная жизнь не ограничивается парой анов время от времени, а может обогатить и заполнить все ее существование. В действительности, сам статус неволи, и все что с этим связано для женщины, воспламеняет ее тысячей способов.

Она принадлежит своему господину, и сама того желает. Он принял ее, и она благодарна ему за это. Она будет служить ему рьяно и преданно, надеясь, что хозяин проявит внимание к ее потребностям, самых разных видов, точно так же, как он проявляет внимание к потребностям любого другого домашнего животного, которым он мог бы владеть.

Возможно, здесь стоит сказать несколько слов об ошейнике.

Рабыня — животное, а разве для животных не подобает носить ошейники? Таким образом, не будет ли для рабыни, являющейся животным, подобающим носить ошейник?

Разумеется.

Соответственно, так и следует поступить. И вот полюбуйтесь, ошейник уже на ее шее!

Ценность ошейника простирается далеко за пределы просто маркировки его носительницы, как рабыни и, обычно, идентификации ее владельца. Эти назначения очевидны, и не требуют нужды заострять на них внимание.

Ошейник заперт, и этот факт, как не трудно предположить, сам по себе очень значим. Она не может снять свой ошейник. А разве Вы не сочли бы это значимым? Лично я в этом не сомневаюсь.

Есть также и определенные другие аспекты ошейника, которые, казалось бы, настолько очевидны, что не требуют каких-либо долгих объяснений, например, различные эстетические и психологические свойства, оказывающие влияние как на носительницу, так и на того, под чьим изучающим взглядом она оказалась. Конечно, ошейник — потрясающе красивое украшение, способное значительно усилить очарование той, кому его выпало носить. Рассмотрите интерес и внимание проявляемое женщинами Земли к прекрасным охватывающим горло ожерельям, бусам, лентам, цепочкам и прочим деталям, которыми можно себя украсить. Я, кстати, часто, задумывалась над тем, что на Земле гореанский рабский ошейник запросто мог бы быть принят за украшение. Можно даже предположить, что там он мог бы стать дорогим аксессуаром, что кажется забавным, учитывая его заурядность на Горе. Правда, на Земле, несомненно, потребовалось бы назвать его как-то иначе. Интересно, поняла бы женщина Земли его значение? Подозреваю, что она могла бы испытать странные эмоции, почувствовав его на своей шее, услышав металлический щелчок его замка. Конечно, ей до жути хотелось бы, чтобы ключ оставался в ее руках. Но что если надевший на нее ошейник не захочет отдать ей ключ? Подозреваю, что любая свободная женщина, даже женщина Земли, надев такую вещь, не может внезапно не узнать, наверняка, к своему испугу, о рабыне живущей внутри нее. А потом, вернувшись домой, скажем, с вечеринки или приема, она могла бы в страхе снять с себя этот аксессуар, с содроганием вспоминая мужчин, смотревших на нее, возможно, впервые в ее жизни, по крайней мере, так, таким тревожащим и хищным способом, приближавшихся к ней и круживших вокруг нее, словно стая голодных волков вокруг молодой беззащитной лани. После такого она могла бы осмеливаться надевать такое украшение только иногда, оставшись в одиночестве своей квартиры, голой, стоя перед зеркалом, или на кровати, не в силах сдержать слез. Впрочем, не исключено, что однажды, увидев некого человека и опознав в нем своего владельца, она могла бы надеть это устройство и, приблизившись к объекту своего интереса, встать перед ним на колени и вручив ему ключ, сказать: «Я отдаю вам ключ от своего ошейника, Господин. Я хотела бы быть вашей рабыней и надеюсь, что Вы сочтете меня приемлемой». Гореанские свободные женщины, кстати, редко окружают свое горло драгоценностями того или иного вида, даже в одиночестве своих жилищ, подозреваю, причина этого в том, что в их культуре такие предметы намекают на неволю. Зачастую работорговцы, работающие на Земле, обращают особое внимание на женщин, носящих на шее ожерелья, цепочки и прочие украшения, особенно те, которые имеют замочки и не могут быть сняты через голову. Похоже, они считают это значимым. Возможно, так и есть. Я не знаю. Конечно, в этом есть красота и намек на аналогию с рабским ошейником. Конечно, горло — идеальное место для знака неволи, поскольку здесь он надежно закреплен и хорошо виден.

Итак, на психологические аспекты, вовлеченные в эти вопросы, мы намекнули. Не думаю, что нам стоит вдаваться в подробности, поскольку здесь все кажется довольно очевидным. Так что теперь давайте вернемся к вопросам, к которым мы обратились изначально, которые достаточно интересны, по крайней мере, по моему мнению, однако, боюсь, могут оказаться не столь очевидными, чем те, с которыми мы до настоящего времени имели дело.

Мне остается только надеяться, что некоторое внимание, уделенное этим культурным вопросам, может высветить и добавить вам большей глубины понимания этого рассказа, и, конечно, гореанской культуры в целом.

Прежде всего, эта культура, очень отличается от всего, с чем Вы, вероятно, знакомы. И все же я уверена, что у нее найдется и сходство с вашей культурой, и возможно, неким странным путем, на биологическом уровне, она может быть компонентом внутри нее. В любом случае, это человеческая культура, и следовательно она не может быть для вас совершенно чуждой.

В ошейнике, и я надеюсь, это не станет для вас чем-то удивительным, женщина может найти ясность и комфорт, а также свое значение и свободу. Интересно, так ли трудно это будет понять? Надеюсь, что нет.

Поскольку в этих вопросах довольно много сложностей и тонкостей, сказанное мной будет не больше, чем крошечным уголком огромного гобелена, скрывающего бессчетное множество тщательно спрятанных истин, упоминать о которых принято не иначе как шепотом.

В ошейнике у женщины есть точно определенная культурная реальность. Возможно, впервые в ее жизни она стала чем-то совершенно ясным и фактическим, чем-то конкретным и однозначным. Это дает ей точную идентичность, и четко сформулированное и ясно понятое положение в обществе, и в этом обществе она оказывается, желает она того или нет, узнаваемым, ценным и прекрасным элементом. Мужчины преследуют ее, разглядывают, и оценивают ее, восхищаются и любуются ею, прикидывают сумму, которая могла бы привести ее к их рабским кольцам. Она презираема и чествуема, жертва веревок и мотив песен, самое непритязательное из животных и наиболее ценная вещь из имущества. Она — рабыня. Для нее, наконец, закончилась всякая двусмысленность, неуверенность, смущение, претензии, лицемерие, соперничество и прочая чушь, отравляющая существование свободной женщины. Все, она — рабыня. И это убеждает ее в том, что она найдена привлекательной и желанной. Ее хотят. Мужчина счел целесообразным надеть на нее свой ошейник, тем самым бесспорно подтвердить ее женственность.

Теперь она знает, кто она, и что она, что она должна делать, и чем она должна быть. Оказавшись в ногах мужчины, став его рабыней, она наслаждается своей женственностью. Она получает руководство, доминирование, опеку, дисциплину и наказание, все то, о чем она тосковала, в чем нуждалась, и для чего была рождена.

Теперь она там, где ей надлежит быть, у ног господина, послушна, смиренна и довольна.

Возможно, есть смысл отметить кое-что еще, в надежде на то, что это дальнейшее наблюдение не будет сочтено свободными женщинами возмутительным или обескураживающим. Впрочем, эти мои воспоминания и размышления, вряд ли, могут тем или иным путем когда-нибудь оказаться в пределах кругозора таких созданий, столь благородных и рафинированных, столь возвеличенных и уважаемых, в отличие от меня, рабыни, никогда не стоявших голыми на прилавке невольничьего рынка, не слышавших цены, предложенной за них, никогда не носивших цепей у ног мужчины.

Есть у ошейника некий флер или аура, всегда четко распознаваемый, но редко выражаемый, возможно, по причине его очевидности.

Ошейник как бы заявляет, что его носительница, должна быть и есть существо сексуальное.

Фригидность и инертность, гордость и благородство, свободной женщины ей не позволены. Женщина в ошейнике не может отрицать свою сексуальность, объявленную столь очевидно, столь явно, столь заметно металлической полосой, окружающей ее горло.

А как по-вашему, почему еще женщин порабощают? Ошейник громко кричит о женской сексуальности. Любая женщина в ошейнике понимает, что ее рассматривают как существо сексуальное. И никаких больше отговорок и игр, они теперь в прошлом.

Конечно, женщины понимают, с какой целью их захватывают или покупают.

И пожалуйста, не надо делать оскорбленное лицо. Я должна говорить только правду.

Так для чего, как вы думаете, мужчины порабощают женщин? Конечно, предполагается, что для этого есть множество причин, но кажется ясным, что далеко не последнюю роль среди них играет желание владеть ими ради удовольствия, которое они могут доставить.

Ошейник четко дает понять, что его носительница сексуальна, что она — сексуальное существо, и сексуально интересна. На женщин, не представляющих сексуального интереса, редко надевают ошейники. Ошейник буквально кричит во весь голос о сексуальности: «Эту женщину нашли желанной, мужчины хотят ее, и она будет принадлежать мужчинам».

Рабыня открыто признана сексуальным существом. Она должна быть таковой. Ей не оставляют никакого иного выбора.

Так что не забывайте этого значения ошейника. А уж рабыне точно не позволят забыть об этом, притом, что она сама не хочет забывать этого. Она любит это. Она наконец-то может быть свободно, открыто, честно, сексуальным существом, которым она всегда желала быть.

«Ласкайте меня, Господин, я прошу этого».

«Разумеется, — размышляла Эллен, — Селий Арконий разбирается в таких вопросах! И он заплатил за меня пять золотых монет. Золотых! Возможно, у него таких были сотни, и он ценил не больше, чем бит-тарски! Но в таком случае, какова же моя реальная ценность? Быть может мне не стоит переоценивать себя? Тогда получается я по-прежнему не больше, чем дешевая, никчемная рабыня! Как же он оскорбил меня, покупая меня на то, что для него было не больше, чем мусором или песком! Так вот значит, как он думает обо мне! Но что если он ничего не знает о косианском золоте? Вдруг, он украл золото где-то в другом месте, или ему необычайно повезло в игре на деньги, а может он нашел добычу, выброшенную убегающими грабителями, которых спугнули в момент преступления?»

В любом случае она знала, что была его собственностью, как собака, или свинья, или тарск, или верр, или… рабыня.

Через некоторое время до нее донесся запах дыма. В сворачиваемом лагере разводили костры, собираясь готовить ужин, следовательно, было что-то в районе пятнадцатого или шестнадцатого ана. Внезапно Эллен осознала, насколько ей хотелось пить, а еще она была ужасно голодна.

Еще немного погодя она услышала мужские шаги. Кто-то приближался к ней. Девушка замерла, лежа почти неподвижно. Наконец, кто-то

присел подле нее, и Эллен почувствовала, как сильная, мужская рука сдвинула ремни капюшона вверх примерно на дюйм, обнажив ее горло. Она попыталась прижать связанные лодыжки плотнее к ягодицам, и в следующий момент ощутила металл ошейника, грубо прижатый к ее шее. Он прилегал вплотную. И он был заперт. На нее надели ошейник.

— Господин? — спросила она.

Мужчина негромко шикнул, предупреждая ее о тишине, и рывком поставил на колени. Эллен непроизвольно всхлипнула.

— Ой! — вскрикнула она через мгновение и невольно начала корчиться, потому что мужчина оттянул ее запястья.

Но затем он просто отвязал поводок от ее запястий и, наконец-то, сминавшее промежность, будоражащее давление исчезло.

— Спасибо, Господин, — пробормотала Эллен. — Спасибо, Господин.

Она наделась, что теперь ей будет легче контролировать свое тело, настолько, насколько любая рабыня, может его контролировать. Однако практически немедленно она поняла, что хочет оказаться в его руках, быть доминируемой и взятой как рабыня.

Эллен заскулила как потерянный щенок. Ей оставалось только надеяться, что мужчина не почувствует запах ее потребностей. Поводок сделал свою работу на славу. Затем замок капюшона был открыт, и кожу потянули вверх, но лишь только для того, чтобы оголить рот. Девушка по-прежнему ничего не видела.

— Господин? — спросила она и смиренно сложила губы в поцелуй.

Будут ли ее губы изнасилованы властным поцелуем господина, потребует ли он свою собственность? Но ответом ей стал лишь негромкий, мягкий смех мужчины.

— Рабыня, — шепотом сказал он и сунул ей в рот сосок бурдюка.

Эллен, запрокинув голову, с жадностью и благодарностью втягивала в себя воду. К ее сожалению питье у нее забрали слишком быстро, по крайней мере, ей так показалось.

— Открой рот, рабыня, — услышала она.

В ее послушно раскрытый рот всыпали порцию рабских пилюль, и тут же стянули капюшон на прежнее место. Уже полностью закрытая, девушка принялась быстро пережевывать горстку позволенной ей простой, но питательной формы рабской пищи. Раздался щелчок, и Эллен поняла, что ремень капюшона снова заперт.

Еще мгновение и она проглотила доставшуюся ей порцию пилюль.

— Ну что, нагрелась? — осведомился мужчина.

— Да, да, Господин, — чуть не закричала рабыня.

— Хорошо нагрелась? — уточнил он.

— Да, да, да, Господин, — поспешила заверить его Эллен.

— Ну вот и замечательно, — сказал он. — Нам пора отправляться в путь.

Девушка непроизвольно вскрикнула, потому что мужчина, резко дернув, протянул поводок вперед между ее бедрами. Теперь он свисал между ее грудей с кольца на ее горле. Эллен почувствовала, что мужчина отвязал ее лодыжки от запястий. Какое это было замечательное чувство! Затем он распустил узлы и на лодыжках Эллен. Это ее обрадовало еще больше, и она со слезами облегчения пошевелила ногами и, всхлипнув, внезапно, неосторожно, сжала бедра. Он не должен, знать до какого состояния он, ее господин, довел ее.

— Поза, — негромко скомандовал он, и девушка, захныкав, приняла правильную, насколько позволяли связанные за спиной запястья, позицию.

Неужели ему было так трудно разрешить ей хотя бы толику скромности, хоть небольшое послабление?

— Хочешь, чтобы твои руки были закованы в наручники? — спросил мужчина.

— Да, Господин, — ответила Эллен, покрутив руками, стянутыми петлями кожаного шнура, горячими и мокрыми от ее пота.

— А Ты хотела бы, чтобы я сковал их спереди или сзади? — полюбопытствовал он.

— Конечно, спереди, Господин! — обрадовано воскликнула Эллен, тут же застонала, почувствовав, как его пальцы с силой раздвинули витки шнура, освободив немного пространства между ними, а затем к оголенной коже между петлями прижался металл открытых дужек рабских наручников.

Клацнули защелки устройства, и браслеты плотно охватили ее запястья. Ее руки были скованы за спиной наручниками, и только после этого с ее вспотевших запястий петли кожаного шнура были сняты. В этом не было ничего необычного. В гореанской традиции держать рабыню в одних узах до тех пор, пока на нее не наложены другие. Подобный обычай в целом соблюдается и в отношении различных идентификационных аксессуаров, скажем, ошейников, браслетов, анклетов и тому подобных. Например, если бы на вас был надет ножной рабский браслет, то можно ожидать, что он будет оставлен на месте пока какой-либо другой браслет или ошейник не окажется на вас. Таким образом, на рабыне всегда присутствует, по крайней мере, один символ неволи, не считая клейма. Несомненно, именно так поступили с Тутиной на Земле, или прежде чем привезти ее на Землю. Эллен помнила, что Тутина на своей лодыжке носила анклет, скрывая его под повязкой, когда находилась вне дома. Эллен не забыла и о том, что во время ее пребывания в доме Мира на Земле, тоже носила ножной браслет, правда, в тот момент, не имея никакого понятия о значении этого аксессуара. Возможно, надень Мир на нее ошейник сразу, и многое стало бы ей ясным еще тогда.

Итак, Эллен стояла на коленях в позе рабыни для удовольствий, но с закованными в наручники за спиной руками где-то, предположительно в окрестностях праздничного лагеря. И хотя ее господин не счел целесообразным, что было полностью в его праве, как владельца, учесть ее пожелание о том, чтобы сковать ей руки спереди, тем не менее, Эллен была благодарна за наручники, поскольку металлические браслеты, окружающие запястья, были намного удобнее, чем тугие петли кожаного шнура. Безусловно, теперь она была еще больше в его власти, чем прежде. Любой мог бы перерезать кожаные путы, будь то грабитель, или просто прохожий, но теперь она носила рабские наручники, которые нельзя было снять без ключа или инструмента.

«Ну вот, я закована в наручники», — подумала она, разведя руки насколько позволяла цепочка и немного потянув в стороны.

Даже в самом начале, в доме Мира, тело Эллен не могло не ответить на наручники. И даже тогда, пусть и неохотно, она признавала, что это ее возбуждает. Насколько восхитительно это было, какое возбуждение охватывало девушку, когда ее заковывали в наручники, как удивительно было чувствовать себя беспомощной, совершенно беспомощной, особенно если ее миниатюрные запястья были скованы за спиной, а ее красота выставлялась столь беззащитно в этих запертых, прочных, крепких, бескомпромиссных браслетах рабских наручников. Они словно говорили с ней о ее уязвимости, беспомощности, подчиненности мужчинам, о ее статусе рабыни, о ее женской природе.

«Да, я люблю быть закованной в наручники», — призналась сама себе Эллен.

Она почувствовала, что ее хозяин встал перед ней. Поводок, по-видимому, был в его руке, Эллен заключила это исходя из еле заметного натяжения на кольце ремня капюшона, кроме того, она больше не ощущала контакта поводка с телом.

— Господин, — позвала рабыня, — я могу говорить?

— Можешь, — разрешил он.

— В лагере происходят странные события, — сказала Эллен. — Я слышала разговор мужчин. Золото, предназначенное для войск в Аре, похищено!

— Ты неплохо смотришься, — заметил он, — стоя передо мной голой на коленях в столь подходящей для тебя позе, в капюшоне, на поводке и закованными в наручники за спиной руками.

— Господин! — попыталась возмутиться рабыня.

— Не стоит тебе проявлять интерес к таким вопросам, — предупредил мужчина. — Рабынь это не касается.

— Но вас могут искать! — воскликнула Эллен. — Ведь у вас было золото, монеты, которые, как было заверено, происходили из Джада!

— Не суй свой нос в такие дела, — снова предостерег рабыню хозяин.

— Вас могут схватить, Господин!

— Тогда тебя, несомненно, перепродадут, и Ты будешь принадлежать другому владельцу, шлюха. Не забывай, что ты — просто движимое имущество. Как и все остальные, такие же как Ты, ничтожные и никчемные. Подобные вопросы тебя больше не касаются, как не касались бы они тарска, существо, кстати, куда более ценное, чем Ты сама.

— Немного найдется тарсков, за которых отдали целых пять золотых монет, Господина, — заметила Эллен.

— То золото ничего для меня не стоило, — усмехнулся он, — считай, что этот жест был оскорблением Коса, о чем, подозреваю, они только теперь начали догадываться.

— Оскорблением? — переспросила Эллен.

— Конечно, — подтвердил мужчина. — Потратив золото на ничего не стоящую рабыню, тем самым гражданин Ара выказал свое презрение к деньгам Коса.

— Однако за меня предлагали серебряные тарски! — напомнила Эллен.

— Это верно, — не стал отрицать он. — Возможно, Ты и стоишь горстки серебряных монет.

— Но Вы же меня для чего-то купили! — сказала Эллен.

— Возможно, Ты сможешь развлекать меня какое-то время, — ответил он, — пока я не утомлюсь тобой.

— Да, Господин, — всхлипнула девушка.

— Так что, знай свое рабское место, маленькая вуло, — посоветовал мужчина.

— Да, Господин, — сказала Эллен и тут же позвала его снова: — Господин.

— Что? — спросил он.

— Это ведь ваш ошейник сейчас на мне, не так ли?

— Мой, — подтвердил он.

— В таком случае, возможно, я вам небезразлична, раз уж Вы захотели надеть на меня свой ошейник?

— В этом не ничего необычного, когда дело касается рабынь и ошейника, — усмехнулся молодой человек.

— А у меня есть имя? — поинтересовалась рабыня.

— Эллен подойдет, — бросил он. — Хорошо послужит, чтобы подозвать и приказать тебе, точно так же как и любое другое имя.

— Именно это имя написано на моем ошейнике? — спросила она.

— Ты думаешь, это было бы разумно? — осведомился мужчина.

— Нет, Господин, — согласилась Эллен, знавшая, что ее продавали под этим именем, и оно же было записано в отчетах писцов.

— Кроме того, — добавил он, — в этом случае ошейник можно использовать для любого количества двуногих самок.

— Да, Господин, — раздраженно буркнула рабыня.

— Разумеется, — усмехнулся ее владелец, — можно было бы всем своим кейджерам давать кличку Эллен.

— Разумеется, Господин, — сердито буркнула Эллен. — Могу ли спросить, что говорится на ошейнике?

— Возможно, однажды Ты сможешь прочитать это сама, рассмотрев отражение в воде или в зеркале, — хмыкнул мужчина.

— Пожалуйста, Господин! — взмолилась Эллен.

— Ах да, — усмехнулся молодой человек, — я и забыл, Ты же у нас неграмотная.

— Господин? — протянула девушка.

— Там сказано: «Я — собственность Селия Аркония из Ара», — наконец снизошел до ответа ее господин.

На мгновение сердце Эллен замерло в груди, как ни странно, но от радости, что она будет таковой, и будет публично объявлена таковой. В этот момент она, кажется, забыла, что ненавидит его. Но затем она взяла себя в руки и осторожно спросила:

— Разумно ли это, Господин?

— Они же меня не знают, — пояснил он. — Кроме того, чистый ошейник мог бы вызвать даже большие подозрения. К тому же, мне нравится видеть маленькую варварскую шлюху в своем ошейнике, который четко идентифицирует ее как мое имущество.

— Я надеюсь, что буду достойно носить ваш ошейник, Господин, — сказала Эллен и испуганно вскрикнула.

Мужчина грубым рывком вздернул ее на ноги.

— Не лги мне, маленькая шлюха! — прорычал он.

— Нет, Господин! — заплакала девушка.

— Ты думаешь, я не знаю, как женщины Земли поступают со своими мужчинами? — спросил Селий. — Ты, земная шлюха, будешь рабыней среди рабынь!

— Как будет угодно Господину, — ответила Эллен. — Я — его собственность!

— Приятно, все-таки владеть женщинами, — усмехнулся мужчина.

— Да, Господин, — согласилась с ним Эллен.

— Так значит, поводок нагрел тебя? — осведомился Селий Арконий.

— Да, Господин! — всхлипнула Эллен.

— Это хорошо, — сердито бросил он и, небрежно, собственнически придерживая левой рукой под спину выгнул дугой.

Эллен рыдала, скулила и дергалась и корчилась, беспомощно дергая закованными в браслеты руками.

— Да, вижу, что это верно, — хмыкнул Селий.

— Пожалуйста, Господин, — прорыдала Эллен, — будьте добры ко мне!

— Помалкивай, — приказал он, — женщина.

Похоже, у него не было желания проявлять мягкость в обращении с нею. Потом мужчина схватив ее за левое плечо, словно позабыв о поводке, грубо потащил за собой ничего не видящую, спотыкающуюся девушку. Так они прошли примерно двадцать ярдов. Редко Эллен приходилось чувствовать себя больше женщиной, такой беспомощной, такой доминируемой.

«Что мужчины могут сделать с нами», — только успела подумать она, как была брошена животом на какую-то твердую поверхность, по-видимому, большое бревно недавно спиленного дерева.

Грубая кора чувствительно царапала кожу. Эллен, совершенно беспомощная, заерзала, пытаясь найти удобное положение. Селий поднял ее закованные в наручники запястья и резко вошел в нее. Он предупреждал, что она будет рабыней среди рабынь.

— О-ох! — протяжно закричала Эллен. — О-о-охх!

Мужчина издал почти животный рык, и она закусила губу, стараясь не издавать ни звука.

Когда он, наконец, отвалился от нее, Эллен без сил стекла по бревну, упав на колени и прижавшись к коре лбом. Она чувствовала частички коры прилипшие к животу и траву под своими коленями. Она еще немного узнала о его ошейнике на своей шее.

— О, Господин, Господин, — негромко всхлипывала девушка.

— У нас сейчас совсем нет времени, — сообщил ее хозяин, отдышавшись. — Но Ты не боись, земная шлюха. В будущем я собираюсь разложить тебя, привязать и заняться всерьез, заставить извиваться и кричать под моими руками. Я доведу тебя до грани экстаза сто раз, прежде чем позволить тебе разрядиться, если вообще захочу это сделать. Я буду доминировать тебя так, что Ты никогда этого не сможешь забыть. Когда я закончу с тобой, земная шлюха, Ты будешь знать, кто твой хозяин.

По щекам Эллен текли слезы.

— Пожалуйста, не будьте со мной столь жестоки, Господину, — всхлипнула она. — Я всего лишь рабыня.

— То есть, маленькая варварская шлюха признает себя рабыней? — уточнил мужчина.

— Да, Господин!

— Скажи это, — потребовал он.

— Я — рабыня, Господин, — сказала Эллен.

— Ты послушна и покорна? — спросил ее хозяин.

— Да, Господин, — поспешила заверить его она.

— Ты горяча, предана и почтительна?

— Я приложу все усилия, чтобы быть такой, Господин, — пообещала Эллен.

— Землянка, — усмехнулся гореанин.

— Нет, Господин, — покачала головой девушка. — Я больше я не землянка. Теперь я просто женщина и рабыня.

— Вставай, — бросил мужчина, — кейджера.

Эллен встала. Ее все еще била дрожь. Она с трудом держалась на подгибающихся ногах, прижимала одно бедро к другому и тихонько скулила.

— Господин пренебрегает мной, — прошептала рабыня.

— Следуй за мной, — приказал Селий Арконий, и она почувствовала рывок поводка.

«Почему он так жесток со мной, — спрашивала себя она. — Неужели он не понимает, что теперь я не больше, чем рабыня?»

Так она следовала за своим владельцем на поводке, размышляя над вопросом, знала ли какая-либо из женщин Земли таких мужчин, таких владельцев. Сколькие из них, спрашивала она себя, тискали свои мокрые от слез подушки, желали почувствовать мужское доминирование, обладание, которое покончило бы с их никчемным существованием и дало бы значение их жизням.

Судя по ощущениям ее вели уже приблизительно енов десять — пятнадцать. Иногда Эллен ощущала запах дыма костров, а порой исходившее от них тепло. Аромат жарящегося мяса боска проникал под кожу капюшона и щекотал ее ноздри, один раз до нее долетел запах варившегося кал-да. То и дело она слышала голоса разговаривавших мужчин, а как-то раз к ним присоединился звонкий женский смех. Можно было не сомневаться, что в это была рабыня, другим женщинам в этом лагере делать было нечего. Однажды Эллен почувствовала под ногами пепел, горячий, но уже начавший остывать. Она предположила, что снаружи был глубокий вечер, и если еще не совсем стемнело, то дело шло к этому. Было в атмосфере что-то такое, намекавшее на прибрежную сырость вечера. Девушка принимала, что благодаря капюшону вероятность того, что в ней могли бы признать, рабыню, танцевавшую пару ночей назад, или рабыню, за которую вчера вечером заплатили столь поразительную цену, была исчезающе мала. Ей также было интересно, прятал ли Селий Арконий, который, как она предположила, держал ее на поводке, лицо под маской или, к примеру, носил плащ с капюшоном, скрывавший черты его лица. А еще Эллен подозревала, что он был не один. Разумеется, молодой человек не смог бы в одиночку ограбить казну Коса. У него должны быть сообщники! В конце концов, разве не кто-то другой забирал ее из места хранения? Однако, этот человек, должно быть, сильно рисковал, уводя ту, за кого на открытом аукционе выложили кругленькую сумму в золотых монетах, неважно были ли они с Коса или нет. Она не принимала всерьез его заявление о спланированном оскорблении Коса, хотя и не сомневалась, что это могло бы быть своего рода приятным дополнительным бонусом. Это было бы слишком простым и удобным объяснением. Слишком много риска было вовлечено в этот жест, чтобы он был оправдан, даже с точки зрения гореанина. Также, с тем богатством, что предположительно было в его распоряжении, он мог бы купить любую из предлагаемых в лагере рабынь или даже сразу несколько, причем в большом количестве. Он мог бы купить достаточно много девушек, чтобы заняться бизнесом, сковать их цепью вместе, а затем посмотреть, что он смог бы выручить за них в других местах. Многие гореане, кстати, покупают женщин с целью спекуляции. Это не редкость. В конце концов, многие работорговцы только тем и занимаются что, покупают их, вместо того, чтобы выслеживать, скажем, как лошадей. Впрочем, насколько я понимаю, нет ничего необычного и в том, что работорговец высматривает, а потом захватывает некую женщину специально, чтобы оставить ее для себя, по крайней мере, на какое-то время. Не думаю, что здесь есть чему удивляться. Это такая возможность, которой грех было бы пренебрегать. В конце концов, разве это не является привилегией его положения и правомочия его своего рода вида деятельности? Несомненно, такое случается не только с гореанками, но и, как мне кажется, с некоторыми женщинами Земли тоже. Конечно, какая-нибудь особенно красивая землянка, наряду с другими, ничего не знающими о таких вопросах и даже не подозревающими, что стали объектами внимания и разработки, по прибытии на Гор могла бы обнаружить, найдя себя раздетой и закованной в цепи рабыней, после того как пройдет начальный ужас и замешательство, что ее ожидает несколько иная или необычная судьба, что она была отобрана, привезена на Гор и предназначена не для рынков как ее сестры, по крайней мере не немедленно, а скорее для личного обслуживания и удовольствия некого особого товарища, по-видимому некого работорговца, того самого, кому она, сама того не ведая и даже не подозревая попалась на глаза. Ей придется подождать, прежде чем она обнаружит, кому она принадлежит. Безусловно и несомненно, на большинство женщин положили глаз ради извлечения прибыли. В конце концов, работорговля — это бизнес, и соответственно подавляющее большинство женщин, привезенных на Гор, окажутся на торгах, обычно публичных.

«Да, Селий Арконий мог бы много чего сделать со своим золотом, — подумала Эллен. — Но он купил меня. Он купил меня! Он должен был сильно хотеть заполучить меня. По-настоящему сильно. Могло ли это быть правдой? — спросила она себя и, улыбнувшись под капюшоном, ответила: — очень даже возможно».

Ее походка стала легче. Конечно, она знала, что ненавидела его, но, тем не менее, Селий был очень силен и красив, и, что немаловажно, она ему принадлежала. А рабыня всегда должна быть очень осторожна с тем, кому она принадлежит. В конце концов, это ее хозяин.

Что, конечно, нисколько не умаляло того факта, что он был силен и красив. Что может быть хуже, чем быть рабыней такого мужчины.

«Разумеется, а ненавижу его», — уверяла себя Эллен, однако вынуждена была признать, что ее возбуждал сам факт того, что именно он будет ее владельцем.

Но как это животное измучило ее ремнем поводка! У Эллен не было ни малейшего сомнения относительно того, чем она будет для него! Судя по тому, с какой небрежной наглостью он обращался с ней, этот мужлан прекрасно знал, как следует поступать с рабынями.

«Я ненавижу его», — думала она.

Но в действительности, возможно, Эллен не так уж и ненавидела его. В любом случае она должна была изо всех сил стремиться доставить ему удовольствие, и делать это отлично, прилагая весь свой интеллект и используя все свои прелести. В конце концов, она была рабыней, причем его рабыней.

Но тут девушку охватил страх, она вдруг осознала, насколько рискованно было гулять по этому растревоженному лагерю косианцев. Здесь могли быть грабители, видевшие Селия Аркония с золотом. Кроме того не стоило забывать про тех решительных мужчин, сопровождавших Мира. Возможно, сама того не понимая, Эллен слишком многому была свидетельницей. Помимо людей, были животные, ужасные монстры.

А ведь еще были гвардейцы, у которых были причины не прекращать поисков таинственного незнакомца, с виду простецкого парня, предположительно завладевшего монетами чеканки монетного двора в Джаде.

Некоторое время спустя натяжение поводка пропало, Эллен остановилась и сразу опустилась на колени, как ей и подобало. Она не могла видеть, присутствовали ли здесь свободные мужчины, но исходить стоило из худшего варианта.

Уже через мгновение девушка поняла, что какие-то мужчины, действительно, были рядом.

— Охранников сняли? — услышала она голос Селия Аркония.

— Да, — ответил ему кто-то.

Эллен, стоявшая на коленях, почувствовала ремень поводка упавший и повисший между ее грудей. Она решила, что для нее лучше всего будет расставить колени широко, и, не мешкая, так и поступила. Это объявляло ее рабыней для удовольствий, коей она, в конце концов, и была. У Эллен не было никакого желания рисковать и получить оплеуху за то, что пренебрегла позой, наиболее ей подходящей. К тому же, хотя она и ненавидела Селия Аркония, по крайней мере, она была уверена в этом, тем не менее, ей самой нравилось стоять перед ним на коленях именно так. В конце концов она принадлежала ему, и ей как минимум подобало демонстрировать ему его собственность с самой выгодной стороны. Кто-то встал, Эллен была уверена в этом, перед нею. Это мог быть Селий Арконий, ее господин, и девушка встала еще прямее. В следующий момент поводок отстегнули от кольца спереди капюшона, и Эллен перестала чувствовать его на своей груди. По-видимому, его смотали и прибрали куда-то. Затем девушка почувствовала чьи-то руки позади своей шеи. Замок капюшона был отомкнут, а потом, к ее облегчению, но одновременно и страху, капюшон потянули вверх, и сдернули с ее головы.

Оказывается, что уже совсем стемнело, но кое-что рассмотреть еще можно было рассмотреть, благодаря одной из лун, выглядывавшей в просвет между облаками.

Первый глоток свежего воздуха был просто великолепен. Эллен дышала глубоко, с благодарностью, и не могла надышаться. Можно было не сомневаться, что после капюшона ее лицо было покрыто пятнами всех оттенков красного. К тому же оно было мокрым от пота и слез.

Селий Арконий стоял сбоку и убирал капюшон в свой мешок. Плащ по-прежнему укрывал его плечи, но капюшон теперь был отброшен и свисал за спиной.

— Господин! — выдохнула Эллен.

Но Порт Каньо и Фел Дорон, одетые в форму косианских гвардейцев, одновременно шикнули на нее, предостерегая о тишине. Помимо них вокруг рабыни были и другие мужчины, с которых, очевидно, совсем недавно сняли цепи. Двое из них тоже, носили одежду гвардейцев.

А через мгновение Эллен заметила, что к ним приближаются еще двое мужчин, которые, судя по тому, что их прибытие не вызвало никакой реакции собравшихся, были членами этой группы. Первым шел темноволосый и гибкий молодой человек. За ним следовал крупный рыжеволосый мужчина, от которого просто веяло силой и опасностью. Двигался он с изяществом ларла, на ходу вытирая кинжал о бедро. Уже подойдя к группе мужчин, он вложил свой клинок в ножны.

— За вами следили, — сказал темноволосый, только что прибывший товарищ.

— Знаю, — усмехнулся Селий Арконий. — Но я так же знал, что вы присматриваете за мной.

— И что было дальше? — спросил Порт Каньо, с левого плеча которого свисали ножны с мечом, по-видимому, еще недавно принадлежавшим некому гвардейцу.

— Больше не следят, — спокойно ответил рыжеволосый.

— И кто это был? — полюбопытствовал Фел Дорон.

— Обычные грабители, — пожал плечами брюнет.

— С твоей стороны было весьма разумно, в открытую купить эту девку за косианское золото, — заметил один из мужчин, указывая на замершую на коленях рабыню. — Теперь все в лагере будут искать тарнстера.

Эллен казалось, что каждый нерв ее тела был натянут как струна.

— Предателя Терсия Майора схватили? — поинтересовался кто-то из мужчин.

— Он в наших руках, — кивнул рыжеволосый. — Мы оденем его как Селия Аркония, заткнем рот, привяжем к седлу тарна и отправим в полет.

— Это станет причиной срочно начинать сворачивать лагерь, — заметил один из мужчин.

— Лично я предпочел бы предварительно перерезать ему горло, — проворчал Порт Каньо.

— Если он сможет крутить головой и немного дергаться, это добавит правдоподобия нашей постановке, — объяснил ему мужчина.

— Возможно, у нас еще будет шанс перерезать ему горло, попозже, — весело заметил Фел Дорон, похлопав по плечу Порта Каньо, усмехнувшегося и фыркнувшего от отвращения.

— Готовы ли фургоны? — спросил Селий Арконий.

— Уже на месте, — ответил ему один из мужчин. — Тарнов мы выпустим в полет позже, и будем надеяться, что тем самым направим преследование в небеса, которые все равно контролируют косианцы.

— Ага, — усмехнулся мужчина, — а мы тем временем затеряемся среди сотен других, покидающих свернутый лагерь.

— Думаю, косианцы двинут собранные здесь силы на Ар, чтобы укрепить оккупационный гарнизон и предотвратить мятеж, — предположил другой.

— А правда что Марленуса видели поблизости от Ара? — спросил Селий Арконий у рыжеволосого.

— Похоже на то, — ответил тот. — Его узнала рабыня, ухаживавшая за ним в то время, когда он был заключен в тюрьму в Треве. Кажется, ему удалось бежать и пробиться к Ару, однако все выглядит так, что он не понимает текущей политической ситуации сложившейся в городе и, хуже того, не понимает и не сознает, кто он такой на самом деле.

— Мы должны вернуть его, — заявил один из мужчин. — Он необходим как символ сопротивления, как точка притяжения.

— Да и возможно ли восстановить Ар без него? — поинтересовался другой. — Он необходим, чтобы дать людям храбрость, зажечь их, пробудить к войне, сбросить косианских слинов и их союзников!

— Мы нуждаемся в Марленусе из Ара! — воскликнул третий. — Он — вождь, он — Убар! Никто не может ему противостоять!

— Можем ли мы на что-то надеяться без него? — спросил четвертый.

— Он должен возглавить нас! — заявил пятый.

— Долой Талену, Убару-предательницу! — прошипел первый.

— Ничего, мы жестоко отомстим ей, — мрачно заверил его третий.

Эллен бросило в дрожь от тона их голосов.

— Смерть предательнице! — объявил первый. — Смерть Убаре!

— Она должна на своей шкуре ощутить какое наказание ждет свободного человека за измену Домашнему Камню, — проворчал четвертый.

— А что если она не является свободным человеком? — уточнил рыжеволосый. — Что если она всего лишь чья-то рабыня?

— Звучит абсурдно, — отозвался один из собравшихся.

— Она же — Убара, — напомнил другой.

— Возможно, что та, которая сидит на троне Ара, — пожал плечами рыжеволосый и загадочно улыбнулся, — является не больше чем рабыней.

— Неужели она посмела бы? — спросил третий.

— Представляю, как в этом случае она должна бояться разоблачения, — сказал четвертый, севшим голосом.

— Да уж, — задумчиво произнес рыжеволосый. — Пусть она трясется от страха, перед своим разоблачением.

— А каким может быть наказание для рабыни, притворившейся Убарой, — полюбопытствовал второй.

— Трудно даже представить себе такое, — пробормотал четвертый.

— Не хотел бы я оказаться на ее месте, — заметил третий, заставив Эллен снова вздрогнуть.

— Изменили ли косианцы режим охраны? — осведомился темноволосый у Порта Каньо.

— Нет, — ответил тот, — по крайней мере, до утра.

— Это хорошо, — кивнул темноволосый. — У нас будет время в запасе.

— Одежду для освобожденных пленников доставили? — спросил рыжеволосый.

— Да, — сказал один из мужчин, — должно хватить на всех.

— Тогда распределите ее поскорее, — скомандовал рыжеволосый, и его собеседник поспешил прочь от собравшихся.

Эллен, по-прежнему стоявшая на коленях, посмотрела на Селия Аркония и спросила:

— Я могу говорить, Господин?

Молодой человек кивнул и она продолжила:

— Вы купили меня, только как часть вашего плана?

— А Ты думаешь, что имеешь какое-то значение? — поинтересовался он.

— Нет, Господин, — поспешила заверить его она. — Господин?

— Что еще? — отозвался тарнстер.

— Неужели Вы не хотели меня, хотя бы немного, хотя бы ударить или выпороть меня?

— А Ты подумай, — криво усмехнулся он, — глупая маленькая шлюха.

— Господин? — озадаченно переспросила Эллен.

— Я мог бы точно так же, без какого бы то ни было ущерба для наших планов, предложить цену за любую из сотен других женщин, — пояснил Селий.

— Да, Господин! — выдохнула девушка, становясь перед ним на коленях еще прямее и внезапно чувствуя, что ее живот снова начинает жить своей беспомощной жизнью.

Конечно, она подозревала это и раньше, но ей так хотелось услышать, чтобы это было сказано его губами, губами ее господина.

— Просто все очень удачно сложилось, — пожал он плечами. — Я приобрел ничего не стоящую рабыню, расплатившись полновесным косианским золотом, тем самым удачно оскорбив государство Коса. Помимо этого я уладил дело так, что подозрение сразу пало на тарнстера, едва только новости о пропаже косианского золота дошли лагеря. Это помогло создать полезную сумятицу в лагере. А лично я получил привлекательную шлюху, ту, которая однажды посмела вызвать мое недовольство, но которая теперь будет учиться хорошо служить мне, рьяно, полно, с презренным совершенством.

— Вы хотели владеть мною? — спросила Эллен, дрожащим от счастья голосом.

— Да, — сердито буркнул мужчина, — бестолковая шлюха. Я хотел владеть тобой с того самого момента, как впервые увидел тебя. Не знаю почему. Конечно, у меня нет никаких серьезных причин для такого помрачнения рассудка. Я уверен, что это нерационально, однако с того мгновения, как Ты попалась мне на глаза, я захотел владеть тобой. Я хотел видеть на тебе свой ошейник, и теперь это произошло, он на тебе.

— Да, мой господин! — прошептала Эллен.

— А Ты ничего не упустил из виду? — усмехнувшись, поинтересовался Порт Каньо.

— Что Вы имеете в виду? — озадаченно спросил Селий Арконий.

— Давай посмотрим на эту проблему вот с какой стороны, — предложил Порт Каньо. — Она была конфискована у меня в Аре косианцами.

— Да. И что? — осторожно спросил Селий Арконий.

— В данный момент я, конечно, признаю, что конфискация была произведена в пределах буквы закона, разумеется, с поправкой на текущее жалкое состояние Ара и декреты оккупационных властей, — сказал Порт Каньо. — Также я признаю и тот факт, что она была вне моего права собственности в течение времени большего чем тот срок, который согласно Торговому Закону узаконивает ее захват и право на нее другого владельца. Далее я признаю, что за этот период времени она прошла через одни или более руки, как его или их рабыня, как и то, что она была честно и добросовестно куплена на открытом аукционе у ее фактического и абсолютно законного владельца, коим являлось государство Коса.

— То есть Вы признаете, — заключил Селий Арконий, — что у Вас больше нет права требовать ее возврата.

— Конечно, признаю, — кивнул Порт Каньо. — Это неоспоримо. Но с другой стороны, мы с тобой делим Домашний Камень.

— Очень хорошо, — проворчал Селий Арконий. — Она — ваша. Я передаю ее вам.

— Господин! — непроизвольно вырвался у Эллен возглас протеста, но она тут же склонила голову и всхлипнула: — Простите меня, Господа.

— Однако, — продолжил Порт Каньо, — я вполне могу продать ее тебе.

Эллен подняла голову, и в ее глазах блеснула надежда.

— Сколько? — уточнил Селий Арконий. — Шесть золотых монет будет достаточно? Я заплатил за нее пять.

— Каким было самое высокое предложение за нее в серебре? — осведомился Порт.

— Двадцать, — ответил Селий.

— Ну вот и замечательно, тогда я прошу двадцать одну монету, но чеканки Ара.

— Эй, но это же уже будут мои собственные деньги! — возмутился Селий.

— Это — моя цена, — заявил Порт.

— Пожалуй, тебе стоило оставить его в цепях Коса, — улыбнулся Фел Дорон.

— Она смазливая, но столько не стоит, — заметил один из мужчин.

Медленно, на глазах Эллен, не сводившей с него восхищенного взгляда, Селий Арконий, сердито, неохотно, доставая один за другим из своего кошелька, вложил двадцать один серебряный тарск чеканки Ара в ладонь Порта Каньо.

— Вот видишь, маленькая вуло, — сказал Порт Каньо, взглянув на Эллен сверху вниз, — как много Ты стоишь.

— Спасибо, Господин, — искренне поблагодарила его Эллен, и даже склонила голову и поцеловала его сандалии.

А выпрямившись, она столкнулась с полными ярости глазами Селия Аркония. Но Эллен это нисколько не беспокоило.

— Ты думаешь, что стоишь так дорого? — прошипел молодой человек.

— Как рабыня, — с совершенно видом невинным ответила она, — я не осмеливаюсь размышлять о таких вопросах. Мою цену, если таковая вообще имеется, определяют мужчины.

— Давай, позлорадствуй, маленькая самка слина, — сердито проворчал Селий Арконий, — только не забывай, что именно мои браслеты заперты на твоих запястьях.

— Не забуду, Господин, — не скрывая радости, пообещала Эллен.

— Я просто хотел посмотреть, насколько сильно Ты хотел ее, — сказал Порт Каньо. — Вот, держи, забирай свои серебряные тарски. Я продам тебе ее за гораздо меньшие деньги.

— Не понял, — опешил Селий Арконий.

— Дай мне за нее бит-тарск, — улыбнулся Порт Каньо.

Фел Дорон рассмеялся, а когда какой-то незнакомец добродушно хлопнул Селия по спине, смеяться стали и все остальные.

Селий Арконий, покрасневший до корней волос, ссыпал серебро в кошелек. Эллен, напрягшись, наблюдала, как бит-тарск, сотая доля простой медной монеты, перешла из руки Селия в руку к Порту Каньо, а тот спрятал ее в кошелек, висевший на его поясе и явно доставшийся ему от какого-то гвардейца.

— Вот это, несомненно, ее объективная цена, ровно то, чего она стоит, — усмехнулся Порт Каньо.

— Жаль, — развел руками Селий Арконий, — что меньшей монеты в природе не существует.

Сердитый взгляд Эллен метался то на Порта Каньо, то на Селия Аркония.

— К ногам твоего господина, шлюха, — бросил Порт Каньо.

Испуганная его тоном девушка поспешно склонила голову и принялась целовать и облизывать сандалии молодого человека, раз за разом подтверждая свое рабство, безусловность своей неволи.

— Я ваша, — повторяла она. — Я сделаю все, чтобы Вы были довольны мною.

И когда Эллен совершала этот простой, обыденный акт уважения и почтения, обычного среди рабынь, внутри нее все стонало от потребностей. Как возбуждало ее так стоять на коленях, голой, с закованными в наручники за спиной руками, склонив голову, отдавая подчинение мужчине, ее господину. Она чувствовала себя по-настоящему женщиной, невероятно женственной, невероятно взволнованной и удовлетворенной. Мужчины на этой планете, думала она, знали, как следует обращаться с женщинами. Она спрашивала себя, понимали ли они и то, что такие позы, действия и ритуалы, считаемые здесь чем-то само собой разумеющимся, делали с женщиной. Культура Гора была задумана, для того чтобы исполнять законы природы, а не отрицать их. Эти действия могли бы показаться условностью, воспринимались как должное, и многими на Горе едва понимались, были глубоко символическими ритуалами, очень трогательными поступками, формой самовыражения и усиления природы, которая своими по-своему прекрасными способами формировала, провозглашала и праздновала глубинные истины. Даже цепи и плеть, в значительной степени были лишь символами, помогавшими женщине осознать себя рабыней, подходящим объектом желания доминирующего пола, как это и завещано природой.

Эллен подняла голову и, сквозь навернувшиеся слезы, заглянула в глаза своего хозяина. Тот отвел взгляд.

— Те из наших людей, что одеты как косианские гвардейцы, — заговорил Фел Дорон, — начнут кричать о том, что они заметили подозрительного тарнстера. Вскоре после этого мы отправим в полет тарна с нашим другом Терсием Майором на спине, соответственно переодетого, связанного и с заткнутым ртом. Несомненно, его будут преследовать, и на то, чтобы посадить тарна, им потребуется время. Позже, скажем, ан спустя, мы выпустим других тарнов. По идее это будет принято за фактическое бегство заговорщиков из лагеря, и станет причиной для организации новой погони. В возникшей сумятице, наложившейся на расформирование лагеря, прежние пленники и остальные наши люди растворятся, следуя сотней путей, унося часть распределенного между ними косианского золота. Каждый сам решит для себя какой дорогой ему пробираться в Ар. Наши друзья, Марк из Форпоста Ара, и Боск из Порт-Кара, вместе с прочими, кто участвовал в похищении золота, а потом прятал его в тайнике, через несколько дней прибудут в заранее оговоренное место рандеву с другими группами, где их будут ожидать тарны. Там они передадут информацию о местоположении тайника с большей частью золота этим группам, которые найдут его и продолжат действовать как запланировано. Затем наши друзья из алой касты попытаются вернуться в Ар на тарнах, передвигаясь по ночам, под покровом темноты.

Выражение «Алая каста» было одним из названий касты Воинов, произошедшее от обычного цвета их туник. В Аре Эллен видела много алых туник, главным образом это были наемники и воины регулярной косианской армии. То, что Порт Каньо назвал Боска из Порт-Кара и Марка из Форпоста Ара «друзьями их алой касты», лишь подтвердило первое впечатление Эллен, которая едва увидев эту пару, сразу заподозрила в них Воинов. Слишком они были большими и сильными, выглядели людьми привычными к войне, хорошо знакомыми с темной стороной использования стали. Однако в данный момент на них были надеты простые коричневые туники, а не алые цвета их касты. Эллен небезосновательно предположила, что тем самым они поддерживали свое инкогнито, что, несомненно, это было разумно здесь, посреди косианского лагеря, даже притом, что этот лагерь в теории считался открытым. В конце концов, они не имели никакого отношения к Косу. Безусловно, даже во время набегов и сражений, воины далеко не всегда одеваются в красное. Как не трудно догадаться, тут многое зависит от ландшафта, ситуации, цели, миссии и так далее.

— Для меня все приготовили? — уточнил Селий.

При этом молодой человек даже не упомянул Эллен, поскольку она была собственностью, и отправляться ли ей в путь или нет, решал владелец, как и в случае с любой другой собственностью.

— Да, — ответил ему Порт Каньо. — Ты поедешь со мной в фургоне, а Фел Дорон будет нас сопровождать. Кроме того, до момента их отбытия к точке рандеву в месте, где скрыты тарны, в нашем распоряжении будут мечи наших друзей, Боска из Порт-Кара и Марка из Форпоста Ара.

— Как можно доверять человеку из Порт-Кара? — спросил Селий Арконий.

— Как бы то ни было, но он с нами, — отмахнулся от него Порт Каньо.

— В Порт-Каре, — сказал рыжеволосый, чем-то напоминавший ларла, мужчина, — теперь тоже есть Домашний Камень.

— Не знал, — смутился Селий Арконий. — Простите меня.

— Да пустяки, — улыбнулся воин.

Этот рыжеволосый пугал Эллен до колик. Ее бросало в дрожь от одной мысли о том, чтобы принадлежать ему. В его речи слышался иностранный оттенок, почти как если бы на его гореанский оказывал влияние, что казалось совершенно невозможным, английский акцент. Однако на Горе присутствует множество диалектов. Казалось невероятным, что этот мужчина мог иметь варварское происхождение. Уж слишком по-гореански он выглядел.

Стоило ему только кинуть взгляд в ее сторону, и она, по-прежнему стоявшая на коленях, быстро опустила голову, неспособная встретиться с его глазами. Под его пристальным взглядом, впрочем, как и под взглядами многих других, сильных мужчин, рабовладельцев, Эллен чувствовала себя рабыней полностью. Она знала, что гореанские мужчины рассматривали ее только как рабыню, и в глубине своего сердца знала, что они имели полное право рассматривать ее именно так, ибо это было ее сущностью.

— Теперь нам осталось сделать немногое, — продолжил Порт Каньо. — Поутру, после ночных тревог, если все пойдет так, как запланировано, мы проберемся к фургонам и, затерявшись среди тысяч других, вместе с ними покинем лагерь.

— Сколько наших людей находится в лагере? — уточнил Селий Арконий.

— Помимо освобожденных пленников, пятьдесят человек, — ответил Порт Каньо и, отвернувшись, присоединился к разговору других своих товарищей.

— Я могу говорить, Господин, — тихонько прошептала Эллен, глядя снизу вверх на Селия Аркония.

— Говори, — разрешил тот.

— Я думаю, что Господин находит меня интересной, — сказала она.

— О-о? — скептически протянул молодой человек.

— Он мог бы приобрести на аукционе любую другую, но купил меня. Он был готов заплатить двадцать один серебряный тарск из своих собственных денег за эту девушку.

— Он — просто дурак, — раздраженно буркнул Селий Арконий.

— Надеюсь, что нет, — улыбнулась рабыня, — все же он — мой господин.

— Ты захотела почувствовать вкус кожи? — осведомился ее хозяин.

— Нет, Господин, — сказала она.

— Ты досталась мне всего за бит-тарск, — проворчал он, — и ни медяшкой больше. Ты всего лишь бит-тарсковая девка. Не вздумай забыть об этом.

— В таком случае, меня продали за меньшие деньги, чем это было в первый раз, — заметила она.

— Значит, кто-то заплатил за тебя больше, чем Ты стоишь, — заключил тарнстер.

— А мне кажется, что я могу немного нравиться Господину, — заметила Эллен.

— Полная чушь, — буркнул ее владелец.

— Ну, может, хотя бы чуть-чуть, Господин?

— Даже не рассчитывай на это, — отрезал Селий Арконий.

— Но, мне кажется, что господин, по крайней мере, может хотеть меня, — сказала девушка.

— А вот это уже другое дело, — кивнул ее владелец, — это далеко не то же самое, что «нравится».

— Верно, — согласилась Эллен, — но рабыне достаточно того, что ее хотя бы хотят.

— Это хорошо, — ухмыльнулся молодой человек. — Тогда можешь радоваться, рабыня.

— Быть может, все же Вы хотите меня очень сильно? — полюбопытствовала она.

— Ерунда, — отмахнулся от нее Селий.

— Двадцать один серебряный тарск — большие деньги, — заметила рабыня.

— Это было мгновение помутнения рассудка, — раздраженно бросил тарнстер. — И ничего более.

— Но разве он не говорил Эллен, своей рабыне, в присутствии Господина Каньо и других, о том, что хотел видеть ее в своем ошейнике, причем явно невыносимо?

— Говорил, — не стал отрицать ее хозяин.

— Уверена, Господин, должен был при этом что-то иметь в виду, — сказала она.

— Возможно, — кивнул молодой человек.

— И что же? — не удержалась Эллен от вопроса.

— А мне было любопытно узнать, на что Ты будешь похожа, связанная и выпоротая.

— Так выпорите меня, если я того заслуживаю, Господин, — предложила рабыня.

— И выпорю, когда и если захочу, — заверил ее он, — и мне неважно заслуживаешь Ты этого или нет.

— Да, Господин, — вздохнула Эллен.

— Уж не думаешь ли Ты, что Ты перестала быть рабыней? — осведомился Селий Арконий. — Или быть может, Ты решила, что если после ночи использования на утро я не захочу продать тебя кому-нибудь, то со мной тебя ждет легкое рабство?

— Я знаю, Господин, что я — рабыня, — пробормотала девушка, охваченная внезапным испугом.

— И Ты изучишь это еще лучше, — заверил ее он, а потом позвал: — Порт! Порт Каньо!

— Чего тебе? — отозвался тот, оборачиваясь.

— Сколько охранников было с пленниками? — поинтересовался тарнстер.

— Четверо, — ответил Порт. — Сейчас они лежат за тем склоном, связанные, с кляпами во рту и, само собой, раздетые, нам ведь потребовалась их униформа.

— Иди туда и ублажи их, — приказал Селий Арконий, обращаясь к Эллен, — поцелуями, губами, ртом и языком. Вынь из них семя, и не вздумай оставить хоть каплю. Мы же не хотим, чтобы утром их убили за следы полученного удовольствия на их телах.

— Господин! — в ужасе воскликнула Эллен. — Вы же это не серьезно!

— Они, несомненно, неплохие парни, — пожал плечами Селий Арконий, — и, разумеется, должны получить хотя бы минимальную компенсацию за их помощь и содействие в нашем предприятие этой ночью.

— Я прошу позволить мне доставить такое и тысячу других интимных, прекрасных и драгоценных удовольствий вам, моему господину. Никаких пределов удовольствия для вас, того, кому я принадлежу. Но я прошу вас, не требуйте от меня такой службы! Не другим же! Вспомните, что я была не просто женщиной Земли, но и леди, леди Земли!

Эллен хотелось надеяться, что это выражение заставит его пересмотреть свои намерения, все же на Горе статус «леди» расценивается, как необыкновенно высокий. Она только надеялась, что ему неизвестно, что на Земле ценность этого статуса была куда ниже.

Девушка прижалась лбом к его сандалиям и взмолилась:

— Пожалуйста, нет, Господин! На Земле я была леди. Пожалуйста, не заставляйте меня служить так!

— Возможно, Ты и была леди на Земле, — пожал плечами молодой человек, — но на Горе Ты — рабская девка. И Ты будешь служить тому и как, я захочу.

— Господин, пожалуйста! — не поднимая головы всхлипнула рабыня.

— Мне надо повторить команду? — осведомился ее хозяин.

— Нет, Господин! — испуганно вскрикнула Эллен.

В его голосе звенела сталь, а тон был холоден как лед, и именно в этот момент она окончательно осознала то, чем она была и будет ему, не больше чем бескомпромиссно полной рабыней.

Горько рыдая, Эллен вскочила на ноги и поспешила преодолеть расстояние в несколько ярдов, отделявшее ее от указанного склона. К этому времени бриз раздул облака, и в просветы между ними проглядывали две из трех гореанских лун, так что у нее не возникло никаких трудностей с обнаружением лежавших гвардейцев. Они были связаны отдельно, по рукам и ногам, кроме того каждый из них был привязан за шею и ноги к шестам, чтобы они не могли дотянуться друг до друга. Мужчины лежали спокойно, однако, когда первый из гвардейцев около которого опустилась на колени голая рабыня и склонилась над ним, подняв над своей спиной закованные в наручники маленькие руки, сообразил, что сейчас с ним будет сделано, он начал сердито и отчаянно брыкаться. В его глазах, смотревших поверх кляпа, который он беспомощно пытался вытолкнуть, сверкала ярость, не обещавшая ей ничего хорошего. Этот человек пугал Эллен до слабости в животе, но своего владельца, Селия Аркония она боялась еще больше, поскольку теперь окончательно поняла, что он не тот человек, с которым стоит шутить. Ему можно было только повиноваться, отлично, категорически, немедленно, без сомнений. И Эллен теперь не сомневалась, что когда он будет использовать плеть, то сделает это без долгих размышлений и сомнений. В конце концов, она была его рабыней.

— Простите меня, Господин, — прошептала она мужчине. — У вас все равно не получится сопротивляться мне. Вы беспомощно связаны, так что даже я, всего лишь слабая рабыня, знаю, что Вы теперь полностью в моей власти. Вы не сможете препятствовать тому, чтобы я сделала то, что собираюсь сделать. Пожалуйста, простите меня, Господин.

Сказав это, игнорируя бесполезные попытки отстраниться и протестующее мычание мужчины, она склонилась над его телом и принялась ублажать, прилагая все свои способности и пытаясь вспомнить навыки, полученные ей во время обучения. Правда ее уроки были ограничены всего лишь поцелуями, посасываниями, легкими покусываниями, деликатными касаниями, мягкими и более глубокими сжатиями, игрой языком, касаниями щеки, нежным прижатием грудей, как бы случайной щекоткой волосами и даже ресницами.

— Пожалуйста, простите меня, Господин, — снова шепнула рабыня. — Я должна делать то, что мне приказывают. Пожалуйста, простите меня.

Занимаясь с ним, Эллен чувствовала реакции его тела, отмечая каждое даже самое тонкое его движение, как оно борется, дергается и извивается, и, посматривая на его лицо, видела, как, даже, несмотря на заткнутый рот, на нем мелькает бесчисленное множество тонких и ярких выражений, меняясь от стойкого и требовательного, до разъяренного, потом пораженного, недоверчивого и, наконец, беспомощного.

— Я надеюсь, что смогу доставить вам удовольствие, — прошептала девушка. — Я — рабыня для удовольствий, я существую для того, чтобы служить мужчинам и ублажать их. Это то, для чего я нужна, Господин.

«Они ведут тебя, — подумала Эллен, — даже с заткнутым ртом, посредством знаков и движений. Ты можешь читать книгу их удовольствия, желают они того или нет. Он учит меня!»

В его глазах Эллен рассмотрела неохотное, враждебное, завистливое восхищение.

«Я, простая рабыня, — подумала она, — но я хорошо ублажила господина».

Внезапно, как это бывало в подобных ситуациях прежде, у нее мелькнула мысль о том, что это было вероятной причиной того, по крайней мере, по большей части, почему только очень умных женщин отбирали и доставляли на эту планету, чтобы надеть на них гореанские ошейники. Кому хотелось бы, чтобы его обслуживала глупая рабыня?

«Конечно, я умна, — подумала Эллен. — По крайней мере, это предполагается. И я надеюсь на это. И другие, конечно, тоже. Нет, мы не глупы. И работорговцы, эти властные, великолепные, бескомпромиссные, жестокие монстры знают это! И даже то, что делаю я, служение мужчине, стремление сделать это хорошо, требует чувствительности, внимания и интеллекта. Мужчина ожидает, что мы будем делать это хорошо. Глупая девка могла бы сильно уменьшить или даже испортить ему удовольствие».

Впрочем, Эллен тут же поспешно, испуганно, выбросила из головы мысли о том, что и так было всем известно, о том, что было мерилом ценности рабынь.

«Удели внимание тому, что Ты делаешь, рабская девка! — велела она себе. — Ты же не хочешь, чтобы тебя избили! Но как правильно то, что ошейник оказался на моей шее. Как правильно то, что все мы носим наши ошейники».

И она продолжила усердно служить.

Однако спустя мгновение Эллен задалась новым вопросом: что о ней подумали бы ее бывшие коллеги и студенты, если бы могли увидеть ее сейчас, стоящую на коленях с закованными за спиной руками, раздетую, и, склонившись, очаровательно обслуживавшую мускулистого мужчину. Да и признали ли бы они в этой управляемой рабыне свою бывшую коллегу и наставницу? А узнав, не закричали бы ее студентки от охвативших их потребностей и желания служить так же, как она, чтобы найти в этом одну из тысячи наград, удовольствий и значений их пола? Неужели ее коллеги-мужчины не закричали бы от зависти, ощущая себя несчастными, обманутыми, лишенными столь много, или от страдания от того, что они не живут в мире природы, где можно было бы владеть такими женщинами? Эллен редко доводилось чувствовать себя настолько женщиной, как в тот момент, когда она повинуясь приказу, беспомощно, глубоко и красиво ублажала этого гвардейца. Такой акт приводит рабство женщины на свое законное место. Объект ее стараний, внезапно дернулся ей на встречу, выгнулся дугой и издал сдавленный, горловой нечленораздельный звук.

— Спасибо, Господин, — промурлыкала девушка, окидывая взглядом растянувшегося на спине мужчину, запрокинувшего голову и с трудом переводящего дыхание.

Эллен, как это принято среди рабынь, кротко, с благодарностью и удовольствием приняла и распробовала вкус подарка, данного ей мужчиной. Кроме того, она помнила, что ей было приказано сделать так, чтобы утром на его теле не было найдено никаких признаков полученного им удовольствия. Занимаясь его телом, в смысле, очищая его губами и языком, Эллен к своему удивлению, обнаружила, что предмет ее усилий снова пришел в готовность. Недолго думая, она, конечно, снова ублажила его и перешла ко второму гвардейцу, который, несомненно, зная о тщетности сопротивления, просто сердито отвернул голову в сторону.

— Простите меня, Господин, — попросила девушка.

Уже через мгновение мужчина поднял голову и издал чуть слышный стон.

— Рабыня просит позволить ей доставить господину удовольствие, — прошептала Эллен. — Увы, но даже если господин не желает этого, она вынуждена ублажить его, поскольку ей приказано сделать это. Ни у него, ни у нее нет никакого выбора. Обоим не оставили права выбора, один связан, другой приказано. Простите меня, Господин.

— О-о-о, — мягко протянула она. — Простите рабыню, но ей кажется, что господину нравится. Она надеется, что так и есть. Поверьте, она приложит все силы, чтобы доставить ему удовольствие.

Вскоре Эллен перешла к третьему гвардейцу, а затем и к четвертому. Когда она становилась около мужчин на колени, ее запястья, закованные в легкие стальные браслеты, немного приподнимались над ее спиной. Это был крошечный нюанс, но возбуждал он ее до крайности, впрочем, как всегда. Это было своеобразное напоминание о том, что она была порабощена. В такие моменты Эллен необыкновенно остро чувствовала рабыню в себе, чувствовала себя той, кем она была. Улыбнувшись вспыхнувшим в ней эмоциям, девушка склонилась над его телом, чтобы ублажить последнего связанного гвардейца.

Эллен, не поднимаясь с колен и держа голову кротко опущенной, поскольку вставание на ноги рядом с лежащим на спине и связанным мужчиной могло бы быть расценено как дерзость, отстранилась от четвертого гвардейца. Едва сделав это, она услышала неопределенный, неясный шум, свидетельствовавший о некоем волнении, возникшем где-то вдалеке, возможно, на другом конце лагеря. В действительности, как Эллен вспоминает это теперь, сначала она даже не обратила на них внимания. Рабыня встала на ноги, и покачнулась, чуть не потеряв равновесия. Ее темные волосы, к тому моменту отросшие до того, что их можно было назвать рабски длинными, свисали перед лицом. Она встряхнула головой, попытавшись отбросить их назад, и улыбнулась. Девушка надеялась, что преуспела в порученном ей деле. Конечно, не преуспей она в этом, и ее, рабыню, могли бы строго наказать. Само собой, она сделала все возможное, чтобы преуспеть. Вероятно, земной женщине будет достаточно трудно понять ситуацию рабыни, если, конечно, она сама еще не рабыня, которой оказались не полностью удовлетворены. А ведь это один из самых страшных моментов, известных рабыне. Последствия таких ошибок, знаете ли, могут быть весьма печальными. От кейджер не ждут чего-то меньшего, чем совершенство в их работе. В конце концов, они же не инертные, тщеславные, независимые, фригидные, самодовольные, навевающие скуку, экзальтированные, испорченные свободные женщины. Например, им не позволено индифферентное отношение к своему полу, к тому, как они выглядят, как двигаются и так далее. Их дрессируют и продают для обслуживания мужчин, для их удовольствия. Это — то, для чего они предназначены.

Итак, звуки доносились издалека, и поначалу Эллен не придала им большого значения. Она не думала, что этот шум может иметь какое-либо отношение к ней. Было все еще довольно темно, по небу мчались облака. Темноту промозглой ночи рассеивали две из трех гореанских лун. От мокрой травы под ногами тянуло холодом. Браслеты наручников, касавшиеся спины Эллен также казались холодными и влажными. Вероятно, они покрылись капельками росы, решила девушка. Она облизнула губы, почувствовав оставшийся на них мягкий, тонкий привкус своего служения. Эллен, немного задрожав в темноте, покрутила головой из стороны в сторону, ощутив ошейник на своем горле. Он идентифицировал ее как собственность гореанина Селия Аркония. «Я ненавижу его, — подумала она. — Страшно даже представить, что он только что заставил меня сделать. Тем не менее, я — его рабыня и должна делать все возможное, чтобы он был доволен. Как печальна моя судьба».

Эллен улыбнулась своим мыслям, но затем внезапно собрала свои мысли в кучу, напряглась и обратилась в слух. Двое гвардейцев, должно быть, тоже услышали звуки, и теперь они изо всех сил пытались освободиться. Придя в себя, Эллен поспешила покинуть склон за которым были скрыты пленные гвардейцы. В нескольких ярдах от склона горел небольшой костерок, вокруг которого расположилась группа мужчин. Чуть дальше них темными холмами возвышались фургоны, составленные полукругом, но рассмотреть их было затруднительно, поскольку они оставались в тени.

Эллен поспешила к огню, и опустилась на колени около Селия Аркония, низко склонив голову и широко расставив ноги.

Помимо ее хозяина здесь были Порт Каньо, Фел Дорон и еще несколько других мужчин, среди которых грацией ларла выделялся рыжеволосый Воин, судя по всему, гражданин Порт-Кара, а также его темноволосый товарищ, выходец из Форпоста Ара, города где-то на севере, молодой человек с по-кошачьи гибкой фигурой, также оказавшийся из касты Воинов. На появление Эллен присутствующие обратили не больше внимания, чем на приблудившуюся собаку.

— Того самого тарнстера обнаружили! — услышала Эллен чей-то крик, долетевший к их костру от группы мужчин проходивших неподалеку.

— Он убегает! — вторил ему другой голос.

— Он похитил тарна!

— Ерунда, сейчас наши парни организуют погоню! — крикнул еще один мужчина откуда-то из темноты.

— Его обязательно схватят! — донесся другой голос. — Тарнсмэны взлетят через мгновение!

— Разве мы не должны продемонстрировать некоторый интерес к происходящему? — намекнул Фел Дорон.

— Разумеется, — усмехнулся Порт Каньо и, встав на ноги, крикнул в темноту: — Эй, что там стряслось?

— Тот парень, что расплатился косианским золотом, пытается сбежать из лагеря! — ответил погонщик тарлариона, входя в круг, освещенный пламенем костра.

— Неплохая попытка, — сказал другой товарищ, приближаясь к огню. — Однако я не сомневаюсь, что его достаточно быстро вернут назад, в крайнем случае, после рассвета.

— Интересно, думаешь, они его поймают? — спросил Селий Арконий.

Эллен задрожала.

— Похоже, твоя рабыня замерзла, — заметил один из вновь прибывших.

Молодой человек взял одеяло и набросил его на плечи Эллен. Девушку не могло не порадовать тепло, сразу разлившееся по телу.

«Может ли быть так, что мой владелец проявляет заботу обо мне, — спросила себя Эллен. — Конечно, то же самое было бы сделано для дрожащей от холода кайилы. Впрочем, для кайилы, это было бы сделано с большей вероятностью, и возможно даже быстрее и что-то большее, чем для замерзшей рабыни, поскольку кайила является намного более ценным животным. В действительности, рабынь порой оставляют дрожать на холоде, чтобы она могла глубже осознать себя рабыней, лучше понять свою полную зависимость от господина. Однако он все же дал мне одеяло. Не значит ли это, что со временем я буду в состоянии доминировать над ним?»

Но Эллен тут же в ужасе отбросила эту крамольную мысль, поскольку прекрасно сознавала, что никогда не будет в состоянии доминировать ни над Селием Арконием, ни над любым другим гореанским мужчиной. Никогда она не сможет быть перед ними ничем кроме послушного, скромного, покорного, испуганного, бессловесного животного, простой рабыни. Уж такие это были мужчины.

«Но, быть может, я ему нравлюсь, — подумала девушка. — В конце концов, он дал мне одеяло. Вот только я должна зарубить себе на носу и не забывать, что я его ненавижу!»

Эллен опустила голову и попыталась не двигаться, опасаясь уронить одеяло. Держать его она не могла, как и поправить его руками, потому что они по-прежнему были закованы в наручники за спиной. Вообще-то есть способ, о котором можно было бы упомянуть для тех, кто заинтересовался такими вопросами, способ которым закованная в наручники рабыня может завернуться в одеяло, конечно, если ей разрешат лечь. Следует расстелить одеяло и, зажав его нижний край между ног, и придерживая центр скованными за спиной руками, захватить верхнюю кромку зубами или прижав ее подбородком к шее, а затем перекатится на спину и на бок натянув на себя одеяло. Никто нас таким тонкостям не обучает, но это является чем-то, что каждый учится делать сам, причем достаточно быстро, особенно если в лагере холодно, или, скажем, Ты замерзла в ногах постели господина. Эллен попыталась дотянуться до одеяла зубами, но быстро поняла, что у нее не получится сделать это, не сломав позы. Все чего она добилась, это немного съехавшее вниз одеяло, что не могло ее не огорчить.

— Он направился к Ару, — сообщил один из мужчин.

— Его точно поймают, — заверил их другой, после чего оба извозчика растворились во тьме, поспешив к другим кострам растревоженного лагеря.

— Они не узнали тебя, — констатировал Порт Каньо, обращаясь к Селию Арконию.

— Они ищут меня в другом месте, — пожал плечами тот. — Соответственно они просто не видят меня здесь.

— А может, нам лучше поскорее покинуть это место? — опасливо предложил один из присутствовавших здесь мужчин, вставая и тревожно озираясь по сторонам.

Вслед за ним на ноги поднялся еще один человек и, в упор глядя, на Порта Каньо, поинтересовался:

— Может он прав, и нам пора убираться отсюда?

— Мы вполне могли бы путешествовать налегке, — заявил третий.

— Точно, мы могли бы бросить вещи и фургоны, — предложил четвертый.

— И животных, — присоединился пятый.

— И рабыню, — добавил четвертый. — Она будет только задерживать нас.

Эллен испуганно дернулась. Одеяло свалилось с ее плеч. Девушку охватила паника. Она, не поднимаясь с колен, придвинулась вплотную к Селию Арконию, лицом к нему и подняла подбородок.

— Что это с тобой? — осведомился у нее Селий.

— Разве мы не должны бежать, Господин? — спросила Эллен.

— «Мы»? — переспросил он.

— Да, Господин, — кивнула рабыня, наклоняясь вперед, и еще немного задирая подбородок.

— Кажется, Ты приготовилась к поводку, — заметил молодой человек.

— Да, Господин, — подтвердила Эллен. — Возьмите меня на поводок. Я прошу взять меня на поводок!

— Женщина Земли просит о поводке? — удивленно уточнил Селий.

— Да, Господин! — поспешила заверить его она.

— Что, испугалась, что мы можем не взять тебя с собой? — спросил Селий Арконий.

Эллен промолчала, не решаясь ответить.

Ее хозяин наклонился, поднял одеяло с земли и накинул на Эллен, укрыв ее с головой. У девушки вырвался непроизвольный стон, заглушенный одеялом. Эллен не осмелилась скинуть его, принимая во внимание тот особый способ, каким оно было наброшено на нее ее владельцем.

Одеяла, простыни и другие куски ткани могут быть использованы в качестве скрывающего невольницу капюшона. Их накидывают на голову и закрепляют, обвязав вокруг шеи, талии, кистях или руках женщины. Самое простое укрытие одеялом, это, конечно, то, которое было применено к Эллен, просто накинутое на голову. Эллен знала, что, когда женщину укрывают таким образом, то это предполагает, что ей нельзя издавать звуки. Рабыню могли закрыть так по множеству причин. Возможно, в виду того, что на ней не было стандартного капюшона, ее хозяин не хотел, чтобы она была опознана, все же со времени ее покупки за неприлично большие деньги прошла всего одна ночь. Впрочем, Эллен предположила, что была укрыта просто для того, чтобы, так сказать отключить от реальности.

«Да, — подумала она. — Я ненавижу Селия Аркония».

На Горе, кстати говоря, нет ничего необычного в том, чтобы скрывать внешность женщин, причем, не только свободных, но и рабынь. Разве крестьяне не прячут своих дочерей? А мужчины в Тахари не приказывают своим рабыням скрыться в палатке при появлении незнакомцев?

Чтобы некоторые моменты стали яснее надо заметить, что на Горе женщин изначально склонны расценивать как товар или завидный трофей и добычу, особенно если Вы не делите с ними Домашний Камень. Захват женщин врага — обычая практика гореанских войн. В действительности, некоторые войны велись именно для того, чтобы заполучить рабынь. А уж набеги с целью похищения женщин и вовсе банальность. Фактически, среди здешних мужчин, монстров в человеческом обличии, бытует отношение к этому, как к спортивному состязанию. Кроме того, обладание женщинами зачастую рассматривается, как символ богатства, состоятельности, тем, чем в ином времени и месте могли бы быть стада коров или табуны лошадей. Подозреваю, что одиночество и страдания обычные спутники многих садов удовольствий богатых мужчин. Само собой, гореанские города соперничают друг с другом не только в блеске их бульваров и парков, в величии фонтанов и архитектурных ансамблей, но также и в численности и красоте их рабынь.

— Время еще не пришло, — послышался спокойный голос Порта Каньо.

— Наши друзья из Порт-Кара и Форпоста Ара еще должны выпустить в полет тарнов, — пояснил Фел Дорон, — что должно будет убедить наших косианских партнеров, что мы, их неизвестные, но предполагаемые противники и возможные соучастники преследуемого тарнстера, который, скорее всего, работал не один, также распрощались с лагерем. Вот тогда, пока косианцы будут прочесывать облака, мы, спокойно, при свете дня, смешаемся с сотнями других и, никуда не торопясь, тронемся в путь.

— Что-то мне как-то боязно, — признался один из мужчин.

— Утром, все утром, — успокоил его Фел Дорон.

— А сколько осталось до утра? — поинтересовался все тот же голос.

— Два ана, может два с половиной, что-то около того, — отозвался Порт Каньо.

Эллен, скрытая под одеялом, не могла что-либо видеть, но на основе негромких звуков, долетевших снаружи, заключила, что мнение Порта Каньо и Фела Дорона возобладало, и что их беспокойные товарищи снова разошлись по своим местам у костра.

— Господин, — шепотом позвала девушка, — я могу говорить?

— Нет, — отрезал мужчина, и девушка в рабском ошейнике замерла стоя на коленях под обычным тонким и мягким одеялом, лишенная права говорить.

«Он силен, — подумала она. — Он не идет со мной на компромисс. Я для него не больше чем свинья или собака. Все что мне остается это попытаться сделать так, чтобы он остался мною доволен. Он Селий Арконий, мой господин! Но, как странно то, что я, землянка, должна была попасть сюда, в другой мир, на далекую прекрасную планеты, о существовании которой, подавляющее большинство жителей Земли даже не догадываются, чтобы оказаться бесправной рабыней стоящей голой на коленях, на его траве, со скованными за спиной руками, закрытой одеялом, чтобы ничего не видела, не мешалась и не привлекала внимания и ожидала своей участи. Как отличаюсь я теперь от той, кем я была когда-то! Сколько всего было сделано со мной! Как все изменилось! Теперь я снова девушка, такая, какой я была, какой я видела себя в зеркале, когда мне было не больше восемнадцати лет. На Земле меня можно было бы принять за выпускницу школы или студентку, недавно поступившую в колледж, на которую едва ли обратили бы внимание старшекурсники. Но, надо признать я — красивая девушка. Вот только незадача, я здесь рабыня. Красивая юная рабыня. Меня называют Эллен. И мне остается только надеяться на то, что рабовладельцы будут довольны этой девушкой. Боюсь, если они этого не сделают, то просто убьют ее. Но как господин здорово разогрел меня жестоким узлом пробуждения, узлом возбуждения! Мужчины сделали это со мной. О, Господин, будьте добры ко мне! Но как властны они со своими рабынями! И как глубоко оказались мы в их власти! Мужчины сделали нас зависимыми от них, не только в том, что мы едим и пьем, но даже в тряпках, которые мы носим, а также и во многих других, намного более глубоких и интимных вещах зависим мы от них. Я имею в виду успокоение жестоких и отчаянных потребностей, обычно выпускаемых в неволе, потребностях настойчивых, безотлагательных и мучительных, во власти которых мы отказываемся совершенно беспомощными. Мужчины, своего удовольствия и развлечения ради, раздувают трут наших потребностей. Они разжигают в наших животах рабские огни, это им нравится, и это несомненно повышает нашу цену. А затем они отступают, словно ничего не замечая, в то время как эти огни раз за разом бушуют в нас. Они превращают нас в жертвы наших собственных потребностей и используют их, чтобы не оставить нам никакого иного выбора, кроме как самим бросаться к их ногам. Как же они жестоки! Как я нуждаюсь в них, хочу и люблю их! На Земле я попыталась ненавидеть их, как того пожелали мои сестры, но я не будут утверждать, что даже в моих попытках соответствовать этим требованиям, и посреди предписанных мне, постоянно декларируемых мною же критических анализах и обвинениях, я не находила мужчин волнующими. Даже тогда я задавалась вопросом, каково было бы принадлежать им, полностью, как движимое имущество, как принадлежали им очень многие женщины, мои сестры, в истории нашего мира. Я с трудом могла заставить себя полагать, что человеческая природа была ошибкой и биологической неправильностью. Разве все существа могли быть ошибкой? И я знала, что слишком многое в истории, на протяжении более чем тысяч поколений, предполагало, что биография расы была необъяснимым несчастьем, просто случайным непредвиденным обстоятельством, которое в другой ситуации могло бы не возникнуть, поскольку оно не имело ни значения, ни фундамента, ни каких-либо причин пойти так, как оно пошло. А еще на Земле меня часто мучил вопрос, не предала ли я мои истины, не продала ли свое счастье, доставлять удовольствие другим. Какую компенсацию может получить индивидуум за это? Ложь штука дорогая и очень продажная! Если есть прибыль, то есть и потеря, всегда, но выгода немногих может быть потерей для большинства, и, возможно, стоит задаться вопросом, а действительно ли те немногие извлекли пользу? Могут ли голод и несчастье, горе и страдание, ненависть и боль, болезнь и трагедия быть очевидными знаками здоровья и правды? Что-то не кажется это вероятным».

Но вдруг Эллен задрожала под одеялом. Да, на ее шее красовался ошейник, а в ее животе были зажжены рабские огни, но она не завидовала свободным женщинам и не желала их вялого, отчужденного спокойствия столь противного потребностям и жизни. Пусть они в их гордости и отстраненности презирают страстность рабынь. Пусть они, если им так хочется, холят и лелеют зиму под своими одеждами. Пусть они славят себя за лед и инертность. Что они могут знать об ощущениях рабынь? Что они могут знать об их потребностях? Не были ли такие потребности настолько чужды им, что они просто обязаны были бы найти их непостижимыми для себя? Возможно, но не исключено и то, что они, по-своему, имеют некоторое понятие таких вещей, поскольку они тоже женщины, и следовательно у них есть, по крайней мере, некоторое тусклое осмысление того, каково это может быть, когда сдираешь ногти о стены конуры и воешь, умоляя о прикосновении.

Безусловно, эти потребности крайне жестоки! С ними и в них я страдаю, и хорошо знаю, каким мученьем они могут стать, но я не променяла бы их на усыпляющую неподвижность, тишину и покой, оцепенелое и фригидное спокойствие, бесстрастной свободной женщины. Я не обменяла бы свои рабские потребности на все сокровища мира, поскольку с ними, и в них, я пробудилась, ожила и познала в тысячу раз больше, чем могла себе представить, что это возможно. С ними я превращаюсь в ткань, протянувшуюся к погоде мира, к его яркому, живому разнообразию и богатству. Какими живыми делает нас ошейник! Какими радостными и разумными становимся мы очень многими способами в этом, таком разумном мире! Мы встречаем несметные мириады его эмоций, его ароматы, цвета и звуки, его строение и вкусы, наслаждаемся ощущением влажного песка под нашими босыми ногами, ветром, овевающим наши обнаженные руки и ноги, когда идем по берегу сверкающей соленой Тассы, следуя за натяжением поводка за нашими владельцами, мы вдыхаем запах умытой дождем травы в полях, любуемся блеском капель росы на тонких талендерах, цветущих весной, слышим скрип колес тяжелого фургона и звон колокольчиков кайилы, чувствуем мягкость мехов в ногах постели господина и твердость кафеля под нашими животами, когда мы ползем к нему, ощущаем тугие петли кожи на наших связанных запястьях, удерживающие наши руки за спиной, вкус и плетение его сандалий на наших губах и языке.

В этом мире мы отвечаем на его бесчисленные эмоции, и приветствуем их. Каждый дюйм наших тел живет и чувствует.

Естественно, рабские потребности, как и любая неудовлетворенная потребность, могут стать причиной страданий. Может ли кто-то знать это лучше беспомощной рабыни? Но я не мыслю себя без таких потребностей. Я не мыслю себя вне этих страданий и мучений, помимо всего прочего, делающих меня интенсивно живой.

А теперь только представьте себе, если сможете, трепет и надежду рабыни на то, что такие потребности, такие жестокие потребности, будут распознаны владельцем, и что он будет склонен уделить им толику своего внимания.

Зато как различны эти вещи для рабыни и свободной!

Свободного мужчину, вынужденного проявлять интерес к свободным женщинам, возможно не имеющего доступа к рабыням, обычно ждет сексуальное разочарование. Он, если можно так выразиться, подает прошение свободной женщине, которая может пойти навстречу его ходатайству, а может и отказать. С другой стороны в отношениях господина и рабыни, женщина зачастую сама помещает себя у ног свободного мужчины, умоляя о близости. Каким приятным поворотом может стать это для товарища, которому прежде никогда не принадлежала женщина. Само собой, мужчина в отношениях господина и рабыни никогда не будет «подавать прошений» или уговаривать. Поскольку он — владелец, он имеет право приказывать. Но часто женщина сама готовит его тем или иным способом, возможно, представляя себя в определенной манере, скажем, одевшись в шелк, или повязав колокольчики, или производя определенные действия, провоцирующие его, а возможно и поднося разнообразные атрибуты вроде цепей или кандалов, и даже стрекала, чтобы господин использовал их на ней, если окажется ею недостаточно удовлетворен. Если он находится в определенном настроении, или торопится, он может просто, резко, подмять ее и использовать. Рабыня, конечно, может быть использована для удовольствия хозяина в любом случае, в любое время и в любом месте, если он того пожелает. Это одно из преимуществ владения женщиной. Тут можно добавить, что сама рабыня находит этот нюанс своего положения приятным и возбуждающим. Пикантность такого внезапного взятия добавляет остроты к ее жизни в неволе. Помимо всего прочего, для нее самой необычайно важны, пусть это и немыслимо для свободной женщины, такие заверения в том, что она по-прежнему остается сексуально желанной, невыносимо, даже безумно и неконтролируемо вожделенной для своего господина. И чем чаще, тем лучше, ибо его частое использование не оставляет места для сомнений относительно соблазнительности ее прелестей. Забвение станет для нее причиной для слез и страхов. Что если господин утомился, пресытился ею? Не подумывает ли он о ее продаже? Но она-то любит его! Конечно, она не осмеливается поведать ему и своей любви. Она — простая рабыня. Она ведь не хочет освежить свое знакомство с его плетью. Она просто удваивает свои усилия, чтобы понравиться ему.

Вот так наши рабские потребности, как уже было отмечено, бросают нас в полную власть рабовладельца.

Как же часто, и как яростно пылают наши рабские огни!

Теперь-то Вы можете предположить, почему наши просьбы об использовании, наши мольбы позволить нам услужить ему столь жалобны и настойчивы? Мы сами упрашиваем его об использовании. Мы вымаливаем это. Ну а раз уж мы — рабыни, то какого использования мы можем просить? Уж конечно не такого, какого ожидают свободные женщины. Ни в коем случае! Нам нужно использование, которое пригодно для нас, использование, в котором мы теперь нуждаемся и которого хотим, о котором умоляем — использование рабынь.

Использование, которого мы выпрашиваем, знаете ли, сильно отличается от пресности, которая могла бы быть позволена свободной женщине, соответствуя ее статусу и достоинству. Мы хотим чтобы с нами обращались совершенно иначе. Мы хотим обращения как с рабынями. Мы сами хотим, чтобы нас схватили, повернули, бросили на колени, разложили, связали и многое другое. Мы хотим, чтобы нас рассматривали как рабынь, коими мы и являемся. Как в случае с кайилой, если мне будет позволена такая аналогия, наши владельцы должны держать наши поводья в твердой руке. И точно так же, как с кайилой, хлыст должен быть всегда под рукой. Вот тогда мы будем тем, чем захотят наши владельцы, и с нами будут обращаться не как со свободными женщинами, а как с женщинами находящимися в собственности, как с теми, кто мы есть. Наше использование не оставит у нас ни малейшего сомнения в нашей неволе. Мы будем лишены всякого выбора в этих вопросах, но это отсутствие выбора бесценно для нас, ведь мы — рабыни. Это — то, чем мы хотим быть. Мы не хотим холодного, скучного существования свободной женщины. Оставьте это ей. Мы просим о рабском экстазе, а следовательно мы хотим, чтобы нас использовали не в качестве свободных женщин, но в качестве движимого имущества, с которым обращаются безжалостно, точно так, как мы того заслуживаем. Мы не свободные женщины, которые могут приспосабливать и регулировать под себя желания молодого человека, которому настолько повезло, что он был допущен в их комнаты.

Но не испытывает ли порой свободная женщина беспокойства, дискомфорта, напряжения, возможно, ей самой до конца не понятного?

Рабыня знает, что такое агония. Так пусть свободная женщина крутится и извивается в своей постели, поливая подушку горькими слезами.

Рабыня сама сгибает спину перед господином, покрывая волосами его сандалии, в надежде, что он будет милосерден, что он сжалится над нею.

А не задается ли иногда вопросом свободная женщина, каково это было бы быть рабыней, быть совершенно бесправной и уязвимой, вынужденной служить и ублажать? Не спрашивает ли она себя время от времени, каково было бы стоять раздетой и в ошейнике, найти свою красоту под пристальным оценивающим взглядом, рассматриваемой с явным интересом и удовольствием, с одобрением и ожиданием, найти себя беспомощной, в пределах отношений с мужчиной, которому принадлежит ее красота, собственностью которого она сама является? Каково это, стоять перед своим владельцем?

Сомневаюсь, что ее когда-либо в прежней жизни так рассматривали.

Пусть она теперь поймет, возможно, впервые в жизни, что она красива, что она достойна восхищения, что у нее хорошая фигура, что она мучительно желанна, что она — пригодное мясо для рабовладельцев.

Конечно, теперь она понимает, почему она оказалась в ошейнике.

А понимает ли она теперь, что значит быть в пределах досягаемости его рук, что значит оказаться в его руках?

Возможно.

Кто может это сказать это наверняка?

Но давайте отложим в сторону мысли о свободных женщинах, их хотениях и трагедиях.

Мы не свободные женщины. Мы — рабыни. Нами командуют. Мы обнажены. На нас надели ошейник. Нас могут заставить танцевать, нам можно приказать выступить в любом виде интимных модальностей. Мы должны стараться доставить удовольствие нашим владельцам, и надеяться на то, что им понравится. Если же мы этого не сделаем, то нам ждет встреча с плетью. Мы — рабыни. Довольно часто нас приковывают цепями или привязывают, беспощадно выставляя для удовольствия господина, а как же, его собственность должна быть выставлена напоказ если ему это нравится. Когда он раскладывает нас перед использованием, у нас не должно оставаться ни малейшего сомнения в нашем покорении. Он добр к нам. Он подарит нам свою нежность, хотя мы всего лишь рабыни. Мы благодарны за его прикосновение, и мы кричим ему, снова и снова, в бреду ослепления нашей радостью, в экстазе рабыни которой обладают.

Но наши рабские потребности, это не просто потребности трогательно пробужденной и безжалостно усиленной сексуальности, есть в этот и вещи не столь очевидные. Сюда также вовлечены и более тонкие потребности, потребности принадлежать, направляться, быть на своем месте.

Может ли свободная женщина понять что-нибудь из этого?

Возможно.

Кто знает?

«Свободные женщины прекрасны и благородны, высоки и величественны насколько, размышляла Эллен, настолько, что я по сравнению с ними — ничто, но я не обменяла бы свой ошейник ни на их статус, ни на всю их славу».

Вдруг Эллен охватил испуг. Сколько времени она уже простояла укрытая одеялом? Причем боялась она теперь за своего господина, за его друзей и союзников. Ей показалось, что задерживаться дольше в этом месте, в этом растревоженном, кишащем настороженными и испуганными людьми лагере, было крайне опасно.

На ее взгляд это было ясно, даже неосведомленной юной рабыне.

Рядом весело потрескивали поленья в огне. С того момента, как Селий накинул на нее одеяло угли в костре дважды перемешивали, и дважды подбрасывали свежих дров. Эллен отчаянно хотела говорить, попытаться убедить поскорее бежать отсюда, но не осмеливалась даже открыть рот. Еще больше она боялась того, что ее могли просто оставить здесь, в том виде в каком она была, закрытую одеялом. Она понимала, что была не в состоянии поспевать за мужчинами, если бы им пришлось начать быстрый отход с этого места. Правда ее несколько успокаивало решение мужчин следовать оговоренному плану и покидать лагерь в неторопливой манере. Воспоминание о словах Фела Дорона слегка успокаивало девушку. Кроме того, брошенные вещи или оставленная рабыня могли бы вызвать подозрения. Для чего это невиновным людям такая подозрительная поспешность? Впрочем, она конечно понимала, что в случае необходимости или желания, ее в любой момент могли бросить уже во время движения. Она могла быть связана по рукам и ногам, и оставлена на обочине, чтобы любой проходящий мимо мог забрать ее себе. Это было возможно. Но обычно так поступали только с самыми ненужными рабынями. Как жалобно они тогда обращались к незнакомцам. Но, боюсь, многие бы просто прошли мимо, не желая получить объедки со стола другого мужчины. Вероятно, такой опыт будет поучителен для рабыни, если, конечно, ей настолько повезет, и некий прохожий согласится забрать ее себе. Можно не сомневаться, что она станет для него одной из самых благодарных, преданных и рьяных рабынь. Кроме того, не стоит забывать, что по ночам вдоль дорог могут шастать слины. Однако Эллен не думала, что может быть расценена ненужной или нежеланной рабыней. Она ведь видела, какими глаза смотрели на нее мужчины. Для нее уже стали привычными их откровенно раздевающие и оценивающие взгляды.

«На Земле мужчины так себя не ведут, — подумала Эллен, — там они очень осторожны, зачастую даже скрытны и если рассматривают женщин, то делают это исподтишка. А что поделать? Им приходится учитывать запутанность и нелепость, а также вовлеченные риски их патологической среды».

Некоторые, соответствующим образом обработанные, даже чувствовали вину после, того, как, скажем, непреднамеренно, кратко, поддались одной из большого количества предрасположенностей заложенных в самца природой, и задержали взгляд на человеческой самке. В противоположность землянам гореанский мужчина смотрит на женщин открыто и честно, особенно на рабынь. Было время, когда Эллен, даже будучи одетой в тунику, чувствовала себя практически раздетой глазами мужчины.

Мужчины Земли ведь не задумаются, откровенно разглядывая собак и лошадей, так почему они не должны смотреть также откровенно и на другой вид домашнего животного, на рабыню? Правда, они наверное никогда не видели рабынь? Если так, то это им не повезло, поскольку такие животные зачастую очень красивы.

Разумеется, гореанская рабская туника оставляет немного простора для их воображения относительно очарования своей носительницы. Однако Эллен много раз замечала, как мужчины провожали пристальным взглядом даже закутанных в тяжелые одежды, перчатки и вуали свободных женщин. Несомненно, они рассматривали прятавшуюся под плотными тканями рабыню. К своему развлечению Эллен отметила, что те свободные женщины, что ловили на себе такие взгляды мужчин, продолжая делать вид, что не замечают этого факта, старались выправлять тело, держать осанку, идти красиво и так далее. Они тоже были рабынями, думала Эллен в такие моменты с большим удовлетворением. Так пусть на них тоже наденут ошейники и нарядят в ничего не скрывающие туники! Тогда они действительно изучили бы, как надо держать свои тела и походку. Конечно, в саму Эллен эти премудрости правильного хождения в тунике вбивали жалящими укусами стрекала еще в доме Мира.

Одним из приятных моментов гореанского города, по крайней мере, с мужской точки зрения, является разглядывание рабынь. Мужчины любят смотреть на красивых женщин, особенно если они одеты в легкие, короткие ничего не скрывающие одежды. Это доставляет им удовольствие. Таким образом, если женщина — рабыня, то походка у нее будет рабская, и одежда соответствующая статусу, «рабски одетая» как говорят на Горе про таких. Конечно, предметы рабских одежд, по крайней мере, официально или во всяком случае в понимании свободных женщин, предназначены для того, чтобы позорить и унижать рабынь. Лично я не думаю, что фактически это имеет подобный или даже близкий эффект. Безусловно, иногда рабыню, еще плохо знакомую с ошейником, недавнюю свободную женщину, приходится выгонять из дома плетью, чтобы она смогла пересилить себя и показаться на улице одетой подобным образом. Само собой ее замешательство приводит других рабынь в неописуемый восторг, настолько, что могут неотступно следовать за нею, публично привлекая внимание к ее обнаженным ногам и мелькающим в разрезах прелестям.

И в такой одежде, и мы, конечно, не можем этого не признать, рабыня, намеренно, в соответствии с властным желанием рабовладельцев, скорее обнажена, чем одета, выставлена на всеобщее обозрение, хорошо показана, продемонстрирована всем желающим. Но я не думаю, что такое одеяние, как рабские предметы одежды, можно счесть унижающими или позорящими, по крайней мере, не с точки зрения рабыни. Скорее их следует рассматривать подходящими для рабыни, соответствующими ее статусу. Если рабыне вообще разрешают одеться, то, конечно, будет правильно, и можете с этим соглашаться или оспаривать, что предметы ее одежды должны быть пригодными для рабыни, а именно, простыми, красивыми, возбуждающими и откровенными. В конце концов, она — рабыня, и, несомненно, ей предстоит часто находиться на глазах у мужчин. К тому же в таких предметах одежды, учитывая их краткость и открытость, будет легко, если кому-то интересно, увидеть причину, по которой на нее решили надеть ошейник. Следует отметить, что кейджеры в большинстве своем, просто обожают свои туники, та-тиры, камиски и прочие предметы. Обычно рабыни носят их с удовольствием и гордостью, как видимые символы их интересности для мужчин, как скромные регалии их желанности, в которых они выглядят волнующе красивыми, и они прекрасно это сознают. Рабская туника, как и любое другое одеяние подобного назначения, наравне с ошейником, объявляют свою носительницу женщиной, которую нашли стоящим трофеем, достойной ошейника, ценным приобретением, дорогим товаром, выгодной покупкой и так далее. И не думайте, что рабыни не видят в этом повода для гордости.

И даже, несмотря на то, что поначалу, оказавшись в своих первых рабских загонах, они могут дрожать от страха, беспомощно рыдать или бесполезно дергаться в своих цепях, все же они знают, вероятно, на неком подсознательном уровне, о тщеславной и тоскующей где-то в глубине их сердец, до сего момента прятавшейся рабыне, возможно, прежде боявшейся, что она могла бы оказаться никому ненужной, до настоящего времени опасавшейся, что ни один мужчина не захочет ее, не поработит ее, не найдет достойной посадить в клетку и заковать в цепи. Разве найдется такая женщина, которая не задавалась бы вопросом, а была ли она достаточно привлекательна, или достаточно интересна, чтобы быть рабыней? И даже самую наглую и красивую из женщин, непередаваемо тщеславную, в высшей степени уверенную в своей ценности и красоте, неисправимую снобку, демонстрирующую неизменное презрение в своих обычных контактах и отношениях с мужчинами, не пробирает ли дрожь от мысли о том, что она может оказаться на коленях, нагая, в ошейнике, у ног настоящего мужчины, скептически разглядывающего ее, небрежно поигрывая плетью в твердой руке. Ну и как, так ли она теперь уверена в своей привлекательности? Будет ли ее красоты достаточно для того мужчины, которого до сего времени она видела только в своих снах? Только теперь она в рабском загоне, посажена на цепь. Ну что ж, возможно, она скоро узнает ответы на все свои вопросы.

Зато теперь они знают, что их нашли достаточно красивыми, чтобы выставить на сцену торгов и публично продать. Теперь они выяснили, что достаточно хороши для ошейника. Это доставляет им острое удовольствие. Разве они не наделены правом немного насладиться признанием того, что сильные, похотливые мужчины будут удовлетворены не чем иным как обладанием ими? Разве они не понимают теперь, когда они оказались среди самых красивых и желанных из женщин, женщин, которые, волей мужчин, будут находиться там, где они должны быть, оставаясь рабынями?

Возможно, они — пустяки и безделушки, но они из тех пустяков и безделушек, которых рьяно желают, неуклонно разыскивают и добиваются. Вы думаете, что они не знают, что, когда город захватывают и их закованных в цепи, гонят вперед вместе с другими домашними животными, возможно, безжалостно подталкивая палками, что именно они считаются самой ценной частью добычи и трофеев, наиболее привлекательными из всех призов и сокровищ? Думаете, они не видят, что солдаты завоеватели не сводят с них глаз? Или может они оглохли и не слышат их крики восхищения и нетерпеливого ожидания? И разумеется, они также являются обычной добычей работорговцев, основным объектом рейдеров. Мужчины готовы рискнуть своими жизнями ради них. Мужчины сражаются за них. За них мужчины убивают. Они тот товар, заполучить который мужчины хотят больше всего. Какой мужчина не хотел бы видеть их у своего рабского кольца? И со временем, направляемые и принадлежащие, наказываемые и используемые, они находят свое собственное удовольствие, потому что они сами мечтали оказаться у ног их господина.

В неволе женщина обретает свою уверенность и значение.

В ошейнике рабовладельца живот женщины бурлит лучше всего.

В веревках ее господина женщина находит самое безопасное место.

Свободная женщина может считать себя тысячекратно выше рабыни, и эта ее уверенность может иметь смысл, в конце концов, что ни говори, но это рабыня, дрожа от страха, становится на колени перед свободной женщиной и прижимается головой к ее сандалиям, зная, что это именно на ней, а не на свободной женщине, красуется ошейник.

И в заключение можно было бы отметить, что у рабской одежды, среди других ее особенностей, есть и то, что это однозначно отличает ее от свободной женщины. Для гореанской культуры это чрезвычайно важно. Это — различие, которое ни в коем случае не должно иметь неясностей или запутанного толкования. Свободная женщина — человек, она — гражданка, она обладает положением перед законом, у нее есть Домашний Камень, она благородна, высока и величественна. С другой стороны, рабыня является собственностью, животным.

Зато у нее есть ее ошейник.

Эллен надеялась, что ни за что не будет оставлена здесь, как и на то, что ее не бросят по дороге.

Она поклялась себе приложить все свои силы, чтобы не отставать от мужчин. Она будет стараться быть настолько приятной, послушной и полезной, настолько покорной, чувственной и отзывчивой, насколько только рабыня может быть таковой, вспомнит все, чему ее научили в загонах Мира, чтобы они не захотели обходиться без нее.

Рабыня, знаете ли, своим путем, благодаря своей внешности, поведению и службе, может значительно повлиять на ценность и качество своей жизни.

О рабыне, которой все довольны, всегда позаботятся, накормят, оденут и приласкают. Причем приласкают так, как могут приласкать только рабыню, как никто не стал бы ласкать свободную женщину, потому что ее нельзя так ласкать, потому что ей навсегда заказана такая ласка.

А также, разве рабыня не попадает в сети любви? Разве ее путь не окружен тысячами ее ловушек? Но не чаще ли она попадается в капкан, становясь беспомощной собственностью сетей ее собственных потребностей? Она живет с мужчиной на условиях повиновения и интимной близости. Она принадлежит ему. Она сознает себя его собственностью. Она должна ублажать его и служить. Таким образом, она живет в сияющем мире, наполненном обжигающими эмоциями. В таком мире куются самые крепкие и самые неразрывные из цепей. Талендеры цветут на лугу ее рабства. И такой мир, мир неволи, благоприятен для самых глубоких потребностей женщины и ее самосознания. Она чувствует, что она там, где ей надлежит быть, и где она хочет быть. Она стремилась быть раздетой и поставленной на колени перед господином. Она жаждет почтительно прижаться губами к его сандалиям. Теперь она перед ним, делает это, и она довольна. Она поднимает голову, и в ее глазах сияет благодарность. Возможно, ее ждет его ласка. По крайней мере, она может надеяться на это. Возможно, он оставит ее себе. Она может надеяться и на это. Но, не исключено и то, что он не сделает ни того, ни другого. Чтобы узнать его вердикт, она должна ждать. Ничего не поделаешь, в конце концов, она всего лишь рабыня. Она может быть любима или ненавидима. Он может заметить ее или проигнорировать. Она может быть одета в шелк или оставлена голой. Ее руки могут быть сохранены свободными или их могут плотно прижать к телу грубыми веревками, фактически, раз уж она — рабыня, ее могут беспощадно обмотать веревками или приковать цепями, безжалостно распластав на каменном полу. Она может быть вызвана, к ее радости, танцевать для друзей или знакомых ее хозяина. Какими приличными будут движения ее танца, если среди гостей будут присутствовать свободные женщины, и каким раскованным и рабским будет танец, если их там не окажется! Возможно, ее владелец позволит ей большую свободу передвижений, разрешив свободно перемещаться по городу. Или он может ограничить ее заперев в четырех стенах своего дома, заковав в кандалы, и, возможно, давая ей пробегать на цепи по двору. Он мог бы разрешить ей с комфортом и удовольствием сопровождать его на пикник, а мог заставить бежать, задыхаясь и плача, следуя на коротком поводке, со связанными за спиной руками, около стремени его кайилы. Она, надушенная и накрашенная, могла быть прикована на ночь к его рабскому кольцу, и могла быть забыта в грязной конуре. Ее могли ласкать или бить плетью, оставить себе или продать. Она — рабыня.

Рабыни — это рабыни, и только рабыни.

И Эллен, стоявшая на коленях голой, закованной в наручники и скрытой под одеялом, осознавала себя таковой, и только таковой.

Она была рабыней. И ее могли оставить здесь.

«Неужели они бросят меня? — испуганно подумала девушка. — Нет! Они должны взять меня с собой. Они должны, они обязаны!»

«Ты — бремя, — осадила она сама себя. — Ты — маленькая слабая рабыня, более пригодная для того чтобы извиваться и стонать на мехах, чем для многодневного похода плечом к плечу с мужчинами. Тебя оставят здесь или выбросят по дороге».

«Нет, нет, — чуть не закричала она под одеялом. — Я смогу не отставать от них. Я должна не отстать от них!»

Как же ей не хотелось быть оставленной здесь!

«Они не должны оставить меня!»

Впрочем, Эллен не думала, что мужчины бросят ее.

К тому же, у них были фургоны, и мужчины могли бы позволить ей поехать в одном из них. Все же Селий Арконий был готов заплатить за нее двадцать один серебряный тарск. Двадцать один!

«Не забывай об этом, — напомнила она себе. — Несмотря на все его высокомерие и отговорки, я уверена, что Ты важна для него. Какой тарнстер выбросит за просто так двадцать один серебряный тарск? Возможно, я ему симпатична. Возможно даже, я его желанная рабыня. Что в этом такого невозможного? Вот и я думаю, что это вполне возможно. За меня на открытом аукционе давали двадцать серебряных тарсков. Для большинства гореан это значительная сумма. Безусловно, за кайилу дали бы больше, а за Тарна гораздо больше».

— Не пора ли выпускать тарнов? — поинтересовался Порт Каньо.

— Они не должны вылететь слишком рано, — ответил ему мужчина, судя по голосу тот самый рыжеволосый воин. — У косианцев не должно остаться времени на то, чтобы включить мозги и закрыть лагерь до того, как его оставят большинство людей. Мы должны воспользоваться их замешательством, и дать разбрестись людям из лагеря, чтобы тысячи мужчин рассеялись по сотне направлений.

— Но уже скоро, — сказал Фел Дорон, и Эллен услышала в его голосе напряженные нотки.

— Да, скоро, — подтвердил темноволосый воин.

— Вот и хорошо, — сказал Селий Арконий, — думаю, что самое время немного отдохнуть.

Эллен услышала, что кто-то встал, и судя по протяжному довольному стону с удовольствием потянулся. У нее не возникло ни малейшего сомнения в том, что это был ее владелец.

— Как Ты можешь думать об отдыхе? — возмутился мужчина.

— В такое время? — присоединился к нему другой.

— Хм, превосходная идея, — хмыкнул рыжеволосый по имени Боск.

— Поздняя ночь на дворе, так что нам действительно есть смысл сделать вид, что мы отдыхаем, — поддержал его Порт Каньо.

— А когда начнется тревога, мы можем сыграть, будто бы проснулись в испуге, — подхватил идею Фел Дорон.

— Не знаю, как вы, а я точно не засну, — проворчал кто-то.

— Вот и замечательно, будешь присматривать за огнем, — предложил другой незнакомец.

— На ноги, — скомандовал Селий Арконий, и, по тону его голоса у Эллен, даже притом, что из-за одеяла она ничего не видела, не возникло сомнений, что обращался он к ней.

Это был голос того, кто не ожидал колебаний с согласием адресата, и не принял бы никаких колебаний, от слова вообще. Это был голос рабовладельца, обращающегося к своей рабыне. Реакция Эллен была мгновенной. Она поднялась на ноги настолько быстро, насколько позволили мешавшие ей одеяло и наручники. Впрочем, было очевидно, что ее старание, не вызвало ни одобрения, ни даже интереса со стороны мужчин, считавших это само собой разумеющимся, по-видимому, они даже не обратили на это внимания. Такие действия попросту ожидались от той, кто была рабыней. Зато сама Эллен, скрытая одеялом, закусила губу, пораженная тем, как быстро и испуганно она повиновалась. И все же, девушка вынуждена была признать, что если бы он отдал ту же самую команду снова, то, при тех же самых обстоятельствах, она среагирует точно так же, а возможно даже с большим проворством. Это было подобно тому, как если бы скомандовали дрессированной собаке. Эллен вдруг поняла, что ее, как и других женщин, доставленных на Гор для ошейника, выдрессировали повиноваться, причем повиноваться отлично, немедленно и не раздумывая. Насколько отличалось это от того, к чему она привыкла на Земле! Эллен стояла замерев, по-прежнему полностью покрытая одеялом, более того, теперь его складки распрямились и края упали вниз до самых ее лодыжек.

В следующий момент девушка почувствовала, как сильная мужская рука сгребла одеяло под ее подбородком. Ткань затянулась вокруг шеи и плотно прилегла к ее голове. Получилось что-то мало чем отличающееся от стандартного рабского капюшона с ремнем, затягивающимся на шее и кольцом на горле, за которое обычно крепится поводок. Мужчина протащил Эллен несколько ярдов в сторону. Один раз она споткнулась, но рука, собравшая одеяло на ее горле, не дала ей упасть. Когда Эллен почувствовала, что под ее босыми ногами появилась трава, хозяин выпустил одеяло и скомандовал:

— На колени.

Девушка, немедленно и не задумываясь, упала на колени, не забыв расставить их в стороны. Селий стянул одеяло назад так, чтобы оно лежало на плечах его рабыни, укрывая ее тело полностью, но оставляя открытой голову и горло. Он немного придержал ткань на ее шее, а затем отпустил. Одеяло чуть распахнулось спереди, но в целом осталось, как было. Затем мужчина, обеими руками, почти нежным жестом, зачесал назад ее волосы, перебросив их через плечи за спину, заглянул в глаза Эллен, смотревшей на него, испугано и умоляюще. Она была его, но фактически его не знала. Она говорила себе, что ненавидела его, что презирала, но при этом знала себя его собственностью, и по какой-то причине на ее глаза вдруг навернулись слезы.

Селий задумчиво провел кончиками пальцев правой руки по ее ошейнику. Удивленной Эллен даже показалось, что это было сделано почти с любовью. Но затем, по-видимому, придя в себя, он встряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и рассмеялся негромко, но грубо, скорее даже безжалостно и беспощадно, а потом, сверкнув глазами, по-хозяйски схватил ошейник. На его лице появилось выражение удовлетворения, и Эллен, внезапно задрожав, поняла, что это был истинный владелец женщин, не принадлежавший к тому виду мужчин, которые могли освободить рабыню. И уж конечно, он не освободил бы ее, только не эту юную, прекрасную варварку, которой она была. В действительности, учитывая реальную возможность владеть ею, разве любой мужчина с рациональным складом ума хоть на мгновение стал бы рассматривать возможность ее освобождения? Эллен вдруг поняла, и это поразило ее до глубины души, что на этой планете она была слишком ценна, слишком драгоценна, слишком желанна, чтобы быть свободной. Быть может, если бы только она была бы упакована, закутана, спрятана в тяжелых одеждах сокрытия? Но, разумеется, только не после того как мужчины хоть глазком взглянули на нее, одетую в короткую рабскую тунику, или увидели ее закованную в цепи на рынке, или выставленную нагой на сцене торгов. Ее лицо, ее рабские формы выдавали Эллен с головой. Слишком очевидно было, что такая как она могла быть только естественной собственностью сильных мужчин. Кроме того, Эллен подозревала, что этот мужчина, ее господин, помимо социальных и институциональных императивов, по некой причине, персонально, глубоко, буквально смаковал обладание ею. Он не позволил бы ей уйти, теперь она была уверена в этом, и это ее пугало, но одновременно необыкновенно волновало ее. Эллен подозревала, что немногие из женщин на Земле, разумеется, кроме рабынь, имели хотя бы отдаленное представление относительно того, что это могло означать, быть столь востребованной, быть объектом такого жестокого вожделения, питаемого рабовладельцем к своей рабыне. Эллен подозревала, что стала для него, «вожделенной рабыней». И он вожделел ее с такой страстью, с такой жаждой, с таким желанием, что нечего было даже сомневаться в том, что она будет сохранена точностью в соответствии с его желанием, его полной рабыня, конечно, до того момента, пока он не пресытится ею, после чего она может быть продана другому.

А пока она была его.

Молодой человек некоторое время спокойно сидел прямо перед нею со скрещенными ногами, потом снова протянул руку и, собрав ее волосы в кулак, потянул голову девушки к себе и вниз на несколько дюймов. Эллен исподлобья, с немым вопросом посмотрела в его глаза. Ее левую щеку перечеркнул влажный след сбежавшей слезы. Она попыталась отстраниться, совсем немного, но мужчина усилил нажим, привлекая ее голову еще на несколько дюймов ближе к своему телу.

— Насколько я понимаю, гвардейцев Ты ублажила, — ухмыльнулся он.

— Рабыня приложила все силы, чтобы доставить им удовольствие, Господин, — сказала Эллен.

Тогда ее господин откинулся на спину и растянулся на траве во весь рост. Его рука по-прежнему оставалась в волосах Эллен, удерживая ее лицо в нескольких дюймах от своего тела.

Девушка стоя на коленях, склонившись над ним, сложила губы в поцелуй и попыталась дотянуться ими до его тела, но теперь его рука удерживала ее на расстоянии.

— Господин? — удивленно спросила она.

— Кажется, Ты намереваешься доставить мне удовольствие не получав на это приказа, по своей собственной доброй воле, — заметил Селий Арконий.

— Господин? — смутилась Эллен.

— А получила ли Ты, жалкая никчемная рабыня, разрешение коснуться тела того, чей Домашний Камень — камень Ара? — осведомился он.

— Я ясно вижу, что Господин готов к удовольствию, — прошептала девушка, и не дождавшись его ответа, спросила: — Разве Господин не для этого привлек меня к себе?

— Для меня совсем не одно и то же, послать тебя, чтобы Ты ублажила косианского слина, — сердито буркнул он, — и разрешить тебе прикасаться к гражданину Ара.

— Я не понимаю, что я должна сделать, — всхлипнула Эллен.

— А разве Ты не опускала свою голову ко мне, добровольно, без команды?

— Да, Господин, — ответила Эллен. — Я подумала…

— И? — вопросительно протянул ее хозяин.

— Я подумала, — шепотом продолжила девушка, — что Вы могли бы быть рады, — прошептала она.

— Значит Ты хотела доставить мне удовольствие? — уточнил Селий.

— Я думаю да, Господин, — подтвердила Эллен, глотая слезы.

— По какой причине? — спросил он. — Чтобы спасти свою ничего не стоящую шкуру? Снискать моего расположения? Схитрить, поймать меня в ловушку удовольствия, купить более легкую жизнь, избежать плетей и цепей?

— Я не знаю, — всхлипнула Эллен. — Господин запутал меня.

— Как хорошо звучит слово «Господин» на твоих губах, — заметил молодой человек. — А главное, как подобающе!

— Это мне подобает, — сказала девушка. — Я — рабыня. Я изучила это в этом мире.

— Тарскоматка, — проворчал тарнстер. — Лживая, лицемерная тарскоматка.

— Я не обманываю вас, Господин, — поспешила заверить его Эллен, — И я не думаю, что меня можно назвать лицемерной.

— Мы же ненавидим друг друга, не правда ли? — поинтересовался Селий Арконий, и в его голосе прорезались злые нотки.

— Зачем же тогда Господин купил меня? — озадаченно спросила Эллен.

— Несомненно для того, чтобы получать удовольствие от обладанию тобой, чтобы наслаждаться возможностью получить от тебя тысячекратную компенсацию за доставленное мне в Аре расстройство. О да, будет приятно владеть тобой, земной шлюхой, чтобы неторопливо и долго мстить тебе, подвергая рабству, настолько полному и презренному, что Ты будешь, заползая ночью в свою конуру, рыдать за каждую самую мелкую из твоих прежних оплошностей. Не боись, рабская девка! Ты хорошо изучишь, что значит принадлежать!

— Я не знаю, каковы мои чувства к вам, Господин, — призналась Эллен. — Я предполагаю, что должна ненавидеть вас. Я предполагаю, что должна бы ненавидеть вас. Я не знаю! Я много раз говорила себе, что ненавижу вас.

— Вот! — довольно воскликнул Селий Арконий.

— Но я не знаю, правда ли это или нет!

— Какая же Ты жалкая, глупая маленькая таста, — проворчал он.

— Иногда мы говорим себе то, что как нам кажется мы должны чувствовать, но чего на самом деле мы не чувствуем. Иногда мы сами обманываем себя.

— Как можно лгать самому себе? — спросил мужчина. — Как можно думать, что не знаешь, что ты чувствуешь? Кому еще знать это, как не тебе?

— Иногда это лучше знают другие, — вздохнула Эллен. — Например, Порт Каньо мог бы знать.

— Знать о тебе больше чем знаешь Ты сама?

— Возможно, он и о вас знает больше, чем Вы.

— Что за чушь Ты несешь, — возмутился Селий. — Это полная ерунда.

— Как будет угодно Господину.

— Ничего он не знает о нас, — буркнул Селий Арконий.

— Настолько ли уверен Господин в своих собственных чувствах? — поинтересовалась Эллен, но тут же торопливо добавила: — Простите меня, Господин.

— Знай, что я тебя ненавижу! — заявил он.

— Да, Господин, — вздохнула его рабыня.

— Итак, почему Ты наклонилась надо мной? — спросил ее молодой человек.

— Мне показалось, что это было то, что я должна была сделать! — всхлипнула она. — Я не знаю! Я хотела сделать приятное своему господину! Я хотела доставить ему удовольствие! Я не знаю!

— Ты действительно хотела сделать это? — уточнил Селий, поднимаясь на локте. — На самом деле?

— Я не знаю! Думаю — да, Господин!

— Лгунья! — бросил он. — Шлюха и обманщица!

— Теперь я принадлежу вам, Господин, — заплакала Эллен. — Я ваша собственность и совершенно беспомощна. Пожалуйста, будьте добры к своей рабыне!

Но мужчина, безжалостно сжав в кулаке ее волосы, притянул ее к своему телу, рывком остановив в тот момент, когда ее губы оказались в каком-то дюйме до его жара. Хозяин удерживал ее в таком положении, не давая ни приблизиться к нему еще хоть чуть-чуть, ни отстраниться.

— Высунь язык, — приказал он. — Свой мокрый, лживый маленький язык. Оближи верхнюю губу. Медленно. А теперь сложи губы и целуй, снова и снова. Меня. Но моего тела не касайся. Так, теперь, снова оближи верхнюю губу, и снова, еще медленнее, вот так, то что надо, рабская девка.

Руки Эллен были беспомощно заломлены за ее спиной, скованные наручниками. Ее тело начало переполняться потребностями. Бедра пылали. Возбуждение неудержимо росло с каждым мгновением.

Но тут, с сердитым рычанием, Селий безжалостно рванул девушку за волосы влево, повалив бок, уложив ее голову на свое бедро.

— Я готова доставить своему Господину удовольствие, — простонала Эллен. — Пожалуйста, позвольте мне это сделать.

— Нет, — рявкнул он в ответ.

Тогда рабыня, собрав все остатки своей смелости, нежно прижалась губами к его бедру, отчаянно надеясь при этом, что не будет избита.

— Почему Ты сделала это? — спросил ее хозяин.

— Я думаю, — прошептала она, — потому что, рабыня любит своего Господина.

— Лгунья, — негромким голосом бросил Селий.

Однако мужчина вовсе не выглядел сердитым, к тому же, он даже не ударил свою рабыню. Вместо этого он стянул с нее одеяло и расстелил его на траве, и жестом указал Эллен куда следует лечь, что она и сделала. Теперь девушка лежала на боку, отставив назад закованные руки, головой около его бедра и, конечно, с левой стороны от него, поскольку он был правшой. Таким образом, просто повернувшись на бок, мужчине было бы удобно направлять свою собственность, доминировать и обладать ею.

Мужчины в походе часто используют одеяло в походе таким образом, ложась на одну половину и, укрываясь другой. Само собой, закрытая сторона одеяла также осталась слева от него. Таким образом, Эллен оказалась закрыта между одеялом и телом мужчины. Также, в этом случае, открытая сторона одеяла была справа от него, что позволяло ему покинуть импровизированную постель немедленно, и с готовой к бою правой рукой.

Селий растянулся на спине под одеялом, которого вполне хватило, чтобы укрыть их обоих, при этом рабыня, конечно, была укрыта с головой, соответственно не могла видеть того, что могло бы происходить в лагере, таким образом, оставаясь в состояние, что называется «рабского невежества».

— Господин, — позвала Эллен.

— Что? — откликнулся тот.

— Я могу говорить?

— Говори.

— На мне ошейник, Господин, — прошептала она.

— Да, и что?

— Я — животное, Господин, — сказала девушка.

— Я прекрасно знаю об этом, — заверил ее он.

— Я — животное в ошейнике, которое не может снять с себя этот ошейник, — добавила Эллен.

— Конечно, — кивнул Селий. — Ты же рабыня.

— Разве рабовладельцы не заинтересованы в своих животных? Разве владельцы не должны заботиться о своих животных?

— О некоторых, возможно, — пожал он плечами, — но Ты — особый вид животного, человеческая самка, рабыня. Если хозяин равнодушен к такому животному, то с какой стати он должен заботиться о нем.

— Да, Господин, — вздохнула девушка.

— Надеюсь, Ты не забыла о том, что такое тарсковые загоны, решетки и плеть?

— Да, Господин, — испуганно кивнула она.

— Твои попытки манипулировать мною — прозрачны, мелочная шлюха, — предупредил ее Селий.

— Простите меня, Господин! — всхлипнула Эллен и снова прижала губы к его бедру, но спустя некоторое время окликнула его опять: — Господин.

— Что на этот раз? — отозвался он

— А нельзя ли немного повернуть одеяло, или сместить так, чтобы мне было легче говорить с моим господином? — поинтересовалась она.

— Я тебя и так прекрасно слышу, — отмахнулся ее хозяин.

— Ну Господин! — жалобно протянула Эллен.

— Нет, — отрезал мужчина.

— Да, Господин, — вздохнула она, понимая, что так и останется лежать головой у его бедра, полностью скрытая под одеялом.

Иногда до нее доносились приглушенные звуки от костра. Бриз, гнавший с моря влажный воздух, трепал листья соседнего дерева. Временами слышался тонкий, чуть слышный писк ночных насекомых.

— Господин, — снова позвала Эллен своего хозяина.

— Да?

— Мои руки закованы в наручники за спиной, — сказала она, — я рядом с вами, у вашего бедра, совершенно беспомощна, я — женщина и рабыня.

Мужчина промолчал, по-видимому, ожидая продолжения, и Эллен, густо покраснев под одеялом, предложила:

— Возможно, Господин мог бы использовать меня.

— По какой причине? — уточнил Селий Арконий.

— Я не уродина, многие сочли меня симпатичной, — заметила она. — Как получилось, что я не нравлюсь Господину?

— Ты никчемная, — буркнул он.

— Но Господин заплатил за меня очень большие деньги, — напомнила Эллен.

— Не буду отрицать, что мне приятно владеть тобой, — признал Селий Арконий.

— Я не знаю, что я должна делать, — заплакала девушка и в расстроенных чувствах напряла руки, немного натянув цепочку наручников.

Как хорошо она знала о своей беспомощности перед стальным захватом браслетов, державших ее руки. Наручники сидели на запястьях так плотно, и так эффективно, что в их легких, запертых, стальных кольцах она была все равно что в тюрьме.

— Что-то я никак тебя не пойму, — проворчал мужчина.

— Я принадлежу Господину, — вздохнула Эллен. — Если он мною не удовлетворен, я прошу его объяснить мне, как я могу сделать его довольным.

— А Ты хочешь, удовлетворить меня? — осведомился ее хозяин.

— Конечно, Господин!

— Лгунья, — бросил он.

— Нет, Господин, — покачала головой Эллен. — Я правда хочу доставить вам удовольствие!

— Все возможно, — хмыкнул Селий.

— Я хочу, чтобы Вы хотели меня, — прошептала она. — Я хочу быть желанной для Господина. Что я могу поделать? Но я не знаю, что мне делать! Быть может, мне следовало как-то приукраситься? Возможно, Господин мог бы сам украсить меня согласно его представлению о красоте или привычке? Это помогло бы? Я не знаю. Я хочу быть привлекательной для него.

— Возможно, какие-нибудь дешевые браслеты, — задумчиво проговорил он, и Эллен сразу вспомнилась, та пара маленьких, золотых колец, которые она когда-то на Земле надела на левое запястье идя в класс.

— Все, что может понравиться Господину, — заверила его девушка.

— Тогда, может быть, колокольчики на лодыжке, — предложил Селий.

— Все, что угодно, лишь бы это нравилось Господину, — подтвердила Эллен.

— Даже если они будут запертый на месте? — уточнил он.

— Конечно, Господин, — поддержала его рабыня.

Для Гора нет ничего необычного в том, чтобы украсить невольницу колокольчиками, их звон очень эротичен, и является визитной карточкой рынков и парков, площадей и улиц гореанских городов. И те же самые колокольчики, так хорошо служащие для привлечения внимания к прекрасной, одетой в скромную тунику рабыне делающей покупки на суловом рынке, а потом удаляющейся прочь, придерживая одной рукой корзину, водруженную на голову, превосходно служат и для того, чтобы своим бренчанием сделать запись спазмов и дрожи ее экстаза в руках господина.

— Возможно, я куплю тебе сережки, — сообщил Селий Арконий.

— Как Господин пожелает, — покорно согласилась она.

— Ты же тогда будешь проколотоухой девкой! — удивился мужчина такому ее быстрому согласию.

— Я не боюсь таких вещей, — поспешила заверить его девушка.

— Да, Ты — действительно никчемная рабыня, — заключил он.

— Да, Господин, — не стала отрицать Эллен.

Сережки на Горе, что интересно, надевают только на самых низких из рабынь. Проколы в носу, кстати, по какой-то причине, избежали подобного оттенка деградации и всего, что с ним связано. Само собой, Эллен знала о том, что в южном полушарии такие кольца носят даже свободные женщины среди некоторых кочевых племен. Конечно, можно было бы упомянуть, что строгие правила ношения вуали и одежд сокрытия более распространены в городах, и особенно среди женщин более высоких каст. Безусловно, даже крестьянки предпочитают скрывать себя под вуалью, оказавшись перед незнакомцами, и, стоит заметить, это весьма мудро с их стороны.

Большинство гореанских рабынь приходят в ужас от одного упоминания о прокалывании их ушей, хотя это зачастую и заметно повышает их цену. Горе землянке доставленной на Гор с уже проколотыми ушами. Она будет выставлена на публичную продажу как «проколотоухая девка».

Эллен, разумеется, нисколько не возражала против различных украшений и всего, что могло бы усилить ее привлекательность. На Земле она относилась к таким вещам, как к скандальным и политически не корректным, но, одновременно, часто мечтала о том, чтобы украсить себя ими. Как и многие аспекты платья, такие украшения оказывают стимулирующий эффект не только на того под чьим пристальным взглядом она оказывается, но и на саму женщину.

— Во время моего обучения, — сказала она, — охранники часто связывали меня привлекательными шнурами. Похоже, им это нравилось. Мне кажется, что я в них хорошо выглядела.

Безусловно, Эллен знала, что была на удивление соблазнительна в таких узах, особенно когда ее фигура была обнажена. Она же видела себя в зеркалах, когда ей приказали попытаться выбраться из них, да и реакция охранников была очень показательна.

— Вы ведь будете хотя бы иногда связывать меня такими же шнурами, не так ли, Господин? — подлизываясь промурлыкала Эллен, питавшая надежду, что вид беспомощно связанной рабыни мог бы ему понравиться.

Кроме того, она помнила, каким удивительно возбуждающим опытом стало для нее, оказаться их беспомощной пленницей.

— Грубые веревки подойдут для тебя куда лучше, шлюха, — буркнул мужчина. — Будешь корчиться в них, замерзшая и несчастная, оставленная одна в лесу и привязанная за шею к дереву.

— Рабыня хочет только того, чтобы ее господин был доволен, — всхлипнула Эллен.

— Что, рабские потребности очень разгорелись? — осведомился ее хозяин.

— Да, Господин! — признала рабыня срывающимся шепотом.

— Забавно, — усмехнулся мужчина.

Эллен в жестоком расстройстве яростно задергалась, но все было бесполезно. Наручники надежно удерживали ее рук за спиной. Более того, негромкое позвякивание звеньев цепочки только сильнее распалило ее страсть, да кожа на запястьях теперь саднила, натертая краями браслетов.

Насколько беспомощной и мучимой потребностями она теперь была!

— Господин! — простонала девушка.

— Приятно все-таки, когда женщина лежит так близко рядом с тобой, — насмешливо заметил мужчина.

Волна ненависти на грубого, черствого Селия Аркония прокатилась по ее телу.

— Мы далеко забрались от нашего тарнового чердака, не так ли, смазливая шлюха? — едким голосом поинтересовался ее хозяин.

— Да, Господин, — даже не потрудившись скрыть своего раздражения ответила Эллен.

— А как Ты мучила меня там, — напомнил тарнстер, заставив девушку в расстройстве прикусить губу.

— Нисколько не сомневаюсь, что твоим худшим кошмаром было, то — усмехнулся он, — что Ты могла бы однажды оказаться моей собственностью.

— Да, Господин! — не стала отрицать рабыня.

— И вот, наконец, это произошло, — сказал Селий, с явным удовлетворением в голосе.

— Да, Господин! — всхлипнула Эллен. — Пожалуйста, Господин! Удовлетворите рабыню! Она просит этого!

— Просто замечательно, — рассмеялся он. — Давай, проси, шлюха. Мне понравится слышать это.

— Пожалуйста, Господин! — попыталась протестовать девушка.

— Тебя мучают рабские потребности? — уточнил Селий.

— Да, Господин! — признала она.

— Тогда Ты можешь меня попросить, если желаешь, конечно, — пожал он плечами.

Эллен сначала отпрянула в страдании, но затем снова вернулась к его бедру.

— Девка, принадлежащая Господину, просит преподать ей ее ошейник. Девка просит Господина взять ее. Девка просит Господина покорить ее. Девка просит Господина о ее использовании. Она хочет быть завоеванной. Она просит доминировать над нею. Она — собственность Господина. Она хочет изучить, что в это вовлечено. Она — имущество Господина. Покажите ей обращение, которого она заслуживает. Она — животное Господина, его домашний питомец. Так пусть она пройдет дрессировку поводком и плетью, если Господин того желает, или если это доставит ему удовольствие. Она — шлюха в ошейнике Господина, объект его кандалов и цепи. Научите ее, что значит быть такой. Она просит быть взятой, использоваться бескомпромиссно, безжалостно, так, чтобы она зарубила себе на носу, что она не больше, чем та, кто она есть, никчемная, бестолковая рабыня.

— То есть, Ты просишь об использовании, подходящем для тебя, как рабыни? — уточнил Селий Арконий.

— Да, Господин, — подтвердила Эллен.

— Фактически, Ты просишь изнасиловать тебя, как рабыню, — пояснил он.

— Покорно и со всей страстью, Господин, — заверила его девушка.

— Нет, — спокойным голосом вынес он свой вердикт.

— Господин? — ошарашено прошептала Эллен.

— Другие, — сказал мужчина, — не получают удовольствия. Пага не течет. Мясо не жарится. Вокруг нет ни одной горячей рабыни, голой и возбужденной, извивающейся и стенающей в их руках. Опасность ходит рядом.

— Да, Господин, — признала Эллен разочарованным шепотом. — Простите меня, Господин.

Немного позже Эллен осенила мысль, которую она тут же озвучила совершенно невинным голосом:

— Ну может тогда Господин предпочтет послать меня к другим, чтобы я доставила удовольствие им.

Он мог это сделать, она это знала наверняка, поскольку совсем недавно он именно так и поступил.

— Нет, — раздраженно бросил Селий.

— Да, Господин, — сказал Эллен, улыбаясь про себя.

— Самка слина, — проворчал мужчина.

— Возможно, Господин чрезмерно щепетильно относится к своей собственности, — принялась размышлять она. — Возможно, он даже ревнив. Быть может, Господин теперь сожалеет о том, что послал свою рабыню, ублажать косианцев. Кстати, она в этом преуспела. Возможно даже, она сделала это очень хорошо. В конце концов, она только рабыня. Возможно, теперь Господин думает, что в данном вопросе он совершил ошибку. Вероятно, Господину теперь жаль, что это не ему достались все эти удовольствия. Может, теперь Господин хочет держать свою рабыню только для себя.

— Поберегись, — предупредил ее хозяин, — а то я могу послать тебя ублажить весь лагерь.

— В этом лагере тысячи мужчин, Господин, — напомнила Эллен.

— Ты решила достать меня? — поинтересовался он.

— Нет, Господин, — тут же пошла на попятный девушка. — Простите меня, Господин.

— Тебя стоило бы бить и избивать, — проворчал мужчина.

— Как пожелает Господин, — отозвалась Эллен и плотно прижала губы к его бедру.

Еще чуть позже Эллен прошептала:

— Возможно, Господин все же питает теплые чувства к своей рабыне, пусть и немного.

— Ни малейших, — отрезал Селий Арконий.

— Да, Господин, — вздохнула девушка.

— Можешь говорить, — бросил он некоторое время спустя.

— Рабыня любит своего Господина, — прошептала Эллен.

— Рабыня лжет своему Господину, — заявил тот.

— Нет, Господин, — улыбнулась она.

— Ты смеешь мне перечить? — поинтересовался Селий Арконий.

— Рабыня должна говорить правду своему владельцу, — парировала девушка.

— Ты не можешь любить, — указал он. — Ты — землянка.

— Что Вы знаете о земных женщинах и об их чувствах? — спросила землянка.

— Они мерзкие и мелочные, недалекие и тщеславные, — ответил гореанин.

— Зато из нас получаются превосходные рабыни, не так ли? — спросила Эллен.

— Да, — согласился ее хозяин. — У вас появляется некоторая ценность, совсем незначительная ценность, как только вы оказываетесь в ошейниках.

— Значит, у земной женщины может быть некая ценность, интересная лично вам?

— Возможно, но только как презренной рабыни, — заявил Селий Арконий.

— Я не думаю, что мы столь уж отличаемся от ваших женщин, Господин, — заметила девушка.

— Остерегайся, рабыня, — предупредил ее он. — Не стоит быть излишне самонадеянной.

— Все мы женщины, — пожала плечами Эллен.

— Ошейника уравнивает всех шлюх, — усмехнулся мужчина. — Он их всех делает одинаковыми.

— Даже до ошейника мы — ничем друг от друга не отличаемся, — стояла на своем землянка.

— Полагаю, что так и есть, — не стал спорить с ней Селий.

— Все мы женщины, — повторила Эллен.

— Это точно, — в конце концов согласился с ней он.

— Но затем вы порабощаете нас.

— Лишь некоторых из вас, — поправил ее мужчина.

— Но у рабынь остаются чувства, — сказала она.

— Они неважны, — отмахнулся Селий Арконий.

— А Вы знаете, как чувствует женщина, будучи рабыней?

— Ее чувства никого не интересуют, — пожал он плечами.

— Но неужели вам не любопытно, почему из нас получаются такие превосходные рабыни?

— Это тоже неважно, — отмахнулся ее хозяин.

— Да, Господин, — вздохнула Эллен и снова прикоснулась губами к его бедру.

— Интересно, понимает ли хоть кто-то из мужчин, что значат для женщины ее клеймо и ошейник, насколько они значимы для нее, а не для него? Что значит для нее быть принадлежащей кому-то? Насколько это захватывающе и великолепно! Как это унижает и возвышает нас, как это низводит и поднимает нас, делает нас никчемными и одновременно значимыми, как в отрицании нам всего, это награждает нас всем, как это зажигает нас. Что, реально, Господин или любой другой мужчина знает о рабынях и чувствах рабынь?

— Я знаю, что они должны принадлежать и подчиняться, тотально, — заявил ее хозяин.

— Да, Господин, — прошептала девушка, снова целуя его бедро. — Это верно, Господин. Это то, что делает нас женщинами. Это то, что доставляет нам удовольствие.

— А вот интересно, — хмыкнул он, — понимает ли кто-либо из женщин, или из рабынь, торжество доминирования, ничем не замутненные восторг, блеск, радость обладания женщиной.

— Иногда я думаю, что у меня есть некоторое понимание этого, Господин, — ответила Эллен. — И это Вы, тот кому я принадлежу, и это я — та, кому Вы приказываете. Это волнует меня и возвышает. Несомненно, это оказывает подобный эффект и на мужчину. Разве мы не подходим друг другу? Разве мы не две части единого целого? Разве мы не бессмысленны один без другого, но становимся цельными вместе? Разве мы не замок к вашему ключу, а вы не ключ от нашего замка? Только Вы можете открыть нас для нас самих, и только мы можем показать вам полное значение вашего ключа.

— До рассвета осталось совсем немного, — заметил Селий Арконий.

— Да, Господин, — вздохнула девушка.

— Нам надо отдохнуть, — сказал он.

— Да, Господин, — отозвалась Эллен.

Она не думала, что Селий Арконий спал в ту ночь. По крайней мере, сама она точно не сомкнула глаз. Возможно, аном позже, незадолго до того как первые лучи «Тор-ту-Гор» или «Света над Домашним Камнем», как называют здесь общее для Земли и Гора светило, начали подсвечивать горизонт на востоке, точно так же, как это происходит на Земле, они вместе вскочили с одеяла, он на ноги, отбросив одеяло, а она на колени у его бедра, не смея встать. До них донеслись сигналы тревоги, разлетавшиеся по лагерю от его центра к периферии.

— Началось, — констатировал Селий Арконий.