Приз Гора

Глава 7 Перед молодым человеком после второй фазы

— Женщина, — объявил мужчина, объявляя о ее присутствии.

Она уже заняла свое место в центре желтого круга, освещенного столбов солнечного света, подавшего из высоко расположенного окна. Эта была та же комната, с постаментом, на котором возвышалось курульное кресло.

— Ого! — выдохнул молодой человек, наклоняясь вперед.

Под его пристальным взглядом она встала еще прямее и даже немного изящнее. Интуиция подсказала ей, что она находилась перед мужчиной, заставив почувствовать некоторое неясное беспокойство. За ее жизнь, ей, конечно, проходилось стоять перед тысячами мужчин, в том смысле, что стоять поблизости от них, рядом с ними, но то, что происходило в данный момент, казалось ей чем-то совершенно отличным. Здесь она оказалась в ситуации один на один, рассматриваемая особым образом. Она вообще не могла вспомнить случая, когда она оставалась перед мужчиной, как в этот раз, и чтобы она ощущала то, что она ощутила в этот раз.

Даже, когда женщина стояла перед ним здесь же несколько дней назад, а она предположила, что с того момента прошло именно несколько дней, а быть может даже и целых две недели, то и это не было тем же самым. Да, она стояла перед ним, но, если можно так выразиться, стояла не таким же образом как раньше.

— Как Вы находите ваше теперешнее размещение? — поинтересовался он.

— Оно, несомненно, полностью соответствует вашему решению, — ответила женщина.

Да, теперь она чувствовала себя сильнее, чем была прежде. Да, она подозревала, что теперь ей было бы легче противостоять и сопротивляться отсутствию пищи, по крайней мере, в течение более длительного времени, чем раньше. Да, она не думала, что теперь он смог бы с той же легкость довести ее до полной беспомощности перед ним. Да, она стала крепче. Однако у нее не было ни малейшего желания проверять это на собственном опыте. Она уже не сомневалась, что ему ничего не стоило, изменить ее диету, или жестко ограничить в еде, а то и просто отказать ей в этом, достаточно было только захотеть. Ей за глаза хватило прошлого урока. Она уже осознала, что, несмотря на все ее нежелание и сопротивление, он, рано или поздно, смог бы довести ее до того состояния, в котором она на коленях или на животе, в рыданиях, будет унижаться и вымаливать корку хлеба. Тем не менее, она теперь стала сильнее.

На сей раз, ее опять упаковали в капюшон и, сдернув с узкого стола, протащили по коридору и впихнули в камеру. Вот только камера теперь была совершенно другой. Она очень отличалась от ее прежнего места жительства. Во-первых, помещение было намного меньше, квадрат футов семь на семь. Во-вторых, не было никакой циновки на полу, только голые, плотно подогнанные каменные блоки, такие как те, которыми был выложен коридор. В-третьих, никакой мебели, ни койки, ни табурета. Все, что ей предоставили — тощий матрас, на котором она могла сидеть и спать, и одеяло.

— Ваши формы восстановились, — небрежно, с видом праздного интереса, бросил мужчина.

Его слова, а в особенности тон, которым они были сказаны, заставили ее напрячься. Насколько она знала, он не видел ее с того самого момента, как она покинула эту комнату по окончании их прошлой беседы.

— Насколько я понимаю, у вас были месячные, — заметил молодой человек.

— Да, — густо покраснев, признала женщина.

Когда это случилось, она испуганно вскрикнула, не понимая, что произошло, настолько неожиданно обильным и длительным был поток крови. Однако три женщины, теперешние ее наставницы, в очередной раз сменившие предыдущих, причем, только одна из них говорила на английском, да и то на ломаном, рассмеялись, по-видимому, решив, что она очень глупа. Тем не менее, они принесли для нее воду и тряпку, чтобы она могла бы оттереть ногу, и тампон, который она могла бы вставить в тело. Кроме того, они потребовали, чтобы она отмыла пол в камере, в конце концов, ведь это именно она испачкала его. Как ни странно, кровотечение оказалось гораздо обильнее, чем того можно было бы ожидать для начала цикла. Ее сразу начал мучить вопрос, какие еще изменения и процессы могли происходить в ее теле, в то время как находилась в бессознательном состоянии, и о которых она еще не знала.

— Раз уж Вы столкнулись с подобной проблемой, — сказал он, — то рискну предположить, что вам объяснили, что позже вам дадут особый напиток, название которого в данный момент особой роли не играет, который будет временно, но довольно надолго, блокировать возможность зачатия с вашей стороны?

— Да, — кивнула женщина. — Но я, признаться, не совсем понимаю необходимость в таком напитке. Я и сама могу контролировать такие вещи. Я — хозяйка своего тела.

Ее пылкое заявление вызвало у него улыбку, и он поинтересовался:

— А было ли вам объяснено, что и есть другой напиток, который можно было бы считать своего рода противоядием, который не только восстановит вашу способность к зачатию, но и подготовит к этому?

— Да, — ответила женщина, смущенно потупившись.

— Таким образом, это сделает вас доступной, если можно так сказать, для использования, — добавил молодой человек.

— Я не понимаю, — опешила она. — Нет, никто ничего не говорил мне ни о каком «использовании».

— Понимаю, — усмехнулся мужчина.

— Что Вы имеете в виду? — спросила она, со страхом глядя на него. — Что Вы подразумеваете под «использованием»?

— Простите меня, — сказал он. — Я, наверное, несколько неясно выразился. Вы, конечно, пригодны для большого количества разнообразных вариантов использования, а в теории, я полагаю, даже для бесконечного множества. В данном случае под использованием, я имел в виду «племенное использованием».

— «Племенное использование»! — повторила за ним женщина.

— Да, — кивнул молодой человек.

— Я не понимаю, — растерялась она.

— Ну что тут непонятного? — пожал плечами ее собеседник. — Как племенное домашнее животное.

— Я не понимаю, — повторила она.

— Нельзя же порицать некоторых мужчин за то, что они хотели бы увеличить свои активы, — развел руками молодой человек.

— Активы! — уставилась она на него, вызвав улыбку на его лице. — Пожалуйста!

— Ваша лодыжка отлично смотрится в этом кольце, — похвалил он.

Женщина растерянно посмотрела вниз на стальную манжету, обнимавшую ее ногу. Анклет по-прежнему оставался на ней, так же неизменно, надежно безупречно, как это было еще в ее прежнем мире, в том доме, где она очнулась в белом больничном халате, и где ей сделали первую инъекцию, уложив на правый бок перед его столом.

Она снова подняла на него глаза и проговорила:

— Я вижу, что Вы не хотите прояснить для меня эти вопросы.

— Вы совершенно правы, — подтвердил мужчина.

— Вы шутите! — прошептала она.

— В любом случае, решение по таким вопросам будет приниматься не вами, а другими, — пожал он плечами, и она почувствовала, что кровь отливает от ее лица. — Да.

Возможно, именно в этот момент она начала подозревать то, чем она могла бы быть здесь, как и то, что могло быть сделано с ней. Память услужливо подкинула ей замечание, которое он сделал о ненавистной Тутине, которую за время своего пребывания на этой планете она еще не видела, что, дескать, он «купил ее».

— Нет! — воскликнула женщина. — Это не может быть!

— Чего не может быть? — уточнил ее собеседник.

— Кто я? — потребовала она. — Каков мой статус здесь?

— А разве трудно догадаться? — подняв брови, осведомился он.

— Почему для меня все еще не принесли стула? — спросила женщина.

— Вам разрешили стоять, — указал он.

— Пожалуйста! — взмолилась она, мгновенно растеряв все свои притязания на силу и решимость и почувствовав себя смущенной и слабой.

— Вы, конечно, видели себя в зеркале камеры, — заметил мужчина.

— Да, — выдавила из себя женщина.

В ее в новой камере имелось металлическое зеркало, точно так же вмурованное в стену справа от входа, как это имело место в ее предыдущем узилище.

— Какой возраст Вы бы сейчас себе дали? — полюбопытствовал он.

— Я не знаю, — прошептала она.

— Если бы я увидел вас на Земле, — решил ответить за нее он сам, — то я бы предположил, что вам не больше сорока, где-то в районе тридцати семи или тридцати восьми. Пожалуй, все же — тридцать восемь. А когда Вы были приобретены, вам было пятьдесят восемь лет.

— Пятьдесят пять, — по привычке поправила женщина.

— Пятьдесят восемь, — усмехнулся ее собеседник.

Она, стыдливо покраснев, опустила голову. Что ни говори, но мужчина, был прав.

— Я вижу, что и к этому возрасту у вас сохранилось кое-что из того, что однажды было заслуживающей внимания красотой, — заметил он. — Уверен, даже теперь многие мужчины нашли бы вас довольно интересной.

Она покраснела, густо, до пунцовости. Горячая, не поддающаяся контролю волна негодования, смущения и… удовольствия прокатилась через все ее тело. Нет, она совсем не была расстроена тем, что узнала, что могла бы снова, после стольких лет, быть найденной привлекательной.

— Как вам понравилась ваша новая одежда? — осведомился он.

— Она такая, в какой Вы захотели меня увидеть, — пожала плечами женщина.

На этот раз ей досталось относительно скромное платье, насколько вообще может быть скромным подобный предмет одежды. Конечно, более молодую женщину, скорее всего, нарядили бы во что-то более короткое. Скорее, это была туника, а точнее что-то к ней близкое. Простая, прямая, белого цвета, пошитая, как и прежнее ее платье из шерсти скачущего хурта. Кромка подола не скрывала ее коленей. Округлый ворот этой туники по форме был похож на тот, что был у прошлого туалета, но уже шел несколько ниже, возможно, пройди он еще немного ниже, и открылся бы намек на скрытые под платьем прелести. Что интересно, это был первый, из выданных ей предметов одежды, у которого не имелось рукавов. Вообще, обнажение женских рук, в этом мире, обычно расценивалось как действие откровенное и чувственное. Фактически, женщины по статусу или положению, стоявшие выше ее, скрывали свое тело полностью, появляясь на публике только в тяжелых одеждах и вуалях, особенно это касалось представительниц высших каст. Само собой, в то время она этого еще не знала. Мужчины этого мира, как выяснилось, склонны считать хрупкие, округлые, прекрасные руки женщин крайне привлекательными сексуально. Возможно, стоило еще упомянуть, что в ее новом жилище ей больше не разрешили ни сандалии, ни какую-либо другую обувь. Теперь женщина ходила так же, как и все ее различные наставницы, побывавшие у нее за последнее время, то есть босиком. Обнаженные ноги женщины, в этом мире, также расцениваются как объект чувственный и провокационный.

Молодой человек окинул ее оценивающим взглядом. Наверное, она выглядела привлекательно в той тунике. Собственно, это было все, что она носила, если, конечно, не считать ножного браслета. Теперь эта деталь, из-за отсутствия обуви и более короткой одежды, казалось еще выразительнее и значимее, еще прекраснее подчеркивая ее лодыжку. Эстетика в данном случае, конечно, имела не последнее значение, но были и другие вопросы, имеющие отношение к более глубоким понятиям и значениям. Как бы то ни было, теперь нежность ее миниатюрной стопы сначала переходила в тонкую аккуратную щиколотку, соблазнительные контуры которой были прерваны запертой на ней сталью, и лишь выше этого бескомпромиссного кольца брали начало восхитительные линии обнаженной икры. Все это шло в комплексе, и думается, смотрелось красиво и значимо. Разумеется, молодой человек не видел в этом ничего удивительного.

— Каков прогресс в ваших занятиях? — осведомился он.

Женщина лишь сердито пожала плечами и буркнула:

— Нисколько не сомневаюсь, что вам об этом уже доложили.

Само собой, она не слишком была довольна тем поворотом, который произошел в процессе ее обучения. Теперь помимо продолжавшегося языкового тренинга, ей начали давать и другие знания и умения, причем в большом количестве, да еще и такие, нужды в которых она не чувствовала и не понимала. В последнее время ее обучение перестало казаться ей подходящим интеллектуалке.

— Я не жена, — с апломбом заявила женщина.

— Конечно, нет, — согласился с ней мужчина.

На этот раз ее, забрав из камеры, уводили в специальные комнаты, где и давали уроки в приготовления пищи, уборки в помещении, шитья, стирки и тому подобным домашним работам. То есть ее учили выполнять те задачи, которые яростно осуждались и порицались последователями ее идеологии, как унизительные, оскорбительные, скучные, выматывающие и бессмысленные, и для выполнения которых, такие как она всегда, либо прямо, либо косвенно, нанимали других женщин. Что касается приготовления пищи, то она, в свое время, гордилась «знанием только основ», но как оказалось, в этом мире, ее навыки не тянули даже на это определение. Большая часть пищи здесь, готовилась в маленьких печах и на открытом огне, предельно внимательно, и зачастую ровно столько, чтобы съесть за один раз. Приготовление пищи здесь, фактически было именно приготовлением, и не простым разогреванием безвкусной субстанции, извлеченной из красочной упаковки. Зато теперь она узнала, что кулинария была искусством, и как любое другое искусство требовала мастерства. Никогда прежде она даже не думала об этом в подобном ключе. Точно так же ей пришлось изучить, что навыки шитья действительно являются навыками, и их отнюдь не так-то легко приобрести. Частенько ее наставницы в отчаянии махали рукой, заявляя, что она непутевая, непроходимо глупая и безнадежно неумелая. В конце концов, не выдержав этого издевательства, в страдании и слезах, она обозвала их низкими, вульгарными, глупыми женщинами, стоящими далеко ниже ее на социальной лестнице, женщинами, которые, в отличие от ее самой, не могли бы стремиться занятию чем-то большим, чем черная и рабская работы, негодные к тому, чем была она, образованная, интеллигентная и очень умная женщина, важная в ее собственном мире.

— Глупая надменная варварка! — возмущенно заверещала одна из наставниц.

Вслед за ее криком, к дикому испугу пожилой женщины, две другие наставницы схватили ее и поволокли к стене комнаты, где бросили спиной вверх на голый пол. Как раз в том месте располагался низкий, горизонтальный деревянный брус, закрепленный на высоте дюймов шесть над полом, посредством металлических подпорок с каждого конца. Она еще все гадала о его назначении. Теперь узнала! Ее лодыжки были закинуты на брус и пристегнуты к нему. Две женщины прижали ее руки, растянутые в стороны, к полу, так что она не могла даже пошевелиться.

— Нет! — испуганно закричала она.

Первая наставница принесла гибкую, упругую, плоскую палку около ярда длиной, приблизительно два дюйма шириной и четверть дюйма толщиной.

— Нет, не надо! — в ужасе взмолилась женщина, и тут же начала дергаться и извиваться от боли.

Привязанная и прижатая, она могла только вскрикивать, плакать и просить о пощаде, пока старшая из наставниц сердито и методично, хлестала по голым подошвам ее поднятых, закрепленных ног, стегая и жаля их, пока они не начали гореть, словно их сунули в огонь.

Наконец, закончив экзекуцию, наставница, унесла палку в соседнюю комнату, а когда вернулась оттуда, в руке она держала три длинных, упругих, обтянутых кожей прута, оказавшихся стрекалами. Садистка раздала по одному пруту каждой из своих товарок, оставив один для себя.

Лежа на полу, больше не удерживаемая за руки, но с ногами, прикрепленными к деревянному брусу, а потому неспособная подняться, женщина, вывернув шею, со страхом уставилась на атрибуты в руках наставниц.

— Мы долго были снисходительными и терпимыми к тебе, — заговорила первая из них, — прощая твое невежество и глупость, но теперь этому конец. Больше Ты не заслуживаешь ни нашего терпения, ни мягкости.

Ее взгляд метался с одной женщины на другую. В глазах стояли слезы и немой вопрос.

— Да, — кивнул вторая, — на этой фазе твоей дрессировки бастонада и стрекало разрешены.

— Дрессировки? — в ужасе переспросила она.

— Да, дрессировки, маленький дура, — бросила третья, брезгливо поморщившись.

— Предупреждаю, на следующей фазе и далее, — сообщила старшая дрессировщица, — будут применяться плеть, тугие цепи, пытки и все что угодно.

— Ты все еще собираешься доставлять нам неприятности? — осведомилась вторая из них.

— Нет, — поспешила заверить ее женщина.

— А теперь скажи это сама, — потребовала вторая.

— Я постараюсь не доставлять неприятностей, — всхлипнула пожилая женщина.

— Полностью? — последовал следующий вопрос.

— Да, да! — заплакала она.

— Освободите ее, — бросила первая дрессировщица.

Как только пряжки ремней были расстегнуты, она с мучительным стоном оттянула ноги от бруса.

— Я не смогу ходить, — простонала женщина.

— Так ползи, — усмехнулась вторая их мучительниц.

— И радуйся, что мы не мужчины, — добавила третья, — у них Ты не только ходить, но и сплясать бы смогла. И отплясывала бы бешено, под их стрекалами!

И она, ползком, вернулась к своим урокам. А к концу того дня она уже смогла встать и идти, неловко, покачиваясь, морщась от боли.

В конце концов, когда пришло время, возвращаться в камеру, ее походка, в целом, уже вернулась к почти нормальному состоянию, а боль в стопах перестала быть такой мучительной, хотя кожа на них все еще горела, когда она ставила ногу на пол.

— Скрести запястья перед телом, — приказали ей по окончании занятий.

Ее запястья оказались стянуты несколькими витками шнура, концы которого затем обернули вокруг талии и завязали на спине. Теперь ее руки были не только связаны, но и притянуты к животу.

— А теперь, гордая, благородная варварка, такая важная в собственном мире женщина, — усмехнулась первая дрессировщица, — возвращаемся в твою камеру.

Но стоило ей повернуться, и сделать первый неуверенный шаг в сторону своего теперешнего жилища, как у нее вырвался крик боли. Первая дрессировщица, внезапно и больно стегнула по задней поверхности правой икры. Потом, с веселым смехом, преследуя ее, бегущую по коридору, мучительница хлестала женщину то по одной ноге, то по другой. Две другие тоже не преминули поучаствовать в развлечении, в результате и ей приходилось все быстрее переставлять горящие ноги, заливаясь слезами и вскрикивая от боли и позора, при каждом ударе. В свою камеру она уже буквально влетела через гостеприимно распахнутую решетку, и даже в отчаянии прижалась к противоположной стене. Но ее мучительницы уже прекратили свое издевательство, и зашли вслед за ней только для того, чтобы развязать ей руки. Потом они ушли, закрыв за собой решетку, запершуюся автоматически.

Женщина потерла натертые веревкой запястья и, дохромав до металлического зеркала, уставилась на свое отражение. Та, кто смотрела на нее из зеркала, совсем не походила на достойную, зрелую женщину. Скорее это была напуганная пленница. Она приблизила лицо почти вплотную к полированной поверхности металла. Зеркало констатировало, что теперь ее волосы в целом снова стали темными, как прежде. Отстранившись, женщина оценила свою фигуру, лишь слегка прикрытую туникой. Как возмутительно! Но все же, она бы не стала утверждать, что это было непривлекательно. Внезапно она задрожала, и дело было даже не в охватившем ее страхе. Несомненно, в таком мире, как этот ее могло ожидать множество опасностей. И по мере того как прогрессировало ее обучение, она все яснее понимала это, и все больше опасностей видела. Но именно в тот раз, стоя перед зеркалом, она впервые осознала, что в этом мире у такого как она, привлекательного, уязвимого, возможно даже красивого, существа могут найтись опасности особого рода. Не могли ли они, вдруг испугалась женщина, состоять в некоем особенном риске. Что, если, скажем, ее возжелают некие могущественные сильные мужчины, а у нее не было никаких сомнений в том, что на этой планете такие мужчины имелись. Какая судьба могла бы ждать ее в таком мире?

Вскоре ее уроки стали вызывать у нее все больше беспокойства. Например, ей начали преподавать, по крайней мере, пока в теории, как надо мыть мужчину, как натирать маслом его тело, как использовать стригил и губку, как уважительно касаться и прислуживать, обтирать полотенцем, какие слова следует говорить на разных этапах, как в заключении падать ниц и благодарить за предоставленную честь того, что ей позволили помыть его и так далее. Деревянный чурбан при этом служил заменителем мужской фигуры. Но даже в этом случае она чувствовала растущий внутри испуг и возбуждение, когда нежно и мягко обслуживала его, следуя инструкциям своих преподавательниц.

— Похоже, в купании мужчины от тебя будет куда больше пользы, чем в приготовление для него пищи, — криво усмехнувшись, заметила одна из наставниц.

Еще ее научили чистить одежду, ухаживать, умягчать и полировать кожу. В общем, те обязанности, которые ей преподавали, были характерны для большинства женщин ее вида, любых разновидностей, но имели тенденцию быть особенно связанными с теми из них, кому предстояло служить в башнях, в высоких городах, в городах башен.

Разумеется, имеется множество обязанностей других видов, в которых такие женщины, как она, как ожидается, будут опытными, более того, обязанности и услуги, в исполнении которых они будут превосходны. В действительно, эти другие обязанности, по крайней мере, для такой как она, являются обязанностями, обычно рассматриваемыми как намного более интересные и важные, чем менее экзотичные, работы по хозяйству, такие как готовка и стирка. Однако в тот момент она еще ничего не знала об этом дальнейшем аспекте ее обучения или дрессировки.

Ее наставницы, кстати, менялись с каждой фазой ее, так сказать, образования. Изначально, она думала, что, возможно, дело было в том, что у разных женщин были разные навыки и опыт в разных сферах. Само собой, далеко не все они могли говорить по-английски. Однако, она позже заподозрила, и это теперь кажется, ей более вероятной причиной, что частая смена преподавательниц должна была устранить возможность возникновение между ней и женщинами более близких отношений, отношений, которые могли бы привести к дружбе, и, как следствие, к возможному уменьшению профессионализма и строгости преподавания.

Еще можно было бы упомянуть, что из своей новой камеры она иногда могла видеть в коридоре других женщин, чаще всего под конвоем, а порой даже с закрытыми капюшоном лицами. Некоторые из них, насколько она могла сказать, могли быть в возрасте от сорока до пятидесяти, другие, как и она, приближались к своему шестидесятилетию. По крайней мере, одна из виденных ею женщин должно быть далеко перевалила за шестьдесят, и была настолько старой и слабой, что ее бессознательное тело лежало на руках дежурного, бережно пронесшего ее мимо камеры. Бывало, она видела, правда при этом всегда немедленно в ужасе отворачивалась, как коридору проводили по несколько молодых женщин, возможно, совсем недавно вышедших из подросткового возраста или переваливших через двадцатилетие, и это были не дрессировщицы. Их руки были связаны сзади. И они были невероятно красивы, что нетрудно было определить, поскольку они все были нагими и босыми. Зато на их шеях красовались узкие металлические ошейники. Девушки одной из таких групп были буквально скованы друг с дружкой цепью за шеи, а их руки были не связаны, а удерживались за спиной стальными наручниками.

— Что это за место? — спросила она. — Почему я должна изучать то, что мне преподают? Что Вы собираетесь со мной сделать?

— Слишком много вопросов, — усмехнулся мужчина.

— Пожалуйста! — простонала женщина.

— Согласно моим планам вам осталось еще две фазы лечения, — сообщил он.

— Две? — переспросила она.

— Да, — кивнул он. — Две.

Затем он поднял руку, указывая, что ее следовало убрать с его глаз. Служащий взял женщину за левую руку, обнаженную, как Вы помните, без лишних нежностей потащил ее из комнаты. Никогда прежде он так с ней не обращался. Она протестующе захныкала, но мужчина только прибавил шаг.

Дорога назад не заняла много времени, и вскоре он впихнул женщину в камеру и захлопнул за ней решетку. Обернувшись, она увидела, что мужчина не ушел, как обычно, а стоит там, по ту сторону двери, и пристально разглядывает ее. Прежде он никогда не задерживался, и не смотрел на нее так. Она отступила назад. Шаг, еще один, и так пока ее спина не уперлась в заднюю стенку камеры.

На Земле, конечно, у нее было много способов ответить на такое навязчивое внимание: насмешка, холодный взгляд, презрительный вид, пренебрежительное игнорирование, оскорбительный вопрос, раздраженно брошенное едкое слова, надменное высокомерное пожатие плеч или просто отвернуться и смотреть в сторону. В общем, в ее арсенале имелось множество способов ответной реакции, и в прошлом она могла бы прибегнуть к любому из них, в конечном итоге получив компенсацию за наглость, но здесь она вдруг ощутила, что вся сила общественного мнения и государственной машины, еще недавно угрожающе высившиеся за ее спиной, не имели никакой практической ценности. Так что, она ничего не сделала и не сказала ему, лишь в испуге еще сильнее прижалась спиной к дальней стене камеры. Некоторое время спустя он ушел, оставив ее наедине со своими страхами. Женщина бросила взгляд на свое испуганное отражение в металлическом зеркале. Оставалось только предположить, что, вероятно, в этом мире, женщин или, по крайней мере, таких женщин как она, как та, которую она видела зеркале, одетую в короткую тунику, столь интересно фигуристую, можно было рассматривать так, пристально и безнаказанно. Возможно, поступать так, было даже приемлемо. Возможно, он делал это без задней мысли, как само собой разумеющееся. А что же насчет тех молодых нагих женщин, задала она вопрос сама себе, тех, которых она иногда видела в коридоре, тех, что были связаны или скованы цепью за шеи, тех женщин в ошейниках? Мог ли мужчина смотреть на них и не чувствовать интерес или желание?

Немного позже в камеру вошел мужчина в зеленых одеждах.

— Поза инъекции, — бросил он прямо с порога, и она немедленно легла на правый бок, подтянув колени к груди.