Признание в любви

Глава 12

Дверь им открыла старая Жанна, на внешности которой никак не отразилось ночное происшествие, за исключением кусочка пластыря на носу.

— Жанна! — Филипп схватил ее за руки. — С вами все в порядке? Слава богу!.. А монсеньор граф?

— Он цел и невредим. — Жанна сердито взглянула на лейтенанта. — Но кто сказал этому чудовищу? Вот что мне хотелось бы знать… Кто сказал этому монстеру о внуке монсеньора графа? И кто сказал им, где мы живем, черт возьми?!

Приехавшие рассказали ей о поступке мисс Черитон, умоляя простить ее за неосмотрительность.

— Мисс Черитон очень много говорит, это я знаю, — признала Жанна, сразу забыв, что и сама рассказывала всему свету историю о внуке монсеньора графа. — Случайную оплошность этой леди можно простить, потому что у нее доброе сердце.

— Все это было сделано от чистого сердца, — пояснил мистер Бьюмонт, помогая своему другу, — и с самыми лучшими намерениями. Бедная мисс Черитон так романтична, мадам!

Жанна снова согласилась с ними.

— Англичане понятия не имеют, когда надо говорить, а когда — помолчать, — заявила она. — Когда надо веселиться, они молчаливы и мрачны, а когда надо хранить молчание — излагают свои мысли каждому встречному.

— Но как же монсеньор граф, Жанна? — Филипп не имел никакого желания вступать в дискуссию о привычках англичан. — Вы сказали, что он цел и невредим… но разве этот парень не напал на него? Мы слышали, что его чуть не убили и отняли все, что у него было…

— Но, мой дорогой Филипп, вам не следует верить всему, что вы слышали, — раздался голос позади него.

Филипп быстро повернулся и увидел монсеньора Эстобана, спускающегося вниз по лестнице. Большое кольцо с бриллиантом по-прежнему сверкало на его руке, волосы были завиты и напудрены, а пальцы сжимали кружевной носовой платок. За ним струился аромат лаванды, на губах играла светская улыбка.

— Монсеньор граф! — вскричал Филипп. Он бросился к старому джентльмену и в восторге сжал его в объятиях, вместе с его кружевным носовым платком. — Вы невредимы… Именно это я хотел узнать!

— Удалось ли грабителю войти? — поинтересовался Эдвард Бьюмонт с легкой улыбкой, выражая свое удовлетворение по поводу невредимости эмигранта.

Монсеньор Эстобан провел гостей в гостиную и велел Жанне принести вина.

— Это она подверглась нападению, а не я, месье, — поведал он. — Негодяй пробрался через заднюю дверь и ударил ее по голове. К счастью, чепчик у нее был довольно толстый, а под ним — пучок волос. Жанна упала, потеряв равновесие, а когда преступник проник сюда, поднялась и побежала в Темперли за помощью. Я тем временем сидел вот здесь, за этим столом, и читал книгу. — Граф выдвинул ящик стола и показал пару дуэльных пистолетов. — Я открыл этот, ящик и вынул один из пистолетов еще до того, как преступник вошел в комнату, поэтому, когда он стал требовать от меня деньги, угрожая лишить меня жизни, я был вынужден ответить, что, к сожалению, это его жизнь находится под угрозой, а не моя. «Вот это, монсеньор, — сказал я ему, — дуэльные пистолеты. Я никогда не промахивался с десяти шагов, а вы от меня — в двух шагах». Он усмотрел резон в моих словах и ретировался.

— Так вы дали ему уйти? — с сожалением произнес мистер Бьюмонт.

Старый эмигрант улыбнулся.

— Он был моим врагом, — пояснил он, — но в то же время и моим соотечественником. Я помнил об этих двух вещах. И у меня были все основания считать, что он недолго будет оставаться на свободе. Плащ и шляпа, которые были на нем, слишком бросались в глаза. — Старик положил пистолет в футляр рядом с другим пистолетом. — Теперь я решил, что мне следует держать их заряженными, — заметил он. — Если бы джентльмен, который зашел ко мне прошлой ночью, понял, что они не заряжены, то вряд ли прислушался бы к моим аргументам.

Молодые люди рассмеялись, и после того, как выпили вино, мистер Бьюмонт сказал, что ему пора идти.

— У меня есть дело в городе, — сказал он, — которое требует моего присутствия.

Граф и Филипп остались вдвоем, и граф взглянул на лейтенанта с прежней теплотой.

— Мой дорогой друг, — произнес он, — Мне было очень грустно без наших шахматных баталий.

— Так давайте сыграем партию, — весело предложил Филипп. Он достал шахматную доску, коробку с вырезанными из слоновой кости шахматными фигурами и расставил их на столе.

Через полчаса игры рука хозяина, собравшегося сделать ход, вдруг замерла в воздухе.

— Я забыл! — с ужасом вскричал он. — Ведь вы снова в тюрьме, а Темперли находится за границей тюремной территории. Или комендантский час не действует для тех, кто снимает комнаты?

— Нет, монсеньор. Режим у меня такой же, как и был в замке.

— Значит, вы нарушили распорядок, когда пришли повидать меня! — Граф неодобрительно покачал головой. — Ах, Филипп, мой дорогой мальчик, когда же вы поймете, что ни при каких условиях нельзя нарушать слово джентльмена?

— Но, монсеньор, мне надо было убедиться, что вы живы.

— Это неправильно. Честь — превыше всего, и тот, кто дает слово, должен его сдержать, несмотря ни на что. Именно поэтому я до сих пор храню верность королю Франции. — Граф разгневанно отодвинул шахматную доску, и фигурки посыпались на пол.

Филипп бросился их поднимать.

— Прошу прощения, монсеньор граф… Вы не хотите доиграть партию?

— Нет, не хочу. Вы очень обяжете меня, если покинете мой дом немедленно, лейтенант Кадо. Вы меня очень рассердили.

— Пожалуйста, примите мои извинения! — Но на лице лейтенанта мелькнула легкая улыбка, когда он укладывал в коробку последнюю фигуру. — Когда я могу вас снова посетить? — спросил он.

— Вам не надо ко мне приходить, монсеньор, — холодно ответил граф и добавил: — На днях я зайду к вам на квартиру и выпью с вами стакан вина. Но не обещаю, что это будет завтра или послезавтра, монсеньор.

— Понимаю, монсеньор граф. Но я буду ждать вас завтра утром — на случай, если вы все-таки придете. — Он повернулся к двери, однако его позвали обратно.

— Филипп, мой дорогой мальчик, — нежно проговорил граф. — Мне очень не хватает твоего общества, и я буду счастлив видеть тебя и разговаривать с тобой, но не ценой твоей чести. Обещай мне, что ты не нарушишь своего слова и не придешь сюда больше.

— Хорошо, обещаю. — А когда, улыбаясь, он уже и готов был уйти, в комнате появилась Жанна со старыми сапогами в руках: их голенища сзади были порваны снизу доверху.

— Это ваши сапоги, месье? — спросила она Филиппа. — Я нашла их возле ограды со стороны задней двери.

— Если они мои, то на них должно быть написано мое имя. — Филипп взял у нее сапоги и обнаружил свою четко написанную фамилию. — Теперь я понимаю, почему Гастон так стремился сдать их в ремонт! — воскликнул он. — Для того, чтобы отдать их Фуке! — Он с отвращением взглянул на сапоги. — Сейчас они уж точно нуждаются в починке. Возьми их, Жанна, и отдай первому встречному бродяге, который пройдет по этой дороге, с моими лучшими пожеланиями! — Он поклонился графу и ушел.

Старый эмигрант провожал Филиппа глазами до тех пор, пока тот не исчез из вида, а затем съежился возле камина, протянув изящные, в синих прожилках руки к еле теплящемуся огню.

— Вы любите этого молодого человека, — с осуждением промолвила Жанна. — И я тоже сильно привязалась к нему.

Граф печально улыбнулся, глядя на разорванные сапоги в ее руках.

— Не выбрасывай их пока, Жанна. Я пойду завтра в Доувертон, чтобы навестить лейтенанта, возьму их с собой, покажу сапожному мастеру, который делает обувь для сэра Темперли, и закажу Филиппу новые сапоги. Это возмутительно, — добавил он, с достоинством взмахнув надушенным носовым платком, — что офицер французской армии имеет лишь одну пару сапог.

Лейтенант медленно шел к городу, его мысли были заняты монсеньором Эстобаном. Он думал о прерванной шахматной игре и о том, что если когда-нибудь эмигрант вернется во Францию, то он может обнаружить, что многие старые ценности исчезли вместе с его титулами и землями, и задумался над тем, как граф отреагирует на эту ситуацию. В том, что он мужественно встретит ее, не было сомнений: гордость не позволит такому человеку признать свое поражение, хотя каждым своим нервом он будет против этого протестовать.

Межевой камень, обозначающий границы, был всего в нескольких ярдах от него, когда лейтенант услышал за собой торопливые шаги, и на дорогу перед ним легла тень. В этот момент в нем живо вспыхнуло воспоминание о нападении на Пустоши, он почувствовал опасность. Остановившись и приготовившись к защите, Филипп узнал в человеке со злодейской внешностью, окликнувшем его, приказчика мистера Тейлора, Джона Хикса.

— Я так и думал, что это ты! — Мужчина ухмыльнулся и фамильярно сунул ему руку для пожатия. — Французский офицер — и за пределами разрешенной территории. Тебе нельзя и шагу ступить за этот камень, и ты знаешь это. Наверное, ходил к своей подружке? Ну что ж, можешь вернуться в замок вместе со мной, и мы посмотрим, что тебе скажет агент.

— Вы имеете в виду — вам, монсеньор? — невесело улыбнулся Филипп. — Вы получите вознаграждение, несомненно. Послушайте, я дам вам десять шиллингов, и вы пойдете своей дорогой, а я — своей.

— Вот уж нет! — Приказчик мертвой хваткой схватил его за руку. — Ты ни шагу больше не сделаешь без меня, иначе я позову на помощь, Я кликну вон тех работников, которые трудятся на полях, и они помогут мне тебя поймать.

— Но если вы сделаете это, они, без сомнения, захотят получить часть вознаграждения. Поэтому отпустите мою руку и позвольте пройти с вами в замок. Капитан Буллер — мой хороший друг, и будет лучше, если он услышит о моем преступлении из моих собственных уст.

Джон со злостью оттолкнул руку лейтенанта, и они вместе пошли в город. Филипп был молчалив. Возможно ли, размышлял он, что именно этот мужчина напал на него из-за тридцати фунтов? Когда вели следствие по этому делу, никто и не думал упоминать о том, что видел приказчика мистера Тейлора в ту ночь на той пустынной дороге: было совершенно естественно, что он ходил по ней по делам своего хозяина.

Филипп попытался вспомнить детали нападения. Грабитель подошел к нему сзади, и с него слетела шляпа… Касторовая шляпа, такая же, как у Хикса, очень простая… А внутри она была такой же простой?.. Неожиданно он вспомнил, что видел пятно, в форме клубники, на тулье шляпы… Солнце, конечно, уже зашло, но шляпа упала на землю рядом с ним: пятно было темным, а поэтому заметным в сумерках. Он снова взглянул на шляпу Джона и слегка улыбнулся: а не попался ли ему в руки его грабитель? Подметившего улыбку и взгляд, брошенный на шляпу, приказчик слегка дернулся и неожиданно заявил, что уже поздно и у него нет времени идти в замок.

— На этот раз я тебя отпускаю, француз, — проговорил он с противной ухмылкой. — Считай, что тебе повезло.

— О, я так не считаю, уверяю вас, — улыбнулся Филипп. — И вы не можете отпустить меня, раз уж задержали. Насчет этого существуют правила и предписания. Давайте пойдем дальше и постараемся поскорее увидеть агента.

Капитан Буллер сидел за столом, возле него стоял полковник Делейни и читал какую-то бумагу. Оба — пили вино и, похоже, были в прекрасном настроении.

Хикс, немного струхнувший теперь оттого, что доставил заключенного агенту, начал возмущаться и скулить, вертя в руках шляпу:

— Прошу прощения, но я обнаружил этого французского офицера в деревне Темперли — он шел по дороге нагло и смело, будто какая шишка, а на эту территорию заключенным нельзя заходить… — Хикс замолчал, потому что агент его не слушал.

— Ну так что же, полковник Делейни? — улыбнулся капитан Буллер, забирая у него прочитанную бумагу. — Значит ли это для вас то же, что и для меня?

— Конечно, — ответил полковник и поднял бокал. — За маршала Полей, да благословит его Господь!

— Аминь. — Капитан повернулся к Хиксу с выражением отвращения на лице. — Что? В чем дело? Что вы хотите сказать?

Хикс стал повторять свою информацию, но ему не дали договорить.

— Темперли находился за пределами территории передвижения французских офицеров, — объяснил приказчику капитан Буллер, — Но больше уже не находится. Лейтенант Кадо и его друзья теперь свободны и могут ходить, где им захочется.

— Но… — начал Хикс, не в силах вникнуть в смысл того экстраординарного заявления, однако и Филипп его тоже не мог уловить. Он неотрывно смотрел на шляпу своего захватчика, которую тот вертел в ручках, и вдруг увидел темное пятно внутри: оно имело реформу клубники.

— Так это вы напали на меня той ночью на Пустоши и отняли деньги?! — вскричал лейтенант Кадо. — Я запомнил это пятно на шляпе… Ведь она упала прежде, чем вы ударили меня второй раз, так?

— Ты не мог меня видеть… — Джон запнулся, а агент, крайне заинтересовавшись сказанным, потребовал:

— Продолжайте. Закончите вашу мысль, мистер Хикс… Лейтенант не мог вас видеть, потому что вы старались держаться вне поля его зрения, когда напали на него. Правильно?

— Нет, я не нападал… Это наглая ложь… — Джон рванулся к двери, но был схвачен охранником.

— Отведите его в караульную, — скомандовал полковник. — Я сдам его коменданту. — Когда Джона увели, он подошел к Филиппу и пожал его руку. — Позвольте мне первым обменяться с вами рукопожатиями, сэр… Мой недавний враг, а теперь, я надеюсь, мой друг.

— Pardon, господин полковник? — Филиппу показалось, что он сходит с ума. — Простите, но я ничего не понимаю.

— Только что пришла депеша из Лондона. — Агент встал из-за стола и тоже пожал его руку. — Бонапарт сдался, и война окончена. Наши страны прекратили сражение. Вы свободны, как я уже сказал, и можете либо оставаться здесь, либо идти куда хотите… можете даже вернуться во Францию. — Он дружески похлопал француза по плечу. — А теперь я пойду вместе с полковником и сообщу эту радостную новость вашим соотечественникам и открою ворота замка. — Он снова пожал лейтенанту руку и оставил его одного.

Филипп отправился к себе на квартиру, едва осознавая, что делает и куда идет. Когда он дошел до рыночной площади, то услышал ликующие крики, раздающиеся в замке: эти звуки доносились до него, как шум морских волн, когда он шел по Маркет-стрит до самого магазина булочника. Жена булочника тут же забыла о своем покупателе и, отложив свежевыпеченный хлеб, повернулась к нему.

— Говорят, война окончена, мистер Кадо? — вскричала она. — Скажите, неужели это правда?

— Да, — подтвердил он. — Война окончена. Мы больше не враги, мадам.

И тотчас же почувствовал, что его окружили мужчины и женщины, стали жать ему руки, целовать его и обнимать, смеяться и плакать одновременно. Филипп еле сдерживался от смеха, потому что таких эмоций было трудно ожидать от холодных англичан. Затем он пошел в трактир «Скрипучие ворота», заказал хозяйке самые лучшие блюда и пообедал в компании офицеров из замка — французов и англичан.

Закончив обедать, Филипп направился к Пустоши и там, присев на пригорок, покрытый мягкой травой, стал смотреть на город и на замок, возвышающийся на холме, со странным чувством сожаления и печали.

Он был свободен, наконец, и ничто не говорило об этом так ясно, как запах полевых цветов и дикого тимьяна, окружавших его со всех сторон. Он был свободен, как жаворонок, порхающий в небе над его годовой, но радость этой свободы, которую он так ждал более пяти лет, была омрачена печалью и сожалением.

Он постарался думать о дяде — этом суетливом и добром маленьком человечке, о тете — аккуратной и опрятной женщине, об их доме, увитом виноградной лозой, и о девушках, которых, наверное уже подбирали ему в жены, — с хорошим приданым и таких же рассудительных, как его тетя. Но ни у кого из них не было такого нежного голоса, такого ореола золотистых волос и ангельского лица, как у Сары…

Филипп сидел на пригорке долгое время, обдумывая свою жизнь, а когда начало темнеть, поднялся и побрел домой. Он шел по улицам, с трудом продвигаясь через толпу гуляющих людей, когда почувствовал, что кто-то схватил его за руку — второй раз за этот день. Филипп обернулся и увидел Гастона — в хорошем подпитии и в приподнятом настроении духа.

— Лейтенант Кадо! — вскричал он. — Теперь мы братья, не так ли? Больше мы не хозяин и слуга — все это в прошлом! — Гастон посмотрел на сапоги лейтенанта и расхохотался. — Фуке позаимствовал у вас старые сапоги, но, я думаю, вы догадались об этом. Это была хорошая, шутка. Если бы Фуке захотел сбежать сейчас, ему не пришлось бы прилагать столько усилий.

При этих словах он опрометчиво отпустил руку лейтенанта и свалился в канаву, а Филипп, не обратив на это никакого внимания, отправился к себе на квартиру.

Но там его ожидали неприятности. На улице возле булочной стоял экипаж, в котором сидели леди и джентльмен, подкарауливая возвращение Романтичного француза.

— Вот он! Я узнала этого мошенника!.. Это он, без всяких сомнений!

— Арестуйте его, Смитсон! — приказал сквайр Форсетт, выпрыгивая из экипажа, и здоровенный детина, с дубинкой констебля в руке, схватил Филиппа за воротник.

— Ваше имя Филипп Кадо? — спросил он.

Лейтенант вывернулся из его рук.

— Я лейтенант Филипп Кадо из французской армии, монсеньор, — отчеканил он. — Будьте любезны, сообщите мне, почему вы так бесцеремонно со мной обращаетесь?

Ему ответил сквайр.

— Вы сбежали с моей дочерью! — заорал он. — Вот что вы сделали. Разве вы не знаете этого? Вы скрылись вместе с ней в наемной карете прошлой ночью. Я и ее тетя, мы желаем знать, где вы ее спрятали?!

— Спрятал? Но зачем мне ее прятать, скажите, пожалуйста? — Филипп холодно взглянул на сквайра. — Я полагаю, вы говорите о мадемуазель Софи?

— Вы знаете, о ком речь! — закричала леди, а сквайр уже поднес свой кулак к лицу француза и угрожающе произнес:

— Не думайте, что сможете увильнуть. Война, может быть, и окончена, но в Англии еще существует закон и порядок, в чем вы убедитесь, когда завтра утром предстанете перед мировым судьей.

— Но в чем вы меня обвиняете, монсеньор? — Голос Филиппа был умоляющим, хотя в глазах играли веселые огоньки.

— В насильственном похищении, сэр! — заорал разъяренный сквайр. — Отведите его в арестантскую камеру, Смитсон. — Я разберусь с ним завтра. — Затем он уселся в карету рядом со свояченицей и быстро укатил прочь.

Филипп шел в сопровождении здоровенного Смитсона к местной тюрьме, пожимая плечами. Эти англичане такие тупые. В этом смысле Бьюмонт был прав.

— Я не смогу это сделать, — старался он объяснить лейтенанту. — Но если это сделаешь ты, француз, то никто уже не сможет разубедить сквайра, что ты — не законченный негодяй.

— Я польщен твоим мнением обо мне, — усмехнулся Филипп. — Но не испытываю восторга оттого, что мне придется провести ночь в тюрьме Доувертона. Я предпочел бы съемную квартиру за стенами замка.

— Но, мой дорогой Филипп, ведь этим замечательным молодым людям потребуется время для того, чтобы уехать подальше, — настаивал Эдвард.

И Софи тоже принялась его убеждать.

— Все, что вам надо сделать, — это нанять карету на ваше имя, — твердила она. — Дорогой мистер Кадо, вы же самый добрый человек на свете, неужели вы нам откажете в нашей просьбе?

Филипп вздохнул и покорился своей судьбе. Он всегда был готов угодить леди, а план, который они построили, был ему по душе. Что ж, он должен пострадать за друзей, подумал тогда лейтенант, хотя очень боялся, что в тюрьме будет полно вшей.