Признание в любви

Глава 4

В тот же день, в десять часов утра, Леконтре поднялся по расшатанным ступенькам главной башни замка, ведущим в казармы французских офицеров, и положил на стол Филиппа Кадо красивую шкатулку с моделью корабля.

— Вот, мой лейтенант! — произнес он, отступив немного в сторону и любуясь своим творением. — Взгляните на «Редутабль» — он так же совершенен и красив, как в тот день, когда вступил в свой последний бой с англичанами. Разве не поразительно, что это можно создать из горстки костей?

— И с помощью искусных умных пальцев, Гастон. — Филипп с нежностью посмотрел на взволнованного маленького мужчину. — Твой друг Фуке — подлинный художник. Но почему «Редутабль»? Уверен, что «Викторию» было бы легче продать.

— Я тоже это говорил. Я сказал Фуке: «Друг мой, мы хотим продать этот корабль. «Виктория» принесет нам больше, чем бедный старина «Редутабль».

— И что он на это ответил?

Леконтре пожал плечами:

— Сказал, что «Викторий» слишком много. Каждый, кто строил корабль, называл его «Викторией». Но Фуке сказал, что он француз и гордится этим, поэтому сделает французский линейный корабль и назовет его «Редутабль», в честь того, который затонул в море, сражаясь против англичан в Трафальгарской битве и с палубы которого был сделан выстрел, сразивший великого адмирала Нельсона. Это будет жест презрения, заявил Фуке, нашим захватчикам.

Филипп рассмеялся. Он не любил язвительного Фуке, но будто слышал его заносчивые слова, когда Леконтре рассказывал о нем.

— Это действительно жест! — согласился он, затем спросил, какие детали корабля делал Гастон, тот ответил, что не участвовал в создании модели.

— Я слишком неуклюж для такой тонкой работы, лейтенант. Я только нашел материал, а когда из костей были вырезаны детали, их отполировал. Я также нашел дерево для шкатулки — это было трудное дело, потому что английские крестьяне тоже вырезают из дерева разные поделки для продажи. И они завидуют тому, что наши деревянные изделия гораздо лучше, чем у них, так же как сплетенные из соломы или кружевные изделия, — а это ведь промысел, который они заимствовали у нас. Эта шкатулка очаровательна, не правда ли? Взгляните на вставки осмола внутри и батальную сцену на крышке!

— Фуке — настоящий художник, как я уже говорил. Но ведь здесь еще есть металл, и он похож на золото. Это чьи-то сережки? У кого ты их украл?

— У Джозефа Муджина, но я их не украл. Я купил у него эти серьги, а он запросил за них большие деньги. Я взял деньги взаймы — мне пришлось не только покупать серьги, но и платить золотых дел мастеру за то, чтобы он расплавил серьги и подготовил для нас металл, и все это обошлась мне примерно в пять фунтов.

— Но Фуке конечно же поучаствовал в расходах?

— Это хорошая шутка! — Леконтре рассмеялся. — У него в кармане никогда не было и су, хотя он продает много своих замечательных деревянных вещиц на тюремном рынке.

— Но на что он их тратит? — Филипп уловил выражение глаз маленького мужчины и все понял. — Ты еще не сказал, а я уже догадался. Он игрок, этот Фуке.

Гастон в отчаянии воздел руки.

— Мой бедный друг, — с горечью произнес он, — любит все азартные игры, будь то игра в карты, в три соломинки или подбрасывание монеты — ему все равно. Он живет лишь для того, чтобы заключить пари, и даже еда уходит на то, чтобы оплачивать долги.

— Но ведь это строжайше запрещено. Заключенным не разрешается проигрывать свою одежду, постельное белье или паек. Фуке знает об этом так же хорошо, как и ты.

— Однако все французы играют, мой лейтенант, и никто не может этому воспрепятствовать. А потом, видите ли, это все, что у него есть. Вам разрешены прогулки в город, за стены замка, беседы с людьми на улицах и в магазинах. Для вас открыты дома, вас ждут в гости, а за городом есть зеленые поля, на которые вы можете взглянуть, даже если вам не позволено там побродить. Сам я здесь, в тюрьме, тоже общаюсь с людьми. Я люблю ходить в гости к моим друзьям, обмениваться новостями, беседовать о том, о сем. Я научился разным ремеслам, помогаю в госпитале и работаю на вас, лейтенант: зажигаю вам свет, добываю дрова и уголь, чищу сапоги и одежду. Короче говоря, я постоянно занят. Но у бедняги Фуке нет ничего, кроме резьбы по дереву, и с наступлением темноты они зажигают свечку, садятся вокруг нее и ставят на кон свои души, чтобы развлечься.

— Но он, должно быть, слуга офицера, как и ты. Это вносит разнообразие в жизнь и приносит хотя бы три пенса в день.

— Фуке никому не слуга. Он говорит, что служит лишь самому себе и Франции.

— Такая гордыня приведет его к гибели.

— Да, конечно, и я говорил ему об этом, но что можно поделать с этим непомерным упрямством? Бывало, я говорил ему, что он, должно быть, сын аристократа, иначе откуда такая гордость. Его эти слова бесили. Он истинный республиканец.

— А ты, конечно, за императора?

— Конечно, лейтенант. — Черные глаза Гастона встретились с насмешливым взглядом Филиппа, и он рассмеялся.

— Ты прекрасно понимаешь, что, если Бурбоны снова вернутся во Францию, ты будешь носить белую кокарду, как и все мы.

— Я француз, мой лейтенант, и, пока сыт и здоров, буду желать того же любому мужчине.

— Ты философ, Гастон.

— Как скажете, лейтенант.

Филипп оставил тему политики и вновь вернулся к кораблю.

— Я вряд ли смогу купить его, — сказал он.

Его денежное содержание в день составляло всего десять шиллингов, еще выручали уроки, которые он давал в городе. Однако Филипп не мог позволить себе снять жилье за пределами тюрьмы, как это делали некоторые его товарищи-офицеры.

Гастон принялся уверять его, что они уже нашли покупателя, торговца Мэттью Тейлора, который обещал заплатить за корабль тридцать фунтов.

— Это хорошая цена, — согласился Филипп.

— За год работы, лейтенант.

— Тогда это не столь хорошая цена, хотя, я думаю, он может поспорить и сказать, что вы имели бесплатную квартиру и стол, когда мастерили кораблик.

Затем Гастон рассказал лейтенанту о подагре торговца, которая в тот день помешала ему приехать на тюремный рынок. Приказчик Тейлора передал записку с просьбой, чтобы кто-нибудь из офицеров, находящихся в условном заключении, принес корабль ему домой, так как джентльмен, намеревающийся его купить, на следующий день собирается приехать в Доувертон.

— И поэтому, мой лейтенант, — добавил Гастон с надеждой в голосе, — я перед вами.

— Вижу. Я должен быть вашим посыльным?

— Если вас не затруднит, монсеньор.

— С удовольствием, тем более что дом мистера Тейлора находится внутри отведенной нам территории. Я не собираюсь опять нарушать границы даже ради тебя, Гастон. В прошлом месяце я нарушил их пять раз — правда, всякий раз уходил не более чем на несколько часов, — но бравый капитан Буллер заявил, что, если такое повторится, меня отправят под арест, а это значит, что я буду прозябать два летних месяца!

— Вообще-то капитан Буллер добрый человек. Ему вряд ли захочется отправлять вас под арест, лейтенант!

— Боже упаси! — Лейтенанту пришлось посидеть под арестом в Чатеме, а Леконтре и Фуке — в Портсмуте, и он не испытывал ни малейшего желания повторить свой опыт. — Первым делом я найду магазин этого доброго торговца в городе и выясню, где он живет, — пообещал Филипп.

— Если мистера Тейлора не будет в магазине, не оставляйте наш корабль этому мерзкому приказчику, Хиксу, — предупредил Гастон. — Похоже, он нечист на руку. У него глаза как у поросенка.

Филипп обещал передать корабль лично в руки мистера Тейлора. Затем Гастон привел в порядок его лучшую, хотя и порядком поношенную, голубую куртку и начистил новые сапоги, которые были куплены в городе на деньги, заработанные уроками французского. Волосы, лейтенанта, темные и кудрявые, были тщательно расчесаны, высокую шляпу с серебряной пряжкой он надел слегка набекрень, а кораблик засунул под мышку. Лейтенант взял трость и отправился в город. Мимо караула в воротах он прошел, даже не показав пропуск, потому что здесь его знали очень хорошо. Красивый француз был известен каждому в тюрьме, за исключением разве что стражника, обязанного следить за улицей, спускающейся в город.

— Проклятые французы, — проворчал этот стражник, глядя вслед лейтенанту. — Смотри, как перебирает ногами: будто танцует, а не идет!

Между тем Филипп всего лишь осторожно ступал по булыжной мостовой, чтобы не повредить обувь. И хотя его красивые новые сапоги были хорошо скроены и крепко сшиты, они были сделаны из плохой кожи — другие сапога Филипп не мог себе позволить.

С каждым шагом лейтенанта все больше охватывала радость жизни. Пять лет назад, попав в плен, он даже не мог мечтать, что в Англии будет наслаждаться свободой, как наслаждался ею теперь. Офицеров и солдат — девятьсот человек — посадили на обшарпанный линейный корабль и всем выдали одинаковую безразмерную желтую форму, которую теперь носили Гастон и его друзья. Воздух в каютах был спертым, еда — несъедобной, и, если вспыхивал очаг дизентерии или сыпного тифа, пленные умирали, как мухи.

И этот очаровательный английский городок, куда их привезли, и даже мрачный старый замок, ставший их тюрьмой, показались им в сравнении с тем кораблем раем. А после встречи с Сарой в то утро возле магазина мистера Бриггса городок казался лейтенанту еще милее.

Вскоре, без всяких затруднений, Филипп нашел лавку мистера Тейлора, которую хозяин величаво именовал магазином. Однако, увидев приказчика мистера Тейлора — долговязого парня с хитрой улыбкой, — так же как и Леконтре, почувствовал к нему недоверие.

— Мистер Тейлор лежит дома, у него подагра, — сообщил; приказчик, когда Филипп изложил ему свое дело. — Я сказал французскому военнопленному, когда он принес корабль на рынок, что мистера Тейлора сегодня там не будет, предложил оставить эту поделку мне, но он отказался. Должно быть, не поверил, что я передам его работу хозяину. Хотя слово англичанина тверже, чем слово француза, вот что я вам скажу.

— На самом деле? — В глазах лейтенанта Кадо вспыхнули веселые искорки. — Однако то, что вы говорите, мой друг, меня не интересует. Сегодня прекрасный день для прогулки, и я знаю, где живет мистер Тейлор. Я сам отнесу ему корабль. — При этих словах Филипп повернулся и вышел из лавки.

— Смотрите поосторожнее! — крикнул ему вслед Джозеф. — Дом находится за пределами вашей территории, если угодно вам знать!

Лейтенант обернулся и вежливо улыбнулся в ответ. Затем отправился в город и зашел в трактир «Скрипучие ворота» — популярное место встреч Филиппа и его друзей, — хозяйка которого славилась своим кулинарным искусством. Бедность Филиппа ее нисколько не удручала. Она подала ему хлеб и сыр и стала болтать с ним так весело, словно он заказал жареного гуся и яблочный пирог.

Она еще раз подошла к столу, когда он показывал друзьям модель корабля, которую собирался отнести торговцу, и, восхитившись ее совершенством, предупредила:

— Если будете с деньгами возвращаться в сумерках, идите осторожно. Это место не зря называется Пустошью, там шалят разбойники… и бродят убийцы.

— Тысячу благодарностей, мадам, но я намереваюсь быть в замке задолго до наступления темноты. У нас действует зимний комендантский час — это пять часов вечера. — Филипп допил пиво, доел сыр и вышел из гостиницы.

Очень скоро город остался позади, и он уже шагал по дороге, ведущей к пустоши. Эта местность была тихой и красивой, и единственным живым существом, встреченным им на пути, была овца, мирно щипавшая траву. Впереди он уже видел дом мистера Тейлора — в окружении деревьев, еще не покрытых листьями.

Однако расстояние оказалось обманчивым, а дорога — каменистой. Поэтому, когда Филипп подошел к дому, было уже три часа.

Аккуратная служанка сразу же провела его в комнату, где с забинтованной ногой, положенной на пуфик, сидел ее господин. Торговец тепло приветствовал француза, пожал ему руку, пригласил его присесть, а служанку послал за мадерой и сливовым пирогом.

— Без сомнения, этот Фуке — талантливый чертяка, — пришел в восхищение Тейлор, рассматривая модель корабля. — Мой заказчик будет потрясен.

Филипп глянул в окно, увидев, что солнце стало клониться к высоким деревьям мистера Тейлора, но устроился поудобнее в предвкушении вина и беседы с хозяином. Ничто не радовало его так, как радушные приемы в английских домах, а мистер Тейлор жаждал поговорить о Франции. Он частенько бывал в этой стране еще до революции, когда его отец был жив и посылал сына за границу закупать шелк и кружева.

— Предместье Сен-Жермен — такой прекрасный район! — вспомнил он. — В его домах заключались целые состояния, но революция смела их с земли.

— Но, монсеньор, революции всегда имеют обыкновение все уничтожать.

— Иногда это бывает полезно, если на месте старого создается что-то новое, — согласился торговец.

— Но сделала ли это Франция, монсеньор?

— Что касается моей страны, — ответил Филипп, улыбаясь, — то она создала Наполеона Бонапарта, и многие из нас не думают, что это плохо.

— Бони? — Мистер Тейлор издал короткий смешок. — Подумаешь! Я слышал, что он побеждал лишь благодаря скорости продвижения своих войск. Но боюсь, в настоящее время его действия не столь успешны. Сочувствую вам, монсеньор.

Лейтенант пожал плечами.

— Через некоторое время Бонапарт, без сомнения, наверстает упущенное, — предположил он. — И тогда я принесу вам мои соболезнования, месье!

Они оба рассмеялись, а затем, взглянув на старинные дедовские часы в углу комнаты, мистер Тейлор заметил, что уже половина пятого и гостю стоит подумать о возвращении в замок.

— Вам надо успеть до комендантского часа, — напомнил он и захромал к серванту, откуда достал тридцать фунтов в банкнотах английского банка.

Солнце уже почти зашло, когда Филипп вышел на дорогу. Он понял, что потратил больше времени, чем мог себе позволить, и если не отдаст на растерзание острым камням свои новые сапоги, то доберется до замка, когда его ворота уже будут закрыты.

Поколебавшись секунду, Филипп сошел с дороги, сокращая путь, и пошел по тропинке, которая поднималась к вершине холма, а затем спускалась к ручью, бегущему в овраге. Этот ручей брал начало в лесах Темперли, расположенных справа, и тек по направлению к Доувертону, находящемуся слева. Переправиться через него можно было только по камням, вокруг которых, словно стражи, стояли черные ели.

Косые лучи заходящего солнца падали на тропинку за его спиной, когда лейтенант дошел до елей, и в этот момент он заметил длинную тень, шевелящуюся в деревьях. Филипп быстро прыгнул на первый камень, но, прежде чем успел перебраться на другой, мужчина, прячущийся в деревьях, нанес ему такой удар, что он упал в воду.

«Боже мой, — мелькнула у лейтенанта мысль, прежде чем он потерял сознание, — теперь-то они точно отправят меня в эту проклятую тюрьму…»