Призрачная жена

12

Я спала плохо, как во времена, последовавшие за аварией, и проснулась с уже знакомой головной болью. Машинально приняв две таблетки аспирина, я по телефону, стоящему рядом с моей кроватью, заказала в номер кофе.

Не успела трубка лечь на рычаг, как телефон вновь зазвонил. Была только половина девятого. Кому я могла понадобиться так рано?

С тревожным предчувствием я вновь поднесла трубку к уху и услышала незнакомый голос, говоривший по-английски с чудовищным акцентом:

— Я человек, на которого вы смотрели вчера вечером.

— Кто? — В трубке раздавалось тяжелое дыхание, как если бы звонивший был стариком, или запыхался, или был пьян. — Кто это говорит? — резко спросила я.

— В Тиволи. Вы смотрели на меня.

— Продавец воздушных шаров?! — Мне самой стало трудно дышать. — Йенс Ларсен?!

— Да.

— Если вы хотели поговорить со мной, почему так поспешно скрылись?

— Вы были не одна.

Этот человек узнал Эрика, молнией пронеслось у меня в голове. Именно с ним, а не со мной он не хотел встретиться.

— Сейчас я одна, — поспешно сказала я. — Поэтому вы можете сказать мне все, что хотите.

— Не по телефону. Нам надо увидеться.

— Тогда приходите в отель. Кстати, откуда вы знаете, где меня искать?

— Совсем нетрудно догадаться, графиня Винтер, что вы остановитесь либо в "Англетере", либо в "Паласе".

У меня перехватило дыхание, когда он назвал меня "графиней".

— Что ж, по крайней мере вам известна правда. Я должна встретиться с вами!

— Это именно то, о чем я прошу вас. Ждите меня в кафе "Викинг" на Клеркегаде. Это недалеко от Королевского парка. В десять часов. Я закажу вам рюмочку шнапса. — Мужчина хихикнул. — Но приходите одна. В любом случае первым я туда не явлюсь.

Моя головная боль улетучилась. Когда принесли завтрак, я поспешно проглотила две чашечки кофе, но есть ничего не стала. Затем надела теплый жакет, поскольку на улице похолодало, а на голову — шарф. Он прикрыл мою седую прядь и помог стать менее заметной. В кафе "Викинг" меня должны были принять за обычную туристку-англичанку.

У меня будет что рассказать Эрику, когда мы снова увидимся с ним, в волнении подумала я. Но в душе я содрогалась от страха, что мой брак с Отто будет наконец доказан. Меня начала приводить в ужас мысль, что я действительно его законная жена. Реванш — это одно, а брак, принесший столько несчастий, — совсем другое.

Как я и ожидала, кафе оказалось очень тихим. Оно располагалось в старой части города, где здания были очень древними. Разрушающиеся стены почернели от времени, обшарпанные дверные проемы располагались так низко, что зайти в подвальные помещения можно было только нагнувшись. Там помещались овощные магазинчики, всевозможные мастерские, лавки старьевщиков. На такой улице вряд ли можно встретить женщин в норковых манто.

Но я чувствовала себя совершенно счастливой, сидя в маленьком темном кафе в ожидании герра Йенса Ларсена. Я заказала кофе, закурила сигарету и с удовольствием наблюдала сценки, разыгрывающиеся у самых дверей. Домашние хозяйки делали покупки, дети играли в мяч, белый кот уютно устроился в пустом ящике из-под овощей.

И тут мое внимание привлек металлический диск на мрачной стене дома напротив. Я спросила владельца кафе, что это такое.

Его добродушное румяное лицо скорбно застыло, а маленькие голубые глаза стали печальными.

— Это осталось от последней войны, фрекен. Здесь гестаповцы расстреляли двух бойцов нашего Сопротивления. — Он долго смотрел на небольшую латунную пластину, потом снова заговорил: — В молодости я очень хорошо знал немецкий. Но теперь я больше никогда не говорю на этом языке. Его даже не изучают в школах. Теперь наши дети говорят по-английски.

— Да. Я уже заметила. Но война давно закончилась.

— Она никогда не закончится совсем, пока живы мы, те, кто помнит все.

— Вы уже владели этим кафе, когда это случилось? — Я указала на металлический диск.

— Я служил в британских войсках. Именно там я научился говорить по-английски. — Мужчина засмеялся, и его лицо снова стало веселым и приветливым. — Вы приехали в Копенгаген на каникулы, фрекен?

— Да, Что-то в этом роде. Вы не скажете, сколько сейчас времени? По-моему, мои часы спешат.

— Без двадцати одиннадцать.

— Так много!

— Вы кого-то ждете? — Да.

— Наверное, он опаздывает. С туристами часто такое случается. Могу я предложить вам еще чашечку кофе?

Я кивнула. Мое напряжение снова стало возрастать. Куда делся Йенс Ларсен? Улетел вместе со своими воздушными шарами?

Буду ждать его до одиннадцати, решила я. Владелец кафе бросал на меня сочувствующие взгляды, поскольку решил, что мой приятель, видимо, покинул меня. Кроме меня, в кафе еще два старика пили пиво.

Раздался бой часов, и звук мягко поплыл по старинной улочке. Одиннадцать! Надо перестать нервничать. Неуловимый герр Ларсен продолжает оставаться неуловимым. Или этот телефонный звонок оказался чьим-то розыгрышем?

Я поднялась со своего места, сердитая и расстроенная. Мне ничего не оставалось, кроме как вернуться в "Англетер" и узнать, не поступило ли для меня какое-нибудь сообщение.

Хотя у меня возникло ощущение, что герр Ларсен не из тех людей, которые посылают письма. Но и обманывать меня у него причин не было. Значит, ему пришлось отказаться от этого свидания. Возможно, он был уже слишком пьян, чтобы прийти.

И все-таки в отеле меня ждало одно сообщение. Я схватила листок бумаги с конторки клерка и прочла: "Позвони мне сразу, как только сможешь. Это крайне необходимо. Тим".

Всего лишь Тим. Но почему такая срочность? Мне стало слишком любопытно, чтобы пренебречь просьбой моего коллеги, поэтому я попросила соединить меня с Лондоном.

Я не хотела слушать по телефону ни обвинений, ни выражений сочувствия, поэтому сразу же заявила об этом, как только услышала приятный и такой знакомый голос.

— Послушай, Тим, этот разговор оплачиваю я, а у меня не так уж много денег, поэтому переходи к делу.

— У тебя достаточно денег в Хенделсбанке. Я перевел их туда утром. Садись на дневной самолет, вылетающий завтра в Лондон, я встречу тебя в аэропорту.

— Тим, я нахожусь в сложном положении, но не в смертельно опасном.

— Знаю, в каком положении ты находишься, особенно с тех пор, как вышла замуж за иностранного графа. Если бы ты сразу сказала мне, что Отто Винтер — граф, я бы вспомнил его.

— А что ты вспомнил о нем сейчас?

Я с нетерпением ждала ответа, но он ничего не собирался говорить мне по телефону.

— Узнаешь дома. Не пропусти вылет. В такое время года места на этот рейс вряд ли являются проблемой. Увидимся около шести. Все, на что я надеюсь, — это то, что ты не беременна.

— О, я далека от этого, — сухо заметила я.

— Ну, благодари судьбу за это.

Благодарить судьбу? Это проблематичный вопрос, друг мой.

Итак, мои скандинавские приключения завершились. В паспорте все еще стояла моя девичья фамилия. Этого оказалось достаточно, чтобы удостоверить мою личность в банке. Я купила билет на самолет. Но необъяснимая тоска по-прежнему грызла мою душу.

Выйдя на улицу, я направилась в парк Тиволи и сразу заметила, что продавца воздушных шаров на обычном месте нет. А все остальное выглядело таким же красочным и веселым, как всегда. Хотя я приехала сюда весной, в начале сезона, а теперь тюльпаны отцвели, листья опали.

К отелю вела узкая улочка, проходящая через центр города. Я чувствовала себя ужасно усталой, мне не хотелось возвращаться в отель, не хотелось собираться. Я понимала, что не хочу возвращаться в Англию. Когда я решила выйти замуж за Отто, Что-то в моем сознании перестроилось и заставило меня считать эту страну моей. И теперь я упорно цеплялась за свой новый мир, который нашла таким восхитительным.

Но к чему беспокоиться: Дания не сгинет в Балтийском море в тот момент, когда я покину ее. Я всегда смогу вернуться. Между тем пора было возвратиться в отель, позавтракать, собраться, позвонить Эрику и успеть на автобус до аэропорта. Надо перестать мечтать, прекратить всматриваться в лица всех пожилых мужчин в поисках продавца воздушных шаров, который, вероятно, сидит сейчас в какой-нибудь пивной, пьяный и обо всем забывший.

В тот момент, когда я вошла в отель, меня схватил за руку Эрик.

— Где ты была?

— Ходила по делам, покупала билет в Лондон и многое другое. Я только что собиралась позвонить тебе.

Ко мне вернулось ощущение полного изнеможения. Я не хотела, чтобы меня опять допрашивали, и едва взглянула на Эрика. Но его следующие слова заставили меня пристально всмотреться в его лицо. Каким напряженным оно было!

— Слава Богу! Слава Богу, ты жива и невредима!

— Жива и невредима? — переспросила я. — Что в этом особенного?

— Боюсь, этого нельзя сказать о нашем приятеле, продавце воздушных шаров.

Он протянул мне утренний выпуск ежедневной газеты, указав на заголовки.

Что я могла прочесть на незнакомом мне языке? Но увидела я предостаточно: имя Йенса Ларсена, название парка Тиволи и небольшую фотографию, изображающую пожилого мужчину, продающего воздушные шары.

— Что это значит? — указала я на заметку Эрику.

— Утонул. Его тело выловили из канала сегодня утром. Он, должно быть, напился и в тумане свалился в воду.

— Но он звонил мне! И просил встретиться с ним в кафе. Он хотел рассказать мне что-то. — Голова у меня пошла кругом, и я ощутила леденящий холод. Не хватало только упасть в обморок.

— У этого района плохая репутация, — продолжал Эрик. — Моряки часто заходят туда пропустить стаканчик-другой. Точно так же поступают люди вроде нашего приятеля Йенса Ларсена. Возможно, он ввязался в какую-нибудь драку.

— Он не был пьян, когда разговаривал со мной. Вернее, только слегка. Почему после этого он сразу же пошел и свалился в канал?

Эрик посмотрел на меня, и я попыталась прочесть выражение его глаз. К своему удивлению, я обнаружила в них что-то напоминающее враждебность, которой никогда не замечала раньше. Это расстроило меня так же сильно, как и новости о смерти продавца воздушных шаров. У меня появилось смутное предчувствие, что два эти факта как-то связаны.

— Я ждала его в кафе около часа, — сказала я. — Довольно мрачное место. Владелец кафе рассказал мне о датчанах, расстрелянных гестапо на противоположной стороне улицы.

— Такое случалось во многих местах Копенгагена, холодно возразил Эрик. — Разве я не рассказывал тебе об этом? Кстати, теперь это не имеет значения. Самое главное сейчас, чтобы ты вернулась в Англию.

— Я так и собираюсь поступить. Я же сказала, что уже купила билет на самолет. А ты обрадовался, что я жива и невредима. Почему?

— Я ждал тебя. И начал волноваться. Подумал, что в тумане ты тоже могла упасть в канал.

— То есть меня могли столкнуть туда? — медленно переспросила я. — Ты это имел в виду, не так ли?

— Ну, что ты. Какая чушь! А что касается Йенса Ларсена, всем известно, что он постоянно пьет, удивительно, как он не свалился в воду гораздо раньше. — Известие о том, что я купила билет на самолет, казалось, ослабило напряженность, которая читалась на лице Эрика. Он стал более оживленным. — Сколько у тебя времени?

— Я должна быть в аэропорту в четыре тридцать.

— Тогда у тебя в запасе два часа. Ты поела?

— Нет, но я выпила кофе. Мне не хочется есть.

— Ерунда. Пойдем ко мне домой, я приготовлю тебе сандвичи.

— Я бы с удовольствием, но мне надо упаковать вещи, рассчитаться за номер…

— Неужели это займет столько времени? Мой дом в пяти минутах ходьбы отсюда, в довольно респектабельной части города. Некоторые здания там насчитывают уже три или четыре века. В нижней части моего дома находится офис, а наверху — квартира. Из окон мансарды можно увидеть юг Швеции. Разве тебе не интересно посмотреть, как я живу?

— Да, очень.

— Тогда поторопись со сборами.

Не знаю, почему Эрику так хотелось привести меня к себе домой. У меня возникло подозрение, что он стремился уберечь меня от каких-то неприятностей, но, возможно, он искренне хотел, чтобы я посетила его дом.

Там был рояль, множество цветов, разожженный камин, стены украшали картины и гравюры с изображениями старой части города. Словом, Монеборг в миниатюре, но без мрачных коридоров и батальных сцен в тяжеловесных рамах.

— Тебе нравится мой дом? — поинтересовался Эрик. Теперь он держался более дружелюбно, но в его поведении все еще оставалась какая-то странная рассеянность. — Я думал, ты удивишься, что архитектор, проектирующий современные здания, живет в таком старинном доме. Но на побережье у меня есть новый летний дом.

Он поставил на столик поднос и налил в бокал виски.

— Два дома, а ты живешь один, — заметила я.

— У меня есть экономка. И служащие в офисе.

Я посмотрела через окно на канал и поежилась.

— Это здесь Йенс Ларсен… произошел несчастный случай?

— На другой стороне.

— Ты видел, как это случилось? — Этот вопрос только сейчас пришел мне в голову.

— Нет, что ты! Я просто услышал шум. А кто пострадавший, я не знал до тех пор, пока не принесли газету. Давай выпьем. Через пять минут я вернусь с сандвичами.

Я уселась перед камином, наблюдая за тем, как горят дрова, и размышляя о том, насколько уютным и спокойным казался дом Эрика. Совсем как в сказке Андерсена "Старый дом". Мне очень нравилось здесь. Я хотела увидеть, как живет Эрик. Жаль, что он вел себя так отчужденно. Это заставляло меня думать, что он знает о смерти продавца воздушных шаров больше, чем говорит.

Не надо больше об этом. Лучше смотреть на огонь в камине и представлять, как в этом доме живет семья: мать, несколько светловолосых ребятишек, отец который вечером возвращается с работы…

Внезапно я обнаружила, что Эрик стоит в дверях и смотрит на меня…

На мгновение он показался мне отцом из моей сказки, серьезным, умным, понимающим, достаточно взрослым, чтобы иметь нескольких детей, и все же достаточно молодым для цветущей хорошенькой жены…

— На мгновение я даже забыла о существовании самолетов, — мечтательно сказала я. — Я словно очутилась в старом доме с привидениями.

— По-твоему, здесь есть привидения?

— О, несомненно.

Он поставил на столик тарелку с сандвичами с копченой лососиной и одним глотком осушил свой бокал.

— Но, в отличие от привидений, мы должны есть. Осталось не так много времени. Мы не должны опоздать в аэропорт.

Я машинально кивнула, удивляясь, как смогла смириться с возвращением в Лондон, не найдя ответов на столько вопросов.

— Я вернусь сюда, — заявила я.

— Нет! — Взгляд его сразу стал жестким.

— Но, поскольку я оказалась вовлечена…

— С этим покончено.

— А как же Отто? Старухи в Монеборге говорили что-то о его совести, его сын ненавидит его, люди меняются в лице, когда упоминают его имя, ты сам надеешься, что я не замужем за ним. Все это заставляет считать его кем-то вроде прокаженного. Но почему?

— Ты больше не связана с ним, Луиза. Ты должна уехать отсюда и забыть его. И всех нас. — Его лицо стало таким неприступным и мрачным, что я даже не осмелилась протестовать. — Мы несчастная семья. Забудь нас, — повторил он.

— Ты, видимо, считаешь меня совершенно нелюбопытной, — наконец выговорила я, — если думаешь, что я не хочу все выяснить. Например, почему этот жалкий человек хотел встретиться со мной.

— Ну, на это легко ответить. Он заявил бы тебе, что будет держать в тайне твой брак, если ты дашь ему достаточно денег, чтобы купить шнапса. У тебя есть лучшее предположение? — Его голос был таким бесстрастным и скептическим одновременно, что я снова не нашла слов для ответа.

Некоторое время мы ели в молчании. Ощущение спокойствия и безмятежности покинуло меня. Мне хотелось плакать. Видимо, опять сгустился туман, потому что за окнами потемнело. На что здесь похожа долгая, суровая зима, когда каналы замерзают, а с крыш свисают сосульки?

— У тебя действительно чудесная квартира, Эрик. Жаль, что я не могу увидеть твой летний дом.

— Да, жаль, что ты не можешь его увидеть.

Снова наступило молчание. Внезапная вспышка огня в камине осветила наши лица.

— Мне также очень жаль, что я не помог прояснить тебе другие тайны, — сказал Эрик. — Утром я ездил в Драгор, но молодая женщина в описанном тобой доме сказала мне не больше, чем тебе. Фактически, она захлопнула дверь перед моим носом.

— Значит, она очень испугана.

— Не думаю, просто занята своими собственными делами. Она сказала, что я уже второй человек, который путает ее дом с другим.

— И ты ничего больше не будешь предпринимать?

— Ты возвращаешься на родину. Нет больше причин что-то делать.

Да ему и не хотелось. Об этом мне сказал его ледяной тон.

Когда мы прощались в аэропорту Каструп, он вдруг крепко сжал мои руки и глаза его заблестели от какого-то непонятного мне чувства. Я не могла забыть его взгляд даже тогда, когда сама Дания исчезла из виду.