Призрак и гот

Глава 1 Алона

То, как я умерла, должно было бы стать самым худшим мгновением в моей жизни. Я это к тому, что: алё, меня переехал полный ботанов школьный автобус, в то время как на мне были лишь красные короткие шортики из полиэстера и практически прозрачная белая футболка! Разве может быть что-нибудь ужасней этого?

Так я думала. В четверг, через три дня ПС (для недогадливых — после смерти), я проснулась как обычно: лежа на спине, слева от желтой линии на Хэндерсон-стрит, ощущая на лице тепло от попыхивающего, проезжающего мимо автобуса.

Не «того самого» автобуса. Тот самый, что меня убил, наверное, еще находился в ремонте или был списан, или не знаю, что уж там еще делают с транспортными средствами с плохой энергетикой.

Я закашлялась и села, разгоняя рукой горячий шлейф от выхлопных газов. Знаю, знаю, это странно. Ни легких, ни тела, ни дыхания, но, слушайте, не я устанавливаю правила, я здесь просто живу… вроде как.

Я поднялась на ноги как раз вовремя для того, чтобы Ленд Ровер Бена Роджерса (его отец дилер этой фирмы… счастливчик!) проехал прямо сквозь меня. Я вздрогнула, но боли не почувствовала. Эти дни мне ничего не могло причинить боль, но я пока еще к этому не привыкла. Бен, конечно, ничего не заметил, продолжая болтать по прижатому к уху мобильному. Он не мог видеть меня. Никто не мог.

Если я кажусь довольно спокойной по поводу всей этой «я-мертвая» фигни, то только потому, что у меня было несколько дней, чтобы попривыкнуть. Первые двадцать четыре часа? Определенно не из моих любимых. Если кто-то попытается впарить вам избитое: «я понятия не имел, что умер, пока не обернулся и не увидел свой надгробный камень», знайте — это ложь.

Во-первых, изготовление надгробий занимает несколько месяцев. Особенно тех, что делают по спецзаказу из итальянского красного мрамора с плачущими ангелами наверху. Во-вторых, если вам ни о чем не скажет вид вашего изуродованного, обмякшего тела, то достаточно последовать за ним в больницу и посмотреть на то, как замученный и усталый врач из отделения экстренной медицинской помощи, заявляет, что «ты» мертв, несмотря на то, что в этот самый миг ты кричишь и умоляешь его услышать и увидеть тебя. А как вам тот момент, когда «ваш» папа заходит в холодную комнатушку на цокольном этаже больницы и ему показывают «вас» на ужасном зернистом прикладном ТВ?

Я пыталась с ним поговорить. С папой, я имею в виду. Он не слышал меня. Что, впрочем, совершенно неудивительно. Расс Дэа слышит только то, что хочет услышать — во всяком случае, так он всегда говорит. Вот почему из него вышел отличный корпоративный представитель… или, по мнению некоторых людей, законченный мерзавец. Но тут он заплакал.

Мой папа, человек, учивший меня, что «отсутствие эмоций» — первое правило получения желаемого, стоял в одиночестве в крошечной, пахнущей антисептиком комнате с посеревшим под загаром лицом и блестящими в мерцании флуоресцентных ламп дорожками слез на щеках.

Вот тогда-то я и поняла. Еще до того, как он сдавленным шепотом, совершенно не похожим на его обычный звонкий голос, произнес: «Это она». Я умерла. Может быть, не полностью — в конце концов, какая-то часть меня все еще находилась здесь и наблюдала за происходящим. Но на телевизионном экране совершенно точно было мое тело — покрытое белоснежной простыней, маленькое и хрупкое, каким никогда мне до этого не казалось, со спутанными вокруг лица волосами.

Это был сильный удар для папы. И когда работники больницы подсовывали ему бланки для подписи, он все спрашивал и спрашивал: «Кто-нибудь может ее причесать? Она не… она сама на себя не похожа. Ей будет неприятно».

Я глубоко вздохнула (да-да, смешно, я знаю) и покачала головой. Теперь ничего из этого не имело значения. Когда-нибудь — скоро, очень скоро — в отдалении вспыхнет яркий свет и заберет меня с собой. А потом я буду жить новой жизнью — или какой-то имитацией ее, — загорая на белом песке пляжа без солнцезащитного крема, потягивая мохито и лелея мысль о том, что могу пройтись по бесконечному числу обувных магазинов, где все абсолютно бесплатно. Эй, это же рай, не так ли? Однако сначала мне бы хотелось увидеть все, что только можно. Ведь мы умираем лишь раз и второго шанса не будет.

Я беззвучно и чуть ли не вприпрыжку завернула за угол стоянки и вдруг осознала, что в первый раз в своей… ну, в общем, впервые не могу дождаться, когда же приду в школу.

Люди считают, что если ты популярен и хорош собой, то школа для тебя — место отдыха и развлечений. Это лишь показывает, какими глупыми они могут быть. Если ты королева школы три года подряд, капитан группы поддержки спортивной команды и первая помощница на выпускном балу, то должна выполнять соответствующие обязанности и оправдывать возложенные на тебя ожидания.

Малейшее отклонение — разговор не с тем человеком; свитер, точно такой же, как у ботана, надевшего его в редкий момент просветления и осознания модных тенденций; покупка гамбургера вместо салата — грозит безвестностью или чем похуже.

Пример тому — случившееся с Кимберли Шаэ. У Ким было все: богатые родители, безупречные азиатские черты лица и обмен веществ, позволяющий есть все что ни попадя и при этом оставаться достаточно стройной и легкой, чтобы стоять на вершине пирамиды группы поддержки.

Как и большинство из нас в узком кругу, Ким по выходным напивалась или делала вид, что напивается, на лесных вечеринках у Бена Роджерса.

И как-то раз Ким действительно выпила слишком много, ну или достаточно много для того, чтобы забыть одно из главных правил популярных девушек: пить так, чтобы казаться глупой и кокетливой, но не глупой и сексуально озабоченной. Кто-то снял на мобильный, как она отдается своему давнему увлечению и хозяину вечеринки Бену Роджерсу прямо за традиционным школьным деревом.

Да все парни убили бы, лишь бы оказаться на месте Бена, и любая девчонка с той вечеринки покривила бы душой, сказав, что не мечтала о подобном. (Бен с третьего класса считался самым желанным парнем в нашем классе, и каждая мечтала стать той, кто наконец его сломит). Но быть пойманной? Это совсем отдельная тема.

Фотографии разослали в течение нескольких часов, и уже утром в понедельник Ким прекрасно понимала, что садиться в кафе за наш столик не стоит. Она села за столик второго яруса.

Наш кафетерий — это что-то вроде большого зала со сценой впереди, от которой идут ступени и располженные ярусами столики. Чем ближе ты к «оркестровой яме» — самому привилегированному месту, тем ты популярнее.

Я всю жизнь прикладывала немало усилий, чтобы получить и сохранить место за «столовой ямой» (отвратное название, но не я его придумала, так что пофиг). Одной внешностью этого не добиться. Меня научила этому на своем примере мама. Чтобы создать иллюзию собственного совершенства и стать объектом зависти каждой девчонки в школе нужно потратить много времени и сил, но я отдавала этому всю себя, и это стоило того.

Ну вот взять к примеру мои вчерашние похороны. Никогда не видела, чтобы в одном месте собиралось столько народу из школы. Я имею в виду место за пределами школы, конечно же. (Слава богу, мама была слишком «убита горем», чтобы присутствовать на заупокойной службе. Нет, я не против эмоционального всплеска, но вот если бы ее вырвало на цветочные композиции, это было бы как-то не очень). Кто-то все организовал и раздал черные повязки на руку с моим именем, вышитым розовым. Принес цветы, свечи и коробки с салфетками. Люди, которых я даже не знаю — к примеру, одна толстенькая девчонка, которую я видела на алгебре и которая носит жуткие мешковатые кофты в надежде казаться в них стройнее… ну да, как же, — пришли поплакать над моим гробом. Ну, или рядом с ним, какая разница.

Я даже краем уха слышала разговоры о том, чтобы повесить мое фото в траурной рамке в главном коридоре прямо рядом со стеклянной витриной с баскетбольными и футбольными призами. (Как школьная чирлидерша могу смело заверить вас, что в футбол мы играем отстойно, и, если взглянуть на награды, то мы делаем это отстойно аж с 1933 года).

Это плохо прозвучит, но если быть честной до конца, то я даже почувствовала небольшое облегчение от того, что умерла. Не сразу, конечно. Отойдя от первоначального шока, я некоторое время страшно злилась. Впрочем, вряд ли кто-то будет в хорошем настроении после ночи в морге в компании со своим мертвым телом. Все, о чем я тогда думала — чего мне будет не хватать. Больше никакого горячего мороженого с фруктами, уплетаемого втихомолку? Больше никаких поцелуев? Или чего пострастнее? Я померла долбаной девственницей! Вот уж чего не ожидала, так не ожидала.

Но на следующее утро я очнулась на Хэндерсон-стрит, ощущая на лице тепло солнца и слыша над собой рев автобусных моторов, и осознала кое-что еще. Что есть много чего такого, о чем я не буду скучать. Меня пугала мысль об университете, о том, что нужно будет начинать все сначала, снова всех очаровывать и соревноваться с такими же как я девчонками из окрестных школ… брр, все это жутко выматывает. Теперь же мне совершенно не нужно об этом беспокоиться. Моя популярность навечно застыла на самом своем пике. Такое ощущение, будто я пересекла финишную черту на беговой дорожке, по которой даже и не знала, что бегу. Я умерла прежде, чем смогла разрушить свою жизнь, так что моя смерть была неожиданной, но в какой-то степени прикольной.

Возвращаясь к тому, о чем я говорила ранее — после вчерашнего впечатляющего проявления скорби, я не могла дождаться, когда же увижу, чем удивят меня мои друзья. Было ли у моих одногруппниц по команде поддержки Эшли Хикс и Дженнифер Майер время для того, чтобы вылепить из свечного парафина скульптуру в виде моего лица, которую они обсуждали между всхлипываниями и рыданиями?

Я прибавила шагу, желая дойти до главного коридора до того, как ученики заполонят остальные после школьного звонка. Все эти проходящие сквозь меня тела (они же не видят меня, чтобы обходить, а я не могу постоянно от всех уворачиваться) действуют нервирующе.

Но первый тревожный «звоночек» прозвучал для меня, когда я еще даже близко не подошла к главному коридору. Пересекая автомобильную стоянку, я заметила, как Кэти Гуд — популярная десятиклассница, сидящая в третьем ярусе столиков кафе — украдкой оглядевшись, стянула с левой руки повязку с моим именем и бросила ее.

Тонкую ткань подхватил и протащил по асфальту ветерок, пока она не зацепилась о неровный камень у моих ног. «Покойся с миром, Алона Дэа», — прочитала я надпись на ней.

— Эй! — гневно крикнула я ей, но, конечно же, Кэти и глазом не моргнула, не слыша моего несуществующего для нее голоса. Ладно. Пусть она будет единственной чудилой без черной повязки на руке. При таком раскладе ей никогда не заполучить место за «столовой ямой».

Вот только проследив за Кэти взглядом и понаблюдав за тем, как она встречается с группкой своих тупых друзей, я осознала, что ни у кого из них нет на руке траурной повязки. Как и у кучки музыкальных фанатиков (четвертый ярус столов — лучше, чем у математических ботанов, но хуже, чем у научных — эти вечно могут придумать что-то эдакое), стоящих позади дружков Кэти.

Мое сердце учащенно забилось, и на затылке выступил холодный пот. Что-то для мертвой я слишком много «чувствовала», и охватывающее меня сейчас чувство было всепоглощающим ужасом.

Я крутанулась на месте — непривычно тихо на покрытой гравием парковке, чтобы увидеть: нет… ни один человек в зоне моего поля зрения не надел символ скорби, которую так яро все выказывали вчера. Как это возможно?

Позабыв о своем желании оставаться спокойной и хладнокровной, я бросилась ко входу в школу и к Кругу.

Три деревянные скамьи, приобретенные на пожертвования бывших выпускников и поставленные в форме буквы «U» вокруг флагштока — территория моих друзей. Все тот же «первый ярус». Популярные ребята отдыхали и бездельничали здесь большую часть времени, возложив получение профессиональных знаний на подающих надежды младшеклассников.

Скамьи были натерты до блеска сотнями идеальных задниц — таких, как у Бена Роджерса, а флагшток стал молчаливым свидетелем сотен свиданий и встреч. Все они проходили прямо перед зданием администрации, и нам это позволялось. Мы были «хорошими ребятами». Окажись на нашем месте кто другой, и ему тут же бы влетело. Я не говорю, что это честно, просто так обстоят дела. И все это знают.

Я примчалась к Кругу чуть запыхавшись (да-да, я знаю, я мертва, но все же…), времени до звонка осталось всего ничего. Было непросто продираться сквозь толпы неторопливо идущих к школе учеников. До этого я и не задумывалась о том, как удобно, когда все тебя узнают и расходятся, уступая дорогу. Как жаль, что все это в прошлом.

Став старшеклассниками, мы и места на скамьях распределили согласно рейтингу. Мои друзья уже заняли свои места. Бен Роджерс растянулся во весь рост на ближней к парковке скамье в окружении девчонок, претендующих на роль его будущих «наложниц». Им лишь винограда не хватало, чтобы кормить его с рук, да этих здоровенных египетских опахал.

Никакой наручной повязки поверх спортивной куртки он не надел, но он и вчера был без нее.

Пройдя мимо будущих любимец Бена, я нашла Эшли, Дженнифер и Лиэн Вайтэкер — еще одну чирлидершу, устроившимися рядом с флагштоком и обменивающимися смс-ками с презрительной критикой «черни», расхаживающей в джинсах от Таргет и футболках неизвестных фирм.

У них тоже не было повязок.

Меня затошнило, и, подавив рвотный позыв, я огляделась в поисках блестящей черной шевелюры моей лучшей подружки на веки вечные и сокапитана в группе поддержки — Мисти Эванс.

Через бесконечно долгое мгновение, в течение которого мое сердце остановилось бы наверное, если бы этого уже не произошло, я увидела ее на дальней от меня скамейке. Мисти загораживала Лиэн, так что мне видны были лишь ее левое плечо и затылок. Она говорила с кем-то, и ее косичка подпрыгивала в такт движениям головы. Но и этого было достаточно, потому что на предплечье ее левой руки виднелась знакомая черная повязка с розовыми буквами.

С улыбкой облегчения я пошла к ней. Осторожно обогнула Майлза Стивенса, снующего туда-сюда от Бена к Лиэн (по какой-то неизвестной всем причине они отказывались друг с другом говорить) и уклонилась от Эшли с Дженнифер, которые вскочили и с визгом прыгнули на колени Джеффа Паркера, чуть не разломав его гитару, в спешной попытке изобразить его восторженных поклонниц.

Эшли с Дженнифер были подружками с детского сада, все что только можно делали вместе и на весь год покупали похожую или хотя бы сочетающуюся цветами одежду. Все это смотрелось мило где-то до седьмого класса, но они считали это своей изюминкой и ни за что не хотели избавляться от дурацких привычек. Это одна из множества причин, по которой Лиэн зовет их Больными На Голову Близняшками. Прямо в лицо. И знаете, что они отвечают? «Да ну, мы ни капли не похожи». Ага, как же. Лиэн, конечно, сучка, но тут она права на все сто.

И, как оказалось, права она не только в отношении Больных На Голову Близняшек.

— Боже, Мисти такая шлюха. Труп Алоны еще остыть не успел, — сказала она Майлзу, когда я проходила мимо.

Я застыла при звуке своего имени. Стоило мне отвлечься, как Эшли — с Дженнифер по правую руку — пронеслась сквозь меня. Они провоцировали Джеффа, добиваясь того, чтобы он за ними погнался. От ощущения ее слишком твердого и теплого тела у меня перехватило дыхание и сжались внутренности. Но это не помешало мне услышать ответ Майлза:

— А чего ей остывать, она и при жизни была ледяной, — фыркнул он.

— Это точно, — ухмыльнулась Лиэн, и в уголках ее глаз образовались морщинки.

Я потрясенно уставилась на них. Никто из них раньше не говорил обо мне такого… во всяком случае, не в лицо. Ну ладно, от Лиэн еще можно было ожидать, что она говорит гадости у меня за спиной, но от Майлза? Да я сама привела его в Круг, когда он перевелся к нам в прошлом году. В нашей школе он был единственным чернокожим парнем-не-атлетом. Да он, блин, был членом шахматного клуба до того, как я его спасла! Не то чтобы я сделала это совсем бескорыстно, конечно. Он помогал мне с тригонометрией, и пока мы с ним общались, я обнаружила в нем способность делать едкие и ироничные замечания о любом человеке в нашей школе. Как оказалось, включая меня. Боже, что же еще он обо мне говорил?

— Неблагодарный ублюдок, — пораженно пробормотала я.

За прошедшие годы я так привыкла делиться с Мисти услышанным и узнанным, что сразу же поспешила к ней, но тут до меня дошли две вещи. Первая — Мисти не сможет меня услышать. Вторая — обмен гадостями обо мне между Лиэн и Майлзом начался как раз с оскорбления Мисти. Лиэн обозвала ее шлюхой, с чем Мисти не согласилась бы, несмотря на вереницу ее одно— и двухнедельных отношений с компанией парней из городского университета. Школьных парней Мисти считала недостойными ее.

Не представляю, с чего Лиэн так отозвалась о Мисти. У нас тут нет ни одного университетского парня, а если бы и был, то меня бы точно не интересовал.

Но когда я наконец-то добралась до Мисти, все стало ясно.

Черная лента с моим именем была повязана поверх белой кофты, которую она надела под топик чирлидерской формы. Черная блестящая косичка («Наноси вместо бальзама майонез и смывай его пивом», — обычно советовала мне Мисти) все еще подпрыгивала в такт движениям ее головы. Но она ни с кем не говорила. Она целовалась. С моим парнем.

— Мисти! — взвизгнула я. Естественно, она не услышала. И продолжала целоваться с Крисом на глазах у всей школы. НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ после моих похорон.

Не знаю, легче мне было от этого или тяжелее, но Крис тоже надел повязку с моим именем. Мисти выглядела измученной, с темными кругами под закрытыми глазами, на ее щеках застыли сухие дорожки от слез, смешанных с тушью. Но они целовались.

— Как думаешь, Алона знала о них? — спросила Лиэн Майлза. — Я слышала, что именно поэтому она кинулась под автобус. Обнаружила это и не смогла ни в лицо им посмотреть, ни вынести мысли о том, что все об этом знают.

— Я не кидалась под автобус! — закричала я Лиэн, не в силах оторвать взгляда от целующихся Мисти с Крисом. — Это был… несчастный случай.

— Я все ждала, когда же она увидит их, придет сюда и устроит концерт. — Лиэн на секунду замолчала. — Это было бы что-то с чем-то, да? — В ее голосе слышались одновременно и разочарование, и злобное ликование.

— Да ладно тебе, Алона не видела ничего и никого, кроме себя самой, — ответил Майлз.

Чувствуя, что меня сейчас стошнит, я отвернулась от Мисти и Криса. Вряд ли бы меня вывернуло наизнанку, учитывая то, что я целых три дня ничего не ела, но я не хотела этого проверять — мне и так хватало странностей за последнее время. Кожу покрывал холодный пот, желудок тревожно крутило. Я с трудом сглотнула.

— Если не из-за этого, то из-за чего она убежала из школы во время занятий? — продолжала Лиэн.

— Да заткнись же! — Я согнулась пополам, обхватив руками живот, и вдруг осознала, что смотрю сквозь свои собственные ноги. То есть, вижу абсолютно все, как будто ног и не было. От колен и до ступней. Я начала исчезать.

— Нет! — взвыла я. Это нечестно. Меня уже забирают? Почему не вчера, когда бы я умерла или перешла в мир иной, или не знаю, как лучше это назвать, спокойной и счастливой? И яркого света не видно… совершенно нигде!

— Может, она помчалась домой за забытой запасной косметичкой? — предположил Майлз с усмешкой в голосе.

Я вскинула голову и обожгла его злобным взглядом. Я рассказала ему о своей теории относительно запасной косметики по секрету.

Лиэн захихикала.

Я попыталась убежать, убраться подальше отсюда, но мои полуисчезнувшие ноги не слушались. Упав на траву, я смотрела, как они становятся невидимыми все больше и больше, и уже испарился край шорт. Таким темпом я исчезну меньше чем за минуту.

Не в силах сама себе помочь, я обернулась и опять наткнулась взглядом на то, как мои бывшие лучшая подружка и парень целуются взасос. Все происходящее, оказывается, было сюрпризом лишь для меня. Как давно они встречаются? Как давно смеются надо мной? Мисти почти все обо мне знает, включая такие вещи, которые я не хочу, чтобы знал кто-либо еще. Она единственный человек, которого я пускала к себе в дом. Она рассказала об этом Крису? А Лиэн все это время посмеивалась у меня за спиной? Но и это не самое худшее. Что, если меня жалели? Меня, Алону Дэа.

По щекам потекли горячие слезы, но когда я потянулась их вытереть, обнаружила, что у меня… нет руки.

Нет, нет, нет. Это нечестно. Это какой-то бред. Я не заслуживаю этого. Я все делала правильно! Я разрыдалась, окончательно потеряв над собой контроль. Из-за льющихся водопадом слез портится макияж, я уж молчу о текущих из носа соплях, поэтому я не позволяла себе и слезинки проронить в обществе этих людей. Но теперь-то никто из них меня не видит, и я больше никогда их не увижу, так какая разница?

Прозвенел звонок, и все вокруг засобирались и принялись хватать свои рюкзаки, сумки и чехлы для гитар. А затем проходить прямо сквозь меня, так как я сидела у них на пути. Сначала Джефф, за ним Эшли с Дженнифер (в чьих крошечных сумочках не было места для парафиновой скульптуры, какой бы мизерной она не была), потом Бен — неспешной походочкой, обнимающий двух избранных девственниц-жертв, а Лиэн вообще встала на мне и посмотрелась в блестящую поверхность мобильного, чтобы проверить, не смазалась ли помада на ее губах.

— Сучка, — выплюнула я.

Крис с Мисти, держась за руки, не прошли сквозь меня лишь потому, что находились у самого входа в здание. Но они и так порядочно вытерли об меня ноги.

Теперь видна была только моя голова, и я смотрела, как вся школа проходит мимо меня, смеясь, шутя и беспокоясь о контрольных. Как будто меня никогда не существовало для них. Как будто я не погибла трагично всего лишь каких-то ТРИ ДНЯ назад.

— Это ад. Это, должно быть, ад, — пробормотала я со слезами в голосе.

И словно в подтверждение этого Уилл Киллиан, самый большой чудак-лузер всех времен и народов, посмотрел прямо на меня и, усмехнувшись, поспешил в школу впереди своих любящих покурить травку приятелей.

— Эй! — гневно закричала я. Он не имел никакого права смеяться надо мной! Даже мертвая я была популярней его. Он был законченным лузером, с белой, чуть ли не светившейся кожей, и растрепанными черными волосами, свисающими над жуткими, казавшимися бесцветными, голубыми глазами. Он ведет себя как самый настоящий фрик, всегда заткнув уши наушниками и натянув на голову капюшон толстовки. Ходят слухи, что он провел лето в какой-то психиатрической лечебнице. Да у нас в кафе даже яруса нет, подходящего для его уровня популярности! И он смеется надо мной?

Поспешно отведя от меня взгляд, Киллиан опустил голову и уставился в землю, вернув себе свой обычный неприветливый вид психа.

Постойте-ка… Что-то во всем этом…

Я нахмурилась, сжав губы, хотя уже лишилась рта и начала путаться в мыслях. Если он смеется надо мной, то это может означать лишь одно — что он видит меня. И это значит…