Призрак мисс Миранды

Глава 13

Рука Николаса Пембертона, плотно лежащая на моей талии, вытолкнула меня в центр площадки. Нас встретили ритмы квикстепа. Николас танцевал с той же непринужденностью и уверенностью, с которой, казалось, делал все остальное. И мы в блистательном одиночестве завершили круг по площадке.

Передо мной открывался изумительный вид яркого красочного пространства — декорации были поистине восхитительны, в искусственных гротах, залитых светом, колыхались стебли цветов и листья папоротника; музыканты красовались в костюмах восемнадцатого столетия, а гости нарядились в яркие одеяния и носили самые разные маски. Но я не чувствовала ничего, кроме растерянности, и, хотя не признавалась в этом себе самой, была полна какого-то волнующего ожидания. Меня, наконец, осенило, что благородный поступок мисс Сильвестр был далеко не столь невинен и импульсивен, каким казался с первого взгляда. Ведь еще несколько недель назад я поняла, что Николас Пембертон — не тот человек, которого можно водить за нос.

Так что сквозь прорези моей бархатной маски, усыпанной жемчугом, я видела лишь нависшее надо мной загадочное непроницаемое лицо. Я пыталась хоть что-либо понять в нем по рисунку плотно сжатых челюстей и складке губ. Тем не менее, сквозь ритм оркестра и гулкий стук моего сердца до меня доходили какие-то звуки, и я слышала шепот:

— Да, это она…

— Как она красива…

— Ну, разве не прелестная пара?

— Когда они?.. Понятия не имею! Но говорят, скоро.

Мистер Пембертон тоже слышал эти разговоры. Ибо внезапно строгое выражение его лица смягчилось, он мягко отстранил меня, чтобы лучше видеть ту часть моего лица, которая была открыта взгляду и признался:

— Ты — подарок судьбы, любовь моя.

Он смотрел на меня или, точнее, на предполагаемую мисс Сильвестр с такой откровенной нежностью, что у меня перехватило дыхание. Я могла лишь кивнуть и улыбнуться, надеясь, что скрыла охватившую меня печаль.

— В чем дело, дорогая? Ты потеряла дар речи?

— Нет, — односложно ответила я, понимая, что чем меньше я буду говорить, тем лучше.

— Нет? — повторил мистер Пембертон, глядя на меня со снисходительной иронией. — Нет? Что «нет»?

— Нет, спасибо.

Мистер Пембертон издал один из своих странных, но, тем не менее привлекательных смешков.

— Дорогая, — заметил он. — Я не дублер нашей маленькой учительницы и не стану учить тебя хорошим манерам. Ты что, сердишься? Потому что я резко говорил с тобой?

— Нет.

— Нет. Снова «нет». Ты ведешь себя как русские в ООН, — с насмешливой серьезностью изрек мистер Пембертон. — Так что «нет», дорогая?

Выражение, с которым он произнес последнее слово, подсказало мне, что придется говорить. Сквозь слезы, поводом для которых было возмущение, спрятанное под бархатом маски, я выдавила:

— Нет, дорогой.

— Уже лучше. Но не совсем. Не для нас!

Я попыталась представить ту нежность, с которой они втайне относятся друг к другу.

— Нет, любовь моя, — с трудом перебарывая хрипотцу в голосе, выговорила я.

Рука, лежащая у меня на талии, напряглась. Мистер Пембертон испустил легкий счастливый вздох. И я невольно подумала, что, несмотря на его непозволительную грубость по отношению к школьной учительнице, та была бы счастлива, если бы ее так любили. Тем более такой человек.

— Вот это мне нравится куда больше, милая. Поддразнивая меня, он легко отвел в сторону длинную капельку сережки и поцеловал мочку уха. — М-м-м, — пробормотал он. — Как мне нравятся твои духи. Это те, что я тебе подарил? Тот флакончик, что привез из Парижа?

Я прошептала, что он угадал. Николас притянул меня к себе, и теперь моя голова лежала у него на груди. Я была так близка к нему, что слышала биение сердца.

И тут я позволила себе очень опасную вещь. Как человек, засыпающий в снегу, я расслабилась, представив себе, что на самом деле люблю его, а он — меня. И я забыла о себе, отдавшись наслаждению и боли этого танца.

И вот так, полные любви и неги, мы танцевали, словно, в самом деле, обожали друг друга. Хватило нескольких кратких минут, и моя ненависть к фильму и его режиссеру сошла на нет. Я никогда не чувствовала себя столь счастливой в нашей гостиной, в которой мне и так всегда было хорошо.

Музыка смолкла, издав радостную барабанную дробь, от стаккато которой мой выдуманный мир рассыпался на куски. Николас Пембертон поднес к губам мою руку в перчатке и поцеловал ее.

— А теперь, дорогая, я думаю, нам пора пройтись меж гостями. А тебе стоит потанцевать со старым капитаном Коггином. — Он продолжал держать меня за кончики пальцев, и во взгляде его была та же нежность. — Но только не вздумай, — засмеялся он, — танцевать со слишком симпатичными мужчинами. Ты же знаешь, как я ревнив.

Я-то помнила, как он пытался бесстрастно смотреть на флирт Сильвии, и как я пришла к выводу, что любовь все же слепа. Были ли сегодня вечером у меня основания радоваться этому открытию?

— Да, кстати…

Он выдал еще одно указание для своей невесты, когда усадил ее в кресло у одного из гротов. Предупреждение было полно таинственности:

— На твоем месте, я бы избегал встреч с китайцами. — При этих словах он подмигнул, как бы давая понять, что уж это-то Сильвия должна понять.

С этой минуты я преисполнилась страстного желания избегать встреч не только с китайцами, но и вообще с кем бы то ни было, с мужчинами и женщинами. Наверняка требование избегать китайцев было каким-то тайным кодом влюбленных или очередным доказательством ревнивой натуры Николаса Пембертона.

Как бы там ни было, мне оставалось лишь одно: выбраться из помещения, избавиться от костюма и впредь избегать таких двусмысленных ситуаций. И как только Николас Пембертон повернулся ко мне спиной, я сорвалась с кресла и рванулась к дверям.

Но мне не удалось преодолеть это расстояние. Высокий краснокожий индеец, как мне показалось, директор фильма, преградил дорогу:

— Вы неуловимы, Сильвия! Но теперь вы попались. Не отказывайте мне в румбе.

Затем я оказалась в вежливых объятиях пожилого джентльмена, который предпочитал в танце пользоваться воинским артикулом «раз-два», хотя все вокруг танцевали твист; несмотря на маску и мундир адмирала, это, без сомнения, был капитан Коггин. Следующим номером оказался «Пол Джоунз» [10], и мне опять не удалось пробиться к выходу. Женщина в сари, с одной стороны, и маска «Веселье» — с другой, схватили меня за руки и вовлекли в круг танцующих. Когда музыка кончилась, напротив меня оказался мужчина, столь высокий и могучий, что им мог быть только отец Тима Броклбенка, наряженный лейб-гвардейцем.

Затем свет померк, ибо наступил черед старомодного вальса. Единственным источником иллюминации остались светильники, отбрасывавшие на стены цветные пятка. И многие из пожилых жителей, даже те, кто не принял участия в «Поле Джоунзе», теперь вышли на площадку. Без того плотная толпа танцующих, теперь дошла до точки кипения. Мне даже показалось, что старые перекрытия не выдержат и все мы провалимся в сырой заброшенный погреб.

Мистер Броклбенк, пусть и отличный кузнец, вальсировать явно не умел. И наше движение напоминало просеку, прорубленную в толпе.

Со всех сторон раздавались возгласы «О, моя нога!» или раздраженные вздохи. Мы на кого-то натыкались, с кем-то сталкивались, нас самих толкали, в нас врезались локтями, отпихивая от одной пары к другой. Так что, когда кто-то на мгновение взял меня за руку, я не обратила на это внимания, опасаясь лишь очередного тычка в бок.

Лишь потом я заметила, что держу в руке какой-то предмет. Он шелестел как бумага в моих пальцах, затянутых в перчатки. Раньше его у меня не было. Я огляделась в толпе. Лица под масками были неразличимы, об их выражении было невозможно догадаться.

Естественно, никто не улыбался и не делал никаких жестов, чтобы привлечь мое внимание. На дальней стене комнаты плясали цветные пятна, время от времени выхватывая из толпы отдельные лица, которые тут же снова исчезали в сумраке.

— Ну что ж, — сказал мистер Броклбенк, вытирая пот с бровей, — не сомневаюсь, что все было очень весело, мэм!

Музыка смолкла, и вспыхнул свет.

Когда я разворачивала записку, то абсолютно не сомневалась, что человек, сунувший ее мне в руку, сейчас внимательно наблюдает за мной. И я сама оглянулась, надеясь увидеть под какой-то маской пару глаз, устремленных на меня.

Краткое послание было напечатано крупными буквами. В нем говорилось; «Когда начнется очередной танец, прошу Вас пройти на технический склад. Спешно».

Записка не имела ни подписи, ни адреса. Я не могла решить, написала ли ее Сильвия Сильвестр, обращаясь ко мне, или ей — какая-то подруга, или же кто-то, незнакомый с Сильвией. Я стояла, сжимая в руках записку, чувствуя какую-то странную тревогу. Словно вечеринка внезапно превратилась в чуждое и опасное действо и словно от моего решения, согласиться ли на приглашение, зависят чья-то жизнь и смерть.

И тут у меня резко изменилось настроение. Дал о себе знать здравый смысл. Это могла быть чья-то шутка, кто-то решил разыграть меня, обманувшись сходством. Или же поклонник хочет получить автограф. Но вероятнее всего, автором записки была сама Сильвия Сильвестр.

Что хуже всего, записку мог послать мистер Пембертон, жаждущий сорвать поцелуй у мисс Сильвестр или получить у нее полное прощение.

Когда капельмейстер объявил следующий танец, я с усилием перевела дыхание. Обождав, пока зал наполнится танцующими, я проложила себе путь к дверям.

Я знала, что на техническом складе хранились запасные части к аппаратуре. Он представлял собой помещение на задах дома, где в давние времена была оружейная. В ней по-прежнему вдоль стен тянулись стеллажи, и я предполагаю, что она была отведена под склад именно поэтому и еще потому, что дверь выходила наружу рядом со съемочной площадкой.

Чтобы из гостиной добраться до склада, необходимо было миновать холл, затем по коридору пройти до кухни, после чего повернуть налево и еще раз направо.

Когда я пересекла холл, мне никто не встретился. Пуст был и коридор, ведущий к кухне, но там горел свет. Места тут было маловато, потому что по всей длине обоих коридоров были аккуратно сложены ящики и коробки, а у дверей технического склада громоздились колеса от дилижанса и упряжь с медными накладками.

Должна признаться, что, прежде чем повернуть ручку двери, я помедлила. Пусть даже я сулила себе самые разные страхи, в глубине души надеялась, что встретит меня мистер Пембертон.

На деле же я вежливо постучала в двери, предполагая, что тот, кто ждет меня внутри, отзовется: «Войдите!» — и я догадаюсь, кто это — или же, что еще лучше, в каком он настроении. Но ответа я так и не дождалась. Так что я повернула ручку и, не медля, просунула голову внутрь. Насколько я могла убедиться, в помещении нет ни души.

Сделав несколько шагов, я довольно глупо объявила: «Вот и я». Никто не ответил. Не знаю, всегда ли была на складе такая обстановка, но ставни были закрыты и горел свет.

Стояла мертвая тишина, потому что сюда не доносились ни музыка из зала, ни веселые голоса. Все было аккуратно прибрано. На стеллажах для оружия лежали копья странного вида, на полках громоздились, похоже, запасные части для камер, а в углу красовалась новенькая виселица. Прохаживаясь взад и вперед и прислушиваясь к звукам шагов, я поежилась. В голову пришло, что такая непунктуальность доказывает, будто автором записки была мисс Сильвестр, которая почему-то передумала приходить. Затем я решила, что актриса сделала меня жертвой какого-то розыгрыша, но потом обо всем забыла, тем более если мистер Пембертон пригласил ее на танец.

Чем более я прислушивалась, тем отчетливее мне слышались разные звуки. Но на самом деле доноси лось лишь уханье совы из леса, да за панелями шуршали мыши. В помещении стояла давящая тишина. Было трудно дышать из-за запахов дерева, опилок и дезинфекции.

Но когда я окончательно решила, что ждать нет смысла, то услышала шаги по коридору. Вне всякого сомнения, это были шаги мужчины — сначала очень мягкие, они становились все отчетливее и наконец, прекратились у двери.

Я повернулась к ней лицом, и у меня почему-то зачастило сердце. Затем человек, стоявший по другую сторону, постучал, как еще недавно я сама.

Откашлявшись, я хрипло пригласила:

— Войдите.

Ручка стала поворачиваться с мучительной медлительностью. Застыв на месте, я не отрывала от нее глаз. Дверь со скрипом приоткрылась — и вдруг распахнулась настежь.

В раме дверного проема, напоминая страшное своей достоверностью полотно, застыл китаец.

Его лицо было полностью закрыто желтой маской, а блестящие черные волосы заканчивались косичкой. Он постоял так несколько секунд, как мандарин, пряча руки в широких рукавах своего сатинового халата.

Что же до меня, то ноги вросли в пол, и я застыла на месте, не в силах ни шевельнуться, ни оторвать глаз от этого видения, ни вымолвить ни слова, хоть и открыла рот, дабы что-то сказать. Спиной я смутно ощущала окатившую меня струю холодного воздуха. Но и она не заставила меня прийти в себя.

Затем вдруг, одно за другим, последовали два события. С ужасающей внезапностью, которая заставила меня вскрикнуть, кто-то схватил меня сзади, грубо завел руки за спину и зажал рот ладонью. В то же мгновение, словно эта пара действовала по молчаливой договоренности, китаец протянул руку и выключил свет.

На меня навалился ночной кошмар. Я очутилась в полной темноте, неизвестный противник зажимал мне рот, выкручивая руки, а где-то в комнате находился молчаливый китаец.

— Не сопротивляйся! — прошипел мне в ухо голос. Но я не обратила на него внимания, находясь во власти ужаса, растерянности и ярости. В наши дни такого просто не может быть! Словно ты провалилась в трещину во времени, очутившись в той эпохе, о которой повествовал фильм, словно вернулась в общество разбойников, похитителей и насильников.

Пару раз я попыталась лягнуть пяткой, и, похоже, острый каблучок, украшенный жемчужинками, попал в цель, потому что человек у меня за спиной крякнул и еще сильнее сжал мне запястья.

Затем я почувствовала прикосновение веревки… нет, это было мягче, чем веревка, наверно, нейлоновый шнур или ремень, которым мне связали руки. Снова я попыталась пустить в ход пятку, но на этот раз человек, должно быть, стоял сбоку, потому что я лягнула пустое пространство и услышала смешок. Я отчаянно крутила головой, чтобы избавиться от тяжелой руки, зажимавшей мне рот, и частично преуспела в этом, когда изо всех сил вцепилась зубами в мякоть ладони и человек заорал.

Стоявший передо мной китаец прошептал откуда-то из темноты:

— Я же говорил, что она — дикая кошка. — Затем он, должно быть, включил фонарик, и я увидела, как ко мне приближается танцующий круг света. Стремительным легким движением он перехватил мне ноги и связал их. Рука, перекрывавшая мне рот, приподнялась, но я успела лишь выдохнуть:

— Что это такое… — И тут же тугой кляп заглушил мой голос.

— Порядок? — услышала я из-за спины.

— Порядок, — ответил китаец.

В темноте я потеряла всякую ориентацию, но внезапно поняла, что вишу в воздухе между двумя мужчинами. Я слышала их шаги и скрип дверной ручки.

До этого мгновения я была слишком перепугана, чтобы думать. В голове у меня крутилась единственная мысль, на которую я еще была способна, — не сон ли это, неужели все происходит наяву? А затем появилось смутное, но, тем не менее жгучее возмущение.

Но вот открылась дверь, из-за которой хлынул холодный ночной воздух, полный запахов цветов и речной воды, и вместе с ним пришло знобящее чувство страха. Со всей отчетливостью я поняла, что двое загадочных мужчин уносят меня из безопасности дома в темноту, и я понятия не имею, какую цель они преследуют. Сердце гулко колотилось в грудной клетке, и я с трудом дышала — не только из-за кляпа, но и из-за какого-то ужасного предчувствия.

На мгновение, когда дверь распахнулась, на фоне звездного неба я увидела очертания головы и плеч китайца. Даже под тканью халата видно было, что у него широкие плечи. Я попыталась прикинуть его рост. Пять футов и десять… или одиннадцать дюймов? Больше шести футов? Нет, вряд ли. Маскарадный костюм, темнота, его сутуловатость — все это сбивало с толку.

Но, по крайней мере, я собралась с мыслями. Голова стала работать куда лучше, и мрачные предчувствия как-то сошли на нет.

— Тут три ступеньки! Осторожнее! — шепнул китаец своему напарнику. Я тут же запомнила эти слова.

Значит, он знаком с этим местом и, может, связан с киногруппой.

Когда, миновав ступеньки, мы сошли на брусчатые плиты, второй человек из-за спины наклонился надо мной. Я поняла, что на голову у него натянут нейлоновый чулок, потому что плоские черты лица были размыты, и его вид наводил ужас. Маскарадного костюма не было, и это я тоже запомнила. Значит, один участвовал в танцах, а другой — нет.

— Налево, — шепнул китаец. Должно быть, на нем были туфли с резиновой подошвой, которыми обычно пользовался мистер Пембертон, потому что двигался он совершенно бесшумно. Я услышала лишь, как брякнул случайный камешек, попавший ему под ноги, а когда спутник споткнулся, китаец раздраженно прошипел: — Тс-с-с! Налево.

Значит, снова налево. Следовательно, мы направляемся к цветникам. Глаза привыкли к лунному свету. Я уставилась в спину китайцу, стараясь найти что-то знакомое в посадке его головы, но перед глазами все время маячила смешная черная косичка, болтавшаяся при ходьбе.

Я постаралась как можно дальше закинуть голову, чтобы увидеть человека, который поддерживал меня сзади. Он был выше китайца, и мне показалось, что он довольно смуглый. На нем были джинсы и вроде бы темный свитер. Заметив, как я извиваюсь, стараясь увидеть его, он напряг руки, которые держали меня под мышками, и рывком притянул к себе, так что теперь я могла лишь вертеть головой из стороны в сторону, но не закидывать ее.

Щекой я терлась о его грубошерстный, крупной вязки, свитер — их носило большинство киногруппы. Но такие свитера распространены повсеместно. На мгновение я пала духом и остановила взгляд на очертаниях кустарника и высоких зарослей люпина.

Лица коснулись нависающие ветки жимолости. Я чувствовала и другие запахи — лаванды, что заплела изгородь, жасмина, закрывавшего старую стену, благоухание ночных цветов. Я слышала легкий шепот фонтана, и откуда-то издалека, из дома, до меня доносились слабые звуки музыки. Мне показалось, что я слышу смех в бальном зале, шарканье танцующих ног, но все эти звуки были слишком далеки, чтобы помочь мне, — они были так же недостижимы, как высокое небо над головой, в котором плыли огни лайнера, прокладывавшего себе путь меж звезд.

Затем, спускаясь по саду, мы миновали пруд с кувшинками. И тут у меня замерло сердце. Из-за мрачных предчувствий я впала в панику. Мы снова резко повернули налево. Китаец склонил голову под навесом из плюща. Я почувствовала сырые запахи реки, мокрых выщербленных плит, влажной земли, покрытой мхом, и меня пробила дрожь, когда мы ступили на Тропу мисс Миранды. Туда, где обитали призраки.

По лицу скользили влажные нити паутины. Я напомнила себе, что это самая обычная паутина, которую пауки летними ночами плетут меж влажных от росы листьев. Но по коже побежали мурашки.

Вечерами от реки поднимался легкий туман, и теперь он рваными полосами втягивался в туннель Тропы мисс Миранды, клубясь какими-то странными образованиями, которые светились, когда на них падал луч фонарика китайца. В этом туннеле, образованном побегами плюща и зарослями кустарника, зловеще отдавалось эхо шагов. Через несколько минут пребывания на Тропе я испытала чувство радости. По крайней мере, звук шагов давал понять, что я имею дело с живыми людьми. Наконец мы добрались до конца Тропы, откуда открылось звездное небо и поблескивающая излучина реки. Я слышала, как волны легонько шлепают о сваи причала. И тут я погрузилась в темноту. Тот, кто был сзади, внезапно высвободил одну руку и натянул мне повязку на глаза.

Теперь-то я знала, что меня ждет. Я испытывала странное недоверие к происходящему, словно ситуация, в которой я оказалась, не имела ко мне никакого отношения.

Затем я услышала, как они ступили на причал: разболтанные и прогнившие доски настила поскрипывали у них под ногами. Запах речной воды стал отчетливее, и теперь к нему примешивался другой — горючего. Я была права. Меня доставили на борт какого-то речного судна.

— Справились! — Задний уверенно подхватил меня на руки.

Я почувствовала, как дрогнул причал, когда кто-то спрыгнул на палубу, услышала легкие шаги. И затем:

— О'кей. Ставь ногу сюда и передавай ее.

Это сочетание — причал, река, судно — заставило меня все осознать. Я узнала этот голос — тут я не могла ошибиться.

Если этот тот самый голос, который, как мне показалось, я узнала, то судно практически не вызывало сомнений.

Меня доставили на палубу, как куль с бельем. Я стала считать шаги. Пять по палубе. Дальше… да, как и полагается, проход в кают-компанию. Перекинув меня через плечо, как пожарный шланг, китаец стал спускаться по трапу. Я решила, что если это «Морская нимфа», то у нее должны тут быть полированные медные перила, и изо всех сил вытянула связанные руки, чтобы коснуться их хоть кончиками пальцев.

Но у похитителя, очевидно, были глаза на затылке. Легко шлепнув меня по рукам, он передернул плечами, и теперь мне уже было не дотянуться до перил. Я сбилась со счета и не могла вспомнить, шесть или семь ступенек мы прошли.

Тем не менее, я не сомневалась, что мы двигались вперед и что каюта, в которой он сгрузил меня, находилась точно там же, где и на «Морской нимфе». Правда, на большинстве небольших яхт одинаковое расположение кают.

По направлению легких шагов и последовавшим звукам я поняла, что он проверяет, закрыты ли иллюминаторы. Затем он потребовал, чтобы я подвинулась, и хриплым шепотом, который был мне незнаком, предупредил:

— Если ты обещаешь хорошо вести себя, я скоро спущусь и развяжу тебя.

Дверь каюты захлопнулась, в замке повернулся ключ, затем я услышала, как он поднимается в кают-компанию. Через несколько минут ожил двигатель. Мой похититель сказал человеку на причале:

— Оттолкни-ка ее.

Меня слегка качнуло, когда мы отошли от причала.

Кто бы ни стоял за штурвалом, двигатель он держал на самых малых оборотах. Ведь даже самый легкий звук мог выдать наше исчезновение из числа гостей.

Я попыталась понять, идем ли мы вверх или вниз по течению. Легкие волны разбивались о нос судна, но я была не в силах трезво рассуждать и не могла решить, идем ли мы против течения или нас несет прилив.

Я начала барабанить ногами в переборку, но потом решила изучить каюту, прыгая по ней со связанными ногами. Но в темноте без рук я лишь ушиблась о какой-то угол. Огорченная неудачей и сломленная какой-то странной усталостью я, должно быть, провалилась в сон, ибо мне снилось, что я на «Морской нимфе», без всяких пут, и что Робби все время знал, кого похищает, и сделал он это потому, что любит меня.

Внезапно сон превратился в кошмар, и я стала сопротивляться и кричать Робби, чтобы он выпустил меня, потому что я его не люблю. Мне нужен другой человек.

И тут я проснулась как от толчка. Со мной в каюте кто-то был. Дверь распахнулась — я чувствовала холодный воздух. Даже сквозь повязку я улавливала свет — то было или освещение в каюте, или же луч фонарика, светивший мне прямо в лицо. Чья-то рука стянула повязку и сдернула маску.

Передо мной стоял Робби во всей красе. Положив руки на бедра, он смотрел на меня сверху вниз. Если я и лелеяла мысль, что мой сон был правдой и что Робби в самом деле любит меня, то она полностью испарилась, стоило мне увидеть его перекосившееся лицо и услышать сдавленный вскрик:

— Розамунда! О нет! Только не ты!