Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе

Бурные весенние разливы не давали мельницам работать, и фермеры, по уши в хлопотах, словно забывали про реку, только исправно чинили старый красный мост, потому-то мальчишки из Сэндтауна становились полноправными речными хозяевами. Осенью мы охотились на перепелов, исхаживая мили вдоль плоского берега по жнивью и по скошенным травам, а когда завершалась пора зимнего катанья на коньках и лед таял, половодье и затопленные берега были для нас самым желанным явлением природы. Русло реки в каждое время года неузнаваемо менялось. Весной бурный поток намывал кручу на восточном берегу или размывал акры полей на западном, и куски земли кружились, уносимые водоворотом, и вместе с грязной пеной прибивались неведомо к каким берегам. В середине лета, когда вода спадала, обнажались новые песчаные островки и замирали, сушась и отбеливаясь на августовском солнышке. Порой берега этих островков укрепляла настолько прочная насыпь, что яростные разливы очередной весны были бессильны сдвинуть такие островки с места; крохотные ивовые ростки торжествующе пробивались сквозь желтую пену, разворачивался первый лист, прокладывая путь летним побегам, и вот уже узлы корней цепко связывали мокрый песок, укрепляясь перед атакой нового апреля. Скоро кое-где меж ивовой поросли показывались молодые кленки, шелестя листвой на стелющемся ветру, и даже в безветренные дни, когда над дорогой, где ездят фургоны, в воздухе, словно дым, повисает пыль, молодые клены подрагивают над водной гладью.

На одном из таких вот островков, где среди песка уже третье лето зеленела поросль, мы и разбили свой лагерь и разжигали костер; не в зеленой чаще меж тонких колышущихся ивовых побегов, а на открытом месте, прямо посреди чистейшего песка, которого в ту весну нанесло еще больше обычного; то был крохотный осколок иного мира, красиво окаймленный пеной, там и сям усеянный иссохшими черепашьими и рыбьими скелетами, такими белыми, такими сухими, словно их нарочно сушили. Мы старались не нарушить первозданность этого места, хоть частенько летними вечерами заплывали туда и ложились передохнуть на песок.

Вечер, когда мы разожгли свой последний в тот год костер, я хорошо помню, и есть этому причина. Через несколько дней ребята снова сядут за парты средней школы в Сэндтауне, мне же отправляться к Скалистым горам, чтобы первый раз в жизни учить ребятишгк в сельской школе норвежского поселка. При одной мысли, что я должен проститься с моими соратниками по играм, должен покинуть эту реку и отправиться туда, на равнину, по которой гуляет ветер да стоят ветряные мельницы, а кругом — поля кукурузы и необозримые пастбища и ничего больше, где в природе нет такой неукротимости, необузданности, не возникают острова, не поют неведомые птицы, нет мира больших рек, — у меня заранее появлялось щемящее чувство к родному краю.

Прочие наши сверстники приходили к реке просто так — ловить рыбу или кататься на коньках, приходили и уходили, но мы, шестеро, были беззаветно преданы водной стихии, нас, наверное, и сдружила-то между собой именно река. В нашу компанию входили два брата Гасслеры — Фриц и Отто; отец их, низенький немец, был портным. Среди нас братья — одному десять, другому двенадцать — были самые младшие, оба со светлыми голубыми глазами, с выгоревшими на солнце, всклокоченными вихрами, с обветренными лицами. Старший — Отто — лучше всех в школе успевал по математике и очень много читал, но каждую весну для него школы будто не существовало, его тянуло к реке, словно ей без него не обойтись. Они с Фрицем ловили жирную с маленькими рожками зубатку и продавали городским хозяйкам и столько времени проводили на реке, что и сами, загорелые, с песочно-белыми волосами, стали похожи на темную — в обрамлении песка — реку.

Был среди нас Перси Паунд, толстый, пухлощекий, веснушчатый, он набирал у мальчишек разные детские журналы с рассказами, и вечно его ловили во время урока за чтением детективов. Еще был Тип Смит, обладатель веснушек и рыжих вихров, неизменный король всех наших шутовских проделок, походка у него была какая-то шаткая, старческая, да и смех такой странный, скрипучий. Днем Тип усердно прислуживал в отцовской бакалейной лавке, и каждое утро перед школой выметал торговое помещение. Даже в свободное от работы время Тип не сидел без дела. Он неутомимо коллекционировал наклейки с сигаретных коробок и табачные этикетки; он мог часами сидеть скрючившись, визжа крохотным лобзиком. Наиболее ценное его имущество составляли несколько бутылочек из-под лекарств, где хранились зернышки пшеницы из Палестины, вода из Иордана и Мертвого моря и земля с горы Олив. Его отец приволок всю эту дребедень от миссионера-баптиста, который торговал ею, и обладать реликвиями столь древнего происхождения доставляло Типу огромное удовлетворение.

Самым высоким из нас был Артур Адаме. У него были прекрасные золотисто-карие глаза, для мальчика, пожалуй, чересчур задумчивые и печальные, и такой приятный голос, что всем нравилось слушать, как он читает вслух. Даже если он громко читал стихи во время урока, никто никогда не посмеивался. Вообще-то в школу он ходил отнюдь не регулярно. Артуру было семнадцать, а значит, ему полагалось окончить среднюю школу еще год назад, да только его вечно тянуло отправиться куда-то с ружьем. Мать Артура умерла, отец, который постоянно носился с какими-то своими делами, хотел запихнуть сына на учебу куда-нибудь подальше, лишь бы сбыть с рук: Артур же каждый раз просил подождать еще и обещал хорошо учиться. Он стоит у меня перед глазами, высокий, загорелый парень с тонкими чертами лица, вечно возвышаясь над компанией мелюзги, смеясь над нами чаще, чем вместе с нами, однако каким-то негромким, незлым смехом, так что мальчишкам, объектам его насмешек, этот смех льстил. Потом поговаривали, будто Артур еще в детстве ступил на дурной путь, и верно, мы частенько видели его в обществе сынков одного проходимца и с отпрыском старухи Фанни-Испанки, но даже если Артур и учился у них чему плохому, никогда по нему это не было заметно. Мы ходили за Артуром по пятам и, должен сказать, ни в какие нехорошие места он нас не заводил, если не считать болот, поросших травой, да жнивья. Вот именно эти ребята и были в тот вечер вместе со мной на песчаном острове.

После ужина мы рыскали в ивняке, подбирая прибившийся к берегу плавник. Собрали сколько надо, а тут и ночь опустилась. С наступлением ночной прохлады еще резче запахло водорослями. Мы с размаху бросились на песок вокруг костра и вот уже в который раз безуспешно пытались показать Перси Паунду Малую Медведицу. Сколько мы ни бились, ему не удавалось разглядеть на небе ничего, кроме Большой Медведицы.

— Вон видишь, прямо под ручкой ковша три большие звезды, посерединке такая яркая? — говорил Отто Гасслер. — Это пояс Ориона, а та, яркая, в нем пряжка.

Я подполз поближе к Отто, и снизу из-за его спины мне была видна его рука, устремленная к звезде, словно насаженной на кончик указательного пальца. По ночам братья Гасслеры ловили неводом рыбу и знали порядочно всяких звезд.

Перси надоело искать Малую Медведицу, и он снова лег на песок, подложив под голову руки.

— Вот Полярная звезда, — объявил он с довольным видом, показывая в небо большим пальцем ноги. — Если заблудишься, надо ее искать.

Мы все посмотрели на небо.

— Как вы думаете, каково было Колумбу, когда его компас перестал указывать на север? — спросил Тип.

Отто тряхнул вихрами:

— Отец говорит, раньше была еще одна Полярная звезда, и может, вот эта тоже когда-нибудь исчезнет. Интересно, как будет с нами на земле, если с Полярной звездой что случится?

Артур фыркнул:

— Будь спокоен, Отт. В наше время ничего такого не случится, можешь не бояться. Глядите-ка, вон Млечный Путь. А на нем бог его знает сколько праведных индейских душ.

Запрокинув головы, мы глядели на темную крышу мира, и каждый думал о своем. Журчание воды стало слышней. Мы не раз замечали: по ночам в речных звуках появлялось что-то мятежное, ропщущее, совсем непохожее на ее радостное дневное бормотание, как будто наша река ночью становилась глубже, стремительней. Так чередовались два этих облика: один — доброжелательный, лучезарный, другой — безутешный, несущий бездонную печаль.

— Надо же, звезды словно какие диаграммы вычерчивают на небе, — заметил Отто. — Можно почти любое геометрическое построение по ним сделать. Глянул — и будто это все что-то значит. А вдруг верно говорят, что любую судьбу можно прочитать по звездам?

— Так думают в Старом Сьете, — подтвердил Фриц.

Однако Артур только рассмеялся.

— Ну это, Фрици, если ты про Наполеона. Говорят, как только он начал проигрывать сражения, его звезда закатилась. Вряд ли звезды станут предсказывать судьбу всякому жителю Сэндтауна.

Мы начали выяснять, до сколькй кто успел сосчитать, прежде чем вечерняя звезда скатилась вниз за кукурузные поля, и вдруг кто-то воскликнул:

— Смотрите, какая луна, огромная, будто колесо!

Мы все вскочили, чтобы глянуть на луну, а она выплывала позади над обрывистым берегом. Ее, как галеон на всех парусах, несло вверх — огромное, первобытное существо, пунцовое, словно разгневанное языческое божество.

— Когда всходила такая вот красная лука, ацтек; приносили в жертву пленных на вершине своего хрома, — сказал Перси.

— Расскажи-ка, Перси! Это ведь из «Золотых времен», да? А ты, Артур, веришь этой легенде? Артур ответил, на этот раз без улыбки: — Такое вполне возможно. Луну ацтеки считали божеством. Когда отец был в Мехико, он видел камень, на котором ацтеки приносили в жертву пленных.

Мы снова улеглись вокруг костра, и тут возник новый вопрос: кто жил раньше, строители курганов[9] или ацтеки? Как только мы заговаривали про строителей курганов, остановиться уже было невозможно, вот и теперь мы наперебой высказывали разные предположения, и тут внезапно послышался громкий всплеск.

— Должно быть, крупная зубатка играет, — сказал Фриц. — Бывает, они из воды выпрыгивают, насекомых на лету ловят. Глядите-ка, какая лунная дорожка!

По воде протянулась длинная серебристая полоса, и там, где течение разбивалось о толстое бревно, полоса рассыпалась яркими искрами.

— А вдруг на дне этой старой реки зарыто золото? — спросил Фриц. Он лежал у самого костра, опершись подбородком на руку, задрав пятки кверху, точь-в-точь маленький загорелый индеец. Старший брат расхохотался. Однако Артур и не думал смеяться над вопросом Фрица.

— Испанцы считали, что где-то здесь есть золото. В здешних городах якобы золота видимо-невидимо, вот Коронадо с войском и явился сюда. Тут когда-то много испанцев было.

Перси насторожился:

— Это когда — еще до мормонов?

Все расхохотались.

— Задолго, Перси. Еще даже до отцов-пилигримов. Может, испанцы как раз у нашей реки проходили. Они всегда ходили вдоль рек.

— Интересно все-таки, откуда течет эта река? — задумчиво спросил Тип.

На этот уже не в первый раз и с любопытством задаваемый вопрос карта не давала вразумительного ответа. На карте маленькая черная змейка терялась где-то на западе Канзаса, но, поскольку реки обычно берут начало с гор, справедливо было бы предположить, что наша стекает со Скалистых. Мы знали, что впадает она в Миссури, и братья Гасслеры уверяли, что если ио время разлива сесть на какое-нибудь судно в Сэндтауне и плыть, никуда не сворачивая, то попадешь в Новый Орлеан. Тут они снова принялись за старое:

— Было б у нас, ребята, мужества побольше, в два счета оказались бы в Канзас-Сити или Сент-Джо.

После этого все начали говорить о том, кому где хочется побывать. Гасслеры хотели увидеть скотобойни в Канзас-Сити, а Перси — поехать в Чикаго и заглянуть там в большой магазин. Артур охотно участвовал в разговоре, однако о своих желаниях помалкивал.

— Теперь твоя очередь, Тип.

Тип перевалился на бок, оперся на локоть, поворошил сучья в костре, и огонь озарил смущенные глаза на забавной, отчего-то напрягшейся физиономии.

— А я хочу поехать далеко, отсюда не видать. Про это место мой дядька Билл рассказывал.

Билл, дядька Типа, немало бродил по свету, одержимый золотой лихорадкой; его занесло в Сэндтаун лишь после того, как он сломал себе руку, однако рука зажила, и Билла понесло дальше.

— А где это?

— Ну, в общем, где-то там, в Нью-Мексико. Там ни железных дорог, ничего нет. Нужно ехать на муле, а пока доедешь, так весь запас пресной воды кончится, придется вскрывать банки с томатным соком.

— А дальше? Когда доберешься — что там?

Тип выпрямился и начал рассказывать,

— Там прямо из песка торчит красная гора почти в две мили вышиною. Она стоит посреди такой большой равнины совсем одна, будто памятник. В тех местах эту гору зовут Заколдованная скала, потому что на ее вершину ни одному белому еще взойти не удавалось. Все стороны у нее гладкие и отвесные, как стенка. Индейцы рассказывают, что лет сто, если не больше, тому назад, еще до испанцев, на самой верхушке была индейская деревня. Племя, которое там жило, сделало себе такую лестницу из досок и коры, прямо по склону скалы, и мужчины спускались охотиться, и поднимались наверх, неся за плечами огромные кувшины с питьевой водой. У них там наверху был большой запас питьевой воды и вяленого мяса, потому они внизу только охотились. Это было мирное племя, они ткали себе одежду и делали глиняную посуду, а наверх забирались, чтоб не воевать. Ведь сверху они могли отбить любых вооруженных обидчиков, если те пытались забраться на скалу по ступенькам. Индейцы рассказывают, племя было красивое и вера у них была какая-то чудноватая. Дядя Билл говорит, что это жители скал,[10] которые после больших бед побросали свои дома. Так оно или нет, но те люди воевать не хотели.

Однажды, когда мужчины были на охоте, разыгралась ужасная буря — ливень шел стеной, — и когда воины вернулись к своей скале, то увидели, что их лестница вся разнесена в щепки, только несколько ступенечек повисло в воздухе, зацепившись за камень. Вот расположились охотники у подножия скалы и стали думать, как быть, и тут с севера явились вооруженные воины и перебили всех до одного, а заодно и всех стариков и женщин, смотревших вниз со скалы. После этого воины ушли к югу, а оставшиеся в живых обитатели деревни не знали, как им спуститься. Так и не спустились. И все умерли с голоду, и когда те воины возвращались обратно на север, то слышали, как плачут дети, из последних сил подползшие к краям скалы, но никого из взрослых в живых там уже не осталось; с тех пор на этой скале никого нет.

Эта печальная история никого не оставила равнодушным — все вскочили на ноги и шумно заговорили:

— Как же там смогло много народу поместиться? — недоумевал Перси. — Что, верхушка той скалы, Тип, такая просторная была?

— Очень даже. Из-за нее сама скала не казалась такой высокой. Наверху шире, чем внизу. От земли и вверх чуть не на милю гладкие бока. Наверное, оттого-то и трудно было взбираться наверх.

Я перво-наперво спросил, а как индейцы туда забрались.

— Никто не видел, как и когда. Просто пришли те вооруженные и увидели наверху поселение, вот и все.

Отто с задумчивым видом поскреб подбородок:

— Конечно, какой-то способ забраться был. Например, закидывали на уступы веревку и подтягивали наверх лестницу.

Маленькие глазки Типа заблестели от возбуждения.

— Я знаю, как. Мы с дядей Биллом догадались. У них нашлась такая штука, на которую наматывается веревка, как у спасателей, — тогда можно поднять веревочную лестницу и закрепить ее колышками донизу, а по сторонам сделать растяжки. Я хочу забраться на эту скалу. Я уже все продумал.

Фриц спросил его, что он там думает увидеть, на вершине.

— Может, кости увижу или развалины поселения, может, глиняную посуду или каких-нибудь ихних идолов. Да мало ли! В общем, хочу посмотреть, и все.

— А ты уверен, Тип, что там никто еще не побывал? — спросил Артур.

— Еще бы! Кому захочется в такую даль волочиться! Какие-то охотники, правда, пытались в скале ступеньки выбить, но выше человеческого роста вверх не пробились. Вся скала из красного гранита, хотя дядя Билл думает, что от ледников там где-то и галька осталась. Ну, непростое это место. Там на тысячи миль кругом лишь кактусы да пустыня, а под самой скалой откуда-то ручей и густая трава. Потому-то бизоны и ходят туда пастись.

Вдруг над самым костром пронесся крик, мы вскочили на ноги и увидели, как темная грациозная птица высоко над нами устремилась к югу—журавль-кликун, мы узнали его по крику и по длинной шее. Побежали к самому краю острова, углядеть журавля в лунном свете, но он полетел к югу вдоль реки, и мы потеряли его из вида. Гасслеры заявили, что, судя по небу, сейчас около полуночи, тогда мы подбросили сучьев в огонь, накинули куртки и свернулись калачиком на теплом песке. Лежали тихо, будто заснули, только мне кажется, все думали тайком про скалу Типа и про древнее племя. Далеко в лесу печально перекликались витютени, и как-то раз совсем издалека донесся собачий лай.

— Кто-то забрался на дынную бахчу старика Томми, — сонно пробормотал Фриц, но никто из нас не отозвался.

Перси время от времени подавал из темноты голос:

— Слушай-ка, Тип, если ты туда пойдешь, возьми меня с собой.

— Может, возьму.

— Ну, а если кто из нас раньше тебя туда попадет, Тип?

— Пусть, только сначала каждый должен поклясться: если доберется первым, он всем нам расскажет, что там увидел, — вставил кто-то из Гасслеров, и мы единодушно согласились.

Несколько утихомирясь, я начал засыпать. Должно быть, мне снилось, как я отправился к скале, потому что проснулся я с ощущением страха, будто кто-то вот-вот опередит меня и я никогда не доберусь туда первым. Я сел, ощущая влажность одежды, и огляделся: ребята спали, скрючившись на земле, кто, где возле потухшего костра. Было еще темно, но небо синело неповторимой уходящей лазурью ночи. Выпуклые звезды мерцали хрустальным блеском и подрагивали, словно просвечивая сквозь толщу прозрачной воды. Прямо на глазах они бледнели на разгорающемся небе. День наступил незаметно, почти мгновенно. Я повернул голову, хотел еще раз окунуться в синеву ночи, но ее как не бывало. Повсюду начали свою перекличку птицы, и всевозможные крохотные насекомые принялись стрекотать и копошиться в ветвях ив. С запада налетел легкий ветерок, принеся с собой тяжелый запах спелой кукурузы. Ребята заворочались, стряхивая с себя сон. Лишь только солнце поднялось над открытым ветрам обрывистым берегом, мы разделись и кинулись в воду.

Когда я на рождественские каникулы приехал в Сэндтаун, мы с ребятами покатили на коньках по льду к нашему острову и там, вспомнив про свои разговоры о Заколдованной скале, снова принялись обсуждать, как туда отправиться.

Прошло вот уже двадцать лет, но никто из нас так и не взобрался на Заколдованную скалу. Перси Паунд служит теперь биржевым маклером в Канзас-Сити и ездит только по тем дорогам, что доступны его вместительному красному автомобилю. Отто Гасслер пошел работать на железную дорогу, и ему тормозом оторвало ступню; после этого они с Фрицем стали, как отец, портными у нас в городке.

Артур же всю свою жизнь — а умер он, не дожив до двадцати пяти, — проторчал в нашем вечно погруженном в спячку городишке. В последний раз я виделся с ним, когда приезжал домой во время очередных каникул: Артур сидел в шезлонге под тополем во дворике одного из двух сэндтаунских салунов. Артур был весь какой-то неопрятный, и руки у него дрожали, однако, когда он поднялся без тени смущения мне навстречу, глаза у него, как и прежде, были все те же ясные, добрые. Поговорив с ним примерно час и вновь услышав его смех, я подумал про себя: как могло случиться, что природа, старательно потрудившаяся над созданием этого человека — от кончиков пальцев до изгиба длинной стопы, — могла закинуть его навсегда в Сэндтаун. Артур, смеясь, вспоминал про скалу Типа Смита, уверял, что чуть спадет жара, отправится туда, говорил, что Большой каньон тоже посмотреть стоит.

Когда мы с ним простились, я был совершенно убежден, что никогда он не выйдет за пределы этого дощатого забора, не покинет эту уютную тополиную тень. И действительно, однажды летним утром он умер как раз под этим деревом.

Тип Смит и по сей день поговаривает, что поедет в Нью-Мексико. Он женился на деревенской бабе, грязнуле и транжирке, ушел с головой в детские пеленки, поседел, сгорбился, потому что постоянно недосыпал и питался кое-как. Но теперь, по его словам, самое худшее позади и, в общем, ему море по колено. Когда я приезжал в Сэндтаун в последний раз, как-то лунным вечером он пошел провожать меня домой, подсчитав выручку за день и закрыв магазин. Мы пошли самой длинной дорогой, в обход, шли мимо школы, присели на ступеньки, и тут нам вспомнилась та самая история про одинокую прекрасную скалу и древнее племя. Тип утверждает, что до сих пор хочет попасть туда, только теперь надо бы подождать, пока сынишка Берт подрастет, и махнуть уж вместе с ним. Берт знает от отца эту легенду и теперь только и мечтает что о Заколдованной скале.