Призраки стекла

Глава 11

Уитни Дарлинг

Дождь стучал по окнам моей спальни, сползая острыми каплями по стеклу. Грозы в этом месяце были исключительно сильными и необычными для этого времени года, и, если быстрая череда молний была хоть каким-то признаком, Дарлинг-Хаус ожидала еще одна эпическая ночь.

Часы на моей стене пробили полночь. Я оперлась бедром о подоконник и смотрела на бескрайнее болото, а мой разум метался между мыслями об Эфраиме и воспоминаниями о женщине в зеркале у Бо. Она была такой грустной. Испуганной. Как будто находилась в состоянии вечного шока и отчаяния.

Была ли это действительно Джулия Дарлинг? Призрак, конечно, был похож на нее.

Но Джулия умерла не насильственной смертью. Она прожила до глубокой старости с Уильямом, счастливая и окруженная их детьми. По крайней мере, так мне всегда говорили.

Я застыла на месте, когда по лодочному причалу к дому уверенно проследовала тень. Это был Эфраим, вернувшийся после очередной вечерней прогулки по воде. Должно быть, буря заставила его вернуться. Я представила себе, как ветер треплет его волосы, как напряжена его квадратная челюсть.

Печаль в его глазах, которую он почти никогда не выпускал на волю.

Разве что, в эти, окутанные пеленой моменты тихого, дикого одиночества.

Я выдохнула.

Сердце сжалось, и маленькие трещинки удовольствия пронзили низ моего живота при воспоминании о том, как он смотрел на меня в чайной, властно и собственнически.

Его тень скрылась в тени вечнозеленых дубов, растущих вдоль сада, и я отошла от окна, чтобы он не увидел меня, когда будет подходить к дому.

— Спокойной ночи, Эфраим.

Кожа еще не остыла от позднего душа, и я подошла к открытому чемодану, стоявшему на краю кровати. Я полагала, что уже давно пора распаковать вещи. Порылась в сумке, выбрала длинную белую атласную ночную рубашку и натянула ее через голову.

Я пожевала губу.

Сегодня вечером я отправила Джеймсу по электронной почте свое официальное заявление об уходе. После сегодняшнего дня ни за что не смогу вернуться в этот офис. Я сморщилась, отогнав воспоминания о выражении его лица после того, как Эфраим поставил его на место в чайной.

Мне было жаль его. Я знала, что Джеймс очень заботился обо мне.

Он был для меня утешением, символом новизны и перемен после моего бегства из Дарлинг-Хауса. Но он не знал меня. Не совсем. Он не знал моей истории в деталях, только те кусочки, которыми я решила с ним поделиться. Джеймс любил чарльстонскую версию Уитни. Но она была фасадом. Бумажная кукла, идеально вырезанная для того, чтобы соответствовать выдуманному миру, который, как я когда-то надеялась, мог стать моим домом.

Но теперь я понимала.

Поэтому не могла вернуться в Чарльстон.

Теперь, когда тело болело, душевный покой был в руинах, и отчаянно хотелось забыться сном, вызванным мелатонином, я натянула одеяло и забралась в постель.

Стук в дверь заставил меня вздрогнуть.

— Войдите, — вздохнула я.

Эддисон заглянула в комнату с милой улыбкой, положив руку на живот. Она была одета в такую же ночную рубашку, как и я, но на ней был халат в бело-голубую полоску и пара пушистых носков.

— Есть минутка?

— Конечно, — сказала я, пригласив ее присесть на кровать.

— Я хотела тебя проведать. Мне показалось, что ты была подавлена во время ужина.

Я прикусила внутреннюю сторону щеки. Если бы она только знала.

Она опустилась на матрас, ее лицо скривилось от дискомфорта. Светлые волосы лежали на ее правом плече, заплетенные в беспорядочную косу, а кожа блестела от пота.

— К тебе сегодня приходили гости, — сказала она, — пока ты была у Бо.

— Посетители? — я выпрямилась. — Кто-то был здесь с Джеймсом?

Она покачала головой.

— Моника зашла через час после него, — она взбила подушку у себя за головой. — Я думаю, она хочет снова работать в студии. У меня такое впечатление, что она по ней скучает.

— Я видела ее на похоронах. Но мы мало разговаривали, — ответила я. — Исла сказала мне, что Моника уволилась довольно драматично.

Эддисон поджала губы.

— Монике было тяжело после твоего ухода. Без тебя или Сета в студии с дедушкой, большая часть ответственности легла на ее плечи. Думаю, поначалу она была не против, но с дедушкой было нелегко работать. Под конец он стал очень эмоциональным. Как будто у него развилась паранойя.

— Паранойя? — я вспомнила его письма, их загадочные обороты речи. Что он искал?

Эддисон кивнула.

— Он проводил больше времени в одиночестве, перелистывал старые семейные фотоальбомы, часами копался в старых сундуках и вещах на чердаке. Это было странно. Чем более эксцентричным он становился, тем более взволнованной казалась Моника. Думаю, после несчастного случая она окончательно сорвалась. Наверное, для нее было невероятной травмой найти его в таком состоянии.

Я вздохнула, представив себе, как мой любимый дедушка лежит безжизненно на нижней ступеньке студии, а его шея вывернута под неестественным углом. Я тяжело сглотнула и отогнала этот образ, быстро тряхнув головой. Должна ли я рассказать сестре о письмах? Мне хотелось. Но Соломон ясно дал понять, что дедушка настаивал, чтобы я хранила их в тайне.

— Я думаю, что уже пора рожать, — сказала Эддисон, резко сменив тему разговора. Она слегка подалась вперед, положив руку на живот. — Ты так и не ответила на мой вопрос. За ужином ты выглядела напряженной. Тебе было трудно выбирать платье? Я могу только представить, что ты чувствуешь.

Я подняла руку в успокаивающем жесте.

— Я в порядке, — сказала я. — Просто устала. Это были странные несколько дней.

— Фрэнсис впечатлен, — улыбнулась она.

— Правда?

Она кивнула.

— Он говорит, что любой человек, который может вынести то, что ты вынесла, в принципе, способен на все.

— Ну, он щедрее на похвалу, чем мой терапевт.

— Я очень хочу, чтобы ты узнала его получше, — сказала она. — Он такой талантливый ветеринар. Замечательный и добрый. Сильный. И он так сильно любит меня и Перси.

— Мне жаль, что меня здесь не было, — сказала я, действительно имея это в виду. — Я так много пропустила.

— Мы довольствовались тем, что любили тебя на расстоянии, Уит. Но Алистер был прав. Пришло время тебе вернуться домой. — Эддисон напряглась, и глубокий румянец проступил на ее лице и шее.

— Эдди, ты в порядке?

Она кивнула, но ее дыхание стало учащенным.

— У меня странная… — ее слова оборвались, и она согнулась пополам.

Я бросилась к ней, обхватив ее за плечи.

— Позови Фрэнсиса.

Я замерла, едва уловив ее просьбу.

— Уитни, — стонала она.

— Не двигайся. — Я выскочила из комнаты и побежала по коридору. — Фрэнсис! — мой голос пронзительным эхом разнесся по дому. — Фрэнсис!

Мгновением позже по лестнице загрохотали тяжелые шаги. Фрэнсис шел впереди, Эфраим, все еще мокрый от дождя, отставал от него на пару шагов.

Фрэнсис схватил меня за руки.

— Что такое? Где Эддисон?

— В моей спальне.

Он кивнул и побежал по коридору.

— Вторые дети часто рождаются раньше. — Сказал Эфраим, выглядя слишком невозмутимым.

— На целый месяц раньше? Вдруг что-то не так.

— Все будет хорошо, жена, — успокоил он. — Фрэнсис более чем квалифицирован.

Не успела я огрызнуться, как раздались обеспокоенные голоса мамы и Адель, которые спешили по лестнице. Фрэнсис уже шел обратно к нам, он нес Эддисон на руках, бережно прижимая к себе.

— Нет времени везти ее в город.

— Что? — выдохнула мама из-за моего плеча. Она и Адель прислонились к перилам, обе запыхавшиеся и растрепанные. — Она не может рожать здесь. У нас ничего нет для родов.

— Нам ничего и не понадобится, если все будет идти так, как должно идти.

— И откуда ты знаешь? — спросила мама. — Ты же ветеринар. А не врач.

— Не имеет значения, — сказал Фрэнсис. — Возьмите полотенца, кокосовую воду и рюмку водки.

— А водка зачем? — спросила Адель, скорее забавляясь, чем беспокоясь.

— Мне, — прорычал Фрэнсис, повернув за угол к их спальне.

— Будь я проклята, — сказала Роза, сидя в своем кресле-каталке у подножия лестницы. — Мне приснилось, что так и будет.

— Тогда не мешало бы нас предупредить, — проворчала Адель.

— Ты бы не поверила. — Роза перевела взгляд на мою мать, которая все еще стояла рядом со мной. — Нора, сделай, как просил Фрэнсис. Все будет хорошо.

— А твои сны всегда сбываются? — спросил Эфраим.

— Почти никогда, — ответила Роза, пожав плечами. — Но, когда они сбываются, это ужасно приятно.

Из спальни Эддисон донесся вопль.

Глаза Адель расширились.

— Господи, и я выпью рюмку этой водки.

Я брела по длинному темному коридору, мои ноги двигались одна за другой в ровном ритме. Мне нужно было уйти. Подальше от шума. Туда, где не будет слышно сестру. Это была странная мысль, что из такой боли может родиться что-то прекрасное. Это было прекрасно.

Но мои нервы были открытыми ранами.

После двух лет тщательного избегания последние несколько дней были слишком тяжелыми. Похороны. Свадьба. Теперь вот это.

И я здесь. В Дарлинг-Хаусе. Несу в себе проклятие, которое систематически отнимает у меня тех, кого я люблю. Мне нужно было уехать.

Если что-то случится с Эддисон или ребенком, я никогда себе этого не прощу.

Воздух вокруг меня потрескивал от энергии. Какие бы невидимые лица ни прятались в доме, все они не спали и знали о происходящих переменах. В мире зарождалась новая жизнь. И моя сестра была в центре этого процесса.

Дойдя до конца коридора, я свернула направо и быстро шагнула в большую, знакомую дверь, затем захлопнула ее за собой.

Большой зимний сад.

Гигантское четырехэтажное помещение со стеклом и старинными металлическими рамами, блестящим мраморным полом и сотнями сочных экзотических зеленых растений.

Сложная мраморная лестница вела с первого этажа на четвертый, затем переходила в узкую лестницу на чердак, соединив все этажи дома в единое великолепное пространство. Стеклянные наружные стены позволяли любоваться болотом с высоты. Но самым привлекательным аспектом атриума был цвет. Сверху донизу все, что не было сделано из мрамора или стекла, окрашено в темно-синий цвет. Более насыщенный, чем небесно-голубой, не такой зеленый, как бирюзовый, а где-то посередине все помещение было окутано голубым цветом.

Гулла-Гичи⁸ верили, что духи не могут пройти через воду. Поэтому, чтобы отгородиться от злых духов, таких как Бу-Хаг⁹ и Плат-Ай¹⁰, многие красили крыши, ставни, двери в синий цвет. Со временем эта традиция распространилась и на внутренние помещения, например, спальни, и на общие помещения, как в этом доме.

Но помимо поразительных видов и уникального выбора краски, в зимнем саду было что-то особенное. Что-то эфемерное и странное. Когда я была ребенком, то часто приходила сюда. То ли для того, чтобы побыть в одиночестве и подумать, то ли потому, что видела или слышала что-то, что меня пугало, это место было для меня убежищем. Местом отдыха. Где тихо. Безопасно.

Но все красивые и безопасные места имели свои секреты.

Я представила себе дверь внизу лестницы.

Она всегда была заперта.

Сколько себя помню, всегда была заперта. Облицованная с одной стороны одиннадцатью латунными замками и выкрашенная в более насыщенный синий цвет, чем все остальное помещение, она была источником домыслов поколений и детских кошмаров. Ни у кого не хватало смелости попытаться отомкнуть замки и открыть дверь.

Слава Богу.

Не хватало только, чтобы на нашу семью свалилось еще одно проклятие.

Окинув взглядом темное болото за окнами, я пересекла площадку второго этажа и присела на верхнюю ступеньку, посмотрев на первый этаж. Затем затаила дыхание и прислушалась. Ничего не было слышно.

Абсолютная тишина.

Как будто здесь вообще не происходило ничего примечательного.

Я вздохнула и прислонилась к перилам лестницы.

Когда ураган пройдет и уровень воды спадет, мы сможем легко перевезти Эддисон в больницу, не так ли? Я не знала достаточно обо всем этом. И в этом была моя собственная вина. У меня слишком давно не было полноценного разговора с сестрой.

Вспышка молнии осветила зимний сад, за ней последовал раскат грома. Оконные стекла задрожали. Мост еще некоторое время будет затоплен.

Моя сестра ушла туда, куда я не могла последовать, в дикое место, где никто не мог остановить происходящее. Даст Бог, моя маленькая племянница ворвется в этот мир с воплем, так же внезапно, как его покинули наши близкие.

Снова сверкнула молния. Снова, почти сразу, раздался раскат грома.

Дождь почти горизонтально стучал в окна.

— Уитни.

Я напряглась.

— Уитни, милая девочка.

По спине пробежал ледяной холодок.

С тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет, и стекло начало говорить со мной, взывая ко мне в любое время суток, я привыкла к тому, что в моей голове звучат голоса.

Но это было не в моей голове.

И это было не стекло.

— Уитни, выпусти меня.

Оцепенение, похожее на покалывание, охватило кожу головы и опустилось до ступней. Мой взгляд устремился вниз, где за углом у подножия лестницы ждала запертая дверь.

— Выпусти меня. Клянусь, я буду добрым.

Странное, внезапное желание охватило меня.

Я должна была увидеть ее. Дверь.

Я стояла, ухватившись рукой за перила, как за спасательный круг, и пальцы стали белыми, как кость.

Я хотела уйти. Попыталась повернуться, но не смогла.

Что-то заставило меня спуститься по лестнице.

Одна ступенька. Потом еще одна.

Еще одна.

Так вот каково это — потерять рассудок?

— Это у тебя в голове, — прошептала я, отогнав панику, грозившую захватить меня. — Это всего лишь дверь.

Дом добрался до меня. События последних нескольких дней давили на меня.

— Уитни.

Я спустилась на последнюю ступеньку. Толстый ковер заглушил мои шаги, когда я отпустила перила и повернула налево, к окнам и черному болоту за моей спиной.

И тут появилась она.

Старинная синяя краска, вертикальные ряды ветхих замков и засовов на дверной коробке — все это бросалось в глаза. Она была совсем не похожа на остальной дом. Этот маленький кусочек истории был намеренно оставлен в запустении. Я никогда не прикасалась к двери. Сет предостерегал меня от этого, как и Алистер, а однажды и мой отец.

Это место, где я стояла сейчас, следовало обходить стороной, как устрицы на пляже или разбитый кусок тротуара. Место, куда нельзя ступать, иначе рискуешь пострадать.

— Выпусти меня, Уитни.

Я прижала кончики пальцев к прохладной поверхности.

Это была дверь.

Всего лишь дверь. Через мгновение я повернусь, поднимусь обратно по лестнице и найду маму. Мы заварим чашку чая или выпьем по рюмке водки с Фрэнсисом.

— Просто дверь, — прошептала я.

Я перевела дыхание и прижала к ней ладонь, растопырив пальцы, как звезду.

Я изучала ряд латунных замков на дверной коробке. Всего их было одиннадцать, каждый с разными по форме замочными скважинами и механизмами их открывания.

Неужели для того, чтобы их отпереть, потребуется одиннадцать разных ключей?

Или кувалда.

Так бы сказал Сет. Я слегка улыбнулась этой мысли и зажмурила глаза.

БАНГ.

Дверь содрогнулась под моей рукой от громкой, жгучей вибрации.

Я вскрикнула, отшатнулась назад, как будто меня толкнули, и упала ничком на твердый пол.

Кровь хлынула в уши, запульсировала в голове, призвав меня бежать.

Но я не могла пошевелиться.

Что-то ударило в дверь.

Изнутри.

Мой разум умолял меня бежать.

Но я могла только смотреть на дверь в ожидании момента, когда она распахнется, и какой-то полусгнивший монстр рванет вперед и утащит меня в темноту.

Я раздвинула пальцы и поджала под себя ноги, готовясь встать, но замерла.

Тук.

По двери.

Тук.

Тук.

Тук.

Боковым зрением я уловила белую юбку, затем послышался гортанный женский вопль.

Я снова закричала, адреналин наконец-то привел мои ноги в движение, подтолкнув меня к лестнице.

— Уитни! — голос Эфраима эхом разнесся по зимнему саду. Он побежал вниз по ступенькам навстречу мне, и я врезалась в него, упав обмякшей кучей у его ног.

— Что случилось? — закричал он. Его глаза обшаривали комнату, пока он поднимал меня на ноги.

Я вцепилась в его рубашку, устремив взгляд на синюю дверь, и ждала, что она вот-вот распахнется.

Но прошло несколько мгновений.

А дверь оставалась закрытой.

Эфраим взял меня за подбородок и посмотрел в мое лицо.

— Ты кого-то видела?

Дрожа от страха, я сглотнула, все еще силясь подобрать слова.

Легенда была правдой.

О синей краске. Призраки не могли, не хотели проходить сквозь нее.

Краска и, как мне казалось, замки тоже удерживали то, что было в ловушке за дверью. И так было изо дня в день, из года в год, сколько себя помнили живые люди.

Так почему же оно ждало этого момента, чтобы проявить себя?

— Уитни. — Голос Эфраима был мягче, чем я слышала уже очень, очень давно. — Я искал тебя.

— Эддисон?

Он покачал головой.

— С ней все в порядке. — Он повел меня вверх по лестнице, его шаги были размеренными, а хватка нежной, как будто я могла распасться, если мы будем двигаться слишком быстро. — Фрэнсис думает, что ребенок наконец сдвинулся с места. Теперь это только вопрос времени.

— А как же проклятие? — слова сорвались с моих губ нервным шепотом. И я поняла, что слишком боялась произнести их вслух.

— Проклятие, — вздохнул Эфраим. Он вывел меня из оранжереи и повел по коридору в кабинет дедушки, где опустил в кожаное кресло и налил нам по стакану виски. Он прислонился к дедушкиному столу, устроившись между мной и бушующей за окном бурей.

Он сузил глаза.

— Что заставило тебя кричать в зимнем саду, жена?

— Не называй меня так.

— Почему нет? Ты и есть моя жена.

— Эфраим, что-то было за запертой дверью внизу лестницы. Что-то необычное. Я слышала это.

Он долго молчал, только сидел, изучая меня и потирая затылок. Эфраим сказал бы, что не верит в призраков, но он хорошо знал, что в стенах Дарлинг-Хауса нельзя говорить такие глупости. И все же мне хотелось, чтобы он отреагировал, проявил хоть какие-то эмоции на новость о том, что за дверью в зимнем саду скрывается нечто… уродливое… смею сказать, злое.

— Ты видишь эту картину? — спросил он наконец. И указал на картину в рамке, стоявшую в другом конце комнаты. — Та, где Уильям Дарлинг смотрит на себя в зеркало?

Я кивнула, вспомнив, как маленькой девочкой бесчисленное количество раз бродила по этому большому уютному кабинету, рассматривая предметы искусства и диковинки, собранные Алистером за долгие годы.

— Однажды утром после смерти родителей я оказался здесь, — продолжал Эфраим. — В какой-то момент я забрел сюда один. В камине потрескивал огонь, в комнате пахло трубочным табаком и бурбоном. Мне отчаянно хотелось отвлечься. Но в то же время я нуждался в одиночестве. Чтобы подумать. Попытаться почувствовать что-то, кроме потери и гнева.

Еще один раскат грома. Окна сильно завибрировали.

Эфраим постучал пальцем по столу.

— Я бродил по комнате, рассматривал стекло и картины, открывал книги, сидел в кожаных креслах и представлял, что уже вырос, и мне не грозит все то плохое, что случилось. Алистер вошел в тот момент, когда я рассматривал картину с изображением Уильяма. Он не стал ругать меня за то, что я нахожусь в его кабинете. Он налил себе выпить и спросил, что, по моему мнению, означает эта картина. Я ответил, что не имею ни малейшего представления, и никогда не забуду того, что он сказал.

— Что он сказал? — спросила я.

Губы Эфраима скривились в полуулыбке.

— Все, что с тобой происходит, ждет своего часа с начала времен.

Я тупо уставилась на него.

— И что, мне от этого должно стать легче?

Он пожал плечами.

— Спроси Марка Аврелия. Он сказал это первым.

Я вздохнула.

— Значит, мы не можем контролировать свою судьбу?

— Смысл не в этом.

Почувствовав себя спокойнее, я скрестила руки.

— Тогда объясни мне, великий философ.

Он изогнул бровь, затем сделал еще один глоток виски. Резной хрусталь его бокала мерцал в мягком свете свечей.

— Причина и следствие. Каждый раз, когда мы действуем, то меняем будущее. К тому времени, когда мы добираемся до места, цель становится единственным логическим объяснением.

— Это твой косвенный способ сказать, что ты не веришь в проклятия?

Он посмотрел на последнюю порцию янтарной жидкости в своем бокале, прежде чем отпить из него.

— Если бы это было так, то я не позволил бы себе чувствовать себя бессильным перед проклятием.

Снова прогремел гром, только теперь он звучал гораздо дальше.

— Что-то происходит в Дарлинг-Хаусе, — прошептала я. — Дедушка что-то искал. И я должна выяснить, что именно.

— Я знаю, — категорично сказал Эфраим.

Я сглотнула.

— Как много ты знаешь?

— Уитни! — крик Розы прозвучал задыхающимся и взволнованным эхом.

Я быстро встала, чуть не выбив хрустальный бокал из рук Эфраима, и помчалась по коридору, Эфраим за мной.

Мы поднялись по лестнице и завернули за угол, чтобы попасть в спальню Эддисон.

Нетерпеливые голоса мамы и тетушек становились все громче по мере того, как мы приближались.

— Она почти здесь. — Фрэнсис засмеялся. — Еще раз. Еще один, милая, и все закончится.

Я вбежала в комнату и увидела, как Эддисон вздохнула и опустилась на подушки.

Наступила тишина, а затем раздался вопль, тоненький крик, перешедший в раскаты грома. Мои глаза расширились при виде крошечного, корчащегося свертка на руках у Фрэнсиса.

Мне потребовалось мгновение, чтобы обрести голос.

— С ней все в порядке? Они обе в порядке?

— Они идеальны, — усмехнулся Фрэнсис, его голубые глаза светились гордостью.

Тетя Адель была рядом со мной и протягивала Фрэнсису чистое полотенце.

— Я сделала это, — прошептала Эддисон.

Я шагнула к кровати и наклонилась, прижавшись губами к ее соленому лбу.

— Ты сделала это.

Мои пальцы нащупали что-то мягкое под ее подушкой. Это был защитный амулет, который Соломон подарил ей накануне похорон дедушки. Сердце сжалось в груди, и я пробормотала безмолвную благодарственную молитву. С Эддисон все было в порядке. Проклятие не забрало ее.

— Останешься со мной?

Я кивнула и оглянулась на Эфраима, стоявшего у двери.

Он улыбнулся мне — искренней, красивой улыбкой, которая подчеркивала ямочку на его щеке, и глубокую печаль одиночества в его глазах. Кивнув в знак поздравления, он повернулся и исчез в коридоре.