Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию. Междукнижие

Глава 5 Хохлатки, лонжероны и неудалённые закрылки

Неизвестно, от чего инспекторы отвлекли шефа, а только появился он в чрезвычайно приподнятом настроении, даже изволил не ругаться за произведённое силовое задержание.

Выслушав краткий доклад и двумя пальцами, с отвращением, осмотрев изъятый у домового пакет, Фрол Карпович по-хозяйски прошёлся по поросшему сорной травой двору, постоял у сарая, милостиво поприветствовав полную женщину, вздумавшую перевести мимо Гашковского подворья стадо коз на новый выпас.

Заинтересовавшись посетителями пустого дома, местная жительница хотела остановиться и рассмотреть получше незнакомую троицу, но козам вдруг стало скучно идти смирно, и они резво затрусили вперёд, заставив хозяйку припустить следом, охая и поругиваясь на несмышлёных тварей.

Зрелище начальству понравилось, выразившись во вздохе полной грудью да пространно-задушевным, с расстановкой:

– Деревня…

К лежащему у крыльца домовому боярин подошёл в последнюю очередь. Не нагибаясь, изучил лицо, носком сапога дотронулся до маленького тела, словно желая убедиться в его материальности.

Иванов придирчиво проследил: не бил, не пинал, только дотрагивался. Без унизительного умысла или превосходства победителя.

– Волоките в дом, – распорядился шеф, первым входя в пустое жилище и разрешая подчинённым занести домового самостоятельно.

Подчинённые приказание выполнили.

Для проведения допроса начальник почему-то выбрал коридор, не пожелав идти в комнаты. Лично принёс расшатанный стул с отломанной спинкой, уселся.

– Путы снимите! Не сбежит.

Со снятием сантехнических хомутов вышла заминка. У инспекторов не оказалось при себе ножа или чего другого, подходящего для перекусывания крепкого пластика. На помощь пришла смекалка. Швец, подобрав с пола длинную тряпку, бывшую некогда рукавом от пиджака, обернул ей кусок стекла из ближайшего разбитого окна, и кривясь от малосовместимости этих трёх предметов, перерезал стягивающие ремешки на запястьях.

Ноги трогать не стал.

– Сам снимет, – объявил он, выбрасывая режуще-колющее приспособление подальше.

Прищурившись, многомудрый шеф вознамерился приструнить распоясавшегося Швеца, однако сдержался, оценив закрытость помещения, тесноту для манёвра и близость Серёги, имевшего вполне естественные плоть и кровь, легко уязвимые для умелого удара.

– Сойдёт. В сознательность приведите.

Печать на ладони Антона вспыхнула, прижалась к чужому темени. Домовой открыл глаза, бегло осмотрелся. Сидящий на стуле боярин вызвал у лежащего некое подобие ухмылки.

– Здравствуйте, Фрол Карпович.

– Ты меня знаешь? – холодный взгляд из-под седоватых, кустистых бровей немигающе изучал подозреваемого.

– Мы встречались. В девятнадцатом году. Под Царицыном.

Серёга, сперва не понявший, какое отношение имеет 2019 к давно переименованному в Волгоград городу, всё же догадался отмотать назад ещё сотню лет и теперь тихо изумлялся упоминанию событий прошлого века вот так, походя.

– Врёшь, – прозвучало утвердительно. – Там – верно, довелось отметиться. Но тебя я не помню.

– Я вас видел. Вы меня – нет. В те дни хозяина дома, которому я служил, врангелевцы шлёпнули по оговору. У них падёж лошадей начался, искали виновного. Заподозрили в колдовстве знахаря, Охольского. Вы параллельно разбирались.

– Охольский? – переспросил боярин, оглаживая бороду в задумчивости. – Потомственный травник? Жаль мужика… Великим талантом владел. Институт медицинский вольнослушателем посещал до революций, лекарем с дипломом мечтал стать… Всех на ноги поднимал, что скотину, что человека. Только связался не с теми. Лошадушек твой хозяин взаправду травил.

– Да, – домовой заворочался, усаживаясь. – Ему золотом заплатили. Он отработал.

– Зарезав двух беженцев, – жёстко, зло прервал разгулявшиеся воспоминания шеф. – На их кровушке декокт смастерил да по колодцам велел мальчонке разлить. Как же, помню, хлеба пообещал голодающему. Тогда мало не полк кавалерийский вымер. Людей спасли, животину – нет… Плохое ты припомнил.

– Я за него не ответчик. А вспомнил к тому, чтобы упростить ситуацию. Мне прекрасно известно, кто вы и какую организацию представляете. Я тоже иллюзий не строю. Давайте заканчивать.

Про недавнюю попытку сдаться добровольно он и не заикнулся.

Помолчав, Фрол Карпович скрестил руки на груди, попытался откинуться на несуществующую спинку стула, однако вовремя опомнился, едва не упав. Расправил плечи, рыкнул:

– Имя?

– Фёдор.

– Отравительствовал?

– Не совсем.

От такого ответа инспекторы синхронно ощутили подспудное желание высказать недомерку что-то едкое, однако перебивать шефа не решились:

– Подробнее.

– Оставлял возможность выжить.

– Ага… – на этот раз проняло даже боярина. – Травил по своей воле?

– Исполнял указание.

– Чьё?

– Матери последнего владельца этого дома.

– Она приказала умертвить женщин?

– Сестёр, – поправил Фёдор. – Это сёстры. Разные фамилии из-за замужества.

– Причина?

– Они пытались отравить его сына, Геннадия. По очереди. Оба раза я его спас.

– Как так?

– Дуры, – равнодушно пожал плечами домовой. – Генка после армии, в шестьдесят четвёртом, сюда попал, в колхоз. Прижился. Парней его возраста в округе мало водилось. Война сильно прошлась… Или гораздо моложе, или старше, но мало. Зато девушек в округе – цветник. И каждой хотелось замуж. В Игнатовке подходящей кандидатуры не нашлось в силу… чудаковатости парня.

– Поясни.

– От природы добряк, – с готовностью ударился в подробности подозреваемый. – Книжный ребёнок. Мир представлял больше по романам и повестям. Читать обожал. К девушкам тоже относился возвышенно, пылинки сдувая. Стихи им ночи напролёт декламировал. За то его многие и сторонились, покручивая пальцем у виска.

– Ну да, непривычно, – согласился боярин. – С деревенскими проще надо, понятнее. Но нежно… А опосля на сеновал?

– Если бы, – поморщился рассказчик. – Туда он не добирался. Боялся разрушить придуманные идеалы. Ограничивался букетиком и чмоком в щёчку на прощанье.

– Дурик, – вырвалось у Антона.

Домовой покосился, но промолчал. Сергей выразился помягче:

– Не от мира сего.

– Подходит, – связанный для удобства подтянул колени к груди. – Таким и прожил жизнь.

– Складно баешь, – начальство одобрительно шевельнуло бородищей. – Про отравительство и позабыли почти. Вертайся к сути.

– Особо рассказывать и нечего. У Охольского имелась дочь. Выросла, вышла замуж за Вячеслава Гашкова. Тоже имела склонность к знахарству и ведьмовству. Я с ней в дружбе жил. Достойная женщина. Интеллигентная, библиотекарем работала. Сын её, Генка, после армии с матерью общался мало. Она его навещала периодически, однако в личную жизнь до поры не лезла. И, вот как-то по её приезду, Генка обнаружился при смерти. Соль с кровью по всему дому попрятана. Нашёптанная… Мать сына выходила, а потом расследование провела. Оказалось, это Жижина Людка, из Рахматово, умертвить пыталась. Сходила к какой-то бабке, та ей инструкцию и выдала.

– С чего бы? – потребовал ясности Фрол Карпович. – По дури аль от обиды?

– Там глупо вышло, – домовой пренебрежительно дёрнул уголком рта. – Несмотря на странный характер парня, собирались уже свадьбу играть, как вдруг её младшая сестра, Зойка, соплюха совсем, завидуя чужому счастью, наплела про Генкины многочисленные измены. Фантазия у девочки оказалась богатая, язык подвешенный – сестра поверила.

– Понятно… Дальше!

– Генка выжил, получил от матери нагоняй и меня в придачу. Я отказывался, не хотел в Игнатовку перебираться, бросать свой привычный дом, но она цепь зачаровала, под крыльцо её к земле пристроила и уехала в слезах.

– Причина?

Ответил Фёдор не сразу. Помолчал, поигрывая желваками и точно определяясь, сколько можно рассказать, а сколько нет.

– Охольский для многих остался плохим. А я от него много хорошего видел.

Настала очередь Фрола Карповича призадуматься. Он хмурил брови, тёр подбородок, но делал это всё молча, без комментариев. Придя к каким-то выводам, буркнул:

– Что я не знаю про твоего Охольского?

– Колдун, знахарь, немного управлял чужим разумом… – начал перечислять задержанный, однако боярин его оборвал:

– Не то! Пошто служишь его семейству, аки цепной пёс?!

– Он кто-то вроде раба, Фрол Карпович, – тихо вмешался Швец, наблюдая за реакцией маленького мужчины.

Тот напрягся, но отрицать или отговариваться не стал.

Шеф кивнул.

– Я так же мыслю. Не по своей воле отравительствовал. Наказ выполнял. Правда?

– Да…

Антон, видя в начальстве понимание, всё так же негромко продолжил:

– Серёга, когда могилу осматривал, заметил проклятый предмет под землёй. Слабенький. Из него и эманации для соли брались. Что там?

Последнее адресовалось Фёдору.

– Ошейник, – нехотя выдавил он. – Хозяин меня перед Первой мировой изловил. В слуги назначил. А чтобы я себя вёл смирно, привязал.

– Каким образом? – незаметно роль задающего вопросы перекочевала к призрачному инспектору.

– Обыкновенным, – грустно усмехнулся домовой. – Отвар из особых трав, жертва, ещё что-то… я не колдун, плохо разбираюсь. Потом мы неожиданно подружились. Хотите верьте, хотите нет, но так случилось. В ночь, перед расстрелом, он меня хотел отпустить, прощенья просил. А я в ответ поклялся семью его беречь. И от предложенного подарка отказался. Тогда мне казалось, что я поступаю правильно.

– История с Жижиными?

– Чистая правда. Дочка моего хозяина… и друга знала про ошейник. Вот только при всей её интеллигентности, жёсткая была женщина. Когда всплыло о проделках младшенькой и поступке старшей, сгоряча захотела их на тот свет отправить. Генка отстоял… Упросил не обижать. Тогда она взяла с меня слово, что если ещё хоть одна попытка…

– Гашкова что, действительно дважды пытались прикончить? – поразился Сергей, прерывая хранимое до этого молчание.

– Самое смешное, да. Зойка, как подросла, назло сестрице парня начала обхаживать. Позлить хотела. Мол, я твоего бывшего себе заберу. Кокетничала, глазками стреляла, намёки делала. Тот и повёлся, как телёнок… А когда ей надоело, тоже с солью поиграться решила. Ради развлечения, посмотреть, правда сработает или Людка дурью маялась? Заговор где-то узнала… Пришла в дом, рассыпала тайно. Я всё видел и меры тут же принял.

– Такая язва? – неподдельно удивился шеф, и Иванов ответил за домового:

– Та ещё сволочь. Я с ней общался.

Напарник утвердительно качнул головой:

– Редкая жаба. Она и сейчас людям нервы расчёсывает.

Лирическое отступление быстро закончилось под басовитый рокот боярина:

– Что потом?

– Генкина мать об этом узнала. Не от меня, – акцентировал Фёдор. – Зойка сама раззвонила по всей округе. Считала, что забавно пошутила. Пошла к Жижиным, поскандалила, наговорила лишнего. Отец сестёр вызверился, и хотел Генке череп проломить. С топором заявлялся… Младшенькая ему наплела с три короба про то, как бывший Людкин ухажёр её хотел обесчестить в укромном углу и прочую чушь, а тот родной дочери поверил, естественно… Генку спасло только то, что он в район уехал, по делам. Мать разбиралась, она ещё тут гостила. Когда взбешённого родителя выпроводила, меня позвала и потребовала исполнить клятву, данную её отцу. Сгоряча хотела, чтобы я прирезал всех обидчиков. Одно слово, мать…

– Короче.

– Можно и короче, – не стал спорить домовой. – Я не хотел ничьей смерти. Да, дуры, да, нехорошо вышло. Но убивать… Чтобы хоть как-то успокоить разгневанную дочь хозяина, отговорить от мести, согласился, но с условием, что сам выберу место и время. Кое-как убедил.

– И сколько ты им отмерял до исполнения приговора?

– Первоначально? Семьдесят пять лет жития. Правда, умолчал об этом.

– А если бы умерли? До такого возраста ещё дотянуть надо.

– На то и рассчитывал. Генку на север спровадил, вахтовиком, сам тут остался. Надеялся, позабудется. Его мать ещё несколько раз приезжала, но уже не так свирепствовала. Успокоилась. Или поумнела. Напоминала про зарок, однако больше по старой памяти, чем действительно смерти жаждала. Когда Гена умер, она ещё живая была. Успела к самым похоронам. Тихонечко у сыновьего изголовья постояла, простилась, местные на неё и внимания не обратили. Имущество обсуждали, кому что достанется. Прямо у могилы переругались… А она в гроб мой ошейник засунула. Вечером, перед отъездом, вызвала меня и напомнила про клятву. Про проклятие сообщила, наложенное на ошейник. Смысл прост. Если хоть одна из сестёр умрёт без отмщения, то я… Знаете, она так и не придумала, чем наказать. Сердцем закляла. Я почувствовал. Что-то страшное… – косая усмешка покорёжила маленькое лицо. – Морозно говорила, как последнюю волю излагала. Считала, что из-за этих сестриц у её сына семейное счастье не сложилось.

– Ну а ты? – с несвойственным ему сочувствием подтолкнул рассказчика боярин.

– Честно ответил, что не хочу смертей. Просил забыть, отступиться. Упирал, что девкам и так чуть-чуть осталось. Покаялся в старом обмане, про то, что о семидесяти пяти годах не признался, о надеждах своих, что всё позабудется. Но старые люди упрямы, да и подкосил её уход Геннадия… Она настояла. Отвертеться я не мог. Слово дадено, нарушать нельзя.

– Почему? – не понял Иванов. – Как я вижу, все Гашковы умерли. Ты никому ничего не должен.

– Потому что они были моей семьёй. Я – последний из них. Других Гашковых-Охольских нет.

У инспектора перехватило дыхание. Он, на долю секунды, представил на месте Фёдора Машку, припомнил всю ту заботу, всю ту родную нежность, которыми кицунэ старалась наполнить каждый миг его жизни, и внезапно для себя осознал: «А ведь она тоже бы сдержала слово. Наплевав на всё».

Грёбаная евгеника… Повыводили ронинов(*).

Мотивация домового всё более становилась объяснимой.

– И один чёрт попробовал всех обмануть. Рискнул дать Жижиным дотянуть до старости. Они замуж повыходили, детей нарожали… Женщины дотянули до семидесяти пяти каждая? – задержанный нехотя кивнул. – А потом сделал то же самое, что и сёстры. Они должны были догадаться, что им подкинули… Но не смогли. Не заметили или забыли.

– В общих чертах – да. Бездействовать я не мог, но зеркально вернуть – вполне. Дал шанс… Заметила бы Людка соль – выжила бы. Так честно.

– Сколько той старушке надо? – саркастически протянул Иванов.

– Мало, – не стал спорить Фёдор. – Но и соль применялась в разы слабее, чем она приносила. Я же заговаривать не умею, пропитывал от своего ошейника. Он совсем выдохся, даже меня практически не держит.

– Для того и куриц украл?

– А для чего же ещё? Обе сестры из Рахматово съехали. Приезжали изредка… постоянно караулить их я не мог – цепь всё же держала. О приезде Людмилы случайно узнал, когда в очередной раз к её родне наведался. Пришлось спешить, наследил. Тушки неподалёку выбросил. Надеялся, лесной хищник избавиться от них поможет. И плитку замыть не успел… С Зойкой – проще. Она своих загодя по телефону предупредила про то, что погостить собирается. Там только и разговоров в доме было о любимой маме да горячо обожаемой тёще. Тут уже полегче пошло. И кур спрятал получше, и птичек одалживал не в Игнатовке… Почему вам добровольно сдавался, объяснять?

Серёга отмахнулся.

– Цель выполнена, а гордость не позволяет от возмездия бегать… Ты зачем меня ложкой бил?

– А ты зачем пинался? – вопросом на вопрос ответил Фёдор. – Я никого не трогал, мирно соль собирал.

– В межплиточные швы для лучшего контакта с землёй засыпал?

– Сам знаешь… Сзади, по голове, для чего ударили? Я же не убегал.

Фрол Карпович заинтересованно напряг слух, намереваясь с оказией проверить подчинённых на соответствие занимаемым должностям.

– Ты – подозреваемый в совершении тяжкого преступления, – с прохладцей объяснил Иванов. – Вдруг у тебя нож в кармане припрятан?

По одобрительному покачиванию седой начальственной головы друзья догадались, что превентивная мера встречена с одобрением и пониманием.

– Я тоже хочу спросить, – Антон отогнул палец для важности сказанного. – Почему выбрит? У домовых, обычно, бороды в почёте.

– Привык, пока в библиотеке жил и с интеллигентными людьми знался. Охольские волосатых морд не терпели.

– Откуда обзавёлся столь богатым лексиконом?

– Из книг. Люблю читать на досуге.

– Ты покойного Геннадия именуешь Генкой. Есть причины к такому неуважению?

Допрашиваемый неопределённо повёл плечами.

– Он был нормальный человек. Но несуразный, – в памяти у Иванова всплыли бабки под магазином, давшие Гашкову точно такое определение. – Слишком наивный, слишком замкнутый, предпочитал придуманное настоящему. Таким до смерти прожил. Поэтому и Генка. По-своему, вечный мальчишка. Ему в детском саду бы, воспитателем работать. Детвора бы нём душа не чаяла, а он в трактористы подался.

– И последнее. Почему ты жил в библиотеке?

– Мать Геннадия квартировала в задних комнатах по месту работы. Всем удобнее. Правлению коммуны, а впоследствии и колхоза, не нужно отдельное жильё подбирать, а служебное помещение всегда убрано и под присмотром. За сторожевание доплачивали. Сущий пустяк, но копейка к копейке…

– У меня всё, – поставил точку Швец, выжидающе посматривая на Фрола Карповича.

Сергей помалкивал. Наступала развязка, и мешать руководству в принятии непростого решения – нарушение субординации с элементарной тактичностью.

***

Размышления затянулись на добрые полчаса. Всё это время инспекторы подпирали стены, а Фёдор сидел с невозмутимым, отрешённым выражением на физиономии. Будто не о нём ломал голову боярин, не его решалась судьба.

– Отпускаю тебя, – поднимаясь, вынес вердикт шеф. – Против естества не попрёшь. Верю, что ты не желал погибели. Верю, что отговаривал. Верю. В свой час за проступок ответишь, но не пред нами. Пред иным Судом.

Для друзей подобный приговор стал шоком. Для подсудимого, похоже, тоже.

– А если он врёт? – вскинулся Антон, активируя Печать. – Давайте его по всем правилам наизнанку вывернем!

Инициатива подчинённого вызвала горькую усмешку, промелькнувшую и исчезнувшую в боярской бороде.

– Глупец, он не врёт. Себя слушать надобно. Себя, – правая рука легла на могучую грудь. – Приучайся вдогон к ушам сердцем чуять. Коль в нём нет зла, лучше всякого слуха поможет.

Витиеватое напутствие охладило пыл Швеца, а может, сработало намертво вколоченное правило о том, что слово начальника – последнее и обжалованию не подлежит. У Фрола Карповича – так точно.

На этом шеф, не прощаясь, исчез, оставив инспекторов один на один с амнистированным домовым.

***

– Предлагаю подымить на свежем воздухе, – после допроса Антона тянуло на открытое пространство, благо у курящего человека всегда найдётся повод свалить на улицу.

– Я – за, – уговаривать Иванова не пришлось. Сидящий Фёдор, особенно после резолюции начальника, навевал тоску и уныние. – Сам освободишься, или помочь?

Угрюмый домовой шевельнул ногами, и стяжки лопнули, словно состояли не из добротного пластика, а из гнилых ниток.

– Тоже выйду. Душно мне.

Прогонять его никто не стал. Как-никак, Фёдор в своём дворе, в своём праве.

На крыльце, отказавшись от предложенной Сергеем сигареты, последний из Гашковых, подобрался, шумно потянул носом воздух. Обвёл взглядом остатки забора и остановился на дальнем углу, строго потребовав:

– Выходите!

Инспекторы тоже уставились в этом направлении.

– Там две женщины, – прокомментировал домовой. – Одна обычная, другая… не пойму. Словно хищник дрессированный.

– Сам ты дрессированный! – возмущённо пискнули из давно не видевшей покоса травы. – Хам педальный!

Писк опознали оба инспектора.

– Машка?! – удивился Швец. – Ты как сюда добралась?

Травяные дебри шелохнулись, потом снова, однако в поле зрения по-прежнему оставалось пусто.

– Фрол Карпович ушёл? – пугливо поинтересовались из кустов голосом Ланы. – Мы от него прячемся.

– Ушёл. И можете дальше не скрываться. Вас заметили.

Трава заходила ходуном, выпуская подружек с несвойственными им хиханьками, писками и приглушёнными смешками.

Первой на проезжую часть выбралась кицунэ, следом букинистка в обнимку с термосом. По блестящим глазам, приятным улыбкам и репейнику на одежде инспекторы осознали: похмельные мероприятия слегка затянулись.

Причём восприятие этой новости у них разнилось кардинально. Если Серёга забавлялся над повторно загулявшими барышнями, то Швец откровенно на них злился, прозорливо ощущая пустоту в таре, из которой он планировал попробовать тот самый чаёк для страждущих.

– Вы как сюда попали? – глядя, как Машка путается в длинной юбке и балансирует, мечтая не упасть, полюбопытствовал инспектор.

– Прие…хали, – букинистка, контролируя новоиспечённую любительницу театров, умело поймала всё-таки споткнувшуюся домовую. – На попутке.

– А куда должны были ехать?

– Домой, – покладисто отозвалась кицунэ, возвращая равновесие и критично осматривая измазанный низ одежды. – Только мы не доехали. За вас переживали.

– Конечно, без таких помощниц нас и тараканы сожрут, не подавятся, – сарказма в голосе Антона хватило бы на целое философское учение о разочаровании в мечтах. – Тогда почему в кустах геройствуете, а не грудью на врага, в атаку?

– Маша Фрола Карповича учуяла, – давя икоту, призналась Лана, отпуская разобравшуюся с подолом кицунэ. – Мы, может, и слегка отдохнули своей компанией, но в круглых дур превратиться не успели… А это кто? – верхушка термоса указала в сторону молчаливо взиравшего на весь этот балаган Фёдора. – Домовой? Красавчик…

– Где?! Где?! – запрыгала на месте лисичка-полукровка, силясь разглядеть объект интереса подруги и ничего не видя из-за высокой травы.

– В пустом доме? – продолжала лезть не в своё дело букинистка. – Одинокий?

– У него и спроси, – отбрил излишне назойливую женщину инспектор. – Чего ты меня терроризируешь?

Переполненная жаждой познания Маша не выдержала, и по-детски припустила к калитке, чтобы увидеть, о ком речь. На удивление, не упала.

– Ой какой ухоженный… – попёрло из неё восхищение. – Чистенький, на лице веника нет, стройненький!

Фёдора же такое неприкрытое разглядывание покоробило.

– Пойду, вещички соберу. Не хочу здесь больше.

И ушёл в дом, не обернувшись.

– Почему он такой… и почему он на свободе? – не успокаивалась букинистка, вваливаясь во двор следом за подругой.

Антон, давая напарнику спокойно покопаться в смартфоне и разобраться с расписанием электричек, бегло рассказал историю маленького мужчины, оставшегося верным слову до конца.

Слушая, Маша из сострадания всхлипывала, а Лана щурилась, превратившись из дамы навеселе в очень собранную, целеустремлённую особу.

– В библиотеке жил? – въедливо уточнила она. – Подходит.

– Вы о чём? – отвлёкся от звонилки Иванов, пропустивший мимо ушей монолог напарника.

– О своём, о женском, – хищно, с томной хрипотцой отмахнулась женщина, стремительно поднимаясь по крыльцу и стуча в прикрытую дверь.

– Фёдор! Фёдо-ор!

На её зов домовой вышел не сразу. Остановился на пороге, поставив на пол маленькую котомку, рядом пристроил перевязанную верёвкой стопку книг.

– Зачем кричишь?

– Фёдор… А пойдём ко мне жить? – огорошила всех присутствующих Лана, плотоядно разглядывая бритое лицо последнего из Гашковых-Охольских.

Тот изобразил усмешку.

– Я тебе не Шарик, ты не Дядя Фёдор.

– Не спорю. Дядя Фёдор – ты, – ласково согласилась специалистка по древним фолиантам. – У меня много книг, приличный дом, а мужской руки нет.

– Вон, двое, – не повёлся домовой, указав на инспекторов. – Выбирай любого.

– Мелковаты, – женщина переместилась в сторону, будто открывая проход и признавая право хозяина идти, куда ему вздумается. – Один призрак, второй…– тут она вздохнула. – Слишком юн. Я ведь тоже не девочка. Мне уже за… кг-м… вполне взрослая.

– И пьющая, – сурово обрезал Фёдор, морщась от свежего выхлопа, причудливо смешавшегося с вчерашним перегаром.

– А кто не пьёт? – потупилась Лана, превращаясь в такую скромницу, что и Сергею, и Антону захотелось проверить зрение. Точно ли они видят то, что видят?

Домовой тоже не поверил в такую сногсшибательную метаморфозу, однако предпочёл в споры не вступать, а ответить обтекаемо:

– Я подумаю.

Заявление Лану не устроило категорически. Лучась добродушием и нарочитым смирением, она провела отточенный, короткий прямой в челюсть не ожидавшему такой подлости Фёдору. Голова домового дёрнулась, ноги подкосились, и бедняга, второй раз за день попавший в глубокую отключку, принялся заваливаться на пол под нежное:

– Выделываться он собрался, характер показывать… Я тебя накормлю, напою…

– Ты совсем сбрендила?! – возмущённый Швец шагнул навстречу беспредельщице, намереваясь устроить ей разнос. Напарник его поддержал, встав рядом.

– Стоп! – требовательный окрик за спиной заставил обоих инспекторов обернуться.

Возмущалась Маша. Расставив ножки пошире, она грозно шмыгала носом, покачивая в ладошках где-то подобранную палку размером в полтора её роста, устойчиво ассоциирующуюся с обломком оглобли.

– Не мешайте скромному женскому счастью, изверги!

– Так Лана его бьёт, – растеряно протянул Иванов, обалдевая от такого поворота. – По морде!

– Не бьёт, а приручает! – парировала кицунэ с глубокой убеждённостью в собственной правоте, причём вполне трезво и осмысленно. – Мужик совсем измельчал! То штанишки с подворотами, то бездельник интернетный. А вы… вы… Выпал приличной женщине шанс обзавестить адекватным домовым, без всех этих старорежимных заморочек, так вы и эту удачу испортить норовите! Влезть со своим «можно», «нельзя» … Он вот уйдёт по миру, а ей что делать? Нового подыскивать?

Инспекторы, не представляя, как поступить, покосились на Фёдора, которого уже забрасывала на плечо довольная, словно обожравшаяся рыбы Мурка, букинистка. Котомку с книгами она взяла в свободную от удержания добычи руку, невинно хлопая ресницами и счастливо поглядывая на верную подругу.

– Серёженька, мой хороший, не лезь! – бескомпромиссно требовала хвостатая нечисть, подпуская в голос умоляющие нотки со стервозинкой. – Или я тебе все тарелки побью! Наш Федя! Не отдадим!

– Мой, – поправила Лана, бочком спускаясь с крыльца. – Мальчики, хотите – приезжайте в гости. Мы встретим. Клянусь, в кандалах никто его держать не станет. Не понравится – уйдёт, держать не стану. Фёдор по вашему ведомству свободен? Свободен… Я обязана попробовать. У меня книгоохранилище присмотра требует. И кран в кухне протекает.

– Да куда он от своего счастья денется? – веско дополнила домовая, не выпуская палку. – Просто Федя пока не понял, как ему повезло.

– Он же отравитель! – воззвал к здравому смыслу Антон, ошалело трогая себя за лоб. Не чудится ли? Не горячка с галлюцинациями?

– С такой рекомендацией, с такой предысторией это ему только в плюс, – мурлыкнула букинистка, поправляя на плече маленькое тельце. – Настоящий мужчина. Хоть детей от него рожай. Сказал – сделал, даже если и возражал. До последнего держался… Умница.

– Вы же пьяные! – снова попытался урезонить подружек Швец. – Протрезвеете – наплачетесь.

– Не пьяные, а капельку расслабившиеся – с показным вздохом приняла сентенцию Маша. – Ведём себя смирно, песен не поём, бывшим не звоним, все из себя правильные, как истинные леди на королевском приёме. Ну, почти… Но леди!.. И вообще! Нам, красивым, плакать не привыкать. Жизнь такая, тяжкая, бабья. Бывает, влюбишься, вознесёшься… а он – козлом окажется! Изменщиком, пропойцей горьким или, страшно сказать, женатым! И страдаешь потом, надрываешься.

– Зато вспомнить приятно, – похитительница Фёдора уже обошла инспекторов и ускорялась к калитке, стараясь держаться так, чтобы подруга с палкой оказывалась между ней и напарниками. – Переговоры окончены. С похитителями их не ведут! Или пробуйте освобождать, или отстаньте! Я буду сражаться.

– Ну ё… – безнадёжно вырвалось у Серёги вместо финального аккорда.

Чем ещё пронять обеих бунтарок – он не представлял.

Женщин, что называется, переклинило до той степени, когда возражать им бесполезно. Аргументы они не воспринимают, логику игнорируют, рассудок без сожалений меняют на сиюминутное потакание собственным желаниям.

На ум почему-то упорно шло сравнение с баранами, методично и тупо бьющими головой стену.

Драться же с борцуньями за бабье счастье не хотелось.

– Тоха, – нерешительно обратился Сергей к напарнику. – Твоё мнение?

– Э-э-э… Не знаю, – вернул тот обратно право принятия решения, по ходу извлекая сигареты с зажигалкой. – Про такое Карпович не предупреждал. Мордобой – это в полицию.

Намёк инспектор схватил на лету.

– Он же его отпустил? По всему, дальнейшая судьба Фёдора предоставлена самому Фёдору. Пусть сам и разбирается. Заявление о похищении я не получал, а…

– Да хрен с ним! – оборвал невнятные самооправдания призрак. – Будем считать, что искупает ударным трудом прошлые прегрешения. Запишем как исправительные работы… Лана! У тебя термос совсем пустой, или хоть что-то осталось?

***

Они сидели на кухне и пили чай.

Какая-то нудная драма, – позёвывая, сказал Серёга. – Заговоры, дрязги, нашёптывания, взаимные обидки, месть спустя десятилетия… Со стороны послушать, не вникая – в одних фамилиях запутаешься. Гашковы, Трухины, Жижины, Охольские – радует, что схему связей (**) рисовать не пришлось!

– Пасть захлопни, – грубовато оборвал Швец. – Это для тебя нудно, а для участников – история длиной в жизнь. Её в пять минут не втиснешь. Помнишь, в школе биографии учили? Поэтов или римских императоров?

– Помню.

– Там на великого человека отводилось, в среднем, двадцать строк. Редко – страница. И ты в эту страницу хочешь втиснуть огромную вереницу событий того времени? Тогда уж можно вообще упростить до «родился, жил, умер» … Вникай, Серёжа, вникай. Из таких вот, неприметных эпизодиков и складывается биография. Твоя в том числе. Если не дошло, повторяю: события, о которых, как ты говоришь, нудел домовой, происходили на протяжении с 1919 по этот год. С перерывами, правда, но прикинь зазорчик!

В таком ракурсе эпопея Гашковых-Охольских смахивала на мыльную оперу с затянутым сюжетом, и Иванов, отхлебнув чаю, выбросил её из головы как отработанный материал, напоследок заметив:

– Про то, что Карпович артефактик в могиле проморгал, помалкивай. Иначе сгноит за уязвлённое самолюбие.

– Однозначно, – Антон поднял вверх указательный палец, поворачиваясь в сторону кладовой. – У тебя там… имелось на крайний случай. Угостишь? Дамы в термосе только пустоту оставили, да и ту трижды выжали. А как врали! Пригубили, расслабились… Они нам с тобой ещё и фору дадут в этом деле.

– Легко, – подмигнул хозяин квартиры. – Пока Машки нет, найду.

Едва он встал с табурета, из-за холодильника выпорхнула довольная, почти трезвая кицунэ со смартфоном в руке.

– Мальчики! Лана с Фёдором в гости зовут. Поехали! Будет много вкусного и жидкого.

Новость взбодрила друзей, а Швец, не сдерживаясь, проорал:

– Ура! Едем! Заодно поговорим, как правильно закрылки с лонжеронами подрезать, чтобы никто никуда не улетел!

(*) Ронин – деклассированный воин феодального периода Японии (1185–1868), потерявший покровительство своего сюзерена, либо не сумевший уберечь его от смерти.

(**) Схема связей – лист формата, как правило, А3, на который полицейскими наносится условная схема связей (родственных, дружеских и т.д.) и взаимоотношений потерпевшего или разыскиваемого преступника.