Про Петровича

Петрович и дым

— Петрович, там к тебе люди пришли.

Жена вернулась из прихожей и спокойно села на табуретку возле стола.

— Имей в виду, я дверь не закрывала. Иди, поговори с народом.

Петрович с утра был молчалив и грустен. У него болела голова. Трудно с хрипом дышалось. Чесались глаза, и так скрытые вечными утренними мешками от солнца. И солнца, кстати, не было видно за окном кухни. А это было, с одной стороны, хорошо, потому что летним утром раскаленное солнце отбивало всякий аппетит, а с другой — подозрительно и мерзко, как и дымка, скрывающая углы.

— Я не завтракал еще, — буркнул недовольно он.

— Так ты же не хочешь! — удивилась жена, приподняв правую бровь. Она умела так приподнять правую бровь, что разговаривать и что-то доказывать становилось просто смешно.

— Ну… Я пошел? — Петрович вбил ноги в растоптанные плетенки и взялся за дверную ручку.

— Иди, иди, Петрович. Народ ждет. К обеду возвращайся.

На лестнице никого не было. И ниже этажом — никого. Зато люди стояли полукругом перед подъездом. Знакомые люди и незнакомые, пришедшие откуда-то к Петровичу. В такую жару, в такое пекло — к Петровичу. Они стояли и молчали. Он тоже остановился и молчал. Жара текла сверху, сквозь белую муть, и давила на голову, заставляя нагибаться, съеживаться, корчиться. Жара вышибала тут же пот, и рубаха Петровича сразу покрылась мокрыми разводами. Жара отбивала всякое желание двигаться или говорить.

Петрович вдохнул типа воздух, кашлянул, и тут же задвигались люди. Они окружили его, задергали, затормошили, куда-то повели, на ходу что-то говорили, а очнулся Петрович уже в тени под старым тополем на своей скамейке. И в руке, что удивительно, был высокий пластиковый стакан, тут же покрывшийся туманными капельками от холодного содержания.

Петрович поднял левую руку вверх, останавливая всех, чтобы замолчали, наконец. Потом правой медленно поднес холодный стакан к губам, вдыхая брызжущие горечью капли пены, присосался, глотнул гулко и глубоко, а потом просто лил и лил, пока стакан не повернулся к небу своим дном.

— Уф, — сказал Петрович и икнул, смущенно прикрыв рот пухлой ладошкой. — Спасибо, люди. Спасли. Теперь говорите. Ну?

Но люди не говорили. Они смотрели с приязнью, ласково. Они наливали из холодной канистры еще пиво. И в руках у людей было оно — янтарное, с горчинкой, с шапкой пены, в которую окунается нос, холодное…

— Ну, что, — Петрович приподнял стакан, опять полный и холодный, взглянул сквозь него вверх, туда, где невидимое за дымкой солнце жарило и жарило, нагоняя температуру, как в печке. — Ну, будем жить, народ!

— Будем! — сказали все. И выпили.

Петрович сидел в своем парке, что через дорогу от его дома. Вокруг был его город. Люди его города стояли и сидели рядом с ним. И им все было понятно в этой жизни.

— Жить — хорошо, — сказал Петрович, промокнув глаза. — Наливайте, что ли…