Про Петровича

Петрович и интеллигенция

— Какие-то проблемы? — спросил Петрович, обнаружив на своей скамейке незнакомого мужика.

Мужик был тощ и бледен. Из воротника застиранной рубашки торчали нитки основы. Штаны, то есть бывшие брюки, ставшие окончательно штанами, блестели и спереди и сзади. На ногах, на босых ногах были летние босоножки, больше всего напоминающие детские сандалии с дырочками. Взгляд мужика бродил, перескакивал, туманился и рассеивался. Иногда на глаза его наворачивались слезы, которые тот мужественно вытирал тыльной стороной ладони, показывая испачканные чернилами пальцы.

— Проблемы, спрашиваю, какие? — переспросил Петрович, не дождавшись ответа. И тут же пояснил:

— Это мое место, если что.

— Что? — переспросил глупо мужик. — Ты кто?

— Я-то Петрович. А ты, видать, по делу?

— Дело? Какое это дело, Петрович? Это так, безделица. Игры ума. Графомания чистая.

— Так ты писатель? — оживился Петрович. — Ну, показывай, что там у тебя?

«Писатель» вытащил из потертого портфеля начатую литровую бутылку «Парламента». Не того, что просто «чищен молоком», а того, что с черной смородиной, «духи», как называл его Лёха.

— О! — одобрительно крякнул Петрович. — Это по-нашему. Это на серьезный разговор. А закусь?

Из того же портфеля без лишних разговоров появились газеты, расстеленные на скамейке, пакетик с солью, несколько вареных вкрутую яиц, на блюдечке — сразу видно, что готовился человек — тонко порезанное сало, а в конце появилась буханка ароматного свежей выпечки, еще теплого, черного хлеба и две стопки. Мужик дунул в каждую по очереди, глянул на свет, поставил с двух сторон от блюдца, тряхнул в руке бутылку и уверенно разлил граммов по пятьдесят.

— Ну, — поднял стопку Петрович, — мы с тобой не алкоголики, я понимаю так. Мы — за ради беседы. Ну, и психотерапевтически, если что. Будем!

Мужик молча выпил, занюхал рукавом, промокнул заслезившиеся глаза и начал:

— Петрович, я книгу пишу…

— Это хорошо, — кивнул Петрович, отламывая хрустящую горбушку.

— Но книга никак не получается.

— Это плохо.

— Но я с детства мечтаю книгу написать.

— И это хорошо.

— А выходит у меня все хуже и хуже…

— Ты рассказывай, рассказывай.

— Я фантастику люблю, — застенчиво признался мужик. — Вот, роман пишу…

— Так это же хорошо! — Петрович положил на горбушку кусок сала, макнул очищенное яйцо в горку соли, положил рядом, осмотрел натюрморт и сам разлил водку по рюмкам. — Фантастика — это хорошо. Она, понимаешь, призывает и где-то показывает. Она, типа, предсказывает и в натуре предостерегает. Она иногда веселит и почти всегда зовет.

— Не выходит, — выдохнул писатель. — Никак не выходит…

Выпили. Помолчали. Петрович кашлянул:

— А что не так-то? Что у тебя там не выходит?

— Понимаете, Петрович, я как будто конструирую целый новый мир. Я беру то, что вокруг нас, добавляю в сюжет остроты и специй и разных детективов и случаев, а потом смотрю, что получится. Вот, например, прилетают инопланетяне и предлагают мне стать президентом. И я соглашаюсь, потому что понимаю, что нельзя не согласиться. Надо же как-то спасать страну.

— Ну?

— А вместо спасения развал получается… Я уж и так придумывал, и этак… И армию укреплял, и милицию чистил, и олигархов всех посадил, и итоги приватизации отменил — а все только хуже и хуже выходит. Страшно и противно.

— А ты другое что-нибудь…

— Было другое, начинал. Там наши же, только из будущего, ко мне приходили и предлагали новые технологии, много денег на развитие, чтобы там у них все было хорошо от этого. Только опять у меня не вышло. Опять все к войне приходит. И даже весь мир против нас поднимается. И опять противно и страшно.

Чокнулись, выпили, закусили.

— Кхм… А может про космос лучше? Про полеты, про открытия разные? Ну, там как у классиков: «Юная марсианка закрыла глаза и потянулась ко мне полуоткрытыми устами. Я страстно и длинно обнял ее». А?

— Не мое это, — засмущался писатель.

— Ишь, зарделся-то… Что, было? — и Петрович довольно засмеялся, загоготал.

— Правда, не мое это. Путешествия, приключения, космос, наука эта… Я о своей стране писать хочу. Так, чтобы как вы сказали, Петрович, чтобы звало и призывало, чтобы перспектива и вообще.

— Погоди, — выставил перед собой широкую ладонь Петрович. — Погоди. Текст у тебя хороший выходит?

— Друзьям нравится.

— Текста этого много? На роман — тянет?

— Да там сериал целый!

— Я правильно понимаю, что просто концепция не та? Что тебе надо, чтобы все развивалось, а оно агонизирует, что тебе мир нужен, а начинается война… Но при этом — все у тебя интересно и увлекательно?

— Да, — печально кивнул писатель. — Посоветуйте, Петрович, что делать? Может, ну ее, книжку эту? Может, к станку, как в юности? Может…

— Тпру-у-у! Так все же просто, — улыбнулся тот. — Бери свою книжку, которую ругаешь, и переворачивай. Чтобы тот конец был началом, понял? От плохого к хорошему хочешь? Просто переверни книжку. Вот и будет все хорошо. Даже и переписывать не надо будет ничего.

— Как это — перевернуть?

— Вот там, в конце, у тебя все плохо — сделай это началом. И двигайся к хорошему. Ну? Что тут непонятного? Ты же писатель, старик! Не от сохи!

Мужик задумался, глядя на носки своих сандалет. Лицо постепенно разглаживалось, на нем проступила улыбка, наконец, он рассмеялся счастливым смехом:

— Петрович, дайте, я вас обниму! Ведь получается!

Не обняв и не глядя на налитую рюмку, он вскочил, пританцовывая от нетерпения, пожал протянутую руку и убежал. Только стук подошв еще слышался некоторое время в вечерней тишине парка.

— Эх-ма, — выпил Петрович и посуровел лицом. — Вот они, писатели… Фантасты, видишь… Выдумают же… А ведь это же ко мне прилетали. И из будущего — тоже ко мне приходили. И предлагали, да. Но я не взялся. Ну, какой из меня президент, в самом деле? А эти… Сразу за должность хвататься. Культу-у-ура… Интеллигенция. Ну, пусть.

И он махнул и вторую стопку, занюхивая ароматной горбушкой.