Пробирная палата

Глава 10

Война между кочевниками и Империей началась в один прекрасный день ближе к вечеру, на берегу озера, в болотной местности между Ап-Эскатоем и устьем Зеленой Реки. Начала войну, весьма кстати, обычная утка.

У рабочих, строивших требушеты, закончился лес, небольшая группа, во главе которой был поставлен старый знакомый Темрая, Леускай, отправилась на поиски подходящих деревьев, из которых можно было бы изготовить необходимые детали. Всем требованиям соответствовали, пожалуй, лишь прямые сосны, но за неимением их подходили и ели, и пихты. Выйдя на указанное место, Леускай обнаружил великое множество доказательств присутствия пихты, ели и сосны, но только в виде пней – аккуратных, невысоких, оставленных поколениями перимадейских корабелов. Время поджимало: имеющегося леса не хватило бы и для уже строящихся орудий, не говоря уже о пятидесяти дополнительных, только что заказанных Темраем.

Леускай знал, что все необходимое можно найти на другом берегу Зеленой Реки. Он даже видел их, сидя на поросшем плющом пеньке. С формальной точки зрения южный берег реки тоже принадлежал Империи, по крайней мере до недавнего времени он был частью длинной, узкой полоски земли, претензии на которую заявлял Ап-Эскатой. Претензии, однако, так и оказались неподкрепленными активными силовыми действиями ввиду общего ослабления города в последние сорок лет.

Леускай взвесил возможный риск, связанный с вторжением на территорию Империи: такого разрешения ему никто не давал и нарушать пусть официально не установленную, но все же границу, он не хотел. С другой стороны, возвращаться без леса, не выполнив поручения… Леускай глубоко вздохнул и начал думать, как перебраться через широкую, быструю и глубокую реку.

Проведя в долгих размышлениях беспокойный день, Леускай отказался от всех вариантов, кроме одного, и повел свою группу вниз по течению в надежде обнаружить какую-нибудь естественную переправу. Удача сопутствовала ему: не пройдя и нескольких миль, они наткнулись на вроде бы мелкое, но таящее немало скрытых опасностей место чуть выше порогов. Переправа оказалась нелегкой и малоприятной, но им удалось выбраться на противоположный берег, не потеряв ни людей, ни ценного инструмента. Однако без утрат все же не обошлось – течение унесло с полдюжины мулов, тащивших на себе запас пропитания.

Это печальное обстоятельство повлияло на смену приоритетов Леуская, воспитанного на принципе, что голодание в лесу или на берегу реки является преднамеренным и целенаправленным волевым актом. Он разделил отряд на охотничьи группы, назвал место и время сбора и отправил на поиски пищи.

Не потребовалось много времени, чтобы разочароваться. Лес оказался болотом, деревья встречались редко. А немногочисленная дичь, услышав или увидев человека, попряталась.

Леускай вернулся с пустыми руками, другие охотники преуспели не больше, но одна группа сообщила, что набрела на озеро примерно в миле к югу, где водились утки.

Новость не вызвала у Леуская всплеска энтузиазма. Несколько лет назад, перед нападением на Перимадею, когда в лагере Темрая иссякли запасы пропитания и перьев, вождь отправил несколько человек, в числе которых был и Леускай, охотиться на уток. В общем, эти проклятые твари надоели ему по горло. В каком-то смысле Леускай оказался жертвой собственного успеха, запас уток казался неиссякаемым, на них охотились всеми известными способами: ставили силки, бросали сети, стреляли из луков, убивали из пращи, а некоторых, особенно глупых или чересчур доверчивых, ловили голыми руками.

На протяжении трех или четырех недель Леускай не делал ничего другого, а только сворачивал шеи противным птицам и ощипывал тушки, ел их пропахшее рыбой жесткое мясо и нюхал их гнусный запах. Леускай ненавидел ощущение, которое охватывало его, когда он убивал уток, сжимая шею под клювом и поворачивая туловище еще и еще, по кругу, – пока они не задыхались. Иногда попадались экземпляры, казавшиеся почти бессмертными, продолжавшие жить даже после того, как им ломали шеи и разбивали головы и камни. Нет на свете существа, которое так же трудно убить, как раненую утку – в этом отношении с ней не сравнится ни бык-бизон, ни человек в полном защитном облачении. И вот теперь Леускай снова стоял перед необходимостью убивать и есть чертовых птиц, чтобы остаться в живых. Может быть, размышлял он, ему отведена роль ангела смерти по отношению к уткам, и именно затем он послан в мир. Тут Леускай провел аналогию между полковником Лорданом и племенами равнин. Если так, то бессмысленно пытаться уклониться от неизбежного.

Да, сказал Леускай, конечно, пойдемте и свернем шеи этим уткам. И они ринулись на болото.

Разумеется, они заблудились: озеро куда-то ушло, потому что на том месте, где его обнаружили разведчики, ничего не оказалось. Почти весь день пришлось потратить на поиски сбежавшего водоема, таскаясь по сырому, опасному болоту, теряя в трясине сапоги, падая в вонючую жижу, вытаскивая друг друга из цепких объятий бурого чудовища. Когда они все же набрели на озеро, Леускай сразу понял, что это другое – разведчики упоминали о холме у южной оконечности. А здесь никакого холма не было. Но озера мало чем отличаются одно от другого, и гладь этого покрывали утки. Тысячи уток, плавающих большими черными и коричневыми кучами, словно мусор, принесенный сюда мутным потоком первой летней грозы.

Когда Леускай и его люди вышли на берег, птицы не проявили ни малейшей склонности убраться подальше от опасности: они закрякали и немного подались от берега. Глупые, безмозглые утки.

Леускай провел короткое совещание. У них не было ни сетей, ни пращей, ни палок, ни собак, ни лодок, а следовательно, все привычные способы птицеубийства отпадали. Кто-то предложил стрелять в уток из луков. Но ему тут же возразили: стрел мало, а достать из озера те, что не попадут в цель, без лодок невозможно.

– Забросаем их камнями, – сказал кто-то еще, и так как ничего лучшего придумать не удалось, то единственный вариант был тут же проведен в жизнь.

Конечно, в искусстве бросать камни в уток Леускай не знал себе равных. Поблизости протекала река, впадавшая в озеро, так что о камнях беспокоиться не пришлось. Вооружившись метательными снарядами, охотники согласовали стратегию. У западного берега образовалась небольшая бухточка в форме лошадиной подковы, густо усеянная водоплавающими птицами. Утки будут обстреляны с трех сторон, в распоряжении стрелков около двадцати секунд, после чего темная стая поднимется в воздух, оглашая окрестности тревожными криками, хлопая крыльями, теряя перья, оставляя раненых и убитых. Если первая попытка не принесет желаемого успеха, у охотников, несомненно, будет возможность повторить ее на следующее утро. Весьма похоже на бомбардировку Перимадеи, причем Леускай и его люди играли бы роль требушетов – тех самых, ради которых их сюда и послали.

У самого Леуская не было абсолютно никакого желания устраивать спектакль еще раз. А потому он с особой тщательностью разместил свою артиллерию на берегах бухты, ведь стоит спугнуть одну утку, как все остальные взлетят еще до начала атаки. Вот почему охотники подбирались к озеру с величайшей осторожностью, делая все возможное, чтобы не шуметь и не совершать резких движений. Несомненно, разработанный план имел все шансы на успех, так как отличался тактической грамотностью и осуществлялся людьми, имеющими некоторый опыт в подобного рода делах.

Наверное, все завершилось бы успехом охотников, если бы один из них не поскользнулся на кочке и не провалился в болото, прихватив с собой за компанию соседа. Так уж случилось, что в кустах, неподалеку от места происшествия, разгуливал селезень. Приглушенного крика сорвавшегося в топь бедолаги вполне хватило, чтобы перепуганная птица стрелой взмыла в небо. Несколькими мгновениями позже вся стая поднялась с озера, заслонив собой солнце, будто град стрел, посланных на город из-за крепостной стены. Леускай взревел от злости и огорчения, совершенно безобидно для уток описал широкую дугу и плюхнулся в воду недалеко от берега. Что касается уток, то они пролетели над деревьями, развернулись и устремились к середине озера, поднимая другие стаи, так что вскоре все озеро напоминало встающего с постели человека.

Имперский патруль, находившийся на другой стороне озера и отправившийся в лес, чтобы пополнить запасы дичи, пришел в ярость. Солдаты всю неделю предвкушали необременительную прогулку, дающую возможность совместить приятное с полезным, готовили тайком сети, прятали под доспехами пращи и уже вышли на намеченные для начала охоты позиции, когда что-то спугнуло птиц и безнадежно испортило обещавший быть таким чудесным вечер. Сначала сержант решил, что в случившемся виновата какая-нибудь лиса, но время для нее еще не пришло. Что же еще могло обратить в панику пять тысяч уток? Самым опасным, после лисы, разумеется, врагом для птиц является человек. А что делать человеку в запретной зоне? Оценив варианты, сержант приказал своим подчиненным заткнуться и не шуметь.

Вскоре выяснилось, что опасения оправданны. По другому берегу передвигались какие-то люди. Сержант не мог различить их лиц и не слышал, о чем они говорят, но это ему было и не нужно: само присутствие такого количества незнакомцев на приграничной территории указывало на противозаконность их целей. Его группа уступала чужакам в численности примерно в соотношении два к одному, если, конечно, подсчеты были верны, но зато обладала преимуществом внезапности, и, разумеется, в распоряжении сержанта имелись имперские тяжелые пехотинцы, что решающим образом влияло на соотношение сил. В Империи считалось, что один ее солдат стоит как минимум двух противников. Все это очень хорошо и полезно для поддержания высокого боевого духа. Но ведь в этом еще надо убедить и своих, и чужих. На практике же задача сержанта состояла в том, чтобы проповедовать одну доктрину, а полагаться на другую. Единственная альтернатива заключалась в возвращении в лагерь – полтора дня пути по болотам – и передаче права принятия решения капитану Суриа, что влекло за собой трех– или четырехдневную задержку и резко понижало шансы обнаружить нарушителей границы на том же месте.

Решающим фактором стала мысль о необходимости объяснения капитану Суриа, как и почему отряд вообще оказался у озера, лежащего в стороне от намеченного маршрута. Отвечать на неприятные вопросы было бы легче, если удастся изгнать врага с территории Империи и предстать перед начальством в роли героя. Конечно, такой вариант тоже не свободен от недостатков – в Империи одобряли и поощряли героизм, но не любили самих героев, – но за более чем тысячелетнюю историю ни один герой не предстал перед судом военного трибунала по обвинению в охоте на уток.

Приняв наконец решение, сержант отдал приказ о наступлении. Подбираясь к неприятелю по предательски топкой трясине, он тем не менее никак не мог отделаться от тревожных мыслей. Во-первых, как оказалось, нарушителей было больше, чем предполагалось вначале. Во-вторых, чужаки имели при себе луки, а значит, они кочевники. В-третьих, приходилось учитывать то, что собравшиеся у озера – лишь передовой отряд огромной армии вторжения, остановить которую силами одного взвода тяжелой пехоты не представляется возможным. Единственный выход избежать судьбы подстреленных уток – это подойти незаметно и как можно ближе, а потом наброситься на чужаков, не дав им времени вытащить луки.

К счастью – сержант так и не понял почему, – противник словно нарочно делал все, чтобы облегчить ему задачу: не было ни сторожевых пикетов, ни часовых: кочевники горячо спорили о чем-то, повернувшись спинами к возможному вектору атаки. Впервые за все время с начала этого идиотского предприятия сержант почувствовал надежду на благополучный исход. Согласно официальной военной доктрине – а в ней содержались и вполне разумные положения, – кочевники были скорее воинами, чем солдатами, а следовательно, отличались недисциплинированностью и неорганизованностью.

Сержант знал, что их не обнаружат до тех пор, пока они не выйдут из-под деревьев. Он остановил свой выбор на западном береге озера и не ошибся: деревья здесь росли близко друг к другу, так что можно было перепрыгивать от одного к другому, избегая опасных мест. Когда они достигли южного берега, где деревья были старше, а открытого пространства больше, противников разделяло всего лишь около двух сотен ярдов. Тем не менее опасность отнюдь не уменьшилась. И расстояние не имело такого уж большого значения – преодолеть его, бредя по колено в густой жиже, и остаться при этом незамеченным не сумел бы даже капитан Суриа.

Сержант подал знак своим солдатам остановиться и замереть, а сам принялся обдумывать возможность применения какого-то иного подхода. Получалось плохо – сержант не обладал способностями стратега и не получил тактической подготовки.

Так и не найдя гениального решения стоящей перед ним проблемы, сержант приказал своим людям отойти. Им это не понравилось, – если судить по недовольным физиономиям, – но приказ есть приказ, и его можно только исполнять. Отступили ярдов на пятьдесят, а потом сержант отвел их еще на полторы сотни ярдов в сторону, в глубь леса. План был прост: отдалиться от врага как можно больше, поднять шум, а потом попытаться нанести удар с тыла. Сержант не знал, получится из этого что-нибудь или нет, но, промокший, перепачканный с ног до головы, уставший и почти перепуганный, не мог придумать ничего лучшего.

Оглядываясь назад, можно признать, что, с учетом обстоятельств, стратегия была не так уж и плоха. Если бы только они не заблудились. Ориентироваться в лесу трудно, направления и расстояния совсем не те, что на открытой местности. И нужно быть следопытом, чтобы не ошибиться в расчетах и выйти туда, куда планируешь.

В общем, когда, проплутав с четверть часа, они, запыхавшиеся и растрепанные, вывалились из густого кустарника, то обнаружили, что зашли слишком далеко и оказались не в тылу врага, а на одной линии с ним, ярдах в сорока к востоку.

Ошибка, однако, не стала в данном случае решающей. Когда Леускай увидел словно материализовавшийся из воздуха имперский патруль, его первым инстинктивным порывом было спрятать оружие вместо того, чтобы приготовить его к бою. Ситуация виделась ему в таком свете: он и его люди залезли на чужую территорию, но еще не совершили ничего страшного: надо придумать какое-то правдоподобное объяснение (мы заблудились, простите – позвольте, но вот ведь рядом Зеленая Река?) и не доводить дело до открытого конфликта. Так Леускай рассуждал до того момента, пока двое его товарищей, попытавшихся спрятать луки за спину, не были нанизаны на копья легионеров, как рыба на острогу.

Дальнейшее уже не зависело от сознательных решений командиров обеих сторон – путь к кровопролитию был открыт. Кочевники едва успели сорвать с плеч луки, положить стрелы и натянуть тетиву, а солдаты – сблизиться с врагом. Бой получился коротким и совершенно нехарактерным: и тем, и другим было практически невозможно не убить врага и не погибнуть самим. Лучники Леуская стреляли в упор, их острые стрелы легко пробивали доспехи и вонзались в мышцы и кости. Патрульные сражались фактически против безоружных, у которых не было ни мечей, ни лат, ни щитов. С теоретической точки зрения бой развивался в полном соответствии с принципами имперской доктрины и, если бы был доведен до логического завершения, в живых при данном соотношении потерь (один к четырем в пользу Империи) остались бы четыре солдата. Кочевники полегли бы все. К несчастью для военной науки, эксперимент не был закончен, обе стороны довольно быстро опустили оружие и, словно по взаимному молчаливому согласию, отступили.

Леускай погиб в начале короткой третьей фазы стычки, когда солдаты, нанеся ошеломляющий удар, сомкнули ряды и приготовились ко второй атаке. Выпустив одну стрелу, Леускай поспешно вытащил вторую, но уронил ее в грязь и нагнулся, чтобы поднять, когда кто-то, кого он даже не увидел, вонзил копье ему между ребер. Лезвие оказалось слишком широким, чтобы войти глубже, но засело так, что и выдернуть его сразу не удалось. Осознав это, солдат принял мудрое решение отказаться от копья и довершить начатое мечом. Но в спешке все всегда выходит не так. Вместо того чтобы расколоть череп надвое, меч соскользнул по кости, срезая кожу и ухо. Леускай отшатнулся и упал в затянутое ряской болото. Лежа на спине, погруженный в грязь, он впервые увидел своего врага, который, наступив ему на грудь обутой в тяжелый сапог ногой, тщетно пытался освободить копье. После трех попыток он сплюнул и исчез, оставив Леуская спокойно умирать от потери крови.

Все оказалось не так тяжело, как можно было подумать. Последним, что еще услышал умирающий, стало далекое кряканье уток, осторожно возвращающихся на середину озера.

– Чудесно, – сказала Исъют Месатгес. – Теперь, когда началась война, мы дождемся, пока она закончится, получим денежки и корабли.

Эйтли Зевкис встретила ее на улице, у входа в швейную мастерскую, одну из лучших и самых дорогих на Острове. Тратить деньги было почти не на что, разве что на одежду, и как раз в этот момент общество переживало бурный подъем прямо-таки сейсмической активности в женской моде: никто не хотел больше походить на принцессу-воительницу – этот стиль умер буквально в одночасье. Ему на смену пришел другой, превративший всех женщин в красавиц-кочевниц, закутанных в полупрозрачные шелка, манящих обнаженными животами. Такой поворот как нельзя лучше устраивал Исъют – прежний стиль заставлял делать упор на глубоком вырезе на груди, а в коже она всегда потела.

– Подробностей придется подождать еще пару дней, – сообщила Эйтли, – пока не придет официальное сообщение из Шастела. Но предварительные донесения звучат весьма оптимистично.

Исъют задумчиво кивнула:

– Какое-то время будет паника, как и тогда, когда все только началось, но только еще хуже. Слишком много денег и слишком мало возможностей. Все будут лихорадочно скупать, пока цены не подскочили, но товаров-то почти и нет.

– Я бы сделала ставку на будущее, – заявила Эйтли. – Хотя это не та область, в которой можно давать советы: я никогда не была хорошей предсказательницей. И все-таки на твоем месте я бы придержала деньги до той поры, пока все не начнет входить в привычную колею. Вскоре те, кто в спешке скупал все подряд, начнут продавать, и вот тогда-то придет время покупать. К сожалению, – продолжала она, – я не могу воспользоваться собственным советом: каждый торопится получить свои деньги, чтобы тут же их растратить. А значит, пока я не получу из банка надежное покрытие, придется потерпеть. Думаю, такое положение сохранится еще неделю или около того.

Исъют выставила на свет ногу, любуясь игрой блесток на туфельке.

– А ты давай им бумажные деньги. Поворчат, но возьмут. В конце концов, все знают, что Шастел всегда платит по своим обязательствам. – Она усмехнулась. – Ведь Нисса Лордан именно так и говорила.

– Верно, – кивнула Эйтли, окидывая взглядом предлагаемые посетителям серебряные браслеты, носить которые следовало на лодыжке. – Стоит мне начать наводнять остров бумажками, как то же самое станут говорить и обо мне. Нет уж, спасибо. Если я с кем-то так и рассчитаюсь, то только с Гидо и Венартом. Зато точно буду знать, что и в следующем году буду здесь же, на своем месте.

Из глубины комнаты к ним подошла одна из закройщиц с измерительной лентой и вопросительно взглянула на Исъют. Последняя не обратила на нее никакого внимания.

– А вот я бы не возражала, если есть куда потратить. Так что, имей в виду.

Эйтли улыбнулась:

– Нет.

– Ну что ж, попытаться всегда стоит, – пожав плечами, сказала Исъют. – А вообще – без шуток, – именно сейчас мне очень нужны деньги. – Она нахмурилась. – Я не люблю быть кому-то должной. Чувствую себя как-то… неуверенно. Когда кому-то должен, всегда словно упускаешь выгодный шанс.

– Может быть, – согласилась Эйтли. – Только ведь ты упускаешь эти шансы слишком часто. Это вошло у тебя в привычку. То акцизы слишком высокие, то пираты захватывают груз, то урожай пострадал от долгоносика, то прежний владелец…

– Ладно, перестань. Да, мне нравится делать инвестиции в рискованные проекты. Но ты же знаешь, что не все так плохо.

– По крайней мере те проекты, в которые ты вкладывала деньги, закончились весьма плачевно.

– Нет, не все. Вспомни хотя бы семнадцать бочек куркумы. Эйтли наморщила лоб.

– Ах да, я как-то забыла. Хорошо, признаю, в конце концов все получилось не так уж плохо, но лишь после того, как я рассчиталась с твоим партнером, о котором ты не упомянула, и заплатила таможенную пошлину, о которой ты забыла. С той прибылью мне пришлось еще неделю экономить на лампадном масле. – Она едва заметно вздрогнула, когда девушка с лентой направилась к ней. – Не обижайся. Но я лучше рискну профинансировать Гидо и Венарта. Так что большое тебе спасибо. Послушай, что ты думаешь об этом? – Она покрутила в руках серебряный кулон с аметистом. – По-моему, неплохо подойдет к лиловому шелку, а?

Исъют покачала головой:

– Нет. Тебе надо что-то маленькое, насыщенное, например, бриллианты. Скажи, как ты думаешь, долго еще продлится война? Ты же знаешь о кочевниках больше, чем все остальные.

– Как сложатся обстоятельства. – Эйтли осторожно положила кулон на место. – Если все решится в одном крупном сражении, то недолго. А если Империя позволит себе углубиться на их территорию, то растянется на месяцы.

– А этот… Лордан, – продолжала Исъют. – Что он собой представляет? Ты же хорошо с ним знакома, не так ли?

Эйтли кивнула:

– Да, я работала на него… когда-то. О боги, иногда мне кажется, что это было в другой жизни. Где-то дома у меня до сих пор хранится его меч. Даже не знаю… может быть, его уже давно следовало отослать хозяину.

Исъют внимательно посмотрела на нее, как будто обдумывала очередное рискованное капиталовложение.

– По-моему, ты совершенно запуталась. Впрочем, это не мое дело…

– Вообще-то ты ошибаешься, но дело и впрямь не твое. Мне казалось, тебя интересует мнение о Лордане как о военном руководителе.

– М-м. И что?

Эйтли еще раз кивнула:

– Он проделал огромную работу и добился поразительных результатов, учитывая, как к нему относились власти Города. Но не думаю, что Лордан мог бы спасти Город, даже если бы ему предоставили полную свободу действий. Чтобы стать первоклассным военачальником, нужна целеустремленность, а у него ее нет.

Исъют помолчала, но недолго.

– А что у него там вышло с этим… как его… ну, вождем. Слухи ходят всякие, но есть ли в них правда?

Эйтли пожала плечами:

– Что-то между ними было, я в этом не сомневаюсь. Но Бардас никогда мне не рассказывал, а я, конечно, не расспрашивала. Кроме того, как я понимаю, в нынешней войне он лишь подставная фигура: командуют офицеры армии провинции, а о них мне ничего не известно. Могу сказать только одно, это люди вполне компетентные. По меньшей мере. Так или иначе, они свою работу знают и сделают все как надо.

По пути домой Эйтли невольно вспомнила о войне и своей крохотной роли в ней.

Было ли когда-то такое, спрашивала она себя, чтобы я не делала деньги на смерти других людей?

Этим она занималась, когда работала у Бардаса Лордана, этим же собиралась заняться теперь. И тем не менее она никогда не считала себя стервятником, кружащим высоко в небе над могильниками и полями сражений. Все, чего она добивалась, к чему стремилась, это, по существу, заработать приличную сумму и жить независимой жизнью. И тут ей удалось немало преуспеть, переходя от одного покровителя к другому. Жаль лишь, что так много людей погибло ради того, чтобы она могла продолжать жить так, как привыкла. Фактор Лордана – несмотря на все усилия и старания, она всего достигала в той или иной степени благодаря ему. Так было в Перимадее, где ее карьера началась с помощью Венарта и Ветриз, с которыми она познакомилась из-за Бардаса. И вот теперь война… Что же такое есть в этих проклятых Лорданах, что именно они все начинают и все заканчивают? Эйтли подумала об Алексии и его Законе; ей не хватало Патриарха.

И, словно в тон размышлениям, Эйтли обнаружила дожидавшуюся ее Ветриз Аузелл, которой не терпелось узнать последние новости о войне.

– Ты имеешь в виду, есть ли новости о Бардасе? – спросила она, чувствуя, что устала и сыта всем по горло. – Нет, извини. Если из Шастела будут какие-нибудь известия, я дам тебе знать.

– О! – Ветриз улыбнулась. – Это настолько очевидно?

– Вполне, – ответила Эйтли. – Если ты так волнуешься, то почему не написать бы ему письмо? Уверена, курьер передал бы его по назначению: между Шастелом и провинцией налажено дипломатическое сообщение, а в самой Империи почта, как всем известно, работает отлично.

– Спасибо, – сказала Ветриз, – но мне в общем-то не о чем писать. Просто любопытно. Когда кто-то, кого ты знаешь, вовлечен в нечто важное, то, естественно, интересно узнать…

Сидеть у кого-то на крыльце, ждать, когда кто-то придет, надеяться на какие-то новости… нет, это нечто большее, чем просто интерес. Впрочем, какая разница?

– Зайдешь?

– Почему бы и нет.

Эйтли открыла дверь.

– Вообще-то я действительно слышала кое-что, что может тебя заинтересовать, раз уж ты провела столько времени в гостях у других Лорданов. У Горгаса снова проблемы.

Ветриз затаила дыхание.

– Вот как? И почему это я не удивляюсь?

– Лично я собираюсь выпить. Не хочешь? Судя по всему, Горгас обратился к префекту с предложением союза против Темрая. Префект ответил отказом.

Эйтли улыбнулась:

– Но ситуация-то изменилась к лучшему. Примерно через день или два после того, как Горгас получил письмо с отказом из Ап-Эскатоя, ему в руки попался человек по имени Партек…

– Мне это имя кажется знакомым.

– Так и должно быть. Власти Империи разыскивают его уже несколько лет. Он вроде как вождь каких-то повстанцев.

Эйтли подала гостье чашку сладкого сидра, сдобренного на перимадейский лад медом и гвоздикой. Попробовав, Ветриз даже не поморщилась.

– Неужели? Вот уж не думала, что в Империи были какие-то повстанцы.

– Есть, – сказала Эйтли, опускаясь на диван и сбрасывая туфли. – Они, конечно, не хотят это признавать, а потому называют Партека то пиратом, то грабителем с большой дороги. Но всем известно – Империя готова сделать многое, чтобы поймать этого человека. – Она закрыла глаза. – Должна признаться, мне не очень нравится, когда людям вроде Горгаса так везет. Я имею в виду, что пользы от этого ему все равно не будет. Ни ему, ни кому-либо другому.

Ветриз как-то странно затихла, глядя на стену над головой Эйтли, словно там было что-то написано. Заметив это, Эйтли решила переменить тему разговора.

Но Ветриз уже не слушала.

О черт! Я-то думала, что все это уже закончилось.

Очевидно, нет – она стояла в помещении какой-то мастерской, и первое, что обращало на себя внимание, это шум. Люди били молотками по кускам металла. Свет, проникавший в помещение через высокие окна, ложился на пол серебристыми квадратами, отчего остальная часть мастерской казалась более темной и мрачной. В центре комнаты, в темной ее части, высилась груда чего-то, похожего на части человеческого тела: руки, ноги, куски туловища, все вперемешку. Люди, стоявшие у верстаков, били молотками по таким же рукам, ногам, торсам, а потом бросали их в кучу.

Что они делают?— подумала Ветриз. Какой смысл колотить по уже оторванной руке или отрубленной ноге? А может быть, в этой мастерской делают механических кукол, вроде тех, о которых я читала в детских сказках?

Угол падения света немного изменился, и Ветриз вдруг поняла, что люди всего лишь изготовляют доспехи…

А вообще-то на что похожи доспехи? Совершенные стальные «люди», которых нельзя разбить, которые устойчивы к любому внешнему воздействию. Только вот будь эти «люди» чуточку умнее, может быть, они нашли бы способ обходиться без мягких, таких уязвимых и склонных к ошибкам сердцевин.

…И еще там был некто, кого она знала. Его как будто строили, складывая из кусочков, начиная с ног и продвигаясь выше, и когда на плечи поставили голову, у нее было его лицо – но внутри не было ничего. Когда-то там было что-то, ведь должно же быть что-то внутри. Может быть, в этом случае они сделали исключение…

– Вет?

– Извини… я немного отвлеклась. Что ты говорила?

Сражение шло не так хорошо, как хотелось бы.

Темрай отклонился назад, перенеся тяжесть тела на каблуки сапог, и, держа меч горизонтально, посмотрел на врага поверх клинка. Он чувствовал себя совершенно не в своей тарелке, стараясь вспомнить позицию номер один, которой его учили лет пятнадцать назад на уроках фехтования. Темраю даже почти удалось вспомнить ее, когда лагерь подвергся нападению, и ему стало не до образования, по крайней мере не до научных основ фехтования.

«Не смотри на меч, смотри на меня», – говорили ему. Говорили ободряюще, терпеливо, сердито, громко, до тех пор, пока он не заставил себя делать так, как требовалось. Сейчас полузабытый урок помогал ему держать меч, почти не чувствуя напряжения в запястье, и Темрай понимал, к чему его когда-то вели, но было слишком поздно спрашивать, что делать дальше.

В глазах того, кто смотрел на него, Темрай видел напряженную целеустремленность, абсолютную сосредоточенность, нечто более тревожащее, чем просто ненависть. В какой-то момент ему показалось, что он видит за бесстрастным, стальным лицом линии, углы, геометрические проекции, словно там нет ничего, кроме сухих математических расчетов.

Темрай даже вполне серьезно подумал о том, не бросить ли меч и не убежать куда глаза глядят, но в этот миг его противник пришел в движение. Это был замечательно скоординированный маневр, сочетавший в себе длинный шаг вперед правой ногой, мощный разворот туловища и быстрый, почти без замаха, режущий удар с поворотом кисти для придания ускорения. В ответ Темрай отпрыгнул назад, оттолкнувшись обеими ногами, и выставил меч под прямым углом к лицу противника, как бы понуждая его забрать оружие. Когда клинки столкнулись, он ощутил силу контакта, прошедшую через запястья к локтям. Боль, тупая, ломающая кости, была сродни той, которая возникает, когда бьешь себя молотком по пальцу.

Все случилось так быстро: сначала на них обрушился град стрел, упавших прямо с неба: это напомнило Темраю один случай, когда он рубил папоротник для конюшни и по неосторожности задел серпом осиное гнездо – он испытал тогда такое же ошеломляющее ощущение внезапности. Туча стрел еще падала, когда из ближайшей рощицы, совсем недавно проверенной разведчиками, появилась тяжелая пехота. Первый контакт случился как раз в тот момент, когда стрелы застучали по телам и земле, будто голуби или грачи, набросившиеся на рассыпанный горох. Многие из кочевников еще только поднимались, затягивали ремни и на ощупь искали оружие, другие уже прыгали на коней. Темрай едва успел сообразить, что произошло, и откуда появился враг, когда в тыл наспех построившейся колонне ударили пикейщики. В следующий момент его сдернули с лошади, и он свалился на землю, как плохо закрепленный мешок с мукой. На какое-то время сражение утратило для Темрая всякий смысл, превратившись в калейдоскоп мелькающих копыт.

Очевидно, ему удалось каким-то чудом парировать первый удар, но сделал он это неудачно, только усугубив и без того опасную ситуацию. Его противник одним точным движением убрал меч, легко повернулся и сделал выпад, слишком быстрый для Темрая. Острие меча, направленного в основание шеи, наткнулось на край нагрудника и, скользнув по стали, ушло в сторону, царапнуло плечо и проткнуло пустоту под мышкой. Не вполне представляя, что делает, Темрай обрушил свой меч на шлем противника. Его враг отступил, наткнулся на голову убитого, подвернул ногу и неуклюже упал на спину, раскинув руки. Ноги в тяжелых сапогах взлетели в воздух и наверняка раздробили бы челюсти вождю, если бы он не исхитрился отклонить голову.

К несчастью, во всей этой суете Темрай каким-то образом выронил меч, а когда неуклюже выпрямился, подняв оружие из грязи, его противник уже сидел – и не просто сидел, а тянулся к валявшемуся рядом мечу. Вождь успел опередить его, махнув наугад рукой. Клинок ударился о боковую пластину шлема и отскочил, рукоятка повернулась в скользких от грязи пальцах, и меч выскользнул из них, как первая в его жизни черепаха, которую он, тужась, вытащил из реки, но не осмелился прижать к груди или выбросить на берег. Солдат успел подняться на колени и размахивал мечом, стараясь хотя бы удержать Темрая на безопасном для себя расстоянии. Вождь попятился, что было ошибкой, потому что его собственное оружие валялось ярдах в пяти за спиной противника.

Черт с ним, подумал Темрай и, перепрыгнув через описываемую клинком дугу, упал на грудь солдата и инстинктивно стиснул коленями его шею. Отталкиваясь от земли, он, вероятно, вывернул ногу, потому что острая боль пронзила колено. Руководствуясь уже не столько рассудком, сколько инстинктом, Темрай просунул руку под нижний край забрала и вцепился в теплую, потную плоть. Он чувствовал под собой извивающееся, напряженное тело старающегося вывернуться врага, слышал его хрип и сам кричал и стонал от разрастающейся боли. Вероятно, в какой-то момент сознание покинуло его, потому что когда вождь пришел в себя, солдат уже не двигался, задушенный ремешком подшлемника.

Темрай вдруг понял, что не может не только подняться, но и убрать руку с лица мертвеца – вес тела перешел бы на поврежденное колено.

– Помогите! – крикнул он, но, разумеется, его никто не услышал – половина из тех, кто лежал поблизости, были враги и при этом мертвецы.

Много от них пользы человеку с вывихнутым коленом.

Удивительная это штука, доспехи, подумал Темрай – часть его мозга еще не была затоплена болью. Спасли меня, убили его. Жаль, что их нельзя научить сражаться друг с другом без посторонней помощи, тогда мы могли бы оставаться дома.

Потом боль накатила и на остававшийся свободным уголок сознания, и Темрай закрыл глаза, стараясь удержать на месте соскальзывающие пальцы. Острое ребро шлема впилось в сустав и принялось неспешно, но методично резать кожу.

Интересно, отстраненно подумал Темрай, если продержать так руку, например, неделю, разрежется ли кость?

– Темрай? Ты?

Он открыл глаза. Лица видно не было, и хотя голос казался знакомым, вспомнить имя заговорившего с ним человека не удавалось.

– Да, конечно, я. Помоги, не могу подняться.

– Похоже, у тебя… Да, вижу. Держись. Будет больно.

– Не обращай…

Он вскрикнул – раскаленный железный штырь проткнул ногу – и потерял сознание. Очнувшись, Темрай понял, что лежит на спине, на какой-то плоской поверхности. Боль не исчезла, но стала немного другой, менее пронзительной и острой.

– Спасибо, – пробормотал он и открыл глаза.

– Все в порядке, – сказал Дассаскай, шпион. – А теперь скажи, как, черт возьми, прикажешь вытаскивать тебя отсюда?

Темрай сделал глубокий вдох, настолько глубокий, что легкие, как ему показалось, прилипли к ребрам.

– Что случилось? Как дела?

– Мы перешли в контратаку, – ответил Дассаскай. – Может быть, и не самый хитрый маневр, но у нас был численный перевес, так что мы просто смяли их. Остальное узнаешь потом, а пока с тебя хватит.

– Почему это? А, ладно. Ты можешь оттащить меня куда-нибудь в сторону, а потом позвать Куррая или кого-нибудь еще?

– Только не Куррая, – ответил Дассаскай. – От него сейчас никакого толку.

– Хм. Черт возьми, не могу вспомнить, кто там следующий по старшинству. В общем, найди кого-нибудь. Мне необходимо знать, что происходит.

– Всему свое время, – сказал шпион. – Я попробую оттащить тебя вон к тому дереву… ах да, ты же его не видишь. Придется потерпеть, будет больно.

– Потерплю, – пообещал вождь и закрыл глаза, удерживая боль.

Через какое-то время Дассаскай опустился на колени и спросил:

– Мне пойти поискать кого-то или остаться с тобой? Насколько я понял, мы их отбросили, но они могут вернуться в любую минуту. Не хотелось бы, чтобы тебя нашли здесь.

Темрай покачал головой:

– Тебе надо пойти туда. А когда представится возможность, пришлешь кого-нибудь. И вот что еще… спасибо.

Дассаскай кивнул:

– Все в порядке.

– Извини, хочу тебя спросить… ты действительно шпион?

Дассаскай посмотрел на него, улыбнулся и покачал головой:

– Нет. А теперь всё, лежи здесь. Я постараюсь вернуться поскорее.

Темрай снова закрыл глаза, на него вдруг навалилась усталость. Хорошо бы сейчас просто уснуть и ни о чем не думать. Но вождю не положено спать в разгар сражения. Ему вспомнились слова Дассаская, «не самый хитрый маневр», «численный перевес». А вот теперь я и не сомневаюсь, что ты шпион, подумал он и опять потерял сознание.

Когда он в очередной раз пришел в себя, над ним звучали голоса.

– Никакая это не решающая битва, они просто испытывали наши силы, вот и все. Им лишь хотелось посмотреть, что мы собой представляем, и немного нас задержать. Да помогут нам боги, когда они возьмутся за нас по-настоящему.

– Тихо. Он очнулся.

Темрай открыл глаза. Поначалу вокруг было темно, словно в подземелье. Потом загорелась лампа: кто-то перенес ее через его голову и поставил рядом.

– Темрай?

Он узнал голос и лицо. Но имя потерялось, что показалось странным, потому что человек был хорошо ему знаком.

– Темрай, все в порядке. Ты в лагере.

Вождь попытался пошевелить губами, но во рту пересохло и онемело.

– Мы победили?

– Вроде того. По крайней мере заставили их отступить. Сейчас отходим к Перимадее.

– Другими словами, – произнес второй голос, тоже знакомый и тоже безымянный, – нас отрезали от равнин и стараются запереть в дельте, прижав к морю. Судя по последним донесениям, у них сейчас три отдельные армии. Если мы попытаемся пойти на прорыв, нас зажмут с обеих сторон.

– Понятно. – Темрай вспомнил о Тилден, своей жене, оставшейся в главном лагере. – Что с Курраем? Убит? Ранен?

Говоривший вторым нахмурился:

– Видно, тебе совсем плохо. Да? Или я уже кажусь тебе мертвецом?

– А! – Темрай закрыл и сразу же открыл глаза. – Да, конечно. Извини, у меня все плывет в голове. Кто-то сказал, что ты погиб.

– Так думали многие, – ответил Куррай. – Надеюсь, они не слишком разочарованы.

– Какие потери? – спросил вождь.

Раньше он не употреблял это слово, спрашивал: «сколько моих людей убито?» или «много ли у нас раненых?».

– Немалые, – ответил тот, что стоял рядом с Курраем.

Темраю пришлось напрячься, чтобы нахмуриться. Но из этого, похоже, все равно ничего не получилось.

– Точнее. Что значит «немалые»? Сколько человек мы потеряли?

Стоявшие над ним мужчины переглянулись.

– Больше двух сотен, – признал Куррай. – На мой взгляд, примерно двести тридцать. Что-то около этого. Прибавь еще семьдесят с лишним раненых.

Темрай кивнул:

– Понятно, более половины колонны. И что нам теперь делать?

Человек, которого вождь никак не мог узнать, пожал плечами.

– Не знаю, как насчет остальных, но тебе нужно обязательно поспать. Считай это приказом врачей.

– А ты врач?

– Что ты хочешь этим сказать? Черт побери, Темрай, я был твоим врачом еще до того, как ты родился.

Темрай слабо улыбнулся:

– Просто шучу.

– Да уж, шутишь, – ответил врач. – Или тебя огрели по голове чем-то тяжелым?

– Не помню.

– Что ж, возможно, ты и не помнишь. Моя вина, надо было осмотреть тебя более тщательно. Тошнит? Голова болит? Круги перед глазами?

– Думаешь, я потерял память?

– Немного. Так иногда бывает.

Темрай улыбнулся, и улыбка растянулась в усмешку.

– Хорошо бы, если так.

Полиорцис поежился и вытер глаза тыльной стороной ладони.

– Ну что, почти на месте? – спросил он.

Возничий, не оглядываясь, хмыкнул. Дождь стекал с его широкополой кожаной шляпы мягкими, крупными каплями, но он, похоже, не замечал этого. Вполне возможно, по его меркам, день мог считаться солнечным.

Обычно Полиорцис доверял своему чувству направления, ценному качеству для любого, кто проводит много времени, путешествуя по незнакомым местам. Однако в данном конкретном случае он совершенно потерял ориентацию. Маршрут, выбранный возничим, абсолютно отличался от того, которым вел его Горгас Лордан: возможно, Горгас просто хотел показать ему окрестности, хотя не исключено, что он не знал короткого пути. К тому же дипломат не знал, который час, что тоже было необычно. Для себя он объяснял этот эффект тем впечатлением, которое производил на него окружающий пейзаж. Полиорцису почему-то вспомнилось, как он купался в лагуне у Ап-Эскатоя, лежал на спине в почти неподвижной воде, постепенно теряя ощущение собственного тела, всего окружающего, пока не оставалось ничего, кроме сознания, вне всякого контекста. Чувство было странно непривычное, но приятное. Месога, на взгляд Полиорциса, не отличалась ничем приятным, ничем интересным и, конечно, ничем непривычным. Но вызывала похожее ощущение дезориентации.

Полиорцис настолько увлекся своими ощущениями, что даже не стал репетировать предстоящую роль, те аргументы, которые собирался предъявить. Это было весьма некстати – им овладевало все большее беспокойство по поводу приближающейся встречи, беспокойство, не свойственное ему, человеку, проведшему десятки куда более важных переговоров, но чем сильнее он старался собраться и взять себя в руки, тем больше его мозг сопротивлялся этому. Если бы не дождь, Полиорцис закрыл бы глаза и попытался уснуть. Но ничто так не отгоняет сон и не способствует бодрствованию, как стекающие под воротник и ползущие по позвоночнику капли холодной дождевой воды. В конце концов дипломат просто перестал о чем-либо думать. Натянул поглубже то, что еще совсем недавно называлось шляпой, и угрюмо огляделся. Его окружала буйная, дикая зелень, кусты с блестящими от дождя листьями, с которых неспешно стекали струйки, наполненные мутной коричневой бурдой колеи, оставленные колесами телег, съежившиеся папоротники.

– Человек в моем возрасте должен зарабатывать на жизнь чем-то полегче, – пробормотал он себе под нос.

Смешно и унизительно для одного из самых опытных переговорщиков провинции тащиться по проселочной дороге в жалкой повозке. Да еще под дождем, рискуя схватить воспаление легких и плеврит – это в лучшем случае – только ради того, чтобы урезонить какого-то безумца, не имеющего никакого официального статуса, не признанного властями Империи. И все из-за чего? Из-за кого? Просто высокие чиновники хотят заполучить какого-то мелкого негодяя, поднявшего смуту и превратившегося в героя для кучки недовольных, возможно, и не взглянувших бы на него при других обстоятельствах.

Повозка дернулась и остановилась. Полиорцис поднял голову, но увидел лишь то, что и раньше, – дождь.

Возничий сидел неподвижно и молчал.

– Оставайтесь здесь, – сказал Полиорцис. – Потом отвезете меня в Торнойс.

Он начал слезать с повозки, но возничий, проявив совершенно немыслимую и неожиданную ловкость и цепкость, повернулся и схватил своего пассажира за руку.

– Два четвертака.

Дипломат сдержанно вздохнул и опустил руку в глубокий карман.

– Оставайтесь здесь и дождитесь меня, – повторил он, спуская ноги с повозки.

Пусть и не Сын Неба, он был довольно-таки высок, но сейчас край одежды зацепился за что-то, и попытка нащупать землю закончилась неудачным и неуклюжим падением, в результате которого он упал на колени в раскисшую грязь.

– Оставайтесь здесь, – приказал Полиорцис еще раз и, кое-как поднявшись – и испачкав при этом руки, – зашагал в сторону едва различимых за пеленой дождя ворот. Пока он возился с тяжелым ржавым засовом – возможно, братья Лорданы просто перелезали через забор; это объясняло, почему калитка, когда он попытался ее открыть, обреченно провисла на петлях и скособочилась, – за его спиной щелкнули поводья.

Видимо, возничий все же предпочел не дожидаться клиента под дождем, заполучив деньги.

Дверь в дом была открыта, но навстречу никто не вышел. Изнутри вообще не доносилось ни звука.

– Есть тут кто-нибудь? – крикнул Полиорцис.

Никто не ответил. Он еще немного постоял, глядя на стекающие с одежды струйки воды, и решил, что так не пойдет. В конце концов, не будучи Сыном Неба, он является представителем могущественной Империи, который не должен робко стоять у порога, дожидаясь приглашения. Сейчас он войдет, сядет и положит ноги на стол…

В доме было по крайней мере сухо, а догорающий камин еще излучал тепло. Стул в углу оказался удобнее, чем можно было предположить, и Полиорцис, не снимая плаща, состоявшего теперь из трех четвертей воды и одной части ткани, устало опустился на него и закрыл глаза.

Очнувшись, он увидел склонившегося к нему Горгаса Лордана, на лице которого застыло слегка презрительно-надменное выражение.

– Вам следовало поставить нас в известность о своем приезде. Я бы послал за вами карету.

– Теперь это уже не имеет ровным счетом никакого значения, – сказал Полиорцис, только теперь почувствовавший, что проснулся с жуткой головной болью. – Я здесь.

– Вот и хорошо. – Горгас Лордан придвинул другой стул и сел так близко к гостю, что тому пришлось податься в сторону, дабы избежать физического контакта. – В таком случае давайте не будем отвлекаться на мелочи, а перейдем к сути дела. Насколько я могу понять, вы приехали, чтобы сделать мне какое-то предложение.

– В общем-то да, – промямлил Полиорцис. – И в то же время – нет.

В голове у него шумело и плыло, все аргументы, которые он заготавливал в последние дни, куда-то исчезли, а без них надеяться на успешный торг не приходилось.

– Скорее, я сказал бы так: мы хотим знать, что вам нужно. Я готов рассмотреть любые разумные предложения.

Горгас вздохнул и покачал головой:

– Извините, но, должно быть, мы неверно поняли друг друга. У меня сложилось впечатление, что обе стороны желают урегулировать интересующую нас проблему конструктивно и к взаимной выгоде, а не собираются играть в игры. Что ж, прощайте.

– Понятно. – Полиорцис не сдвинулся с места. – Я приехал издалека, а вы просто-напросто меня выгоняете.

– Ну что вы! Я и не собирался оскорблять вас такой грубостью. Но ведь вам, похоже, нечего сказать, и, откровенно говоря, я не вижу смысла в вашем нахождении здесь. Кроме того, все наши достопримечательности вы уже видели, а здешний климат действует на вас далеко не благотворно…

– Ладно. – У Полиорциса появилось неприятное чувство, что он утратил инициативу в переговорах еще до того, как они начались, и у него нет сил бороться за то, чтобы перехватить ее. – Я могу сделать вам совершенно конкретное предложение. Деньги. Сколько вы хотите получить за пленника?

Горгас рассмеялся:

– Давайте хотя бы сделаем вид, что уважаем друг друга. Вы же видели Месогу; зачем мне деньги в такой глуши? Их не на что употребить.

За задней дверью залился лаем пес, и боль в голове Полиорциса ожила, словно кто-то принялся дергать струны, пронизывающие его мозг.

– Хорошо, пусть вас не интересуют деньги, тогда что? Что еще? Возможно, у нас найдется то, что вам нужно. Какие-то инструменты? Оружие? Сырье?

Его собеседник покачал головой:

– Не надо со мной так шутить. И вообще вы действуете не слишком дипломатично. Скажите, вот вы лично и впрямь настолько сильно нас презираете? Неужели мы для вас не более чем кучка воров и разбойников, промышляющих на больших дорогах и крадущих вещи у добропорядочных жителей? Я думал, вы поняли нас лучше, когда посмотрели, как мы живем. Мы простые крестьяне, мирные люди, которым хочется дружить с соседями. Выкажите к нам всего лишь элементарное уважение, и я отдам вам этого злосчастного повстанца без всяких денег.

– Вы говорите о союзе. – Полиорцис вздохнул. – Могу лишь сказать, что мне очень жаль, но власти провинции придерживаются мнения о невозможности союза между нами на данном этапе. Это признано нецелесообразным.

– Вот как… нецелесообразным.

У Полиорциса почему-то возникло ощущение, что он погружается в трясину.

– Хочу лишь указать на следующее обстоятельство: то, о чем вы просите, совершенно беспрецедентно. Мы ни с кем не заключаем союзов. По крайней мере официальных: ни с Шастелом, ни с Островом, ни с Коллеоном. Пожалуйста, постарайтесь понять нашу обеспокоенность. Допустим, мы достигнем с вами некоей формальной договоренности, как они отнесутся к этому факту после того, как мы отвергли все их настойчивые предложения о подобном союзе? Короче говоря, так мы дела не ведем.

– Хорошо. – Горгас зевнул. – Если я могу чем-то гордиться, так это собственной гибкостью, если это на пользу обеим сторонам. Итак, вы утверждаете, что ни с кем не вступаете ни в какие союзы. Уверен, вы не стали бы обманывать меня в таких вещах. Ну что ж, тогда давайте забудем всю эту чушь, а я скажу вам совершенно определенно, что у меня на уме. Независимо от того, союзники мы или нет, я хочу только одного: дайте мне возможность сделать то, что мне нужно.

Подумайте об этом и скажите, как это можно осуществить. В конце концов, вы же дипломат. Я всего лишь солдат и крестьянин и ничего не понимаю в некоторых вещах. Мне нужно рассчитаться по одному старому долгу… Нет, не так. Мне необходимо поправить кое-что… видите ли, когда-то я совершил нечто по-настоящему плохое… позволил Темраю разграбить Перимадею. Вас это не удивляет?

Полиорцис пожал плечами:

– Я знаю.

– О! – Горгас посмотрел на гостя. – И что вы об этом думаете?

– Ничего, – ответил Полиорцис. – То есть мне известно, почему вы поступили так, как поступили; известны причины, побудившие вас. Ваша сестра наделала много долгов в Перимадее и знала, что не сможет расплатиться по ним. Вы приняли чисто деловое решение. Я могу лишь высказать собственное мнение относительно того, поступили вы правильно или нет с коммерческой точки зрения, но, боюсь, не смогу дать моральную оценку вашему поступку. Я не рассуждаю в таких категориях; спрашивать меня относительно добра и зла – то же самое, что интересоваться у слепого об оттенках зеленого. Итак, – продолжал он, – какое отношение это имеет к нам?

Горгас вздохнул и потер подбородок.

– Что ж, я сделал то, чего и сам не могу объяснить. Я не слепой и прекрасно вижу, что поступил плохо. Совершил великое зло. Я знал, что мой брат защищает Город Я сломал ему жизнь и едва не погубил его самого. Именно это я и хочу исправить. Я должен убить вождя Темрая и уничтожить его племена, сражаясь бок о бок с Бардасом. Мне необходимо вернуть долг. Вы понимаете это? Полагаю, здесь все ясно. Даже вам. Мне плевать на то, каким будет мое официальное положение, но я должен быть там и внести свою лепту. В противном случае я не смогу жить. Из-за меня погиб мой сын. И я в долгу перед ним, так что, как видите, все просто.

Полиорцис задумчиво кивнул:

– В чем я теперь уверен, так это в том, что вы интересный человек. А Сыновья Неба, если чем-то и интересуются, так это необычными людьми. Но давайте не будем отвлекаться и рассмотрим ваше предложение. При всем уважении к вам, должен сказать, что мы уже располагаем всеми необходимыми военными ресурсами. Во время нашей последней встречи вы упоминали о лучниках, которых, на ваш взгляд, у нас не хватает. Так вот, они у нас есть. И пешие, и конные, все, что нужно для успеха любой кампании. Наши мастерские в состоянии производить двадцать тысяч луков и двести тысяч стрел в неделю. Причем, хотя эти предприятия и находятся в сотнях миль друг от друга, их продукция абсолютно идентична, поэтому лучники нам больше не нужны. Далее. Вы объяснили, почему для вас так необходимо участие в этой войне. Позвольте рассказать, почему война нужна нам – солдат у нас больше, чем мужчин, женщин и детей во всех известных и неизвестных вам странах, вместе взятых. Мы создали такую армию, чтобы никто – подчеркиваю, никто – не смог угрожать нам. Между Сыновьями Неба и даже малейшим намеком на опасность возведена такая стена стали и мускулов, преодолеть которую не способен никто. Если земля вдруг разверзнется и поглотит нашу родину, мы заполним бездну человеческими телами, а на них построим новые дома. Война нужна нам, чтобы чем-то занять армию, чтобы она не утратила боевую форму, не разленилась, не загнила. Поэтому нам нет необходимости привлекать кого-то еще на нашу сторону. Сражения – это закалка и упражнения. Посторонняя помощь только помешала бы достижению этой цели. Мне очень жаль, но это так. Я не могу вам помочь.

Горгас задумчиво посмотрел на своего собеседника и сдержанно кивнул, как будто ему только объяснили некое сложное уравнение.

– Понимаю. Рано или поздно вы придете сюда, чтобы, так сказать, прогулять собачку, и, конечно, не очень-то приятно драться с теми, с кем вы обращались как с друзьями и союзниками. Вполне здравое рассуждение, и я могу его принять. Но оно не решает мою проблему. Вы дипломат, Полиорцис, и я обращаюсь к вам как к специалисту: как сделать, чтобы вы получили своего мятежника, а я то, что нужно мне? Какой-то способ должен быть. Нам только надо подумать и отыскать его.

Полиорцис нахмурился:

– Должен сказать, вы как-то странно восприняли мое предупреждение о неизбежном покорении. Уверен, многие из моих соотечественников либо испугались бы, либо разозлились.

– Не вижу смысла, – ответил Горгас. – Вы не сказали ничего такого, чего бы я не знал. Все было очевидно, тем не менее я не вижу причины, почему бы нам сейчас не поразмыслить вместе и не найти возможность сделать будущее чуть менее болезненным, чем оно может и обещает быть. Гибкость. Реализм. Вот и все, не больше и не меньше. – Он прикусил губу и вдруг хлопнул ладонями, да так сильно, что Полиорцис вздрогнул. – Я знаю, что именно мы можем сделать. Я сдам Месогу Империи и сам, вместе со всеми моими людьми, отдамся на вашу милость. – По его губам скользнула улыбка. – А вы в качестве жеста доброй воли могли бы предоставить нам роль вспомогательных частей при ваших экспедиционных силах. Разве такой вариант невозможен?

Полиорцис уже не помнил, когда испытывал подобный шок. И теперь просто не знал, как поступить.

– Вы шутите, – только и сказал он.

Горгас покачал головой:

– Нет, нисколько. Просто у меня слова совпадают с делами. Таким образом я спасу свой народ от неизбежных ужасов войны и одновременно расплачусь по долгам. Если хотите, я сделаю все по правилам, официальным образом, так что решайте сами. Роль военного диктатора не по мне. Все, что я хочу, это заплатить по счетам, а потом отойти от дел и жить и работать здесь, в деревне. А теперь подумайте о тех преимуществах, которые вы получите, имея Месогу и Торнойс в качестве плацдарма для дальнейших завоеваний. Вам же будет гораздо легче продвигаться дальше, захватывать остальных поодиночке. Поразмыслите и о том, что это будет означать лично для вас. Вы приехали за бунтовщиком. Вы его привезете, да еще и предложите Империи новую провинцию. Что может быть лучше? Прекрасный результат. Итак?

В этом человеке был какой-то невероятный энтузиазм, нечто задорно-мальчишеское, нечто такое, противостоять чему Полиорцис почти не мог. И все же…

– Нет, – сказал он. – Я не могу ничего вам пообещать. Но вы дали мне материал, над которым нужно подумать. Могу ли я у вас переночевать и отправиться домой утром?

Горгас улыбнулся – широко, весело, беззаботно.

– Как скажете. В конце концов, вы же хозяин.