Пробирная палата

Глава 5

Сражение закончилось. Оно длилось недолго, шло с явным преимуществом одной из сторон и оказалось довольно кровопролитным, главным образом потому, что мятежники никак не желали складывать оружие, продолжая биться даже тогда, когда всем стало ясно, что они проиграли. Драться до последней капли крови, может быть, красиво в теории, но в реальности такая цена чего-то стоит лишь в том случае, если ты побеждаешь.

Темрай руководил битвой с искусством достойным того, чтобы попасть в военные учебники. Сражение началось с периферийных стычек, в ходе которых главные силы бунтовщиков вынуждены были оставить свою позицию и занять гораздо менее выгодную. Затем последовали безукоризненные фланговые маневры и охваты, завершившиеся идеально организованным преследованием и уничтожением оставшихся в живых. Как заметил впоследствии генерал Куррай, жаль, что в такой великолепно разыгранной битве противником оказалась кучка жалких оппозиционеров, в любом случае не имевших никакого шанса. Достаточно было бы нескольких залпов из луков и простой кавалерийской атаки, чтобы покончить с мятежниками за считанные минуты. Просто, эффективно и надежно, и тогда не было бы того неприятного инцидента в конце…

Когда все уже решилось, когда конные лучники замкнули кольцо окружения, соединившись с копейщиками, когда оставалось лишь уничтожить обреченных, один из зачинщиков мятежа заметил знамена личной стражи вождя Темрая и, собрав остатки своей армии, устремился в самоубийственную атаку именно на этом, узком направлении. Нет необходимости говорить, что почти все они полегли еще на дальних подступах к вождю, что лишь около десятка храбрецов (или сумасшедших) пробились через внешнюю линию стражи, что большинство из них погибли, напоровшись на пики и алебарды гвардии. Только четверо из целой роты приблизились к Темраю на расстояние удара, и лишь один из четверки ухитрился нанести этот удар. На полпальца левее, и все затраченные старания и принесенные жертвы оказались бы оправданными.

Кем бы ни был он, один из столь многих, злости ему занимать не пришлось. К тому времени, когда неизвестный прорвался через внутреннее кольцо стражи, он уже получил столько ранений и повреждений, что их хватило бы, чтобы остановить любое нормальное человеческое существо: две пики прокололи ему живот, бердыш оцарапал правую сторону головы, отчего все лицо было залито кровью, меч так рассек левое плечо, что пользоваться этой рукой стало невозможно.

Тем не менее мужественный воин остался на ногах и, действуя одной рукой, прорвался к вождю и за полсекунды до того, как кто-то сзади размозжил ему череп, ударил Темрая по шее как раз в том месте, где кончался латный воротник. Удар был неожиданным и достаточно сильным, чтобы перебить дыхательное горло.

Темрай пошатнулся, попытался вздохнуть и, когда из этого ничего не получилось, вероятно, поверил, что все кончено. Неожиданно для всех он упал на колени, и в тот же момент один из его личных гвардейцев попал ему по шлему тыльной стороной боевого топора. Оглушенный им, как кузнечным молотом, Темрай рухнул на бок под ноги сражающимся и лежал довольно долго, задыхаясь, теряя сознание, пока его не нашли двое телохранителей, которые и оттащили вождя в сторону, прежде чем по нему прошлись десятки ног.

К тому времени, когда Темрай отдышался и пришел в себя, сражение практически завершилось, по крайней мере его содержательная часть, и началась бойня. Вождя поспешно вывели из толпы и, не слушая его возражений, доставили в палатку, где перепуганному оружейнику пришлось резать кожаные ремни погнутого латного воротника. Подоспевший лекарь внимательно осмотрел ужасный фиолетовый синяк на горле вождя, смазал его настоем орешника и заверил Темрая, что никаких серьезных повреждений нет.

– Как хорошо, что ты надел эту штуковину, – сказала мужу Тилден. Держа в руках покореженный, бесформенный воротник, она задумчиво смотрела на кусок металла, спасший жизнь ее мужу. – Если бы не вот этот подъем у самого края, ты был бы мертв. Наверное, его специально так загибают.

Генерал Куррай покачал головой:

– Вообще-то нет. В данном случае край воротника пришлось немного загнуть, чтобы он не натирал шею.

– Вот как. – Тилден кивнула. – Что ж, значит, вождю просто повезло. – Она положила латный воротник и слегка поежилась, словно он был заляпан кровью. – А тебе вообще-то нужно это делать? Я имею в виду, участвовать в сражениях. Неужели нельзя постоять где-нибудь в стороне и пусть кто-то другой руководит боем? В конце концов, ты же вождь. Трудно представить, что может случиться, если тебя убьют. И потом, ты ведь не такой уж могучий воин, не какой-нибудь чокнутый. Зачем?

– Спасибо, – серьезно сказал Темрай. – Я обязательно подумаю о твоих словах.

Теперь уже Тилден нахмурилась.

– Нет, вряд ли ты о чем-то подумаешь. И не смотри на меня так, ты же отлично знаешь, что я права.

– Конечно, права, – с грустной улыбкой согласился Темрай. – Кроме того, ты каждый раз совершенно справедливо указываешь, что когда я ввязываюсь в сражение и попадаю в трудное положение, кому-то приходится рисковать своими жизнями, чтобы вытащить меня с поля боя. Да, это опасное, безответственное по всем стандартам положение. К несчастью, я ничего не могу с этим поделать.

– Неужели? – Тилден поднялась, держа в руках тяжелое шерстяное одеяло, которое она пыталась заштопать. – Мне ужасно жаль, что я по ошибке приняла тебя за вождя. Извини, я сама виновата.

Темрай вздохнул:

– Да, я вождь. Поэтому-то у меня и нет никакого выбора. В том числе и в данном вопросе. Людям нужно видеть меня рядом, вместе с ними, сражающимися и подвергающимися тем же, что и они, опасностям.

– Им, может быть, это и нужно, но не тебе. – Тилден развернула одеяло, взялась за углы и начала складывать. – Ты окружен стражей. Ты с головы до ног защищен дорогими доспехами. Разве ты рискуешь так же, как простой солдат? И потом, почему ты думаешь, что все только и делают, что не спускают с тебя глаз? Если бы я была солдатом, я бы смотрела на врага, а не оглядывалась через плечо, чтобы убедиться в том, что вождь там, у меня за спиной. По-моему, никому кроме тебя самого нет никакого дела до того, где ты находишься.

– Ну, это не совсем…

– И в любом случае, – продолжала Тилден, слегка повысив голос, – будь я солдатом, я бы никак не хотела, чтобы мой вождь и главнокомандующий вылезал на передовую, где его так легко убить и где он сам совершенно теряет способность воспринимать всю картину происходящего. Я бы хотела, чтобы он наблюдал за сражением с вершины холма, принимал правильные решения и отдавал приказы своей армии.

– Ладно, – сказал Темрай. – Я тебя понял и полностью с тобой согласен. То, как я себя веду, не пример для подражания и вообще не самое разумное, что можно сделать в боевой ситуации. Но так уж я все делаю, и если сейчас начну вести себя иначе, то дам своим подданным неверный сигнал. Неужели ты думаешь, что мне доставляет удовольствие каждый раз становиться мишенью для всех сумасшедших в лагере противника, желающих стать героями и покончить с войной всего одним ударом?

Тилден вскинула бровь.

– То, что тебе это не доставляет удовольствия, еще не является оправданием. Послушай, если тебя так беспокоит, что подумают люди, то почему бы одному из твоих генералов не обратиться к тебе с просьбой – разумеется, на виду у всей армии – не подвергать свою жизнь ненужному риску? Тогда ты мог бы сказать, что благодарен всем за проявленное внимание и так далее. И потом они все повернутся к тебе и скажут: нет, генерал прав, вождю нужно думать о себе и не подвергать себя опасности. Все, дело сделано, ты сам снимешь себя с крючка и выполнишь волю народа. Просто.

Просто, думал Темрай, лежа вечером в постели и глядя в потолок. Просто. Л ведь правда состоит в том, что в эти дни я умираю от страха. Порой мне кажется, что я готов бросить все и бежать куда глаза глядят от одного лишь взгляда врага. И началось это после уничтожения Перимадеи, когда я оказался противником Бардаса Лордана.

Он закрыл глаза, и перед его внутренним взором встала уже знакомая картина: полковник Бардас Лордан смотрит на него, держа меч в вытянутой руке, и его взгляд отражается в отполированном до блеска клинке. Все это было давно, а в последний раз ему сообщили, что сержант Лордан отправлен на какую-то административную работу в глубь Империи.

Вон из моей жизни, уйди навсегда, попытался сказать Темрай, но даже не произнесенные вслух слова прозвучали неубедительно.

Себя не обманешь. Я сжег Перимадею только потому, что испугался одного человека, и вот он все еще жив, все еще на свободе, а мне ничего не остается, как только ждать, когда же он придет и убьет меня.

Темрай невольно улыбнулся. Повстанцы в тылу, Империя усиливает давление на его границы, проблем столько, что есть от чего потерять сон, но он не спит лишь потому, что думает о некоем фантоме, Бардасе Лордане, думает неотступно, забывая о куда более реальных угрозах и страхах.

Самое глупое во всем этом то, что я победил, я уничтожил самый большой в мире город, и при этом напуган так, что не могу сомкнуть глаз. Не думаю, что он лежит, одолеваемый тревогой и беспокойством, и вспоминает обо мне…

– Геннадий, – прошептал юноша, достаточно громко, чтобы его услышали в соседней долине. – Вы уже проснулись?

Геннадий перекатился с одного бока на другой и открыл глаза.

– Нет.

Племянник недоуменно посмотрел на него:

– Как вы себя чувствуете?

– Ужасно, – ответил Геннадий. – Отвратительно. А ты?

Похоже, он чем-то недоволен. Жаль, что я не одного с ним возраста. Хотя… Дерзость и ветреность не раз доставляли мне серьезные неприятности. Значит, я был таким же, как он сейчас.

Теудас нахмурился.

– Вы же понимаете, да? – спросил он. – Эти люди, они враги. Это не более чем удача, что они спасли нас. – Юноша моргнул от боли и скорчил физиономию, словно его только что ужалила пчела. – Что мы будем делать?

Геннадий закатил глаза.

– Буду говорить только за себя. Я лично собираюсь лежать здесь до тех пор, пока не почувствую себя лучше. А ты можешь делать, что только захочешь.

– Геннадий!

– Извини, Теудас. – Геннадий неуклюже приподнялся, опираясь на локоть. – Факт остается фактом: сделать что-то мы не можем. Я в таком состоянии, что, пожалуй, не выберусь из постели. Ты можешь, если у тебя есть такое желание, отправляться домой, но только не спрашивай меня, как туда добраться, потому что я не знаю ровным счетом ничего. Кроме того, – добавил он, – мне здесь нравится. Милые женщины приносят мне пищу и справляются о моем самочувствии. Мне даже не нужно ничего делать.

Теудас резко отвернулся. Он был слишком хорошо воспитан, чтобы грубить старшим. Интересно, откуда взялись столь хорошие манеры? От Бардаса Лордана? Едва ли. Тогда от кого? Можно предположить, что от Эйтли Зевкис, жившей на Острове.

– Хорошо, – сказал племянник. – Если вы считаете, что так лучше, поступайте по-своему. Интересно только, что вы скажете, когда они узнают, кто мы такие, и выставят наши головы на всеобщее обозрение.

Геннадий вздохнул:

– Верно. Тогда скажи мне, кто мы такие? Кем мы являемся? Какими такими важными персонами, личность которых необходимо скрывать любой ценой?

Теудас замигал.

– Мы же из Перимадеи, – прошипел он, оглядываясь. – Неужели вы уже забыли?

Геннадий покачал головой:

– Ты, может быть, и перимадеец, а я нет. Я гражданин Объединенной Приморской республики, в разговорном варианте Острова, как, кстати, и ты. И насколько мне известно, отношения между Островом и Темраем никогда не были лучше. Вот в чем преимущество принадлежности к нейтральной стране: никто не стремится убить только из-за того, что ты живешь не в том месте.

Теудас открыл рот, но потом снова закрыл его. Геннадий представил, как мысль, подобно стае грачей, шумно снявшихся с места и медленно устремившихся домой, к гнездовьям, всколыхнула мозг юноши.

– Вообще-то вы ведь гражданин Шастела, не так ли? Хотя в данном конкретном случае это не имеет большого значения.

– Неверно. Я стал гражданином Острова в тот самый момент, когда приобрел там собственность. До тех пор, пока у меня есть счет в банке Эйтли, я буду оставаться настоящим, неподдельным, стопроцентным гражданином. Кроме того, ты же не думаешь, что всякой чужеземной швали, вроде меня, будет дозволено присоединяться к такому великому Ордену?

Теудас пожал плечами:

– В любом случае речь идет не об этом. И вы правы, да, я просто поддался панике. Извините, наверное, дело в том, – добавил он, корча такие гримасы, будто его пятки уже лизали языки пламени, – что мне не нравятся эти люди. Не думаю, что мое отношение к ним когда-либо изменится. Я ненавижу их. После всего, что я увидел, когда был еще ребенком… Вы не видели, Геннадий, ведь вас там не было…

– Ты прав, – твердо сказал Геннадий, – и я ничуть не жалею, что ничего не видел. Я не утверждаю, что хорошо отношусь к этим людям, но раз уж мы их гости, стараюсь вести себя тихо и спокойно. Согласен? Если мы не станем задираться, то, может быть, нас просто посадят на какой-нибудь корабль и отправят домой.

Теудас опустил голову:

– Извините, дядя. Я знаю, что не готов еще действовать обдуманно. – Он поднял голову и неожиданно улыбнулся. – Хорошо, что есть вы, что есть, кому за мной присмотреть.

– Я тоже у тебя в долгу, – ответил Геннадий, опускаясь на подушку и закрывая глаза. – Не знаю, насколько далеко я бы ушел после кораблекрушения, не будь тебя рядом. – Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, позволяя себе расслабиться. – Если хочешь быть полезным, иди и поищи ту милую женщину, которая осматривала нас. Может, она согласится передать весточку на побережье и узнать, стоят ли там наши корабли, а если нет, то когда их можно ожидать. Постарайся быть повежливее, хорошо? Не называй ее кровавой убийцей или кем-то в этом роде. Ну, что мне тебя учить, сам знаешь.

– Да, дядя.

Когда племянник ушел, Геннадий закрыл глаза и постарался уснуть, но вместо этого оказался в комнате, а в окно вваливался, пачкая кровью подоконник, воин армии кочевников.

– Какого черта ты здесь делаешь? – спросил солдат.

– Не знаю, – ответил Геннадий. – Я совсем не хочу здесь находиться.

– Придется.

Солдат все старался протиснуться через узкое оконце, цепляясь за стену, но у него были слишком широкие плечи. И все же Геннадий знал, что он влезет в комнату.

– Здесь твое место, – с ухмылкой добавил воин.

– Нет, мое место не здесь.

– Не могу с тобой согласиться. Ты должен был быть здесь. И вот теперь ты здесь. Лучше поздно, чем никогда.

Геннадий попытался выбраться из постели, но ноги не двигались.

– Меня нет, – запротестовал он. – То есть в действительности я в другом месте. А это только сон.

– Вот и посмотрим, что это за сон, – прохрипел воин, сопя от напряжения. Деревянная рама треснула. – На мой взгляд, ты здесь и будешь здесь всегда. Так-то.

Геннадий нащупал за спиной изголовье и попытался подтянуться и сесть.

– Это я заставляю тебя говорить, потому что чувствую себя виноватым. Ты даже не существуешь.

– Следи за тем, что говоришь, – предупредил солдат. – Я существую и через минуту докажу тебе это самым наглядным способом.

Напряжением всех сил Геннадию удалось дотянуться к изголовью и сесть. Он попытался спустить ноги с кровати, но они совершенно одеревенели.

– А кроме того, – продолжал солдат, – я говорю тебе правду, разве нет? Ты снова дома, на земле Перимадеи, где и должен быть. Вообще-то ты ее и не покидал. И сам это отлично знаешь.

– Уходи. Я тебе не верю.

Солдат рассмеялся:

– Имеешь полное право. Хочешь, верь, хочешь – не верь. Но себя-то ведь не проведешь. Уж тебе-то это очень хорошо известно, верно? Агриан «О тени и субстанции», книга третья, глава шестая, разделы с четвертого по седьмой. Я знаю об этом только потому, что об этом знаешь ты. – Он уперся в деревянную раму, которая угрожающе затрещала и подалась. – В этих разделах Агриан выдвигает следующий постулат: при возникновении серьезной дихотомии между воспринимаемой реальностью и ходом событий, в наибольшей степени согласовывающимся с Законом, последняя интерпретация предпочтительнее в отсутствие позитивных свидетельств противоположного толка. Другими словами, доказательства. Докажи, что меня здесь нет, и тогда, может быть, я отпущу тебя. В противном случае…

– Ладно… хорошо… – прошептал Геннадий. – Какое доказательство тебе нужно?

– Доказательство того… – проговорил солдат и… превратился в Фелден, ту самую милую женщину, за которой Геннадий послал племянника.

Она озабоченно хмурилась, глядя на него:

– Все в порядке?

Геннадий посмотрел в ее глаза:

– Где? Скажите, где я?

– Здесь никогда не бывает дождей, – грустно сказал курьер, неловко держа над головой мешок и стараясь не выпустить поводья. – Ну, разве что один-два раза в год. И тогда уж дождь так дождь, если, конечно, ты понимаешь, что я имею в виду. Не то, что этот.

Бардас, у которого никакого мешка не было, поднял воротник и втянул голову в плечи.

– Я бы сказал, что этот дождь такой же, как и любой другой.

Курьер покачал головой:

– Нет, совсем не то. Согласен, это дождь, но это не тот дождь, который здесь бывает, когда случается дождь. Вот тот дождь… Льет, как из бочки, оглянуться не успеешь, как карета полна воды. Дальше десяти ярдов от своего носа ничего уже не видать. А этот… ну, просто обычный дождь, как у нас в Коллеоне.

Бардас поежился. Обычный дождь бил по лбу и стекал по щекам.

– Да, – сказал он, – такой же дождь шел и у нас, в Месоге, всю весну и еще немного в конце осени. Чертовски хорошая погода, когда сидишь у окна и не высовываешь носа на улицу.

– Ну, вот мы и приехали, – сказал курьер. – Ап-Калик. Ты же сюда направлялся, да? Не забыл еще?

– Что? А, да. Извини.

Бардас поморгал, смахнул дождевые капли с ресниц, но это не помогло: все, что он видел, ограничивалось неясным, большим серым пятном здания, стоявшего в долине, у подножия холма, который они только что обогнули.

– Так, значит, Ап-Калик? – спросил он без какой-либо реальной причины.

– Это? – Курьер отпустил воротник и почти тут же получил в лицо пригоршню жестких, колючих брызг. Он вытер глаза, но картина ничуть не изменилась – серый прямоугольник остался таким же расплывчато-тусклым. – Ну что ж, ладно.

– Мерзкое местечко, – продолжал курьер. – Одно время там работал мой приятель, так вот он сказал, что ничего хорошего здесь нет. Заняться нечем, а когда делать нечего, люди начинают пить. Женщин нет, если не считать тех страхолюдин, которые плетут кольчуги: руки у них, как… как рашпили, а все разговоры только об одном… – Он дернул плечами, и на Бардаса скатилась с мешка струйка воды. – А еще пыль… Пыль – это настоящий убийца. Проведи там месяц и станешь отхаркивать столько, что можно начищать кирасу. Неудивительно, что они все умирают.

– Что ты говоришь.

Бардас недоверчиво покачал головой.

– А что ты думал? Конечно, прежде чем умереть, ты можешь свихнуться, – продолжал курьер. – Три смены в день, понимаешь, и все время клац, клац, клац, клац. Считай себя везунчиком, если оглохнешь. Еще один убийца – это жара, и кто только придумал построить самую большую на западе кузницу посреди чертовой пустыни. Некоторые сходят с ума от того, что пьют тузлук.

– Пьют… что?

– Тузлук, – повторил курьер. – Вообще-то они пьют всё. Соленую воду для закалки называют тузлуком. В жаркие дни тебя мучает жажда, и тогда некоторые пьют соленую воду из заколоченных чанов, теряют рассудок и отдают концы. Три-четыре человека каждый год. Все они знают, что соленая вода их убьет, но через какое-то время ты доходишь до состояния, когда тебе на все наплевать. Даже на собственную жизнь.

Бардас решил, что пришла пора сменить тему:

– А я и не знал. Насчет того, что закаливают в соленой воде.

Курьер покачал головой:

– Закаливают в самых разных жидкостях, в зависимости от того, что производят. В соленой воде, растительном масле, простой воде, свином жире. Для закалки некоторых изделий используют расплавленный свинец… Или это при обжиге? Не помню. Мой приятель не очень-то распространялся. Говорил, что ему даже от одной мысли об этой дыре тошно становится.

– Вот как?

Издалека донесся какой-то шум. Как и говорил курьер, это было металлическое клацанье сотен молоточков, стучавших вразнобой, отчего создавалось впечатление, что это капли дождя бьют в железную крышу.

– Ерунда, – заметил курьер, – худшее внутри. Большие, просторные комнаты, звук отскакивает от стен и потолка. Человека, проработавшего в этом кошмаре, легко узнать, он не говорит, а кричит.

Бардас пожал плечами:

– Ничего не имею против шума. Там, где я был раньше, было уж слишком тихо, на мой взгляд.

Курьер некоторое время молчал.

– Тут с ними и еще кое-что происходит, – сообщил он. – Отучаются пользоваться левой рукой. Точнее, она вообще перестает работать, понимаешь? Ты держишь свою работу в левой руке, верно? Постоянное дерганье, дрожь от ударов, все это убивает нервы. В конце концов ты уже не можешь ничего держать. Когда такое случается, бедолаг отправляют в какой-нибудь форт в пустыне. Хотя, на мой взгляд, было бы милосерднее бить их по голове молотком. Нет, правда.

Курьер высадил Лордана неподалеку от ворот – они были только одни, тяжелые, двойные, дубовые, обитые гвоздями, достаточно мощные, чтобы выдержать любой приступ, – развернулся и исчез за пеленой дождя. Бардас постучал в ворота кулаком и стал ждать. Через какое-то время он почувствовал, что вода начинает просачиваться в сапоги, и постучал еще раз.

В двери открылось окошечко, но Бардас заметил это лишь после того, как чей-то голос спросил:

– Имя?

– Что?

– Как тебя зовут?

– Бардас Лордан. Вас должны были…

В воротах имелась еще одна дверь, поменьше.

– Проходи, – сказал голос, и дверь распахнулась. – Тебя ждет адъютант. – Голос шел из-под глубоко надвинутого, промокшего капюшона. – Через двор, третья лестница слева, четвертый этаж, сначала налево, потом свернешь направо, шестой поворот налево, четвертая дверь с левой стороны коридора. Если заблудишься, спроси.

Капюшон исчез в нише караульной будки, и Бардас, вовсе не собиравшийся задерживаться, поспешил через двор, спекшаяся глина которого превратилась сейчас из-за дождя в густую серую грязь, консистенцией напоминавшую цементный раствор. Грязь хлюпала под ногами, присасывалась к сапогам, словно не желая отпускать их. Как ни торопился Лордан, он все же обратил внимание на стоящие в ряд массивные деревянные рамы в форме буквы А. Они стояли парами, соединенные перекладинами, и могли быть чем угодно, от составных частей неких осадных машин до каких-нибудь укосин.

Бардас огляделся, но никого не увидел, а все окна, выходящие во двор, были закрыты ставнями.

С другой стороны двора здание представляло собой неудачную попытку воссоздать башню: квадратное десятиэтажное строение с дюжиной лестниц, открывавшихся во двор. По обе стороны от него шли галереи, с закрытыми окнами и без дверей. Бардас отсчитал третью справа и начал подниматься по узкой, спирально закрученной лестнице. Темная, со скользкими ступеньками – непонятно, как сюда мог попасть дождь, – она круто уходила вверх. Ни веревки, ни перил, за которые можно было бы ухватиться. На такой лестнице не слишком приятно встретиться с кем-то, спускающимся вниз, если только тебе не улыбается перспектива проделать обратный путь спиной вперед. От Бардаса не ускользнуло определенное сходство с шахтами – хотя, конечно, в подземелье нельзя умереть, упав назад, ведь там нет никаких ступенек.

Налево, направо… четвертая дверь налево… Бардас поймал себя на том, что бормочет под нос инструкции, словно повторяет некое магическое заклинание, призванное уберечь его от возможных неприятностей, как герой из сказки, проходящий через несколько ворот на пути в царство мертвых. Он пожурил себя за мрачные мысли и неуместную настороженность.

Не глупи, возможно, все окажется не так уж и плохо, когда ты здесь устроишься.

В коридорах горел свет: маленькие масляные лампы, упрятанные в глубокие альковы в стенах, робко освещали серые стены и пол, но не более того. Бардас решил, что гораздо более надежен другой способ ориентации: закрыть глаза и определять поворот по легкому дыханию сквозняка, касающемуся влажной кожи лица.

Одно из многочисленных полезных приобретений армейской службы, подумал он, едва успевая наклонить голову, чтобы избежать столкновения с невидимой низкой притолокой.

Найти четвертую дверь слева оказалось не так-то легко – их было всего три. Он постучал в последнюю и подождал. Ожидание затягивалось, но когда Бардас уже пришел к выводу, что, по-видимому, ошибся, дверь распахнулась, и перед ним предстал очень высокий, широкоплечий, круглолицый мужчина, Сын Неба, с клочком белесых пушистых волос по обе стороны лысого черепа и узкой полоской бородки под оттопыренной нижней губой.

– Сержант Лордан, – сказал незнакомец. – Проходите, я Асман Ила.

Имя было совершенно незнакомым, но Бардас ничего не имел против. Он последовал за хозяином в узкую, темную комнату, не более широкую, чем коридор, оставшийся у него за спиной. Свет, если можно так сказать о едва рассеивающем темноту мерцании, исходил от четырех крошечных масляных ламп, стоявших на веретенообразной железной станине. В комнате было одно окно, но его закрывала железная ставня, запертая изнутри. Три стены оставались голыми, а на четвертой, над самодельным письменным столом, висел гобелен с изображением, по-видимому, захватывающего дух чудесного пейзажа, рассмотреть который не представлялось возможным из-за недостатка света.

– Из трофеев, захваченных в Чоразене, – сказал Ила. Бардас промолчал, ни о каком Чоразене он не слышал.

– Мой дед командовал шестым батальоном. Краски выцветают от солнечных лучей, поэтому я и держу окно закрытым.

– А-а, – протянул Бардас, делая вид, что принял сказанное за полное, исчерпывающее объяснение. – Прибыл к месту службы, – добавил он.

Асман Ила указал на маленькую трехногую табуретку, которая опасно накренилась, приняв вес Бардаса: одна ножка оказалась заметно короче других.

– Из Ап-Сеудела, – сказал Асман Ила, – до пожара. Мое первое назначение. Розовое дерево, очаровательная местная инкрустация. Чернь. Добро пожаловать в Ап-Калик.

– Спасибо.

Асман Ила тоже сел. Его стул выглядел еще менее удобным и надежным, чем табуретка.

– Итак, вы герой Ап-Эскатоя. Замечательное достижение, с какой стороны ни посмотри.

– Спасибо.

– Прекрасный город, – продолжал Асман Ила. – Чудесный, я провел там некоторое время… около тридцати лет назад. Никогда не забуду совершенно восхитительную мебель с инкрустацией из резной кости в апартаментах вице-короля. Какая оригинальность замысла, какая тонкая работа, ничего даже отдаленно похожего нигде больше не найти. К сожалению. Хотя, должен признать, в Илване пытаются делать весьма неплохие копии. Впрочем, разницу заметить не так уж трудно: стоит войти в комнату, как сразу же ощущаешь некую неуклюжесть. Между прочим, один из моих двоюродных братьев обещал прислать часть ширмы-триптиха из главного зала для приемов. Боюсь, надеяться на большее не приходится.

Постепенно глаза привыкли к полумраку, и Бардас начал различать очертания стульев и кресел, комодов, книжных шкафов, табуретов и множества других, более мелких предметов, составленных в пирамиды, сложенные у стен и покрытые серыми накидками.

– Мои обязанности… – начал Бардас, надеясь отвлечь владельца всех этих сокровищ от малопонятной темы, но Асман Ила, похоже, уже забыл о присутствии гостя.

– Почти всё в этой комнате, – закончил он длинную тираду, – собрано в павших городах, которые захватили мои предки и я. Некоторые из них, смею вас уверить, совершенно уникальны: например, вот эта подставка для лампы. Предполагаю, что это единственный сохранившийся образец кнерианского кованого железа. Город давно исчез, но какая-то часть его наследия продолжает жить, здесь, со мной. А теперь перейдем к вашим обязанностям. Они просты и ясны.

Непрерывный стук множества молоточков проникал и сюда, не прекращаясь ни на миг, напоминая о себе, как нудный осенний дождь.

– Мне стыдно признаться, – сказал Бардас, – но я имею лишь самое общее представление о том, чем вы здесь занимаетесь. Не знаю даже, возможно ли…

Асман Ила не слушал, он смотрел на дверь.

– В основном ваши обязанности сводятся к общему надзору, и именно в этом плане ваш обширный опыт может оказаться весьма и весьма полезным. Конечно, я не могу уследить за всем, контролировать, чтобы каждый гвоздь был вбит прямо и каждая заклепка легла на положенное место. Нет необходимости говорить, что этим пользуются. Главная наша проблема – это кражи со складов, со всеми вытекающими из этого последствиями. Иногда я даже начинаю думать, что власти провинции, не исключено, не ведают значения термина «первопричина».

Бардас неловко заерзал на табуретке, оказавшейся весьма шаткой и рассчитанной, похоже, на человека гораздо меньших размеров, возможно, на ребенка. Слушая Асмана Ила, он размышлял о том, стоит ли информировать собеседника о собственной полной некомпетентности в данной области, но в конце концов пришел к заключению, что в этом нет смысла.

– Но, – продолжал Сын Неба, – мы справляемся. Нам повезло – здесь, в Ап-Калике, собрано много умелых мастеров. Если возникнут какие-либо проблемы или вопросы, не стесняйтесь и обращайтесь ко мне либо к начальнику производства. В конце концов, нет никакого смысла испытывать неудобства без острой на то необходимости.

Бардас благодарно кивнул.

– Спасибо, – произнес он, думая о том, что бы еще сказать, чтобы адъютант отпустил его.

Сохранять равновесие на табурете становилось все труднее и требовало немалого напряжения, и ему уже казалось, что при малейшем неверном движении этот деревянный карлик просто развалится под ним.

– Что касается технической стороны, – продолжал Асман Ила, ловко подавляя зевок, – то вы всегда можете проконсультироваться с бригадиром. Его имя Мадж. Не могу сказать, что он заслуживает полного доверия, но смею допустить, что он не хуже остальных и при этом знает, что делает. Бригадир Мадж починил для меня несколько подсвечников. Например, вот этот. Редкая вещь из Рицидена. Но у него отсутствовало основание и часть завитков вот здесь. Сейчас трудно даже найти отличие, разве что при сильном освещении. Мой дед взял эти трофеи из библиотеки Коила, так что неудивительно, что они так пострадали.

Сильное освещение, подумал Бардас. Похоже, им это не угрожает.

– Спасибо, – сказал он. – Это все?

Некоторое время Асман Ила сидел совершенно неподвижно, глядя на что-то чуть левее и выше головы Бардаса.

– И помните, – неожиданно сказал он, – моя дверь всегда открыта. Намного лучше решать проблему, когда она возникает, чем пытаться скрывать ее до тех пор, пока все не пойдет наперекосяк. В конце концов, мы же на одной стороне, не правда ли?

– Мадж! – в третий раз крикнул Бардас. Мужчина покачал головой.

– Нет, никогда о нем не слышал! – прокричал он в ответ. – А почему бы вам не обратиться к бригадиру?

Бардас улыбнулся, пожал плечами и отошел.

Надо придумать, как приспособиться к этому шуму, подумал он, лавируя между скамьями и изо всех сил пытаясь держаться подальше от незнакомых машин и молотков. Впрочем, хоть какая-то перемена после подземелий.

В конце концов, после долгих поисков, ему посчастливилось обнаружить бригадира – которого звали не Мадж, а Хадж – в маленькой нише в стене галереи, где тот, свернувшись калачиком, мирно спал. Хадж оказался невысоким, крепкого телосложения мужчиной лет шестидесяти, с длинными, жилистыми руками и огромными – таких Бардас никогда в жизни не видел – ладонями. Правое плечо у него было выше левого, а волосы были почти белые и торчали подобно щетине.

– Бардас Лордан, – повторил Хадж. – Герой. Ладно, идите за мной.

Хадж передвигался быстро и легко, совершая множество мелких шажков вместо длинных, что придавало ему маневренности. Опустив голову и совершенно не глядя по сторонам, он ловко пробирался между скамьями, прокладывая извилистый маршрут через тесную мастерскую и оставляя далеко позади куда более осторожного и медлительного Бардаса, так что дважды ему пришлось останавливаться и поджидать новичка. Как и все, кого Бардас видел в мастерской, Хадж носил длинный кошмарный фартук, начинавшийся от подбородка и доходивший почти до лодыжек, большие, военного образца сапоги со стальными носами. Карман фартука, как заметил Бардас, топорщился от каких-то мелких инструментов и свернутых тряпиц.

– Значит, прибыли, да?

– Извините, – сказал Бардас.

– Сюда, – показал Хадж и в следующее мгновение исчез.

Бардас постоял несколько секунд, недоуменно крутя головой и пытаясь определись, куда подевался его проводник, но потом, приглядевшись, заметил небольшую, низенькую арку в стене галереи, почти незаметную в скудном свете. Чтобы пройти, ему пришлось сложиться чуть ли не пополам.

Арка вела в короткий и очень узкий коридор, заканчивающийся еще одной крутой, пугающе темной лестницей, совершавшей четыре поворота и переходившей в нечто вроде дощатого трапа над оставшейся далеко внизу мастерской. Поручней не было.

Интересно, подумал Бардас, глядя вниз. Похоже, я всю жизнь боялся высоты, но понял это только сейчас.

Он перевел взгляд на дверь по ту сторону трапа. Если только Хадж не свалился вниз и не превратился в птичку, то он должен быть где-то за этой дверью. Бардас набрал побольше воздуха в легкие и осторожно двинулся по трапу, сцепив руки за спиной и изо всех сил стараясь не смотреть под ноги.

За дверью обнаружился еще один узкий коридор, поворачивающий направо и уходивший в темноту. Миновав несколько дверей, Бардас заметил открытую и вошел.

– А, это вы, – донесся из мрака голос Хаджа. – Ну, вот. Миленькая комната.

Держась поближе к стене, Бардас сделал несколько несмелых шагов, пока не уперся во что-то. Он вытянул руку и нащупал нечто деревянное, какие-то планки, ручку. Он поднял ручку, но та выскользнула из пальцев и упала на пол. Бардас ухватился за что-то еще и потянул. Ставня отошла, и комната наполнилась светом. Впрочем, представшее перед глазами Бардаса больше напоминало унылую тюремную камеру. На полке, прикрепленной к стене, лежали одно-единственное одеяло и желтоватая подушка. На другой полке, под подоконником, стояли коричневый глиняный кувшин и белая эмалированная чашка. Вот и все.

– Спасибо, – сказал Бардас. Хадж фыркнул.

– Похоже, вам здесь не нравится.

– Нет-нет, все замечательно. Я жил и в худших условиях.

– Неужели? – Хадж помолчал. – Большинство из нас в дождливое время года спят либо на крыше, либо под лавками в мастерской. Он огляделся, словно ожидая дальнейших критических замечаний. – Вам кто-нибудь сказал, что вы будете делать?

– Вообще-то нет, – признался Бардас. – Адъютант упоминал об общем надзоре. Но…

Хадж улыбнулся:

– Не надо обращать внимания на то, что он говорит. Всем этим заправляет бригадир, и именно так все и должно, конечно, быть. Понимаете?

– Понимаю. А кто я такой? Бригадир?

Хадж покачал головой:

– Вообще-то у вас нет работы. Так делается время от времени. Сюда присылают кого-то, кому не могут найти применения. Обычно никакого вреда от них не бывает при условии, что они держатся в стороне и не лезут под ноги всем остальным. В общем, вы можете делать, что захотите, главное – не вмешиваться, вот и все. Слушайте дальше. Расчет производится в последний день месяца. С вас удержат за комнату и форму, страховой взнос, демобные, погребальные, а остальное можете тратить, хотя, если у вас голова на плечах, то деньги лучше держать в железном ящике, в кладовой. Мы так и делаем.

Запомните полезное правило: не оставляйте ничего без присмотра, если не хотите, чтобы это пропало. Здесь много проворных, нечистых на руку типов, заняться ведь больше нечем. Обед через час после каждой смены. Вы можете пользоваться офицерской столовой в подвале башни, но это выходит дороже, по четвертаку. Не считая пива или вина. Можете есть с нами, в общей столовой, спросите, где это, и любой вам покажет.

Бардас кивнул:

– Спасибо. А что такое демобные?

– Демобные, – повторил Хадж. – Два четвертака в месяц. А вы разве не знаете, что такое демобные?

– Извините, – сказал Бардас. – У нас ничего подобного не было, а если и было, то называлось по-другому.

Хадж вздохнул:

– Демобные – это то, что удерживают из ежедневного заработка армии. Правильнее сказать – демобилизационные. Деньги на старость, типа того. Вы уходите и получаете их плюс наградные, минус штрафы, вычеты, сборы, все такое. Разве у вас, саперов, было не так?

– Нет, – ответил Бардас. – Полагаю, шансы на то, что кто-то из нас доживет до старости, были слишком малы.

– Ну, как бы там ни было, что есть, то и есть. Так, что еще я должен вам рассказать? Похоже, больше нечего. Если чего-то не поймете, спросите у кого-нибудь, ладно?

– Ладно. Спасибо.

Хадж кивнул:

– Вот и хорошо. А теперь мне надо возвращаться, пока там, внизу, все не остановилось.

Когда он ушел, Бардас сел на кровать и какое-то время тупо смотрел на противоположную стену, прислушиваясь к стуку молотков.

То, что тебе и нужно, подбадривал он себя. Никаких проблем, просто держись в стороне. Тебе здесь понравится.

Не помогало. Стук молотков не стал слабее даже тогда, когда он заткнул уши. Кажется, от него было не избавиться.

Зато здесь выше, чем в шахтах. И здесь тебя никто не попытается убить. А это уже кое-что.

Пробыв в своей комнате около часа, Бардас осторожно проделал обратный путь по коридору, по трапу, по лестнице – в мастерскую. Некоторое время он стоял у входа, отдавшись шуму, позволяя ему взять верх, растворяясь в нем вместо того, чтобы сопротивляться и не впускать в себя. Потом направился к ближайшему верстаку, за которым рабочий вырезал какую-то форму из листа стали с помощью громадных ножниц.

– Я Бардас Лордан, – крикнул он. – Я новый… – Он остановился, лихорадочно подыскивая слово, которое не показалось бы неуместным. – Новый заместитель инспектора. Расскажите, что именно вы здесь делаете.

Мужчина повернулся и посмотрел на него, как на чокнутого.

– Вырезаю. А на что еще это похоже?

Бардас заставил себя нахмуриться.

– Это не то отношение, которое я хотел бы здесь видеть. Охарактеризуйте ваш рабочий процесс.

Мужчина пожал плечами:

– Я беру пластины, на которых уже очерчена требуемая форма. Видите, она отмечена синим. Вырезаю эту форму и кладу вот на этот лоток. Когда лоток наполняется, кто-нибудь приходит и относит его вон туда. – Он кивком указал в дальний угол мастерской. – Вот и все.

Бардас поджал губы.

– Ладно. А теперь покажите, как вы это делаете.

Рабочий удивленно уставился на него:

– А зачем?

– Хочу убедиться, что вы делаете все правильно.

– Ну, смотрите.

Мужчина положил на верстак очередную заготовку, перевернул ее лицом вниз и, придерживая пластину левой рукой, взялся правой за ножницы. Они были закреплены на верстаке и имели длинный рычаг, потянув за который, рабочий привел в действие «челюсти» резака. Со стороны все выглядело не так трудно, как представлял себя Бардас, и требовало, похоже, не очень больших усилий. Все равно что резать ткань, подумал он, только «ножницы» привинчены к верстаку. Для того чтобы сделать закругления, рабочий подошел к другому инструменту, укрепленному на том же верстаке, но имевшему на режущей части небольшие зубчики.

– Ну как, все в порядке? – спросил мужчина.

– Пойдет. Продолжайте, – хмыкнул Бардас. Рабочий не ухмыльнулся, но глаза у него блеснули.

– Так, значит, третью стадию вы посмотреть не хотите?

– Что? Ах да, почему бы и нет?

Рабочий взял вырезанные куски, вложил их в тиски, аккуратно подравняв края, и вооружился большой, широкой стамеской. Потом, приставив инструмент к краю вырезанной формы, начал постукивать по заднему концу ручки стамески громадным квадратным деревянным молотком. Неровности, зазубренности срезались, оставляя гладкий чистый край.

– Ну?

– Берите другую.

Рабочий обработал вторую заготовку, потом третью, потом еще одну.

– Вот, лоток полный, – сказал он. – Как? Я прошел?

Бардас небрежно хмыкнул, сопроводив хмыканье неясным жестом.

– Хорошо. Что еще вы делаете?

– Что?

– Чем еще занимаетесь? – повторил Бардас. – Какие еще процедуры выполняете?

И снова мужчина посмотрел на него, как на сумасшедшего.

– Это все. Мое дело – вырезать формы. А почему вы считаете, что я должен делать что-то еще? Мне никто ничего такого не говорил.

Бардас поднял лоток.

– Продолжайте, – бросил он, направляясь в тот угол, который ему указал рабочий.

У дальней стены какой-то человек засовывал пластины металла, похожие на лежавшие на лотке, в некое массивное устройство, представлявшее собой, по сути, три длинных, горизонтально расположенных цилиндра или вала, закрепленных на тяжелой станине из кованого железа.

Первый вал поворачивался, когда мужчина вращал рукоятку, и тогда стальная пластина проходила дальше, под другие валы, высота и угол которых регулировались. Выходя из-под валов с другой стороны, пластина уже имела плавный изгиб, необходимый для наплечника, обязательного и важного элемента любых доспехов. Прокатав каждый наплечник, рабочий примерял его на изогнутую деревяшку. Суть операции заключалась, должно быть, в проверке соответствия детали определенным стандартам, а деревяшка служила чем-то вроде контрольного образца. Потом мужчина отправлял готовое изделие в ящик, если обнаруживалось какое-то отступление от нормы.

Сделав глубокий вдох, Бардас подошел к станку, опустил лоток со стальными пластинками на скамью и повторил уже опробованную процедуру инспекторского контроля. Этот рабочий воспринял его требования менее скептически (возможно, ему было наплевать на мнение незнакомца), а потому делал все так, словно за спиной никто и не стоял. Обработав все принесенные детали, он молча посмотрел на чужака.

– Хорошо, – сказал Бардас. – Куда все это идет дальше?

Мужчина ничего не ответил, но кивнул в сторону западного крыла галереи. Прижав лоток к груди – он был не легкий и слегка прогибался под весом примерно сорока стальных наплечников, уложенных аккуратными концентрическими полукружьями и напоминавшими тонко нарезанные куски копченого лосося, Бардас пересек мастерскую, надеясь, что ему удастся самому выйти к пункту назначения, а не таскаться с грузом по всему помещению, выставляя себя в глазах рабочих полным идиотом. К счастью, удача продемонстрировала свою снисходительность, направив его прямиком к человеку, который с помощью молотка и пробойника делал отверстия для заклепок в изогнутых пластинках, идентичных тем, которые лежали на лотке Бардаса.

– Все просто, проще не бывает. – Рабочий явно обрадовался возможности объяснить суть совершаемых им операций заместителю инспектора. – Кладешь заготовку на верстак… вот так. Находишь отметки, их делают ребята-разметчики. Приставляешь пробойник, придерживая заготовку левой рукой… вот так. Бьешь молотком… так! – и на тебе! Готово. Ну как, просто?

Бардас кивнул.

– Да, – сказал он.

Действительно, операция казалась простой.

– И еще одно: это не только просто, но и чертовски нудно.

– Что?

Мужчина поднял глаза:

– Знаете, сколько нужно было отработать на этом месте? Целых две недели, пока не придет кто-то новенький, а меня не переведут на другую работу, которой я и обучен. Я рихтовщик. И знаете, сколько я уже торчу здесь? Шесть лет. Шесть долбаных лет, занимаясь черт знает чем, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. – Он глубоко вздохнул. – Послушайте, раз вы заместитель инспектора, может, замолвите за меня словечко? Дело в том, что тот умник, который был тут до вас, обещал помочь, но с тех пор прошло уже два года, а что изменилось? Понимаете? Черта с два он что сделал, а я чувствую, что если задержусь здесь еще…

– Хорошо, – быстро сказал Бардас. – Предоставьте это мне, я посмотрю, что можно сделать.

– Правда? – Лицо рихтовщика засветилось радостью, но тут же помрачнело от наползшей тучки недоверия. – Если только не забудете, если вам будет не лень сказать, кому следует… Иначе я…

– Я займусь этим, – повторил Бардас, отступая на шаг. – Вы только предоставьте это мне…

– Эй, да вы даже не спросили, как меня зовут, – сердито крикнул ему вслед рабочий, но Бардас уже успел отойти на несколько шагов и не стал оборачиваться, притворившись, что не слышит.

Он шел быстро, как будто знал точно, куда идет, пока не споткнулся об огромную деревянную колоду и, чтобы не упасть, ухватился за край ближайшего верстака.

– Поосторожнее, – пробурчал стоявший за верстаком, – я чуть не размозжил себе палец.

Бардас поднял голову. Человек, которого он увидел, держал в одной руке что-то наподобие молотка. Инструмент был не похож на обычный молоток: вместо стального бойка на деревянной ручке крепилась полая трубка, набитая туго свернутой кожей.

– Извините, – сказал Бардас. – Я сегодня здесь впервые.

Мужчина пожал плечами:

– Ничего. Но в следующий раз будьте внимательнее и смотрите, куда идете.

На верстаке перед ним лежала деревянная чурка, вроде той, о которую споткнулся Бардас. В середине чурки – это оказался дуб – виднелось квадратное отверстие с воткнутым в него штырем, увенчанным железным шаром размером чуть меньше головы ребенка. Металлическая заготовка, которую рабочий держал над шаром, имела треугольную форму и отдаленно напоминала плоское блюдо. Похоже, из нее должен был получиться щиток для конического шлема устаревшего образца, все еще находившего применение в некоторых вспомогательных кавалерийских частях.

Мужчина заметил недоуменный взгляд Бардаса.

– Вам что-то нужно? – спросил он. Бардас пожал плечами:

– Я новый заместитель инспектора. Расскажите мне, чем вы здесь занимаетесь.

– Рихтую. Вы ведь знаете, что такое рихтовка, не так ли?

– Вот вы мне и объясните. Своими словами.

– Ладно. – Мужчина усмехнулся. – Присылают сюда кого-то, кто ни черта ничего не знает. Впрочем, меня это не касается. Ну, так слушайте. Рихтовать – это отбивать молотком внешнюю поверхность почти законченной детали, чтобы убрать выпуклости и впадинки, сделать ее гладкой, готовой для полировки. Сама форма обрабатывается с внутренней стороны, а мы лишь легко проходимся по внешней, не трогая металл, а как бы поглаживая его. Я бы не рассказал вам всего этого, если бы вы были настоящим инспектором, потому что сразу вылетел бы с работы. Хотите посмотреть, как это делается?

Бардас кивнул.

Рихтовщик положил пластину на железный шар и принялся легонько постукивать по ней своим странным молотком. Похоже, он совсем не прикладывал силы, позволяя инструменту падать под действием собственной тяжести.

– Весь фокус в том, чтобы не бить сильно, нужно просто давать молотку упасть: этого вполне достаточно. Поэтому я и держу его по-особенному, между средним пальцем и основанием большого. Видите? – Он поднял правую руку, демонстрируя прием. – Ну, хотите попробовать?

Бардас замешкался с ответом, потом кивнул.

– Давайте, – сказал он, протягивая руку к молотку. – Так? Я правильно взял?

Рихтовщик покачал головой:

– Вы его держите, сжимаете. Сжимать не надо, вы же не собираетесь душить эту штуковину. Просто возьмите так, чтобы чувствовать контроль. Вот… так, теперь вы, похоже, усвоили урок. Все просто, как только поймешь, в чем тут смысл. Но, с другой стороны, от природы навык не дается никому.

– Странно, – сказал Бардас. – Никогда бы не подумал, что, постукивая молоточком из кожи, можно придать форму стальной пластине.

Мужчина рассмеялся:

– В этом-то и заключается суть дела. Тысячи и тысячи легких постукиваний вот этим кожаным бойком делают эту чертову штуку настолько прочной и мелкозернистой, что от нее отскакивает даже шестифунтовый топор. – Он снял пластину со стального шара и провел по ней пальцем. – Почти как в жизни, верно? Чем больше из тебя вышибают дерьма, тем труднее тебя убить.