Очередное наступление членов Союза воинствующих безбожников (далее СВБ) на Русскую православную церковь началось после того, как стало ясно, что первая «безбожная пятилетка» провалилась. Е.М. Ярославский, проанализировав ее итоги, пришел к выводу, что «причиной срыва пятилетки стало ослабление антирелигиозной пропаганды, вследствие введения пятидневки. Так как это мероприятие означало серьезный удар по религиозным бытовым порядкам, по религиозному сознанию: удар по еврейским субботам, христианским воскресеньям, мусульманским пятницам. Кое-кто, сделал вывод: «к чему теперь вести антирелигиозную пропаганду?» За это пренебрежение, по мнению Е.М. Ярославского, «платились срывом работы из-за массовых прогулов на лесоповалах, на лесоразработках, а иногда на крупнейших предприятиях».[337] Исходя из этого анализа, для новой пятилетки был разработан лозунг: «Борьба с религией есть борьба за социалистическое производство и за сам социализм».[338] Эта концепция легла в основу последующей антирелигиозной пропаганды. Она была разработана в рамках нового государственного курса во второй народнохозяйственной пятилетке (1933-1937 гг.). Он предполагал «окончательную ликвидацию капиталистических элементов и классов вообще, полное уничтожение причин, порождающих классовые различия и эксплуатацию, и преодоление пережитков капитализма в экономике и сознании людей, превращение всего трудящегося населения страны в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества».[339] Начиналось полномасштабное наступление на религиозную идеологию.
На эволюцию РПЦ оказывали влияние не только политические, социально-экономические модернизационные изменения, но и идеологические. По мнению председателя СВБ, «выкорчевать из сознания людей религиозную идеологию можно лишь на базе массовой разъяснительной работы среди трудящихся, разоблачая религиозные праздники, пропагандируя среди трудящихся учение Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина».[340] Партийные власти на местах объявили антирелигиозную работу партийной нагрузкой.[341] Несмотря на активные призывы бороться с религией и перестройку работы СВБ, к середине 30-х гг. на юге России наблюдается снижение активности антирелигиозной работы членов СВБ. На заседании орготдела ЦК ВКП(б) по Краснодарскому краю 11 марта 1938 г. констатировалось, что «антирелигиозная пропаганда в крае развернута крайне не удовлетворительно, а организации СВБ в подавляющем большинстве районов до сих пор находятся в состоянии развала».[342] По заявлению секретаря Краснодарского крайкома ВКП (б) Газова, в «крае имелось на 1 мая 1938 г. всего лишь 889 союзов воинствующих безбожников с количеством членов 22.547 человек».[343] Подобная ситуация могла сложиться из-за позиции местных властей, успокоенных малым количеством действующих церквей. Так, например, на предложение Анапского районного Совета СВБ Азово-Черноморского края колхозу имени Блюхера организовать ячейку Союза воинствующих безбожников, парторг ответил: «В колхозе верующих в бога нет, потому что еще в 1933 г. церковь отдали под клуб. А поэтому и создавать ячейку нет никакого смысла».[344] Такое упрощенное мнение об уничтожении религии путем закрытия Церквей было характерным для многих руководителей на местах.
Ослабление антирелигиозной пропаганды, по мнению Отдела культпросветработы ЦК ВКП (б), выраженном в «Записке о состоянии антирелигиозной работы на февраль 1937 г.», привело в Северо-Кавказском крае к существованию до сих пор таких церковных организаций: 92 общины православнотихоновского толка, 97 общин обновленческого направления, 13 общин старообрядческих, 4 общины армяно-григорианских, 2 католических, 7 еврейских синагог, 33 баптистских общины».[345] Поняв, что антирелигиозная работа СВБ не способствует ликвидации религиозности населения в стране, государственные власти взяли курс на более радикальный способ борьбы с религией.
Карательные методы стали широко использоваться уже сразу после гибели первого секретаря Ленинградского обкома ВКП (б) С.М. Кирова в декабре 1934 г., началось нагнетание широкомасштабной кампании репрессий и террора. Она затронула все слои населения. Церковные организации все активнее обвинялись в контрреволюционной, антисоветской деятельности. Требовались все новые жертвы для обоснования концепции И.В. Сталина об обострении классовой борьбы в обществе в ходе процесса перехода страны из аграрной в индустриальную. Церкви было отведено место в лагере противников постреволюционной модернизации страны.
Летом 1935 г. власти запретили Журнал Московской патриархии. Репрессивные меры в этот период стали направляться не только против тихоновского направления в РПЦ, но и обновленческого. Обновленчество разделило судьбу всей РПЦ. Власти перестали делать какое-либо различие между представителями церковных направлений. Весной 1935 г. был ликвидирован Священный Синод. 29 апреля он издал свой последний указ «Об упразднении коллегиальной системы управления», согласно которому вся верховная власть в обновленческой церкви теперь передавалась одному лицу – Первоиерарху с титулом «Ваше Первосвятительство», им стал митрополит Виталий (Введенский).[346] Власти в этот период считали неприемлемым существование любого коллективного органа в церковном управлении, их больше не пугало единоличное правление в религиозном обществе. Расчет НКВД был прост: лишить Церковь руководства в одном лице и тем разобщить остальное духовенство было легче, чем вести борьбу с целым коллегиальным органом церковного управления.
К концу 1935 г. начались массовые аресты духовенства. Были арестованы и погибли в заключении почти все обновленческие архиереи, среди них такие известные, как митрополит Сибирский Петр (Блинов) и митрополит Иваново-Вознесенский Александр (Боярский) и другие.[347] Руководство антирелигиозной кампанией возглавлял лично народный комиссар внутренних дел Н.И. Ежов. По стране прокатилась волна судебных процессов над священнослужителями по обвинению их в шпионаже, террористической и антигосударственной деятельности.
Следует отметить, что после опубликования Проекта новой Конституции СССР в 1936 г. наблюдалось оживление среди духовенства. Комиссия культов при Президиуме ЦИК СССР отмечала увеличение числа обращений священнослужителей и верующих в комиссию. Например, за восемь месяцев 1935 г. письменных обращений поступило 6.029, а в 1936 г. за этот же период 6.740. Ходоков зарегистрировано в 1935 г. 1298 человек, в 1936 г. 1997 человек.[348] В 1936 г. количество письменных обращений по сравнению с 1935 г. выросло на 711, а ходоков посетило больше на 699 человек. Изменился и характер обращений. Тон заявлений стал требовательнее и настойчивее. В них появились ссылки на 124 и 125 статьи новой Конституции СССР. В статье 124 говорилось, что «свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами».[349] Но отправление религиозного культа, возможно, было только в местах, предназначенных для этого, то есть в церквах, молитвенных домах и т. д. Поэтому основное количество заявлений содержало ходатайства об открытии закрытых церквей. По подсчетам комиссии культов к 1936 г. в стране было закрыто 29.746 молитвенных зданий. Они были использованы следующим образом:
а) переоборудованы для культурно – просветительских целей – 10.880 церквей, что составило 36,5% от общего числа закрытых культовых зданий; б) занято под склады 9.408 или 31,6%; в) снесено 2.786 или 9, 3%; г) не использовано 6.672 или 22%.[350] Таким образом, более 50% закрытых церквей давали повод духовенству и верующим для недовольства.
Особенностью жалоб, поступающих с юга России, является содержание в них требований об открытии временно закрытых культовых зданий по причине засыпки их хлебом.[351] В регионах, которые являлись основными поставщиками зерновых культур, местным властям с экономических позиций было выгодно так использовать здания церквей. Тем самым, отпадала необходимость поиска средств на строительство колхозных зернохранилищ, и в то же время велась «борьба с религией».
Несмотря на тот факт, что в принятой в декабре 1936 г. на VII Чрезвычайном Съезде Советов новой Конституции СССР провозглашались политические и гражданские свободы, в том числе и свобода совести,[352] предоставлявшая священнослужителям равные права с другими гражданами, включая избирательное право голоса, она содержала статьи, ограничивающие права религиозных обществ. Согласно статье 141 -й, кандидаты в Верховный Совет должны были «выдвигаться общественными организациями и обществами трудящихся: коммунистическими партийными организациями, профессиональными союзами, кооперативами, организациями молодежи, культурными обществами».[353] Религиозные общества не были включены ни в одну из названных групп. Представленные Конституцией гарантии прав отдельных граждан, были достаточно важными для представителей тех слоев населения, которые ранее вообще были лишены избирательных прав. В частности, это касалось священнослужителей, дети которых теперь допускались в высшие учебные заведения и получали право быть принятыми на любые должности, как на гражданской службе, так и в промышленности. С другой стороны, Конституция урезала права целых религиозных обществ. Священнослужители могли голосовать за предложенного им кандидата, но сами им стать не могли. В центральной прессе стали публиковаться разъяснения, исходя из которых, РПЦ не могла считаться общественной организацией «по причине реакционного и антикультурного характера ее деятельности… Несмотря на то, что священники получили гражданские права, они продолжают придерживаться противных и враждебных науке взглядов… Религиозные организации разрешаются только как частные объединения для совершения религиозных обрядов. Религиозные организации, как таковые, не имеют права принимать участие в общественной и политической жизни страны».[354] Из этого следует, что советская власть полностью отвергала участие РПЦ в решении социально-экономических, духовных проблем общества. Вот как описывает А. Краснов личную трагедию известного проповедника – обновленца А. Введенского, вызванную новой Конституцией, сводящей религиозную жизнь к отправлению культа. «Самый страшный удар из всех, какие испытал когда-либо в жизни А. Введенский, а испытал он не мало, был нанесен ему 6 декабря 1936 г. Третьестепенный чиновник в церковном столе при Моссовете сухо сообщил ему, что поскольку новая Конституция разрешает отправление религиозного культа, но не религиозную пропаганду, священнослужителям запрещается произносить проповеди. Представьте себе Ф.И. Шаляпина, которому запретили петь, – пишет А. Краснов, – Шопена, которому запретили играть, – эффект будет примерно тот же».[355] Такая реакция духовенства была закономерной, так как для Церкви, лишение права заниматься религиозной пропагандой являлось еще более катастрофичным. В миссионерстве РПЦ живет. Без широкой проповеди, религиозной пропаганды, она костенеет и теряет смысл.
К осени 1938 г. антирелигиозная политика государства достигла пика своего развития. 7 октября Президиум Верховного Совета РСФСР постановил отменить положение о Центральной и местных комиссиях по рассмотрению религиозных вопросов. С 1938 г. единственной организационной структурой, занимавшейся религиозной политикой, оставался специальный церковный отдел НКВД.[356] Это означало ликвидацию самой возможности контактов между правительством и религиозными организациями. Подобный шаг можно объяснить уверенностью руководителей государства в победе над религиозностью населения, что было вызвано ошибочными представлениями о причинах и темпах секуляризации общества, утвердившихся представлений о религиозных организациях и духовенстве, как политических противниках постреволюционной модернизации страны.