Проблемы истории массовых политических репрессий в СССР

В.Е. Мартианов Репрессии в отношении партноменклатуры в 1937-1939 гг. (на материалах Краснодарского края)

Эпохой Большого Террора в нашей стране принято именовать период 1934-1939 годов – от убийства Кирова до окончания «ежовщины». Именно этот период истории СССР считается самым насыщенным политическими репрессиями после окончания Гражданской войны. Одновременно этот период характеризуется тем, что репрессивный аппарат, действуя по указаниям Сталина, приступил к уничтожению руководящего звена правящей ВКП (б). Данное мероприятие имело свою логическую обусловленность – достаточно сравнить историю ВКП (б) с историей КПК 60-х годов XX века. Хотя китайское руководство демонстративно объявляло, что не желает иметь с руководством КПСС ничего общего, мероприятия, постепенно начавшиеся там с 50-х годов и продолжившиеся в 60-х, были аналогом тех, что проводились в СССР во второй половине 30-х годов, что говорит об общей логике развития левого тоталитаризма.

Автор в данном случае задается вопросом о сугубо психологическом факторе, сопутствовавшем уничтожению партийных функционеров самого разного уровня – что ощущали те, кто вчера вершил судьбами районов, городов и областей и кого назавтра объявляли «врагами народа»? Конечно, большинство из них были казнены либо исчезли в ГУЛАГе, и спросить у них уже ни о чем невозможно, но сохранились некоторые материалы, освещающие либо деятельность репрессированных этой категории до ареста, либо их выступления и документальные материалы, появившиеся после их освобождения, когда им удавалось освободиться либо во время «ежовщины», либо после ее окончания.

Наиболее характерен в этом плане документ, составленный бывшим заведующим отдела печати Краснодарского крайкома ВКП (б) А.Г. Вороновым. Документ этот в свое время был опубликован автором,[396] так что есть смысл лишь вкратце пересказать его суть. Летом 1938 года А.Г. Воронов против желания вступил в конфликт с начальником Управления НКВД по Краснодарскому краю майором госбезопасности И.П. Малкиным, когда его заместителя капитана госбезопасности М.Г. Сербинова не избрали в состав горкома ВКП (б) из-за конфликта между Малкиным и руководством городского комитета партии, придравшись к проживанию Сербинова в Польше в детстве, хотя причина на самом деле села куда серьезнее – городские власти были недовольны слишком большим масштабом репрессий среди партийных кадров города. Воронов в связи с этим спросил у Малкина, будет ли кандидатура его заместителя теперь выдвинута в депутаты Верховного Совета РСФСР, как планировалась ранее, по-видимому, подразумевая, что такой провал кандидата да еще по таким мотивам может закончиться его арестом. Этого оказалось достаточно, чтобы 12 июля 1938 года завотделом оказался арестован по стандартному для тогдашних репрессированных партработников обвинению в троцкизме и подготовке покушения на жизнь Сталина. Пройдя через пыточное следствие, он признал себя виновным в предъявленных обвинениях, но в период подготовки документов для дела произошла смена руководства НКВД СССР, а также Управления НКВД по Краснодарскому краю. Малкин, Сербинов и целый ряд их подчиненных при этом были арестованы и в 1939 году расстреляны также по стандартному тогда обвинению в создании в системе НКВД антисоветской организации. Продолжавшему находившемуся в тюрьме Воронову, которого не успели ни осудить, ни расстрелять, прокуратура предложила написать подробное объяснение об истинных причинах его ареста и ходе следствия, что им и было сделано. Данный документ, датированный 29 октября 1939 года, стал одним из материалов дела по дополнительному обвинению уже расстрелянных, а также арестованных руководителей следствия.

В заявлении Воронова достаточно подробно описывается весь ход следствия и пытки, примененные к нему. Но наиболее любопытным с точки зрения темы настоящего исследования представляется его рассказ об очных ставках со свидетелями обвинения, один из которых заслуживает особого внимания.

Воронов пишет, что в день ареста ему была дана очная ставка с уже давно арестованным инженером Рожановым. Он сообщает, что его он «…лично разоблачал как врага народа, фактами и документами доказывая его вражеские дела в 1937 году на Лабинской конференции, после чего он вскоре был арестован».[397] Арестованный инженер на этом допросе, а также на очной ставке 23 сентября того же года сообщал, что состоял вместе с Вороновым в антисоветской троцкистской организации, что подкреплялось также и показаниями арестованного А.Г. Яна – бывшего первого секретаря Ванновского райкома ВКП (б). Воронов, отрицая в своем заявлении этот факт, указывал, что «…я Рожанова до 1937 года не видел, встречался с ним только два раза на выборном партсобрании треста «Азчерзолото», но на основе материала, полученного на партсобрании из прений и документа, врученного мне секретарем парткома, где Рожанов предлагал прекратить на Кавказе добычу золота (что и было впоследствии сделано – Авт.), а на практике укрытием золотых запасов от разработок пытался подтвердить свою вражескую теорию, то есть фактически сознательно вредил».[398] Теперь прошлогоднее разоблачение обернулось против самого Воронова. Однако он никаких особенных выводов из случившегося для себя не сделал, оговорившись, правда: «Какими методами взяты показания Рожанова, я не знаю».[399] Более того, вывод здесь совсем иной: «…Малкин… использовал озлобленного против меня разоблаченного врага народа…»,[400] а после второй очной ставки следует жалоба: «Вместо того чтобы разоблачить врага-клеветника, толкающего органы НКВД на избиение сталинских партийных кадров, меня снова начали бить»,[401] как будто не он перед этим писал, о следователе Фонштейне, который на допросах неоднократно объяснял ему, что «…тебе выход на свободу загорожен Малкиным, по его докладу и предложению ты исключен из партии и арестован… Что он, свою голову за тебя поставит под удар?».[402] А.Г. Воронов сам признается, что знал о случаях смерти подследственных от побоев и «…сам…видел много умирающих»,[403] но продолжает настаивать, что пострадал за то, что «…не мирился с врагами и преступлениями…»[404] и выражает надежду «…встретиться с большевиками из прокуратуры или суда…»,[405] поскольку «…умирать убежденному большевику в подвале советской разведки с клеймом врага народа, тогда как за стенами живет и здравствует Советская власть и партия, торжествует великая правда Сталина – так умирать тяжело».[406] Единственное, что можно было бы сказать в оправдание А.Г. Воронова – данное заявление предназначалось в первую очередь для органов прокуратуры и высказывать истинное, быть может, отношение к произошедшему – если оно, конечно, выработалось и было бы неразумно, тем более, что вопрос стоял об освобождении после более чем годичного заключения.

Что касается инженера Рожанова, то в ноябре 1939 года прокурор, делавший анализ по делу сообщил, что передопросить его невозможно, так как подследственный «…заболел тяжело душевной болезнью».[407]

Дальнейшую судьбу А.Г. Воронова и его мнение о том, как же он оценивает то, что произошло с ним в июле 1938 – октябре 1939 года, установить не удалось, но в следующем примере можно проследить эволюцию взглядов, точнее, ее отсутствие, у партработника, который сумел освободиться из-под ареста еще в разгар «ежовщины» и даже занять прежнюю должность.

1937 год для Красноармейского района Краснодарского края складывался примерно так же, как и для остальных: в условиях развернувшегося Большого Террора требовалось разоблачить нужное количество «врагов народа». Начальник Красноармейского РО НКВД Гирник 13 января 1937 года на пленуме райкома напоминал собравшимся, что «…станица в прошлом была одним из видных очагов контрреволюции».[408] Действительно, осенью 1932 года во время памятных всей Кубани событий по хлебозаготовкам комиссии Кагановича станица, тогда еще называвшаяся Полтавской, попала на «черную доску», из-за чего и была выселена практически в полном составе. Однако, за эти четыре прошедших года, очевидно, в ней опять завелись «враги народа». Так, 26 апреля того же года в своем выступлении на районной партийной конференции Гирник в числе прочих фактов сообщил, что «мы сейчас произвели арест в Гривенской группы казаков, организующих закрытое восстание…»,[409] но во время той же конференции через три дня секретарь парткома колхоза «Память Ильича» Ломакин жаловался: «В прошлом году во время подъема зяби товарищ Гирник приехал к нам в колхоз и занимался запугиванием меня и председателя колхоза».[410]

Одним словом, для местных органов НКВД все шло как обычно. Однако к осени 1937 года районное руководство явно перестаралось, и в результате своих должностей лишились как Гирник, так и секретарь райкома Драгунов, которые слишком большую прыть в деле разоблачения «врагов народа» в районе. Одним из итогов смены власти в Красноармейском районе стало неожиданное освобождение уже арестованных председателя райисполкома Жукова и инструктора райкома Лавриновича. 11 октября 1937 года на пленуме райкома восстановленный в своей прежней должности Лавринович поведал членам райкома о том, какому шельмованию его, уже арестованного, подверг бывший секретарь райкома: «…члены бюро райком не знали мотивов исключения меня и Жукова. На собрании колхозников колхоза имени Ворошилова Драгунов приводил «выдержки» из показаний меня и Жукова в то время как нас еще не допрашивали».[411] Однако, не меняя темпа речи (в документе между вышепроцитированной и следующей фразой отсутствует даже абзационный переход), Лавринович приступает к разоблачениям, чем, видимо, активно занимался и перед своим арестом: «Авантюристические элементы в колхозе имени Ворошилова… ведут подрывную работу, всячески клевещут на руководителей… В колхозе проживает «колхозник» Каменев, который проводит контрреволюционную работу среди колхозников».[412] Пребывание под арестом, следствием и, вероятно, пытками не научило инструктора райкома практически ничему и ни над чем не заставило задуматься, хотя повод к этому, безусловно, был. И если в предыдущем случае можно сделать скидку на желании выйти на свободу, то здесь нет и этого.

Совершенно иначе вел себя также побывавший под арестом и на пыточном следствии первый секретарь Краснодарского горкома ВКП (б) С.Н. Осипов. В 1936-1938 годах до назначения Осипова на эту должность пять его предшественников были арестованы и расстреляны. Летом 1938 года руководство городского комитета ВКП (б) предъявило претензии Управлению НКВД по Краснодарскому краю и лично его начальнику И.П. Малкину в связи со слишком большим, по их мнению, числом арестов членов партии. На конференции в июле того же года была отклонена при избрании в новый состав городского комитета ВКП (б) кандидатура заместителя начальника Управления М.Г. Сербинова. При этом, правда, в ход пошла не истинная причина, а такой испытанный аргумент, как сомнительные факты в биографии кандидата, о чем уже было сказано выше (примечательно то, что сам факт отклонения кандидатуры Сербинова был из стенограммы конференции изъят, и об этом удалось узнать лишь из процитированного выше заявления А.Г. Воронова). Вслед за этим Управление арестовало руководителей города и городских райкомов партии Осипова, Галанова, Литвинова, Ильина, Матюту, Фетисенко, Борисова и других. (Впрочем, Осипов сам слышал на следствии, что его арест намечался еще за три месяца до этого[413] ). Против них было начато следствие по делу о «вредительской антисоветской организации». Все они подвергались физическим мерам воздействия, в том числе и от самого «оклеветанного» ими Сербинова, как, например, секретарь Сталинского райкома ВКП (б) г. Краснодара М.С. Галанов,[414] а председатель ревизионной комиссии горкома партии Ильин был убит во время следствия. Освобождение их из-под стражи произошло далеко не сразу после ареста группы Малкина в конце 1938 года. Новый секретарь крайкома П.И. Селезнев в апреле 1939 года, хотя характер уже прекращенного дела было вполне ясен, запрашивал компрометирующие материалы в Управлении НКВД даже на отца С.Н. Осипова.[415]

После освобождения Сергей Никитович в 1939-1941 годах продолжил работать на должности председателя Краснодарского горсовета. Уже в сентябре 1939 года он составил и направил в крайком партии докладную записку на четырех машинописных страницах «О преступной деятельности отдельных работников краевого Управления НКВД». Хотя он и называет свой арест, как, впрочем, и аресты всех остальных городских партработников, «…организованно проводимой вражеской работой по избиению кадров…»,[416] но в самом документе он четко и целенаправленно дает анализ беззаконий, проводимых конкретными чинами Управления НКВД, не прибегая при этом к обычной в те годы риторике о засилье «врагов народа» повсюду. Данный документ интересен еще и тем, что в нем содержится немало свидетельств о методах ведения допросов, а так же приводится нигде в прочих документальных материалах не фигурирующий факт о расстреле заключенных в подвале так называемого ДПЗ № 2, когда они потребовали уменьшить скученность людей в камере. Одновременно с этим Осипов дает объяснения по поводу смерти Ильина во время допроса, поскольку следствие утверждало, что он отобрал оружие у следователя Щербакова и застрелился. Осипов опровергает это, заявляя, что он находился в соседнем кабинете, но выстрела не слышал.

Дальнейшая судьба С.Н. Осипова складывалась достаточно благополучно. С 1941 года он стал управляющим краевым мельничным трестом, и на этой должности его застала война. Летом 1942 года пришлось эвакуироваться из города, но уйти дальше Курганинского района не удалось. Сергей Никитович даже арестовывался оккупационными властями, но был освобожден, по его словам, в связи с тем, что в свое время он арестовывался органами НКВД. 20 апреля 1944 года Управлением НКГБ по Краснодарскому краю была составлена справка на С.Н. Осипова, где приводятся сведения о его проживании на оккупированной территории. В документе прямо указывается на возможную неблагонадежность Осипова после его пребывания на оккупированной территории. В доказательство приводится фраза, сказанная им при сообщении о смертном приговоре над пособниками гитлеровцев на открытом судебном процессе в Краснодаре летом 1943 года: «…Это ужас, что делает НКВД…».[417] Начальник УНКГБ по краю Н.Д. Горлинский, чья подпись помещена под документом, по-видимому, полагал, что это явилось следствием пребывания под арестом у оккупантов и возможной его вербовки (прямого указания в тексте нет, но по духу документа это чувствуется), но, скорее всего, перелом в его настроении произошел еще в 1938 году. Автору известно, что, несмотря на составление этого документа, в дальнейшем С.Н. Осипов преследованиям не подвергался, после войны находился на хозяйственной работе и умер в 1972 году в возрасте 65 лет.

Подводя итог сказанному, можно признать, что многие репрессированные партработники, в свое время названные А.И. Солженицыным «благонамеренными», перед тем, как стать жертвами, сами фактически являлись палачами, отправляя тех, против кого они выступали с политическими обвинениями, на верную смерть. Значительной части из них самим пришлось подвергнуться репрессиям, но многие, даже сумев выйти оттуда, практически ничего, за редким исключением, не осознали.