Процесс Жиля де Рэ

Различные проблемы и исторические данные

На вопрос о том, сколько человек умертвил Жиль де Рэ, ответить невозможно.

На светском суде прозвучали следующие, видимо, обоснованные, слова (с. 262): «…помянутый сир похитил сам или силою слуг своих множество маленьких детей, не десять и не двадцать, а тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, сотню, две и более, так что в точности их не счесть».

Сведения, приведенные в 17 статье обвинительного акта церковного процесса, несколько точнее: Жиль убил или повелел убить «сто сорок детей, а то и более, девочек и мальчиков» (с. 181).

Прочие цифры, имеющиеся в документах процесса, не вносят большей ясности: утверждается, что Пуату и Анрие вдвоем убили шестьдесят и более человек. В другом месте это число уменьшено до сорока. Такие сведения сбивают с толку… Кроме того, говорится, что Анрие в доме Ла-Сюз своими руками убил одиннадцать или двенадцать детей…

В его показаниях, данных на церковном суде (с. 250), по-видимому, больше смысла. Если верить Анрие, Жиль «наслаждался, глядя на отрезанные головы, показывал их ему, свидетелю, и Этьену Коррийо…, вопрошая, какая из указанных голов является красивейшей — отрубленная[69] в тот самый момент или накануне, или та, что отрублена была позавчера…». Этот жуткий текст, возможно, содержит преувеличения, но, вообще говоря, перед нашим взором трое детей в течение дня одни за другим сложили головы. Вот почему мы склонны считать число жертв, даже по приблизительным оценкам, весьма значительным.

Невозможно выяснить число жертв и по свидетельским показаниям, которые на первый взгляд кажутся точными и серьезными. Указанное в них число, при логичной интерпретации, подходит лишь в качестве минимальной оценки. Таким образом, можно сказать, что тридцать пять жертв и составляют этот минимум, хотя в качестве итоговой суммы подобная цифра выглядит неправдоподобно…

Что касается возраста, то я уже привел точные данные о двоих детях семи лет, четырех восьмилетних, трех убитых девяти лет, двоих десяти, двоих двенадцати, одном четырнадцати, двоих пятнадцати, одном подростке восемнадцати и еще одном двадцати лет.

Известно, что дети были обоего пола. Жиль, вне всякого сомнения предпочитал мальчиков, но если их не было, мог воспользоваться и девочками. Скажем лишь, что среди жертв, упомянутых в свидетельских показаниях, не фигурирует ни одной девочки. Под словом «ребенок», конечно, может пониматься и девочка, и мальчик. Тем не менее, можно считать, что если сир де Рэ и убивал девочек, то в исключительных случаях, когда его поставщикам или поставщицам не удавалось отыскать ребенка другого пола.

В признании Анрие, сделанном на светском суде, отношения его господина с девочками описаны с известной точностью (сс. 288–289): «…иногда помянутый сир выбирал маленьких девочек, с которыми имел сношения на животе, таким же образом, как и с детьми мужского пола, говоря, что так он больше получает удовольствия и ему не так больно, как бывало, когда он развлекался с ними естественным путем; затем этих девочек умерщвляли так же, как и помянутых детей мужского пола».

1) Катрин де Туар, жена Жиля де Рэ

Аббат Бурдо недвусмысленно заявляет, что нам ничего, абсолютно ничего не известно о жене Жиля де Рэ. Вот что он говорит об этой женщине, Катрин де Туар, и о Марии де Рэ, дочери, которую она родила — или по документам считается, что родила — от Жиля де Рэ: «Они вновь и вновь проходят мимо нас, как смутные тени, и ни один их поступок, ни один намек не позволяют нам выявить их моральный облик»[70]. Мы знаем, что Катрин де Туар скорее всего не сопротивлялась намерениям Жиля жениться на ней и завладеть ее наследством. Но ясно, что муж быстро потерял к ней интерес; всю жизнь ею пренебрегали. Как бы то ни было, сложно представить, что она ничего не знала о преступлениях, сведения о которых были обнародованы на судебном процессе 1440 года.[71]

Когда Жиля де Рэ не стало, она очень быстро вышла замуж за Жана Вандомского, видама[72] из Шартра, для которого этот брак тоже был вторым. В 1441 году он стал камергером герцога Бретонского.

Катрин де Туар получила Пузож, Тиффож и вообще все имущество, которым она обладала до первого замужества. Кроме того, она получила опекунские полномочия в отношении Марии. Однако имущественные права Марии были слишком важны, чтобы долго задерживаться у такого второстепенного персонажа, как Катрин, муж которой лично позаботился об интересах Иоанна V Бретонского.

2) Мария де Рэ, дочь Жиля де Рэ, невеста, затем супруга адмирала Прежана де Коэтиви (1442–1450)

Когда Жиль де Рэ умер, его дочери было около десяти лет. Она наследовала все то имущество, которое не было получено Жилем от его жены. С ней вступил в конфликт алчный герцог Иоанн V, срочно объявивший о конфискации. Однако такая конфискация в принципе не могла ущемить в правах ни в чем не повинных наследников. Семья Жиля и суд, всегда готовый пойти наперекор интересам бретонского герцога, решили передать эти права и владения человеку высокого звания, одному из самых блистательных и талантливых людей среди тогдашних приближенных Карла VII, адмиралу Прежану де Коэтиви. Позже король объявит, что он сам выдал Марию де Рэ замуж за адмирала[73]. Всего лишь брак по расчету. Прежан де Коэтиви, бретонец, был хватким и амбициозным человеком. Враг Латремуя (принимавший участие в заговоре 1434 года), он, видимо, точно так же относился и к Жилю де Рэ. Брак был заключен весной 1442 года, но свадьбу играть не стали.

С тех пор адмирал вел себя весьма деловито и был готов извлечь наибольшую выгоду из своего положения. Он ничего не стеснялся и не слишком пекся о своей чести (скорее всего, именно поэтому он и был выбран: речь шла о женитьбе на дочери приговоренного к смертной казни).

С 1443 года адмирал отказывается от попытки реабилитировать своего тестя в суде. В подготовленном адмиралом документе, который он так и не подал в суд, говорилось, что Рэ был осужден несправедливо. После того, как адмирал пошел на попятный, он избавляется от взятой на себя изначально обязанности носить герб Жиля. Вероятно, на первых порах он верил в возможность реабилитации и даже полного оправдания сира де Рэ, суд Франции, видимо, был в этом заинтересован: любая возможность дискредитировать герцога Бретонского воспринималась положительно. Однако ясно, что с 1443 года никто об оправдании Жиля и не помышлял. Его виновность в то время была очевидна уже для всех.

Важными ставками в игре были замки Шантосе и Ингранд. 25 марта 1443 года Коэтиви приобретает у Рене Анжуйского права на эти два имения, за которые шла борьба. Затем он устраивает так, что Карл VII объявляет об их конфискации. Оба имения принадлежали сыну Иоанна V, Жилю, известному под именем Жиля Бретонского, который состоял в сговоре с англичанами. После доказательства этой предательской связи был составлен акт, в котором объявлялось о конфискации, а все права владения передавались адмиралу де Коэтиви.[74]

Через год он женился на юной Марии; в то время ей было четырнадцать лет.

Так ставленник Карла VII и победил в игре, которую вел в интересах Франции, но, прежде всего, конечно, в собственных интересах. Помогла ему дочь детоубийцы, которую он держал в своих алчных руках, как козырную карту. Видимо, события, последовавшие за смертью Жиля де Рэ, хоть и не столь трагичны, однако отличаются гнусностью.

Но наследство преступного маршала не принесло счастья адмиралу. В тот самый день, когда он уже мог хвалиться перед своими друзьями тем, что стал хозяином Шантосе, при осаде Шербура (который все еще оставался за англичанами, 20 июля 1450 года) он был смертельно ранен в голову выстрелом из аркебузы.

3) Мария де Рэ, вышедшая замуж вторично за своего кузена Андре де Лаваля-Лоэака (1451–1457)

Вдовствующая Мария де Рэ все еще оставалась привлекательной для каждого, кто, подобно Коэтиви, был способен жениться на ней. Таким человеком стал Андре де Лаваль-Лоэак, который, выступая на стороне Рене де Рэ или Ласюза, защищал права семьи Лавалей от безумной расточительности Жиля де Рэ (см., например, с. 99–100). Свадьбу сыграли в Витре в феврале 1451 года. Аббат Бурдо подчеркивает, что свадьба эта состоялась в тот же день, когда брат Андре, Ги XIV де Лаваль, женился на Франсуазе де Динан, вдове Жиля Бретонского, которого ее брат, герцог Франциск II, оставил умирать на дне выгребной ямы, наполовину залитой водой. «Две эти женщины, — читаем мы[75] — торжественно вошли в град Лавалей».

Все время своего второго замужества Мария де Рэ провела в тяжбе с семьей Коэтиви за замок Шантосе, который родственники Коэтиви продолжали считать своим в силу заключенного Марией с адмиралом брачного договора.

Мария де Рэ умерла бездетной 1 ноября 1457 года, в возрасте тридцати семи лет. «Она была погребена в хоре собора Пресвятой Богоматери в Витре, и матери по-прежнему указывают детям своим на это место, говоря, что здесь похоронена дочь Синей Бороды».[76]

4) Рене, брат Жиля де Рэ (1457–1473)

После смерти Марии ее наследство перешло к брату Жиля, Рене де Ласюзу, ставшему бароном де Рэ.

Дабы оправдать свои притязания на замок Шантосе, которым он тотчас же завладел, Рене де Рэ вынужден был доказать, что его брат был расточителен; именно благодаря его усилиям и появилось «Сочинение наследников…».

Рене пытался маневрировать между различными партиями, но у него ничего не получилось; он умер в 1473 году, оставив дочь, Жанну, которая вышла замуж за Франсуа де Шовиньи. У этой Жанны, скончавшейся в 1481 году, были сын и дочь, оставшиеся бездетными.

Шантосе не переставал быть объектом судебных тяжб при жизни Рене; семья Коэтиви пыталась возместить свои убытки. Участь крепости была решена во время правления Людовика XI. Он приказал частично разрушить ее во время войны с Бретанью, а затем, после распри с Рене Анжуйским, захватил Шантосе.

Однако в 1483 году Шантосе был освобожден, после чего герцог Бретонский отдал одному из своих бастардов замок, из которого Жиль де Рэ в 1429 году отбыл в Шинон, а оттуда — к осажденному Орлеану и где в 1432 году он перерезал горло своей первой жертве.

Когда стало очевидно, что арест Жиля де Рэ неотвратим и случится совсем скоро, Жиль де Сийе и Роже де Бриквиль, его доверенные лица (а порой и сообщники), сбежали. Нам неизвестно, какова судьба Сийе, но Бриквиль поступил на службу к Прежану де Коэтиви, которому, по-видимому, помог в деталях познакомиться с делами тестя.

Бриквиль, отец которого, благородный и состоятельный человек, покинул Нормандию, преследуемый англичанами, был родственником Жиля, а следовательно, и Марии де Рэ. Именно в этом качестве адмирал и взял его под свою опеку. Мария де Рэ даже воспитывала его детей. Однако Бриквиль боялся, что его будут преследовать за участие в преступлениях родственника. Коэтиви, должно быть, нуждался в услугах, — по-видимому, низких и подлых услугах — этого жалкого человека; он выхлопотал для Бриквиля письма о помиловании, которые представляют для нас определенный интерес. Только эти официальные документы, составленные независимо от правосудия Жана де Мальтруа и Иоанна V, касаются детоубийств (сообщником при совершении которых был Бриквиль). Это письма о помиловании, однако в них сообщается о преступлениях, в которых оказался повинен родовитый слуга Жиля; он был «вскормлен» своим господином и «был тогда молодым безрассудным дворянином»; при этом господин его повелевал «убивать и предавать смерти» детей, и Бриквиль говорит, что его вынуждали доставлять их Жилю. Из документов процесса видно, что он участвовал и в самих убийствах, однако в письмах о помиловании Бриквиль скуп на признания. Во-первых, он ничего не знал о душегубствах, а позже, когда засомневался и начал подозревать о них, «оставил службу у сира де Рэ и общество его покинул, а сир этот пять лет спустя был схвачен и наказан вместе с сообщниками своими». Мы уже знаем (сс. 90–91), что этот Бриквиль был слугой «на все руки», в самом дурном смысле. Здесь не место останавливаться на его попытках оправдаться; скорее, следует обратить внимание на то, в чем он сознался. Его показания обосновывают вину Жиля де Рэ с такой неопровержимостью, какой и не ожидал адмирал де Коэтиви, желавший, как мы уже говорили, доказать невиновность, реабилитировать своего тестя. Разве не согласился он носить его семейный герб? Однако довольно быстро он признал за собою право не соблюдать это обязательство. Его окончательная позиция отражена и сформулирована в письмах, которые он получает от короля, датированных маем 1446 года и написанных в Сазийи, близ Шинона.

Соломон Рейнах, утверждая, что Жиль де Рэ невиновен, обосновывал такой вывод (с. 149) тем, что чародей Прелати не был осужден. Однако его доводы основаны на ошибке. Инквизитор приговорил Прелати к пожизненному заключению.[77] Это было, как полагает аббат Бурдо, «единственным наказанием, к которому его могли приговорить, ибо он не был замешан в душегубствах, содеянных бароном де Рэ». Из тюрьмы он сбежал, очевидно, воспользовавшись своими навыками ловкого фокусника и краснобая. Эти способности даже позволили Прелати обрести покровительство Рене Анжуйского, который, как и Жиль де Рэ, верил в то, что итальянец умеет создавать золото. Более того, «добрый король Рене» сделал его наместником в Ла-Рош-сюр-Йоне. Там же рядом с ним оказался и его друг, священник Этьен Бланше[78] и, если верить Бурдо, «несметное множество бывших слуг барона де Рэ». Но Прелати, не забыв своего ареста 15 сентября 1440 года, сам, в свою очередь, арестовал Жоффру а Леферрона, который проезжал через Ла-Рош. Однако вскоре Леферрона отпустили; он оказался могущественнее итальянца и добился его повешения.

До самого конца Прелати оставался обманщиком и авантюристом; он был совершенно недостоин тех слов, что были произнесены в его адрес 21 октября (с. 204). Известно, что он пользовался незаполненными бланками с подписью (такой же бланк составил на него самого Жоффруа Леферрон), чтобы компрометировать влиятельных людей.[79] Это и погубило его.

Время от времени виновность Жиля де Рэ вызывала сомнения. Одна из фраз у Вольтера[80] свидетельствует об определенном направлении мысли: «В Бретани приговорили к смерти маршала де Рэ, обвиненного в колдовстве и в том, что он, дескать, резал глотки детям, дабы их кровью творить заклинания». Другие авторы той эпохи высказывают такие же сомнения, однако до XX века утверждение о невиновности Жиля де Рэ не базировалось на исследовании документов, — хотя бы поверхностном. В 1902 году за дело Жиля де Рэ взялся Соломон Рейнах…

Честно говоря, его работа[81], — по крайней мере, в целом[82], — отошла на периферию. Никто или почти никто на нее не ссылается. Точно так же никто сегодня не ссылается на исследования Соломона Рейнаха по тотемизму… Я не говорю ни о (слишком) знаменитой тиаре Сайтафарна, ни о раскопках Глозеля[83], которые, разумеется, не располагают к тому, чтобы доверять Рейнаху…

Во всяком случае нетрудно проследить за тем, как этот самоуверенный и в тоже время наивный ученый пришел к выводу, что процесс маршала де Рэ был сфабрикован.

В 1902 году, в свете дела Дрейфуса, усомниться в оправданности судебного процесса было вполне естественным шагом. Более того, этот суд вела инквизиция, он состоялся спустя почти десять лет после процесса над Жанной д'Арк, которая, как и ее соратник Жиль, была приговорена к смерти.

К сожалению, теоретик тотемизма формулировал свои тезисы, не ознакомившись предварительно с деталями процесса, против которого ополчился. Рейнах предъявил свои доказательства, не прочитав документы светского суда, ограничившись церковным, материалы которого только и были опубликованы в 1901 году. Так что ему пришлось оспаривать доводы Ноэля Валуа, основанные на точных свидетельских показаниях, собранных светским судом. Рейнах должен был заметить, что основная его аргументация распадается на глазах, но честность нередко затруднительна, и он, скорее всего, без задней мысли попался на крючок собственной логики. Кроме того, надо признать, что его могли вдохновить колебания одного авторитетного историка[84]. Однако Рейнах и понятия не имел о тех сведениях, которые содержались в документах. Мне кажется, здесь бесполезно вдаваться в подробности. Ниже приведены свидетельские показания, которые трудно читать бесстрастно, а никакой подлог подобные эмоции вызвать не способен. Они вызваны множеством поразительных, живых деталей, ошеломляющих своим правдоподобием… Разумеется, это не решающий аргумент, и всегда можно представить себе сфабрикованное дело. Но судьей будет читатель, который теперь сможет обратиться к документам; если свидетельства, приведенные здесь, сфабрикованы, то автор или авторы этой подделки заслуживают восхищения. Короче говоря, аргументация Соломона Рейнаха ясности не прибавляет. Она основана на поверхностных сведениях, их отсутствии либо неполноте. Тексты и детальный анализ, представленные в настоящем издании, были задуманы таким образом, чтобы заведомо — и окончательно — отвергнуть гипотезы поручителя за тиару Сайтафарна, предав их забвению.

Я остановлюсь лишь на одном из его доводов, дабы прояснить одно удивительное свойство приведенных здесь документов. В исследовании Соломона Рейнаха на сс. 277–278 мы читаем: «Два наиболее существенных свидетельства обвинения, которые дали Анрие и Пуату, слуги Жиля, содержат данные о чрезвычайно изощренных преступлениях, совершенных за несколько лет до суда; однако они согласуются вплоть до малейших подробностей; между ними нет ни одного хоть сколько-нибудь значимого противоречия; ни в том, ни в другом нет ни одной погрешности, которые естественно было бы ожидать».

Добавим, что Рейнах, когда писал эти строки, не мог и представить себе (в тот момент, как мы уже говорили, ему не были известны документы гражданского процесса), что по крайней мере одно свидетельство тех же самых Анрие и Пуату, данное перед светским судом, а именно показания Пуату, сближается, почти буквально, с его показаниями на церковном суде. Само собой разумеется, это обстоятельство странно, оно даже шокирует. Но разумно ли, не вдаваясь в дальнейшие подробности, заключать на основании этих фактов, что дело было сфабриковано? Нельзя ли предположить, что судьи вели допрос не лучшим образом; зная, что эти люди участвовали вместе в одних и тех же злодеяниях, они, возможно, задавали вопросы одному, исходя из показаний другого, просто чтобы их подтвердить? Равным образом, не могло ли случиться так, что, дабы ускорить процедуру, допрос Пуату на светском суде проводили, исходя из его показаний на суде церковном? Соломон Рейнах особенно настаивает на следующем пункте. Не только из показаний Пуату и Анрие, данных перед церковным судом (от 17 октября: сс. 246 и 248), но и из показаний самого Жиля от 22 октября (с. 207) явствует, что Жиль, сидя на животе у жертв, когда они умирали, получал удовольствие, наблюдая за этим. Затруднение, которое испытывал один и тот же судья, пытаясь повторить подобный вопрос после уже состоявшихся слушаний на эту тему, не кажется мне таким уж странным. И то, что он повторял слова, которые были у него перед глазами, тоже объяснимо: как же он мог не воспользоваться уже составленными фразами, удовлетворяясь согласием допрашиваемого и не утруждая себя поиском какого-то другого, нового выражения? Того факта, что латинские фразы в документе являются [косвенным] переводом ответов, которые были даны прямо и по-французски, достаточно, чтобы понять, чему так удивлялся Соломон Рейнах, когда писал: «…подозрение (в этих условиях) перерастает в убежденность: процесс был сфабрикован…!»

Удивительно прежде всего само это легкомыслие. Добавим, что первому из утверждений, на которых основана его аргументация, не следует придавать большого значения. По словам Соломона Рейнаха, эти показания «содержат данные о… преступлениях, совершенных за несколько лет до суда». Достаточно проанализировать документы: преступления, в которых, как сказано там, участвовали и Анрие, и Пуату, с 1435 по 1440 годы совершались все чаще и чаще, вплоть до ареста!

Нетрудно было бы показать, что и в других пунктах тезисы Соломона Рейнаха ошибочны и сопровождаются спорными суждениями.

Мне кажется, что настаивать на них бессмысленно.

Я полагаю, что под конец следует лишь указать на решающий довод в пользу того, что сведения, изложенные в документах, правдивы.

Я уже говорил, что фальсификация этих документов на самом деле немыслима. Она немыслима в силу их непротиворечивости. Документы составлены почти безупречно, за исключением некоторых второстепенных деталей. Кто мог бы придумать подобный объемистый текст, в котором не было бы ни одного логического изъяна? Здесь же изъянов очень мало, а в целом составлены документы с поразительной строгостью. Кто бы сумел в XV веке, до Сада, до Фрейда, столь верно, без малейшей оплошности, изобразить эти ужасающие зверства, в которые мы не смогли бы поверить, не зная того, о чем знаем сегодня?

У Соломона Рейнаха не было соответствующих знаний и, столкнувшись с описанием этих безумных убийств, он подумал, что речь просто идет о классических обвинительных актах Средневековья, искусственно направленных против тех, кого нужно было очернить: тамплиеров, евреев, еретиков. Он и понятия не имел о той клоаке, над которой взвивались чудовищные желания. Жестокость Жиля де Рэ он считал выдуманной. Рейнах полагал, что судебный процесс был состряпан искусственно; схожим образом судил он и о гипотезах психоанализа, видя в них лишь постыдные домыслы. Рейнах составляет полную противоположность тому поколению [ученых], которые смотрят на мир открытыми глазами и которые не удивляются более, узнав сегодня, что существовал и Жиль де Рэ в женском обличии…[85], которые хорошо знают, что детоубийства, подстегиваемые сексуальным вожделением, к сожалению, нередки.

Я постарался привести довольно пространную цитату (сс. 14–16) из первоначального расследования аббата Боссара, где речь шла о местных традициях соотнесения легенды о Синей Бороде с историей Жиля де Рэ. Ниже автор поместил два текста[86], заимствованные им из «Большого Энциклопедического словаря XIX века» Пьера Лярусса[87]. Я в свою очередь счел необходимым поместить их здесь. Первый из них в особенности показателен, поскольку довольно бессвязно и все же очень трогательно повествует о происхождении легенды, родившейся из воспоминаний о кошмарных преступлениях. Нижеследующий текст — это бретонское народное сказание, плач, записанный, скорее всего, довольно давно на старобретонском наречии и опубликованный в собрании графа д'Амезея в переводе[88].

Старик. Девы юные из Плеюра, отчего молчите вы? Отчего не ходите на празднества и не водите хороводы?

Юные девы. Спросите у нас, отчего умолк соловей в дубраве и почему иволги со снегирями не поют более сладостных своих песен.

Старик. Простите меня, девы, но я чужестранец; я приехал издалека, из стран, что за Третье и Леоном, а потому и неизвестно мне, какая печаль омрачила ваши лики.

Юные девы. Мы оплакиваем Гвеннолу, прекраснейшую и любимейшую из нас.

Старик. А что сталось с Гвеннолою?.. Вы умолкли, девы юные!.. Так что же случилось с нею?

Юные девы. Увы, увы! Злодей Синяя Борода сгубил милую Гвеннолу, как умертвил он и всех остальных жен своих!

Старик (в ужасе). Синяя Борода обитает поблизости? Ах! Бегите, бегите отсюда, дети мои! Волк рыкающий не опасен так, как опасен свирепый барон; и медведь добрее проклятого барона де Рэ.

Юные девы. Сбежать нам не дозволено: мы сервы барона де Рэ, и тела наши вместе с душами принадлежат сиру с Синей Бородою.

Старик. Я освобожу вас, именно я, ибо я есмь Жан де Мальтруа, епископ Нантский, и поклялся защищать паству свою.

Юные девы. Жиль де Лаваль не верит в Бога!

Старик. Он умрет ужасною смертью! Клянусь Вам именем Бога живого!..

Вот окончание этого сказания:

«Ныне девы из Плеюра поют от всего сердца и танцуют на празднествах и на прощениях[89]. Нежные звуки соловьиных песен вновь раздаются в дубраве; иволги и снегири заливаются в сладостной своей музыке; вся природа обрядилась в праздничные одеяния, ведь Жиля де Лаваля больше нет! Синяя Борода мертв!».

Мы видим, что в этой версии легенды предпринята попытка связать историю семи жен с реальной историей Жиля де Рэ, который убивал не жен своих и не девушек, а детей мужского пола. Однако он убивал и девочек, а приговорил его к смерти именно Жан де Мальтруа, епископ Нантский. В большом словаре Лярусса, который также цитируется Боссаром, не указан источник второй из известных ему легенд; я привожу ее ниже:

«Утомленный войною с англичанами, мессир Жиль де Лаваль вернулся в свой замок в Рэ, между Эльвеном и Кестамбером. Все время проводил он «в празднествах, возлияниях и развлечениях». Как-то вечером проезжал мимо его замка рыцарь, граф Одон де Тремеак, сеньор Кревентский и проч., направлявшийся в Морле; рядом с ним ехала прекрасная юная девушка, Бланш де Л'Эрминьер, его невеста. Жиль де Рэ пригласил их обоих передохнуть у него и опрокинул с ними стаканчик гипокраса. И был Жиль де Рэ столь настойчив и, главное, столь любезен, что вечер прошел, а никто и не думал уезжать. Внезапно, по знаку сеньора, лучники схватили графа Одона де Тремеака и бросили его в глухую темницу; затем Жиль заговорил с юной девушкой о замужестве. Бланш заплакала горючими слезами, а капелла в это время озарилась светом тысячи свечей, часы радостно звонили, и все готовились к свадебному пиру. Бланш привели к подножию алтаря; она была бледна, как прекрасная лилия, и дрожала всем телом. Монсеньор де Лаваль, в роскошном одеянии, с бородою ослепительно рыжего цвета, подошел и встал рядом с девушкой. «Скорее, мессир капеллан, венчайте нас!» — «Я не хочу выходить замуж за этого монсеньора!» — вскричала Бланш де Л'Эрминьер. — «А я хочу, чтобы мы поженились». — «Не делайте этого, святой отец», — молвила юная дева, рыдая. — «Подчиняйтесь, я приказываю вам». Бланш попыталась убежать, но Жиль де Рэ схватил ее. «Я подарю тебе, — сказал он, — самые чудесные украшения». — «Оставьте меня!» — «Тебе отдам я мои замки, мои леса, поля, луга!» — «Оставьте меня!» — «Тебе отдам тело свое и душу!..» — «Я согласна! Согласна! Слышишь, Жиль де Рэ? Я согласна; и отныне ты принадлежишь мне». И Бланш преобразилась в дьявола светло-лилового цвета, который и стоял теперь пред бароном. «Проклятие!» — возопил тот. — «Жиль де Лаваль, — изрек демон с внезапной зловещей ухмылкой, — за преступления твои Господь оставил тебя; теперь ты достояние ада, и с этого дня на тебе будет личина преисподней». Тут же он делает знак, и борода Жиля де Лаваля из рыжей становится темнее темного. И это еще не все; демон добавляет: «Теперь ты больше не будешь Жилем де Лавалем; ты будешь Синей Бородою, самым отвратительным из людей, пугалом для маленьких детей. Имя твое будет предано анафеме в веках, а после смерти прах твой будет развеян по ветру, в то время как злодейская душа твоя будет спускаться в глубины преисподней». Жиль возопил, что раскаивается. Дьявол сказал ему о бесчисленных жертвах, о семи женах его, чьи трупы хранятся в погребах замка. Он добавил: «Сир Одон де Тремеак, которого я сопровождал в образе Бланш де Л'Эрминьер, скачет сейчас по дороге из Эльмена в сопровождении всех дворян Редона». «А что им нужно?» — «Отомстить за смерть всех тех, кого ты лишил жизни». — «Что же, мне конец?» — «Еще нет, ибо час твой не пробил». — «Кто же остановит их?» — «Я, которому нужны твоя помощь и поддержка, мой добрый рыцарь». — «Ты сделаешь это?» — «Да, я это сделаю, ибо живым ты послужишь мне в тысячу раз больше, чем мертвым. А теперь до свидания, Жиль де Рэ, и помни, что ты принадлежишь мне телом и душою». Он сдержал слово и предотвратил вторжение дворян из Редона; однако с того дня Жиля знали лишь под именем человека с синей бородою».

Хотя составитель этой версии легенды не знал, что после казни тело сира де Рэ не было обращено во прах, ему был почти в точности известен реальный ход событий. Видимо, он знал, что в какой-то момент демонический маршал, предложивший бесу заключить с ним договор, постарался изъять из своих обязательств тело и душу (а точнее, «жизнь свою и душу»), которыми дьявол все же овладел, прибегнув к хитроумной уловке.