Продам май (сборник)

Соло на нефтяной трубе

Он спустился, как всегда, с неба.

Я ждал его, я знал, что он спустится сегодня, потому что сегодня было Рождество. В другие дни он просто пролетал над моей хижиной, сбрасывал с высоты подарки — щедро, много, консервы, и лапшу, и колу, много колы, и сухие завтраки, и кофе, и кое-какую одежду.

Но в Рождество все было по-другому, потому что — Рождество.

Он спускался сам, лично, с неба, в шутку надевал колпак Санта-Клауса, хохотал, хлопал меня по плечу, дарил мне подарки — вот это были подарки так подарки, такие не получал даже ко Дню Благодарения. Он приносил мне мультики, и костюм — какой-нибудь особенно красивый, и сладости, много сладостей, лакрицу, и поп-корн, и батончики, их было много, я всегда просил еще, он качал головой, говорил, что от сладкого болят зубы, иногда — когда от него попахивало винцом — расщедривался, дарил еще.

Сегодня утром он спустился с неба.

Он… мой хозяин. Я звал его хозяином, хотя у него было и имя, Уинстон Джефферс, но имя мне почему-то не нравилось… не клеилось к нему, что ли… Хозяин, он хозяин и есть.

— Счастливого Рождества! — крикнул он издалека. — Счастливого Рождества!

Я бросился к нему, и встал перед ним на колени, в снег, и поцеловал его руку в дорогой перчатке, он потрепал меня по макушке, следя, как солдаты выгружают из вертолета подарки.

— А что же ты не в шапке-ушанке? — спросил он, заходя в мой маленький дом. — Ей-богу, так в ней колоритно смотришься, а не носишь… Да, мерри кристмас!

— Мерри кристмас! — отчеканил я.

— А ничего у тебя, нарядно, молодец, венки смастерил, елку поставил… Посмотри-ка, что принес тебе Санта, — подмигнул он, разворачивая нарядную коробку. — Ну, как тебе это понравится?

— Это… это телевизор, да?

— Это плеер, дурачок… плеер, чтобы смотреть мультики, а то что ты все на допотопном смотришь… а вот и фильмы тебе на ди-ви-ди, «Один дома», все серии, «Плохой Санта», «Эльф», «Как Гринч украл Рождество»…

— Спасибо, — сердце екнуло.

— Вот тебе и твои любимые сладости, как ты любишь… только не забывай чистить зубы, парень… а что ты на это скажешь?

— Новый плейстейшн?

— Ну да… играй на здоровье… давай, что ли, выпьем по рюмочке, только больше не пей, нехорошо это… будешь хорошо себя вести, на следующее Рождество куплю тебе железную дорогу.

Я так и подпрыгнул на месте — я хотел железную дорогу, но никак не ожидал, что хозяин подарит ее мне — с вагончиками и семафорами. Дорогая, вроде, игрушка…

— Мери кристмас, — он поднял бокал.

— Мери кристмас, — ответил я.

— Ну что, парень… — он глянул на часы и на солнце, которое было уже высоко, — давай, что ли… посмотрим трубу.

Это значило, что посиделки кончились и пора браться за дело, время — деньги, время — деньги, как говорил мой хозяин, интересно, что такое деньги, думал я. Он набросил дубленку, я закутался в бушлат, мы вышли из домика, двинулись по дороге к комбинату, за которым на горизонте темнели вышки и тянулась по снегу огромная черная труба.

— Та-ак, что у нас на комбинате… — Хозяин вошел в седьмой цех, напевая что-то про счастливый Новый год. — Давление в трубах… уровень подачи… все о’кей. Ты отлично работаешь, парень. А вот за чистотой можно было следить и получше, у тебя на полу как после торнадо в Техасе… Ну что ты за метелку схватился, успеется, уберешь…

Кажется, он был доволен мной, мой хозяин.

Мой благодетель, без которого мне не жить…

Я снова поцеловал ему руку.

— Ну, это уже слишком… Та-ак, скважины работают?

— Работают.

— Что черная вода? Много ее? Хватает?

— Хватает.

— О’кей, в этом месяце повернешь вентиль в трубе до уровня десять. Десять, запомнил? Вот столько нужно черной воды, больше не пускай, как в прошлый раз. И газ… тоже до десяти вентиль откроешь. Понял?

— Понял… а… а можно, вместо черной воды я буду добывать что-нибудь другое? Она так воняет…

— Да не хуже тебя. Парень, а из чего прикажешь получать электричество? Из снега? Придумаешь, как качать ток из снега, пожалуйста, можешь поставлять снег. Да, и древесина… ты бы приударил, парень, что-то мало дровишек поставляешь…

— Спина болит.

— Парень, а у меня голова не болит, круглые сутки работать? Переговоры, конференции, расчеты, отчеты… меня скоро инсульт хватит… так что давай, поднажми… будешь слушаться, куплю тебе… железную дорогу, с вагончиками… там шлагбаумы сами поднимаются и семафоры светятся…

Я решил поднажать, приказал себе — пилить и пилить сосны, чтобы руки дрожали от бензопилы. И черную воду буду гнать и гнать на запад, и газ буду гнать на запад, и ток по проводам — пусть весь бушлат провоняет этой мерзостью, за железную дорогу можно и потрудиться…

Это было вчера, двадцать пятого декабря, сегодня было двадцать шестое — так было написано на календаре, его тоже подарил мне хозяин, научил узнавать цифры. Сегодня тоже был праздник, назывался рождественские каникулы, можно было ничего не делать на комбинатах и вышках, на скважинах и лесопилках. Сегодня я ничего не делал, это было здорово — ничего не делать, я пошел в город и ходил по городу. Город был большой, город был пустой, заснеженный, красивый, с домами и витринами, совсем как в рождественских фильмах, с одним отличием — в моем городе никто не жил.

И в других городах никто не жил.

Никто.

Темными окнами смотрели пустые дома, навстречу мне распахивались безлюдные магазины, на улицах стояли машины, стыдливо прятали под сугробами кляксы ржавчины. Иногда я спрашивал себя, кто и когда построил эти города — спрашивать хозяина было бесполезно, он говорил что-то о древних цивилизациях и нераскрытых тайнах.

Может, для того я и пошел сегодня в город — пройтись по пустым магазинам, понабрать ди-ви-ди про древние цивилизации, про Атлантиду, Грецию и Египет… Это было днем, домой я вернулся поздно вечером, здорово замерзший, с охапкой дисков, до смерти хотелось есть, но еще сильнее хотелось посмотреть, что за плеер подарил мне хозяин…

Я наугад вставил диск — не про Гринча, и не про плохого Санту, а один из тех, что принес домой, выцапал в каком-то магазинчишке — какой-то странный диск, без этикетки, на конверте было маркером написано — ВСЯКОЕ. Так бывает, когда на пустой диск записывают всякие передачи из телевизора, а потом смотрят.

Хозяин умеет так делать, даже рекламу вырезает — я не умею.

Я вставил диск — может, там смешное видео, или мультики про Джимми-суперчервяка. Экран вспыхнул, там показался человек в костюме, стал говорить всякие умные вещи, кажется, с кем-то спорил. Иногда я видел такие передачи, они назывались Новости, или Час Политики, они были неинтересные.

— …по данным экономистов девяносто процентов населения России является нерентабельным с точки зрения мировой экономики. Процентов десять населения нужны, чтобы обслуживать нефте— и газопроводы, а также осуществлять заготовки древесины… остальным, похоже, предлагают… просто исчезнуть.

Я не стал смотреть — это были какие-то новости или Час Политики, где умные люди говорили умные вещи. Человек на экране продолжал что-то говорить, надо бы вытащить диск, посмотреть мой любимый, про Поттера, как он летает на метле и ловит снитч… Только сначала я налил себе вина, выпил за здоровье Поттера, закусил галетой, подумал, выпил еще бокал — за здоровье того человека на экране — а что бы за него не выпить, наверное, хороший дядька! Больше пить было нельзя, хозяин велел не напиваться. Помню, однажды я наклюкался, не повернул куда надо давление в трубе, потом хозяин долго бил меня током, приговаривал — не пей, не пей, не пей… у-у, говорил я вам, здесь только русских пьяниц набирать, надо было сразу китайцев…

Человек на экране, тем временем, продолжал говорить умные слова — это он может, что ему еще делать…

— …у меня создается впечатление, что всемирная торговая организация планирует оставить в России двух-трех человек — этого хватит, чтобы обслуживать автоматизированные комбинаты по добыче нефти и газа. Другие же…

Я отвернулся. Надо бы включить Поттера, посмотрю, как он летает на метле и ловит снитч. Да, здорово я продрог на улице, только сейчас отогрелся… Еще бы, столько ходить по городу… интересно, кто построил эти города… какая Атлантида или Лемурия…

— Отец твой.

— Что?

— Отец твой, говорю, строил. И дед твой. И прадед. Все, кто до тебя здесь жили.

Так, кажется, все-таки напился. Человек на экране подмигивал мне, помахивал рукой, говорил, что города построил мой отец.

— С тобой, с тобой говорю, — повторил он, — думаешь, кто города построил… вот они и строили, люди, которые до тебя здесь жили.

— А здесь… жили люди?

— А ты как думаешь? Без малого двести миллионов…

— В эт-том городе?

— Ну почему… по всей стране. Дома строили, города, фабрики, самолеты… Самолеты видел?

— Видел… на аэродромах заброшенных. Они не летают. А у хозяина вертолет летает.

— Не летают… просто не видел, как они летают… давай, покажу… тут есть… хороший мне диск попался, поназаписали сюда, чего не попадя…

На экране мелькнул самолет — еще один и еще, какие-то необыкновенные, легкие, быстрые, они кувыркались, огибали друг друга, мне казалось, они не летают — танцуют в воздухе. Потом я увидел подводные лодки, совсем как в военных фильмах, только флаги там были не полосатые, а совсем другие. Лодки исчезли, уступили место городам, я узнал город, в который ходил по выходным, только на этот раз город жил, кишел людьми, машины сновали туда-сюда, живые, блестящие…

— Видел? — спросил дядька, снова вылезая на экран.

— Ага… самолеты танцевали. Это фантастика?

— Сам ты фантастика, это жизнь… была. Ну что ты побледнел-то, боишься меня? Не бойся, дядя добрый, не обидит… Давай знакомиться, что ли…

Он ткнул пальцем в строку внизу экрана, там говорилось, что выступает какой-то политический обозреватель, Скворушкин, его фамилия мне ничего не сказала.

Нет, все-таки я сошел с ума… хорошо свихнулся, ничего не скажешь, выпил-то всего два бокала, и уже глюки начались. Черт возьми, он же смотрит, смотрит на меня, он видит меня… говорит… говорит со мной…

— Ну что, боишься меня? — он подмигнул. — А ты не бойся… про привидения читал?

— Фильмы смотрел.

— Ну вот видишь… вот я и есть… — он снова подмигнул. — Умер в две тыщи сорок седьмом году, а сам до сих пор тут… на записи…

Это было уже слишком. Я потянулся к кнопке POWER, говорят, нельзя так выключать, сломаешь, а что делать, тут не то что выключить, тут экран разбить хочется…

— Да ты что? — он встрепенулся, как будто высунулся из экрана. — Да ты погоди, что боишься-то, съем я тебя, что ли?

Он тоже потянулся туда, в сторону красной кнопки, я уже толком не понимал, где он, по ту или по эту сторону экрана, мне показалось, что он коснулся моей руки — на какие-то доли секунды…

Экран погас. Надо бы выдернуть этот проклятый диск… я несколько раз пытался подцепить его пальцами, диск не поддавался, сидел прочно, ага, значит, я все-таки что-то сломал… еще бы не сломал, пить надо меньше, тогда и новенькие плееры ломать не будем, а то привидится же такое…

Спать, спать… завтра на работу, еще не хватало пьяному на работу явиться, то-то будет весело. Спать… Легко сказать, спать, все посматривал на экран, боже мой, привидится же такое… спьяну… ну ладно черти всякие мерещились, или собачки маленькие по потолку бегали — такое бывало, но чтобы вот так… Политический этот обогреватель, или как его там…

Перекрестился, прочитал Патер Ностер, на душе полегчало.

Не доберется он до меня…

Не должен…

…я бежал по бесконечной земле — из ниоткуда в никуда.

…то ли снилось, то ли не снилось, привиделся какой-то бред — уже в который раз, навалился на меня среди ночи. То ли во сне, то ли наяву видел землю — большую, бескрайнюю, в вечерних сумерках горели огни — города, города, города, гремели комбинаты, иногда я пересекал широкие поля, по ним ползли и ползли какие-то вертушки, я догадался — комбайны…

Странный мир…

Как я сюда попал?

И не подумаешь, и не остановишься — какая-то сила гонит и гонит вперед…

Бескрайняя земля — я вижу тающий свет сумерек, вижу, как с запада ползет что-то темное, холодное, как зимняя ночь. И люди идут навстречу темноте, и хочется упредить, крикнуть: берегитесь — и слова стынут в горле…

Что-то берут, что-то тащат из темноты люди, вон несут какие-то яркие одежды, и я вижу, как одна за другой замирают большие фабрики.

Некогда думать… бегу, бегу сломя голову по большой земле… Как будто настигает кто-то — но нет сил обернуться.

Снова что-то тащат из темноты люди, берут из темноты караваи хлеба, большие, душистые — замирают комбайны на полях…

Люди снова тянутся в темноту, исчезают в сумерках. Медленно — один за другим — гаснут окна домов, пропадают в темноте большие города, я уже не вижу, куда бегу…

Тьма сгущается… даже не тьма, не холод — какая-то жуткая пустота, безлюдье, которое кажется страшным. Бегу наугад, ищу человека, хоть одного человека — нет никого, огибаю руины когда-то огромных зданий, спотыкаюсь о чьи-то белые кости…

Из темноты выходит Джефферс, я бросаюсь к нему, он как будто не узнает меня, мой хозяин, идет по обезлюдевшей земле — зловещий, жуткий. Не сразу замечаю у него в руке нож, взмахивает, пронзает лезвием землю… еще… еще… из безлюдной земли хлещет черная вода, присматриваюсь, понимаю, что не вода — кровь заливает темную пустыню…

— Не на-а-адо-о-о!

Черт…

Подскочил на кровати.

За окнами сыпал и сыпал снег, что ему еще делать, вспыхивал в лучах фонаря на крыльце, дальше до самого комбината тянулась непроглядная тьма. Где-то там была труба, на ней завтра над поставить давление на десять, на десять, а не на двадцать, тут, главное, не ошибиться, не перепутать… но это завтра, не пойду же я среди ночи вертеть трубу, так чего ради не спится-то, спать, спать…

Труба… по ночам, когда не спалось, думал про трубу, какая она великая, и какой я великий, что служу этой трубе, на которой держится мир. Конечно, труба была не одна, их было много, по одним трубам текла черная вода, липкая и вонючая, где-то по трубам под давлением гнали газ, которым нельзя было дышать, еще были провода, они назывались ЛЭП, по ним я гнал на запад ток, который получался на фабриках, они назывались ТЭС.

На запад, на запад…

Труба… кто-то выбрал меня жрецом священной трубы, кто, кто-то — конечно, хозяин, не помню, как и когда это было, моя память легко стирала ненужные картинки, оставался только комбинат, октановые числа, степень очистки, уровень давления в трубе, киловатты в час, красный колпак хохочущего хозяина, который нес подарки…

— А ты, парень, трубу береги, — вспомнил я светлые глаза хозяина, — думаешь, чего ради тебе эту трубу дали? На трубе, считай, весь мир держится… перекроешь трубу — весь мир к чертям пропадет, конец света будет…

Я кивал — я чувствовал себя богом, который бережет мир от конца света, хотя, конечно, богом был не я, а мой хозяин — всемогущий, всезнающий, избравший меня для великой миссии…

Спать… Что размечтался-то, спать надо…

Вспыхнул экран. Что он там, перезаряжается, что ли… Экран осветился сильнее, что за черт, я же его выключал — поздно, поздно, уже появился Скворушкин, или как его там, прищурился, посмотрел на меня.

— Привет.

— Здравствуйте.

— Что ты меня боишься-то в самом деле… Ты хоть расскажи, как тебе тут живется-можется… Что, не обижает тебя хозяин?

— Да что вы…

— Бьет?

— Ну… иногда, током… когда я виноват, на комбинате что напорчу… его же комбинат…

— Все его, значит? — он недобро засмеялся. — Это он тебе так сказал?

— Ну да…

— А что это все твое, ты знаешь?

— Чего ради?

— Того ради… по наследству. Потому что дед твой этой землей владел, и отец твой… нет, отец уже у чужаков за похлебку работал, но все равно что-то у него было… Так что твоя это земля, парень, ты не думай…

— Эта… вокруг дома?

— Тю, вокруг дома, больше.

— Город этот?

— Тю, город…

— Лес?

— Тю, лес… вся земля, сколько ты видишь, и там, дальше — все твое… Ты бы это… Хозяину-то своему намекнул бы как-нибудь, что напрасно он тут хозяйничает… Напомни ему, что земличка-то твоя…

— Не послушает.

— Послушает… как вентиль-то перекроешь, так и послушает.

Меня передернуло. Что-то дьявольское было в усмешке этого Скворушкина, и то, как он сказал — перекрой вентиль…

— Да вы что… конец света же наступит…

— Эх, парень, это у них там конец света наступит… а у тебя, считай, самое начало…

— А так нельзя. Мне хозяин железную дорогу обещал… если слушаться буду…

— Какую дорогу? — призрак на экране насторожился.

— С вагончиками. И семафоры там как настоящие, и горят.

— Парень, — он хрипло рассмеялся, — я тебе подарю настоящую дорогу… Транссиб, слышал? Вот, твой будет. Что он тебе еще обещал, америкос этот? Кораблики пластмассовые не обещал? Я тебе настоящие кораблики подарю… Черноморский флот… самолетики тебе заводные он не дарил? А настоящий самолет хочешь? А у меня еще подлодки есть… и вертолеты… и космические корабли… ты их подлатаешь, как новые будут… Да ты смотри, смотри… — Он показал со своего экрана на бескрайнюю тайгу за окном. — Вся земля от Днепра до Тихого океана… вся твоя будет…

Мне стало страшно. Если раньше оставались сомнения — теперь я знал, кто это, он смотрел на меня, и некуда было деться от этого взгляда. Я смотрел на его руки — вот-вот схватится за край экрана, вот-вот выберется наружу, я такое видел в одном фильме, там девочка из колодца так душила людей…

Это мне хозяин подарил фильм… сказал, пощекотать нервы…

Хотелось бежать — прочь от этого экрана, от этого дома, на лыжи, и в тайгу, куда глаза глядят. Только этот точно тогда уж вылезет из плеера, найдет меня, схватит, от него не уйти…

Он…

Который предлагает весь мир…

— Изыди, сатана! — Не помню, как набросил на экран полотенце, как потащил плеер на улицу — подальше, в снег, в снег, не вылезет, не убьет… сатана… как я раньше не догадался, это же он так искушает, поклонись мне, и я подарю тебе весь мир…

В снег…

Накрыть полотенцем и выбросить подальше, вот так, в снег, надо бы еще сотворить молитву, патер ностер… надо бы хозяину позвонить, он-то знает, что с таким делать, он…

Бросился в дом, захлопнул дверь. Оставаться здесь не хотелось — хотелось бежать или забиться в угол, смотреть на темную комнату, где мерещились призраки, только бы из стен не вылезли какие-нибудь руки, не схватили меня, как в фильме ужасов…

За окнами медленно проклюнулся синий рассвет, это значило, нужно идти к трубе, нужно служить трубе — иначе нагрянет конец света…

Конец света нагрянул двадцать девятого декабря ближе к полудню — он спустился с неба, и не один, их было много, в черных одеждах и черных шлемах, они выходили из вертолетов, один за другим, я видел у них автоматы, и еще что-то, как в фильмах про войну. Я понял, что это конец, вернее, я давно понял, что это конец — теперь оставалось только потихоньку выйти из дома, затаиться где-нибудь, хотя бы за складами. Я уже знал, что пришли за мной, интересно, куда от них можно сбежать — разве что в лес, на лыжах, по сугробам, хорошо, снегопад так и валит, может, успеет замести лыжню…

— А парень-то этот где?

— Что, думаешь, он ждать тебя будет? Чует, скотина такая, что он натворил…

— Так все-таки, почему, по-вашему, прекратились поставки топлива?

— Почему… крыша у него поехала, вот почему…

— Может, авария?

— Какая авария, будь авария, он бы сам первый нам позвонил… а так на звонки не отвечает…

— Да где он?

— Да сто раз уже смотался… Ладно, парни, идите к трубе, наведите порядок…

— Говорил я вам, давно китайца надо было нанять. А вы мне все — китаец себе цену знает, за консервы работать не будет… А этот смирный, он денег не просит… вот и смирный…

— Что с ним делать-то? Искать?

— Искать, конечно… найдете — стреляйте сразу же, никаких там «Руки вверх» и предупредительных… похоже, этот русский догадываться начал…

— Что… догадываться?

— Что он русский.

— Да кто бы ему сказал?

— Да что говорить… У них это в крови… кровь-то она русская и есть, что вы с ней ни делайте. Говорил вам, китайца надо брать… а вы все… смирный, смирный, специалист хороший…

Ветер швырял мне обрывки фраз, я понял, что идут в мою сторону. Бежать, бежать сейчас, как-то плохо я подготовился, ничего с собой нет, только лыжи, даже еды никакой, некогда даже пересчитать патроны в ружьишке, а что считать, все равно не успею нигде запастись…

Бежать… конец света уже близко, вот он, в образе восьмерых солдат, идут ко мне… встал на лыжи, надо было потренироваться, когда вот так с места в карьер мчусь по сугробам, обязательно кувыркнусь где-нибудь… некогда…

Вспомнил что-то…

Боже мой…

Страшно…

Они уже близко, и непонятно, кого я боюсь больше, их или того, что лежит в снегу… боже мой… страшно вытаскивать из сугроба, страшно прятать за пазуху, говорят, вот так они и выпивают из человека душу… Ничего не случилось, экран мерзко холодил грудь, темные тени мелькали за соснами…

Главное, не упасть…

Бегом…

Боязно… кажется, что куда-то летишь… Странно устроен человек, и мечтает летать, и боится…

У-ух, в сугроб…

Скорей…

Главное — не бояться лететь — над сугробами, над тайгой, над миром…

Сердце бухало и бахало в каждой клеточке, морозный воздух жалил и жалил легкие. Когда останавливался, становилось только хуже, хотелось гнать и гнать вперед, только если буду гнать, точно упаду где-нибудь замертво. Схватился за пазуху — черт, потерял, потерял, а может, оно и к лучшему… нет, не потерял, вот он, экран, если я его только не разбил, не заморозил, не, не, не…

POWER

Экран оставался таким же темным.

Ну давай же… включайся…

В блестящем экране отражались черные сосны на белом небе… Ну конечно… эксплуатация при температуре не ниже стольки-то, хранение — не ниже стольки-то, это в теплом доме, уж никак не в ледяной тайге, где столбик термометра упирается в минус бесконечность.

Черт…

Ну давай же, вернись ко мне… Скворушкин, или как тебя там…

Прости…

— …с точки зрения мировой экономики… Ну чего тебе? Не боишься уже меня?

— Боюсь, — признался я.

— А зря… Соскучился?

— Я это… вентиль перекрыл…

Он изменился в лице.

— Это как?

— Это так… вы мне ночью сказали перекрыть… сказали, что это моя земля… я и подумал…

— Это ты круто… А они что?

— А что они… десант сюда пригнали, меня ищут, чтобы убить.

— Дурень ты… меня сначала надо было дослушать, потом действовать, теперь вот хлопнут тебя, как собаку, Россия ни с кем останется… Россия без русских… хороший лозунг… не для нас с тобой, конечно… Ну что приуныл-то, давай действовать будем… парень, вон там просека, давай-ка по ней до шоссе потихоньку, и на указатели дорожные посмотри… хоть узнаем, где находимся… а там я тебе одну штуку покажу… под землей… Устроим праздник с фейерверком… завтра утром ты будешь править великой державой.

Сердце разрывалось кровавыми клочьями — и все-таки я рванул на запад, к шоссе, из последних сил взлетая над землей на лыжах. И боязно было выронить плеер, и все-таки я не прятал его глубоко за пазуху — остаться одному, без мертвеца на экране, было еще боязнее.

Что-то черное прострекотало над неподвижным лесом — ага, значит, меня ищут, ищет тот же Джефферс… я хотел свернуть на шоссе, тут же спохватился, заскользил по снегу вдоль шоссе, чтобы меня не видели за деревьями.

— Вот так молодец, парень… что черную куртку-то надел, тебя же за версту видно!

— Да уж… какая была…

— Это плохо… Ну-ка, что там на указателе-то?

— Ян… Янгиюл какой-то.

— Ага, значит, недалеко… Давай вдоль трассы до седьмого километра, а потом к северу бери…

Мороз жалил щеки, жег легкие, кажется, он уже откусил мне пальцы — я их не чувствую… Бултых в сугроб… не падать, не падать, уже некогда падать, нападались уже, осталось время только чтобы лететь…

Что-то треснуло в кустах… стреляют, что ли… Очень может быть… Лететь, лететь, еще не хватало, чтобы подстрелили… устроили себе… охоту на медведя…

— А вы… правда дьявол? — спросил я человека на экране.

— А что, похож?

— Ну… — я спохватился, что спросил что-то не то.

— Дьявол… что ты как первобытный дикарь, все, что тебе непонятно, все дьявольщина… Информационные технологии… А ничего, удался эксперимент, когда меня на ди-ви-ди записали…

— Ваше выступление?

— Какое выступление… меня самого… Я памятник себе воздвиг нерукотворный… Я же чувствовал, что все к этому идет, никто не верил, я уже чувствовал, что так будет…

В кармане зашевелился телефон, я посмотрел на номер хозяина, хотел сбросить звонок.

— Цыц! Отвечай, отвечай на звонок, поговори с ним… — человек на экране погрозил.

— Алло.

— Парень, ты с ума сошел, или как? — голос хозяина почему-то успокаивал, — если я не ошибаюсь, мы договаривались с тобой о поставках черной воды.

— Скажи, что бесплатно поставлять не будешь.

— Бесплатно… поставлять не буду.

— Это кто тебя надоумил? Нет, ты это брось…

— Потребуй, чтобы поставки оплачивали.

— Требую, чтобы поставки…. оплачивали.

— Брось, парень… ты ведешь себя нехорошо, такой послушный был мальчик… иди-ка домой, протрезвей хорошенько… Тебе с нами лучше не ссориться, правда ведь?

Я молчал, гнал и гнал через лес, кое-как удерживая телефон и плеер, только бы не потерять связь с двумя людьми, от которых зависело все. Я и правда думал, что лучше не ссориться с Джефферсом, ведь он был мой хозяин… он дарил мне мультики и конфеты…

Но он, Джефферс, никогда не называл меня хозяином…

— Или ты не видел наших солдатиков? Нет, не тех, которых я тебе дарил в прошлом году… Рэмбо, Терминатор… а этих… которые сейчас ищут тебя по лесу…

Солдатиков… Треск выстрелов в серебряном лесу, далекие окрики… Ой, близко они, близко, чую я… Так я чуял приближение волков, никогда не думал, что буду чуять приближение людей…

— Я их боюсь…

— Вот и правильно, парень… бойся… очень бойся…

— Не смей, — прошептали с экрана.

— А?

— Бояться не смей. Твои прадеды знаешь, сколько таких солдатиков повидали? И сколько таких солдатиков в сырую землю положили? Так что нечего… Давай, парень, скажи им — последнее предупреждение… так прямо и скажи… Ты не дрейфь, Россия будет наша… и отключайся…

— Последнее предупреждение, — повторил я.

Выключил телефон…

Треск выстрелов…

Ату его, ату…

Гоню к северу — без дороги, через темную чащу, что-то мелькает впереди, похожее на ворота подземного гаража — что-то подсказывает мне, что нужно укрыться там, отсидеться, как медведь в берлоге…

— Туда?

— Ага… там замок кодовый, циферки нажимай четыре и семь, — Скворушкин подмигнул.

— Это что… под землю спускаться? — я посмотрел на глубокий провал, крутой спуск, уходящий, казалось, к центру земли.

— Ну а ты как думал?! Давай иди, не бойся, никто тебя там не съест… Что ты боишься-то все, твоя земля…

— А здесь написано — вход запрещен.

— А мало ли что написано, ты не читай, что написано… ишь какой, читать он выучился. Сказано тебе, твоя земля, тебе здесь все входы и выходы разрешены…

Я спускался по бесконечной лестнице — в никуда, в никуда, в глубокую шахту, снаружи в дверь грохотало и бахало, кажется, они уже пытались пробиться в дверь с кодовым замком — они, те, кто на меня охотились…

Хрресь… Динамитом, что ли, рвали…

— Проломились, — прошептал я.

— Давай быстрее… вон, туда…

Я бросился по узкому коридору, уже не глядя на надпись: проход закрыт. Кажется, они уже спускались по лестнице… кажется… хотелось бросить все, броситься к Джефферсу, упасть на колени, целовать желтоватую руку, пусть отхлещет, пусть накажет, пусть только простит…

Еще один поворот… тревожный знак на двери — трилистник, такие трилистники означали смерть всякому, кто зайдет в запретную дверь…

— Ну что робеешь? Да, радиация… а ты как хотел… входи, входи… вон там пластинка металлическая… отверти ее, вон, отвертка лежит…

Я уже не боялся, это было как в фильмах, когда нужно спускаться под землю, и там страшно, а потом еще страшнее, а потом совсем страшно — но кто пройдет все испытания до конца, станет властелином мира…

Шаги приближались, я слышал резкий говорок солдат…

Быстрее…

— Вон там ключ поверни, — потребовал человек на экране, — видишь клавиши? Давай на пуск… Нажал? Молодец…

Завизжало что-то электронное, истеричное, шаги за дверью смолкли, как-то удивительно быстро. Что-то произошло, только что — я еще не мог понять, что именно. Кто-то там, в коридоре, включил телефон, кто-то говорил хриплым от страха голосом, кажется, докладывал Джефферсу: «Шеф, у нас проблемы…»

— А что… это было?

— Какой-то остров в Тихом океане… там и нет ничего… людей точно нет, специально же перенацеливали на ненаселенные территории… когда эти… ПРО подписывали…

Он говорил что-то — я не понимал его.

— А… что я сделал?

— Фейерверк ты сделал.

— Какой…

— Большой и красивый… ох, они забегают…

— Вы с ума сошли, что делаете-то… — голос Джефферса снова проклюнулся в трубке, на этот раз он был прямо-таки медовым, — как тебя там… ты успокойся, что делаешь-то… парень, вернись домой, будь хорошим мальчиком… сегодня же я привезу тебе железную дорогу… с семафорами… И сладостей тебе привезу, хочешь? Ты у меня как-то компьютер просил, я тебе нетбук маленький присмотрю…

— Мы победили, — я повернулся к человеку на экране, — все, они согласны.

— На что… согласны?

— Железную дорогу мне купить… там семафоры светятся, как настоящие… и вагончики ездят…

— Ду-урень… слушай, если ты хоть что-то соображаешь… да ничего ты не соображаешь… я диктую, ты говоришь…

— Требую немедленного вывода войск Альянса с территории России.

— …войска Льянса с территории Румынии…

— России, идиот!

— России.

— Возвращения России статуса самостоятельного государства.

— …самостоятельного… государства.

— Требую оплачивать поставки нефти.

— …поставки наф…

— Нефти, идиот.

— Нефти…

— Сколько… сколько вы требуете за нефть? — спросили с той стороны света.

— Сколько? — я посмотрел на экран.

— Двести за баррель, — отчеканил человек на видео.

— Двести забар… забар…

— За бар-рель!

— За баррель.

— Вы сошли с ума, мой дорогой друг. Для нас обоих рациональнее будет остановиться на цифре сто пятьдесят.

Я снова посмотрел на экран.

— Двести, — повторил мой дьявол, который не был дьяволом.

— Двести.

Никто ничего не ответил, что-то происходило — я чувствовал, но такое тонкое и невидимое, что я не замечал — что…

— Баланс проверь, — сказал человек в телевизоре, — не умеешь? Что такое банкомат, знаешь? Вон там, в углу… Подойти, нажми — запрос баланса. Нажал? Что там?

— Цифры… Один-три-семь-восемь-один-девять…

— Ага, перевели денежки… ну, я так и думал… давай, открывай вентиль… да наполовину открывай, куда ты такой напор дал… вот так, молодец… ценю.

Сердце екнуло. Я вспоминал, когда хозяин говорил, что меня ценит — кажется, никогда… Это было что-то новенькое… Я и не знал, что на этой земле можно ценить не только дрова и черную воду, но еще и людей…

— Теперь деньги снимай… Снятие наличных… Бери двести, хватит тебе…

ПОЛУЧИТЕ ДЕНЬГИ, — взмолился экран.

Две шуршащие бумажки слепыми котятами ткнулись мне в руку.

— Вот так… где тут город ближайший, по карте посмотри…

— К югу отсюда китайский какой-то… Пен-Хой…

— Это раньше был Комсомольск-на-Амуре… ладно, не запоминай… иди, обменяй эти бумажки там на что-нибудь…

— На что?

— Эх ты, дурень! — он снова засмеялся, — что хочешь…

Его ответ испугал меня — я понял, что не знаю, чего хочу…

— Ну… за нас с вами и за черт с ними, — человек на экране поднял бокал.

— За нас, — подхватил я.

Сегодня был Новый Год — какой-то особенный, первый раз я отмечал Новый Год без Уинстона Джефферса, с новым хозяином, про которого я ничего не знал, даже не знал, дьявол он или не дьявол.

Он сидел перед роскошным столом в своем дворце в своем телевизоре, я сидел перед роскошным столом в своем доме, никогда раньше у меня не было на столе дорогого вина, и чего-то шоколадного, ароматного, он с экрана сказал — трюфели, и мяса, сочного, душистого, он в телевизоре хмыкнул и сказал: Это тебе не консервы…

— Вот теперь хоть на человека стал похож… — он смотрел на мой костюм, довольно кивал, — зря ты так шиканул, лучше бы зерна купил… ладно, шут с тобой, Новый год, все-таки… а оливье у тебя ничего получился, я смотрю…

— Теперь вы будете моим хозяином? — спросил я.

— Ты это брось… хозяина ему надо… Ты не собака, хозяина искать, что-то все века вы только и делали, что хозяина искали. Ты сам себе хозяин будешь… и всей земле этой. Править будешь.

— А я не умею… править.

— А никто не умел, все правили… ничего, справимся, если что, я подскажу… Технику закупишь, фабрики с тобой воскресим… тракторы, комбайны… дороги поправим, города… По-русски-то говорить умеешь? Что вытаращился… ничего, научу, а то что мы с тобой все на этом бизнес-инглише… Ты у меня еще Пушкина в оригинале прочтешь:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа…

— Вот так… — он поднял бокал, — тут Президент выступать должен, запись тебе, что ли, показать… ладно, ты сам себе Президент… я тебе другой ролик пущу…

Он показал мне большие часы, они били полночь и звонили в колокола, и я вспомнил, что надо загадать желание, только не мог сообразить, чего я хочу.

Потом он показал мне ночной город, очень красивый, с башенками, куполами, красными звездами, я слышал голоса людей, умерших давным-давно, они пели что-то — очень красивое, на непонятном языке, наверное, это был русский.

За тусклыми окнами светлела заснеженная страна — которою я должен был владеть, которая всегда была моей, только я об этом не знал.

2011 г.