Продам май (сборник)

Кастинг

Они должны казнить меня завтра, на рассвете.

Смотрю в зарешеченное окно, за которым видно звездное небо, смотрю за стеклянную дверь, за которой видна комната смертников, в который раз вопрошаю — за что?

Они… меня… за что?

Они убивали — миллионами и миллионами, я за всю свою жизнь не тронул ни одного человека.

Они отбирали у неимущих все — до крошки, я отдавал бедным все, что у меня было.

Они преследовали меня — и тех, кто был со мной, я же за всю жизнь никого не подверг гонениям.

Они забрали себе весь мир — шар земной положили к ногам своим, я же никогда не посягнул на чей-то трон.

Они оскверняли уста свои ложью — от меня же люди слышали только правду.

И тем не менее я, а не они, — сижу в камере смертников, я — не они — жду своего часа.

Слушаю шорохи ночи. Сюда долетает издалека шум прибоя, шорохи ночного города, шум машин, с ревом проносится над тюрьмой матерый Боинг, я знаю, он разобьется над океаном, и завтра все газеты напишут на первой полосе… Про мою казнь напишут от силы на предпоследней, перед сканвордом, анекдотами и гороскопом…

Опускаюсь на колени.

Молюсь — за них за всех. Чувствую, как где-то под моими пальцами текут века.

Так уже было когда-то… бесконечно давно, я уже не помню толком — как. Такая же ночь — живая, теплая, последняя, такая же молитва — сам не знаю, о ком, о них обо всех. Те же шаги стражника за стеной. Те же усмешки — если ты тот, кем себя называешь, что же не уйдешь отсюда?

Не уйду… жду своего часа. Вглядываюсь в глаза стражников, вдруг одумаются, вдруг откроют решетки, пойдут за мной — в пустыню, в палаточный городок, где все наши, которые завтра будут со мной на небесах…

Считаю часы до рассвета.

Молюсь — за них за всех, потому что правильно, конечно, что одни вверх, другие — вниз, только хочется, чтобы всем было хорошо… чтобы… я же был на земле… я же знаю, как это трудно… ходить по земле и думать про небо…

— Нет, нет, не пойдет.

— А?

— Не пойдет, говорю! Что вы мне тут розовые сопли рассусоливаете, ну кто это смотреть будет, вы мне скажите? Кто на это пойдет?

— Ну, снимают же… Лунгин там… Сокуров…

— Ну и кто их смотрит? Единицы… А мы все-таки на массовую публику работаем, не кот начихал…

— Ну а как, по-вашему, должно быть?

— Не знаю я… в том-то и дело, что не знаю… Но не так, не так… Всего вам хорошего, молодой человек… попробуйте свои силы в мелодраме какой-нибудь, может, получится… следующий!

— А мы что… перерыв делать не будем?

— А вы что, устали уже?

— Да… есть хочется.

— Да дома надо было есть… прямо с голоду они умирают, бедненькие… может, полы мыть пойдете? Там график хоро-ший, и покушать есть когда, и…

— Ну что вы…

— Да что я, это все вы… Следующий!

Во, блин…

Стреляют, что ли? Не, вроде как померещилось…

Слушаю гомон толпы… только бы не стреляли, тут один выстрел, уже неважно, с какой стороны — и все, начнется бойня. Нет, парням нашим хоть кол на голове теши, на чистом английском сказал, оружие с собой не брать — нет, нате вам, притащили…

Если что, сами виноваты будут…

Что они там волокут, бомбы, что ли… а, нет, плакаты, я уж испугался, продолговатые, белые… Что у них там… но вар, но джоб-лес-нес… Про безработицу-то чего ради вспомнили… умники…

Ладно, Бог с ними…

И со всеми с нами…

А подмораживает. Только бы дождь не ливанул, а то быстренько смоет весь наш лагерь… я-то уже ко всему приучен, мне хоть небо на землю упадет, не уйду, а ребята нежные…

Это еще что… во блин, куда они поперли, совсем уже, что ли, мозгов нету?

— Эй, вы там что, охренели, что ли? Жить надоело?

— А тебе-то что?

— Да куда на щиты прете? Родного языка не понимаете, сказано, никаких провокаций!

— Да ну… прорвали бы оцепление, проломились бы в Парламент…

— Я вам проломлюсь! Они вам потом так бошки проломят, мало не покажется!

Только бойни здесь не хватало… Складываю руки в молитве, все, что угодно, только не бойня…

Вот и сглазил, все, что угодно… ливанул-таки дождь. Не сильный, дрянной такой мелкий дождишечко, а все равно как-то не в кайф… вон, кто-то уже манатки собирает… Давайте, давайте, если что, потом ко мне без претензий, я вас на площадь звал, вы смотались…

Сейчас бы в палатку… Ни хрена, нечего, уж кому, как не мне, со всеми быть… дождишко льет по волосам, по куртешке, темными пятнами на джинсах… обстричь бы космы все эти… ладно, успеется…

— Чего тебе?

Тощий парнишка замирает возле меня.

— Это… люди-то жрать хотят.

— Я в курсе.

— Да… ты это… фургон с пиццей обещал…

— Еще тебе чего? Манны небесной? Ясно сказал, фургон полиция задержала, я-то что сделаю?

Боже мой, зачем я про полицию сказал… Теперь точно оцепление прорвут, бойня будет… Вон, уже глаза загорелись… началось…

— А ну цыц! Да будет вам харч, будет!

Хватаю ящик с последней коробкой пиццы, вытаскиваю одну, другую, третью… ага, сами все поняли, в очередь выстроились… и на том спасибо… пять, десять, двадцать… пятьдесят, сто…

Ну, чего уставились? Ошалело смотрят на меня, как вынимаю из ящика — двести, триста… кто-то уже шепчет — ну, фокусник, кто-то заглядывает в ящик… что ты там ищешь… на тебе, на, лопай…

Поутихли… Тут, главное, кто кого пересидит, мы их, или они нас… им, конечно, в Парламент харч на вертолете сбрасывают, только не век же им там сидеть…

Неужели…

Есть… двери открылись, вот они, выходят… и глава мирового правительства впереди… и магнаты… как их… Бейдельбергский клуб…

Иду. Медленно, тут, главное, никаких резких движений. Улыбаюсь. Показываю руки — вот, у меня ничего нет. Тут бы им цветов поднести, да какое там, подумают, что цветы ядом пропитаны… или еще что…

Надо же, даже руку мне пожал. Руки у него неожиданно теплые, прямо-таки горячие… Видно, что добрый человек, да вон они добрые, просто не ведают, что творят.

— Каковы ваши…

Вот тут-то все и случилось. Какая сволочь… кто-то из наших. И как аккуратно пальнул, прямо в лоб ему…

Полиция вскидывает ружья…

Взмахиваю рукой. Мир замирает. Застыли полицейские, застыли солдаты, застыли люди на площади… самый богатый человек в мире падает мне на руки. Прижимаю ладони к высокому лбу. Как всегда — больно сжимается сердце, да, это всегда нелегко…

Ну давай же… все, все, срослось у тебя все… дыши давай, дыши… чего стонешь… у кошки болит, у собачки болит, у магната не болит…

Так, что-то долго люди не шевелятся… а ну-ка отомрите… нет, давно уже спали чары, а стоят люди, оторопело смотрят на меня…

— Бросьте оружие.

Металлический лязг… в едином порыве.

— Предлагаю… начать переговоры.

— Не пойдет.

— А здесь-то вам что не так?

— А что так? Самим-то не смешно?

— Ну что вы… современный такой образ…

— Да я не про образ… Ну пусть он у вас в джинсовке, патлы сальные… только где вы это видели, чтобы он на баррикады лез?

— Ну… дань эпохе…

— В том-то и дело… Таких даней эпохе знаете, сколько развелось? То-то же… да за таким и не пойдет никто, скажут, еще один самозванец… самовыдвиженец… само… нет, вы не уходите… мы вас куда-нибудь… на вторых ролях.

— Нет уж, увольте… сами сидите на своих вторых ролях. Я уж… либо пан, либо пропал.

— Эх, парень, это же всю жизнь роль пана ждать можно…

— Значит, буду ждать. Всю жизнь.

— Ишь, какой… ну иди, иди… следующего давайте.

— А кушать когда?

— Ой, бедненькие вы мои… заморил я вас голодом, заморил, отощали совсем… Может, в вахтеры пойдете? Хорошо, сидишь целый день… ничего не делаешь…

— Да ну вас, сами целую курицу умяли, а мы…

— Ишь ты, они и про курицу знают… не птицу… Ладно, идите, голодненькие вы мои, может, на ручках вас отнести, а то на ногах уже не держитесь? После перерыва… продолжим…

…солдаты смотрят — не верят себе. Он идет прямо на линии огня, отсюда не видно его лица под капюшоном, да вообще непонятно, человек ли… свистят пули, рвут воздух — совсем рядом с ним, он как будто не замечает…

И неожиданно — пули стихают. Умолкают. Вот так, сами по себе. Солдаты щелкают крючками, трясут автоматы — напрасно, оружие не слушается своих хозяев.

Он идет — прямо под пулеметный огонь, вблизи видно, идет босиком, как будто не чувствует раскаленного жара пустыни. Идет — навстречу рокоту пулемета, выстрелы умолкают.

В полуразрушенном городе наступает непривычная тишина. Жуткая. Пугающая. Люди как будто только сейчас начинают понимать — что они делали… кто-то гнал их сюда… зачем… зачем…

Низкий гул разрывает небо, давит к земле. Сжимаются сердца — от близкой смерти, там, под облаками, где…

Он смотрит на самолеты. Протягивает руку, где-то на огромной высоте люди в кабинах беспомощно дергают рычаги, — люки не открываются, бомбы не летят…

Он идет — куда-то к востоку, навстречу рокочущим танкам…

— Стоп, стоп, что вы мне мульки крутите?

— Опять не так?

— Спрашиваете? Ой, вы меня с ума сведете… сейчас все полы мыть пойдете… куда подальше. Что вы мне какого-то супермена подсунули? Вы ему еще трусы поверх штанов наденьте, и плащ ему, и что там еще… и пущай он у вас тут летает… только уже без меня.

— А… как надо-то, вы мне скажите…

— Да не знаю я, как надо, у меня-то что спрашиваете? Ох, черт бы вас всех драл, третью неделю сидим… сколько их там еще?

— Да… конца и края нет… прут и прут.

— Блин, как на фабрике звезд… никогда бы не думал, что столько желающих будет…

— Да… давайте уже возьмем какого-нибудь, и ладно… хоть этого, который…

— Какого этого? Какого этого? Вы хоть понимаете, что нельзя брать какого этого? Хоть понимаете, кого мы ищем? Кого выбираем? Это вам не кикимору болотную играть… на детском утреннике… Вы хоть понимаете, что нужен он… Он… единственный! А вы тут кого суете? Ну вас на фиг!

— Вы… куда?

— На Кудыкину гору… воровать помидоры. Вам, значит, можно отдыхать, а я тут до потери пульса сидеть должен?

Раздевалка распахивается — как-то неожиданно, вот черт, никак не думал, что режиссер туда пойдет… подскакиваю, понимаю — спрятаться не успею…

— Ты тут какого делаешь?

И как-то не хочется объяснять, что больше ночевать негде…

— Э-э… вам разнорабочие не нужны? Я тут по объявлению…

— Ври больше, по объявлению он… вон пошел, я сказал, тебя еще не хватало… стой, карманы вывернул!

Чувствую, что краснею. Нет, почему считается, что если человеку жить негде, и без работы сидишь, так обязательно — ворюга?

— Стой!

Ну, что еще… оборачиваюсь… смотрю на столик с недоеденным курчонком, все переворачивается внутри.

— Ну-ка… иди на площадку.

Сердце прыгает. Хоть площадку подметать буду, хоть на курчонка такого хватит…

— Пройдись-ка… вот так… ага… руки подними.

— Чего?

— Руки подними.

— Так?

— Ага… сядь. Вон, в кресло. Ага, вот так… вон, яблоко из вазы возьми… Так, я сказал возьми, а не ешь… Мать твою, они ненастоящие… ну давай, давай, еще папье-маше наешься, чтобы у тебя все кишки склеились… Встань… пройдись… ага… теперь на колени встань.

— Чего-о?

— На колени встань.

— Еще не хватало. Хорош издеваться-то!

— Ну что тебе, трудно, что ли? Встань, пожалуйста… уж очень тебя прошу. Вот так. Руки сложи… глаза вверх. Ага… есть.

— Что?

— Мы нашли его. Так… парень… как тебя… неважно… сейчас в буфет иди, поешь там… скажи, я накормить велел… и скажи, чтобы комнату тебе дали. Завтра в семь чтобы здесь был, на площадке.

— А… одеть его во что?

— Да ни во что, так хорош… брюки, рубашонка…

— Какой-то он очень… простой.

— В том-то и дело… он и должен быть простой… как все…

Холодеет душа.

— Но… я не умею.

— Нечего тут уметь.

— Но я… никогда не играл.

— Вот этого не надо ни в коем случае. Не играть надо. Быть. Просто… быть.

Просто быть…

Вот это я хорошо запомнил. Все время повторял про себя — когда первый раз выпал в мир людей, такой жуткий, такой непривычный. Такой пугающий… Вроде все как у людей, а так и кажется, что все вокруг оборачиваются на меня, смотрят…Да и то сказать, одно дело — там, в тонких мирах, подражать человеку, одеваться, как человек, другое дело — среди людей…

Боязно…

Еще раз перебираю в памяти все запреты. Ходить по земле, ни в коем случае не летать, ходить только сквозь двери, а не сквозь стены, если долго находишься на людях, все едят, и ты ешь, все спать ложатся, и ты ложись…

Тревожно…

Хоть не настоящее у меня тело, так, оболочка, иллюзия, все равно — тяготит, все равно — сбросить бы, взмыть к облакам…

Хоть там и сдержали свое слово, что меня не бросят, дали с собой помощников — все равно боязно. Да и помощникам вроде как не лучше, жмутся ко мне, пугливо оглядываются…

Заходим в пустое кафе. Заказываю тосты — просто чтобы убедиться, что не разучился есть. После тонкого мира очень сложно привыкнуть…

Едим. Молчим. Не о чем говорить, задача ясна. Включаю телефон, захожу в Яндекс, открываю тоненькую книжонку, где написано, что я должен делать…

«И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его.

Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое…»

Допиваем кофе. Расплачиваемся. Вроде все правильно, все как у людей. И все-таки не удерживаюсь, трогаю темя, там, где отметина, на ощупь даже не чувствуется, что три шестерки…

2012 г.