Продам май (сборник)

В стену

Сегодня подфартило.

Давненько так не подфартывало. А что, шуточка ли дело, плита электрическая привалила. Вот так, просто. Ни за что.

Да не на распродаже. Приехала плита. Выхожу утром из дома, и вот она, нате вам, катится по Дороге, на колесиках. Я еще засомневался, да точно ли плита, а то бывает, гадость всякая по Дороге едет, схватишь ее, а там только один корпус, внутри нет ничего. Я так уже два раза с компом лоханулся, и с холодильником, хватаю, а там пустая коробка, а внутри нет ничего.

Засомневался…

Только некогда тут с Дорогой засомневываться: видишь, едет — хватай, неси, пока в Стену не уехало. Успел, подхватил, домой потащил. На улице-то не оставишь, а то и уведут, и потом поди-докажи, что ты первый с Дороги взял. Да вон и Кузьминична на плиту уже заглядывается, головой кивает, о-ох, подфартило тебе, Андрейко, подфартило…

Подфартило… смотреть надо в оба, а не клювом щелкать, а то хороша, сама сидит целый день на крылечке, а что там по Дороге катится, в упор не видит…

Нет, когда видит, конечно, тоже ничего хорошего. Было же, когда это было-то… ну да, месяц где-то прошел, страсти еще не остыли… бразильские. Когда вот так выхожу утречком на крыльцо, а по Дороге пристроечка едет. Хорошая такая, в два этажа, все при всем, хоть сейчас приставляй ее к дому, приколачивай, живи.

Ну я не будь дурак, пристроечку хватаю, на себя тащу, волоком, волоком, она так-то не тяжелая, а с Дороги вниз по насыпи сама катится. Только чувствую, не поддается, я ее дерг на себя, она обратно, я дерг на себя, она обратно. А там и вовсе назад поползла, на ту сторону дороги, где Егорычева изба стоит.

Что за черт, думаю, а нате вам, вот и сам Егорыч, и баба его, и парни его, и девчонка, молоко на губах не обсохло, туда же, построечку эту тащит. Ну мы тут сцепились маленько, каждый на себя, я первый увидел, нет я, мое, нет, мое… уж чуть до мордобоя не дошло, а что до мордобоя, я один, как перст, а у Егорыча вон какие амбалы выросли, люлей навешают, мало не покажется. Тоже мне, что ли, к Кузьминичне подъехать, пусть ко мне перебирается, тоже такие амбалы у нас расти будут…

Уступил. Не-е, не из-за амбалов, не из-за мордобоя, полюбовно расстались. А как не полюбовно, у Егорыча семьища вон какая, а мне одному на хрена пристроечка эта? Так, понты одни, чтобы с башенкой, с витражиками…

Всякое, конечно, бывает… Бывает и наоборот, вот так схватим какую штуковину с Дороги, а она на хрен никому не нужна. Не Дорога, конечно, а штуковина. Вон, недавно схватили, хрень какая-то катилась, на четырех колесах пузатых, а сверху как бы домик с окнами. Вот тоже все мужики кинулись, бегом-бегом, хватай-хватай… Ну похватали, а дальше-то что с этой штуковиной делать прикажете… картошку в ней возить, да не грузовая, внутри кресла мягкие, видно, чтобы людям ездить. Самому в ней кататься, да как туда лошадь запряжешь, ни оглоблей, ничего. Да и не утащит лошадь тяжесть такую. Манька тут вякнула, жить в ней предложила, мы только на смех подняли, ни повернуться, ни встать, ни сесть, какое жить…

Так и кинули на Дорогу обратно, пусть едет…

Или вот еще, треугольник этот приехал… ну какой, металлический. Стащили его, а он над землей парит и покачивается. Бабы на нем наловчились белье сушить, да какое там, вечерком повесили, утром одни уголья от простыней ихних… этот треугольник назад спихнуть и то побоялись, так и болтается в пустоте…

А плита знатная оказалась, электрическая, все при всем, домой принес, в розетку ткнул, зашипела, зафыркала, через часок глядь — духовка открывается, оттуда пирог подрумяненный, а на плите уже и чайник появился, и зафурычил, закипел, угощайся, хозяин дорогой… Так что молодчина я, что плиту не отдал, правильно говорят, хочешь жить, гляди на Дорогу в оба, что принесет…

Ночью дрянь какая-то была, в окна кто-то ломился, в двери… Не из наших, это точно, что не из наших, наши по ночам не ходят, по ночам на Дороге что только не шляется… Вот с Дороги что-то и приперлось, в двери ломилось, откройте, откройте… ага, щ-щас-с, чтобы полдома тут и вынесли. Еще там чего-то орали, пойдемте с нами, пойдемте с нами… Я еще не до такой степени с ума сошел, чтобы с вами идти… Егорыч быстрее скумекал, что к чему, вышел с дробовичком, пальнул хорошенько… Потом рассказывал, вроде как люди, только одеты не по-нашему, и на головах шлемы.

Сегодня не подфартило.

Ну не век же подфартывать, можно и не поподфартывать маленько. Обидно просто. Ну, не до слез обидно, но, знаете…

Вот как выхожу сегодня на крыльцо, и нате вам, мягкий уголок по дороге ползет. Все при всем, диван, широченный такой, три кресла, еще там муть какая-то… Ну, много конечно, что по дороге ползло, печка какая-то ржавая, потом колесо от велосипеда, чашки какие-то разбитые, еще что-то круглое, блестящее, вообще не разбери поймешь, что… Но это все фигня, а вот мебель, это да, мебели-то приличной ни у кого в доме нет…

Ну и давай все к Дороге бегом, я хвать за кресло, Егорыч хвать за кресло, Кузьминична тут же, Манька туда же, ну ей как всегда больше всех надо… И давай судить-рядить, мое, нет мое, я первый увидел, нет, я, мужики, а давайте поделим, каждому по креслу, смешной ты, а диван кому, тебе, что ли, да ну вас на хрен…

Вот так-то пока судили да рядили, Дорога-то не будь дура вперед катится, и хоп, сначала кресла в стену въехали, а пока спохватились, там и диван.

Упустили.

Вот что обидно-то — упустили.

Нет, всякое, конечно, бывает… Бывает, вот так выйдешь из дома, или утречком выглянешь, а в стену целый вагон картошки уже въезжает, пока на улицу кинешься, пока то-се, — а там уже и нету ничего. Или шкаф дубовый едет, или телевизор, и уже наполовину в стену въехал, и хватаешь, себе тащишь, а на хрена тебе эта оставшаяся половина нужна… Что в стену ушло, то все, считай, пропало… Помню, пацанами развлекались, к стене подходили, палки засовывали, камни, железки всякие, интересно же, сунешь камень, он исчезнет наполовину… все стена режет, прутья стальные, рельсы… Егорыч пацаном был, додумался палец туда сунуть, о-ох, реву было… крови было… Мамка его потом ох лупила, а как не лупить, когда мозгов нету…

Кузьминична кусок дивана выдернула-таки, а на хрена он… на одной ножке, и валик подлокотный, и все. Нет, домой к себе утащила, счастливая такая, будто клад нашла…

Обидно так…

Весь день потом сидели, на Дорогу смотрели, может, еще что хорошее принесет. Будто сами не знаем, если уж одно что хорошее прикатило, больше сегодня ничего не жди… Так и было, дрянь всякая ехала, ржа всякая, которая от времени уже рассыпалась, колонны какие-то развалившиеся, статуи, пару раз трупы видели, один раз истлевшие, а второй раз вообще жуть была, свеженькие еще, друг в друга клинки воткнули, мужчина и женщина, одетые так хорошо… Манька хотела платье с девки этой снять, не успела, в стену уехали, да и на хрена платье это, ножом разрезанное…

Сегодня не подфартило.

Что-то давненько оно не подфартывает, неинтересно прямо стало. А что делать, не век же подфартывать, и черные полосы бывают… Бывает, по месяцам ничего хорошего, одни кости и обломки какие-то едут.

А сегодня вообще было… обидно так… Ночью, главное, просыпаюсь, орут все, кричат, будто конец света пришел. Я кое-как в штаны влез, и бегом на улицу, что за черт, думаю… А там уже наши все, и Егорыч, и баба его, и амбалы его, и девка его, и Манька, и Кузьминична, и старичишко, которому сто лет в обед, отец Манькин, туда же… Орут, кричат, по Дороге носятся, а там хрень какая-то едет, в темноте не разберешь, что за хрень, но видно, что красивая…Ну я тоже не будь дурак к ним кинулся, хрень эту тащить, схватился за нее, она ка-ак азвенит… дин-нь-дон-н, тили-бом, тили-бом… Тут-то смекнули, штука непростая, хватать надо, а как ее схватишь, впотьмах каждый на себя тащит, штука эта с места не сдвинется. Потом кто-то из парней егорычевых с факелом пришел, тут и увидели, что за штука такая — рояль.

Раньше только на картинках видели.

Рояль… вот вам и рояль, пока туда-сюда, пока судили-рядили, каждый на себя тащил, рояль в стеночку-то и уехал. И Манька за ним.

Да, не ослышались… и Манька за ним. Она же, балда осиновая, ух в этот рояль вцепилась, не отдает, мой, орет, я первая увидела, руки прочь, все такое… вот с ним и укатила, стоим, смотрим, как во сне, вон руки ее в стену уползли, где руки, там и голова, там и все… И стоит такая оцепенелая, не шевелится, будто видит там что-то за стеной, чего мы не видим… дед этот, сто лет в обед, за Манькой было кинулся, мы еле удержали, что там хватать, вот так схватишь, у тебя одна нога ее в руке останется, а всего остального и нет уже…

Страшно так…

Ух, убивался дед, а как не убиваться, сильно он дочурку свою любил… Да и жить ему одному не сподручно как-то… Ничего, через пару деньков к Егорычу перекантовался, а там и изба дедова рухнула. А как хотели, земля-то, она тоже не вечная, осыпается земля, падает в бездну. Помню, мальчишками от деревни убегали, далеко-далеко, через луг, через луг, а там и лесок был, и озерцо какое-то, и там уже, за леском — обрыв, в бездну. Бегали, смотрели, как земля осыпается, все на убыль идет. О-ох, мамки нас лупили, а как не лупить, засмотришься, зазеваешься, сам туда в бездну и ухнешь…

А сейчас что, уже и лесок осыпался, и лужок осыпался, одна деревенька осталась, да и тут нет-нет да и свалится какой дом. Мой-то еще ладно, возле Дороги стоит, что возле Дороги, за то вообще можно не париться, век еще стоять будет. А вот что на окраине, то да… Спишь себе ночью, тут бах, крах, тарарах, выскакиваешь, оглядываешься, а что так пусто стало, а еще бы не пусто, где дом Андрейкин? Нету. И Андрейка с ним туда же, аминь…

Сегодня подфартило.

Ну, как подфартило… ну так, маленько. Много чего на дороге хорошего понаехало, и тостер тебе там, и микроволновка, и елочка проехала наряженная такая, мы ее тихохонько забрали, посреди деревни поставили. А что, у нас обычай такой, елочка проехала, значит, все, Новый Год подоспел.

Спраздновали. Ну все при всем, как всегда, бокалы подняли, бокалы тоже на Дороге валялись, этих помянули, кто не дожил, под кем земля осыпалась, кто в стену ушел. Желаний всяких понажелали, чтобы все было, чтобы на Дороге все валялось, все такое.

Я Новый Год-то у Егорыча встречал, все как-то так повелось, кто один живет, тот к Егорычу на праздник наведается. И Кузьминична тут же, ох и вырядилась к праздничку, где только что достала, а что судить, на Дороге еще и не то добудешь…

Ну и десять дней потом у Егорыча кутил, а что еще делать-то… И подарков Дорога многонько надавала, расщедрилась, тут тебе и кресло, и ковер, и дом целый проехал, мы его Кузьминичне сбагрить решили, не век же ей в хибаре своей жить… И еще много чего…

Вечерами с детишками егорычевыми возился, они хоть и амбалы здоровые вымахали, мозгов-то хрен да маленько… Ну, уму-разуму их учил потихохоньку, арифметику там, дважды два четыре, пятью пять — двадцать пять, гласные, согласные, жи, ши пиши с И, ну, как мамка в детстве учила. Хрен пойми, зачем оно надо, а как не надо, традиция она традиция и есть. Помню, как по молодости на дороге книжки подбирали, буквы знакомые искали, которым мамка учила, а, бэ, вэ, о, а дальше не знаем. Потом-то уже не до книжек стало, дом свой надо, хозяйство свое, курей там, корову, а молодежь пусть развлекается, играет, кто больше букв знакомых найдет…

Ну еще так по мелочам учил… географии… а что там учить, это у нас по молодости географии до хренища было, и лужок, и лесок, и озеро, учи не хочу, а сейчас что… десять домишек, вру, девять уже осталось, без манькиного, дорога да стена. Вот так и есть, дорога ползет, и хрень всякая из пустоты, из бездны, из бесконечности на дорогу опускается, и к Стене ползет.

Тут кто-то из амбалов ляпнул, а что за стеной? Ну я ему и сказал, как мамка в детстве говорила: а сходи да посмотри, что у меня-то спрашиваешь? Притих, уши прижал, ясное дело, кто же туда полезет…

Сегодня не подфартило.

Так не подфартило, что неподфартивее некуда.

Сынишка-то у Егорыча запропал.

А запропал, это дело гиблое, дело темное, гиблее некуда. У нас-то захочешь — не запропадешь, полтора домишка, да землички чуток. Так что если запропал, тут две беды себе думаем: или с землички за край земли сколдыбасился, или, башка дурная, за хреновиной какой к стене ломанулся, в стену и утянулся.

Ну что, что, походили, конечно, по домам — по теремам пошукали, не сидит ли у кого Панька Егорычев, не засиживается ли. Особо на Оксютку грешным делом думали, уж больно она парню егорычеву глазки строила, вот и выстроила, вела, поди ж ты, а Панька у нее в доме и схоронился, чтобы батька ему бока не намял… А нет, Оксютка сама все глаза выревела, и никогошеньки у нее в комнатке нет, один котяра сидит, муркает, намывается.

А потом глядь-поглядь — а у Егорыча на кухне бумажка лежит, к столу пришпиленная, и написано, дескать, не ищите, ушел в стену, посмотрю, чегой там есть. И написано-то каля-маля, не разберешь, я бы ему в школе за каляки-маляки такие пару влепил…

Вот это не подфартило, так не подфартило.

Уже и не знали, что мозговать: так-то человек случаем в стену утащится, так поминаем, оплакиваем, как усопшего, а тут самостийно в стену ушел, вроде как самоубился. Ну и отпевать, отплакивать не стали, молча помянули, как самоубивцев поминают. Оксютку жалко, изрыдалась девка, изболелось сердечко…

А через месячишко и Оксютка загинула. И тоже бумажку оставила, к столу приколола. Ох, костерили деваху, а что костерить, ясен хрен, у любимых один загинул, второму не жить, не дышать.

Да это-то полбеды… А дальше как мор какой пошел, как дурь какая, то один загинет, то другой, кто с женой поссорится, — и тудыть, в стену, кого отец-мать высекут — тоже тудыть. А то и вовсе без причины, бумажку оставят, так мол, и так, хочу знать, что там…

Да то еще подмечать стали, кто с катушек сбрендит, со злости туда ускакает, так наутро кровь на стене выступит, промелькнется. А на кого дурь найдет мир за стеной глянуть, тот бескровно загинет.

Так-то…

А потом и не подфартило.

Так не подфартило, что раньше никогда так не неподфартывало. Мы еще рады-радешеньки, по Дороге-то за день уж чего только не понаехало, и плиты, и холодильники, и диван матерый такой, и плазмы, и эти все, айфоны-хренфоны, парням-девкам на радость…

А к вечеру глядь — земличка-то наша и рухнула.

Крепенько рухнула, вот так полземли хлобысь — и нетути. И ладно бы пустырь какой рухнул, да хоть дом чей рухнет, не так жалко, а то поле.

Ох, горе горевали, а как горе не горевать, из чего хлеб печь, где муку взять… Бабы вой подняли, у мужиков только мат-перемат стоит, а что делать-то?

Это к вечеру уже смекнули, что делать, Егорыч смекнул, ну, Егорыч мужик башковитый, чтобы он да не смекнул! У Дороги сел, мы уж грешным делом подумали, в стену самоубиться хочет, ан нет, видим — хоп, хоп, на дороге чегой-то ловит, глядь — то хлеба каравай, то масла кус, то сала шмат.

Тут-то и смекнули, а на хрена поле вообще, если Дорога есть?

Сегодня подфартило.

Оно и ясно, если долго не подфартывает, пора бы уже и подфартить. Три дома сразу прикатили по Дороге-то, только и успевали вытаскивать, задолбались все. Третий дом, правда, с Дороги не утараканили, добротный такой, о трех этажах, пока тащили, давай, сюда, на меня, тяни, он хоп — искрами рассыпался, и вот уже дома нет, одни спирали серебристые в воздухе мерцают.

Ну, ясен пень, Дорога, она Дорога и есть, хрен пойми, чего от нее ждать-то.

А наутро еще круче подфартило.

Егорыч загинул. Мы уж собрались, жребий тянуть стали, кому дом Егорычев достанется. Мне жребий выпал, другие все исшипелись, ну на хрена тебе домище такой, вон, у Витюхиных мал-мала-меньше… Ну и ладно, старый свой домишко Витюхиным сдавать буду, все прибыль… А дом так не дам, если добро к тебе в руки само пришло, неужто выпустишь?

Стал я Егорычевы бумаги разбирать, тут-то понял, дело нечисто. Мы-то мозговали, что он с горя об стену самоубился, сыновей потерял, а жена с землички оступилась. Ан нет. В доме бумажек до хренища, всякие штуки написаны, аз, буки, веди, ехали медведи… Интрегалы, переделы, иксы с игреками… Все про Стену-то, что за Стена-то, да что там за стеной. Ах ты, думаю, мы парней за такое дело розгами лупим, чтобы в Стену не ухлестали, а сам-то…

Так-то не понял я ни хренушки, одно в душу запало, жирнехонько так нацарапано поперек страницы, Стена, дескать, это начало…

Ясное дело, с мозгов спятил, а вроде башковитый мужик был. Ну, ясен пень, которые башковитые, те с мозгов и спячивают…

Сегодня подфартило.

Так фартануло, дальше некуда. Никогда такого не было, весь день, вот как с утра и до вечера по Дороге добро всякое так и прет. То месяцами ждешь, хоть бы чего хорошее, все какая-то галиматья-чертовщина едет, а тут на тебе! Одежи до хренища, мебели, штуки всякие, ковры, картины, жрачки столько никогда не видел, век не пережрать. Ну мы с Илькой вообще задолбались все это добро с Дороги стаскивать. А с кем еще, только и остались в мире, что я да Илька, которые с мозгов не сбрендили, остальные все в Стену ухлестали, как дурь какая мором пошла…

Под вечер уже уходить надумали, на ногах не стоим, глядь — чего-то там блестит на Дороге, Илька туда, вижу, трон золотой тащит. Матерый такой тронище, и подушечка на нем бархатная. А Дорога-то в том месте дрянная, полшажочка до бездны. Я ему давай орать, ты обожди, дай подсоблю, да какое там… Себе самостийно он, что ли, хотел этот трон приспособить… Только вот с ним вместе в бездну и сколдыбасился.

Я прямо сам чуть с мозгов не сбрендил, не ждал такого. Уж никак не думал, что все это добро мне одному перепадет, что мы вдвоем по Дороге нашукали.

Так-то.

Ночь не спал.

Редехонько такое бывает, чтобы ночь не спал. А тут сна ни в одном глазу, как отрезало. Будто самый сон в Стену уполз, утекся.

И мысли какие-то дурные лезут, уж ничем их не прогонишь, липучки от них под потолком повесил, и то не помогло, летают, проклятые, на липучки не садятся. А как спать, на Дороге шум-гам стоит, звенит что-то, потрескивает, потряхивает, черт его пойми, что. Всполохи какие-то, едет что-то, катится. Ну и земличка осыпается с шорохом, жутковато так… Оно ясное дело, до дома моего не доберется, где это видано, чтобы у дома моего земличка осыпалась… а все равно боязно.

И мысли хреновые. Про дорогу. Что там? Как оно там, за Стеной за этой? Как мальчишка, все думаю, хоть бы глазком глянуть, да я только чуточку, и домой… уже до того додумался, добредился, чуть не встал, в Стену не поперся… успеется, думаю, как срок придет, чем тут помирать, можно бы и…

Не подфартило.

Уж так не подфартило, что некуда дальше.

Еле выскочил, еле жив остался, еще толком не понял, что к чему. А что тут к чему, когда дом рухнул. И земличка с ним. И все, что вчера с Илькой-то надыбали, тоже туда же, в бездну.

Так-то.

Ну, под утро уже, как посветало, обмозговал, что к чему. А ничего и ни к чему, все как есть осыпалось к хренам собачьим, Дорога-то одна и осталась, да Стена еще. Ну, думаю, обождать надобно, может, прикатит что по дороге, дом какой, или хоть диван, ну и жрачка тоже, а то голод-то не тетка…

День прождал, и ни хрена, ни хренульки, хоть бы дрянь какая по Дороге проехала, а нет. только тут смекнул, чего-то не то, глядь — а Дорога-то встала.

Так-то, ни взад, ни вперед. Вроде как так и была всю жизнь.

Ну, думаю, вообще как-то стало хреноватенько. Так день еще прождал, и хоть бы что. Все, думаю, пропади оно все пропадом…

И в Стену пошел.

Боязно так, будто в бездну прыгнуть хочешь. Три раза к Стене подбегал, три раза замирал, как вкопанный, страшно же, душа в подметки ушла, как же можно, в Стену-то уйти? На четвертый раз не удержался, спотыкнулся, навернулся, в Стену хлопнулся.

И на тебе!

И башкой об Стену.

Больно так.

Тут уже не до страху было, туда, сюда, и так и эдак в нее просачиваюсь, а она меня не просачивает, не пускает.

Обмозговал, дошло до меня, тут не токмо Дорога сдохла, тут и Стена с ней заодно.

Это я все к чему… Это я все кому говорю, не знаю, кому, кто тут есть, кто тут на меня смотрит, кто тут Стеной командует, и дорогой… Только ты про меня запамятовал. Оно, может, и не вспоминал ты про меня, оно, может, вообще не знаешь, что тут под Стеной завелось чего-то, домов понаставило, земличку пахало… Токмо это я так, на всякий случай тебе говорю, что ты про меня запамятовал.

2012 г.