Продолжение следует

КОМПЬЮТЕРНЫЕ ИГРЫ

Утро занялось, хмурое для всякого, кому обрыдла окружающая действительность. Он, тяготящийся, пригладил редкие, давно никем не обласканные волосы. Из зеркала бегло глянули глаза цвета спитого чая: что зрачок, что белок – без разницы. Снял маску – мешки под глазницами и брыли, висящие по обе стороны напряженного кадыка. Сложил ее, убрал в тумбочку и вышел на улицу с лихорадочной надеждой на перемену участи. А чего вы, собственно, от меня хотите? Чтоб я впал в депрессию с устойчивыми суицидными попытками? Мало у вас мужчин? Станет еще на одного меньше! оставьте хотя бы для мебели… отпустите душу на покаянье. Часа на три-четыре его хватит. Если за это время никто не полюбит (не расколдует) – придется вернуться в прежнюю шкуру, давящую, будто ссохшийся кожаный чулок. Коли повезет (уже бывало), начнется следующая жизнь, какая – заранее не угадаешь… во всяком случае, станешь другим. Безумно нужны деньги. Те самые, на добыванье коих тратятся силы – лучшие Божьи дары. Что-нибудь: молодые силы… или хотя бы деньги… или, на худой конец, терпенье… вот уж этого навалом… на земле валяется. Поднял – оказалось, кошелек.

Кошельки конкретно ему за просто так на дороге не попадались. Это к чьей-то близкой смерти, то есть он хотел сказать: к смерти близкого человека. Или к иной какой утрате. И чем там больше окажется, тем весомей потеря. Всё же открыл его – большой, плоский, ровно кепка грузина. Черный, с двумя железными шариками, переплетенными, точно пальцы ради обманного ощущенья. Хрустнули новенькие стодолларовые бумажки… считать страшно. Господи… дьяволе… только не дочь… лучше – жена. Больше поставить на кон было некого. И чтоб не умирала… просто ушла с миром. Ишь, чего захотел! обрадовался… совсем стыд потерял. Деньги на бочку, а жену заберите. Нет уж, спасибо… нам не надо, – ворчали черти, ворочая котлы.

А как, простите, его зовут? да неважно! за прежнее имя с ним расплатились, новое пусть будет Лев. Лев Викторович. Имя жены – согласно паспорту. Однако черти в карты проиграли если не ее самоё, то ее брак. Значит, wszystko jedno… хоть котлом зови. Дочь у него Маргарита, эта информация еще туда-сюда может пригодиться. Маргарита Львовна, а была какая-нибудь Маргарита Батьковна.

Утро – не время для приключений. Молодые женщины спешили в офис – попробуй останови. Бутики еще не открылись, спали притомившиеся путаны. Впрочем, их просят не беспокоиться. Молодая провинциалка стояла с вещами на перекрестке, Бог знает кем высаженная. И у Л.В. были деньги на такси-гостиницу.

Из гостиницы, покуда Люба разбирала вещи, предуведомил жену по сотовому: три дня пробуду в Переделкине. Через час почему-то зазвонил гостиничный телефон: теперь она подрядилась на три месяца в Испанию, возить русскоязычные туристические группы: срочная замена. О, растянитесь на три года, дарованные месяцы: июнь! июль! август! У человека, зарабатывающего гроши в эфемерном издательстве, нет шансов разменять двухкомнатную квартиру возле Рогожской заставы: их двое, и дочери двадцать три.

Тишина за Рогожской заставою. Маргарита нежданно-негаданно увеялась до сентября на Дальний Восток с подзорной трубою котиков считать. Привез Любу в квартиру с въевшимся запахом лжи. Нашел в тумбочке старую маску и сжег над газовой конфоркой – свою лягушачью кожицу. Вот она, Люба – ей двадцать четыре, окончила благовещенский мясной институт. Работает на производстве таких котлет, какие здесь в Москве есть не станут. Командует бестолковыми таджиками - узбеками. Хороша – глазам больно. Личико как яичко из-под курочки, чистый пробор, а глаза всё такие темные. Несовременная, несвоевременная, душу щемящая красота. Не надо омытой дождем листвы, не надо перистых облаков. Ее бы в госпиталь – раны радостью лечить. С такой боязно ложиться: тянешь губы, а они шепчут: испить, сестрица! и пьешь, и не напьешься, и сам весь как омытый. Кто это лгал да прятался? не я, чужой дядя. А впереди встает страшный сентябрь. Пусть время растянется… пусть ТАМ услышат.

Выходных у Любы практически не было – иногда отпустят на полдня: нет сырья. Только постираться. Лето шелестело в отдаленье, замещенное всепоглощающей любовью. Он не находил более кошельков, и жена позвонила: возвращается. Придется раскрыть секрет – жену зовут Аллой. Умница, что предупредила, – не любит скандалов. Не такая уж плохая тетка, просто знает всю его подноготную и, следовательно, мешает сбежать от себя самого, надоевшего. Что касается денег, то, как и среднестатистическая российская женщина, зарабатывала она в полтора раза больше мужа. И Маргарита тоже вдвое супротив отца, что совсем уж обидно. Сейчас время молодых. Люба сняла комнату – найти было нелегко. Оставалось надеяться, что ей недосуг будет сменить его на кого другого. Когда не свой кусок хватанул – неспокойно. И дамочки в редакции косились на него, с трудом узнаваемого.

Алла с порога назвала мужа Львом и не стала пялиться на его новое лицо… так – значит так. Она знала цену мирному сосуществованью. Основные сюрпризы жизни – за пределами этой квартиры. Ох, нет: ввалилась Маргарита с новым бойфрендом. Знакомьтесь – Женя… он из Питера… будем вместе котиков считать. И вот их стало четверо. Вместо его любви здесь поселилась любовь дочери – не такая… более стандартная, что ли. Теплый бок невозмутимой Аллы, пожалуй, помогал вынести вторженье. Только без эксцессов! сейчас уйдешь – потом не воткнешься… расписаться им плевое дело.

Любин котлетный цех у Калитниковского рынка, и комнатушка близко. Л.В. ведет ее, усталую, к ней же. Любе некогда переметнуться, а и силенок нет. Печально, зато надежно. Не угадаешь, правда, что там у нее на работе… может, угроза оттуда. Сентябрьский вечер ложится светлым туманом, предвестием холодов. В тумане выросли две долговязые фигуры – парень и девушка. Привет, отец! Здравствуй, Марго… ну, отметим, коли так.

Отмечать очень просто: достаточно пригласить хозяйку, тогда в большой комнате раскладывается журнальный столик, а что пить-есть, то по дороге куплено. Хозяйка, в прошлом инженер оборонки, только что потеряла место уборщицы в офисе. В разговор не лезет, заворожённо глядит на горящие свечи, ест готовый салат с кукурузой. Тепло, светло и промеж господ. Л.В. с опаской косится на импозантного Женю, всё прозревая уже наперед. Ах, Маргарита, была б ты посимпатичней… мне бы холить и холить тебя, а то по детским садам! Люба его при свечах расцветает теплым румянцем, какого на пленке не зафиксируешь. Женя пытается: щелкает поминутно. Вот они обе в окошечке аппарата – сравненье не в пользу дочери. Господи, пронеси… так ведь же ж не пронесет.

Пришел домой с Маргаритой: Женя отправился к родственникам, там надо помочь. В общем, всё кончено, и жена назвала Леонидом, не Львом. Прежняя маска с морщинами уж висела в сенях на гвозде. Надел, и душа постарела.

Хозяйку мою зовут Раиса Сергевна. Похожа на полусдувшийся воздушный шарик: еще веревочка болтается, еще немного воздуха там осталось, но уже скукожился, стал матовым, будто мукой присыпан. Она бродит, теряя тапочки, и без конца моет, моет фаянсовую сантехнику – привыкла за десять лет офисной жизни. Почтовый ящик отправил ее на пенсию в пятьдесят три. Два года торговала сигаретами на улице, потом племянник взял уборщицей в собственный офис. Теперь уволил – сколько можно! Когда через четверть часа после ухода Л.В. и его дочки вернулся Женя, Р.С. промолчала, затворилась. Но всю ночь хлопала дверь, и какие-то призраки спортивного вида в шерстяных динамовских костюмах, здорово поеденных молью, шлялись взад-вперед. А нам было ни до чего.

Встала раньше шести, мой гость еще спал. Оделась – не зажигала свет. Видела голову на подушке, но вспомнить лица не могла. С вечера не спросила, во сколько ему на работу. Оставила парня по умолчанью на попеченье Раисы Сергевны, ушла. Дома в предутренней мгле стояли тихие-тихие. Троллейбус сначала шуршал шинами по асфальту. Потом потерял сцепление с мостовой, поднялся над ней и поплыл.

Я разбудила парня в час дня – он был недоволен. Слопал остатки вчерашнего пиршества, сел к компьютеру – очень хорошему: племянник отдал при увольненье (предполагалось, что буду печатать кому-нибудь, только желающих нет). Про работу парень не вспомнил, а я спросить побоялась.

Идет поздняя осень, равнозначная моим пятидесяти. Начнешь живописать – не хватит умбры. Забрызганные грязью машины покорно стоят в пробках: водителям, похоже, некуда больше спешить. Алла опять в Испании – знает язык, и в прошлый раз ею были довольны. Надеюсь, ей сейчас хорошо… всё же лучше б она была здесь: нам с Марго вдвоем очень паршиво. Бедняжка идеализирует потерянного жениха и не без основанья обвиняет распутного отца в своих бедах. Я же с гораздо меньшим правом тайно виню ее в своих. У обыкновенного человека, которого на творчество не тянет или не хватает, жизнь расцвечена и подсвечена только секслюбовью. В пятьдесят лет оглянешься – а где же тот ясный огонь, почему не горит? И такие настанут будни, что удавиться мало. Просто не придумаю адекватной реакции на несовершенство человеческого существованья. Разве что облить себя бензином и сжечь на Красной площади. Столько сил уходит на поддержанье жизни – стоит ли того? Чего ради трястись в транспорте, вычитывать в издательстве шизоидные тексты, жарить готовые котлеты, мазать поясницу апизартроном? Пропади пропадом моя поясница и любая другая часть моего туловища. Однако законопослушно отбываю срок. Готовые котлеты шипят на сковороде, точно целый клубок змей. Подурневшая Марго сидит рядом со мной, не в силах переодеться после работы, и напряженно молчит. Поковыряла вилкой котлету и пошла к компьютеру – в сотый раз смотреть фотографии того злополучного вечера. Стер бы, да не смею.

Смею всё. Покуда Люба на работе, перемонтирую фотографии в компьютере у Раисы Сергевны. Отец подметает дорожку на даче под Питером, дедовы похороны в Твери, недолгая моя жизнь с Марго, первый ужин у Любы. Несостоявшаяся теща Алла Игоревна будет в гробу – я там ее видел… а Раиса Сергевна верхом на метле… куда летишь? в Арбат Престиж. Фью-ю-ю!

Мы с Марго ходим по тесной квартире, не подымая глаз друг на друга. Полный автобус туристов из России и Казахстана перевернулся на горной каталонской дороге. Есть тяжело раненные, экскурсоводша погибла – стояла в проходе между кресел. Должна была ехать наша Алла… в последний момент прибежала напарница и попросила поменяться рейсами. Я уже выбросил в реку черное портмоне с железными шариками, положив в него по бедности одну долларовую бумажку. Кошелек в воде открыл пасть и выплюнул мокрый доллар. Зеленый, тот плыл по теченью, а я стоял смотрел. Хотел отвернуться, уйти – не могу.

Всё могу – сказало злато. По крайней мере, за компьютером. Своего без пяти минут тестя Льва не то Леонида тоже вмонтирую в гроб. А кто стер виртуальные похороны Аллы Гореигоревны? Раечка? Двенадцать лет как из п\я уволена, дальше роботрона не пошла. Люба сюда не вхожа. Всплакнем однако: хороним Льва-Леонида.

С утра весь мир против меня ополчился. Марго вылила мне в колени содержимое чайника Тефаль. Спасла открытая книга «Москва-ква-ква», лежавшая на мне, точно защитный коврик при облучении онкологического больного. Аксенов размок, струя благополучно стекла на пол, а я отделался легким шоком. Возле метро «Площадь Ильича» на меня наехал (в буквальном смысле) темно-красный джип. Он угрожающе посигналил фарами, резко вильнул, выбросился на тротуар, будто кит на отмель, и загнал меня в узкую щель между ларьками. Хорошо – я пролез. Сильного моего похуданья безликий рок не учел. Я выбрался с другого торца и заторможенно чистил рукав. Задержался совсем немного, но поезд мой остановился в тоннеле надолго. Потом оказалось: в идущем перед нами составе взорвалась бомба – первый вагон, куда я всегда сажусь. Опять судьба чуть-чуть промахнулась. Почти полчаса тупо стоял за справкой о задержке, и в результате опоздал как следует. Глазами постороннего смотрел на свое непригодное для занятий рабочее место – двое рабочих приводили его в порядок: пятнадцать минут назад сорвалась тяжелая полка с рукописями, сшибла подлокотник кресла. Справку шеф не глядя бросил в корзинку. Домой я шел без приключений. Должно быть, то, что жаждало моей смерти, убедилось в малой ценности жизни лично для меня на данный момент. Марго выглядела немного получше – и на том спасибо.

Началось на той неделе. Люба была на работе, Женя сидел за компьютером, я подметала пол. Вдруг метла просунулась мне промеж ног, завернув подол. Я бросила ее на пол – она опять за свое, и так до трех раз. На стук вышел Женя, утихомирил взглядом метлу, взял зонт с длинной ручкой, помахал мне – и за порог. Даже компьютер не выключил. Тот подмигнул и показал несколько фотографий. Женщина лежит в гробу, а вокруг все смеются. Я посмотрела с осужденьем – снимок исчез, метла же смирно пошла сама пол мести. Меня это не удивило: метет – и пусть метет.

Послал Алле в Испанию робкую СМСку: приезжай пораньше. Беспокоюсь? беспокоимся? беспокоюсь! несколько раз менял, пока послал. Ответила не так как надо: ты что ли будешь деньги зарабатывать. Я оставил ее в покое – судьбу не переспоришь. Не получается… не умею.

Умею что угодно. Вот, смонтирую Аллу Игроигоревну со Львом Тигранычем – пусть она его гладит по головке. Себя пока с Любой. Во всяком случае – с любовью. Love forever.

Тоже мне выдумал… приезжай пораньше… еще не хватало. В кои-то веки выбралась. Хоть три месяца пожить по-человечески… не видеть его постной рожи… посмотреть на красивых мужчин… это лучше, чем на пальмы… пальмы и в оранжерее есть. А снаряд в воронку от другого снаряда не попадает… и поэтому знаю – со мной ничего не случится. Ни в каком смысле. У испанцев такие густые волосы, когда возьмешь голову в охапку… Левушкины мягче. Я сама прозвала его Львом, кода была любовь. Не помню его волос на ощупь… забыла.

Я что ли буду зарабатывать деньги… я их нахожу, и всякий раз пугаюсь. Снег выпал по своему обыкновенью неожиданно и для первого раза совсем немножко: к подошвам прилипало – оставался пустой асфальт. Я нечаянно поддал ногой пухлый бумажник – опять черный, плохой кожи, с молнией. Поднял и открыл раньше, чем сработала защита. Российские тысячерублевки… много… и я купился. Что за них потребуют? кого заказали? даже думать боюсь.

Не боюсь ни Бога ни чёрта. Отженю от себя Любу – давно пора – и объединю в кадре с лысеющим Львом. Вашим добром вам же челом. Пристроюсь у Раисы Сергевны на диване. Пожалоста – стер остальных со мной сидящих, ширму к себе придвинул, с цаплями и пионами. Заплачу четыре тыщи за койкоместо: легко заработал перепродажами в интернете – подключился без Раечкина ведома. Всю ночь в сети, днем отсыпаться. И пусть они там за стеною в доску расшибутся… мне даром не надо… проехали. Всю любовь – компьютеру.

За что он меня так? мы же не ссорились. Сталкиваемся в коридоре – кланяется, дает дорогу: проходите, Любовь Петровна… что я ему сделала? Было и прошло и снегом припорошено.

Позвонила Раиса Сергевна: Люба отравилась… даже скорую не вызывали – нет регистрации. Выхватил из картонной коробки с книгой «Архитектура северной Руси» проклятые деньги, поймал такси. По дороге звонил однокласснику – больничному врачу. Сошлось и обошлось… осталась жива. Парень заглядывал в комнату, где давно не живет, охал и ахал: почему? Через сутки я снял – очень дорого – однокомнатную квартиру поблизости. Чем станем платить, когда кончатся эти тысячерублевки? И не дай Бог найти еще.

Конечно, маленькую комнату я сдала – мужу и жене из Приднестровья. А этот у меня за ширмой. До позднего рассвета за компьютером, потом отвалится и спит до ранней темноты – компьютер отключится автоматически. Отстряпавшись, сажусь взглянуть, как он там прикололся. Еще при Любе виртуально вогнал Леву в гроб, я стерла. Не сразу заметила себя на метле – удалила. Приходится самой подметать, зато от греха подальше. Проваливаемся в декабрьскую тьму, точно в яму… не отчураться.

Я проснулся один в квартире – смеркалось. Вошел в комнату приднестровцев Иры и Славы. Всё переменилось здесь… и те вещи, что остались, обо мне не помнят. Нашел под столом трехлитровую банку с домашним вином, отхлебнул. В сравненье с бутылочным – как парное молоко по отношенью к долгоиграющему. Отпил еще и еще… ноги повели меня в архаический пляс, руки пошли куролесить. Пока окончательно не впал в вакхическое безумье, сел поскорей за компьютер и смоделировал Льву Леонычу молодое лицо – пусть Люба его любит. За мои будущие увлеченья! а в баночке всё меньше и меньше. И Марго – Марго я нечаянно стер… ни на одной фотографии больше ее нет… лобастой, с удивленно поднятыми бровями. И в корзине нет – мистика!

Не был у себя четверо суток. Зашел вечером, чтоб тут же убежать. Марго шибалась о стены, не задавая вопросов. У меня на подушке лежала новая маска – я надел ее. Пряча под лужковской кепкой молодое, счастливое лицо, выбежал на сухой снежок – и к Любушке. Влетел, глянул в зеркало: лицо новое, а кепка старая, чужая. Снял – рваная подкладка, и сыплются из-под нее непривычные евро в крупных купюрах. Вышла она, назвала непривычно: Леня! Мне ничего не оставалось, как сосчитать и оприходовать, что чёрт послал.

Пятого января прилетаем… не хочется… праздновать бы и праздновать цыганское Рождество. Чуть похудеть (уже не успею), надеть юбку фламенко и туфли с увесистым каблуком: бить по дощатому полу. Мне дают тридцать… кабы не взрослая дочь. Хошь не хошь – пойду за подарками. Марго опять одна… забрал бы ее кто. Ленечка, грех жаловаться, у меня под каблуком… но что касается генов – надо было рожать от Кирилла: не выросла бы дочь ни рыба ни мясо, и вообще сын получился. Опять не ответила по сотовому… распускает себя… смотрите все, какая я несчастная. Леня, она со мной говорить не желает. Что??????

Смерть ходила кругом да около. Смерть заплатила мне в трех валютах. Смерть приценялась к трем головам и взяла четвертую – ту, за которую я еще не видя Любы испугался. Свою молодую маску я сжег накануне похорон испытанным способом, над газовой горелкой. И вышел из игры.